7.
На другой день еще до начала смены к Шкарину подошел Марванов и предупредил:
- Ты, Гена, поостерегись. Что-то они против тебя затеяли. А вообще-то, ты зря вчера так. Бестолковое дело, себе дороже. Все равно их не переделаешь.
- А ты что, тоже по рваному скидываться, будешь, чтобы этих подонков прикрыть?
- С меня не убудет. Если спросят, отдам этот рупь. С волками жить - сам знаешь. Мне ведь тут работать. Это тебе хорошо: взял да в загранку подался, а я?.. Надо притираться.
- Ну, валяй, притирайся. А за предупреждение спасибо. Хотя, что они мне сделать могут?
- Не знаю. Они уже с утра гуртуются, про тебя, я слышал, все говорят.
Геннадий обернулся. На соседней линейке, возле фрезерных станков стояли несколько человек - среди них и Фоменко с Леваковым - о чем-то говорили, жестикулируя, иногда поглядывая в его сторону. Матофей ушел к своему станку.
«Что они задумали?- подумал Геннадий. - Бить, что ли, собрались? Вряд ли решатся на это в цехе. Хотя...» - на всякий случай он огляделся вокруг, поискал глазами что-нибудь для возможной защиты. От этой публики всего можно ожидать. Полгода тому в литейке молодого совсем парня стержнем закололи. В нем даже сожаление шевельнулось: и чего выскочил? Прав Матофей: все равно их не перекроишь. Теперь вот остерегайся.
Он подержал в руке ключ 41x46 - хорош, но не очень удобен. А вот труба... кусок дюймовой трубы длиной в полметра он положил на тумбочку, чтобы был под рукой, и, включив станок, сразу ушел в работу...
- Гена, оторвись на минутку, - позвала его Лида, когда он, позабыв обо всем на свете, выбирал сферу внутри корпуса подшипника, едва не забравшись в него головой,
- Что случилось? - нехотя оторвался Шкарин.
- Вот, я принесла, как ты говорил, три экземпляра. Мы подписали, можешь идти в партком и куда там еще.
|- Ну, Лидуха, ты молодец! - обрадовался Геннадий. - Вот это оперативность! Везде бы так,- Он взял из рук парторга отпечатанную и подписанную рекомендацию, пробежал ее глазами.
- Печать я не ставила, - сказала Лида. - Тебе, наверное, заводскую надо, гербовую.
- Ну да, спасибо.
- Ты давай прямо сейчас в партком иди. Секретаря только с утра там и застанешь, а то...
- А эти подшипники, они не очень срочные?
- Да нет, они подождут. На вот, я тебе пропуск принесла и заявку на выход.
- Это за что такая забота? - удивился Шкарин. - Поскорее избавиться хотите, что ли?
- По мне… Я бы от всех этих Леваковых избавилась, но не от тебя.
- Ну, спасибо еще раз, - улыбнулся Геннадий. - Я тогда пойду.
- Давай, удачи тебе.
* * *
Секретарь парткома Афонин, коренастый моложавый мужчина с круглым румяным лицом и маленькими серыми глазками под рыжеватыми бровями, внимательно прочитал рекомендацию - все три экземпляра, потом озадаченно уставился на Шкарина и спросил:
- Ну, и чего вы хотите?
- Да там написано: характеристика утверждена... и подписи, какие надо: руководитель предприятия, секретарь парткома...
- Но какое отношение мы имеем к загранплаваниям?
- Как? - не понял Шкарин.
- Я думаю, такие рекомендации там выдаются, по месту работы, в пароходстве или где.
- Да нет, есть союзное положение об этих рекомендациях...
- У вас есть такое положение?
- У меня есть вызов.
- Откуда?
- Из Мурманска.
- Покажите.
- Он дома.
- Ну вот, когда принесете, тогда и поговорим.
- Но вы можете в горком позвонить, я его там показывал. Тюрину.
- Да? Сейчас выясним...
Афонин несколько раз набирал номер, прежде чем добрался до заведующего общим отделом горкома Тюрина, и после длительного разговора, в продолжение которого часто с интересом, с любопытством даже, взглядывал на Шкарина, обратился к нему:
- Удивляется Тюрин. И что, говорит, его так тянет в эти моря? - Афонин смотрел испытующе, словно присоединялся к этому вопросу. Шкарин молчал.
- А в самом деле, почему? - спросил Афонин. - Если не секрет, конечно.
- Да какой тут секрет! Если скажу романтика - не поверите...
- Пожалуй. Ведь у вас возраст... Семья, наверное. Я вот вижу: женат, имеет дочь. А как с ними? Их тоже с собой возьмете?
- Ну, сейчас-то куда я их возьму? А там видно будет. А насчет того, что тянет... наверное, надо самому хотя бы раз в море сходить... Не на прогулку, а в рейс, тогда и поймешь. Там я себя человеком чувствовал. Нужным людям человеком.
- А здесь? Здесь вы что, не человек? Вон характеристика какая - нам здесь тоже такие люди нужны.
Геннадий только пожал плечами.
- Ну ладно, - сказал секретарь. - Это останется у меня. На следующий партком вызовем вас. В среду.
В цех Геннадий возвращался с намерением с обеда отпроситься совсем. Все равно, думал он, день нарушен. Лучше он сегодня сходит в поликлинику - с утра там народу поменьше, проверится, а заодно Олега навестит - давно не виделись. До перерыва оставалось сорок минут - как раз успеет станок вычистить да заявление оформить. Его уже будоражило предчувствие дальней дороги.
Перед входом в корпус его встретил позеленевший от холода Матофей.
- Ты чего тут? - удивился Геннадий.
- Слушай, тебе надо как-то исчезнуть, - дрожащими губами произнес Марванов.
- Как это - исчезнуть? Куда? - насторожился Шкарин, почувствовав, как невольно быстрей застучало, словно на бег перешло, сердце.
- Там они какого-то Бану привели. По-моему, он тебя дожидается.
- Какую Бану?
- Да мне откуда знать? Бана да Бана. Рожа уголовная, не приведи господи на узкой улочке встретиться.
- Ну и что ты предлагаешь?
- Давай я тебе заяву оформлю и дуй домой.
- А что дальше? Так теперь и бегать от них? Сегодня убегу, а завтра?..
- Ну, не знаю. Завтра, может, уляжется.
- Ну уж нет, бегать от них я не стану, - Геннадий решительно отворил дверь и двинулся по проходу.
Цех уже активно готовился к обеду. Кое-кто, как обычно, пораньше в столовую убежал, пока народу там немного, другие, присев возле тумбочек, жевали принесенную из дома снедь, чтобы со звонком занять место на «козлодроме», не отвлекаясь больше на жвачку.
Возле своего станка Шкарин увидел какого-то незначительного гражданина, хотя и широкого в плечах, в коротком то ли пальто, то ли куртке, в маленькой круглой кепчонке с пимпочкой и с козыречком, натянутой до бровей. Руки его были глубоко засунуты в карманы.
«Там сидела урка в кожаной тужурке...» - пропел про себя Шкарин и отчего-то вдруг развеселился. На всякий случай глянул на тумбочку - кусок дюймовки лежал на месте.
- Тебе кого, приятель? - спросил Шкарин, проходя к тумбочке и доставая щетку.
Незнакомец долго молча смотрел на него, будто что-то вспоминая, потом широко улыбнулся, обнажив золотые фиксы, и сказал:
- Гек! Ей-богу, ты?!
У Шкарина отчего-то защекотало в носу, то ли засмеяться захотелось, то ли заплакать от того, что накатило, нахлынуло от одного только слова. Когда-то в детстве, начитавшись Марка Твена, изображали они из себя его героев, даже на плоту пускались в бегство, и прозвище Гек надолго и накрепко пристало тогда к Генке, став ему вместо собственного имени.
Но кто же этот тип с физиономией неандертальца и полным золота ртом?
- Не узнаешь, ей-богу? - продолжал улыбаться тот и снял кепку.
Низкий лоб, переходящий в широкую переносицу, нос, перебитый набекрень, широкие скулы и глазки, маленькими черными бусинками блестящие под припухшими веками.
- Не узнаешь, - чему-то радовался незнакомец. - Да конечно, двадцать лет или больше? Больше... А я вот тебя сразу узнал. Ты такой же. Красавец! Только вот волосики... Где твой чубчик кучерявый, Гена?
«Бана, Бана, - твердил про себя Шкарин и вспомнил: - Да ведь это Юрка Банников. Ну конечно, он!»
- Юрка! Ты?!
- Узнал! Узнал, ей-бо! - еще больше обрадовался Юрка. - Вот ведь когда встретиться довелось.
- Но ты откуда? Как здесь? Работаешь тут, что ли? Или устраиваешься?
- Я-то? - замялся Банников. Работал я. Тут работал, лет пять назад.
- А теперь? Опять сюда?
- Да не совсем. Но ты-то как? Я думал, ты в больших начальниках. Калина вон, Харитон - те начальники. Калина, говорят, даже в Японии работал - во как. А ты, оказывается, на станке пашешь.
- А что делать? Пашу. Вот собираюсь опять к морям податься.
- Опять? А ты что, в самом деле по морям плавал?
- Плавал, - усмехнулся Шкарин.
- То-то мне все говорят: боцман да боцман...
- Это кто говорит?
- Да тут, мужики.
- А-а, - значит, тебя попросили некоего боцмана, проучить? И дорого заплатили? У тебя как, такса?
- Ты брось, я по дружбе.
- Это кто ж у тебя такой друг? Уж не Леня ли Леваков?
- Ну да, Леха. Он мне когда-то тут любовь к труду прививал. Вот на этом самом железном верблюде гарцевать учил.
- Понятно, этот научит.
- А чего вы с ним не поделили?
- А он тебе разве не рассказал?
Юрка пожал плечами.
- Характерами не сошлись, - хмыкнул Геннадий.
- Ты зря, Гек, - примиряюще сказал Бана. - Леха мужик что надо.
- Я не спорю. Только в шестерках быть ни у кого не хочу. Он любит, когда ему в рот заглядывают. А я не умею. Ну да скоро распрощаемся, пусть куражится тут. Гуд бай, май бэби! Ты, Юрок, извини, мне почиститься надо да заяву оформить. С обеда хочу уйти.
- Куда пойдешь? Может, посидим где? Башли на кармане, - Юрка похлопал себя по груди.
- Чего-чего? - не понял Шкарин.
- Гроши, говорю, есть. Посидим, покалякаем за жизнь.
- Ты извини, Юр, честно, не могу. В больницу надо. Если хочешь, пойдем вместе. Там и покалякаем
- Ну, ладно, иди. Я подожду.
* * *
«Чему он так радуется?» - недоумевал Шкарин, глядя на Банникова, когда шли они к остановке, и потом, в троллейбусе. Юрка всю дорогу улыбался - рот до ушей, - сверкая золотыми фиксами, и все норовил погладить его то по плечу, то по лацкану плаща, то держался за его пуговицу. А разговора не получалось. Рассказывать о себе Юрка явно не хотел, только плел про какие-то «теплые хазы» да «клевых марух ». И тут вдруг Шкарин вспомнил, как рассказывал однажды Леваков про некоего «вора в законе», которого довелось ему на станке обучать. Он тогда и фамилию назвал, но Шкарин мимо ушей пропустил, не воспринял. Да он просто и предположить не мог, чтобы кто-то из его одноклассников вором оказался. Да еще «в законе». По словам Левакова, выходило, что Банников личность легендарная: с 15 лет по тюрьмам да лагерям...
За остановку до выхода Банников стал вдруг продвигаться вперед. Шкарин удивился: они стояли возле задней двери, и выходить было бы удобней здесь. Он хотел было вернуть Юрку, но тот уже в середине салона вежливо раздвигал плотно стоявших граждан, громко при этом извиняясь:
- Пардон, мадам. Я дико извиняюсь, граждане!
- Центральная больница! – пробурчала в микрофон водительница троллейбуса, и Шкарин продрался к двери. Юрка выскочил первым и, сверкая золотой улыбкой, поджидал его.
- А зачем мы сюда приехали? - спросил он. - Ты заболел, что ли?
- Я же говорил тебе, в моря собираюсь, надо проветриться.
- А-а, - протянул Юрка. - А почему сюда, а не в свою, заводскую?
- Ты Олега, брата моего, помнишь? Двоюродный, в соседнем классе учился, в «Б».
- Если увижу, может, и вспомню.
- Ну вот, я к нему. Он здес терапевтом работает.
- Значит, свой, персональный доктор? - опять обрадовался Юрка.
- Да какое там, - отмахнулся Шкарин. - Видимся раз в году.
- Так может, он и меня... того... попестует? Не износился ли мой жизнелюбивый организм в сибирских пансионатах? В случае чего, мы и заплатим, - Юрка вынул из кармана руку, и Шкарин опешил: Банников небрежным жестом развернул, будто веер, с дюжину разноцветных банкнот.
- Ай-я-яй! - покачал Банников головой, - какой прижимистый народ пошел! С такими купюрами и в троллейбусах толкаются.
- Ты чего это? – изумленно просил Шкарин. Ты… это…
- А чего? – с невинным выражением лица сказал Бана. – Каждому по труду. Нынче всякий труд в почете. Кто на что учился. У тебя вот какой, говоришь, разряд? Шестой, наверно? И сколько ты с шестым разрядом имеешь?
- Ну, триста, бывает и побольше, если на двух-трех станках поработаю...
- А я... вот тут, наверное, как раз то, что ты в месяц имеешь. Но тут, понимаешь, мне как бы за вредность доплата идет, за риск. Ничего, мы еще в форме. Правда, такое нечасто бывает. Тут как повезет...
- Слушай, - прервал его Шкарин. - А если бы мы с тобой оказались незнакомы?
Бана удивленно уставился на него, словно предполагал, что-то невообразимое.
- Ты вот шел какого-то боцмана проучить или наказать. Морду набить шел. Или еще чего. Человеку, которого и в глаза не видел, Ну предположи, что это был бы не я, а кто-то другой.
- Ну и что?
- А вообще-то ты уверен был, что справишься с ним. Или у тебя?.. – Шкарин осекся.
- Чего? - догадался Бана, - думаешь, с пушкой хожу или с пером? Терпеть ненавижу! Мне, Геночка, это противопоказано. А насчет справиться... Народ-тo нынче пошел крупный, эти, как их. акселераты. А душонкой мелковатый народец, рыбья душонка, рыбья кровь. А я нахальный, правда, вежливый при этом. А эти, акселераты... ты перед ним только не тушуйся, жми нахрапом, и он, даром что здоровый, как бегемот, он же на колени перед тобой повалится...
- А нарываться не приходилось?
- Что? Нарываться? - Бана почесал свой сбитый нос и вдруг спросил: - А ты чего в моря-то опять собираешься? Там чего, платят больше? Или как?
- Чудак, - пожал плечами Шкарин. - Разве, кроме денег, и думать не о чем?
- А о чем, научи-ка,
- Ну, не знаю, у каждого свое...
- Брось, Гек. Человек только тогда и человек, когда у него на кармане что-то водится. Вот я сегодня - человек.
- Ну и долго ты собираешься таким вот - человеком оставаться?
- А что? Я себе такой даже очень нравлюсь и мeняться пока ее думаю. И еще женщинам можем нравиться...
- Слушай, что я тебе расскажу, - прервал Шкарин.
- Валяй, рассказывай.
- Года три назад я из отпуска возвращался. Ну и пришлось, как обычно, в Москве на вокзале посидеть. И вот встретил я тогда интересного старика. Гляжу, сидит, «Крокодил» внимательно читает и будто жует при этом, причмокивает. Заметил, что я на него смотрю, разговорился. Общительный дед попался. Вот, говорит, как фельетон прочитаю, так словно кило хлеба съел. Еще рассказик - еще полкило и – вроде сыт. Я ему: что же так хреново-то? Неужто и на хлеб пенсии не хватает? Да, говорит, за ту секретную работу, на которой я находился - аж двадцать пять годочков - пенсии у нас не платят. А работать...
- Ладно, можно дальше не рассказывать, - заговорил Бана. - Если мне сейчас об этом думать...
- Но как же не думать?
- Я до этого не доживу...
Они подошли к дверям поликлиники и умолкли. В вестибюле, перед регистратурой толпилась масса народу. Минуя регистратуру, нe раздеваясь, они поднялись на второй этаж, и Шкарин заглянул в кабинет, перед которым скучали в ожидании несколько человек.
- Вы куда?! Там женщина! - в один голос выразили миряне свой протест бесцеремонности Шкарина, хотя тот и не собирался лезть без очереди. Но едва он раскрыл дверь, из кабинета вышла молодая полная женщина, а сидевший за столом Олег, повернувшись на голос, увидел его и позвал:
- Заходи, Гена.
- Сейчас моя очередь, - потеснила Шкарина и вовсе тучная тетка с рыхлым страдальческим лицом.
- Подождите, пожалуйста, - вежливо попросил ее Олег. - Я вас вызову, - и женщина, покорно вздохнув, вернулась на свое место. Рядом с нею плюхнулся Банников. Шкарин бросил ему на руки плащ и прошел в кабинет.
- Здравствуй, - протянул Олег руку и кивнул на стул рядом с собой. - Что случилось? Никак, опять в моря, собрался?
- Как в воду глядел, - ответил Шкарин, поглядывая при этом на молоденькую сестру, сидевшую напротив Олега, и соображая, как бы ее из кабинета выпроводить.
- Ну, раздевайся, посмотрим, морская душа, - сказал Олег, что-то дописывая в карточке предыдущей пациентки.
Шкарин разделся до пояса, подставил Олегу грудь, потом повернулся спиной, дышал глубоко по его указке. Измерив ему давление, укладывая в коробку тонометр, Олег вдруг озабоченно спросил:
- Ты как себя чувствуешь? Голова не болит?
- Да нет вроде, - неуверенно ответил Шкарин. - А в чем дело?
- А в том дело, что тебе не в моря надо, а в больницу лечь хотя бы на месяц.
- Это почему?
- Да потому, что у тебя… Ты вроде говорил, что обычно давление у тебя в норме?
- Ну да, я и сейчас это говорю.
- Может, случилось чего? Понервничал где-то?
- Не знаю, может быть.
- Ну вот, сейчас сходишь в процедурный, сделаешь укольчик...
- Какой еще укольчик?!
- Лучше всего магнезию. Ты как магнезию переносишь?
- А черт ее знает. Не переносил еще. А может, обойдется, Олег? Уж очень я не люблю эти укольчики.
- Надо, Гена, а то где-нибудь скопытишься по дороге. С таким давлением старухи ко мне ходят. Это же гипертонический криз. Давай, иди, потом сюда вернешься, - Олег дал Шкарину бумажку «в процедурный кабинет».
- Олег, подожди, у меня дело есть, - торопливо сказал Шкарин, глянув при этом на сестру. Олег перехватил его взгляд и попросил:
- Лена, отнесите, эти вот истории в регистратуру да организуйте чайку. Пора нам перекурчик создать.
- Хорошо, Олег Михайлович, - поднялась с места сестра и, взяв со стола кипу картонок, царственной походкой выплыла из кабинета.
- Что за дела? - спросил Олег.
- Ты Банникова помнишь? Учился со мной, в одном классе.
- Бог ты мой, Гена! Я из своего-то класса едва ли половину помню. А в чем дело?
- Он сейчас там, в коридоре, меня дожидается.
- Ну и что?
- Понимаешь, - пока мы ехали в троллейбусе, он там очистил кого-то.
- Как очистил?
- Ну, обворовал. Вор он, понимаешь?' Пролез сквозь толпу и выбрался с кучей денег. Кто-то сейчас, наверное, волосы рвет на голове.
- И что, много денег?
- Да много, рублей триста, может, больше.
- И ты видел, как он воровал, и не остановил его?
- Да не видел я. Только когда из троллейбуса вылезли, он сам похвалился.
- А вообще-то, как ты с ним оказался?
- Как? Позвал с собой, вот и оказался.
- Ну и что теперь? Что ты намерен делать?
- Ума не приложу. И откуда мне знать было, что он тут…- Геннадий сокрушенно махнул рукой.
- Давай вызовем милицию, - предложил Олег. – Ты посиди, а я схожу к главному, позвоню.
- Да нехорошо это как-то. Вроде доноса. Подло это.
- Вот тебе раз! Вора в милиции сдать – это подло?
- Ну, понимаешь, он мне доверился. Черт, aж голова закружилась. Да если ты и пойдешь, он может догадаться. Он – продувной бес. Да и что он, будет тут ждать, пока милиция приедет?
- Надо задержать. Давай свяжем его - и все дела, и ноу проблемз.
- Слушай, он мне вроде в шутку сказал: а не посмотрит ли твой брат и меня? Может, позвать его и… разденется, и спрятать одежду. Голый-то куда он побежит?
- Точно. Как бишь его зовут?
- Банников. Юрка Банников.
- Ладно, ты пока иди на укол и позвони. Можешь от главного, объяснишь ему что к чему. Или в регистратуру спустись, а я тут с ним займусь.
Олег проводил брата до двери и, выглянув в коридор, позвал:
- Банников, зайдите!
Бана сидел на стуле и о чем-то толковал с пожилой толстухой, жестикулируя обеими руками. Голос Олега заставил его вздрогнуть, он даже вроде побледнел, но увидев в дверях Шкарина, совладал с собой, улыбнулся.
- Разденься, проходи, - сказал ему Геннадий.
- Зачем? - удивился Бана, но, тем не менее, поднялся, принялся расстегивать куртку. Женщина осуждающе посмотрела ему в спину.
- И этот без очереди, нахал, - сказала вослед и повернулась к соседке, ища поддержки, и, конечно, нашла ее.
- Привет, старина! - обвораживающе улыбался Банников, входя в кабинет и протягивая руку отступающему перед ним Олегу.
- Привет! - улыбнулся тот не менее обворожительно. Внешность Банникова его явно разочаровала. Почему-то он ожидал увидеть фигуру незаурядную, а тут... Рукопожатие было, однако, довольно крепким.
- О! Сразу узнал! - воскликнул Бана. - Я ж говорю, если увижу - узнаю. Олег?.. А вот фамилию забыл.
- Тепляшин, - напомнил Олег.
- Все, теперь помню. Ну, ты хорош! - он смотрел на Олега с искренним восхищением. - Тебе с твоими маховиками сваи заколачивать.
- Или лес валить, - с готовностью подхватил Олег. Бана продолжал улыбаться, только быстро глянул на Шкарина, который все еще стоял возле двери.
- Ты иди, иди, - поторопил Геннадия Олег.
- Куда? - насторожился Банников.
- Укол ему надо сделать, магнезию.
- А может, и мне?
- А мы сейчас посмотрим. Ты, вроде, хотел, чтобы тебя посмотрели? Беспокоит что-то?
- Да нет, ничего меня не беспокоит. Это я так, к слову, пошутил.
Шкарин вышел за дверь, Бана было двинулся следом, но Олег положил тяжелую руку на его плечо и сказал твердо:
- Раздевайся. До пояса. - Улыбка исчезла с его лица, в серых глазах Бана увидел жесткую неприязнь.
Выйдя в коридор, Шкарин направился было вниз, к регистратуре, но на полпути передумал и пошел в противоположную сторону, к процедурному кабинету, который находился здесь же, на втором этаже. Здесь тоже была очередь, но сестра, собиравшая у посетителей направления, увидев запись на бумажке, пригласила его без очереди. В кабинете Шкарину предложили лечь на кушетку, но он вежливо отказался и мужественно приспустил штаны.
Из кабинета он выходил, прихрамывая, с одеревеневшей от укола левой ногой. «Будто колом по заднице», - отметил он про себя и мысленно призвал черта по Олегову душу. Прямо от процедурного вела лестница вниз, но он почему-то вновь пошел по длинному, коридору, на время даже позабыв, куда и зачем идет.
Устрашающе-красочные плакаты по стенам, унылые лица пациентов под ними, в закутке кадка с запыленной пальмой под потолок, сестра Леночка, улыбавшаяся ему навстречу. Он тоже ей улыбнулся, но вдруг что-то приторно-сладкое поднялось снизу, от живота, а вслед за этим удар, страшной силы удар в затылок, еще до того, как он упал - это он понимал отчетливо - наполнил его недоумением: что же произошло? Он видел белый потолок над собой и какую-то кнопку, заляпанную штукатуркой и замазанную побелкой - зачем она там, на потолке? И лица, странные, уродливые лица, они все кажутся странными и уродливыми, если подвешены вверх ногами. Потом он различил Олега и ту сестру, что делала ему укол. Ловко делала, с прихлопом. Он почти и не почувствовал самого укола. Это потом накатила боль. Он там успел заметить, что у нее красивые карие глаза. Но сейчас в них страх и даже слезы. А-а, вот он. Юрка. Ба-на.
- Ты, Юрка, иди, не жди меня, - сказал он. Но язык почему-то такой же деревянный, как нога. Непослушный язык.
Олег, на коленях стоящий возле Шкарина, понял его, обернулся, увидал Банникова позади себя.
- Давай, вали отсюда, - прорычал он яростно, и Бана не заставил больше просить себя, подхватил со стула куртку и исчез.
Домой Геннадия отвезли на «скорой», хотя уже минут через пятнадцать он совсем пришел в себя и спросил, где его плащ. Олег не отпустил его, вызвал машину, и в ожидании ее Шкарин сидел в коридоре под присмотром внимательной Леночки. Он сидел и думал: хорошо еще, что жены дома нет, иначе был бы переполох. Впрочем, того, что случалось, оказалось достаточным, чтобы напрочь лишить его сна.
И ночью он оказался на мосту.
8.
На соседнем топчане что-то возилось, послышался сдавленный стон, за ним кашель, долгий, изнуряющий, взаходы. Шкарин повернул лицо к соседу. Глаза, привыкшие к синему полумраку, различили костлявое тело, тощие ягодицы, прыгающие при кашле. Сосед лежал ничком, правая рука его свисала до пола, на худом, детском каком-то плечике темнела татуировка. Шкарин напрягся, стараясь разобрать, что там написано. Прочел: «Нет в жизни счастья».
«Мне бы тоже такую нарисовать, - подумал Геннадий невесело. - Во все пузо».
Сосед судорожно вздохнул, подавив кашель, видимо, пробудившись ото сна. Он подобрал колени, стал на четвереньки и, подняв голову, воззрился перед собой, став похожим на собаку, воющую на луну. После минутной неподвижности он вдруг повернулся к Шкарину н спросил:
- Обход уже был, Степаныч?
Шкарин тряхнул головой, ему показалось, что он бредит. Соседом его по казенному дому оказался... Матофей.
- Какой обход? - спросил Шкарин в недоумении. - Ты как сюда попал?
- Куда?
- Да вытрезвитель же это, черт возьми! Неужто не понимаешь?
- Да? – голос Марванова не выразил ни малейшего удивления. – А я думал, это дурдом. Мне вроде только что укол делали, сульфазин, задница болит. - Матофей неуклюже, замедленно, словно мадагаскарский лемур, развернулся на своем топчане, сел на краю, тут же охватив себя руками, сжавшись, будто устыдившись своей наготы.
- Как же теперь быть, Степаныч? - вдруг вскинул он голову, бледные глаза его смотрели с тревогой и одновременно надеждой.
- Как быть? Дожидаться утра. Наверное, утром выгонят. Похмеляться пойдем. Надрался, что ли, вчера?
- Надрался, - сокрушенно простонал Матофей. - А ведь мне нельзя пить-то, Степаныч. Как теперь быть? Я ведь думал, что это психушка. А это...
- Чего ты про психушку заладил? Соскучился, что ли?
- Да ведь хреново мне, Степаныч! Как мне хреново! Там не дали бы помереть. А здесь я точно загнусь. Не выберусь я, Степаныч.
- Ну почему ты не выберешься? Погоди немного. Уже, наверное, часов шесть. Когда тут выпускают-то?
Марванов вроде и не слышал его. Он принялся раскачиваться, будто поклоны отбивал, иногда резко встряхивая головой, словно желая взболтать ее содержимое.
- Чего ты мотаешься, как болван? - сказал Шкарин раздраженно.
- Хреново мне, Степаныч. Не выцарапаться мне.
- Вот заладил! Нечего было пить тогда.
- Да ведь я и не хотел, в отчаянье простонал Матофей. - Я уж сколько месяцев не пил. Даже пиво в рот не брал. Нельзя мне пить, Степаныч. Нельзя мне пить, - повторил, как заклятие. - Я же дочку пошел вчера с днем рожденья поздравить. Подарок купил. Сандалики купил. Ты мне денег давал. А они, сволочи, даже в дом не пустили.
- И ты напился.
- Напился. А пить-то нельзя! Я еще вчера спохватился. Еще когда не забалдел. Испугался. Ну, думаю, пошло опять. Побежал в больницу, к Михайловой. Знаешь, психиатр наш районный. А она меня в трубочку дуть заставила. Я, говорю, загибаюсь, а она: придешь трезвый.
- Так ты чего хотел-то, что к ней побежал?
- Думал, она меня в дурдом отправит. Мне бы, дураку, сразу к ней, а я сначала клюнул с горя.
- Так ты от алкоголя лечиться, что ли, собрался?
- Да нет, как ты не понимаешь! В психушку я хотел. Знаешь, лечь на дно, переждать. Вымотала меня эта паскудная жизнь.
- Нашел тоже, где переждать, экая обитель - дурдом.
- А что дурдом? Я был там. Там я человеком был! Меня уважали. Там врач - такая женщина! - она по полчаса со мной беседовала. Выслушает все, не перебьет. Исповедоваться перед ней хотелось. И я исповедовался. А ты говоришь - дурдом.
- А как ты попал туда?
- Попал-то как paз по пьяному делу. В наркологии мест не было, ну меня к психам и положили. Так я, когда оклемался, уходить не хотел.
- А сейчас что, тоже думаешь, в наркологии мест нет?
- Да не надо мне в наркологию. Я к психам хочу.
- Кто ж тебя к ним положит?
- Э, запросто. Психиатрия - это такая штука... Я могу закосить - ни один профессор не догадается, что дуру гоню. Хочешь, научу?
- Зачем это?
- Пригодится, Степаныч. Переждать лихолетье. Я же вижу, как тебе трудно живется. Ты вот как здесь оказался? Тоже с горя принял? И кто это тебя так? Неужели менты? - Шкарин угрюмо молчал.
- Надо передышку сделать, - продолжал Матофей. - Надо просто иногда уйти в мир иной от всей этой суеты. Я бы в монастырь подался, да без веры… К тому же, в монастыре работа каторжная, молитвы и одни мужики - тоска. А тут... тоже монастырь, тут тоже душу лечат. Красивые женщины душу лечат.
- А что, там нет санитаров, которые морду бьют? Я где-то читал про психушку.
- Ну, санитары тоже, конечно, есть, но там больше санитарки. Хуже, если уголовникам на глаз попадешь. Есть там такие, от суда прячутся. Тоже дуру гонят. Как Леха Леваков. Эти права качают. От них держись подальше, и все будет нормально. Эх, мне бы только оклематься, да, боюсь, не выберусь на сей раз. Сейчас еще ничего. Скверно потом будет, через час-полтора - я себя знаю.
- Ну, через час мы уже на воле будем, что-нибудь придумаем, найдем что-нибудь.
- Что, похмеляться? Если похмелюсь, опять все пойдет сначала. Я говорил, я уже лечился от этого дела. Два раза. И все без толку. Это ведь у нас наследственное. Проклятое семейство! Папуля родненький - хороший был мужик, умница мужик, хоть и необразованный, четыре класса всего, но такой был!.. До сих пор соседи вспоминают. А любил я его! И он меня любил. Больше всех. Нас у него шестеро было. Так он говорил: я – это всем остальным – я, говорил, Витькину голову – это мою – на все ваши не променяю. Ну, и баловал он меня… А чем баловать-то? Тем, что сам любишь. Тогда ведь с пьянством не боролись. Башка трещит с похмелья – иди на больничный, оклемайся. Я еще в школу не ходил, а уж кружку пива одним духом выпивал. Да и в водочке толк понимал. Пей, сын, говорил папаша, не за столбом, а за столом. Вот и… В общем, все шестеро – три сестры и нас трое охламонов – кто раньше, кто потом – все спились к чертовой бабушке. Оставил, в общем, батюшка наследство…
- Эй, вы там, наследники из Калькутты! – раздался вдруг хриплый, грубый голос, и в углу поднялась круглая, как шар, бритая голова. – Закройте свои хлеборезки, дайте поспать.
- Ах, простите, что мы ваш чуткий сон потревожили, - съязвил Шкарин, хотя и понимал, что надо было извиниться. А ну их всех! Дайте отоспаться. Нашли санаторий. Раздражение переполняло его, и он еще хотел что-то добавить, но тут лысый поднялся во весь рост и пошел меж лежащими телами.
- Сейчас я тебя потревожу, - прорычал он угрожающе, но в эту минуту в комнату вошел долговязый сержант и, включив свет, на мгновение ослепивший Шкарина, зычно крикнул:
- Подъем! – выдержал паузу и с удовольствием прибавил: - граждане алканавты! Выходи получать барахло!
Прозрев, Шкарин посмотрел на лысого. Тот истуканом застыл в проходе, обеими руками пытаясь прикрыть срам, охватив при этом огромное, тугое брюхо. Шкарин засмеялся и пошел к выходу.
* * *
- Проверьте, все ли ваши вещи тут, - дежурный капитан придвинул груду вещей, вынутых ночью из карманов Шкарина. – Из денег, что были у вас, тридцать рублей мы изъяли – штраф. Вот квитанция.
- За что это с меня такой штраф? – изумился Шкарин.
- Как за что? Видишь, написано: за услуги медвытрезвителя. Ты у нас ночевал?
- Я к вам не напрашивался. И прошу вас не тыкать.
- Че-го? – капитан потянулся, чтобы задержать вещи Шкарина, но тот поспешно сгрудил их, стал рассовывать по карманам.
- Так-то вот, - щурил глаза капитан. – К нам сюда никто не просится, приходится самим услуги предлагать. И будь доволен, что легко отделался. Легким, так сказать, испугом. Могло быть и хуже.
- Спасибо вам. Низкий вам поклон, - Шкарин поклонился, потрогав при этом заплывший глаз. – Но это не последняя наша встреча, будьте уверены. В следующий раз поговорим у прокурора.
- Ай-ай! Напугал! – ерничал капитан. – Иди уж, пока суток на десять не определили.
Шкарин вышел под насупившееся слоистыми облаками небо, вдруг ощутив, как ушли из него праведный гнев и решимость добиваться справедливости. Оставались лишь гулкая опустошенность внутри да жестокий стыд. Он представил себе, как будет через весь город добираться домой, как будут взирать на него прохожие…
На работу они уже опоздали. Не предъявлять же в оправдание эту бумагу за ночлег в вытрезвиловке. Там, лежа на топчане, он представлял, как прямо отсюда пойдет в прокуратуру, как расскажет все, как… Только какая сейчас прокуратура? Он с отвращением смотрел на свою мятую, мокрую одежду. Да к тому же надо еще у врача справку взять, что пьяным не был…
- Ты проводишь меня? – прервал его раздумья вышедший следом Матофей. Шкарин глянул на приятеля и оторопел: с Матофеем что-то происходило. У него тряслась голова, на лице, сменяя одна другую, появлялись странные гримасы, словно он дразнил кого-то. Ноги его не шли, а вихляли, выгибаясь в разные стороны, словно резиновые.
- Может, вернемся? – предложил Шкарин. – Там ведь врач есть.
- Нет, не надо, - промычал Матофей умоляюще. – Ты меня к сестре отведи, в слободку. Тут близко, за мостом. Она меня в больницу увезет.
Шкарин невольно глянул в сторону моста. Вспомнилось все, что случилось с ним ночью. Неужто это было?! – ужаснулся он и вновь повернулся к Марванову – вот оно, подтверждение. Он подхватил Матофея под руку, прижал к себе и решительно зашагал к мосту.
- Ге-на-а! – вдруг остановил его отчаянный женский крик. Он обернулся. Мимо каменного забора вытрезвителя, спотыкаясь на вздувшемся асфальте, в развевающемся плаще, с непокрытой головой бежала Галина.
- Ну что ты кричишь? – упредил он ее, не позволяя разглядывать себя, не желая выслушивать ее сострадания. – Помоги-ка. Плохо мужику.
Марванов совсем обмяк. Лицо его странно набрякло, глаза смотрели будто внутрь.
- Как чувствуешь себя, Виктор? – Шкарин почти кричал, словно хотел пробудить Матофея ото сна. Тот не реагировал. Галина подхватила его с другой стороны, но смотрела при этом в лицо Геннадия.
- Черт! Что делать с ним? – Шкарин остановился.
- А куда ты его ведешь?
- Он к сестре просил отвести, в слободку.
- В «скорую» его надо, а не в слободку, - возразила жена. – Где тут телефон?
- Забеги в вытрезвиловку. Наверное, разрешат позвонить.
Галина выпустила руку Матофея и бросилась назад. Шкарин стоял в полной растерянности, глядя в омертвевшее лицо Марванова. Тот вдруг застонал, совсем как там, во сне, потом коротко и резко задышал, раздувая щеки, захрипел и забился в руках Геннадия. Зрачки его закатились под верхние веки, глазницы вспучились белками, и лицо от этого стало похожим на гипсовую маску слепца Гомера.
«Это же эпилепсия», - догадался Геннадий, но что делать, не знал. Хотя он слышал, что тут ничем не поможешь. Надо просто ждать, когда пройдет приступ. Он поискал глазами место посуше и потащил Марванова к старому зданию склада, под стенами которого были видны какие-то деревянные щиты – наверное, крышки подвальных люков.
Матофей тем временем словно окаменел. Ноги его вытянулись, а руки согнулись жесткими крючьями с намертво зажатыми кулаками. На губах выступила желтая пена.
От вытрезвителя уже бежала Галина, следом за ней, в накинутом на белый халат пальто твердо ступала докторша.
- Сделайте что-нибудь, доктор, - попросил Шкарин. – Не умер бы.
- Не умрет, - сказала, подойдя, врачиха уверенно и хладнокровно, даже, как показалось Шкарину, с сожаленьем. – Алкогольная эпилепсия. Сейчас отойдет, - она даже не наклонилась к Матофею, только зыркнула неприязненно на Шкарина и пошла назад, зябко поводя плечами.
- Куда отойдет? – крикнул ей вслед Геннадий. – Может, в мир иной?
Женщина даже не обернулась.
Матофей и в самом деле скоро очнулся. Зрачки его вернулись на место, он часто заморгал и глянул вроде удивленно. Потом торопливо, хоть и с усилием сел, прижавшись к серому, грязному камню и, странно улыбаясь, смотрел по сторонам, будто искал кого.
- Ты знаешь, где сестра-то его живет? – спросила Галина мужа.
- Понятия не имею. Не знаю даже, где он сам обитает. Может, все-таки в больницу его отвезем?
- Куда? В какую? Его же нигде не примут. Давай отвезем пока к нам, а там увидим. Может, оклемается.
- Бежать надо, бежать, - вдруг совершенно отчетливо произнес Матофей.
Шкарин с женой недоуменно переглянулись.
- Я завтра новые куплю, - сказал Марванов, поднял руку, будто хотел отереть пот со лба, и тут же повалился набок, выгнулся тугою дугой, резко выпрямился, повернувшись на спину, выгнулся еще раз и, медленно вытянувшись, замер…