7. Депортация народов.
***
О судьбе моих родных мы знали. Они всю жизнь прожили в Казани, и через них мы все нашли друг друга. А вот о судьбе Ваниных родных не знали ничего. Война их застала на Дону. Родители жили в Мелеховской, а братова семья в Раздорской. Где они теперь и что с ними, ничего не было известно. Мы, конечно, не собирались жить в Сибири, стремились вернуться на юг. Опасность снова оказаться на линии фронта отпала: война откатилась далеко на Запад. Неописуемая радость охватила всех нас, когда мы, наконец, получили письмо от брата Васи с фронта. Он, бедный, ничего не знал ни о своей жене и малых детях, ни о нас. Но мы всё равно очень о нём беспокоились: ведь до конца войны было ещё далеко, а он всё время был на передовой, как мы узнали уже после, воевал на «Катюшах». Туда отбирали, конечно, самых опытных и надёжных. Многое мы потом узнали от него, чего ни в газетах, ни по радио не оповещали. Вася прислал нам свой адрес полевой почты, и переписка возобновилась, хотя письма шли долго, да и у нас временно адреса не было.
***
С трудом, после порядочной волокиты, получили пропуск до Ростова. Оттуда надо было начинать поиски Ваниных родных. Выехали в июне на законном основании, т. к., имея пропуск, купили билеты и всю дорогу из вагонного окна обозревали необъятные тогда просторы Советского Союза. Видели из окна озеро Байкал, поистине «Славное море», как миражи выплывали из марева заброшенные древние (слово неразборчиво) города и крепости. Совсем другая картина была, когда проезжали территорию, на которой шли бои: сплошные руины, развалины, груды камней и металла, изуродованная военная техника, глубокие воронки от бомб, пепелища. До сих пор изумляюсь, как удалось за несколько лет возродить разрушенное. Велик был энтузиазм, хотя настоящих-то работников почти не было, мужчины были на войне. Женщины, подростки, старики и совсем дети 10 – 14 лет трудились в полном смысле не за страх, а за совесть. Спаянность, дисциплина, порядок творили чудеса. Не могу удержаться от аналогии с теперешним временем, с ужасной нашей действительностью. Как без войны и прочих катаклизмов сумели за несколько лет разворовать, разграбить, разрушить то, что было создано несколькими поколениями людей? Ответ на этот вопрос даст история, я же продолжу моё повествование.
***
Доехали до Ростова. Нехитрые свои пожитки сдали в камеру хранения на вокзале, а сами отправились на пристань. Народу было тьма, т. к. параходов ходило очень мало, редко. Были они небольшие, колёсные.. Еле-еле мы втиснулись где-то сбоку, над самой водой. Рядом стояла корова, стреноженная и привязанная, а под ней сидела и ела её хозяйка. Плыли долго, причаливали часто. Некоторые сходили, а новые садились. Садилось больше, чем вставало. Было невероятно тесно. Но всё-таки доплыли до нужного места. От пристани до станицы довольно далеко, но мы были налегке, поэтому дошли быстро. Стали расспрашивать по пути, где раньше жила семья, которую мы искали. Наконец нашли, но хозяйки не было дома. Во дворе сидели 2 маленьких мальчика 4 и 6 лет. Старший сказал, что мама на работе в колхозе и придёт вечером, а приехали мы часов в 11 утра. Решили пойти на Дон, чтобы искупаться. За дорогу сильно загрязнились, ведь было очень жарко, пыльно. Вот тогда произошло наше первое приключение.
***
Место было пустынное, а вода чистая, тёплая, прозрачная. Мы с удовольствием искупались, выстирали с себя бельишко, развесили на кустах. Одели чистую смену – свой скарб носили с собой – и легли в тени в кустах отдохнуть и, конечно. уснули, т. к. давно уже хорошо не приходилось спасть в дороге. Потом проснулись, ещё раз искупались, надели, что у нас было и хотели идти в станицу. Часов у нас не было, но по солнцу было видно, что уже часов 5 – 6. И вдруг, как из-под земли, вырос милиционер. Сильно пожилой и сильно хромой, он оказывается засёк нас в станице и неотступно следовал за нами и следил за всеми нашими действиями. Он сразу же потребовал: «Предъявите документы». Предъявили, объяснили, зачем мы сюда пожаловали. Он родителей Вани знал, как и всех жителей станицы. Он, оказывается, подумал, что мы шпионы или что-то в этом роде, и хотел поймать нас с поличным. Всё же вещи наши проверил, а потом сказал: «Вы не обижайтесь, ведь война, недавно здесь хозяйничали немцы, они могли завербовать здесь для своей чёрной деятельности» Тем более, что нас он не знал.
***
Он-то и сказал нам, что родителей наших здесь нет с ранней весны. Они ушли, а куда, он не знает, сказал, что, наверно, хозяйка знает куда. Милиционер ушёл, а мы сели на крыльце и начали есть. Дети, оказалось, были очень голодными, они буквально не спускали с нас глаз. Мы это сразу заметили, и отдали им почти всё, что у нас было. За трапезой нас и застала хозяйка. Поблагодарила за то, что накормили детей, и рассказала, что у них настоящий голод. При наступлении немцев бои шли в самой станице и вокруг. В огороде, что можно, съели, а больше вытолкли, вокруг станицы тоже. Прошлой весной отца взяли в трудармию. Ему было 52 года, но всё равно взяли. Сначала они рыли окопы недалеко, а потом, по мере приближения фронта, угнали неизвестно куда. В доме осталась она хозяйка Анна с двумя малыми детьми, да наша мама с шестилетней дочкой Тоней. Еле-еле пережили зиму, а ранней весной вернулся отец. Его призывной возраст кончился, да и был он еле-еле жив: истощён и болен. Ходили слухи, что на Украине голода нет, и вот все трое ушли из станицы пешком, направились в г. Шахты, чтобы оттуда на поезде добраться до Украины. По дороге до шахт, да и после на Украине отец просил милостыню. Ему подавали, т. к. вид у него был очень жалкий. Хозяйка сказала, что они прислали одно письмо из Сумской области, а из какого населённого пункта, она забыла, кажется, «Власовка», сказала она, а письмо не сохранила, оно ей не было нужно.
***
От родителей остались кое-какие вещи: посуда – чугунки и сковородка, постель кое-какая и даже ручная швейная машинка. Свекровь хоть и была малограмотной крестьянкой, смолоду хорошо шила и этим даже подрабатывала. Вот и всё, что нам рассказала Анна. Мы переночевали, дом был почти пустой, но постель была, а утром стали думать и решать, что же нам делать. Решили, что Ваня поедет в Сумскую область и будет разыскивать родителей в селе Власовка. Он уехал. Я осталась одна. Было у меня немного денег да кое-что из еды: соль, сахар, немного муки и кукурузной крупы, чем мы запаслись ещё в Ростове. Думали, что проездит Ваня от силы неделю, а может быть, и меньше. И вот я одна в незнакомом месте. Станица кажется пустой: все трудоспособные в колхозе на разных работах. Хозяйка всегда уходила чуть свет и возвращалась вечером. Где-то на работе она доставала, точнее, воровала кое-что: зерно, жмых, семечки, какой-либо зелени. Вечером из этого что-либо готовила, и этим кормила детей 1 раз в сутки. Уходила она, когда они спали, есть не просили. Во дворе у неё росло несколько деревьев – жердель*. Они уже начинали спеть и осыпаться. Дети, конечно, их ели, отчего у них был постоянный понос, но были они опрятными, штанишки успевали спускать. Я каждый день варила из крупы жиденькую кашу, пекла лепёшки и делилась с детьми. Они буквально от меня не отходили.
(*Жердели (жердёлы), дикие абрикосы.)
***
Прошла первая неделя ожидания, началась вторая, на сердце становилось всё тревожнее, а продуктов и денег всё меньше. Минуло 2 недели, пошла третья. Ничего я больше не придумала, как обратиться в районо. Там я всё рассказала, в каком положении очутилась. Отнеслись ко мне сочувственно, предложили работу хоть с завтрашнего дня, хотя шли летние каникулы, но надо было заниматься с теми, кто должен был сдавать экзамены осенью, заниматься ремонтом школы. Школы же тогда ремонтировали своими силами: учитель, ученики, родители. Я сказала, что подожду ещё неделю, а потом буду оформляться на работу. Трудно представить, как бы мне пришлось пережить такое время. Ведь у меня, кроме того, что было на мне да одного летнего платья про запас – ничего не было. Наши небогатые пожитки остались в Ростове, в камере хранения, а жетон был у Вани, вещи сдали на его имя. События развернулись так, как мы совсем не ожидали. И вдруг. Оказывается, не только в худ. произведениях случается это «вдруг».
***
Сижу я, как обычно, во дворе в очень грустном настроении. Смотрю: в калитку входит старик с котомкой за спиной, пыльный, грязный. Я подумала сначала, что это нищий. Нищим он был, но в то же время Ваниным отцом и моим свёкром. Он тоже не с первого взгляда меня узнал, а когда узнал, буквально остолбенел. Сразу спросил, где Ваня. Я и рассказала ему, что он поехал их разыскивать в село Власовка. Он, бедный, ещё больше растерялся, т. к. проживали они не во Власовке, а в Опанасовке Липодолинского (?) р-на. Долго мы с ним разговаривали, даже не замечая, что оба голодные. Он рассказал, как они ранней весной подались на Украину: сначала пешком, кое-где подвозили на подводах. Добрались до г. Шахты, а оттуда на разных поездах, узнавая направление, продвигались к намеченной цели. По пути отец собирал милостыню, но давали мало, т. к. у самих мало что было. Когда добрались до Украины, стало легче. Там у людей была картошка, другие овощи и даже хлеб, хоть и не досыта. Остановились в селе Опанасовка в хате у женщины и её невестки. Сын её и муж невестки, естественно, был на фронте, и они ничего о них не знали, т. к. долго у них хозяйничали немцы. Они, вообще, ничего не знали, т. к. не было даже радио – громкоговорителей. Всю оккупацию работали в колхозе, бригадами, как и раньше. Но работать было не на чем: на бабах, да на коровах. Но кое-как кормились, трудясь, не покладая рук. Немцев почти не видели. В такой глуши им делать было нечего и грабить тоже нечего. Поставили старосту из своих: 60 летнего колхозника.
***
Наши родные тоже начали работать: отец сапожничать, мать ходила подённо помогать по хозяйству. Отец, немного оклемавшись, поехал на прежнее место, чтобы взять кое-что из вещей: посуду, постель и, главное, швейную машину. Наговорившись, стали кушать. У отца в мешке оказались сухари, вернее, засохший хлеб, пирожки, лепёшки. Кто что подавал. Ведь он ехал без пропуска, а как и первый раз, от пункта А до пункта В, на чём придётся. Я вскипятила чай и поставила молоко, которое у меня оказалось на тот случай. Наевшись, стали думать, что же нам делать. Я рассказала, что собиралась устраиваться на работу, а он предложил поехать с ним, чтобы быть вместе, а работа и там найдётся. Я подумала и согласилась. Решили, что отец пару дней отдохнёт, и мы двинемся опять своим ходом. Вдвоём возьмём вещей больше. И опять: «И вдруг…» Когда мы уже начали собираться в дорогу, приехал Ваня. Мы опять очень взволновались, но волнение это было радостное. Ваня объяснил, что когда он в г. Сумы стал узнавать о селе Власовке, их оказалось в области три. Вот он и объездил, вернее, больше обошёл их все, но, конечно, ничего не нашёл и очень огорчённый двинулся в обратный путь.
***
Ещё ему пришлось задержаться, т. к. деньги подходили к концу, и он занялся «коммерцией». Купил в одном месте махорки, а в другом её продал, иначе и добраться было бы не на что. На следующее утро мы все двинулись в путь на Украину, где были мама и сестрёнка Тоня. Добрались до места через неделю. И снова радость встречи, и снова проблемы. Вопрос встал о месте жительства. Оставаться в этой Опанасовке мы не могли, т. к. небольшая семилетняя школа да ещё на украинском языке нас не устраивала. Решили немного отдохнуть от всех странствий, а потом поехать в область и поискать возможность устроиться в русскую школу, а где – особого значения не имело. Родители Вани с тех пор остались с нами. И на долгие годы. И опять появляется «вдруг». На Украине начали собирать людей для заселения Крыма, откуда выселили коренное население – татар, якобы за измену Родине. Желающих добровольно покинуть свои родные места было очень мало, но каждый сельсовет обязан был собрать определённое количество семей. Выручали мы и такие, как мы: оказавшиеся на Украине случайно по разным причинам.
***
Мы, конечно, охотно согласились. Крым в нашем представлении был чуть ли не земным раем, сплошным курортом. Всех согласившихся на переезд отвозили на подводах в г. Ромны на ж. д. вокзал. Пообещали всем переселенцам по 2000 рублей, по 2 центнера пшеницы на семью и жильё в собственность. Везли, конечно, бесплатно в товарных вагонах, т. к. люди забирали всё своё имущество и скотину. Наш товарный состав двинулся в путь в середине сентября, а на место прибыли в начале октября. В пути было всё благополучно и даже весело, украинцы любят и умеют петь. По-моему, лучше их песен нет в мире. Отвезли нас от Симферополя на 30 км, а от Бахчисарая на 12. Остановились в открытой степи. На двух вбитых кольях трепыхался огромный транспарант: «Добро пожаловать дорогие переселенцы в благодатный Крым». Кругом была голая степь, а вдали виднелись невысокие горы – начало, предгорье, Крымского Хребта.
***
Через некоторое время на двух грузовиках привезли прекрасные крымские яблоки и высыпали их прямо на открытом месте. Это было угощение. На этих же машинах приехало начальство и стало распределять по районам и населённым пунктам. Прибывшие из одних мест и поселялись вместе, мы попали в Куйбышевский р-н, райцентр прежде назывался Албат, но его уже успели переименовать, а вот сёла и посёлки назывались ещё по-старому. Мы попали в с. Биюк Каралез. Там на небольшой площади возле сельсовета тянули мы жребий, кому какое жильё достанется, они были просто пронумерованы. Нам досталось 2 жилья, т. к. нас оформили как 2 семьи. Очень неприглядное зрелище открылось нашему взору: пустые дома, дворы и сады заросли могучим бурьяном, одичавшие кошки. Собак не было совсем, они покинули опустевшие подворья и ушли неизвестно куда.. Говорили: искали своих хозяев. На селе осталось 4 русских семьи, они были в каждом населённом пункте. Люди были очень напуганы, замкнуты. В мае выгнали немцев, в мае же вывезли и татар. Им просто дали несколько часов на сборы и увезли, а куда – тогда ещё не знал никто из местных жителей. А ведь там, как и везде, оставались только женщины, старики и дети. Мужчины ещё воевали.
***
Сразу же началось распределение людей на работу. Колхозники сразу же приступили к работе в колхозе, а нас, учителей, собрали в райцентр и оформили на работу в школы, которые ещё надо было восстанавливать и собирать учеников. В нашем селе здание школы уцелело, хотя и было изрядно побито пулями. Уцелели и парты, классные доски, хотя школа при немцах не работала. Учеников мы собрали по объявлению. Со старшими начали приводить школу в порядок и в конце октября начали 1944-45 учебный год. Дома, которые нам достались, были все одного типа, различались только (слово неразборчиво). Всё помещение разделено стенами на 3 комнаты одинаковых размеров, без признаков какого-либо отопления. Нам объяснили русские соседи, что готовили весь год на дворе, где были печи наподобие русских печей, и навес над ними. Отапливались так: в комнатах на камни устанавливали большие металлические круги, их было много, разбросанных по всем дворам, мы сначала не знали, для чего они нужны. Так вот, в печах на улице жгли дрова, а угли вносили в дом и помещали на кругах, тем и обогревались. Нас, конечно, такой способ не устраивал. Все начали городить какие-либо печки. Родители построили печь из пустой железной бочки, укрепив её на камнях, выложили кирпичом внутри и снаружи и обмазали глиной, потом побелили.
***
Жили мы первую зиму в одном доме у родителей, наш для жилья оказался непригоден: он был недостроенным, полы были только в одной комнате, а в двух других только балки, не было дверей и стёкол в окнах. Обещанные деньги, хлеб и жильё получили. Но всё равно был в душе неприятный осадок: ведь всё кругом было чужое, казалось враждебным. Но никуда не денешься – приходилось жить. В садах было ещё много яблок, а в горах созрел кизил, очень крупный и вкусный. Наш изобретательный народ быстро научился из него гнать самогон. В том числе и наш отец. Правда, немного, только для личного употребления. А многие, когда окончился кизил, начали гнать самогон из зерна, которое получили. После им пришлось очень туго. Больше, конечно, ничего не давали, выполнив обещание. Постепенно начался голод. Урожая в следующем году почти не было, да и посеяли очень мало. У нас же всё было благополучно. Мы на 2 семьи получили 4 центнера зерна, и никуда его не тратили, только на питание, да с весны получили карточки на хлеб, на сахар и крупу. Огороды там были сплошь поливные: между рядами на огороде прорыты арыки, а вода в них поступала из горной речушки Бельбек.
***
На полив существовала очерёдность: открывали проход только в один огород, потом в другой. Новосёлы не привыкли к такому порядку, не справлялись с поливом, старались урвать воду себе вне очереди, но всё-таки на огородах выращивали всё необходимое. Ведь никакого базара поблизости не было, да и денег у людей не было. В общем, жить становилось всё труднее, всё сложнее. Снова сделаю некоторое отступление от своего жизнеописания и расскажу, что стало известно о людях, о событиях, о войне в Крыму. О ней нам рассказывали русские наши соседи. Село, в котором мы поселились, называлось Биюк Каралез. Заселено было в основном татарами, школа тоже была татарская, и русские дети ходили в соседнее село Биюк Сюрень, где была русская школа, но обе они были начальными. В старшие классы дети ходили, вернее, ездили или в Албат (райцентр), либо в Бахчисарай. Расстояние до них было одинаковое – 15 км. Никаких недоразумений на национальной почве не возникало, жили дружно. У всех были огороды поливные и сады с очень хорошими сортами фруктов. Говорили, что их когда-то давно завезли из Франции. Особенно великолепны черешни разных сортов: от бледно-жёлтого, до багрового, почти чёрного. Таких я потом нигде не встречала, да и яблоки особые.
***
С начала войны всех мужчин соответствующего возраста, как русских, так и татар и всех прочих (караимов, греков, евреев) призвали в армию. Ни тогда, по горячему следу, ни после я так и не поняла, за что целый народ объявили предателями и выслали. Случаи измены, предательства, хоть это теперь по-иному рассматривается, были везде, где прошла оккупация. На Украине целая армия – власовцы – перешла на сторону немцев, а теперь они чуть ли не герои. Все эти события свились в один тугой клубок, размотать который просто невозможно. Мы, новопоселенцы, чувствовали себя неуютно на чужих подворьях. Хотя нашей вины в этом не было. Почти все так или иначе пострадали от войны или её последствий. На сборы населению дали всего 3 часа, да и взять разрешили на семью не более 50 кг. Погрузили всех на военную технику и увезли за пределы Крыма, тогда никто не знал куда. Все селения переименовали на русский лад, наше назвали «Красный Мак», соседнее «Танковое», райцентр «Куйбышево». Бахчисарай не тронули, очень уж историческое место. Новое население в основном были украинцы, но Крым считался русским, обучение везде было на русском языке. У нас в школе работали две учительницы украинки, они испытывали некоторые затруднения, но не долго, ведь языки-то схожие, родственные.
***
Рассказывали нам, как сначала было жутко в опустевших домах, на пустых огородах, садах и улицах. Как голодные собаки выли жутко по ночам, а одичавшие кошки забились на чердаках, в подвалах и т. д. Так жили там люди с мая по октябрь, пока не привезли нас, плановых переселенцев. Несмотря на многие лишения и трудности, все работали самозабвенно, с огромным энтузиазмом. Всё надо было создавать заново: колхоз, сельсовет, школу, больницу, почту. До нашего приезда председателем колхоза был назначен сильно пожилой человек по фамилии Пиастро, по национальности еврей. Поселился он в Биюк Каралезе во время войны, а семья его осталась в Севастополе. Его профессия портной. И до войны ещё он ходил по сёлам и обшивал местных жителей, а при немцах тем более стремился от преследования. Сначала их, евреев, не тронули, призывали к спокойствию, но всё равно они все боялись и, как потом выяснилось, не напрасно. Татары никого из них не выдавали, а наоборот – старались укрыть. Так и Пиастро, старый, уже лысый, сошёл за татарина. Продолжал работать по своей профессии. Тогда заказов было немного, не до этого, но всё-таки кое-что было. В основном перешивал из старых вещей.
***
В Севастополе остались жена, двое детей-подростков и сестра жены – молодая незамужняя женщина. Она-то и спасла детей, когда их всех привели к яме на расстрел. Она прижала их к себе и за какое-то мгновение до залпа упала в яму вместе с ними. Мать детей этого не сделала, она погибла. Весь этот ужас, конечно, описать невозможно, но так было. Дождавшись ночи, Донна Марковна, так звали эту женщину, вылезла из ямы вместе с детьми, и ползком они от неё удалились, а потом пошли пешком в Биюк Каралез, расстояние всего 18 км. Так они пришли к отцу. Их тоже не выдали, укрыли, и все они дождались освобождения вместе. Вот его-то, Пиастро, и назначили председателем колхоза. Фруктов в саду было очень много, создали бригады, звенья и начали работать с утра до вечера. Мы сразу же обратили внимание на странную, молодую, очень красивую женщину Донну. Она ни с кем не разговаривала, избегала всех, но могла неожиданно появиться в клубе, запеть и пуститься в пляс. Всем стало ясно: она тронулась умом. Было отчего!
***
С нами в школе работала учительницей русского языка местная крымская уроженка; учительница эта рассказала нам свою историю. Она караимка. Такой народ исстари жил в Крыму – в основном в Феодосии. Оккупанты их сначала причислили к евреям, т. к. они исповедовали их веру. Но им удалось доказать, а главное откупиться, что они совсем другой крови. Что они аборигены Крыма, а евреи стали селиться гораздо позже в Крыму. Звали эту красивую миниатюрную женщину Султан Яковлевна, но это не в русской интерпретации, а мы её звали Татьяна Яковлевна. Тётку её, старую деву, которая нянчила детей Татьяны, звали СарЫ СарА Юхудовна. Близко от нашего посёлка (3 км) высоко на горе были 2 старинных крепости: Мангуп-Кале и Чудгут Кале. Высечены они прямо в каменных скалах, похожи на каменные пещеры. В каждом помещении также из камня в целой скале высечены лежаки и сидения вдоль стен. Это и были древние поселения Караимов, они разбросаны во многих местах Крыма. Вела в них единственная дорога вырубленная через густой южный лес, а с другой стороны отвесные скалы вполне неприступные. При нападении врагов (а их было очень много) надо защищать дорогу, а если не хватало на это сил, то спускаться по верёвочным лестницам в скалы. Мне никогда не попадалась в книгах история этого народа, но зато встретился сам народ, по их рассказам и записываю, что помню.
***
У Тани был брат-близнец. Он с самого начала войны сражался в нашей армии в чине старшего лейтенанта. С войны вернулся в 1945 году, вскоре после победы. Ещё были 2 младшие сестры Ира и Лида, но это по-русски, а настоящие их имена не помню, т. к. встречалась с ними всего 1 раз, когда они приезжали навестить сестру и тётку, а жили с родителями в Феодосии. Это совсем молодые девушки, т. к. старшей Татьяне всего было 23 года. До нашего приезда в Крым Таня работала в начальной школе в Биюк Сюрени, там собрали оставшихся детишек после выселения татар. Окончила она Библиотечный институт, поэтому её направили в нашу семилетнюю школу учительницей русского языка. Ещё мы только обустраивали школу, собирали парты, классные доски и т. д. Переписывали детей-переселенцев. И Таня неожиданно родила девочку, мы все были поражены, т. к. маленькая, полненькая в широкой блузе не была похожа на женщину на сносях. Сразу возникли всякие разговоры, домыслы: подозревали, что девочка от немца, а это было тогда и зазорно, и опасно. Но Таню не тронули, она приступила к работе вместе с нами через 3 дня после родов.
***
С девочкой возилась тётя. Имя мы ей дали всем нашим коллективом после обсуждения. Назвали Леночкой. Это было предложение Вани, он тогда был директором. Ему это имя очень нравилось. У нас дочек не было, а внучку, много лет спустя, назвали тоже Леночкой. Теперь ей 20 лет*. За учебниками, пособиями, методической литературой ездили в Москву для всего района. Получили, конечно, мало, но хотя бы учителя были обеспечены необходимым. Даже дали музыкальные инструменты: балалайки, гитары и другие струнные инструменты. Их отдали в единственную среднюю школу в райцентр. Несмотря на очень трудные условия жизни, быта, жизнь возрождалась. Рождались дети. Некоторые демобилизованные фронтовики, кому некуда было ехать, остались с нами, новыми жителями Крыма. Все очень скоро переженились, не всегда удачно потом сложилась жизнь, но им нужно было пристанище, крыша над головой, семья. Вышла замуж за моряка и Таня. Через положенное время родила ещё дочку. Её назвали Ольгой, тоже с всеобщего совета. А вот моряку не повезло. Он с тачкой поднялся в гору, чтобы нарубить дров для печки. Так поступали все. Даже для школы ученики рубили и приносили топливо в школу. У Таниного мужа как-то тачка сорвалась, он стоял ниже неё. Отскочить не успел и остался без глаза.
(*Исходя из возраста моей дочери, эту запись можно датировать 1991-м годом)
***
Вот так-то: с фронта пришёл без видимых повреждений, а дома пострадал. Жизнь в семье разладилась, после госпиталя в Симферополе он домой не вернулся, прислал письмо и всё. Осталась Таня с двумя дочками. Опять выручала тётка, хотя была уже старая, больная, совсем высохшая, т. к. наступило голодное время. Хлеб по карточкам получали, вот и всё. Выручало, что выросло на огородах, да яблоки, но и они уродились плохо. Осталась молодая женщина с двумя малышками одна, а было ей всего 25 лет. О дальнейшей её судьбе на знаю, т. к. в Крыму мы прожили всего 5 лет, но об этом потом и о местных, и о приезжих. Немного о нас. Мы с родителями жили отдельно. И у нас, и у них был дом, вернее, жильё в очень плохом состоянии, а ремонтировать было нечем, кое-как приспосабливались к таким условиям. Наш дом был вообще недостроенным, да ещё пострадал от военных действий. Пригодна была лишь одна комната, а остальные 2 совсем без полов, только балки, а под домом подвал. Ходили как в цирке по брёвнам. Через год к нам приехала мама. Она зимовала в Барнауле, т. к. у нас не было определённого места жительства, почти всё время в дороге. У родителей Вани дом тоже был в плохом состоянии, но лучше, чем у нас. Они сами сложили себе и нам печки, собрав кирпичи и камин, где придётся.
***
Победу мы встретили в Крыму, на своей работе. Не могу даже описать те чувства, то состояние, в каком все находились. Хотя уже давно было ясно, что война подходит к концу, все были сильно взволнованы. Сколько было слёз – и горя, и радости. В начале войны их столько не было, надеялись на скорую победу, не предвидели, сколько мучений будет впереди и надолго. Многие из наших учеников вместе с родителями скрывались в лесах, не учились по 3 – 4 года, все были переростками, кроме тех, кто пошёл в школу в 1 класс в свой возраст уже здесь на новом месте. А у местных были другие переживания, почти ни у кого не было в живых отцов, о многих ничего не знали. Остались в Крыму и дети от смешанных браков: отцов-татар выслали со всеми вместе, а матерей с детьми оставили. Матери постарались дать детям свои фамилии, почти все они знали только русский язык. В день Победы мы плакали, обнимались все вместе, вместе и продолжали учиться, трудиться. Жизнь на месте никогда не стояла и диктовала свои условия. Постепенно обживались, заводили хозяйство, но было очень трудно как дома, так и в колхозе.
***
Ситуация осложнилась ещё и очень неурожайным 1946-м годом. Начался просто голод, некоторые не переселенцы стали уезжать в другие места, да и из переселенцев кое-кто убегал, хотя это было трудно: мы были обязаны прожить на новом месте 5 лет. Мы жили более или менее сносно: получали хлеб по карточкам, получали вовремя зарплату и не мало, т. к. оба работали с большой нагрузкой, учителей не хватало. Родители вели хозяйство: огород, корова (нам их дали всем из брошенных стад, но некоторые их просто съели зимой, да и коровы были плохие, запущенные). Но кое-как продержались, а на следующий год было уже легче, всё время жизнь улучшалась. В нашей жизни произошло судьбоносное событие: после десятилетнего бездетного брака у нас в 1947 году родился сын, а в 1949 – второй. В те годы много рождалось детей и почему-то в основном мальчиков. Несмотря на разруху, бедность страны на каждого новорожденного выдавали денежное пособие, по 10 м (слово неразборчиво), манную крупу, сахар. Вот и сравниваешь с теперешней действительностью, но это особая тема.
***
Очевидно, появлению наших детей, да и других, у кого их долго не было, способствовал климат. Ни до, ни после Крыма у нас детей не было. О чём же ещё нужно сказать? Очевидно о негативных явлениях в труде и быте. Работы было очень много, а людей мало, да и те ослаблены войной, голодом, болезнями. В колхозе заставляли работать до полного изнеможения. Кто не вырабатывал минимума трудодней, был строго наказан. Приведу один только пример. Завклубом работала молодая женщина, у которой было трое детей и старуха мать. Работала она за трудодни, хлебных карточек не получала, зарплата маленькая, но она много сделала в клубе: организовала хорошую самодеятельность, договорилась с нами учителями. И мы читали в клубе лекции, делали доклады. Внутри было много лозунгов, плакатов и другой наглядной агитации. Приходили гармонисты из местных, устраивали танцы. Но 1946 год, голод, конечно, отразились на всей деятельности, да и люди стали ходить в клуб вяло. Тогда эта женщина Лида бросила работу, уехала в Симферополь, чтобы устроиться там на работу. Её отнесли к тунеядцам, не выработавшим минимума трудодней. Таких набралось ещё несколько человек. И вот что предприняли партийные руководители, конечно, не только у нас, а повсеместно.
***
Приехал к нам второй секретарь райкома, собрал абсолютно всех в клуб, на дверях поставил двух милиционеров и приказал никого не выпускать до конца собрания. Он выступил с речью. Начал клеймить «тунеядцев» и требовать, чтобы собрание, т. е. все мы, потребовали их выселения в ссылку. Мы все буквально оторопели, а он поставил вопрос на голосование, никто не поднял руки. В чёрный список попала и Лида, хотя её в посёлке тогда не было. Снова стали голосовать. Секретарь кое-кого называл поимённо и спрашивал: «Вы что же, против политики партии?». Несколько рук поднялось, но ему надо было «единогласно». Тогда он выхватил револьвер и навёл его на зал. Зало снова оцепенел. Тогда он сказал, что не выпустит до тех пор, пока не проголосуем, а кто поднимется и пойдёт к выходу, он выстрелит. Страшно было на него смотреть, сперва покраснел, потом побелел, глаза стали безумными. Конечно, все испугались. Ведь он же недавно с фронта, прошёл всю войну, был ранен, так что мог сделать всё, что угодно. Когда снова потребовал голосовать, руки, как по команде, подняли все. Трудно в это поверить, но я выполняю своё обещание: говорить только правду.
***
В то тяжёлое, опасное время у каждого человека была своя судьба, свои переживания, свои мнения обо всём происходящем, впрочем, как и во все времена, но во времена тяжёлые это проявляется особенно ярко. Экономическая жизнь постепенно улучшалась, в садах росли великолепные фрукты. Таких черешен, яблок, груш, вишен больше мне не приходилось встречать нигде. Старожилы рассказывали, что когда-то сорта эти завезли из Франции. Новосёлы не умели ухаживать за садами, многие деревья были уже старыми, их пришло время заменять, но это было просто невозможно в тогдашних условиях. Иногда даже хорошие деревья пилили на дрова. В той местности, где мы жили, климат не был по сути субтропическим, как на побережье. Он скорее напоминал южно-континентальный, но были и особенности: с мая до октября дождей вообще не бывало, поэтому земледелие там поливное. Зимой же иногда морозы доходили до -10. Вместо дождя шёл снег. В общем, 3 – 4 месяца была неравномерная, гнилая, дождливая зима. В домах было холодно, т. к. сложенные новосёлами печи горели плохо, сильно дымили. Тогда-то мы поняли, почему татары в домах их не строили вообще, а из уличной печи приносили на жаровнях разогретые, красные угли и отапливали жилища.
***
Мы, конечно, так не могли и кое-как отапливали помещения дымящими печами, на них и готовили, а не на улице. Нам и другим семьям, где появились маленькие дети, было особенно трудно. Искупать и то была проблема. Завешивали окна одеялами, т. к. в них постоянно дуло. Застеклили их парниковыми стеклянными пластинами небольшого размера. Скрепляли их замазкой. Целых стёкол в домах почти не осталось, в основном у местных жителей. Летом, конечно, было легче, но дети рождались и росли не зависимо от времени года. Была ещё и такая беда: малярия. Её называли тропической, и болели ею многие. В том числе и я, и маленькая сестра мужа Тоня. Иногда температура доходила до 40 градусов. Первый сын Лёня получил эту болезнь «по наследству». Начал он болеть чуть ли не с первых дней рождения. Сначала никто не мог определить, по какой причине у него поднимается температура, что с ним происходит, чем болеет? Хотя мы и жили в деревне, но медицинской помощью обделены не были. У нас был фельдшерский пункт с хорошими опытными специалистами, а в Албате работала детская консультация тоже с хорошими специалистами и, несмотря на тяжёлое послевоенное время, все необходимые препараты были, как для детей, так и для взрослых.
***
В крайних случаях отвозили тяжелобольных в Симферополь. До него было 30 км, а дороги в Крыму были в хорошем состоянии, несмотря на прошедшие недавно военные действия. Но у нас и мама была прекрасным специалистом, все процедуры для детей и для нас делала сама. Всегда безошибочно определяла болезнь, ставила правильный диагноз. Она-то первая и определила, что у мальчика малярия. Анализ крови подтвердил это. Но, несмотря на лечение, болезнь уступала слабо. Встал вопрос о скорейшей перемене климата и для сына, и для меня. Мы попытались уволиться с работы и переехать на новое место жительства, но это оказалось невозможным, не истёк пятилетний срок пребывания по договору в Крыму. Оставался почти год. Шёл уже 1949 год. В январе у нас родился второй сын, Саша, а старшему было всего 1 год и 7 месяцев. Физически слабый Лёня очень быстро развивался интеллектуально. В этом возрасте он не только очень хорошо говорил, но и запоминал наизусть, что ему читали.
***
У нас уже работало радио (тарелка). Передавали только политику, и наш Лёня знал, кто такие Ленин и Сталин – вожди всех народов. Запомнилось на всю жизнь его изречение. Кто-то из знакомых сказал, что ему купили братика. Он очень серьёзно ответил: «Детей продают только в Америке, а в Советском Союзе их сами делают». «Вот это вырастит настоящий коммунист!», - воскликнули, кто это слышал, закончилось смехом*. Увы, не выросли коммунистами ни наши сыновья, ни их ровесники. Получились из них «шестидесятники», конца этого периода. Но об этом разговор будет особый. А пока, в 1949 году, мы отправили родителей, Тоню и Лёничку в Казань, на нашу с мамой родину к её брату дяде Володе и его семье. Сами же продолжали работать до конца учебного года. С нами остался и Сашенька, ведь ему было всего 4 месяца, когда уезжала часть семьи. К тому времени и другие семьи бежали из Крыма. А считалось это преступлением. Во время нашего пребывания Крым отошёл к Украине**, но мы-то этого почти не заметили: страна-то была одна, родина одна, воевали, жили, строили все вместе. Кто мог предвидеть, во что это выльется теперь, в наше время, (ни дна бы ему, ни покрышки!)
(*Так написано. Хотя при жизни мамы и от неё самой, и от папы с бабушкой я слышал другую версию, в которой описанное событие разделено на два, на мой взгляд, более правдоподобных эпизода. В первом случае – якобы в возрасте девяти месяцев в пивной, куда меня принёс папа – я «опознал» на портретах Ленина и Сталина, чем обескуражил посетителей данного заведения, в шутку меня спросивших: кто это? Во втором – когда из роддома принесли новорождённого брата, я будто бы сказал: нам мальчика не надо, несите мальчика назад.
**Вероятно, аберрация памяти. Наша семья уехала из Крыма в 1949 году, а Украине Крым передали в 1954 году.)