(Зарисовка с натуры)
Я в растерянности стояла в вестибюле станции метро, раздумывая, чем бы занять себя до того, как приедет моя подруга, позвонившая пару минут назад с извинениями, что страшно опаздывает. На улицу выходить в двадцатиградусный мороз как-то не хотелось…
Лениво провожая глазами снующих туда-сюда людей, я боковым зрением заметила поблизости пожилого плохо одетого мужчину, который как-то странно поглядывал на меня и в нерешительности переступал с ноги на ногу, с каждым разом делая крошечный шажок в мою сторону. Он был похож на воробья, который крутится возле скамейки в парке, желая подобрать лакомую крошку сладкой булочки у ваших ног, искоса поглядывает на добычу, но ему боязно, и все никак не решается он подойти слишком близко к человеку.
«Наверняка какой-нибудь бомж, сейчас будет деньги клянчить», — с неудовольствием подумала я и отвернулась.
— Ты бы шапку одела, а то того и гляди продует, — услышала вдруг я голос откуда-то сзади, из-за плеча. Надо же, мой воробей решился-таки подойти ближе. — Здесь вон оно как, двери-то хлопают, с улицы сквозит, — продолжал он, заходя уже спереди.
— Ничего, не продует, — ответила я, слегка улыбнувшись краешками губ, но все же для верности, чтобы он от меня отвязался, накинула капюшон дубленки.
Мужчина оказался гораздо старше, чем я предположила со стороны, совсем старик. Лицо его с глубоко посаженными выцветшими голубыми глазами было изрезано глубокими морщинами, кое-где на коже проступали темные старческие крапинки. Правое, очевидно, поврежденное, веко нависало над глазом, мешая смотреть, из-под драной коричневой меховой шапки-ушанки выбивались седые с желтоватым оттенком клочья волос. Вообще одет он был довольно неряшливо и производил впечатление человека, погрязшего в глубокой нужде. Видавшая виды темно-зеленая зимняя куртка тяжелым мешком висела на его сутулых сухих плечах.
— Вишь как, зима… — продолжал он, топчась на месте и заглядывая мне в глаза чуть настороженно, чуть подобострастно, как дворовый пес заглядывает в глаза случайному прохожему. — Морозы-то какие стоят…
— Угу, — уныло поддакивала я. Мне было отчего-то неловко, и я не знала, что говорить и как вообще себя вести.
— А вот чтоб зимой не простудиться, — старик приободрился от того, что я не гоню его и не ухожу сама, — надо все время есть лук и чеснок. Лук и чеснок, они, знаешь, всякую хворь прогоняют…
Я едва заметно усмехнулась неоригинальности этого расхожего народного рецепта.
— А чтобы запаху не было, надо заедать морковкой, — спохватился он и, увидев сомнение в моих глазах, добавил: — Ну да, морковку свежую почистить и есть.
— Угу, — снова промычала я.
— Вон оно как... — задумчиво протянул старик после паузы, обращаясь уже как будто не ко мне, а куда-то внутрь себя. — Вон оно как… — чуть слышно эхом вторил он сам себе, и взгляд его ускользал и туманился, и казалось, что он смотрит сквозь запотевшее стекло куда-то вдаль.
— А еще надо чаще бывать на воздухе, это ничего, что холодно, все равно надо чаще бывать на свежем воздухе, — торопливо сказал он, ухватившись за потерянную было мысль.
— Угу… — почему-то я, словно немая, вдруг начала изъясняться исключительно междометьями, не в состоянии выдавить из себя ни одного членораздельного слова.
— Дача у тебя есть?
Я отрицательно покачала головой.
— Вот это плохо, — старик цокнул языком, всплеснул руками как от расстройства и даже чуть не подпрыгнул, — как же без дачи? Ну а за город-то хоть ездишь?
— Иногда, — промямлила я, припоминая, когда же последний раз выезжала за город.
— За городом-то страсть как хорошо, там воздух чистый, свежий — не чета тутошнему… За городом надо бывать, это правильно… — Помолчав, он добавил: — Я-то вот тоже, почитай, всю жизнь в городе прожил — да только не то это, не то… А знаешь, сколько мне лет? — спросил он с хитрым, юным, почти мальчишеским задором.
Я пожала плечами.
— А вот сколько скажешь?
— Не знаю, — сразу сдалась я.
— Восемьдесят один, — с гордостью провозгласил он, выпрямляясь, как солдат, рапортующий командиру.
«Восемьдесят один», — прикинула я, в сознании полыхнули и погасли кадры виденных когда-то блокадных кинохроник, и что-то неотчетливо кольнуло в груди. Колдовство рассеялось, и я обрела, наконец, дар полноценной речи:
— И вы… вы и военные годы здесь провели?
Старик молчал долго, так что я решила, что он не расслышал вопроса. Он стоял и смотрел мимо меня, а я не знала, как же завершить этот болезненно-тягостный разговор с совершенно чужим человеком, и в то же время мне почему-то очень хотелось продолжать его. И тут старик вновь заговорил — медленно, с большими паузами, по-прежнему глядя мимо меня:
— Когда война началась, я мальчишкой был, одиннадцатилетним… Мы тогда в Стрелне жили. Отец на фронт ушел, там и погиб, а нас с мамой угнали в трудовой концлагерь… Три года я там провел… И когда нас освободили, из пятисот детей в живых осталось шестьдесят восемь... Шестьдесят восемь — из пятисот… А самое страшное было — как нас ставили по линейке, и тех, кто был уже слишком слаб и не мог работать, тех уводили из строя, и… И еще страшно было, когда сжигали…
Он умолк.
— А родные у вас остались? — тихо спросила я и не узнала свой голос.
Он очнулся и посмотрел мне прямо в глаза.
— Нету, никого уж нету… — проговорил он. — Померли все… А что поделаешь? Только я вот все живу и живу, и все никак смерть не заберет меня…
Острое чувство — стыда ли, сострадания? — вдруг обожгло меня, и мне стало неловко, неуютно, странно стоять вот так перед этим большим сгорбленным одиноким человеком, в глазах которого отражались целые эпохи…
— Я в метро часто хожу, — мечтательно добавил он, — в метро хорошо, в метро — люди…
В этот момент у меня в сумочке, как всегда некстати, зазвонил мобильный телефон. Я бросила на старика виноватый взгляд и потянулась отключить, а тот вдруг отшатнулся как от удара, весь еще больше сгорбился, смутился, часто заморгал…
— Ну ладно, я пойду, — быстро пробормотал он, махнув рукой и пятясь назад. — Вы уж извините…
Вытаскивая телефон, я жестом попыталась его остановить, задержать, но он уже развернулся и торопливо семенил прочь, смешиваясь с суетливой толпой пассажиров. Я с горечью смотрела ему вслед: он спускался по ступенькам, и за ним неотступно следовало его неизбывное одиночество...
=========================================================
* Рассказ опубликован в №3 литературного журнала "Вокзал" за 2012г.