Борьба с алкоголизмом была в самом разгаре.
На дворе стояли 1980-е, заканчивался апрель – Иван тогда еще под стол пешком ходил. К майским праздникам народ ждал завоза алкоголя: вина и водки. Завозили, на глазок, из расчёта по бутылке того и того в одни рабочие руки. И если бабы еще могли как-то там говорить между собой шепотом, что такая раздача бухла – норма, то мужиков смехотворные – пипеточные – дозы не то, чтобы не удовлетворяли, но и попросту оскорбляли до глубины рабочей души честного труженика.
Все коллективные письма наверх с просьбой увеличить норму выдачи алкоголя населению не давали никакого эффекта.
Новым коммунистам, которые в 1990-е со свистом разграбили страну, было плевать на народ. Тем более что Минеральный Мудак всё ещё был уверен в эффективности своей гестаповской затеи. Да и пьяный народ был куда опаснее голодной и пассивной биомассы.
Это сегодня людишек выгоднее спаивать, ибо новое – постсоветское – поколение не может знать истинного быта и жизни той страны, и вынуждено с покорностью стада баранов слушать русофобские байки о Великой стране, льющиеся из ведущих СМИ. Рупоров пропаганды было настолько много, что даже всходы правды, взрастающие, как правило, в Интернете, быстро загибались в зловонном потоке лжи и манипуляций. Правдорубов же, пытающихся спасти Родину от клеветников, поднимали на смех, признавая либо сумасшедшими троллями, либо – экстремистами.
За это уже сажали.
Тогда же люди помнили хорошую жизнь и Великие победы.
Да и та жизнь – даже в гнилые 1980-е, с пустыми полками магазинов и отсутствием алкоголя, как плодом перестроечной деятельности предателей-реформаторов, была несомненно лучше нынешнего покорного рабства десятков миллионов людей, давно и беспросветно живущих за чертой бедности, вкалывая, фактически, за примитивную еду и конуру.
Хижина дяди Тома отдыхает.
Многие сегодня работали даже не за еду, а за воду.
Арифметика проста: литровая бутылка стоит доллар, так что, получая триста баксов в месяц, можно было смело выпивать свои десять литров в день. Не бойтесь, - это не много: зато у вас в желудке постоянно будет присутствовать ложное, но вполне правдоподобное ощущение сытости, так что, силами Господними и патриарха Гундяева, вы протяните ещё один день.
Те же люди, в отличие от сегодняшнего инертного и аполитичного быдла, выпив, могли взять в руки оружие, и повторить настоящий русский бунт, который все никак не охватит сегодняшнюю Россию, несмотря на то, что люди в ней живут хуже скотов.
В 1980-е еще не так стары были ветераны, не говоря уже о миллионах детей войны, и их детей тоже – молодых и сильных.
Подогревшись алкоголем, весь этот народ мог восстать. Без алкоголя же мужики хирели. Травились разной дрянью, и активно мёрли.
Короче, были не готовы к великой борьбе.
Как вы понимаете, всё это было только на руку Кремлю.
Только вот народ, осерчав без водки и других вкусностей, начинал волноваться, словно море в шторм, грозясь вот-вот выйти из берегов и снести всё к чертовой матери – и правых, и виноватых, и просто бедолаг, попавших под каток революции.
Апрель стремительно заканчивался, а алкоголя всё не было. Ситуация в городе накалялась с каждым сухим днём. Милиция была поднята на уши, готовясь, в случае чего, схлестнуться с восставшими в трезвом безумии массами, а чиновники слали в Москву телеграмму за телеграммой, рапортуя о растущем недовольстве среди людей, дабы хоть как-то снять с себя ответственность за гипотетический и очень вероятный социальный взрыв.
Дескать, мы же вас предупреждали.
Гуляя по району, Иван частенько натыкался на пьянствующих подручными средствами – одеколоном, жидкостью для мойки окон, всем, что содержало спирт, - мужиков.
Некоторые из них, находясь в наполовину неадекватном состоянии, сидели прямо на траве, прислонившись могучими спинами к холодным каменным забором граничащей с их двором школой.
Кому повезло достать самогон (а тогда за это сажали, так что торговля из-под полы шла не так бойко, как хотелось бы, и достать более-менее нормальную выпивку было так же непросто, как сегодня пробить качественный камень, или чистый порошок) – бухал его, спрятавшись дома, на кухне, занавесив шторы, боясь даже не милиции, а завистников, готовых убить за пол-литра беленькой.
Остальные же…
Короче, если кто-то думает, что «Москва – Петушки» - нереальный трэш, то вы глубоко ошибаетесь…
Напившись, мужики падали там же – на лавочках, прямо на землю…
Иногда их увозили в вытрезвители, но они и так были переполнены, так что брали только тех, с кого можно было что-то взять, а всякая рвань и срань так и оставалась в исходных позах, в ожидании знакомых-родственников, способных убрать тело от греха подальше.
Кому-то же было суждено встречать очередной рассвет на поле боя. Их никто не ждал и не искал.
Многие не просыпались, отравившись очередным «коктейлем» и самопалом.
Смертность по стране тогда вообще подскочила, так что борьба с пьянством, проводимая властью, обернулась истинным геноцидом русского народа, в первую очередь – фронтовиков, по сути, последних свидетелей величия России.
А вы как хотели?..
Горби занимался геноцидом русских с упорством тупого барана и одержимостью маньяка-фашиста, воплощая в жизнь мечту Фюрера…
Когда градус волнения поднялся до критической отметки, и власти уже подумывали подогнать с ближайшей воинской части пару танков и батальон автоматчиков с собаками, которых использовали для усмирения бунтов на зоне, находящейся в тридцати километрах от города, пришла телеграмма из Москвы: «Ждите завтра».
Фуры с алкоголем встречали ночью под присмотром КГБ.
Плюс – автобус с солдатами.
В случае провокаций был приказ стрелять на поражение.
Алкоголь в нынешней уже взрывоопасной ситуации был грузом государственной важности.
Присутствие ребят из КГБ очень огорчило местных чиновников: они собирались прибрать со старта как минимум половину груза, остальную отдать народу, чтобы выпустить пар, а потом, когда ситуация немного поутихнет, а аппетит разыграется, продавать закупленный алкоголь по тройной цене через беспроводную народную социальную сеть.
Однако за это, как за мародерство на войне, предполагался расстрел на месте.
Шутить с этими ребятами было опасно: они не только одевались как Тимоти Далтон, и знали по два-три иностранных языка, но и, ко всему прочему, без сожаления железной рукой уничтожая мразей, паразитирующих на коммунизме и народе, справедливо считая, что чем больше уродов они замочат, тем будет лучше.
Для всех!
Именно на таких самоотверженных героях еще кое-как и держалась страна.
Не воевавшие, но находящиеся в то время в достаточно зрелом возрасте, чтобы прочувствовать войну, и извлечь из нее уроки, - сформировавшиеся в те годы в настоящих мужиков, они рьяно служили стране, прекрасно понимая, что она разваливается из-за таких тварей, как Горби, грохнуть которого, увы, у них не было возможности.
Это был уже другой уровень.
Словно самураи, они просыпались каждое утро с мыслью о грядущей смерти, одухотворенно глядя опасности в лицо, неся на своих плечах идеалы Великих Отцов. Они и не могли действовать иначе, потому что в случае предательства настоящему офицеру следовало палить себе в висок.
Или тебе прострелят затылок.
Таких же уродов, как чиновники-ворюги, они бы замочили с нескрываемым удовольствием, осознавая благородность своих действий.
Под покровом ночи алкоголь выгрузили из машин на заднем дворе центрального гастронома.
«Не нравится мне эта идея, быть беде», - дрожа на ветру, сказал директор гастронома.
Офицер КГБ, старший в группе из четырех человек, хмуро глянул на него, и закурил «Космос».
«Нельзя за раз все сразу, да еще и хранить в одном месте», - продолжал причитать тот, похоже, забыв, что его паникерство сейчас фиксируют.
Офицер КГБ продолжал курить, не произнося ни слова, но слушая.
«Быть беде», - повёл своим грузным телом директор.
«Я смотрю, ты тут хорошо устроился», - сухо сказал московский гость.
Докурив сигарету, он бросил окурок в освещенный фарами «Волги» яркий круг света, и растёр его по потрескавшемуся асфальту кожаным ботинком.
Поправив широкополую шляпу, он вопросительно взглянул на паникёра: тот стоял ошарашенный, будто враз протрезвев, и поняв, что наговорил лишнего.
«Я всё сделаю», - он энергично закивал маленькой головой, быстро вытер вспотевшие ладони о добротный шерстяной пиджак, и потянулся к дорогому московскому гостю, желая схватить его за руку и облобызать перста, но тот лишь брезгливо отвернулся, сделав шаг в сторону.
Хотя, в данной ситуации директор гастронома был по-своему прав: заведённый до упора народ, узнав об алкоголем, мог смести всё к чертовой матери.
В эпоху гласности нынешние звездуны ТВ и прочие лже-эксперты, с щенячьей радостью лижущие накаченные ботексом ягодицы Владимира Владимировича, или лаская перевозбужденный Twitter Дмитрия Анатольевича, создавая помимо дегенеративных телешоу и лживых новостей иллюзию политической борьбы для тупеющей биомассы, бегали четверть века назад по России, словно крысы, поднимая за счет западных фондов и прочих врагов на поверхность дерьмо – явное и мнимое, - дестабилизируя ситуацию, раздрачивая и без них озверевший народ, - стремительно формируя пятую колонну и заражая людей безумием.
По телевизору частенько показывали то, о чем раньше замалчивали, дабы не нагнетать обстановку и не злить лишний раз людей.
Показывали, например, как толпа берет штурмом очередную точку с алкоголем.
Да, гласность. Да, показали. Все увидели, и что? Правильно, стали повторять, в результате чего количество алкогольных погромов стало стремительно расти.
Внимание, вопрос: так зачем вообще нужно было поднимать эту тему?
Примерно таких, даже более масштабных волнений и опасался директор, зная, что к гастроному придет куда больше людей, чем в том сюжете.
Одним штурмом гастронома это могло и не кончиться.
Только вот, все эти «если» да «кабы» были для примитивных, склонных рефлексировать людишек, ребята же из КГБ всегда работали по чётким директивам, поэтому и работали они как часы, а не как все.
Старший группы махнул рукой своим младшим по званию, да и по возрасту – оба были черны словно смоль, в то время как его голова уже давно покрылась сединой, - товарищам, курившим поодаль с командиром спецгруппы солдат, экспедирующих груз.
Они дружно отдали ему под поля элегантных шляп.
Конечно, не таких шикарных, как у него: такой фасон носил еще сам Андрей Андреевич Громыко, - это была истинная, проверенная холодной войной классика.
Он коротко пробарабанил костяшками по боковому стеклу «Волги»: задремавший на минутку водитель приосанился и заморгал, быстро опуская стекло.
«Ты езжай, поспи. Завтра к десяти утра тут нужно быть», - сказал ему офицер КГБ.
«А вы?» - спросил водитель.
«Я прогуляюсь», - ответил он.
Мигнув фарами, машина выехала с заднего двора, и растворилась во тьме.
«Всё, разгрузили», - подбежал к нему запыхавшийся директор.
Даже не взглянув в его сторону, офицер КГБ подошел к своим товарищам и командиру солдат.
«Склад – под охрану. Я буду за полчаса – в 9-30. До этого никого не пускать», - он глянул на продолжающего таращиться на них директора гастронома. – «Даже этого», - кивнул он.
«Так точно», - усатый командир отдал ему честь.
«Идите в магазин, раскладушки прямо там поставили. Ключи у вас есть», - сказал старший группы своим подчиненным.
Попрощавшись, он неспешно, с удовольствием вдыхая прохладный весенний воздух, вышел на улицу.
Город спал.
Он оглянулся – ни одного светящегося окна.
«Значит, всё в порядке», - подумал он с чувством глубокого удовлетворения, достал из внутреннего кармана сталинскую трубку и кусочек афганского гашиша.
Раскрошив камень, он прикрыл глаза и глубоко вдохнул вкусный дым.
«Вот так, творишь добро, и никто даже не помянёт, как звали», - с грустью подумал он, чувствуя, как его накрывает теплая волна прихода.
Слухам свойственно рождаться из пустоты, и молниеносно разноситься повсюду. Неизвестно, кто рассказал народу, что в город завезли алкоголь и где его прячут, но уже в шесть утра у гастронома начала расти толпа. А к восьми – за два часа до открытия – площадь напротив центрального входа была заполнена людьми, которых по самым скромным оценкам было не менее тысячи человек.
И мужики продолжали подтягиваться, сурово глядя перед собой, готовясь к осаде.
Ребята из КГБ проснулись как по команде, едва заслышав голоса идущей толпы.
Мужики хоть и вели себя спокойно, но находились в том состоянии, когда было достаточно одной искры, чтобы народный гнев, накопленный в достатке каждым из этих несчастных обманутых работяг, вспыхнул огненным кулаком и обрушился на головы поработителей и душегубов, посмевших отобрать у них всё – даже возможность спокойно сообразить на троих.
Не сговариваясь, офицеры КГБ накинули пиджаки и, на всякий случай, перезарядили «Векторы».
Если придется стрелять – лучше делать это наверняка: рациональнее снести несколько горячих голов, и остановить людскую стихию, чем ждать, пока она разорвёт тебя на куски, а потом сожрёт сама себя.
Огромные витрины были занавешены коричневыми полотнами штор, не давая возможности находящимся снаружи видеть, что происходит внутри, и даже не пропуская солнечный свет, так что ребята были вынуждены подсвечивать себе одинаковыми японскими Casio в практически полной темноте.
Один из них осторожно отодвинул кусок плотной ткани, и выглянул: за играющими в лучах восходящего Солнца бликами стеклами буквально в тридцати метрах от них топтались на месте мужики, думая, что делать, и всё ещё не решаясь брать гастроном штурмом.
«Если они рванут – нам конец, прорвутся», - сказал он своему товарищу с тревогой.
Толпа загудела, взвешивая своим коллективным разумом все варианты развития ситуации.
Кто-то предложил проверить через задний двор, но вход туда был перекрыт высоким металлическим забором, который после того, как все разъехались, директор гастронома предусмотрительно запер.
Чтобы прорваться к гастроному с тыльной стороны, пришлось бы демонтировать забор, а для этого у них не было времени.
«Нужно выйти, показать, что мы тут. Тогда не посмеют», - он быстро закрыл окно полотном и подошел к двери, принявшись возиться с замком.
Через секунду молодой офицер вышел на порог гастронома.
Толпа ахнула, растерявшись: одно дело месить директора гастронома или даже ментуру – всё равно тут все про всех всё знали, а совсем другой расклад – нападение на офицера КГБ.
Он улыбнулся, и прикрыл длинной ладонью высокий ясный лоб: на мгновение Солнце ослепило его.
«Товарищи, гастроном скоро откроется, и мы начнём отпускать товар. Выстраивайтесь в очередь», - крикнул он мужикам.
«А вы тут тогда зачем?» - услышал он анонимную ответку, звучащую, впрочем, этим весенним утром настоящим голосом и волью народа.
Он прикинулся, что не услышал.
«А солдаты зачем в город приехали? Сколько вас – из КГБ?» - невидимые ему голоса перебивали друг друга, повышая тон.
Пульсируя, толпа приблизилась еще на пару метров.
Кто-то торжественно запел:
Что же ты делаешь, водочка с нами?
Теперь мы не люди, теперь мы зверье.
В очередях мы днями, и ночами,
Стоим и звереем,- достать бы ее!
Офицер КГБ коснулся пальцами рукоятки пистолета, прицениваясь, кому бы снести голову, если мужики пойдут в атаку.
Тем временем, его товарищ, оставшийся в гастрономе, начинал серьезно волноваться, понимая, что если раздастся хоть один выстрел, толпа может пойти не только назад, но и вперед, да и солдаты на заднем дворе не станут разбираться, и положат тут десятки, если не сотни людей.
«Наверняка, они уже поднялись и ждут по ту сторону забора, готовясь нашпиговать толпу свинцом. Начнётся гражданская война. Погибнут люди. Полетят погоны и головы. Это же вышка», - с ужасом подумал он, и быстро вышел на крыльцо, тронув товарища за локоть.
Тот с тревогой глянул на него.
«Не стреляй», - сказал он ему беззвучно, губами.
«Есть приказ», - зашептал он.
«Это будет началом конца, ты что, не понимаешь?» - он едва не сорвался, произнеся это чуть громче, чем следовало.
Молодой офицер испуганно глянул на мужиков.
Те продолжали приближаться, тяжело дыша и хмуро глядя на непрошенных московских госте из-под густых бровей и непослушных – у многих уже седых – шевелюр.
Толпа зарычала:
Забыли мы дом, забыли Россию.
У нас в головах свербит лишь одно...
И пусть отстоим, отсидим мы полжизни!
Получим заветную водочку, силой возьмем!
«Назад», - сказал парень своему товарищу, и потащил его обратно в гастроном.
Но, было поздно: нервы у молодого офицера сдали, он выхватил ствол и направил его в толпу, целясь в одну из сотен приближающихся к нему голов, рычащих в предвкушении добычи мужиков.
Между ними было метров десять – не больше.
«Толпа накроет нас через пару секунд», - подумал он, готовясь разнести голову одному из мужиков, и пятясь назад.
Народ сделал еще один синхронный шаг и замер, будто готовясь прыгать.
Он прицелился, положив палец на курок: лица – молодые и старые, лысые и лохматые, тонкие и круглые – крутились перед ним ярко освещенные Солнцем, словно карусель в парке аттракционов.
Раздался выстрел.
Толпа вздрогнула, и замерла.
Молодой офицер продолжал целиться, так и не нажав на курок.
Громко выдохнув, мужики дружно повернули головы направо, где рядом с воротами, ведущими к складу, стоял старший офицер КГБ, держа в одной руке пачку «Космоса», а в другой – наградной ствол Beretta, взведённый в небо, словно ракета.
«Товарищи, просьба сохранять спокойствие», - громко сказал он, закуривая сигарету.
Ворота открылись, и оттуда выбежали солдаты с автоматами наперевес.
Офицер КГБ взглянул на часы.
«По просьбе трудящихся, сегодня мы открываемся в 9-00!» - сказал он.
«Ура-а!» - затянули мужики, после секундного переваривания информации.
Народ начал быстро трансформироваться в очередь. Кто-то с кем-то сцепился, кого-то начали бить. Отовсюду разносились споры и взаимные упрёки.
«Не вмешиваться. Сами разберутся», - приказал начальник КГБ.
И, действительно, буквально через несколько минут, отсеяв несознательные элементы, и наведя порядок в своих рядах, мужики выстроились в более-менее стройную очередь, принявшись смиренно ждать.
До открытия гастронома было еще немало времени, однако общее настроение очереди было вполне благодушным: народ предвкушал.
Из-за угла гастронома, громко рыча, выехала раритетная «Чайка» директора гастронома, откуда, едва водитель остановил автомобиль, вылез он сам, испуганно оглядываясь, и вытирая рукавом пиджака со лба испарину.
«Вы, как всегда, все пропускаете», - холодно сказал ему офицер КГБ.
«Почему же, как всегда?..» - попытался, было, возмутиться директор, но вовремя осекся и испуганно попятился назад.
Офицер КГБ прищурился, и повернулся к мужикам.
«А что скажет трудовой народ?» - спросил он у них.
«В ****у его!» - крикнули сзади.
«Мочить!» - отозвался кто-то.
«Расстрелять суку!» - заревели мужики.
Он улыбнулся.
«Вот, видишь: на «Чайке» ездишь с водителем, народ серчаешь. А народ у нас кто?» - спросил он директора гастронома.
«Кто?» - перепугано переспросил тот.
«Единственный источник советской власти. Стыдно не знать, товарищ», - хмуро сказал офицер КГБ, и кивнул своим ребятам.
Те быстро подхватили директора под руки, и потащили на задний двор гастронома.
Выйдя из состояния прострации, и поняв, что с ним сейчас будут делать, он задергался и завизжал, словно свинья.
Ребята из КГБ и директор гастронома исчезли за воротами: еще несколько секунд был слышен его пронзительный вой, а потом прозвучал выстрел, за которым последовала оглушительная тишина.
Через минуту появились молодые офицеры.
«Сурово вы с ним», - прервал тишину командир военной группы.
«У меня приказ обеспечить порядок», - ответил ему начальник группы КГБ.
К гастроному подошли продавщицы.
«Чего народ задерживать? Открываемся!» - скомандовал офицер КГБ.
Мужики довольно загудели и мирно, не толкаясь и даже не ругаясь, потянулись за своей нормой.
«Вот и славно», - прищурился офицер КГБ, доставая курево…
О том, как убили отца, Иван вспоминал регулярно, так что очередная порция болезненного трипа в детство, сочащегося из подсознания, не была для него шокирующей неожиданностью.
К своему несчастью Иван помнил всё.
В полночь отцу позвонили.
Они как раз начинали приготовления ко сну: родители смотрели «До и после полуночи». Иван же, пользуясь моментом, притаившись, дабы не привлекать внимание отца и матери, тихонечко хоботился у себя в комнате с коробкой «Конструктора № 1», пытаясь собрать из кусков железа изображенный в инструкции вертолет: и это был отнюдь не cделанный для умственно отсталых детей Lego.
Ночной звонок прозвучал неожиданно и даже тревожно: просто так в такое время не звонили. Иван осторожно выглянул в прихожую, где находился аппарат: родители стояли к нему боком, не замечая не спящего в столь поздний час сына.
Телефон продолжал оглушительно разрываться.
«Кто это?» - испуганно спросила мать.
«Почем я знаю», - ответил ей отец, и взял трубку. – «Да, слушаю», - сказал он сипло, чужим голосом, должно быть специально, чтобы, в случае чего, его не смогли спалить вот так просто – со старта.
Повисла пауза. Отец напряженно слушал. До Ивана с матерью доносилось лишь неразборчивое, едва слышное бормотание. На том конце провода говорили секунд десять, но для каждого из них этот короткий эпизод растянулся во времени, словно хорошо разжеванная, липнущая к пальцам жвачка, которую ты тянешь-тянешь, а она всё не заканчивается…
«Ты уверен?» - спросил, наконец, отец, прервав своё молчание.
У Ивана и матери отлегло: он обращался к невидимому собеседнику по простецки – на ты, - будто давно знал его, и это уже было неплохо.
«Хорошо», - он коротко кивнул, и положил трубку.
Отец повернулся, глянул на мать и, вдруг, совершенно неожиданно широко и искренне улыбнулся.
«Везут!» - торжественно молвил он, глядя на жену радостно.
«Что везут?» - спросила она, всё ещё напуганная, и не понимающая этой вспышки радости.
«Водку и вино. Из Москвы!» - отец поднял указательный палец вверх, зачем-то указывая в залитый соседями – весь в разводах – потолок.
Мать Ивана ничего не ответила.
«Глупенькая ты моя!» - расхохотался отец, обнял её, и принялся кружить по коридору под невидимую музыку в безумном вальсе, цепляя плечами и локтями вешалку, холодильник и стойку с телефоном.
«Ушибешь ведь, дурак!» - вскрикнула мать, но тут же рассмеялась.
Иван почувствовал, что и сам улыбается: и, вот, уже через секунду он хохотал вместе с родителями.
Наконец, они прекратили свои безумные танцы, и кое-как успокоились, угомонив безудержное веселье.
«А ты чего не спишь?» - спросил его отец, скорчив смешную рожицу.
Иван прыснул со смеху.
«Так кто звонил?» - придя в себя, спросила мать.
«Витька - мясник. Говорит, ночью в город привезут водку и вино. По своим каналам узнал. Информация – стопроцентная. Только вот, жаль, другие тоже знаю. Так что нужно вставать с рассветом и идти занимать очередь», - сказал он.
Жена ничего не ответила.
«В руки будут по две бутылки давать. Так что вместе пойдем», - сказал он.
«Алкаш чёртов», - нахмурилась она, и сделала шаг к Ивану.
Он отшатнулся, и прыгнул к себе в кровать.
«Тебе ремня дать?» - спросила она его грозно, стараясь переключиться с мужа на сына.
«Давайте спать, товарищи. Завтра рано вставать. Если в руки идет пайка, значит, у нас будет четыре руки», - подмигнул ему отец.
Крошеный черно-белый телевизор у него в комнате беззвучно показывал новости: снова крутили разную гадость.
Делать плохие новости было хорошим тоном.
Их количество стремительно росло вместе с общим количеством дерьма в жизни миллионов советских людей, которые теряли не только какие-то материальные блага, но и смысл жизни, что было куда страшнее.
Мать выключила телевизор.
«Я с тобой не пойду», - сказала она мужу.
«Ты чего это?» - удивился он.
«Не пойду, и всё», - ее голос прозвучал до жути холодно.
Иван почувствовал, как по его спине побежали мурашки.
Ему снова стало страшно.
У отца давно были проблемы с алкоголем.
Раньше он даже бил мать.
Тихонько, чтобы не видела бабушка.
За их конфликтами, доходящими до крика и рукоприкладства, частенько наблюдал Иван – ещё совсем крошечный.
Всё проходило по стандартной схеме: мать ждала отца до полуночи, после чего он заявлялся пьяный, и начинал шуметь; она же, вместо того, чтобы промолчать, начинала отвечать ему и провоцировать, потом шли слезы, мат и разговоры на повышенных тонах, и вдруг отец залепил ей в ухо, да так, что мать упала, ударившись головой о подоконник, переворачивая горшки с кактусами, и отключилась.
Тогда, прячась за дверью, заглядывая в щелочку, обмочившись, Иван думал, что мать – мертва, и сейчас отец грохнет и его.
Он тихо закричал, давясь собственным ужасом, застрявшим в горле, отчего изо рта у него потекла пена.
Отец быстро глянул на Ивана.
Бабушка была на даче, помочь ему было некому.
Иван почувствовал, как его колготки сзади наполняются мягким теплом, и захрипел от отчаяния.
«Ты, того, заткнись», - принялся заикаться отец.
Он сделал шаг к сыну, тот пошатнулся и шлепнулся на попу, вдыхая отвратительный едкий запах собственных экскрементов, проваливаясь в ночной кошмар, в котором отец бесконечно долго избивал и расчленял его огромным кинжалом - как у бравых джигитов в кино.
К своему счастью, Иван был еще слишком мал, и перенесенные потрясения вылились для него в тотальный обрыв памяти и горячку, с которой он пролежал два дня, лишь иногда выпивая немного чаю, проводя большую часть времени в полубреде, который иногда заканчивался глубокими провалами, и он снова засыпал и больше не видел сны, только мрак, окутывающий его с головы до пят.
Когда Иван очнулся, события того вечера стали для него чем-то вроде черной дыры, в которой не было видно ничего, кроме тьмы.
С матерью тоже всё было нормально, не считая синяка под левым глазом. Она объяснила Ивану, что ударилась о кухонную полочку.
Он не стал спорить.
Только вот её нехитрая легенда не прокатила, когда на улице её тормознул их новый участковый – ещё молоденький Виктор Фёдорович.
Проявив принципиальность, он зашел к ним в гости, держа мать под локоть.
Была суббота, отец сидел на кухне и пил пиво. Когда участковый предъявил ему свои аргументы, он бросил ему что-то невразумительное, встал и вышел.
А что он должен был говорить?
Срок из гипотетической возможности стал для него вполне реальной перспективой.
Мать тут же перехватила инициативу, и прижала мужа к ногтю, пригрозив, что если он продолжит свои пьяные кутежи, она засадит его за решетку, и глазом не моргнёт.
К своему счастью, отец понял, что она не шутит, и сразу как-то поостыл и успокоился.
Для их семьи антиалкогольная кампания подоспела очень даже кстати.
Только вот майские – это майские, тут без бухла – никак.
«Ты же сама говорила, что на праздники нужен алкоголь. Сама ждала», - сказал отец хмуро.
«Ждала, а теперь не хочу. И не пойду», - ответила мать.
Он задумался.
«Тогда я Ивана возьму. Да, Вань?» - отец подмигнул ему.
Ивану было интересно и немного страшновато одновременно.
«Это же ребёнок», - зашипела мать.
«И, что? Дадут, как миленькие», - попытался обнять ее отец, но она отстранилась.
Она злобно глянула на мужа из-под обрамлённого сединой тонкого высокого лба потомственной крестьянки, с примесью пролетарской мужественности, и скривилась, словно от зубной боли.
«Я тебя засажу», - пообещала она.
Прошел почти год, а она все никак не могла успокоиться, продолжая давление на отца.
«Мама, всё будет хорошо!» - сказал Иван, набравшись смелости, выглядывая из-под одеяла.
Мать его била, и била крепко, так что запросто могла просто так – для профилактики – заехать ему по губам и сейчас, чтобы рот не открывал, - но только не в присутствии отца, поэтому она лишь махнула рукой и вышла из комнаты, остановившись в коридоре.
«Спи, давай», - мать зло посмотрела на Ивана.
«Пошла бы с нами», - подал голос отец.
«Пошел на ***», - сказала мать едва слышно, но Иван все равно услышал.
Она хлопнула дверью.
Ивану стало ужасно стыдно.
Посылать на *** у них – среди пацанов, даже таких мелких – еще дошкольников - было последним делом, и за это били в морду – сразу и без лишних разговоров.
Произнесенные матерью слова буквально резанули его детскую психику.
Он старался не смотреть на отца, лишь слыша, как тот тяжело дышит.
Через секунду он встал и вышел, потушив свет и плотно прикрыв за собой дверь.
Иван напрягся и прислушался, готовый услышать из темноты приглушенную ругань родителей.
Но, было тихо.
Он ждал.
Едва слышно шли настенные часы.
И всё.
Незаметно для себя Иван уснул, и во сне ему явился грядущий Первомай…
Даже повзрослев, и позабыв многое из того, что было с ним в прошлом, Ивану продолжали сниться первомайские парады. Они шли на центральную улицу с утра пораньше, вместе с ними туда стекались, казалось, все жители города – нарядно одетые, задорные, радостные. Мужчины празднично пахли алкоголем, женщины – духами, а дети дарили свои улыбки, светясь маленькими солнышками, живые сердцем и душой, и абсолютно непорочные разумом.
Все эти ручейки сливались в один поток: Люди – Семьи – Народ.
И вот уже они идут. В шаг и вразнобой - вокруг знамена, музыка, песни и звонкий смех, а сверху над ними – мирное небо и Солнечный круг.
Иван улыбнулся во сне…
Отец разбудил его с рассветом.
Было прохладно: весенний ветерок теребил через отворившуюся настежь форточку тюлевую занавеску. Иван поёжился, и попытался поглубже залезть под одеяло.
«Давай, вставай», - сказал ему отец – уже собранный и одетый.
«Спать хочу», - принялся капризничать Иван.
«Отставить разговоры. Мать разбудишь», - оборвал его отец.
Нехотя, он вылез из кровати, и принялся сонно натягивать шерстяные брюки и кофту.
«Ты голоден?» - спросил его отец.
Он покачал головой.
«Чаю выпьешь?» - не отставал он.
Иван скривился.
«Ладно, пошли», - отец взял его за рукав, и потащил за собой.
В прихожей он быстро зашнуровал ему ботинки, и они вышли.
Идти до центрального гастронома было недолго – минут пятнадцать, или три остановки.
«Будет автобус – подъедем», - сказал отец.
Они прошли мимо остановки. Он глянул вдаль – автобуса не было видно.
Иван задрожал от холода.
«Нужно было чаю выпить. Ничего, сейчас Солнце всё прогреет, так что держись», - сказал ему отец, крепче сжав большой рабочей ладонью его крошечный кулачок.
Оглядевшись вокруг, Иван увидел, что, невзирая на ранний час, в городе было многолюдно. Мужики стекались в сторону гастронома из дворов и переулков. Некоторые шли компаниями, кто-то – поодиночке. Кое-кто тоже был с детьми, но не такими маленькими, как Иван, так что он тут был, пожалуй, самым младшим.
«Нужно поторопиться», - бросил отец, зашагав шире.
Иван с трудом поспевал за ним.
«Уже пронюхали, уроды», - бубнил он себе под нос.
Когда они вышли к гастроному, там уже было многолюдно, но им, чуть потолкавшись и выслушав с дюжину проклятий и оскорблений, удалось прорваться в первые ряды.
Иван видел триумф рабочего класса и трагедию мелочного мещанства, апофеозом которого стал расстрел директора гастронома во всех деталях и подробностях.
Увы, разыгранная драма оказалась лишь предвестником последовавших событий, продолжающих терзать Ивана спустя десятилетия.
Всё было, словно во сне…
Двери гастронома отворились, и мужики стройными колонами начали входить через них в святая святых за положенными им водкой и вином.
Сначала всё было спокойно.
Но, потом…
Иван стоял рядом с отцом уже на лестнице гастронома. Он повернул голову вправо, и увидел офицера КГБ, пристального глядящего прямо ему в глаза.
Он вздрогнул.
«Как тебя зовут?» - спросил он тихо, и его голос был так же холоден, как и снежная седина, искрящаяся в солнечных лучах.
«Ваня», - едва слышно ответил он.
«И сколько тебе лет, Ваня?» - спросил он, не отрывая взгляда, буквально гипнотизируя его.
Иван заворожено молчал.
«В школу ведь еще даже не пошел, верно?» - спросил офицер КГБ, едва заметно шевеля тонкими губами.
«На этот год пойдет», - отозвался его отец.
«Не вас спрашиваю, товарищ», - сказал московский гость, продолжая разглядывать Ивана.
Тот поёжился.
«Еще в школу не ходит, а уже в очередь берёте, товарищ», - сказал он его отцу с укором.
«Извините, гражданин начальник», - попытался отшутиться тот.
Вдруг, из гастронома послышался звук бьющейся тары.
Очередь напряглась, мужики вытянулись в недоумении с тревогой.
Солдаты дружно защелкали предохранителями автоматов, готовясь к бою.
Их командир поднял руку: дескать, подождите.
Молодые офицеры КГБ прервали беседу с их водителем, который приценивался к «Чайке» покойного директора гастронома.
Их начальник заглянул в огромное окно гастронома.
На какое-то мгновение мир, казалось, замер.
«Держи вора!» - вдруг, разрывая время и пространство, пронзительно закричала одна из продавщиц.
Из гастронома донесся недовольный гул мужиков, который в считанные секунды перерос в звериный рёв.
Негодование прошло по очереди, словно электрический заряд.
«Мужики! Бес попутал!» - закричал кто-то отчаянно.
Из гастронома пошла вторая волна агрессии по цепочки от мужика к мужику, и все вдруг стали драться со всеми.
Иван увидел, как его отец что есть силы засадил кому-то в голову кулаком, да так, что бедолага рухнул, словно подкошенный.
«Беги!» - крикнул ему отец.
Но, Иван стоял, словно вкопанный.
Водитель быстро подбежал к начальнику их группы, и передал ему мегафон.
«Товарищи, прошу вас успокоиться!» - сказал он.
Мужики никак не отреагировали, продолжая драться.
«Мы будем вынуждены применить силу», - наставил офицер КГБ.
Над дерущейся толпой вознесся новый рокот народного несогласия.
«Врёшь, не возьмёшь!» - закричали мужики.
Некоторые из них прыгнули на офицеров КГБ и солдат.
«Бей красную падаль!» - раздался чей-то клич.
Солдаты подняли автоматы, офицеры КГБ – «Векторы».
«Открыть огонь на поражение», - равнодушно сказал начальник группы.
«Это ведь люди», - задрожал командир солдат.
Бойцы опустили стволы и в недоумении посмотрели сначала на своего командира, а потом на офицера КГБ, не зная, кого из них слушаться в данной ситуации.
Офицер КГБ быстро достал из-под пиджака Beretta и выстрелил усатому командиру в лоб.
Тот грохнулся на живот – лицом вниз.
«Паникёр тухлый», - с презрением глянул на него начальник группы. – «Открыть огонь на поражение», - повторил он, снося одним выстрелом голову прыгнувшему на него мужику, и укладывая мастерским приемом опытного дзюдоиста на асфальт другого: он быстро выстрелил ему в рот, и вытер рукавом с лица кровь.
Воздух разорвали автоматные очереди и громкие, словно хлопушки, залпы «Векторов».
Иван и офицер КГБ снова встретились глазами. Он быстро глянул на отца: тот сцепился с неизвестным толстяком, пытаясь свалить его с ног.
Офицер КГБ поднял Beretta и направил ствол в его отца.
Иван заплакал.
«Не нужен тебе такой отец», - сказал он, спуская курок.