Лето. Лужок. Прежние жены, любовницы и просто знакомые водят хоровод вокруг Горыныча, сидящего в старинном кресле, доставшемся от деда.
Женщины запевают протяжную песню, вспоминая прошедшие годы и сожалея о былом счастье. Каждая хочет выделиться из хора и обратить внимание на себя, поэтому песня получается плохо, из-за неправильного многоголосья.
Горыныч морщится. Изощренный слух плюс теоретические знания в области акустики не одобряют их самодеятельного пения, и предпочитают живому неотрепетированному звуку - прослушивание музыки, которая запротоколирована на дорожках и треках.
Однако вид женщин, полинявших с годами от дождей и выгоревших местами на солнце, все же пока не сильно раздражает его.
На первый план выдвигается одна из них, наиболее молодая, если сравнивать с остальными и за ноль принять некое «х». Она поворачивается к Горынычу задом, обтянутым светлой материей из брюк и начинает рыться в сумочке, как будто забыла там что-то важное.
Горыныч клюёт на приманку и начинает конкретно таращится на обтянутые дорогой материей части тела.
Остальным обидно, что они не догадались сделать то же самое. И им ничего не остаётся другого, как продолжать водить хоровод, ожидая, что же будет дальше, чем дело кончится и на чём же сердце успокоится.
Чтобы никого не обидеть и не получить в спину причитающихся несправедливых проклятий, Горыныч решает всех одарить прокладками, независимо от возраста.
Пухлые пачки вручаются здесь же - по одной в руки, по предварительно заготовленному списку.
Лица, довольных вниманием к себе женщин, светлеют, потому что ни первых, ни вторых, ни третьих премий не присваивается, и этим актом все чохом приравниваются к общему знаменателю. Продуманная уравниловка не обижает никого и примиряет всех.
Более молодые, не теряя времени зря, начинают подкладывать их куда следует и, почувствовав комфорт, прикидывают, сколько же он может продлиться, согласно проведенным по телевизору испытаниям.
Более пожилые женщины, краснея и смущаясь, решаются попросить, чтобы им поставили хоть автограф на память, прямо на гладкой поверхности изделий.
Горыныч не отказывает никому, автографы так и сыплются из-под его пера. Некоторым он записывает и номер своего мобильного тут же.
Воцаряется полная гармония. Никто не забыт. Ничто не забыто. И всё помнится, как будто было только вчера.
Наступает момент расставания, минута, которую уже давно ожидают обе стороны, так как всем уже порядком надоело делать вид. От этого сильно устают мышцы лица и шеи, и сколько времени понадобится, чтобы восстановить всё это хозяйство потом – неизвестно. Но то, что останутся следы в виде шрамов и рубцов – это гарантировано.
Объятиям и поцелуям нет конца. Перемазанный помадой Горыныч улыбается, довольный результатами своей внешней и внутренней политики, а ветер доволен тем, что можно побезобразничать и побеситься, гоняя по траве прокладки разных цветов и фасонов - и те, которые на каждый день, и те, которые на выходные и праздничные дни.
Шоу утомило нашего героя. Взгляд его рассеян, но также зорок, как прежде, поэтому он сразу замечает прелестное создание, притаившееся в самом углу сценического пространства.
Он благодарит за внимание, но пресекает домогательства единственным проверенным способом - он спасается бегством, благо автомобиль уже залит бензином, заправлен маслом, а накачанные колеса только и ждут того, чтобы отправиться в путь.