Альбина Игошина
По доброте душевной
рассказ
Говорят, человек удивляет этот мир дважды, когда рождается и когда умирает. Удивило ли этот мир Венькино рождение, теперь никто уже и не помнит, с тех пор минуло почти полвека, а вот смерть его мир этот не удивила точно. Одним пьяницей на Руси стало меньше!
Слух о том, что Веньку привезут сегодня, мгновенно разлетелся по двору. Шофер – местный парень, что случайно опознал на оживлённой городской улице в распластанном безымянном трупе с непочатым пузырьком «Боярышника» в намертво зажатой руке Веньку (вот кому не пропасть-то!) подвезёт гроб с телом опознанного и востребованного к дому, минут на десять, а потом, как и положено на место вечной прописки.
Проводить Веньку в последний путь по-христиански, а значит по-человечески, Милиция решила, сразу же, как только утёрла первую нечаянную слезу. Нет, не та, что нас и день и ночь бережет, как зеницу ока. Милицией все в округе звали Венькину соседку. Она отзывалась, хотя если разобраться серьёзно имя у неё было Милица, в паспорте так и написано чёрным по белому – Милица Илларионовна. Попробуй, выговори! Но кто в нашей чудной стороне будет разбираться, да ещё серьёзно, как там у кого чёрным по белому где-то что-то написано, язык свой великорусский при этом понапрасну ломать станет, как с самого острого язычка слетит попервоначалу, так и будут до гробовой доски звать. Не открестишься! Не будем и мы возноситься над народом. Глас народа – глас божий!
Венька жил на пятом, а Милиция этажом ниже. Соседями были. И благодаря отсутствию звукоизоляции долгие годы жили можно сказать одной коммунальной советской семьёй. Секретов друг от друга не было. Да и какие там секреты, если и чихнуть незаметно нельзя было, через стенку из соседнего подъезда здоровья желали. Оба с недавних пор жили одиноко: от Веньки жена ушла. Забрала ковёр шерстяной два на три, телевизор цветной, холодильник двухкамерный, мясорубку электрическую, два кресла, журнальный столик и наследника – всё, что нажила в недолгом, но законном браке и подалась на родину в город-герой - Севастополь.
Со слов незабвенной Глафиры – матушки Венькиной, царство ей небесное, Венька притащил её когда-то из тех героических краёв вместе с дембельским альбомом в якорях. Только вот по слухам Севастополь этот носит сорок восьмой раздвижной размер обуви, усы и погоны прапорщика российский вооруженных сил.
Веньке оставила диван-кровать с продавленными пружинами, швейную машинку подольского производства без челнока, пустой шифоньер с тремя таблетками нафталина на дне и распухший от армейских воспоминаний дембельский альбом в якорях. Милиция лично в этом убедилась, для пущей верности, призвав в понятые Феньку и Файку – завсегдатаев лавочных дебатов.
Как женщина Милиция, да и Фенька с Файкой ещё не забыли своей изначальной сущности, как только представили альтернативу с усами и погонами прапорщика, безоговорочно поняли свою сестру по женскому племени и даже, что уж там скрывать, был грех, в глубине души позавидовали чужому счастью. Венька там не конкурент даже тверёзый с получкой, с премией и тринадцатой зарплатой в придачу. А вот как верные жены своих верных мужей первыми же прилюдно и осудила неверную. Месяца три, а то и все три с половиной было о чём посудачить во дворе на лавочке.
От Милиции муж тоже ушёл, но по иной причине. Прилёг вечером на диван возле телевизора, как обычно программу «Время» посмотреть, посмотрел, даже по обыкновению поматерился от души и в душу уткнувшись в голубой экран. Потом руки сложил на груди, глаза прикрыл, вытянулся во весь свой богатырский рост, захрипел, и остались с тех пор у Милиции одни воспоминания да увеличенная фотокарточка анфас на серванте.
То, что с Венькой случилось что-то неладное, Милиции заподозрила первая. Правда заподозрила это самое - неладное не сразу и не вдруг. Проснулась поутру, за сердце схватилась – ой, с Венькой беда стряслась! Нет! На разум бы не пришел, если бы не одно обстоятельство. Первый тревожный звоночек по Веньке прозвучал с первыми аккордами популярной некогда песни.
Сосед-мальчишка, по-русски говоря тинэйджер, в один прекрасный летний вечер, притащил со свалки бандуру – старинный проигрыватель с говорящим названием «Серенада». Раздобыл у кого-то на чердаке заезженные виниловые пластинки и с тех пор все семь десятков квартир дома номер шесть по Новой улице, выражаясь языком всё того же малолетнего меломана, колбасит по полной культурной программе, а вот семьдесят первую Венькину таки плющит по той же причине. Для малолетки забава, экзотическое развлечение, для остальных - пытка.
Одна из песен со старой пластинки, особенно запала на Венькино сердце, проняла, как говорится, до печёнок. Вроде бы ничего выдающегося в ней не было! Не шедевр. Ну ладно бы слог поэтический высокий был или же мелодия возвышенная, обычная шансонетка: летний вечер, морской прибой, звёзды, ты да я да мы с тобой. Про любовь, одним словом и про море. А вот, поди, ж ты, при первых же гитарных проигрышах лирической композиции из недавнего прошлого, Венька словно бесноватый начинал биться головой о стену с истошным криком: у меня нет любви! Витиевато перемежая пьяные вопли отборными эпитетами из анналов «великого и могучего», и в хвост и в гриву умолял малолетку остановить музыку.
Милиция, бывало в эти минуты, не могла сдержать слёз, прислушиваясь со стороны в какой безнадёги бьётся в четырёх голых стенах одинокая Венькина душа. Сердце-то не камень! Даже у повидавшей всякого на своём непростом бабьем веку Милиции. А уж когда Венька воя белугой, как на духу признавался, что любви этой у него и никогда не было, Милиция по доброте душевной сама была готова поднести ему стакан из оставшихся от поминок запасов самопальной анестезии. Правда, затмение это длилось недолго. Помутившийся разум брал верх над растревоженными чувствами, как только Милиция открывала дверку серванта, где под неусыпным контролем фотокарточки мужа в анфас хранила неприкосновенные запасы свободно конвертируемой вдовьей валюты.
Тинэйджер же из хулиганских помыслов, а больше по малолетству вновь и вновь заводил на всю громкость старинный проигрыватель с говорящим названием «Серенада». И белая Венькина горячка, за время пока звучал убойный шлягер из канувших в Лету времён его комсомольской юности, успевала дойти до белого коленья.
Бархатный тенор с надтреснутого от времени винила уже не первый день надрывался от романтических воспоминаний о самом тёплом летнем вечере, а Венька никак не реагировал на внешний раздражитель.
Непривычное затишье над головой поначалу радовало Милицию: никто не шарахается из угла в угол, не воет белугой среди ночи, только что побелённый потолок не сочится пролитой невзначай брагой, никто не ломится в неурочный час в дверь. Словом – Царствие Небесное настало!
Прислушиваясь к тишине над головой, Милиция крестилась на дню, раз по пять, а то бывало и все шесть сотворит молитву – не уставала благодарить Господа за дарованную благодать. От переизбытка чувств даже зарок дала: если так будет и впредь, пошлёт с оказией в церковь денежку на свечку Николаю Угоднику. С первой пенсией же и отошлёт. Сказано – сделано.
Но спокойная жизнь в ладу с миром продлилась недолго: день-два от силы три, не больше Милиция блаженствовала. Потом в голову стали закрадываться сомнения: а пойдёт ли впрок обещанная свечка для самого Веньки? Несколько раз на дню Милиция поднималась на пятый этаж, прикладывалась жадным оком к замочной скважине, принюхивалась в щёлочку от врезного замка, но стойкий запах кошачьих испражнений в подъезде сбил бы даже нюх ищейки Пиркентона, не то, что её чуткое обоняние.
Кляня себя за минутную слабость поганой метлой, Милиция гнала тревожные мысли куда подальше, как и назойливый образ самого Веньки. Гонимые мысли вкупе с немеркнущим образом бедового соседа вновь и вновь возвращались к ней, бередя невидимую глазу субстанцию – совесть.
Милиция знавала Веньку сызмальства. Венькиного, конечно же! Даже крёстной сподобилась стать. Глафира опять же, беспокойная материнская душа, Христом- богом упросила её по соседству не отказать в благом деле. Некому было больше принять такой, как оказалось впоследствии непомерный груз на себя. Ближе соседей никого ни у них, ни у Милиции в ту пору не было. Жили они в то благословенное время опять же по соседству, видимо по жизни им такая планида выпала, через стенку, точнее перегородку в шестнадцатом бараке. Первую комнату занимали Венькины родичи, во второй проживала с молодым мужем молодая Милиция – только-только расписались в поселковом Совете. Молодожёны! Глафира с Венькиным отцом стали свидетелями на той росписи. За добро надо платить добром.
По доброте душевной Милиция согласилась стать крёстной матерью для Веньки, особо не задумываясь какую в дальнейшем ответственность, возлагает на свою душу. Молодая была, поэтому с комсомольским задором взялась за порученное ей дело. В силу советского воспитания и царившей тогда повсеместно атеистической пропаганды к опальным религиозным обрядам Милиция относилась без особого фанатизма. И всё же, несмотря на махровую пропаганду безбожия, в глубине души продолжала верить, что этот мир, как ты его не расщепляй на атомы и молекулы, как поётся в одной популярной песне, придуман не нами и даже не высоколобыми лауреатами Нобелевской премии.
В храм, правда, не ходила, посты грешница не соблюдала, скоромным не гнушалась даже в страстные дни Великой седмицы, молилась не каждый божий день, а только когда уж белый свет клином. Но с молодых ногтей точно знала, что в Рождественский сочельник до первой звезды ни-ни, в Крещенскую ночь ходила на родник за святой водичкой, на Пасху луковой шелухой красила куриные яйца, на Троицу на диво всем соседям пекла отменные пироги с луком с яйцами, а на Казанскую с молодой капустой. Свято блюла традиции предков.
Церковь в то время была у государства не в чести. Здания религиозного культа в опале - либо до основания, либо тюрьма, зернохранилище или если очень повезет - музей атеизма. Ближайший храм к месту обитания наших героев уже не первую трудовую пятилетку служил складом строительных материалов. Ну не строить же, в конце-то концов, под такое дело склады специально, время попусту терять!
Пришлось Милиции топать пешочком, километров двадцать, а то и все двадцать пять до действующего храма. С транспортом в то время наблюдалась нехватка. Зато ноги были молодые, здоровые ни с варикозом ни с артрозом ни, прости Господи, с ревматоидным артритом не знались. Да и как говорится для бешеной собаки сто вёрст не крюк. Потом крестины начались: Милиция с Венькой на руках пред святыми ликами в своём лучшем креп-жоржетовом платье жёлтым горохом по чёрному фону. Супруг молодой угодил - преподнёс отрез на свадьбу.
Всё торжественно, красиво, «как в кино»,- подумала про себя грешным делом, впечатлительная Милиция, озираясь с детским любопытством на расписанные своды храма. Поп молитвы поёт – голос как у артиста из трофейной картины, которую частенько по выходным дням крутили в поселковом клубе, Милиция всё пыталась вспомнить фамилию того трофейного «соловья», но не смогла, Венька отвлекал, взялся подпевать попу. Да такие рулады выводил сорванец, что чуть было, не сорвал обряд. А под конец и вовсе окрестил самого попа и его рясу…
С чувством выполненного долга Милиция стояла в головах покойного и мечтала только об одном: с добром проводить Веньку в последний путь, самой добраться до койки, сбросить креп-жоржетовое платье жёлтым горохом по чёрному фону, растереть лечебной настойкой измученные дурной головой больные ноги. Помолиться и забыться до утра в глубоком сне.
Гроб с опознанным и востребованным телом Веньки последние минуточки перед дальней дорогой стоял на табуретках во дворе родного дома номер шесть по Новой улице. Люди подходили, заглядывали в домовину, словно убеждались, что это именно их сгинувший в одночасье неделю назад бедовый сосед Венька, особо впечатлительные натуры, как правило, женского пола восхищённо вздыхали: «лучше, чем живой лежит». Веньку и вправду давно уже никто в округе не видел в таком презентабельном виде: свежая сорочка, белый строгий костюм с носовым платочком в нагрудном кармашке, Милиция опять же по доброте душевной спонсировала из гардероба мужа. «Дочка по случаю из Прибалтики привезла отцу наряд в подарок. Так ни разу и не принарядился покойник – испачкать боялся уж больно шибко маркий. А Веньке в гроб в самый раз сгодился - вздыхала Милиция, не в силах отвести глаз от Веньки, - причёсанный, гладко побритый, тверёзый да в белом костюме с носовым платочком в нагрудном кармашке! Словно под венец собрался»,- с умилением вздыхала Милиция, заботливо поправляя погребальный венчик на непутёвом Венькином лбу.
Хоронить Веньку поначалу было не на что да и некому. Все, начиная от садово-огородного инвентаря, кухонной утвари и кончая родственными узами, было пропито и бесследно кануло в небытиё. Голые стены, шифоньер с тремя таблетками нафталина на дне, швейная машинка подольского производства без челнока, диван с продавленными пружинами и дембельский альбом в якорях.
И только благодаря бдительному оку Милиции и круглосуточному лавочному дозору в лице Феньки и Файки наш горе-герой не стал очередной жертвой чёрных риелторов. Хотя, что касаемо инвентаря садово-огородного, наблюдательная Милиция давно уже стала примечать то знакомые грабли, то не менее знакомые вилы, родитель Венькин был мужик хозяйственный, запасливый, жилы рвал ради светлого будущего родной крови, у Файки. Подавляя в душе обострённое чувство справедливости, Милиция остужала свой праведный гнев народной мудростью – скажешь правду, потеряешь дружбу.
Но быть похороненным в целлофановом пакете, на кладбище неопознанных и невостребованных трупов под табличкой с безликим порядковым номерком вместо креста судьба его всё-таки уберегла. Видать и вправду любит Бог пьяниц и дураков.
Тут ещё Фенька, поджав свои тонкие, словно ниточки губки, вставила в нужный момент слово постницы. Подсчитав денёчки со дня предполагаемой Венькиной кончины, расписала в масленых красках, как грешная Венькина душа с минуты на минуточку должна предстать перед Господом, вся как есть, трепеща от страха. «И некому на грешной земле помолиться за её упокой» - закатив глаза к небу, всхлипнув, красноречиво добавила она.
Подлила маслица в огонь.
Скорая на язык, расправу и совет Файка предложила пустить ради такого дела по миру шапку.
Выручать надо дурака!
Только вот шапку эту протягивать Христа ради по этажам инициатор предложения наотрез отказалась, сославшись на тысячу неотложных дел и больные ноги. Хотя, что касаемо второй причины, подумала опять же про себя грешным делом наблюдательная Милиция, ни одни здоровые конечности за ними не угонятся. Вспомнив опять известную народную мудрость про вечных антагонистов - дружбу и правду, Милиция прикусила язычок и сама пошла по миру, точнее по дому. Почти никто из тех, кто захотел, не отказал в деньгах, зная на какое богоугодное дело они предназначены. Даже тинэйджер, покопавшись в карманах своих модных рэперских штанов, отсчитал посильную сумму от школьных завтраков. Фенька ничего отсчитывать не стала. Талантливо выкрутилась: театрально всхлипнув, вызвалась съездить в храм отпеть на собранные всем миром деньги пропащую душу Веньки. Дошла очередь и до генератора идеи.
- Машинку швейную отдашь? – без обиняков озвучила она цену вопроса.
Вот он - момент истины! – с замиранием сердца подумала Милиция. Само собой так и просился слететь с языка наболевший вопрос о пропавшем садово-огородном инвентаре, о кухонной утвари и много ещё о чём. Но, заглянула в глаза Файки, а они честные-пречестные, а на лице сама невинность, и Милиция в очередной раз растерялась:
- Зачем она тебе без челнока-то?
- На память! – цинично парировала Файка, сканирую честными глазами.
В стороне от дороги, где припарковался старенький грузовик, толпились мужички. Нервно затягиваясь сигаретным дымом, они перекидывались между собой парой-тройкой скупых фраз, беспокойно поглядывали на суетившуюся поблизости кучку женщин глубоко бальзаковского возраста, потом на часы. Время поджимало. Неумолимо на смену летнему дню приближался летний вечер, тот самый тёплый с виниловой пластинки, который сводил Веньку с ума.
Десять минут давно уже истекли, и гроб с Венькой, истомившиеся в ожидании намечавшихся поминок мужички с обочины, спешно водрузили в кузов. С полуоборота завёлся собранный по винтику когда-то Венькиными «золотыми» руками мотор катафалка.
Как и всякий горький пьяница на Руси, новопреставленный был мужик рукастый как говориться с талантом. Любой мотор вслепую собрать-разобрать и снова собрать мог. От клиентов отбоя не было, а вместе с ними и спасения от гибельного соблазна. От таланта и принял свою безвременную кончину.
Машина медленно тронулась, Фенька впереди процессии с иконой Спасителя в руках жалостливо затянула отходную молитву, её поддержала Файка голосом громким, но на редкость эксклюзивным даже для нашей чудной стороны. На счастье окружающей флоры-фауны и собравшихся проводить Веньку в последний путь его своевременно заглушили клаксоны встречных машин, к которым когда-то прикладывал свои умелые руки виновник торжественной процессии. Припаркованные к обочине автомобили наперебой заходились от собственных сигналов. Милиция не сдержалась, окинув взглядом собравшийся проводить Веньку в последний путь честной народ, дала волю чувствам. Носовой платочек - хоть выжимай.
По мере того как скорбная процессия чинно продвигалась по Новой улице в сторону поселкового погоста, народ присоединялся к ней, и вот уже не видно было конца и края людскому потоку, а протяжное эхо тревожных клаксонов и пробивавшийся сквозь них эксклюзивный вокал Файки ещё долго разносились над нашей чудной стороной…
Креп-жоржетовое платье жёлтым горохом по чёрному фону аккуратно расправленное висело на плечиках в шифоньере, растёртые до красноты ноги настойкой из лечебного уса только-только начали успокаиваться, боль постепенно отступала, веки сами собой слипались от сна, а перед глазами, словно в тумане всё те же: Фенька с иконой в руках, Файка со швейной машинкой подольского производства без челнока, люди, машины, тревожные гудки и Венька в белоснежном строгом костюме с носовым платочком в нагрудном кармашке, в свежей сорочке, побритый, причесанный, тверёзый и с дембильским альбомом в якорях под мышкой.
- Господи! – в сердцах воскликнула Милиция, увидев на пороге бедового соседа, - ну почему тебе не лежится-то на месте! Мать! Отец рядышком! Ведь тысячу рублёв! Своих! Кровных! Отвалила за это место! – с укором бросила она и вдруг резко очнулась от тяжёлого сна.
Перепуганная насмерть женщина начала истово молиться, дрожащей от страха рукой осеняя взмокший от пота лоб крестным знамением. Кукушка дверного звонка, кажется, сама уже не на шутку перепугалась, сбилась со счёта и начала откровенно фальшивить, издавая непонятные звуки. Когда в дверь начали откровенно ломиться, а несчастный шпингалет, поставленный покойным супругом разве что против сквозняков, едва сдерживал сопротивление, нервы Милиции сдали.
Кроваво-красный педикюр кокетливо выглядывал из-под ремешков видавших виды босоножек, на угрожающе модной шпильке, длинная до щиколоток вязаная крючком юбка в стиле винтаж с кричащим разрезом от бедра, ослепительно блестящий топик на игривых бретельках обтягивал плоскую грудь записной модницы. Дальше прорисовывалась шея – лебединая, но судя по тёмным складкам давно немытая, бусы из янтаря, расплывшаяся розовая помада на губах и синие глаза на подозрительно припухшем лице, обрамлённом высветленными перекисью локонами.
- Ну, где же Венька-то живёт? – возмущённо всплеснула руками синеглазка, завидев на пороге Милицию.
На заднем плане в клубах табачного смога маячила вторая щеголиха. Девушка как две капли воды походила на первую, единственное, что их различало, длина юбок и сигарета в руках последней.
- Я же тебе сто раз объясняла,- в сердцах бросила хозяйка квартиры, глядя в болезненно припухшее лицо синеглазки, и вдруг резко замолчала, переведя взгляд на вторую полуночницу.
Лампочка в подъезде еле-еле освещала саму себя, но после темноты даже этот убогий свет слепил полусонные глаза Милиции.
- Вы сёстры, что ли? – присматриваясь к Венькиным подружкам, смутилась женщина,- двойняшки?
- Да ты чё, старая карга! – послышался возмущенный голос с характерной хрипотцой, с заднего плана, - с дуба рухнула!? Это ж мамка моя!
Милиция резко захлопнула входную дверь.
Тихо и ненавязчиво в ночной тишине бархатный голос со старого винила ностальгировал где-то за стеной о самом теплом летнем вечере.