Белла

Малюткою был Моисей,
В корзиночке брошен в ручей,
Но в волнах потока, поймали пророка,
Как ловят в реке карасей.
Куплеты Спортинг Лайфа.
«Порги и Бесс»
Меж двух зыблеющихся гор,
В лощине меж кустов прелестных
Имеешь ты свой храм и двор,
В пределах ты живешь чудесных.
          И. Барков
Задумали боги олимпийские тряхнуть стариной. Вспомнили они, что было давно, более двух с половиной тысяч лет. Когда были они молодыми. Когда предавались восторгам любви. Друг с другом. С женщинами земными и с мужчинами. И за дело любое брались с восторгом. Давно было предсказано Пифией, жрицей-прорицательницей храма Апполона в Дельфах, что Мория, любимая дочь олимпийских богов, должна на землю спуститься. Да помочь островитянам страны дураков, живущим под ее покровительством, сбросить с себя бремя присосавшихся Братанов, недалеких и навязчивых, да жизнь новую начать, достойную великих и мудрых традиций могучего народа Морийского. Чтобы заново родилась та Мория в теле девочки Морийской новорожденной, должно было прежде родителей достойных подыскать ей, чтобы дитятя получилось от них неслабое, вместить могущее в себя богиню олимпийскую, могучую Морию властноцарственную. Где ж взять таких людей? Чтобы в телах их поселиться могли бы божественные родители Мории: всемогущий богатства бог Плутос, не вседержитель, конечно, как Зевс громовержец, но тоже вельми влиятельный; и Неотета, из всех нимф прелестнейшая. Да и не в людях тех дело. А в богах, изрядно уже состарившихся.
Неотета, легкая, воздушная, грациозная, женственная, легкомысленная. Тоненькая, как былинка. Хоть и бессмертные они, небожители, а два тысячелетия с половинкою, не хухры-мухры, тоже срок ведь не маленький. Кожа ее белоснежная веснушками, да родинками покрылась. Волосики её рыженькие реденькими совсем стали. Вовсю мажет головку свою Неотета специальными мазями, чтобы количество мужского гормона в голубой крови её уменьшилось. Тестостерона сиречь, коего и не было в молодой её крови в давние годы юные. Чтобы выпадение волосиков-то хоть как-то приостановить. Груди её, задорные прежде, хоть и не тряпочками повисли, а опустились-таки тяжелыми плодами, да к поясу поближе. И в попочке-то поперек себя шире стала Неотета милейшая. Личико сеточкой легкой пошло, хотя миловидности своей пока что и не утратило. Бока да бедра пообвисали уже несколько. Только задница её необъятная, величественная и духоподъемная, розовой да гладенькой оставалась ещё. Нет, решили боги, не потянуть тебе, Неотета, на воплощение земное, юное, совершенное и нежнейшее восемнадцатилетнее. Придется воспользоваться тебе услугами тела не столь совершенного, как хотелось бы тебе по запросам твоим и согласно юности славной твоей воспоминаниям. Воспользуется она услугами тела, достаточно топорного, что вполне соответствует нормативам красоты сегодняшней изрядно раздобревшей Неотеты. Но, конечно, тела не двухсполовиной тысячелетнего, а довольно ещё молодого, почти юного женского тела, обуреваемого порывами вполне понятными для возраста этого тела, порывами, никак еще ненасытившимися, но вполне уже опытными, далеко не первыми, оформившимися, четко очерченными, и от робости давно уже избавившимися. Что известно нам теперь о барышне, если можно так выразиться, Хильге Тошнотворной, называемой молвой народной столь нелецеприятно, коей довелось выполнить миссию, порученную богами устаревшими, несовременными, из моды вышедшими? Миссию важную. Стать, как гласит молва неверная, матерью новой Мории воплощенной. Известно нам о ней от юного Грегори , лицедея британского, что образом Мории великолепной вдохновленным будучи, по крупицам собирал о ней сведения, как из письменных источников, так и из рассказов устно переданных. А дополнены были сказания того Грегори юного другими сведениями, теми, что получили мы от спутников героя нашего, капитана Александра отважного, посетившего Морию в те годы тревожные и свидетелем событий тех роковых ставшего.
          Теперь вспомним о другом родителе Мории, о свободолюбивом Плутосе. Время не пощадило и Плутоса, могущественного, быстрого, ловкого, изворотливого олимпийского бога. Сколько раз спускался он с Олимпа на землю по «неотложным» делам. И то сказать, богатство, богам разве надобно? Богатству этому только люди поклоняются. Вот мотался неутомимый Плутос взад вперед. Упивался своим могуществом. Женщин земных любил. Пил вино. Ел с собутыльниками и с подружками своими земную пищу. А нельзя богам земную пищу есть. Только нектар можно пить. Да ячмень с пшеницей есть. Хлеб, то есть. Да пиво. А что другое съел – кровь олимпийская, голубая от природы, бессмертие дающая, красной, как у людей становится. Кто останется с людьми, тот и смертным станет. Хитрый Плутос понимал это, и стал он от дел отходить. Чтобы пореже на землю спускаться. Но репутацию свою божественную испортить изрядно успел уже. Да и сдавать стал. Не тот уже был. Не столь силен. Не столь быстр. Не столь умен. И кровь. Не красная еще. А и не голубая. Стали на земле теснить Плутоса сыны человеческие. Что золото всё себе позахватывали. И с Плутосом считаться они никак не хотели.  Олигархи у руля встали. Бывшие бандиты. Пираты. Лихие ковбои. Молодые. С кровью горячей. До наживы жадные. Готовые переступить через кого угодно. Через человека. Через жизнь. Через смерть. А уж через бога, может и несуществующего, – тем более. На Мории такие же ребятки подобрались. Как боги олимпийские некогда титанов могучих потеснили, так и сейчас, герои новые, из людей уже, богов олимпийских теснят. Новые Моры. Братаны, пацаны, шобла Гансова. Финансисты хоть и не талантливые, да жадные зело, да нахрапистые. Кого ж подобрать для воплощения Плутосова, чтобы Морию, девочку справную склепать? Молоденького надо взять, да крепенького. Да, чтоб шустрого. Да чтоб умел своего не упустить. Как подобрали? Кого? Кто Плутоса юного, богатея будущего, роль исполнил? Не знают точно ни Грегори, ни спутники Александра, недолго на Мории пробывшие времени, да и не в то время они бывали там, о котором мы говорим. Имя знаем его – Мартин, да работник фермы, говорят. Лицом миловиден и телом неслаб. Может, оно и так. Сколько в истории человечества шустрых приказчиков было, что крутыми денежными воротилами становились потом. Да и неважно это. Сделал Мартин свое дело справно, как и поручёно ему, да и не раз видать, и с того момента пропадает он из нашего поля зрения.
А момент-то какой был? Как стирала белье Хильга, наклонившись на мостике у пруда, да как преисполнилась она порывов неизбывных, так и решила задрать юбку свою, чтобы зад широкий её получше ветром прохладным обвевался, да солнцем прогревался. А как упал небесный огонь на окорок взбесившейся кобылицы, так сразу и попал под затмение светила поменьше, важного зело для Хильды, под затмение Мартина-работника, чей раскаленный прут тепло давал не менее светила небесного. Ай, забавы внебрачные неутомимые. Не хуже, чем у Плутоса молодого с Неотетой юной. Так, во всяком случае, считает Грегори. Чем забавы огненнее, тем плод внебрачный в утробе крепче, да упорней получается. Что скажет единственной дочери Сволота Тошнотворный (тошноту творящий), купец-ростовщик, зажавший в кулаке своем несчастных доходяг местных – фермеров, портных, сапожников, горшечников, лавочников? Стыд, позор, унизительная истина скрыта в могучих складках жира растущего живота дородной девицы. Тупая Хильга не понимает великой миссии, доверенной ей богами. Она пьет настои, отравы, ест галлюциногенные грибы, надеясь избавиться от приплода. Но достигает только рвоты, диареи, жуткого метеоризма и бурных потоков мочи. Мартин, хватит! Не приставай к Хильге. Никаких поползновений. Прощай, Мартин. Ты больше не появишься на страницах нашего повествования. Твоя миссия выполнена. Насколько успешно, мы узнаем позже.
В зимнюю ночь, в срок отмеренный создателем, не дома, а в канаве со снегом, среди зарослей тростника, Хильга разрешилась девочкой. В крови, в рвоте, еле шевеля ватными ногами, бредет восвояси Хильга, от бремени разрешившаяся, зажимая уши, чтобы не слышать могучего истошного крика одинокого теплого комочка, оставшегося в ледяной канаве. Кровь стынет в жилах от этого крика и отзывается жуткой воющей сиреной в головах спящих Сволоты Тошнотворного, воров, нищих, коммерсантов, проституток и священников скромной Морийской слободы. Неужели девочка замерзнет, неужели её некрещеная душа уйдет в сумеречный мир под сень жестокого Князя Тьмы?
Грегори рассказал нам о том, что на визг малышки пришла кабаниха, приняв ее за голодного поросенка. Кабаниха согрела ребенка густой шерстью. Девочка нашла ротиком набухший молоком сосок. Ласково хрюкает кабаниха. Если бы кто подсмотрел эту благословенную сцену, да подслушать мог, донеслось бы до него тихое хрюканье: Могггххрррия, Могггххрррия. Браво, боги престарелые олимпийские. Что за чудо-кормилица дала ребенку мягкий сосок, полный молока. Это спустилась на землю дочь Пана, грубовато-нежная, добродушно-самоувереная, сильная и чувственная, смелая и доверчивая, сама Апедия, кормилица Мории. Невоспитанность с большой буквы, собственной персоной. Чтобы поддержать жизнь крошечную. Чтобы воспитывать. Невоспитанность воспитывает – чудны дела твои, Мория божественная.
Где ты, вторая кормилица? Неужели не все учли когда-то великие боги? Время идет, малышка растет. Бегает на четвереньках. Не стыдится наготы. Вынюхивает коренья и грибы. Везде оставляет свои какашки. Смышленая, ловкая и напористая, она во всем превосходит своих товарищей из племени свинячьего. От Апедии она получила силу богатырскую, недоступную нежным дщерям человеческим. Не Далилой была она, и не Деянирой, а была Самсоном в женском теле, можно и с Геркулесом сравнивать.
          Где ты, где ты, вторая кормилица, что ребеночку дала бы веселость, нрав кроткий, озорство и любовь к полу сильному?
С весенними ручьями в пойме речушки, где семейка кабанихи с приемышем человеческим обретается, звонкий голос запел-зажурчал. То нимфа прелестная луговая, владыка рек, берегов и лесов, русалка озорная идет, песню поет, волосы русые гребнем из рыбной косточки руками прелестными расчесывает. Тело прекрасное неземным сияньем светится. И песня чудная завораживает. Иди ко мне, Мория, дочь олимпийцев любимая, напейся из сосков моих молоком нежнейшим. Все учли великие боги, хоть и стареющие. То Метэ пришла, дочь Вакха приемная, что опьянением любовным зовется. Наполненная грехом сладострастия веселого или сладострастной тягой к веселому греху. Понятия часто равнозначные.
Бегает малышка озорная с поросятами полосатыми, да ныряет в потоки весенние. Хорошо ей, неразумной, жить под присмотром двух кормилиц любящих. Проходит той жизни весенней месяцев несколько. Раздаются неподалеку звуки рожков охотничьих, да лай собак озверелых. Свора гончих уже приближается. Как спрятать запах звериный от собачьих носов, чутких к разным веяньям? Кто найти хочет, извести комочек жизни неокрепший, оказывающийся во второй раз на волосок от гибели? То ли вельможи партийные, партайгеноссе разжиревшие, хотят мясцом кабанихи-родственницы побаловаться. То ли недруги страны Морийской и богов олимпийских престарелых, на корню хотят пресечь царицу будущую Морийскую. Каждая кормилица по-своему защищает малу деточку. Кабаниха невоспитанная, огромная, неудержимая выскакивает из зарослей тростника с папоротником навстречу своре собак, истерично лающих, да раскидывает их в благородном своем негодовании словно щенят маленьких. Раздаются выстрелы загонщиков. Бежит, бежит Непедия, уводит оголтелых охотников подальше, подальше от милого ребеночка спрятавшегося. А выстрелы догоняют и догоняют кормилицу звероподобную. Кровь застилает глаза кабанихе. Силы тают. Сердце бьет молотом о наковальню. Подальше, подальше увести загонщиков. Падает у ног вельможных партайгеноссе пузатого, жирными складками переполняющего собственную одежду. Кукурузной едой пахнущего. Эх, не доведется больше Непедии кукурузы поесть, как прежде досыта. Дал бы я тебе, Непедия, кашки кукурузной. Не чужие мы. Ученые говорят, нет животного, кроме свиньи, ближе человеку по устройству организма его. Да не судьба. На охоте я. И подогнали тебя ко мне загонщики аккуратненько. Выстрел раздается последний. Вспышка света. И нет Апедии. Станет ли мир Морийский теперь более воспитанным, более правильным? Да нет. Собрана была Невоспитанность в огромном теле Апедии. А теперь частицы её разнесутся по всей земле пылью водяной тончайшею, и каждому человеку по кусочку достанется, кусочку крошечному, да всем теперь заметному.
А что же дитятко-то малое, зарывшееся в папоротника с тростником заросли, всем тельцем от страха трясущееся и обкакавшееся неединожды? Прибегут сейчас собаки на запах звериный и разорвут в клочья царицу Мории. Но не бросила её Метэ веселая, неунывающая. Обмыла она тельце неслабенькое малышки Мории и положила в корзину из тростника, обмазанную глиной и смолою. Плывет дитятко в корзине, несут её воды вешние навстречу славному, видать, будущему. Как часто провидение испытывает судьбу значительных личностей, остающихся в младенчестве на краю гибели и спасаемых любящими людьми в корзине, плывущей в водах бурной реки. Назовем среди них Моисея . Близнецов Ромула и Рема , рожденных весталкой. Саргона Древнего , царя Вавилона. Царя Трахана  из Гилгита в Гималаях. Плыви, плыви маленький Геркулес женского рода, малышка огромная непомерная, навстречу свершениям будущим во славу страны своей.
          Дальше проще было. Корзину с ребеночком нашли муж и жена, люди добрые, морийцы простые, обычные. Понравилась девочка. Личико прехорошенькое, ручки, ножки, попка пухленькие, розовенькие, губки надувает, гукает трогательно. Больно уж огромная кобылина, муж говорит. Не прокормить нам её будет. Ты уж сам реши, муженек, есть чуть поменьше или аппетит свой в чём другом умерить. Или ребенка берем, или супружеский долг свой исполнять не буду. Совсем, совсем? Никогда, никогда? Как против хитрой жены попрешь. Счастливо живет подменыш, выкормленный феей Метэ и звероподобной Непедией, в семье обретенной.
          На крестинах не обходится без сюрпризов. С трудом поднимает священник немолодой огромное дитя и сажает на край каменной купели. Вспоминает игры свои с прихожанами запрещенные. Потяжелее иного взрослого прихожанина будет. Увидев воду в каменной чаше, не может дитя Хильги, воплощенной феи Неотеты, совладать с естественными порывами. Поднимает она юбочку, выставив аппетитную попку на всеобщее обозрение, и затинькала водичка в водичку. Так поведал об этом нам впечатлительный Грегори. Звонкая капель отдается эхом под сводами храма христианского. Оскорбление святыни. Quel culot! – вскрикивают приемные родители. Возможно, слова эти сказаны были по-французски, быть может, – по-валлонски. Неясно, откуда взялись подобные слова на устах морийцев, говорящих на древнегерманском. Означают же они – «какая наглость!», «какой ужас!». Если б святой отец подумал другое, «какая задница!», например, – тоже было бы верно, тоже верный перевод. Он мог так подумать. На то были свои резоны. Вполне уместны были бы и другие мысли восхищенного святого отца – Bella culot! Bellissima culot! Прекрасная задница! Великолепная задница! Растерявшийся священник непроизвольно мог вспомнить прежние утехи, и слова приемных родителей прозвучали бы в его голове сладким эхом: Bella cula! (ит. жаргон) – прекрасный педик! Всё это лишь догадки. Однако, само провидение, видимо, водило рукой всеблагого попика, когда он вписывал в книгу учета имя крещаемой – Белла Кула. Закончились дни грешной язычницы Мории. Душа её, очищенная крещением от греха первородного, получившая новое имя Белла Кула не только в книге учета занюханного слободского прихода, но и на небесах христианского мира, отправилась в плавание новой земной жизни.
Что за имя такое, какие тайные знаки спрятаны за этими обычными буквами? С первым именем все ясно. Белла! Прекрасная, красавица (лат.). Красивая (ит.). Если Кула записано как Culot или Cula – это то, что подумал святой отец. Но, возможно, он записал Kula, не владея в полной мере своей рукой и своим сознанием. Это может означать: «община», «общее» (серб.). «круг» (Океания). Или: «большая патриархальная семья» (инд.). «Крепость» (балкан.). «Башня с бойницами» (Босния и Герцоговина). Кула, кулоха, кулача, кулага – «прошлогодняя трава, лежащая под снегом» (фин.,олонец.). «Ритуальная система обмена» (Н.Гвинея). Как разобраться? Не следует нам забывать ни одного из названных значений этого имени: прекрасная крепость, красивая и всеобщая, великолепная задница, прекрасный обмен, отменная семья, лежащая трава, ждущая своего часа. Имя это, Белла Кула, все смыслы новой Мории включает. Чудное имя! Сколько женщин с именем Белла украшает жизнь близких им мужчин. Белла – красавица. Одни глаза чего стоят. Лицом – в отца. Упрямым характером – в мать. Чувственная и эмоциональная. Любит мужчин. Принципиальная, рассудочная, импульсивная. Хорошая практическая сметка. Умеет довольствоваться малым. Разговорчивая, общительная, быстро знакомится и сходится. Мужей выбирает разборчиво, браки недолговечны. Хозяйка неважная. Обед готовит в случае крайней необходимости. Утром любит поспать подольше. «И встала из мрака нагая с перстами (светлорозовыми) Эос». Стоять в очереди, ожидать чего-либо – пытка для неё. Камень её – агат, цветок – лилия, цвет – белый. Всё это сложилось вместе и прекрасно сочетается в новой Мории, Беллой Кулой нареченной. И гораздо более того. Но об этом позже.
Растет Белла Кула в любящих объятиях приемных родителей. «Слабоумной» называют её соседи. Белла освобождена от домашних обязанностей, равно как и от посещения школы. Говорить не умеет. Только смеется. Бегает. Ползает. Егоза. Непоседа. Наивная, простодушная, доверчивая. Купается голышом. Не стесняется при людях справлять свои естественные надобности.
Как красива Белла в свои пятнадцать лет. Глаза голубые – как блюдца огромные. Лицо – словно луна полная; щеки, шея, лоб белизной светятся, а щеки ещё и румянцем просвечивают. Волосы пшеничные так пышны и упруги, что тугие косы сами собой раскручиваются. Розовые губы припухлые не скрывают жемчужного прибоя зубов. Тело налилось и созрело. Красота её, истома и мука окрестных парней, – не из тех, что развязывает языки и воспевается поэтами. При виде её  замыкаются робкие подростки и мужи зрелые, не в силах говорить, не в силах показать на людях шквал вожделения, налетающий словно океанский шторм на утлое парусное суденышко. Сейчас подхватит шквал суденышко, сломает мачты, порвет паруса, такелаж, перевернет… и конец моряку незадачливому. О, предчувствие жутких качелей вздыбленных валов. Как же страшен порыв неуёмной силы, как хочется оказаться во власти этих сил неизведанных, и, будь, что будет, забыться, погибнуть, утонуть, сгинуть. Не заметил ли кто внезапно охватившего волнения? Мамашка, училка, жена, не дай бог – невеста суженая. Пересохшими губам шепчет: здорова больно, да огромна. Где же её хваленое изящество? Не в моем вкусе девица. С ней и поговорить не о чем. Голос на фальцет срывается. Руки дрожат. Природой щедро одарена Белла, тело её роскошное создано для удовольствий. Слово «словно» употреблять здесь излишне. Шея, плечи – намеки будущих счастливых утех. Ноги, что изваять в совершенстве природе сложнее всего, ноги, сочетающие женскую мощь светящегося тела с праздником легкой танцующей походки, округлую наполненность бедер с аристократической тонкостью щиколоток и трогательностью розовых пальчиков, воспетых Буше , – прелюдия пира. Сложные и волнующие, энергично перетекающие друг в друга формы живота – адажио. Нежно-тяжелые груди с задорными розовыми сосками, открытая песнь восторгов, понятных всему мужскому сословию от мала до велика, – скерцо. Ягодицы – грохот земных услад и телесных вдохновений. Что еще сказать, милейший читатель? Что сказать о лоне, средоточии утех в венце пшеничных кущей мягчайших в воротах райского наслаждения? Одного взгляда мимолетного на Беллу достаточно, чтобы понять – юной даме далеко не чуждо томление созревшей плоти.
Белла – девушка добрая и отзывчивая. Жестокости, неуступчивости и зловредности нет в её характере. Нет у неё и обычая такого, чтобы сопротивляться отчаянным натискам. Натискам этим, набегающим на её телесные прелести частой мелкой рябью или могучими волнами иногда, неизменно отдается она с благодарностью, с желанием утешить отчаявшиеся, несчастные мужские души, приголубить, научить, ободрить, отдаётся с таким энтузиазмом юности, что рыцари влюбленные, почтительные и восхищенные, юные ли, зрелые ли, совсем ли уже увядающие, долго еще не могут оклематься. О, эти радости первых дней и ночей, вторых дней и ночей, и третьих, и последующих, и следующих дней и ночей утоления порывов телесных нежнейшей и могучей юной красавицы. Головокружительные эманации буквально сочатся из пор Беллы, запахи женской плоти извергаются из глубин её укромных откровений. Кабаны, быки, племенные жеребцы с ума сходят, когда Белла проходит мимо их загонов. Они роют землю, бьют копытом, ревут как безумные, бросаются на решетку и падают, оглушенные. Куда ни пойдет Белла Кула везде работники мужеского полу шизеют от потной похоти и полностью теряют способность к какой-либо полезной деятельности.
Профессора из университетов и академики из Академии наук, узнав о прелестной диве, преисполнялись решимостью помочь ей в овладении речью Морийской. Как объясняли, – восстановить ее орацию. И тренировали её губы, каждый на свой манер. Убеждались при этом, что губы эти зело искусны в самых разных, не всеми профессорами освоенных, упражнениях. И грудь мяли нежнейшую, чтобы поставить её дыхание. Может, и научили профессора эти чему-либо прелестнейшую Беллу Кулу, да скорее сами научились они многому и потому привязались к ней бесконечно, и многие возмечтали единоличным быть учителем её и сочетаться с юной Беллой, красавицей безотказной, законным браком. Все в один голос заявили, что «её бесхитростная, неиспорченная душа, не запятнана искушенностью; она чиста и почти непорочна». С точки зрения их сладострастных вожделений, Белла – само совершенство. Молчит пока дива. Не говорит. Но память у неё отменная. Всё помнит. Всё подмечает. И всё понимает.
О подвигах могучей красавицы писал русский писатель Иван Барков, посетивший Морию с целью изучить феномен появления языческой богини в христианском обличье, явления язычницы нашему христианнейшему из миров. Он ласково называет её Белиндой. Путешествовавший вместе с ним юный мастер кисти и пера некто Maks  рисовал неимоверные формы Беллы с истинным талантом художника, знающего толк в женских прелестях. Однако возникает вопрос, почему Maks написал лицо Беллы-Белинды столь омерзительным и «непривлекательным»? Тоже, возможно, чтобы сохранить видимость приличия и благопристойности, чтобы скрыть свои вожделение и неуемную похоть за ханжеским: «она глупа, уродлива, не нам чета». Не дотянул художник масштабом личности до таланта блестящего И. Баркова, неизменно восхищенного великолепием фактуры новой явленной нам Мории.
Как складывалась жизнь новой Мории? Достоинства Беллы поистине впечатляющи. Не иссякает бурный поток достойных морийцев, желающих совокупиться с царицей Мории. Мчатся они к дому «загадочной и волшебной»: «О восходящая царица, о цветок нежнейший, снизойди до смиренного слуги твоего». Мастеровые, бродяги-оборванцы, коммерсанты, канцы, бычки, попсяне, ровные пацаны слетаются словно стаи голодных птиц к кормушке, ныряют в медвяное болото её огромной постели, бегут по лабиринтам маленьких смертей (оргазмов), лабиринтам, в которых ни днем, ни ночью не стихают любовные стоны. Робкие юноши выходят оттуда потрепанные,  довольные полученными уроками и сказочными переживаниями; счастливые старики с восторгом отдают богу душу; солидняки теряют брюки от одного только вида роскошных бедер с мраморно-бархатной кожей; мужья барахтаются в розовом сладком пряно-горьковатом желе. Печатники выпускают и распространяют гравюры с изображением сокровенной анатомии божественной Беллы-Белинды. А простой народ распевает псалмы хвалебные, куплеты «Морийской вульгаты», превозносящие плотские таланты Беллы в выражениях, необщепринятых, а подчас и непотребных.
Ты осудишь, наверное, Морийскую красавицу, посчитаешь её бесстыдной блудницей, ибо негоже менять и менять любовников, бесконечной чередой персонажей заключаемых в её горячие объятия. Имей снисхождение к новообращенной, грешащей, как это часто бывает, излишним рвением. Ей, телу её, открылись услады плоти, как истинная вера душе открывается. Каждый новый мужчина для неё – всегда первый и единственный. Аппетиты её ненасытного лона таковы, что удовлетворения она не находит с самым пылким и ретивым любовником. Где Морийская девушка может найти Приапа, Геркулеса или по крайности Голиафа? Катаясь по дымящейся простыне, Белла произносит первые слова: «Еще, еще, хочу еще!». Белла заговорила.
Белла Кула – как сама Природа, щедрая, разнообразная, изобретательная. Страсти её изменчивы и неуёмны. Прихожане её «алтаря» обретают катарсис. Сбываются все их эротические мечты: девица безотказная, сговорчивая, изобретательная, готовая на самые смелые эскапады, на которые нечасто отваживаются со своими мужьями благочестивые Морийские женушки. Добрая девушка радуется, что все «мальчики» остаются довольны её усладами. Иногда и она остается довольна, если кто-то хоть чуть-чуть соответствует её меркам. Долго ли длился сон вожделения её жизни?
Грегори повествует нам о многих проблемах и перипетиях, которыми усыпан путь этой необыкновенной женщины.
Мория – маленькая страна. Как заговорила Белла, все узнали об её истории. На нашей сцене вновь Мартин появляется, хоть и попрощались мы с ним навсегда, вроде. Больно уж заметной фигурой была Беллочка. Необычна и судьба ребёнка, брошенного в снежной канаве, оставленного и якобы погибшего. И возраст соответствует, и лицом красотка Морийская очень уж на него, Мартина, похожа. Понял Мартин-работник, изрядно разбогатевший к тому времени, что не погиб их ребенок, как говорили ему Хильга и Сволота Тошнотворные. Открывается он Белле. Открывает ей глаза, кто она. Поднимается могучая Белла. Другим человеком становится. Лишь одно интересует царицу Морийскую, где её мать теперь? Очи её прекрасные слезами наполняются. Как найти матушку? Та ведь и не знает о её, Беллином, существовании.
          Отправляется она в плавание на острова Европейские. Подвиги героические совершает. Нападают на неё во сне разбойники. Не просыпается Белла, мертвым сном спит. Не чувствует натура её могучая уколов их комариных жал. Одного, повернувшись во сне, ненароком задушила она меж могучих своих грудей, другого передавила пополам жерновами бедер Геркулесовых. Двое бедолаг, что сзади попытались пристроиться и оттуда штурмовать крепость, снесены были воздухов Беллиных извержением, и на скалы брошены будучи, остались там с головами непутевыми размозженными.
          Со страшными спрутами Белла справляется. С морскими пиратами сражается. И с режимами деспотическими. Где ни случается Белле Куле побывать, всюду люд мужской встречает её восторженно, почести необыкновенные выказывает. И Белла, морийка любвеобильная, каждого встречного-поперечного (ну, почти каждого) привечает и одаривает, богиня олимпийская, от щедрот своих.
Находит мать свою, в конце концов, в монастырской тьме на угрюмых островах Европейских. Вот и обнялись Белла с матушкой. Возвращаются они вместе на Морию любимую. Свет восходит над обеими женщинами. Как же зажили они счастливо. Хильга позабыла свое прошлое монастырское, вспомнила о благодарном мужском Морийским населении. И потянулись снова, на этот раз уже к двум женщинам, потоки морийцев добронравных, ищущих любовь земную и утехи бескорыстные. О жизни Хильги дальнейшей мы не особенно осведомлены. А о Белле знаем, что множество жителей Морийских ею облагодетельствованы были, и не боялась она детишек рожать одного за другим, то черненького, то рыженького, то беленького, то мелкого, то богатырского сложения. Всех при себе держала, обо всех заботилась, никого от себя не отпускала. И любили её все детки без памяти. Хоть и молода еще была, а многих деток своих воспитала уже и в люди вывела. И приемных родителей не бросила, во всем помогала им. Матерью Морийской называли её в народе.
О том, что в стране делается, все знала, да виду не подавала, вроде, не интересовалась ничем. Зная силу Беллы Кулы богатырскую, «спящей красавицей» называли её. Множество людей разных из мужского населения Морийского нежные чувства к ней в душе своей носили. И детей любили, вместе с ней нажитых. И она, Беллочка, помнила и любила каждого, любовь, что приносили ей, обменивала на любовь же, возвращала полной мерою. Да и женушки их, мужчин Морийских, не в обиде на Белочку были, никак не помешала она их семейному благополучию, денежек к себе не тянула, многих сыновей Морийских молоденьких на путь истинный наставила. Советоваться женушки приходили к  душевной Белле: как муженька ублажить, как беду развести, где нежным голосом, а где и сковородой по голове.
          Вот так и получилось, что все имена свои Белла Кула в жизнь превосходнейше воплотила. «Прекрасная крепость». Оплот жизни Морийской в прекрасном женском образе. «Прекрасный обмен». Любовь – на любовь. «Красивая и всеобщая великолепная задница». Ни убавить, ни прибавить. «Отменная семья». Любящая мать, любящие отцы, любимые и любящие дети. Еще называли её любовно: «Белла ядь». Ядь (устар.) – еда, пища любовная, iaдь (др.русск.), ядис (др.прусск,), йядис (лит.) – пища. Во что превратилось сейчас это романтическое обращение к достойной женщине? До чего же мы любим извращать, хорошее превращать в плохое. И ещё одно имя: «Лежащая трава, ждущая своего часа». Настанет ли этот час? Когда проснется, поднимется могучая Белла, мать Морийская? Дождется ли она своего часа?
Вот с этой-то Беллой и встретился капитан Александр, перед тем как покинуть Морию. О чем уж они говорили, неведомо теперь нам, но Александр отзывался с восхищением о красоте Беллы Кулы и о благородстве этой необыкновенной женщины. Как наш герой, воспитанный в христианских традициях, отнёсся к небезгрешной жизни Беллы? Не у каждой женщины семью завести получается, ответствовал Александр. И не каждой доведется встретить своего суженого единственного. Женщина эта любимых своих не предавала. Каждого любила от всей души. Детей рожала, в любви задуманных и получившихся, всех растила, поднимала, каждому в жизнь путь открыла. Мать любила, спасала. Родину любит всей душой и не раз еще спасет.