Судя по всему, я лежала на кожаной кровати в своей комнате. Поёжившись от холода, я неожиданно ощутила костяшки чьих-то пальцев на своих щиколотках. Кто-то шептал на невнятном итальянском вперемешку с сербским, довольно неловким и корявом. Чуть приоткрыв глаза, я увидела мужчину, обнимавшего в исступлении мои ноги. Кожа его рук была сухой и грубой, и пальцы продолжали впечатываться с колкостью и царапинами в мою кожу. Он разговаривал сам с собой? Да нет, это адресовано мне - спящей; безмолвному собеседнику. Я усиленно делала вид, что сплю. (Господи, сколько же тут полоумных!)
- Ну, ведь я всегда его любил. А как я, тогда еще глупый юнец, мечтал с ним познакомиться! Смотрел, наблюдал, восхищался. Боялся подойти. Зачем я ему? Я тогда имени его не знал, не знал, с кем связался. Безумный слепой. Я помню первую встречу в кафе под открытым небом. "У Вилхерда", кажется? Ведь в полночь? Точно, еще не убрали деревянных зеленых стульев, расшатанных, каких нигде тогда уже не держали. И всегда хорошо видно закат, где ни сядь - всё равно будешь облит красными лучами. Да, я тогда первый раз за две недели вышел на улицу. Сидел дома у старой знакомой, Хродвин (меня всегда веселило, как она разговаривала с пчелами). А ошивался я у неё потому, что её дом стал теперь и моим домом. Да и с родителями я тогда распрощался, хотя мать люблю до сих пор. Сказал им всего лишь, что хочу петь, что это моё самое любимое в жизни занятие. А дальше было непонимание. Ну и ладно.
Тогда была дивная, живительная, легкая ночь (еще бы, после такого заточения, хоть и добровольного). Я задыхался от свежести. Вокруг было много людей, проспект был усыпан пёстрыми компаниями, большими и маленькими, тихими и шумными. Царила необычайная атмосфера, миг распадался на часы, секунды замирали, растягивались, как жевательная резинка: это был городской океан с лабиринтом улиц, где рычали машины, подгоняемые азартом разгоряченных умов; это был негласный праздник, карнавал эйфории - можно было просто идти и упиваться бешеной энергией этих утонченных маргиналов; шабаш, каждую ночь взвивающийся в вихре городских фонтанов и парков и умирающий с приходом первых работяг, нервно бегущих на остановки.
А ночной шелест листьев, какой бывает только там - рядом с рекой, по которой никогда не плавали лодки, не ходили корабли. Дойдя до кафе, я выбрал место около входа, потому что там стояли в вазе кровавые розы и над головой, высоко, скрипела вывеска. Мне нравился этот скрип - так же скрипело старое кресло перед камином, когда на него запрыгивал Бен - венгерский кувас, любимая собака отца.
И вот я увидел тебя. Углядел, высмотрел. Совершенное иное чувство - не пресловутая любовь с первого взгляда, но выбранное мною чувство, словно бы я знал, что к этому всё и ведёт, что так и должно быть. Да, Мир, я в то время выбился, сорвался с прошлой линии жизни. Меня захватила другая волна, легкая и разболтанная, как бы сказала Хродвин - расхлябанная. Ну и слово! Я будто бы прозрел. А Хродвин говорила - ослеп. Кто знает... Я не мог отвести от тебя взгляд, а ты и не был даже в моем мире, хоть и сидел за соседним столиком. Знал, что ты тоже сидел взаперти. Сам бледный, приклеенные к зубам впалые щеки, взор потухший, как бенгальский огонь - чуть блеснет небольшая вспышка, в следующую секунду уже пустота. Такой молодой, и с таким взглядом - ну как так умудрился? Я голову ломал над этим. А потом - "он старше тебя в три раза почти". Мио же весь "Творческий бардак в Гелиодоре" знает. Еще бы. Сколько мне про него тогда наплели. Отец его теперь сам в "Бардаке" заправляет. Каждый вторник по вечерам собирается сотня человек, гелиодорцы-бардачники: художники, музыканты, писатели. Самый смак, самая пена в cappuccino. Некоторые приходят поглазеть. И рта не раскроют за весь вечер - художников они откровенно не понимают, с писателями им тягаться невозможно и невыносимо, а от музыки они готовы выкинуться из окна. И что этих консерваторов туда несет? Чопорные булыжники. Обычные адские зеваки, даже не демоны. А гелиодорцы - таланты, от них даже в Верхнем мире пока большинство шарахается. Нижний - в замешательстве. Столько повидали - и тут - нате. Мир так вообще на все миры мастер, - рыжий мужчина усмехнулся этому каламбуру.
Мне уже начал надоедать этот поток честностей. Я резко села на кровати. Незнакомец обернулся, очнувшись, и своим пытливым взглядом впился в мои руки.
- А я знал, что ты уже не спишь. И да, у меня особая страсть к тонким гладким ногам.
Его лицо вырезали из мрамора: резкие черты чахоточного аристократа и хитрющие каре-зеленые глаза. Да-да, его вырезали. Миомир. Только не инструментами: равнодушными душевными порывами.
- Мио многие любят, это не секрет.
- Согласен, это общепризнанный факт. Но не думай, Линка, что Мир - гениальный мальчик, ждущий одной похвалы, хотя и от этого он не откажется. Он уже восемьдесят первый год таскается по мирам. Многое повидал. Его красоту сотворили не Ангелы, а сам Люцифер, успевший в далекой юности Мира приложить к нему руки, - чудесное вышло творение. Миомир - совершенный эгоист, ангельский эгоист, с ним тяжело. Если Мио поместить в самую бездну Ада, он и не шелохнется, только попросит свои драгоценные кисти да краски. И потребует, чтоб его оставили одного. Другой бы на его месте давно б умер от страха. Слышала про инкубов и суккубов? Он с ними лет пять якшался, пока скучно не стало. Пресытился. Тогда весь Нижний мир об этом трещал, мне рассказывали. Хотя нет, не весь, что же. Некоторые боялись Люцифера, поэтому незачем было про его любимчика всякие глупости вздорные болтать. Свихнуться было можно... Но я не сошел с ума только из-за того, что продолжал исполнять блюз вечерами в "Спелом Изумруде", казино-отель-ресторан. Всё, что душе угодно. Это один из миров, где всегда трескучий август, и на улицах оранжевый свет фонарей. Там время шелковое и напоминает зеленый чай, если его разбавлять водой. Я тоже становлюсь зеленым разбавленным чаем. Меня, кстати, зовут Тамаш. Тамаш Ивич.
Он положил голову мне на плечо. Его кожа пахла бархатцами, а салатовые одежды струились по его телу. На первый и на второй взгляд он мне виделся животным, нежели человеком.
- Я знаю, о чем ты думаешь. Ты уже меня видела. В свой первые день в этом доме.
Обратившись в кота, в того самого, мирно спящего в комнате с тумбами, Тамаш в мгновение ока скрылся в черном коридоре.
- Вот псих! Истинно - псих! Только анимагов мне не хватало.