Сказки для взрослых. Про Ивана-царевича

   
   В некотором царстве, в некотором государстве, далеко ли, близко ли, нам не ведомо, жили царь с царицей. И был у них сыночек любимый — Иван-царевич назывался. Души в нем не чаяли отец с матерью, а потому пылинки с него сдували.

   Как-то раз царица говорит царю:
   — Не пойти ли нам, батюшка, посмотреть, как там наш душенька поживает?
   Идут в покои царевича, а навстречу им нянька-иностранка. Царь с царицей и спрашивают:
   — Как царевич спал-почивал? Как себя чувствует?
   — Кушаль плехо. Литчико печалное-печалное, — отвечает нянька.
   — Мы Вам хорошие деньги платим, надо сделать так, чтобы у царевича проблем не было, — стал втолковывать ей царь.
   Нянька обиженно поджала губы.

   Заходят родители в горенку к царевичу. Видят — стоит у окна молодец, косая сажень в плечах, румянец во всю щеку, кудри кольцами и задумчиво во двор смотрит.
   — Чего тебе душенька не хватает? Только скажи — все будет, — говорит царица.
   — Все есть, а невесело, — оборотился к родителям Иван-царевич. — Иной, гляжу, и десятой доли моего не имеет, а веселее живет, — и царевич снова посмотрел в окно.
   Тут и царь с царицей к окошку подошли, стали разглядывать, на что это их наследник позавидовал. А внизу стражник с молочницей любезничает. Стражник девушку обнять пытается, она руками машет, отбивается. И оба хохочут.
   — Ну, это дело поправимое. Вырос наш сыночек-то, а мать? — царь лукаво подмигнул царице. — Да ты не печалься. Клич кликнем — табуном перед тобой девки ходить будут, любую выбирай.
   — Да уж ходят табуном-то. И записки пишут: мол, люблю без памяти, а откажешь — жизни себя лишу. В постель заманивают, ласками соблазняют — небось, каждой хочется в невестки к вам попасть и пожить всласть. Как ни стараются, но ни с одной мне так не весело, — царевич кивнул в сторону стражника и его подружки. — А пойду-ка я лучше погуляю в слободку. Послушаю, чего люди говорят, — может, и развеюсь.

   Конечно, переоделся царевич, чтобы не узнавали его. Пошел на базар. На базаре — шум, гомон людской. Тот покупает — этот продает. Опять же, знакомый со знакомым встречаются. Все разговоры разговаривают, чтобы и любезность оказать, и новости узнать-передать. Царевич ходит, прислушивается. Интересно ему тут.

   Вот видит, мужичонка в заплатанном армяке у бабы-разносчицы кружку чаю горячего купил, пьет и приговаривает:
   — Горячее есть — мяса не надо.
   Мужичонка-то старый, денег, видать, и на кусок пирога нет, а улыбается так светло, радостно.
   Застыдился царевич, у разносчицы кулебяку купил и сунул ее мужичонке в ладонь.
   — Спаси и сохрани тебя, Господи, — улыбнулся мужичонка. И от той улыбки, как от солнечного лучика, чуть светлее стало на душе у Ивана-царевича, а все равно стыдно чего-то. Вот царевич дальше и поспешил.

   Идет, слышит, два мужика говорят:
   — Хитро тебе Василиса присоветовала.
   — Умна, — захохотали оба.

   Идет дальше царевич, видит: две бабы не столько гуся торгуют, сколько сплетничают:
   — А Меланье-то Василисин совет в самую точку попал. Сразу помогло, — и смеются, довольные.

   Идет дальше, видит: мальчишки друг с другом за пятак заспорили. Один другому кричит:
   — Я Василисе пожалуюсь, она тебя живо уму-разуму научит!
   Любопытно царевичу стало. «Что это за Василиса такая? Может она и меня от тоски избавит?» — думает.
   Стал спрашивать у мальчишек, где ему эту советчицу разыскать можно.
   — А вон изба на отшибе, — показали мальчишки и убежали по своим мальчишечьим делам.

   Идет царевич, смотрит: избенка неказиста, да чистенька. Стукнул пару раз в дверь:
   — Войти-то можно? — и входит, раз дверь не на запоре.
   Вошел и остолбенел. Ожидал женщину в возрасте увидеть, а там — девчонка, с ним погодка. Девчонка не видная. Только и хорошего, что коса да глаза синие.
   — Мне Василису, — буркнул царевич.
   — Я — Василиса, — отвечает девчонка и улыбается, будто брата родного увидела.
   — Это ты, что ли, людям помогаешь-советуешь?
   — Я.
   — Как же это у тебя получается? Ведь и ты, и я еще мало на свете пожили.
   — А я людей люблю. Большая любовь да ума маленько — вот и весь мой секрет.
   — Неужто всех любишь?
   — Всех, — отвечает девчонка.
   Смотрит царевич в глаза синие — они и правда любовью лучатся, как два солнышка душу греют.
   — Да как же в тебе, махонькой, столько любви помещается?
   — А вот ты кого-нибудь любишь?
   — Люблю. Своих отца с матерью, друзей-приятелей, своего коня и собаку. Няньку свою не люблю — строга очень. Еще у меня седло любимое есть. Красивое. За него большие деньги плачены. А еще люблю...
   — Хватит, хватит, — засмеялась девчонка. Засмеялась не обидно, а будто колокольчики серебряные зазвенели. — Так ты, пожалуй, всю утварь домашнюю перечтешь. То-то и оно, что любишь ты только то, что «твое», что тебе удовольствие доставляет. На это всю душу и любовь растрачиваешь. Глядишь — полон дом вещей, а душа-то кончилась. Того не думаешь, что ежели все потеряешь, с чем останешься, коли души нет?! И еще тебе себя жалко.
   — Да. Как ты догадалась?
   — Не мудрено это. От жалости к себе да от страха люди все глупости и делают: обижают друг друга, насильничают. У тебя вон в глазах жалость к себе, а руки-то в кулаки сжимаются. Небось, и подраться с кем-нибудь не прочь.
   — Да, — опустил голову царевич, — душа у меня болит, а почему — не знаю.
   — У тебя, у маленького, зубки резались — тоже больно было? Так и душа. Ты вырос, а про нее забыл. Она крылья расправить хочет, вот и болит. Помогать ей надо расти-то. Силы прикладывать. Самому.

   Крепко задумался царевич. А с какого конца за дело взяться — душу растить — не знает. Через несколько дней опять в слободку заявился, к Василисе. Пожаловался, что ничего путного на ум нейдет.
   — А ты делом займись. Умные руки голове думать помогают, — отвечает девчонка.
   Тут Иван-царевич ей и признался, что он — царский сын. Что никакой работе он не обучен. Что у его родителей полон дворец слуг, которые любую прихоть наследника выполнять обязаны. Сказал, а у Василисы в глазах не восхищение, а жалость плещется:
   — Так ты даже не знаешь, каков он на вкус, хлебушек, своими руками заработанный?
   — Своими или чужими — какая разница?
   — Вот и есть разница. Я ее тебе понять помогу, только и ты мне помоги, пожалуйста.
   — Давай, — согласился царевич.
   — У меня дрова для печи кончились.
   — Это мы мигом, — царевич схватился за поясной кошель.
   — Нет, нет. Покупать ничего не надо. Дрова за домом, уже напилены. Их только наколоть надо. А топор больно тяжелый.
   — Силы мне не занимать, — Иван снисходительно посмотрел на тонкие девичьи руки.

   Вышли во двор. Весело подхватил Иван-царевич чурку да на колоду ее установил, взял в руки топор. (Видел царевич, как мужики дрова кололи, как играючи взлетал в их руках топор и рассекал чурки на поленья.) Замахнулся царевич и чуть назад не опрокинулся — уж больно большой замах был. Завертел руками, как мельница, но удержался. Подмигнул Василисе, мол, ничего, бывает. Снова замахнулся, но осторожнее, и со всего маху всадил топор в... колоду. Уж не до веселья ему стало, пока из дерева топор добывал. За рукоять взялся, ногами уперся, а топор увяз чуть не по топорище, и ни с места. И так возьмется царевич, и эдак — нейдет топор. Тут Иван-царевич со стороны хохот услышал. Это давешние мальчишки над его трудами потешаются. Глянул Иван на Василису, а та серьезно так на него смотрит, сочувствует. Закусил губу царевич, не хочет слабость перед девчонкой показать. Стал раскачивать топор помаленьку и вытащил.
   Снова замахнулся. Второй удар точнее оказался, от чурки длинную, острую щепку отколол. Отлетела щепка — Василису прямо в локоть ударила. Та ушибленное место трет, а мальчишки от хохота чуть на землю не ложатся. Царевич со стыда сквозь землю готов провалиться. Василиса спокойно к мальчишкам подошла, упросила их на мельницу сбегать, муки свежей для блинов взять, сама за водой пошла, будто ничего и не случилось.
   Собрал царевич все упрямство свое, давай к работе примеряться. Потихоньку дело пошло. Василиса с водой пришла, а у Ивана уж горка поленьев выросла.

   Тут мальчишки вернулись. Но не с мукой, с известием, что мельница встала-поломалась, что мужики ее починить стараются, но дело нейдет.
   — Может, поможем чем? — Василиса на Ивана смотрит, а тот ей согласно кивает.

   ПРИШЛИ НА МЕЛЬНИЦУ. Там суета, а все без толку. Пока Василиса мужиков расспрашивала, Иван-царевич внутри мельницы полазил, все осмотрел, тут же на песочке чертеж нарисовал, обдумал что к чему, да и сказал мужикам, что так-то, мол, лучше дело делать, так ловчее будет. Прикинули мужики — и впрямь ловчее. Работа веселее пошла. Мужики от удовольствия покрякивают, Василиса уважительно на Ивана поглядывает. У него от такого взгляда силы словно вдесятеро прибыло: и сам поворачивается, и шутит — других подбадривает. К вечеру управились.
   Вода колесо крутит — мельница муку мелет — Василиса блины печет. Всех досыта накормила. А уж вкусны те блины были...

   Пришел царевич домой, от усталости как куль на кровать свалился и уснул. И всю ночь то ли блики на воде, то ли глаза синие ему во сне виделись.

   ЧУТЬ СВЕТ царевич собрался — и в слободку, к Василисе. Так и пошло: едва заря забрезжит — царевич из дворца да в хатку на окраине слободки. В диковину ему, как девчонка с людьми разговаривает, как к каждому с улыбкой и лаской подходит. Иной забубенный мужик, поговорив с нею, улыбаться начинал, как дите малое. Еще то в диковину, что учит она трудностям радоваться, в неудачах пользу находить. Рядом с ней царевич точно окрыленным себя чувствовал.

   Какое-то время спустя понял Иван, что любит он Василису, что в жены взять ее хочет. Но прежде решил отцу с матерью все сказать, настоять, что только на ней он согласен жениться. Царь с царицей, конечно, сначала против безродной девчонки были, но видят, что уперся их наследник, как скала на своем стоит. Согласились — деваться-то некуда.

   Вот с согласием родительским Иван-царевич и побежал-полетел в слободку. А на улице тучи черные небо закрывают. Невесть откуда вихрь налетел — едва царевич на ногах удержался. Прибегает к Василисиной избе: она настежь раскрыта, внутри пуста, снаружи люди толпятся, в грозовое небо пальцами тычут-показывают.
   — Где Василиса? — Иван спрашивает, а сердце его недоброе чует.
   — Украл нашу Василису Премудрую Кощей Бессмертный. Старые люди сказывают, что крадет он девиц и требует, чтобы по доброй воле согласились они замуж за него идти. А коли нет их согласия на то, лютой смертью он их изничтожает.
   Опустились руки у добра молодца, поблекли краски света белого для него, тяжел камень на сердце лег — нет больше рядом его любушки.
   — Врешь, не конец это еще, — подумал Иван и решил хоть след милой найти.

   ДОЛГО ЛИ, КОРОТКО ЛИ, шел Иван-царевич, но зашел в места незнакомые, леса дремучие. Уж давно у него весь запас провианта кончился, а купить негде. С непривычки у царевича от голода желудок свело совсем.
   «Хоть бы хлебца кусочек», — думает.
   Вот видит, на опушке леса избушка стоит, нижние венцы дикой малиной заросли. Решил Иван счастья попытать — провиантом разжиться. Стучит в дверь, слышит:
   — Войдите.
   Входит, озирается, а в избе — ни души. Чистенько так, аккуратненько. И так же аккуратно по стенам человеческие скелеты развешены. На почетном видном месте — меч старинный. На клинке — то ли кровь запеклась, то ли ржавчина. А на рукоятке красиво выгравировано: «Дорогой Бабе Яге от Кощея Бессмертного».
   Понял тут царевич, куда попал. Пот холодный его прошиб, про голод забыл сразу, одно желание — бежать. Кинулся к двери, а она изнутри не открывается. И нигде ни окошечка, ни щелочки, в которую выскочить можно было бы. Заметался царевич.
   — Да ты не пугайся, сердешный, — сказал кто-то простуженным баском с хрипотцой.
   Рядом с Иваном-царевичем сидел огромный черный кот и жмурил зеленые глазищи.
   — Она-то хоть и Яга, а все же баба, одно слово. А Ягой при ее жизни любая станет. Тут, вишь, какая история вышла, — кот помялся с лапы на лапу, устраиваясь поудобнее. — Лет эдак сто назад и она была ничего: шустрая такая бабенка, смешливая. И, как это по их бабьему чину положено, вышла она замуж. Да угораздило ее влюбиться в одного из ваших, из людей, значит. Он-то — мужик хороший, хозяйственный и аккуратный тож. Она, вишь, шибко зануда у нас до чистоты и порядка. А у него сын уж был, подросток: и не мужик, и не ребятенок, а так, серединка. Да с гонором. У них, робят, значит, в энтом возрасте у всех гонор на первом месте. До той поры, вишь, он у своей матери жил, первой жены, значит. Известное дело, мать да бабка — женское воспитание: капризы и никакого мужского понятия. Да и насчет аккуратности они, вишь, не сильны были. Сынок-то, к отцу попав, и начал свой гонор показывать: яблоко сгрызет — за лавку огрызок кинет. А убирать в хате вовсе отказывался. «Я не мусорю», — говорил. Но хуже всего то было, что одежу свою он редко менял. А молодой. Ну и, известное дело, запах от него стоял... — кот фыркнул и повертел носом.
   — Уж сколько она поначалу-то старалась по обычаю делать: помылся — на тебе чистое. И рубашечки ему постирает-погладит. А он, глядишь, если и взял чисту рубаху, да тут же ее на лавку кинул и сел на нее невзначай. И опять зацуцканый ходит. Ее, конечно, сердцем забирает. Да что тут сделаешь? Шлепнуть — большой уж, приласкать — вроде не за что. Женские же причитанья он еще у матери научился в одно ухо впускать, в другое выкидывать. Она-то поначалу держалась, на крик не срывалась. Да как ни старайся, как ни крути — мачеха. Ситуация, одним словом, — кот озадаченно почесал лапой за ухом.
   — Давние это дела, конечно. Только она с тех пор дух людской не переносит. А ты с дороги, значит. Взопрел. Да-а... — кот оценивающе оглядел Ивана. — И внешне вроде как на того схож... Съест она тебя, — заключил кот и, умостившись, приготовился спать.
   
   — Погоди, котик! — взмолился царевич. — Неужто средства нет, чтобы смерти избежать?
   — Как нет? Конечно, есть, — кот опять прищурил на Ивана зеленые глазищи. — Она-то — женщина, а бабы — народ отходчивый. Ты к ей со вниманием, и она к тебе. А уж пуще всего они любят, когда ты ихнюю заботу о своей особе с сердцем принимаешь и говоришь, что без энтой заботы жить не могешь. Вот как, значит, — подвел итог разговора кот.
   — Так что делать-то?
   — Ну, выкупаться, само собой, рубашечку простирнуть и к ужину сготовить чего подушистее: и запах людской перебить, и червячка заморить. Сытый-то всегда добрее. Вот пирожков бы спечь. Давно у нас пирожков не было, — мечтательно зажмурился котище.
   — Да я сроду... — начал Иван-царевич.
   — Вот это да! — восхищенно заорал кот. — Сроду пирожков не пробовал! Ну, ты даешь! Это, знаешь, вкуснотища, какая?!
   — Пробовать-то я их пробовал, и ел хорошо. Только никогда даже не видел, как они готовятся.
   — Ты, значит, это специалист по поеданию, — съехидничал кот.
   — Царевич я. Сам-то ты их готовил? — разозлился Иван.
   — Мне готовить не положено — шерсть от меня, — примирительно начал кот. — А вот ты — царевич или не царевич, прежде всего — мужик. Один очень умный человек сказал: «Мужик должен уметь все то же, что и баба, только лучше». Иль подождешь, пока слуги прибегут? — опять поддел кот Ивана.
   — Да как готовить-то, если ни ты, ни я — «ни в зуб ногой»?
   — Напрасно ты так про меня. У меня книжечки разные имеются, — кот стал листать невесть откуда взявшуюся потрепанную «Поваренную книгу». — Вот, значит, «пирожки по-домашнему»: с визигой, с творогом, с мясом, с картошкой. Какую начинку делать будешь?
   — С мясом, — сразу сказал Иван-царевич.
   — Э-эх, совсем спятил, — кот постучал кончиком хвоста по своему лбу. — Тут думать надо. Мясо — оно агрессивность поднимает, боевой дух, значит. Тебе ли сейчас Бабе Яге агрессивность накачивать? Кроме того, в этой избушке мясо есть только на твоих костях. Я, конечно, не в счет, — поскромничал кот. — С картошечкой надо делать. В ей сытость. И мир на душе от ее. Даже грудному дитю картошечку дают.
   — И откуда ты все знаешь?
   — Так ведь скучно без дела сидеть. Вот книжечку и почитаешь. Вот это — моя любимая, — кот нежно потерся носом о корешок «Поваренной книги». — Я, вообще-то, про мясо тоже люблю читать. Только редко у нас мясо бывает. Она мне говорит: «Я же за мясом не умираю». А того в расчет не берет, что я — мужского пола. В одной книжке написано было, что в мясе — белок, и белок тот очень полезен тем, кто растет, и тем еще, кто мужского пола. Да хватит болтать-то — не успеешь еще. Пока воду грей да тесто ставь. А я тобой руководить буду.
 
   Пока спело тесто, Иван выкупался, постирал рубаху и разложил ее на печи. Затем за пирожки принялся. Кот давал указания и с любопытством поглядывал, как царевич одолевает домашнюю работу. Не обошлось, конечно, без курьезов. Но работа спорилась на удивление. Движения молодца становились все сноровистее, все увереннее.
   — Да, — наставительно бурчал кот. — Зато потом, когда женишься, да ежели жинка, скажем, заболеет или отлучится куда, небось, мамок-нянек звать не будешь, сам управишься. А насчет того, чего не умеешь пока, так главное, чтобы руки откуда надо росли, и голова в порядке была. Всему научиться можно.

   Наконец, и пирожки ровной горкой лежали на блюде, и в избе снова стало прибрано, и Иван-царевич в чистой рубахе подсел к столу хозяйку ждать.
   — Ты это, значит, спрячься за печку пока, — опять забубнил кот. — Уж я, сколько ее знаю, а и то не всегда ожидаю, чего она в первую минуту удумать сможет. Женщины — они народ непредсказуемый. Зато ежели улыбнется, то уж будь смелее.

   НЕДОЛГО СПУСТЯ раздался шум и грохот. Баба Яга влетела в избу, увидела пирожки и застыла в недоумении:
   — Глянь-ка: чудо чудное, диво дивное. Ты готовил? — уставилась она на кота.
   Кот лишь возмущенно дернул хвостом.
   — А хтой-то у нас за печкой шаволится?! — Баба Яга скосила глаза, и насмешливая улыбка тронула ее сухие губы. — Выходи, не обижу.
   — Да я не тороплюсь к тем, на стеночку, — кивнул Иван в сторону скелетов.
   — Кой кого и съесть не грех, — беззаботно отбрила Яга. — А откуда у нас гость такой взялся, незваный-непрошеный?
   — Ты, старая, или обычай забыла? Не кормивши, не поивши, да спрашиваешь, — позабыв про страх, стал напирать Иван-царевич.
   — Это верно. С дороги чайку попить не помешает, — согласилась Баба Яга.

   Тихо сипел самовар. Раскрасневшаяся и помягчевшая хозяйка разливала чай и подсовывала гостю пирожки поподжаристее. Мирным ручейком тек разговор.
   — Так вот зачем ты, голуба, по свету шастаешь. Ай да Василиса! Умна девка. Не зря ее Премудрой зовут. Ты думаешь, что Царь Кощей ее насильно утянул? Как бы ни так. Это она и себе, и тебе проверку и укрепление чувств делает. Любовь-то от разлуки только ширше да глубше делается. Конечно, ежели любовь это, а не дурь собачья.
   — К-как это «проверку делает»? — казалось, что царевича вот-вот хватит удар. — Да ведь Кощей, говорят, жениться на ней хочет. А если ее согласия на то не будет, убьет ее или съест, точно не знаю.
   На другом краю стола началось бурное веселье. Кот подавился хохотом и закашлялся. Баба Яга заливалась смехом и хлопала по столу, как молоденькая девчонка.
   — Да, как же, «замуж возьмет», — утирая выступившую от смеха слезу, наконец выговорила Яга. — Держи карман шире. Небось, родной отец. Не басурман какой-нибудь. Своему дитю не враг.
   — Как «отец»? — царевич держался обеими руками за голову, пытаясь не сойти с ума.
   — А ты не знал? Да, тесть у тебя будет знатный. Известный, к тому же. Но строг, конечно. А вы, молодежь, когда жениться решаете, об чем думаете? Нешто она без отца с матерью могла на свет появиться?! Да и другие родственники у нее имеются. Я, к примеру, Василисе троюродной теткой прихожусь. Вот и породнимся, «племянничек». Раньше-то как было, — глаза Бабы Яги подернулись дымкой грусти. — Скажем, понравились друг другу парень да девушка. Но прежде сватовства их родители про будущую родню узнать стараются. Какого, мол, роду-племени. И про характер, и про болезни выведывают. Про предков спрашивают — о потомстве думают.
   — Генетика — великая вещь, — важно заметил кот.
   — Вот ты, дурья твоя башка, понимаешь, что ребятеночек твой может быть вылитый дедушка Кощей?!
   — Я об этом не думал еще, — сконфузился Иван.
   — Вот и думай теперь, прежде чем дальше путь спрашивать, — нахмурилась Баба Яга. — А пока ложись спать. Сам знаешь, что утро вечера мудренее.

   УТРОМ Баба Яга увидела царевича уже одетым.
   — Не спал, небось, а? И лицом бледен, и тени под глазами легли. Что удумал-то?
   — Люблю я ее, — грустно выдохнул Иван-царевич.
   — Ну, это ладно, это хорошо, — участливо засуетилась Яга. — Я тебя сейчас молочком тепленьким напою. Молочко-то козье. Па-а-лезное. В дорогу силы добавит. Про Кощея не переживай. Он, вишь, бессмертный. А жена его, мать Василисы, умерла. Вот у него характер и испортился. Любил он жену сильно. Дочка-то точь-в-точь ее портрет. Он теперь над Василисой и трясется. Не хочет, чтобы его дитятко ненаглядное абы за кого замуж вышло. Да ты сам, когда родишь да вырастишь, тоже, небось, на дочкиных женихов Кощеем смотреть станешь. Ко мне, старой, ключи подобрал, и к нему, даст Бог, подберешь. Каждый хочет, чтобы к нему с уважением да с понятием подошли. Особенно, ежели кто в возрасте. А ты молодой еще, гибкий. От старости не только позвоночник костенеет, но и характер, — Баба Яга улыбнулась тихой, мудрой улыбкой. — Кота возьми с собой, он тебе дорогу укажет. Удачи вам!

   Как вышел Иван-царевич с котом от Бабы Яги, так первое время кот впереди гордо бежал. Хвост его, как флаг на шесте, направление показывал. Скоро притомился котик, лапы о колючки поранил и остановился:
   — Ты это, Иван-царевич, замерз, небось?
   — Нет, спасибо. Быстрая ходьба лучше любой шубы греет.
   — А я так думаю, что в шею тебе надуть может. Вот ежели ты меня себе на плечи положишь, то тебе теплее, а мне, значит, дорогу виднее будет сверху-то.
   — Хитришь ты, вижу. Да уж ладно, лезь на плечи. Моя забота — моя и работа.
   Кот мигом вскарабкался на спину царевичу, как меховой воротник улегся вокруг его шеи.
   — Ух, и тяжелый же ты.
   — Зато пушистый, — ответил довольный кот, растягиваясь удобнее.

   Долго ли шли, коротко ли, а только за разговором дорога легче кажется. Ну и, конечно, речь зашла о странностях женского характера.
   — До чего чудной народ — эти бабы, — вещал кот, уютно покачиваясь на плечах у царевича. — Вот твоя, к примеру: Премудрой прозывается, а туда же. Ежели ты ей нравишься, то чего резину тянуть? Чего ей еще надо? Ведь для баб чувства, любовь особенно, на первом месте стоят. Мужик ей «люблю» говорит. А она ему: «А как любишь?» А как все любят? Обыкновенно. Да нормальному мужику легче гору сокрушить, чем с бабой объясниться. Ей роман подавай. Ежели какой мужик научится им слова всякие нежные шептать, да цветочки дарить, да ножкой шаркать, так они, все без разбора, готовы у него на шее виснуть. А то им невдомек, что к тому чаще невротики да алкаши склонные. Конечно, нормальные мужики тоже способные бывают, но редко. Ученые люди обнаружили, что у мужиков возможность чувства словами своими выразить меньше, чем у баб. Так уж у тех и других мозги устроены. Баба что попугай: где что услышала, то и повторяет. Наслушаются сказок про вечную любовь, ну и требуют от мужика гарантий на всю оставшуюся жизнь. А она-то, жизнь, длинная.
   — Так, по-твоему, нет любви на всю жизнь? — царевич перешагивал через пни и колоды.

   Лес становился все гуще.
   — И среди простой гальки камень драгоценный попадается, да редко. Вот пишут, что самый прочный камень - алмаз, в особой глине родиться может, да и то, ежели та глина через огонь большой и давление громадное пройдет. Когда тебе девок на блюде подавали, ты нос воротил, а не о вечной любви думал. А за Василису ты уже попотел, и еще попотеть придется: Царь Кощей задаром дочку не отдаст.
   — Я вот чего никак понять не могу: как это на мельнице я быстрее Василисы сообразил, как все починить можно? Василиса же — Премудрая. Иль она мне уступку сделала?
   — Про что я тебе битый час толкую: мозги у баб иначе устроены. Словами они тебе что хочешь, значит, изобразить могут, а в простеньком чертежике запутаются. Ты, к примеру, видел бабу, которая станок какой никакой изобрела? Оно, конечно, ежели в семье согласие, то мужик и баба друг друга дополнять должны — так природа сделала. Только верх мужик все равно держать должен, — кот широко зевнул. — Мужики лучше перспективу в жизни видят. Иная баба полжизни затратит на то, чтобы мужа под каблук загнать, а другую половину — на это всем жалуется, — речь кота становилась все глуше, невнятнее, потом прекратилась совсем.
   Под ухом у царевича раздавалось только равномерное сопение.

   А ЛЕС КРУГОМ совсем странный стал. У каждого дерева, у каждого кустика воздух маревом дрожит. Птиц не слышно, зверья не видно.
   Вдруг, около одной березки, царевич няньку свою ясно увидел. Стоит та и пальцем ему, как маленькому, грозится. От неожиданности такой Иван ногой за сучок зацепился и споткнулся, чуть кота с плеч долой не уронил. Кот спросонья да от испугу в царевича когтями впился, дугой выгнулся, зашипел. Тут же откуда-то собачий лай раздался. Навстречу ходоку целая свора выскочила. Остановился царевич, замер. А псы сквозь него, как туман, просочились, и уж вдалеке их лай слышится. И нянька словно растаяла.
   — Кажись, пришли, значит, — кот еще вздрагивал от пережитого, но уже владел собой. — Место это такое, заколдованное. Какие у кого мысли, то ему и мерещится. Прямо как в жизни. А во-он меж тех трех сосен встать надо — там вход и откроется в тридевятое царство, где Кощей с Василисой сейчас обитают.
   Не успел царевич и шага сделать, как вместо леса на базарной площади себя увидел. На нем армяк заплатанный, от голода живот выворачивает. Полез в карман — только пустая ореховая скорлупка на ладонь легла. Уставился царевич на скорлупку, точно она ему все объяснить должна. Тут ему в ладонь медный грош упал. Поднял глаза Иван — а это молодец ему денежку кинул, да скорее мимо, глаза прячет.
   «Боже, но парень этот — тоже я! Как же это?» — думает царевич.

   Вдруг резкая боль вернула его из миража. Кот отпустил ухо Ивана и зашипел:
   — Тут тебе не шуточки. Тут мысли в узде держать надо. О чем думать будешь — туда тебя и зашвырнет, сам не воротишься. Ты о Василисе думай!
   Вспомнил Иван-царевич глаза синие, как во сне шагнул в то место, которое кот указывал. Показалось царевичу, что глаза синие в полнеба выросли. В них, как в колодец, Иван и рухнул...

   ПРИХОДИТ в себя Иван-царевич, видит: лежит он в комнате незнакомой, над ним Василиса хлопочет, в чувство приводит. Рядом кот сидит и бурчит по-прежнему:
   — А ежели он с непривычки с ума сойдет? Что я с полоумным делать буду? — увидел кот, что царевич глаза открыл. — Здрасте вам. Ну, вот теперь и пообедать можно.
   — Кушать хочешь? — Василиса на Ивана заботливо смотрит, по-домашнему, будто разлуки и не было.
   Кивнул Иван, сел на лежаке и стал оглядываться. Чудная комната: и мебель, и стены диковинные. А Василиса открыла большой белый короб: в нем свет и продуктов куча.
   — Это что такое? — царевич спрашивает.
   — Холодильник это, наподобие ледника продукты сохраняет, — сама тем временем высокую белую чашку в другую коробку поставила, кнопочку нажала, там заурчало что-то. — А это — вместо печи, пищу греть. Ей и дров не надо. Тебе еще многое в диковинку будет. Ничего, со временем разберешься. Мы с котом поможем.

   Поели, затем Василиса нажала кнопочку на другом ящике. Сразу за его стеклом маленькие людишки забегали, заговорили.
   — Это телевизор, живые картинки показывает, — и стала Василиса объяснять порядки тридевятого царства.
   — Здорово у вас. А Царь Кощей над всеми самый главный?
   — Ни к чему ему это. Никто и не знает, что он — Бессмертный. Он военной историей увлекается, всякие сражения описывает, крупным ученым в этой области считается. Конечно, все эти сражения он сам видел, во многих участвовал. Да и документов старинных у него много имеется. Только недавно он с одним академиком поспорил насчет сражения какого-то. Каждый на своем стоит. Отец, конечно, прав, только доказать ничего не может: документы те сгорели вместе со «Змеем Горынычем». (Это у него летательный аппарат такой был. Когда-то отец целую серию таких построил.) Поэтому сердит Кощей сейчас. Но лучше ты первый к нему иди, пока он сам про твой приход не узнал.

   Идет царевич в комнату к самому Кощею. Там от пола до потолка стеллажи с книгами все стены заняли. Не сразу Иван заметил хозяина, небольшого худенького человека в строгом костюме, с тонким властным лицом под седым ежиком волос.
   — Здравствуйте, я — Иван-царевич, к дочери вашей свататься пришел, — сказал Иван, открыто смотря на отца суженой.
   Глянул Кощей в глаза Ивану — тот так и обомлел: взгляд Царя Кощея как холодный клинок внутрь проникает, до самого потаенного нутра достает, все скрытые мысли выведывает. Всю волю свою собрал царевич, но выдержал, не отвел глаза.
   — Что глаза не прячешь — это хорошо. Не люблю трусов. От трусости до подлости — один шаг, — голос Кощея оказался густым и мощным. — Вижу, что вырос. Да жениться готов ли? У иных, пардон, яйца раньше головы пухнуть начинают. А мужик — это не только архитектурные излишества ниже пояса. Ты мне сначала докажи, что семью содержать и защитить способен.

   Вышел Иван от Кощея будто кнутом избитый. Даже домой вернуться сразу хотел: никто еще с ним так не разговаривал. Потом самолюбие верх взяло:
   — Я ему еще покажу, кто из нас мужик!

   Пришел Иван к Василисе. Объяснил ей, что свадьба откладывается, пока он, Иван-царевич, сам на хлеб зарабатывать не научится. Сказал, а Василиса будто обрадовалась даже.
   — Это хорошо, — говорит. — Я в ваше царство-государство за тем же самым попала. Надоумил меня случай один.
   Жили на нашем пруду две цапли. Красивые птицы. Когда у них птенцы появились, стала я каждый день недалеко от гнезда миску с рыбой ставить, подкармливать. Выросли птенцы, давно им пора бы самим рыбку ловить. А их все родители из клюва кормят. Жалела я птиц, так каждый день рыбу и ставила. Потом молодые птицы гнездо свили рядом с родительским, своих птенцов высидели. Только старые цапли продолжали рыбу в клюв запихивать и «детям», и «внукам». Уже второе поколение выросло и опять никуда не улетело, здесь же и гнездо свило.
   А когда умерли старые цапли, оказалось, что никто из потомства рыбку не только из пруда достать не может, но даже взять из полной миски. Так и вымерли все от голода.
Долго я плакала, ведь и моя вина в том была. А потом решила, что и я сама, и мои дети БУДУТ УЧИТЬСЯ ВСЕ ДЕЛАТЬ САМИ.

   ПРИЗАДУМАЛСЯ Иван-царевич, по сторонам глядеть начал, телевизор смотреть, с людьми разговаривать — выяснять, чем люди на хлеб зарабатывают. Больше всего его диковинные ящички заинтересовали, которые в тридевятом царстве «бытовой техникой» назывались. Решил и сам в них разобраться, и людям не только товар продавать, но и объяснять, какой для чего лучше.
   Кой-какие деньги при себе были. С того и начал.

   Пошел фирму регистрировать, как по правилам положено. Уж как намаялся, пока все документы оформил! Пришел домой.
   — Это как, значит, прикажешь понимать? — кот возмущенно тыкал лапой в строку, где черным по белому было написано, что владельцем и директором новой фирмы является Царевич Иван.
   — Надо же мне было на чье-то имя все оформить?! Если тебя записывать, то тебя им и показывать надо. Представляешь, как они все там с ума посходили бы: кот говорящий, еще и владелец фирмы. Да у тебя и имени нет.
   — Нет уж, позвольте. Я, может быть, на владельца и не претендую, так как денег у котов сроду не водилось. Но как директор... Кто тобой у Бабы Яги руководил? Кто тебя от верной смерти, можно сказать, спас? Вот она, людская благодарность! — котище демонстративно повернулся к царевичу блестящей черной спинкой.
   — Послушай, но ведь от этого дела моя женитьба зависит. Мне им и руководить надо, — примирительно сказал Иван.
   — Нет. Видно, мне здесь человеческого отношения не дождаться. А я, значит, как все коты, на крыше жить должен. Вот замерзну, простужусь там и... Проща-ай, Сэ-эра, — с этими воплями кот демонстративно полез через окно на крышу.
   — Да, что называется, разругались вдрызг, — подумал царевич, но не стал умолять кота одуматься. Вспомнил Иван Василису: как людей мирила, как говорила, что «из двух спорящих виноват тот, кто умнее». Но понял царевич и то, что уговаривать кота так, как женщина это делает, он не сможет. Решил иначе действовать.

   СХОДИЛ Иван на базар, купил пару хороших антрекотов, раскалил сковороду, мясо посолил, поперчил и жарить поставил. Сразу дымком и шашлыком запахло.
   — Это что ты тут делаешь? — подозрительно принюхиваясь, спросил кот. Он свесился с крыши вниз головой, и его морда была в перевернутом изображении.
   — Котоловку ставлю, — спокойно ответил царевич, переложил мясо на блюдо и поставил его, дымящееся, на стол.
   — Прикармливаешь, значит?! — презрительно бросил кот, но глаза его горели радостно-хищным возбуждением. Чуть помедлив, он мягко спрыгнул на подоконник, затем на пол.
   
   — Ик, эх, жаль, нет у нас сейчас телевизора, — сказал кот, сыто икая, через несколько минут. — Сейчас бы на диванчик да аэробику посмотреть. Там такие девочки ножками — раз-два, раз-два!
   — Нажрался, теперь на красивую жизнь потянуло? У нас еще дел невпроворот, — прервал сладкие грезы Иван.
   — Пользуешься моим мягким характером, — укоризненно заметил кот и поплелся за царевичем.

   Сняли они комнатенку с телефоном, а кота назначили диспетчером. Правда тот важно заявлял, что он — секретарь-референт, и на все звонки отвечал мурлыкающим женским голосом. Попытки его образумить отклонялись под предлогами:
а) очаровательная секретарша придает вес фирме;
б) с приятной женщиной клиенту по телефону и говорить приятнее.

   Забегает царевич как-то в свой «офис» (так кот окрестил комнатенку), а котище в кресле развалился, лапа за лапу, и маникюрной пилочкой когти полирует. На Ивана-царевича — ноль внимания.
   — Совсем распустился. Ты хоть кофейку шефу свари, — устало сказал царевич, опускаясь на стул.
   — Кофеин вреден для потенции, тут так написано, — не изменив позы, ответил кот и кивнул на стол. Там разноцветные номера «Плейбоя» перемешались с изданиями для дам. — Могу предложить джюс.
   — Не знаю, что это такое, но тащи.
   — Сей минут, шеф! — и кот по самый хвост нырнул в холодильник.

   ДОЛГО ЛИ, КОРОТКО ЛИ, только хорошо пошло дело у Ивана-царевича. То ли потому, что с ценой не жался, то ли потому, что каждого с душой принимал, а все его фирму узнали и полюбили. Каждый именно у него купить себе что-нибудь хотел. Добрая слава и в торговле помогает.
   Научился царевич многому: за себя постоять, человека понять, работать до седьмого пота, от жизни с благодарностью и хорошее, и плохое принимать. Сам над собой прошлым смеяться стал. «Все мне теперь нипочем» — думает.

   Приходит время Ивану-царевичу к Кощею идти, докладывать, что задание он выполнил. Что теперь сам себя и жену, и кучу детишек содержать сможет. С ним и кот пошел покрасоваться.
Выслушал Кощей Ивана, хмыкнул одобрительно, но согласие на свадьбу опять давать не торопится. Говорит Кощей царевичу:
   — Этот вопрос мы выяснили. Теперь нам одно дельце осталось. Да и не дельце вовсе, а так, пустяковина. Вернее сказать, приятный вечер в оч-чень приятной компании.
   — Тут не без подвоха! — кот больно толкнул Ивана.
   — Сам догадываюсь, — огрызнулся тот.
   — Встреча в семь вечера, форма одежды — парадная, гардероб у вас в комнате, — Кощей довольно потирал руки. — А ты, доченька, не хмурься. Исключительно мужской разговор намечается, но без грубой силы. Фи, это дешево!

   Ровно в семь вечера Иван-царевич — чисто вымытый, выбритый и одетый в умопомрачительной красоты костюм — последний раз придирчиво осмотрел себя в зеркало и решил, что готов ко всему. Готов был и кот: лоснящийся чистотой и даже пахнущий какими-то духами, он несколько раз пружинисто подпрыгнул на месте и диким кандибобером прошелся по комнате, видимо, имитируя охоту.
   — Прошу за мной, — Кощей быстрыми шагами повел их по перепутью коридоров и комнат.    Перед высокими узорчатыми дверями он на минуту остановился:
   — Сегодня у нас мальчишник. Ну, а заданьице вы узнаете в конце вечера.
   Тут он толкнул двери рукой и...

   ОГРОМНЫЙ ЗАЛ был полон. Хотелось назвать его цветником, ибо полон он был самыми красивыми женщинами всех народов. На возвышении женский джаз, состоявший из негритянок в сверкающих набедренных повязках, наяривал лихой мотив. Блеск инструментов соперничал с блеском глаз, зубов, влажных полуоткрытых губ. Драгоценные камушки на крохотных поясках, мало что прикрывающих, от ритмичных движений бедер пускали «зайчиков» по всему залу.
У Ивана-царевича внезапно пересохло во рту.

   Дружный радостный визг встретил появление гостей.
   — Мы здесь — единственные мужчины, — Кощей вежливо усадил царевича и кота около небольшого столика. Меню явно учитывало мужские пристрастия: стояло дымящееся мясо, зелень, водка и коньяк в графинах, бутылочка валерьянки для кота.
   — О дамах не волнуйтесь, — хозяин деловито налил себе и царевичу коньяк. — У них столики «а-ля-фуршет» вдоль стен.

   Первый тост, конечно, был «за знакомство». Царевич приготовился отправить сочный кусок мяса вслед за горячей коньячной волной. В это время к столику подошла юная гибкая девушка в узком платье. Длинный разрез сбоку открывал точеную ножку почти до талии.
Девушка слегка присела и сказала несколько фраз на певучем, протяжном наречии. Кощей повернул голову к Ивану:
   — Она хочет с Вами потанцевать.
   — Я в иностранных языках не силен, — покраснев, как рак, выдавил царевич.
   — Помилуйте, да Вы же ей не лекцию читать собираетесь! Я бы показал пример, да вот беда, — Царь Кощей похлопал себя по колену и поморщился, — смерти нет, а болезней — куча, — захохотал он, довольный собственной шуткой.

   Теплое тело прижалось в танце к Ивану, ресницы дрогнули, и на царевича глянули бездонные, манящие и обещающие блаженство глаза.
   — Аннабел, — выдохнули пунцовые губки.
   — Очень приятно, — царевич вдруг понял, что приятного в этот вечер будет чересчур много. Западня стала очевидна.

   Вернувшись после танца к столику, Иван собрался было обдумать ситуацию, но его уже ждала полная рюмка и тост: «За прекрасных женщин!».
   Выпили стоя. Тут же к столику подошла рослая русоволосая девушка с томными глазами и пышной грудью.
   — Он обязательно, обязательно с Вами потанцует, — галантно предупредил просьбу красавицы Царь Кощей.

   То ли от выпитого, то ли от того, что тяжелая грудь блондинки прижималась к Ивану, но тому стало душно. «Только бы выдержать», — думал царевич.
   Девушку звали Марианна. Ее бархатный голос завораживал. Медленное покачивание танца усыпляло волю. Исчезали время и пространство.

   Наконец танец закончился. И снова за столиком царевича ждала полная рюмка и тост: «За любовь!».
   «Чего же он хочет, чертяка?» — гадал Иван-царевич. — «Ждет, чтобы я показал себя невежей. А потом сам скажет, что раз за любовь пить отказывается, значит, не верит в нее, в любовь-то».

   Следующий танец царевич танцевал со страстной испанкой, Изабеллой. Так и пошло.
В какой-то момент Иван уже приготовился спросить у кота, что же их ждет. Но увидел, что с каждой выпитой рюмкой, с каждым протанцованным царевичем танцем котище мрачнел и мрачнел. Его шерсть встала дыбом и слегка потрескивала. Спрашивать что-то было бесполезно.

   «Все, больше ни одной», — решил царевич после очередного танца. Пол мягко колыхался под его ногами.
   — За лучшего друга нашего Ивана-царевича! — Кощей протянул рюмку, чтобы чокнуться с котом.
   — Я, п-пожалуй, завязал, — с трудом выговорил Иван.
   Но кот взъерошился еще больше.
   — Ты меня уважаешь-шь?! — зашипел он в лицо Ивану и дохнул густым запахом валерианки.
   — Конечно, — обреченно согласился тот и под ревнивым взглядом кота выпил рюмку до дна.
   — Спасибо, — кот проехался мокрой мордой по лицу царевича и, не в силах сдержать обуревавшие его чувства, выскочил к девушкам. Он взревел, подражая саксофону. Затем встал на задние лапы, поднял передние и, вихляя пухлым задом, стал копировать движения арабской танцовщицы.

   У Ивана-царевича все завертелось перед глазами, поплыло. Он почувствовал, что куда-то падает. Но жесткая рука остановила падение и пронзительно-внимательные глаза уставились в душу:
   — Как имя твоей невесты? — спросил Кощей.

          ВМЕСТО ЭПИЛОГА

   Что произошло дальше — я не знаю. По крайней мере, три человека, которые утверждают, что «лично знакомы со свидетелями того мальчишника», рассказали мне совершенно разные окончания знаменитого вечера. Где правда — судить не мне. Правда то, что у юристов существует поговорка: «Врет, как свидетель». Конечно, каждый оценивает увиденное по-своему, поэтому и видят разное.
   Расходятся мнения и по поводу того, чего добивался Царь Кощей, устраивая мальчишник. Некоторые женщины считают, что подобного испытания вином и женщинами одновременно не выдержит ни один мужчина. Мужчины же заявляют, что важно не то, изменил ли Иван Василисе, а то, чтобы даже в таких ситуациях себя помнил. Помнил, что для него самым главным в жизни является.