***

Лев Топоров

ПРЕДЛОЖЕНИЕ

(Сцены из русской жизни 1881-1883 годов)


1
Долгорукий. 15 декабря 1881

Он, если позволяло время, предпочитал сам просматривать бумаги, поступающие на его имя. Было не по себе, когда он представлял, как его канцеляристы читают письма и документы, касающиеся только его. Но при нехватке времени или появлении усталости он отдавал их на откуп чиновникам, которые разбивали поток бумаг по принадлежности на ручьи, обтекавшие его кабинет, и только один из них с пометами "В собственные руки" струился на его стол.
Вот и сейчас, соскучившись по своей привычке, он велел принести поступившую за день почту. Оглядев упавшую набок стопку пакетов, он сразу обнаружил конверт, который своей чистотой, изяществом, незамятостью говорил о важности и срочности его содержимого. В таком состоянии пакет мог быть доставлен только нарочным. Он потянул конверт за край, при этом с него на пол соскользнул другой, положил его перед собой и убедился, что этот конверт надо вскрывать в первую очередь – он поступил от министра внутренних дел. Деревянным, остро заточенным ножичком он прорезал его, вытащил сложенный лист и развернул.
"Милостивый государь
Князь Владимир Андреевич!
В ожидании имеющих быть в мае будущего года коронационных торжеств в московском Кремле прошу принять меры, предупреждающие …"
Опять о коронации. Царь уже десятый месяц без короны. Первое марта всех напугало – от околоточного до… министра. Не смеем коронацию провести, за каждым углом покусители мерещатся. Хотя, если память ему не изменяет, то Александр II короновался спустя полтора года после восшествия на престол. Но тогда шла Крымская война, было не до торжеств. Впрочем, и сейчас идет война, – как иначе назовешь это противоборство со взрывами, стрельбой и виселицами. Ну что ж, надо дать поручения губернатору и оберполицеймейстеру по подготовке к коронации.
Вскрыл следующий конверт:
"Ваше высокопревосходительство!
Департаментом государственной полиции в полученном мной отношении запрошены сведения по поводу пропечатанной в газете "Московский листок" корреспонденции из г. Коломны о том, что на вагонно-паровозном заводе Струве тысяча человек рабочих будут уволены от дела вследствие прекращения правительством выдачи денег г. Струве вперед под работы.
Вследствие сего мной по собрании надлежащих сведений вместе с сим сообщено  в   Департамент,  что  на   Коломенском   машиностроительном   заводе г. Струве по случаю неимения заказов в настоящее время уже приступлено к сокращению числа рабочих; для продления же занятий остающихся на заводе рабочих работы распределены так, что каждый из них занят на заводе в течение недели только 3 дня.
Такое распределение работ, как сообщает коломенский уездный исправник, вероятно, продлится не далее мая месяца, когда, если не будет заказов, завод придется закрыть совсем.
Сокращение работ в настоящее время и возможность совершенного их прекращения возбуждает в рабочих опасение за будущее.
Всех мастеровых и рабочих на заводе, кроме служащих, находится до 3000 человек и за исключением из этого числа 1000 человек чернорабочих, могущих в летнее время найти занятия на полевых работах, остальные же останутся с семействами без всяких средств к существованию и, чтобы приискать себе работу, обратятся, конечно, в Москву, где наплыв их во время предстоящей выставки может произвести немало затруднений для полиции.
Коломенский городской голова сообщил мне, что распорядитель заказа генерал-майор Струве известил на днях правление о передаче заказа 40 локомотивов для прави-тельственной криворожской дороги, по ходатайству петербургской полиции Невскому петербургскому заводу в видах его поддержания, вследствие чего Коломенский завод остается без работы.
Опасаясь за последствия прекращения крупного производства, дающего средства к существованию трем тысячам рабочего народа с семействами, считаю долгом чести довести о сем до сведения вашего сиятельства.

                Губернатор Перфильев ".

Что вскоре произойдет в Коломне он знал наверное. Рабочие начнут стачку, предъявят свои требования. Придется туда послать войска, усмирить рабочих, выявить зачинщиков и выслать их из губернии. И обо всем этом слать донесения в министерство внутренних дел, которое и возбуждает своим решением недовольство рабочих. У петербургского генерал-губернатора будет тишь да гладь, а ему унимать бурю. Ну, нет! Пусть министр заранее знает, к чему может привести необдуманное решение и примет меры. И на документе он пометил: "М.В.Д.". Донесение Перфильева напомнило ему о том, что промышленная выставка приурочена к проведению коронации. А хорошо ли это? Попробуй-ка обеспечь порядок в городе и безопасность государя императора, если в Москву съедется пол-России. Пожалуй, всё же надо направить императору представление с предложением перенести коронацию на несколько месяцев с доказательствами причин этого, а самим более тщательно к ней подготовиться. Да и террористов, дай Бог, к тому времени повыловят.
Он встал, заложил руки за спину, прошелся от стола до двери и обратно. Около упавшего конверта остановился, поднял его и со вздохом опустился в кресло. Новый документ удивил своей неожиданностью.
"Ваше высокопревосходительство!
Обращается к Вам Наталья Осиповна Демидова.
В настоящее время мой жених, Владимир Иванович Бычков, бывший студент киевского университета, находится в Бутырской тюрьме в ожидании отправки  на поселение в Восточную Сибирь, к коему он приговорен Высочайшим повелением за участие в противоправительственной деятельности.
Желая разделить его судьбу, я решила обвенчаться с ним и следовать в Сибирь.
Но, так как кроме разрешения на бракосочетание от тюремного ведомства, необходимо и Ваше согласие, то и обращаюсь к Вашему высокопревосходительству с нижайшей просьбой позволить нам обвенчаться.
С надеждой о Вашем ко мне снисхождении…"
На дворе декабрь – вот и явилась декабристка. Всё же удивительно – что, в конце концов, толкает их на такую жизнь? Только ли желание облегчить участь простого народа? Так и занимайтесь именно этим, господа, а не бунтами и убийствами. Или хотят стать робеспьерами, чтобы, имея власть, упиваться ею?
Это прошение, конечно, было ему вручено вчера во время приема посетителей. Вспомнил просительницу. Это была девушка с необычайно красивыми глазами. Про такие глаза говорят, что они излучают свет. Он тогда смотрел на нее и пытался найти, в чем же секрет этих глаз. Видимо, в цвете. Он никак не мог определить их цвет: то они казались светло-серыми, то светло-синими. Может быть, в этой их игре и была разгадка. Погрузившись в эти глаза, тогда он не вник в объяснение ее просьбы.
Размышления резко прервались, когда до него дошел смысл того, что было изложено на очередном листе бумаги, который он держал перед собой и до этого момента машинально пробегал глазами.
Он предполагал, что нечто подобное может с ним произойти. Но сейчас это – явь. От страха сердце сжалось и в нем поселилось так нелюбимое им беспокойство.


2
Бычков. 18 декабря 1881

День, начиная с утра и до вечерней поверки, он обычно проводил вне своей камеры, стараясь занять себя хоть чем-нибудь. В это время двери трех камер Часовой башни Бутырской тюрьмы, в которой содержались до отправки по этапу назначенные к ссылке на поселение, были открыты. Сейчас он вместе с Сергеем Ивановым ходил круг за кругом вдоль внутренней стены башни. Здесь было потеплей, чем в камерах. Свет и тень перемежались на их лицах от двух фонарей, висевших напротив друг друга.
- Ты, Володька, все еще одержим побегом?
- Что значит одержим? Не одержим, а точно убегу. Здесь мы до весны просидим, так что времени для подготовки достаточно. Надо только все как следует продумать, чтобы не получилось осечки.
- А зачем думать? До нас уже все продумано.  Здесь мне рассказывали про знаменитого дезертира Ланцова. Он из Бутырок не раз бегал. Вот могу тебе предложить один из его способов. Однажды Ланцов на полу камеры нарисовал мелом лодку, сел в нее и уплыл из острога.
- Смеешься?
- Ах, этот способ тебе не подходит. Тогда вот тебе другой. Мне его представили в виде песни. Слушай:
Звенит звонок на счет сбираться,
Ланцов задумал убежать,
Не стал зари он дожидаться,
Проворно печку стал ломать.
В трубу он тесную пробрался
И на церковный на чердак.               
Дальше я не помню.
- Что ж, Сергей, этот способ мне уже подходит.
- Но, Володька, ты же собрался жениться  на Наталье Осиповне и ехать вместе с ней в Сибирь. И от молодой жены ты собираешься сразу же убежать?
- Сергей, ну подумай сам, каким образом я еще смогу пробраться на чердак тюремной церкви как не во время венчания?
- Ха-ха, действительно. Теперь я уверен, что Сибирь тебя не дождется. Кстати, есть ли ответ от генерал-губернатора на прошение Натальи Осиповны?
- Есть, но странный. В канцелярии ей сказали, что Долгорукий лично объявит ей свое решение. Наташе назначен день приема.
- Ого! Отчего такая честь? Не появился ли у тебя соперник? Наталья Осиповна настолько обаятельна, что могла и покорить сердце старого ловеласа.
-  После посещения губернатора она придет на свидание, и мы все узнаем. Однако время нам идти в свои клетушки – скоро перекличка.

3
Долгорукий. 18 декабря 1881

Адъютант распахнул дверь:
- Пожалуйте, сударыня.
Наташа вошла в кабинет. Увидев ее, он привстал из-за стола, указал жестом на стул. Мелькнула мысль: "А может быть, это она? Сейчас вытащит револьвер и конец. Пример для подражания есть – Засулич." Он вгляделся в ее лицо, освежая в памяти впечатление от первой встречи. Хороша, однако. Глаза по-прежнему светятся.
- Позвольте, прежде всего, спросить вас, Наталья Осиповна, вот о чем. Раз вы желаете следовать за своим будущим мужем в Сибирь, то, по-видимому, разделяете и его политические убеждения. Смею предположить, что и вы сами участвовали в деятельности г-мм…, подрывающей устои существующего государственного устройства.
Кажется, сказал лишнее, – сжала губы, и на их краях появились уголки презрительных морщин.
- Не хотите ли вы, ваше высокопревосходительство, этим сказать, что вместо добровольного следования в Сибирь, я могу быть препровождена туда принудительно? Ну что ж, это освободит вас от обузы принять положительное решение по моему прошению.
Как повернула! Палец ей в рот лучше не класть.
- Я так сказал совершенно с другою целью. Если, как я предполагаю, вам приходилось вращаться в революционной среде, то хотел бы обсудить с вами...
- Я догадываюсь. Вы можете пойти мне навстречу в моем деле, если я, в свою очередь, дам некоторые сведения о моих друзьях.
- Наталья Осиповна, не дослушав до конца, вы заставляете меня оправдываться перед вами. Я не следователь, и ни о какой сделке здесь речь не идет. Ведь давая согласие на ваш отъезд в далекую Сибирь, я делаю вам не Бог весть какую услугу. Я хочу выяснить для себя некоторые обстоятельства.
Он замолчал, обдумывая как лучше продолжить разговор.
- Покушение на государя императора Александра Николаевича, бывшее первого марта и закончившееся его смертью, не оказало никаких преимуществ господам революционерам. Общество не поддерживает их устремления. Однако, думая, что пролитие крови подвигнет Россию к райской жизни, они продолжают реализовывать свои теории.
- Ваше высокопревосходительство, не мне решать судьбы России. Я пришла к вам с личной просьбой, считая, что удовлетворение ее не затруднит вас.
- Вот-вот – личная просьба! С одной стороны личная просьба, а с другой? Извольте ознакомиться с этим письмом!
Он взял со стола сложенный лист бумаги, развернул его, встал и вышел из-за стола. Подойдя к Наташе, протянул ей лист. Пока она читала, он прохаживался вдоль кабинета, наблюдая за выражением ее лица.
По мере чтения первоначальное недоумение сменилось у нее на удивление, затем на тревогу и снова на лице появилось недоумение. При каждой смене выражения лица она бросала взгляд на него. Кончив читать, опустила руки на колени, держа письмо перед собой. Наступила долгая пауза. Он продолжал ходить, припоминая суть письма:
" Ваше сиятельство!
Нашему терпению приходит конец. Мы, социалисты-революционеры, делаем Вам предупреждение в том, что, используя свой высокий пост генерал-губернатора, Вы измываетесь над народом, гноите в тюрьмах наших товарищей.
Даем Вам срок до Рождества Христова, чтобы Вы ушли в отставку. В противном случае над Вами будет произнесен приговор – смертная казнь.
Исполнительный Комитет Партии Народной Воли".
- Почему вы мне показали это? – прервала она наступившую паузу.
Он подошел к ней, взял из ее рук письмо.
- С объяснения этого я и хотел начать наш разговор. Раз уж случай свел меня с вами, то я хотел бы с вашей помощью проверить свои впечатления от этого послания.
- Извините меня, ваше сиятельство, за проявленную резкость. Я вас слушаю.
- Скажите, Наталья Осиповна, вы и ваши друзья стали бы делать мне подобное предупреждение?
- Ваше сиятельство, я могу сказать только за себя. Разумеется, прежде чем обратиться к вам с прошением, я постаралась узнать о вас как можно больше. И у меня составилось о вас впечатление как о человеке порядочном. Вы много своих средств отдаете на благотворительность, на церковные нужды, в московских тюрьмах из мести не измываются над заключенными. В Москве вас уважают. К тому же на днях стало известно, что пятнадцатилетнюю каторгу, к которой военный суд приговорил Майнова и Кирхнера, вы заменили ссылкой на восемь лет в Иркутскую губернию. Вряд ли такое могло бы произойти в каком-либо другом генерал-губернаторстве.
- Благодарю за такое суждение, Наталья Осиповна. Но в глазах нашей общественности, а еще более того – государя императора, наместником коего я являюсь, похвала революционеров не делает мне чести.
Опять у рта появились уголки морщинок.
- Понимаю ваше недовольство. Скажу так: похвала революционеров и лиц, знакомых с ними, к которым вы все-таки принадлежите, раз находитесь у меня по вашему делу.
Улыбнулась недоверчиво:
- Вы удостаивались похвалы революционеров?
- Представьте себе. Не далее как два года назад после известного покушения на покойного государя императора, происшедшего 19 ноября путем взрыва мины возле Курского вокзала, господа революционеры в своей газете "Народная Воля" назвали меня своим пособником. Там было напечатано, что князь Долгорукий уговорил императора ехать в Петербург не через Варшаву, а через Москву, где и было подготовлено покушение, и что, таким образом, он явился пособником революционеров.
- По всему видно, что император не читает революционную литературу, а то бы вы уже два года провели на каторге.
- Однако вы – язва. – И, вторя ее тону, с улыбкой: - Итак, мы выяснили, что у вас намерения лишить меня жизни не возникало. Более того, если исключить кровожадность, которая присуща людям все-таки больным, и у революционеров нет особых причин мне угрожать.
- Как я поняла, вы читаете революционные издания.
- Даже обязан по долгу службы.
- Поэтому не можете не обратить внимания на невежественное изложение письма, чего я не встречала… чего почти не встречается в подобных изданиях. Кроме того, письмо написано рукою, хотя генерал-губернатору при наличии у революционной партии типографии его отпечатали бы. Обращает на себя внимание наклон почерка влево - так делают, чтобы скрыть свой почерк.
- Вы очень наблюдательны, Наталья Осиповна. Вот ответ на ваш вопрос: я ждал подтверждения своим мыслям от человека, близко стоящего к революционным кругам. Этим человеком по воле случая оказались вы. Мои подозрения по поводу подлинности этих угроз укрепились. И если бы я, повинуясь первому порыву, отдал письмо для расследования в полицию, то следствие, я думаю, пошло бы по ложному пути.
- Ваш недоброжелатель – изобретательный человек, но в то же время недалекий.
- По этой же причине, я полагаю, обнаружить автора письма будет несложно.
Он обошел стол, сел на свое место, взял в руки её прошение.
- Бычков, Бычков…Ваш жених уроженец Киева?
- Нет. Его отец крестьянский сын, но благодаря своим способностям получил образование и долгое время служил директором сахарного завода в Гомеле. А в Киев семья переехала из-за постигшего её несчастья – отец сильно заболел и не смог продолжать работать. В Киеве же сыновьям  легче было найти приработки, на которые семья могла бы существовать.
- Однако. В таких случаях говорят, что мир тесен. Я знавал старшего Бычкова. Если не ошибаюсь, его звали… Иван Сергеевич?
- Совершенно верно, - у неё округлились глаза.
- Вы удивлены. Но судьба иногда преподносит сюрпризы. Лет десять тому назад я проездом в загра-ницу останавливался в Гомеле у князя Паскевича, Фёдора Ивановича, сына нашей российской гордости князя Паскевича, графа Эриванского, героя Отечественной войны 1812 года, победителя турок на Кавказе и взявшего Варшаву в 1831 году. Имел удовольствие отдохнуть в его прекрасном дворце с громадным парком. И вот как-то в парке, гуляя с Фёдором Ивановичем, мы повстречали семейство: родители с тремя ребятишками, сыновьями. Когда раскланялись, Паскевич представил мне Бычкова. Вы спросите, почему я запомнил эту мимолётную встречу? Дело в том, что Бог не дал детей Фёдору Ивановичу и его жене Ирине Ивановне, урождённой Воронцовой-Дашковой. Возможно поэтому Ирина Ивановна, впоследствии уйдя в литературу, прославилась переводами наших писателей с русского на английский язык. Так вот, при той встрече меня поразил взгляд Паскевича: в его глазах читались и зависть, и мука того, что он лишён счастья иметь детей. Да-да, потом Паскевич рассказал мне необычную судьбу Бычкова, крестьянского сына, получившего инженерное образование. Это он построил Паскевичу новый сахарный завод и стал его директором. Прекрасная была семья, и вот чем закончилось – тюрьмой.
Она хотела что-то возразить, но он прервал её:
- А теперь о вашем деле. Я на прошении пишу о своем согласии. Канцелярия направит соответ-ствующее отношение в тюремное управление, и вы сможете обвенчаться со своим женихом.
- Благодарю вас, ваше сиятельство.
- Сейчас благодарите, а потом, быть может, пожалеете.
- Нет, не пожалею. Я очень люблю своего жениха и хочу скорее стать с ним под венец. Правда, - она глубоко вздохнула, - есть ещё одно маленькое препятствие нашему соединению. Дело в том, что я еврейка и исповедовала иудейскую веру. Теперь мне надо окреститься, чтобы обвенчаться со своим избранником. 
Он, помолчав, спросил:
- А кто же будет вашими крестными родителями?
- Пока не знаю. Я в Москве впервые и знакомых имею здесь очень мало.
- Обычно, Наталья Осиповна, меня часто просят быть крестным отцом, зная мою слабость к церковным обрядам и почитая за честь иметь меня в таком родстве. Но, чувствуя к вам симпатию, смею сам предложить себя в крестные отцы.
Брови ее удивленно изогнулись дугой.
- Это так неожиданно… Право я в растерянности от такого предложения. Спасибо, ваше сиятельство. Но…, как и вы, должна предостеречь о том, чтобы позже не пришлось об этом пожалеть.
- Мне, уже старику, о многом приходиться теперь сожалеть, так что я к этому привык. Позвольте уж подыскать вам и крестную мать с тем, чтобы она соответствовала крестному отцу. Согласны?
- Разумеется, ваше сиятельство.
- В таком случае, известите меня через канцелярию о времени и месте крещения.
- Я очень вам признательна за доброе ко мне отношение. До свидания, ваше сиятельство.
- До свидания, Наталья Осиповна.
Она встала, сделала поклон с приседанием и вышла из кабинета.
Гора с плеч. Тяжесть с сердца спала. Но как обнаружить этого, как она его назвала, недоброжелателя? Надо подумать. Однако не спёрло ли у него в зобу от радости дыханье, что тут же предложил себя в крестные отцы?


4
Долгорукий. 18 декабря 1881

Итак, кто же мог направить ему это предупреждение?
Он повертел в руках письмо и конверт, изучая их. Не обнаружил ничего, что бы подтолкнуло к ответу на этот вопрос. Прочитал еще раз письмо, надпись на конверте. Письмо пришло не по почте, – почтовый штемпель отсутствовал. Значит, скорей всего, отправитель подложил его здесь, в канцелярии. Кто из его окружения может так ненавидеть его? Кому он перешел дорогу? Может быть, этот человек получил серьезное взыскание или был уволен с должности?
В последнее время, кажется, таковых не было. Но так жить, гадая, кто же его враг, подозревая всех, невозможно. А что, если действительно уйти в отставку. Ему уже семьдесят один год, из них на этом посту – двадцать шесть. На престол вступил новый император, назначено новое правительство. Меняется внутренняя политика, а он сам-то не изменился.
И вдруг, в который раз пробегая глазами строчки письма, он почувствовал, что его взгляд обо что-то спотыкается. Он стал медленно просматривать строки, не вникая в их смысл, стараясь найти то, что его насторожило. Вот! Одна из букв у имела хвостик не выпуклой формы, как обычно ее пишут, а вогнутой. Он очень хорошо знал этот  хвостик, не раз любовался его изяществом. Тот человек использовал такое начертание и в других буквах, имеющих такой хвостик – д и з. Сейчас он изменил свой почерк, но укоренившаяся привычка его подвела. Что же  заставило его пойти на такую подлость, зачем ему это? Но если он совершил одну ошибку, то возможна и другая.
Он поднял колокольчик и позвонил. Вошел адъютант и встал у двери навытяжку:
- Слушаю, ваше сиятельство.
Адъютант служил у него недавно, месяца два. Проявлял чёткость и предупредительность. Когда его рекомендовали, то подчеркивали, что он сын обедневшего после крестьянской реформы генерала в отставке, но из старинного дворянского рода и понятие чести ему не чуждо.
- Голубчик, пригласи ко мне Павла Петровича Мостовского.
- Сию минуту, ваше сиятельство.
- Подожди. Мне потребуется твоя помощь, но… как бы это сказать, деликатного свойства. Поэтому я скорее прошу, чем приказываю.
- Я готов оказать вам любую услугу, ваше сиятельство.
- Прекрасно. Дело в том, что мне надо убедиться в недостойном поведении одного человека. Мне нельзя ошибиться, я должен быть уверен. Сделать же нужно следующее. Когда Павел Петрович войдет ко мне, ты отправишься в его кабинет. Постарайся, чтобы тебя никто не видел. Осмотри его бумаги, в том числе и выброшенные. Искать надо тексты с определенным почерком. Я понимаю твое недоумение. Понимаю нежелание это проделать, но, поверь мне, речь идет не просто о поиске уличающих документов, а о поиске справедливости.
- Ваше сиятельство, я сделаю то, что вы просите. Но прошу после этого предоставить мне право выразить свое мнение и принять решение, если я сочту, что оно необходимо.
- Обещаю тебе это. Вот записка с образчиком почерка, который меня интересует. Времени у тебя будет полчаса. Если обнаружишь бумагу с таким почерком, то вложи ее в конверт и вручи его мне при Павле Петровиче как нечто срочное. Если ничего не найдешь, то вручи пустой конверт.
Он перегнул лист пополам и показал адъютанту только начало письма. Тот медленно прочитал, изучая почерк, изумленно взглянул на него, кивнул головой и вышел.
Он подошел к окну. Сквозь кусочек не замерзшего стекла виден был костер на площади, у которого грелся городовой и останавливались погреться прохожие. Мороз стоял сильный, во избежание обморожений без костров было не обойтись. Надо бы напомнить Огареву, чтобы полиция присматривала за безопасным разведением костров, а то, не ровен час, возникнет пожар. Хотя напоминать обер-полицеймейстеру об этом будет напрасно: обидится, наверняка принял меры. Он улыбнулся, вспомнив, как Огарев стал наводить порядки в полиции, только что приступив к своим обязанностям. Для того чтобы квартальные надзиратели контролировали, как несут службу бывшие в то время в Москве будочники, Огарев приказал завести в каждой будке журнал, в котором квартальные должны были расписываться при ежедневном ночном обходе будок. Но это кончилось тем, что будочники стали носить журналы квартальным на подпись. Тогда Огарев распорядился прикрепить журналы к столам, находившимся в будках. После этого в Москве можно было наблюдать такую картину: по улице идет будочник, направляющийся к квартальному, а на голове у него стол вместе с журналом.
- Звали, ваше сиятельство? – услышал он за спиной голос Павла Петровича.
- Да, Павел Петрович… Я вот о чем хотел с вами посоветоваться.
Посмотрел на часы, стоявшие в простенке между окнами, запомнил время.
- Да, кстати, Павел Петрович, как здоровье вашей супруги? Давеча в разговоре вы упомянули, что она хворает.
- Благодарю за внимание, ваше сиятельство. Жена моя выздоровела. Слаба еще, но простудная лихорадка прошла.
- Вот и прекрасно. Передайте ей мои поздравления с Рождеством Христовым.
- Всенепременно. Представляю, как ей будет приятно.
Как медленно идет время. Течением времени никогда доволен не будешь. Оно капризно: хочешь, чтобы оно шло быстро, так нет же – замедляется; захочешь, чтобы текло узкой струйкой – начинает бить фонтаном. Но надо разговор продолжать.
- Мне губернатор Перфильев прислал отношение, в котором предупреждает о могущих быть волнениях рабочих на Коломенском заводе в связи с возможностью их увольнения из-за сокращения заказов по железнодорожному ведомству. А заказы эти по представлению от министерства внутренних дел переданы на Невский завод в Петербурге, исходя из того вида, что там рабочих нечем занять. Я направлю это отношение вам, Павел Петрович. Вы уж, голубчик, постарайтесь, отпишите министру графу Игнатьеву, что, мол, негоже нам латать тришкин кафтан, надо искать решение положительное и для Москвы и для Петербурга. Конечно, я надеюсь, вы изложите все это в деликатной форме.
- Я понимаю, ваше сиятельство. Приложу к этому все свое старание. В крайнем случае, вы меня поправите.
- Разумеется. Вот и порешили.
Пауза до неловкости затянулась.
- Что-нибудь еще вас тревожит, ваше сиятельство?
- Да. Ведь когда-никогда должна свершиться коронация…
Наконец-то дверь отворилась, и вошел адъютант.
- Извините, ваше высокопревосходительство, что прерываю вас. Срочное донесение от обер-полицеймейстера. Просили сразу же вручить вам.
- Хорошо, давайте. Спасибо, можете идти.
Адъютант вышел.
На конверте были выведены его чин и имя. Предусмотрительно. Он надорвал край пакета, вытащил лист бумаги и с полминуты его изучал.
- Как я и предполагал… Огарев почти все свои решения считает срочными и
спешит о них донести.
- Что-нибудь важное, ваше сиятельство?
- Нет-нет. Итак, продолжим… Так вот, предстоящая коронация обязывает меня принять надлежащие меры, которые исключили бы не только возможность каких-либо действий со стороны террористов, но даже слухи на этот счет. Вообразите, милейший Павел Петрович, мне докладывают, что в Москве ходят разговоры о том, будто бы известный Кобозев, заложивший мину под Малой Садовой в Петербурге на пути частого следования покойного императора, взял подряд на организацию электрического освещения коронационных торжеств и с помощью электричества намерен взрывать бомбы. И это мы виноваты, что в Москве стал возможен такой слух. Поэтому я хочу усилить охранительную деятельность, а также ответственность лиц за нее отвечающих. По линии жандармерии и полиции само собой будут приняты меры. Но кто-то должен осуществлять общее руководство намечаемыми действиями. Вы скажете, что это обязанность генерал-губернатора, то есть меня. Безусловно. Но один человек не в состоянии все охватить. В конце концов, его могут просто убить.
- Что вы такое говорите, ваше сиятельство!
- Да-да, я должен предусмотреть все. Повторения первого марта нам Россия не простит. А насколько все серьезно вы можете убедиться из этого письма.
Он достал из ящика стола конверт, из которого вытащил письмо, протянул его Павлу Петровичу и с этого момента не спускал с него глаз. Было видно, что тот не ожидал увидеть этого письма. Расширившиеся зрачки выдали его волнение, взгляд был направлен в одну точку, а не ходил по строчкам. Стало быть, письмо ему знакомо, и он лихорадочно соображает как ему сейчас себя вести. Вот и испарина на лбу выступила, хотя в кабинете было прохладно.
- Ваше сиятельство! Это неслыханно! У меня нет слов…
Ну что ж, это еще не все.
- Так вот. Я хочу назначить себе помощника, который ведал бы всеми делами по охране Москвы от революционеров, передать ему по этой части некоторые свои права. И для этой цели я наметил вас, Павел Петрович. Разумеется, так как новые обязанности будут связаны с большой ответственностью, в том числе, и лично перед государем императором, а также и с риском для жизни, то и жалованье будет этому соответствовать. Итак, Павел Петрович, если вы согласны, то я готов поздравить с вступлением вашим на новую ступень служения отечеству.
- Ваше сиятельство, это так неожиданно. Да разве же я справлюсь с таким поручением? Вы имеете огромные заслуги перед государем императором и опыт… А я всего-навсего чиновник…
- Не скромничайте. Ведь у вас всегда был свой взгляд на ведение борьбы с террористами, отличный от моего. Может быть, я стал стар, многого не понимаю, а вам, молодому, и карты в руки.
- Это меня и удивляет. Зная мое несогласие с вашими методами управления, вы все-таки выбрали меня.
- Времена изменились. Был Александр II с лорис-меликовской "диктатурой сердца", а теперь император Александр III с "диктатурой кнута без пряника" Победоносцева, к которому, я знаю, вы питаете симпатии.
- Да, у меня есть свой взгляд на ведение внутренней политики. Если мы будем проявлять слабость, то революционеры развалят Россию. Скажу вам откровенно, ваше сиятельство. С момента, когда вы шесть лет назад отправились в Серпухов во время стачки на фабрике Коншина и стали сами улаживать конфликт между хозяином и рабочими, до сего дня, когда вы недавно осужденным революционерам пятнадцать лет каторги заменяете ссылкой на поселение, я молю Бога вразумить вас. Нельзя потакать бунтовщикам! Это может кончиться революцией, резней, как было уже во Франции.
- Мне, Павел Петрович, в молодости пришлось побывать на Кавказской войне и на усмирении Польши. Там я убедился, что насилие порождает новое насилие, и конца этому не будет, если люди не будут стремиться понять друг друга и делать шаги навстречу. Да, рабочих-смутьянов и террористов надо наказывать, но, наказывая заблудших и просто сочувствующих, мы толкаем их в объятья, как вы говорите, бунтовщиков. Вести правильно внутреннюю политику – это большое искусство, идти здесь напролом – значит погибнуть. От высокого ли ума наши патриоты, поощряемые Победоносцевым, создали тайную Священную дружину для противодействия революционерам? Перенимают у террористов их приемы борьбы, даже помышляют об организации охоты на них и убийствах! Вы боитесь резни, а она уже начинается.
Господи! Как же это ему сразу в голову не пришло. Ведь Мостовский наверное состоит в этой дружине. И не по наущению ли ее он действует? Конечно! Только, имея за своей спиной такую опору как Священная дружина, появление которой одобрил сам император, он мог отважиться идти против него.
- Ваше сиятельство, я …
- Вот что, милостивый государь, кончим эту игру в рассуждения о судьбах отечества. Мне доподлинно известно, что угрозу мне, которую держите сейчас в руках, сочинили и написали вы. Под прикрытием Священной дружины вы и ваши покровители устраиваете темные делишки, ставя себя над государем императором, указом коего я посажен на Москву. Я понимаю вас: близость к дворцовым и правительственным кругам вскружила голову и вы пошли на это преступление. Мое решение будет такое, и то только из уважения к вашему ни в чем не повинному семейству: чтобы через неделю в московском генерал-губернаторстве вас уже не было. А ваше послание ко мне оставьте. Если понадобиться, с его помощью я смогу, смотря по обстоятельствам,  определить вас либо в террористы, либо в священнодружинники. Прощайте!
- Ваше сиятельство, я так поступил, потому что…
- Не желаю выслушивать ваши объяснения. Напоследок расскажу одну историю, похожую на вашу. Хотелось, чтобы она вас чему-нибудь научила. Генерал Слезкин мне ее поведал. Один из ваших дружинников жил по соседству с семейством студента. И вот через стенку ему стал слышаться стук из комнаты студента, да все больше по ночам. Воображение ему подсказало, что так может стучать типографский станок. Этот бдительный сосед доносит в полицию о том, что он обнаружил тайную типографию. Нагрянувшая к студенту полиция типографию не нашла. А расследование показало, что так напугавший дружинника стук исходил от детской кроватки, в которой убаюкивали новорожденного. Забавно? Так что не суйте свой нос туда, где по нему могут щелкнуть. Прощайте.
- В таком случае, ваше сиятельство, позвольте и мне рассказать занятную историю. Из Киева в наше жандармское управление поступил запрос от прокурора Стрельникова, в котором он, ввиду новых открывшихся обстоятельств расследуемого им дела, просит незамедлительно отконвоировать известного вам Владимира Бычкова обратно в Киев. Должен вас огорчить тем, что вам, видимо,  не удастся духовно породниться с революционерами. Прощайте, ваше сиятельство.
Ушел. Значит, следил за ним. И донос на него в Петербург, конечно, пошлет. Может быть, действительно, он поддался какому-то порыву с этим крещением? Но каким образом Мостовскому так быстро стало известно о  содержании его разговора с Демидовой? Вот пройдоха! Услышал:
- Ваше сиятельство, не нужно ли чего?
Только сейчас заметил, что у раскрытой двери стоит адъютант.
- Нет, голубчик, уже поздно. Поеду домой. Пусть подают карету. Тебе же спасибо - очень меня выручил. У тебя нет ко мне вопросов?
- Нет. Я все понял. Рад был вам услужить.
- Ну и прекрасно… А ведь в этом году я не посещал тюрем. Вот завтра и поедем в пересыльную. Сделай на этот счет распоряжения, голубчик.


5
Долгорукий. 19 декабря 1881

С утра камеры не были отперты, как это делалось обычно. Сидельцы с опытом сразу предположили, что сегодня произойдет какое-то важное событие. Большинство склонялось к тому, что их посетит важная персона. Некоторые шутили, что не иначе как будет поздравление с Рождеством.
И действительно, вскоре в камеру, где находился Бычков, вошел смотритель тюрьмы и объявил:
- Его высокопревосходительство московский генерал-губернатор князь Долгорукий.
Следом вошли два жандарма и он.
- Здесь, ваше высокопревосходительство, содержится девять человек, приговоренных к ссылке на поселение, в ожидании первой весенней партии.
Оглядел камеру, заключенных и обезличенно спросил:
- Нет ли каких претензий, жалоб, пожеланий?
Бычков шагнул вперед:
- Есть, ваше высокопревосходительство.
- Как зовут? Вы здесь староста?
- Да. Мне товарищи доверили вести общие наши дела. Зовут Бычков Владимир.
Значит судьба.
- Слушаю вас.
- Мы все, содержащиеся в башне, купили вскладчину большой самовар с тем, чтобы лучше и экономнее питаться. Но на прошлой неделе его у нас отобрали, посчитав, что за самоваром мы устраиваем воспрещаемые сходки. Мы пытались объяснить, что чаепитие не подрывает основы нашего самодержавного государства, но тюремное начальство осталось при своем мнении. Ваше высокопревосходительство, обращаемся к вам с просьбой распорядиться вернуть наш самовар, скрашивавший наше заключение.
Остёр, как и его невеста.
- Еще есть просьбы?
- Нет. Была бы еще одна, но, даже если бы и захотели ее исполнить, она не в вашей власти, ваше высокопревосходительство. Я имею в виду наше освобождение.
Как знать, как знать.
- Насчет самовара я выслушал одну сторону. Господин полковник, после обхода приведите Бычкова в вашу комнату, и мы примем окончательное решение.


6
Бычков. 19 декабря 1881

Он вошел в комнату смотрителя в сопровождении надзирателя. Долгорукий оторвался от бумаг, которые он рассматривал, сидя за столом, и обратился к смотрителю:
- Господин полковник, оставьте нас одних. Я бы хотел побеседовать с Бычковым наедине.
- Ваше высокопревосходительство, по инструкции не положено. Мало ли чего ему на ум взбредет.
- Ничего, голубчик. Беру ответственность за это на себя.
- Слушаюсь, ваше высокопревосходительство.
Когда смотритель и надзиратель вышли, Долгорукий спросил:
- Вы в Москве раньше бывали?
- Нет, не приходилось.
- Садитесь. Как вы, верно, знаете, я знаком с вашей невестой.
- Да, Наташа мне рассказывала о том, как вы отечески к ней отнеслись. Ваше высоко-превосходительство, уж, коли мы с вами встретились, то откройте мне тайну такого покровительства.
- Разве она вам не рассказала всё подробно?
- Она мне вообще ничего не рассказывала. На свиданиях, сами понимаете, разговоры кроме как о погоде, предстоящих праздниках и тому подобной чепухе не ведутся.
- Однако, как я услышал, вы осведомлены не только о погоде за тюремными стенами.
- Поскольку мы состоим женихом и невестой, то во время свиданий целовались. А во время поцелуя передать записочку через рот не составляет труда. Но в записке многого не сообщишь. Поэтому я и задал этот вопрос, ваше высокопревосходительство. Сообщая об этом способе общения, я надеюсь на вашу скромность.
- Быть мелким доносчиком Бог миловал. Тем более, как я заметил, ваша невеста в ответ на мое к ней такое отношение заботится и о моей репутации. Но подробности вы узнаете из следующих поцелуев, а у меня к вам другой разговор, довольно серьезный и касающийся вашей судьбы.
- Внимательно вас слушаю.
- Я имею свой взгляд на систему наказаний за совершенные преступления. При свершении правосудия нет отношения к наказуемому как к данной личности. Бывает так, что человек осознал свою ошибку, и все окружающие это видят и знают, что он более такого проступка не совершит. Но согласно закону он должен быть осужден. Помилуй его сейчас во время суда и обществу вернется полноценный его член. В противном случае из тюрьмы через несколько лет может выйти ожесточившийся человек, потерявший навык свободной жизни и способный на продолжение преступлений. Конечно, то, что я сказал, не относится к тяжким преступлениям, совершенным обдуманно и намеренно, - здесь наказание должно быть неотвратимо и в полной мере. Вот вы, в наше суровое время приговорены к ссылке на поселение в Сибирь. Даже не заглядывая в ваше дело, я догадаюсь о совершенном вами преступлении. Это или хранение и распространение подпольной газеты, или сокрытие скрывающегося от полиции товарища, или что-нибудь подобное. Не так ли?
- Ваше высокопревосходительство, вы не далеки от истины.
- Живите же вы в Европе – никакого наказания не понесли бы. Там социалистические партии существуют открыто, имеют свою печать, незачем скрываться от полиции.
- Там вынуждены так жить – у них нет Сибири.
- Шутки шутками, но твердолобость нашей внутренней политики мешает движению России вперед. Приверженцы этой политики утверждают, что Россия далеко отстала от Европы, простой народ невежествен и некультурен, если такому народу дать конституцию, то он почувствует слабину власти, захочет жить как господа и займется грабежами. Я глубоко сочувствовал реформам, проведенным покойным государем Александром Николаевичем. Он собирался ввести представительный орган власти от народа. И только несчастный день первого марта, и нетерпение вашей партии помешало России совершенствоваться. В результате у власти теперь другие люди и движение России к прогрессу затормозилось.
- Простите, ваше высокопревосходительство, но хочу вам напомнить, что первыми просветителями народа были именно революционеры, которые десять лет назад пошли в народ поднимать его на борьбу, а, убедившись, что, как вы говорите, он невежествен и некультурен, они и стали его просвещать. Так за это около двух тысяч молодых людей попали в тюрьму, а сто девяносто три из них были судимы. Только поэтому и началась борьба за отстаивание самых необходимых политических прав, уже имеющихся у народов других стран. При нашем самодержавии невозможна простая культурная деятельность, потому что невежественный народ легче держать в подчинении.
- Но даже культурную работу нельзя проводить революционными способами. Это процесс постепенный. Нельзя заставить яблоко созреть в два раза быстрее. Всему свое время. А насчет невежественного народа я с вами не согласен. Все зависит от того, по какой азбуке учить народ.
- Я, ваше высокопревосходительство, теряюсь в догадках: зачем вы затеяли со мной этот разговор?
- Вот как раз мы и подошли к ответу на этот вопрос. Из нашей беседы я вынес заключение, что вы глубоко ошибаетесь в своих воззрениях. И если будете им следовать и далее, то просто погибнете, а общество потеряет умного и деятельного своего члена. Я стараюсь быть последовательным и поскольку начал принимать участие в вашей судьбе, то хочу сделать вам предложение. Оно заключается в следующем: я устрою так, что вы сегодня же выйдете на свободу, но при одном условии. А условие такое: вы оканчиваете свое образование в университете, при этом даете мне слово не иметь никаких дел и встреч со своими товарищами по партии, не читать и не распространять подпольную литературу. По окончании же учебы, через два-три года, вы сами решите, как вам поступать и жить дальше.
Невероятно! Сейчас же выйти на свободу! Быть вместе с Наташей! Или старик шутит? Да нет, не похоже. Но дать такое слово… Какую же цель имеет князь? Что ему ответить? Выйти отсюда и нарушить данное слово? Нет, это мелко. При таком оказанном доверии это невозможно. Согласиться и дать такое слово?
- Я понимаю ваше смятение. Если вы согласитесь на мое предложение, то, разумеется, вам нельзя будет возвращаться в Киев, где вас, конечно, хорошо знают. Но вы можете учиться в Москве или, скажем, в Казани. В конце концов, можно уехать и в заграницу, чтобы не подвергаться соблазнам вернуться на прежний путь или домогательствам ваших товарищей.
А что скажут товарищи? Ведь не все поверят такому стечению обстоятельств его освобождения. Наверняка поползет слух о том, что свобода куплена им за предоставленные жандармам услуги. Как отнесется ко всему этому Наташа? Старик же, видимо, считает, что своим поступком он спасет мою душу от притязаний революционного молоха. Такое вполне может быть: за несколько лет ты остепенишься, женишься, потеряешь все связи с друзьями, и возврат назад будет невозможен. Но жить спокойно из-за постоянного присутствия чувства измены революционному делу он не сможет. Значит – отказ. Жизнь под надзором – это не тюрьма, и свободу он обретет, совершив побег.
- Ваше высокопревосходительство, не скрою, своим предложением вы смутили мою душу. Но я отказываюсь от вашего предложения. Я не смогу жить с таким грузом данного обещания и боюсь его не выполнить.
-  Вы еще не знаете, что уготовила вам судьба. Я не хотел говорить об этом заранее, чтобы новость не повлияла на ваше решение. Дело в том, что из Киева от генерала  Стрельникова пришло предписание вернуть вас в киевскую тюрьму, поскольку по вашему делу обнаружены ранее неизвестные обстоятельства. Вы, я думаю, не подумали, что вас вызывают для того, чтобы уменьшить меру наказания. Прокурор Стрельников благотворительностью не занимается.
Вот еще напасть! Что же там открылось? Скорей всего будет процесс. И  он должен быть рядом с товарищами или, во всяком случае, быть рядом с ними в Киеве, если удаться бежать. Насчет побега на обратном пути надо будет сговориться с Наташей.
- Но я не беру назад свое предложение. Решайте, каков будет ваш выбор.
- Да, известие для меня неприятное. Догадываюсь, чем может кончиться новое расследование. Но и теперь принять ваши условия, ваше высокопревосходительство, я не могу. Благодарю вас за участие в моей судьбе, но я уже неисправим.
- Не скрою, с одной стороны, я разочарован тем, что мои благие намерения отвергнуты, а с другой – я уважаю людей, имеющих твердые убеждения.  Прощайте!
Долгорукий открыл дверь. Когда зашли смотритель и надзиратель, он махнул рукой – уводите.
- Позвольте узнать, когда я буду препровожден в Киев?
Смотритель посмотрел на генерал-губернатора, тот разрешающе моргнул глазами.
- Вас отправят завтра же.
Значит, с Наташей он не увидится.
- Да! Я не сказал вам еще то, ради чего собственно пригласил сюда. Самовар решено отдать в тюремный лазарет. Там от него будет больше пользы. Я полагаю, особых возражений на это решение с вашей стороны не последует. 
Он, обескураженный свалившимися на него переживаниями, смог только кивнуть головой.


7
Бычкова. 18 марта 1882

Она дернула два раза за ручку звонка. Дверь отворили, на пороге стоял атлетически сложенный господин.
- Что угодно, сударыня?
- Мне необходимо видеть его превосходительство генерала Стрельникова.
- По какому делу? Его превосходительство сам назначил вам встречу?
- Нет. Это касается моих сыновей.
- Догадываюсь. Ваши сыновья под арестом.
- Совершенно верно. Я бы хотела поговорить по поводу…
- Сударыня, генерал на дому не принимает. Он не будет с вами разговаривать.
- Но в присутствии я много раз пыталась…
Ее прервал голос, раздавшийся из глубины квартиры:
- Оноприенко, почему мне не напоминаешь, что пора обедать?
В прихожей появился маленький человек в домашнем халате ростом по плечо Оноприенко.
- Тут дама хочет вас видеть. Я ей говорю, что это невозможно, но она настаивает.
- Что значит настаивает? Для всех порядок один – дома я по делам не принимаю. А как вы узнали сударыня, где я проживаю? Мое уединенное жилище в Одессе знают только мои сослуживцы и то только те, кому это необходимо знать по долгу службы. Да заходите, коли вы уже здесь.
- Ваше превосходительство, я пыталась еще в Киеве попасть к вам на прием, но это мне не удалось – меня к вам не допускали. Я приехала сюда. Я не могла больше ждать, потому что сердце мое разрывается от переживаний за судьбу моих детей.
- Оноприенко, подавай одеваться.
Тот, пока она продолжала говорить, снял с вешалки жилет, звякнувший, когда Стрельников просунул в него руки и Оноприенко накинул его на плечи генерала.
- А нашла я вас потому, что одна добрая душа в присутствии подсказала, как это сделать.
- Вот как. Завтра же этой души возле меня не будет.
- Ваше превосходительство, окажите милость, разрешите мне свидания с моими сыновьями. Они сейчас находятся в Киевском замке. Старший, Владимир, был отправлен на поселение в Восточную Сибирь, но с дороги возвращен обратно в Киев.
Стрельников надел поданный ему сюртук.
- Младший тоже был выслан из Киева, а потом возвращен в тюрьму. Я не видела их почти год. Будьте милостивы, позвольте мне свидания с ними. Никто кроме вас не может дать такого разрешения.
- Да вы собственно кто, сударыня?
- Я Бычкова, мать Владимира и Александра Бычковых.
Оноприенко натягивал на генерала шинель, которая соскочила с одного плеча, когда Стрельников резко повернулся к ней.
- И вы посмели придти ко мне? Воспитали двух революционеров, врагов отечества нашего. Позвольте! Ведь у вас есть еще один сын, офицер, который тоже привлекался за связь с революционерами. Позор! Вы, мадам, взрастившая убийц и грабителей, приходите ко мне за милостью! Ваши отпрыски обвиняются в подготовке убийств верных слуг отечества и ограблений казначейств. Знаете, что ждет их? Веревка!
Она с ужасом смотрела, как он схватил себя за горло, закатил глаза и высунул язык. Потом засмеялся, отчего его грудь затряслась, и опять ей послышалось позвякивание. Она попятилась назад. Генерал захлопнул дверь.
Она очнулась, вернее, осознала, что именно ее сейчас оскорбили, уже на бульварной скамейке. Она оглянулась вокруг. Мартовское, уже теплое, солнце как будто старалось согреть ее, унять охватившую ее дрожь. Платок оказался мокрым от слез.
- Сударыня, что с вами произошло? Может быть, я чем-то могу вам помочь?
Рядом сидел молодой человек. Он смотрел куда-то вбок, себе за спину, изредка переводя глаза на нее. Одет он был в накидку и шляпу, как обыкновенно одеваются студенты. Чем-то он был похож на Володю. Бородкой, выражением глаз или голосом?
Она молчала.
- Сударыня, я видел, как вы вышли из того дома с итальянскими окнами. Скорее всего, не ошибусь, если скажу, что вы были на втором этаже.
- Кто вы? Откуда это можете знать?
- Я? Я – осушитель слез. Взгляните туда: из ресторана вышел вон тот тщедушный господин. Не знаком ли он вам?
- Да, вы правы, я только что была у него.
- И как вам показался сей господин?
От его спокойного участливого расспроса ей стало легче.
- У него нет души, а вместо сердца что-то железное позванивало внутри.
- Значит позванивало? Надеюсь, на голове у него не было железной маски?
- Какой маски?
- Это я так, к слову… Ваш знакомец сел на лавку, греет на солнце свои старые кости. А кто рядом с ним? Вы его тоже знаете?
- Это Оноприенко – то ли слуга его, то ли камердинер.
- Скорее всего, охранник. А теперь смотрите, как надо разговаривать с этими господами.
Молодой человек встал, надвинул на лицо поля шляпы, как бы загораживая глаза от солнца, обошел скамейку, перешел на центральную аллею бульвара и двинулся вдоль нее прогуливающимся шагом. Она смотрела ему вслед, стараясь разгадать их странный разговор.
Когда он поравнялся со скамейкой, очутившись за спиной отдыхавшего генерала, то неожиданно выхватил из-под накидки револьвер, направил его на голову Стрельникова и выстрелил. Голова генерала мотнулась, увлекая тело и валя его на правый бок. Оноприенко, сидевший рядом, вскочил и, увидев убегающего молодого человека, закричал:
- Держите его! Это убийца!
Она встала, чтобы лучше видеть, что происходило дальше. Стрелявший пересек боковую аллею, перескочил через заборчик, отделявший ее от крутого склона, и побежал вниз на набережную, к морю. Несколько человек, бывших на бульваре, бросились за ним вдогонку. Она услышала треск выстрелов, а затем и увидела вдалеке юношу, который стрелял по преследователям.
Когда бегущие скрылись с ее глаз, она пошла по аллее. Возле скамейки с генералом собралась толпа. Оноприенко стоял рядом с телом и растерянно бормотал:
- Господи, Боже мой! Не уследил, не уследил…
Она подошла ближе и увидела его мертвое лицо. Веки были приоткрыты и, казалось, он подглядывал за ней. Что все это означало? Она и ее сыновья отомщены?
Любопытные продолжали подходить. Один знающий, по виду приказчик, запыхавшись после бега, рассказывал:
- Поймали! Двоих поймали. Второй-то поджидал его на дрожках, чтобы вместе уехать. Тоже хотел стрелять, да споткнулся. Тут народ на них и навалился, скрутил. Повели в полицию.
Она продолжала смотреть на спокойное лицо генерала, еще совсем недавно бывшее искореженным в злобной гримасе. Осушитель слез… А слез-то прибавилось. Кто-то будет плакать над телом генерала, кто-то по тем двум покушавшимся на генерала. Будет ли конец этому взаимному уничтожению себе подобных? 


8
Бычков. 19 декабря 1882

Сегодня он проснулся рано и сразу вспомнил, что прошел год со дня его разговора с Долгоруким. С удовлетворением отметил, что за это время ни разу не пожалел об отказе от предложения князя. А первое время в нем сидело сомнение в том, правильный ли выбор он сделал.
Стрельников за это время был убит. Тюрьма в день убийства ненавистного прокурора ликовала, даже надзиратели ходили по камерам и, казалось, с удовольствием разносили об этом весть. Следствие остановилось, стал готовиться обвинительный акт, дело шло к суду. Но было ясно, что выбор в наказании его невелик: от виселицы до многолетней каторги. И, когда мечты о побеге стали превращаться в реальность, все его заключенные товарищи решили, что бежать должен он. Возможно, день побега будет сегодня – за окном слышен шум ветра и постукивание снежинок об окно. Кажется, так жданная ненастная погода наступила.
Раздался скрип открываемого замка, вошел надзиратель, за ним раздатчик завтрака, который поставил на стол миску с кашей и кружку с чаем и хлебом на ней. Он поел, сложил в миску ложку и кружку, вышел в коридор, поставил миску возле двери и пошел по коридору. Остановился у одной из камер и поманил рукой:
- Аронский! Саша!
Когда те вышли, то вместе с ними пошел вдоль коридора.
- Сегодня прекрасная погода. Не правда ли?
- Да, Володька, сегодня, я думаю, все решится. – Аронский понизил голос – мимо проходил раздатчик, собирая пустую посуду. – Только бы все сшилось воедино.
- Саша, простыни у тебя?
- У меня.
- За день ты должен их нарвать на полосы и связать. В три часа я иду в контору заказывать на завтра продукты, в четыре часа ты и Аронский, обмотанные под тужуркой веревками, должны выйти гулять во двор. В это же время там будет и Михаил с одеждой для меня.
- Володя, все это десятки раз обговорено. Вот с воли человек был бы у наружной стены. Ведь они впустую ходят уже несколько дней, ожидая побег.
- Саша, сколько потребуется, столько и будем повторять рекогносцировку. А придут или не придут меня встречать – в любом случае побегу. Теперь расходимся – не надо, чтобы нас видели вместе.
Он, как староста политического отделения тюрьмы, пошел обходить камеры, опрашивая заключенных об их пожеланиях на завтрашний день по приготовлению пищи с тем, чтобы заказать требуемые для этого продукты.
После обеда он подошел к надзирателю их коридора и сказал, что пора идти в контору заказывать продукты. Надзиратель отпер замок двери, отделяющей коридор от лестницы. Они спустились на первый этаж, где он был передан надзирателю, присматривавшему за двором политического отделения. С новым надзирателем он пересек двор, который из-за непогоды был пуст. Надзиратель открыл калитку в высоком палявом заборе, крикнул надзирателю уголовного отделения и, когда тот подошел, передал его новому сопровождающему. Загораживаясь ладонью от бьющего в глаза снега, он зашагал к конторе. Во дворе уголовного отделения прогуливалось несколько заключенных. Вместе с надзирателем он вошел в контору.
- Здравствуй, Владимир Иванович!
Агранович. Часто в это время Агранович поджидал его. Он был из уголовных дворян. Причину, по которой он попал сюда, Агранович не скрывал. Даже сам рассказывал свои приключения, посмеиваясь. Он придумал историю, по которой якобы случайно завладел драгоценностями, но продать их не может по причине могущих возникнуть при этом подозрений в их краже. Обратившись за помощью к какому-нибудь священнику, он, обещая сбыть тому драгоценности дешево, ловко выманивал деньги, якобы нужные для поездки за ними и исчезал. Священнический сан не позволял обманутым обращаться в полицию, иначе на них бы легло пятно искателя легкой наживы. Но так шло до поры до времени, когда один священник обратился в полицию с просьбой только найти Аграновича, но при тщательном допросе вынужден был, смущаясь, признаться в желании немножко разбогатеть не совсем честным путем.
- Здравствуй, Агранович. Меня поджидал?
- Да. Опять хочу к политическим присоединиться. Но очень надеюсь, что за это меня не упекут на каторгу вместе с вами.
Агранович напросился заказывать себе продукты вместе с политическими заключенными, поскольку так выходило дешевле, чем это делать одному. Уголовные же не держали общую кассу для закупки продуктов. Пока он дополнял список продуктов пожеланиями Аграновича, пересчитывал деньги, тот, любитель поговорить, не умолкал.
- Тут намедни один уголовный, зовут его Трифон, поведал мне свою историю, приведшую его в каторгу. Он работу не уважал, воровством да разбоем промышлял. Однажды со своими дружками в кабаке подслушал разговор о том, что, дескать, такие-то имярек старик со старухой только прикидываются бедными, а в действительности имеют припрятанный капиталец. Ночью Трифон со товарищи нагрянул в дом, где жили старики. Стали они у них выпытывать: где, мол, прячете деньги и золотишко. Те не признаются, или, скорей всего, у них ничего и не было. Тогда Трифон начинает их пытать. Связанных хозяев они укладывают на стол и зажженной связкой свечей поджаривают им пятки. Тут надо сказать, что у стариков жила маленькая собачонка, которая с яростью стала лаять и нападать на грабителей. Трифон пнул ее ногой и та, завизжав, забилась в угол под кроватью. Душегубы замучили стариков до смерти и ушли ни с чем. Через какое-то время их арестовывают. Начался суд. И представьте, вдруг из-под ног публики выскакивает собачонка, рыча и лая, бросается на подсудимых, рвет их за ноги. Охранники еле с собакой справились. Свидетели признали в ней собаку убитых. Эта сцена произвела такое сильное впечатление на присяжных заседателей, что имела решающее влияние на их решение: вся шайка была приговорена к каторге. А Трифон дал себе такой зарок: "Нельзя оставлять в живых никаких свидетелей – ни людей, ни собак, ни кошек, ни какую другую живую тварь". Вот среди таких ушкуйников приходиться пребывать культурному человеку.
Он отдал список и деньги дежурному по конторе офицеру, распрощался с Аграновичем и, сопровождаемый надзирателем, пошел в обратный путь. Пересекли двор уголовного отделения, надзиратель открыл замок в калитке, пропустил его в следующий двор и, крикнув: "Макарыч, принимай!", закрыл за ним калитку, оставшись за забором.
Он оглядел двор. Надзирателя не было. У противоположной стены виднелись три фигуры прогуливающихся арестантов. Он подбежал к ним.
- Где надзиратель?
- Там в коридоре двое что-то не поделили и затеяли драку, так он побежал наводить порядок, - и Александр хитро улыбнулся.
Михаил уже протягивал ему заранее приготовленные полушубок и шапку. Он скинул арестантские тужурку и бескозырку, быстро переоделся. Теперь взоры всех устремились на крайнее к ним окно камеры на втором этаже. Ждали сигнала, который должен поступить, как только часовой, ходивший снаружи тюремной стены, зайдет за ее угол. Это ожидание было мучительно – невозможность действия вселяла тревогу. Наконец в окне два раза мигнул свет. Аронский  встал, упершись руками и головой в крепостную стену, ему на спину вскарабкался Михаил. Он обнял брата, затем подошел к живой лестнице. Александр подсадил его и, пока он влезал на вершину этой лестницы, достал из-под тужурки моток самодельной веревки, отмотал с нее длинный конец и, держа его в левой руке, правой рукой размахнулся и перебросил моток через стену. Встав на спину Михаила, он руками ухватился за край стены, подтянулся, закинул правую ногу на  стену и улегся на остром гребне стены, свесив ноги по обе ее стороны. Одна нога на свободе, другая в тюрьме. Остался один шаг. Здесь наверху ветер заметал снег под полы полушубка и за воротник, не давал открыть глаза.
Ему почему-то вспомнился тот жаркий летний день в Гомеле. Тогда отец руководил постройкой сахарного завода и однажды взял его с собой показать завод. Какой-то рабочий-умелец подарил ему сахарного петушка, белого в сахарной пудре, только гребешок выделялся – он был красный. Его очень хотелось съесть, но удерживала жалость потерять красивую игрушку.
Он посмотрел вниз на друзей. Они втроем держались за веревку. Он махнул им на прощанье рукой, схватился руками за веревку, перекинул тело, заскользил по веревке, задерживаясь на узлах. Вот ноги утонули в сугробе. Он отпустил веревку, которая, почуяв свободу, взвилась вверх и исчезла. Он пошел вдоль стены. Дойдя до угла, выглянул за него. Увидел две фигуры, покрытые снегом: часового и человека, который его отвлекал. Человек кричал в окна тюрьмы:
- Позови Терентия Попова! Скажи, брат кличет!
Часовой, наставив на него ружье, тоже кричал:
- Не положено! Уходи! Стрелять буду!
Он быстрым шагом направился к своему помощнику:
- Ты спьяну что ли? Тебя же пристрелят! Господин часовой, он пьян, не понимает что делает. Я отведу его.
- Убирайтесь, бродяги!
Он подхватил товарища под руку и потащил его прочь от тюремной стены. Когда отошли шагов тридцать, тот обнял его:
- Вы Володька?
- Я.
- Это прекрасно! Идемте к нашим. Как они обрадуются! Сегодня у нас праздник.
Он оглянулся, чтобы в  последний раз взглянуть на свое последнее неприветливое пристанище. Но за вихрями снега в наступившей темноте его уже не было видно.


9
Иванов. 20 июня 1883

Кажется, здесь. Он постучал в дверь. По скрипу половиц понял, что к двери кто-то подошел. Он ждал еще полминуты, как дверь распахнулась, кто-то втащил его в прихожую и с криком: "Сергей!" бросился обниматься. Господи, да это же Бычков. Вот нежданная встреча.
- Володька! Оказывается, меня направили к тебе. Но как ты меня узнал через дверь?
- Это просто. В двери есть отверстие. Приходится быть осторожным. Проходи. Сейчас чай будем пить. Откуда приехал?
- Не спеши с расспросами. За дверью чемодан остался. Занеси его.
- Однако тяжеловат. Чемодан, конечно, с литературой?
- Угадал. Из Петербурга вам привез. 
Он сел на кушетку, с наслаждением откинулся на ее спинку. Бычков устроился у печки разжигать самовар.
- Ну, рассказывай, какими судьбами попал сюда,  в Харьков.
- Бежал из своего отдаленного места. Слышал и о твоем смелом побеге. Когда мне о нем рассказывали, я особенно веселился, представляя себе тупые рожи тюремщиков, которые два дня искали тебя внутри тюрьмы, считая, что бежать из нее невозможно. Ну а я из Сибири прямиком направился в Москву, затем в Петербург. Думал сразу подключиться к какому-нибудь делу. Но последние аресты наделали такие бреши, что толковых и умеющих людей не осталось. Все притихли. Виделся с Дегаевым. Он предложил остаться в Петербурге, заняться налаживанием связей в культурном обществе. Но, как ты сам знаешь, если революционное дело идет успешно, то и от общества есть отдача, а когда затишье, то никого не расшевелишь. Я отказался. Пропаганда среди рабочих заглохла – просто этим некому заниматься. Дегаев намекал, что в среде военных создана революционная организация, но мои услуги там негде применить. От него узнал, что здесь, в Харькове, арестована Вера Фигнер, которая на юге успешно налаживала революционную работу. Вот я и решил сюда махнуть, попытаться тут найти себе применение. И мне сразу повезло, – встретил тебя. Теперь ты расскажи, как здесь идут дела.
- Эх, Сергей, да везде одинаково. После ареста Фигнер волею судьбы я оказался во главе наших кружков Киева, Харькова, Одессы и других городов поменьше. Но не впечатляйся этим перечислением. Кружок – это один-два человека, да и те находятся в апатии. Встряхнешь их, – начинают шевелиться, а самостоятельно работать не могут, нет энтузиазма.
- Володька, вот тебе и карты в руки: если тебя признают во главе революционных сил юга, постепенно раскручивай дела, я же тебя знаю – энергии тебе не занимать.
- Сергей, я же практический работник. Я могу организовать добывание денег, устройство типографии, пристроить скрывающихся от полиции людей. Но наладить правильное ведение подпольной, революционной работы целого края мне не под силу. Хотя бы потому, что теоретически я плохо подготовлен. Каждому свое. Здесь нужны личности вроде Желябова и Фигнер. А их нет: кто казнен, кто за решеткой, кто за границей.
- Не прибедняйся. Главное с чего-то начать, а личности появятся.
Бычков поставил на стол самовар, залил кипятком заварку в фарфоровом чайнике, нарезал хлеб, сало.
- Угощайся - небось, голодный.
- Не без этого.
- Ладно, может быть, ты меня поймешь лучше, если я тебе расскажу, о чем в последнее время я размышлял. А размышлял я над тем, почему же мы зашли в тупик. Почему наша пропаганда не смогла поднять народ против власти царя? Может народ этого и не хочет? А может он в младенческом возрасте, и ему надо подрасти, чтобы осознать необходимость своего освобождения от нищеты, тяжелого труда, бесправия? Но мы не стали искать ответов на эти вопросы. Решили, что если народ не может сам за себя постоять, то его можно защитить с помощью террора. А тут и повод нашелся: петербургский градоначальник Трепов приказал высечь Боголюбова, политического узника. Засулич из мести в него стреляет, суд ее оправдывает. Революционная партия решает: вот он выход из тупика. Ринулась она к этому выходу, а там оказалась стена. Я иногда думаю, как  пошли бы события, если бы не было выстрела Засулич, а, скажем, ответ Трепову был равен им же совершенному издевательству: наши мстители поймали бы его, притащили в укромное место, сняли генеральские штаны и выпороли так, чтобы тот сесть не мог, а только стоять?
- Ха-ха! Рассмешил ты меня. Не берусь предсказать, что бы из этого вышло.
- Мы совершили месть за поругание человеческого достоинства покушением на убийство и поднялись на ступеньку выше над врагом. И решили, что так надо и впредь действовать и стали так действовать.  Враг же наш тоже поднялся на ступенечку и стал вешать сначала прилюдно, а потом втихую в казематах. Давно известно, что месть рождает только месть. И конца-края этому не было бы, да мы выдохлись раньше. А террор портит людей – дает иллюзию близкого успеха, а отсюда рождаются необдуманные поступки. Был у нас в киевском кружке Левинский. Однажды, когда нас замучило безденежье, он предложил экспроприировать деньги у артельщика. Узнал, что одна артель должна за свою работу получить много денег, получать их будет старший по артели. Так он и предлагает его подстеречь, чтобы отобрать деньги. Я ему говорю, что это грабеж и в свое время мы приняли решение о том, что частная собственность неприкосновенна. Речь может идти только об экспроприации государственных денег. Я запретил Левинскому даже думать об артельных деньгах. В результате наш кружок разделился: Левинский со своими сторонниками создал самостоятельный кружок.
Замолчал, в очередной раз наполняя чашки. Усмехнулся.
- Знаешь, а тогда я денег добыл. И совершенно мирным способом. В попечительстве учебных заведений завел нужное знакомство, в результате чего сумел переписать темы сочинений для выпускных экзаменов в гимназиях.  И мы продавали список этих тем всем желающим. Все сошло как нельзя лучше. Начальство не дозналось. Гимназисты успешно сдали экзамены. Вырученные деньги пошли на содержание типографии, помощь нуждающимся членам кружка и добывание документов для нелегальных.
- Признаю, в организации практических дел тебе равных нет. Совсем забыл, у меня же есть рекомендательное письмо от Дегаева. Хоть мы с тобой и знаем друг друга, но все же ради порядка прочти.
Бычков развернул письмо, прочитал, рассмеялся.
- Ты сам-то его читал?
- Нет.
- Дегаев пишет, что поскольку ты отказался от сделанных тебе предложений, то считает тебя непричастным к нашему делу. Хорошенькая рекомендация! А если бы я тебя не знал? Кстати, как тебе показался Дегаев? Какое у тебя впечатление от него?
- Впечатление? Суетлив. Все жаловался на неблагоприятную обстановку, которая не позволяет хорошо поставить работу кружков. Руки у него постоянно потные. Не люблю людей с потными руками – приходится делать вид, что ты этого не замечаешь.
- Понимаешь, Сергей, ходят слухи об его провокаторстве. Часто случалось так, что после его посещения наших проходили аресты. Не один я это подметил. Это тоже одна из причин, почему у меня опускаются руки.
- И с таким настроением ты существуешь? Нет, Володька, это не дело.
- Хотел бы я посмотреть на твое настроение через месяц-другой, когда окунешься в подпольные дела. Ну ладно, не будем говорить о грустном. В письме Дегаев просит ознакомить тебя с состоянием дел в Харькове. Многое я тебе уже поведал. А с людьми познакомлю завтра же. Осмотрись. Может быть, и пристроишься к какому делу.
- Скажи, а где же Наташа, твоя невеста? Она здесь, в Харькове? Вы поженились?
- Вспомнил нашу несостоявшуюся тюремную свадьбу? Так вот, я ее после нашего последнего свидания в Бутырке не видел. Вскоре после того, как меня вернули в Киев, ее арестовали и административно сослали в Томск и там она до сих пор.
- Вот как. Сочувствую. Видно, не скоро теперь увидитесь.
- Быстрее, чем ты думаешь.
Улыбается.
- Поскольку на год у нас не ссылают: только одна дорога туда и обратно займет год, то или у тебя есть сведения, что она убежит, либо ты собрался к ней.
- Догадлив, черт. Но собрался я не погостить, а помочь ей бежать и постараюсь также наладить путь для всех желающих бежать из Сибири. Хочу полезным делом заняться, а не толочь здесь воду в ступе. Надо дельных людей сюда вернуть, их здесь очень не хватает.
- Володька, я только что из Сибири. Поверь мне, что если бы можно было такой путь для побегов организовать, то его давно бы создали. Ты не сможешь разъезжать по Сибири, чтобы не быть замеченным жандармами.
- А кто-нибудь это пробовал сделать? Я знаю только одного Ипполита Мышкина, который пытался вызволить из Сибири Чернышевского, да его подвела нелепая случайность. Слушай, Сергей, поедем вместе. Ты, теперь знаток тамошних порядков, да я, как ты говоришь, неплохой практик, можем натворить больших дел в Сибири. Денег на это дело я уже поднасобирал.
- Вот, именно, натворить. Нет, Володька, не тянет меня обратно в Сибирь. Будучи там мечталось опять сойтись с товарищами и продолжать борьбу. А скажи откровенно, а если бы не Наташа, то ведь у тебя и в мыслях бы не мелькнуло затеять сибирскую экспедицию?
- Упрекаешь, что личный интерес - причина моего решения. Да если бы здесь была возможность приложить свои силы, и не подумал бы туда ехать. Ну ладно, об этом после еще поговорим. Ты сюда надолго?
- С недельку побуду здесь, ознакомлюсь с обстановкой. Потом поеду в Екатеринослав, Киев. Осмотрюсь и решу куда примкнуть, чем заняться.
- Осмотрись, осмотрись, может быть, образумишься. А в Екатеринославе мы встретимся, я там буду проездом. И еще раз обсудим мою, как ты говоришь, сибирскую экспедицию. Думаю, что, когда ознакомишься с положением дел, то примешь другое решение.
- Хорошо, Володька. А теперь дай мне поспать, устал с дороги.



10
Бычков. 1 августа 1883

Вагон дернулся в последний раз и остановился.
- Нижний Тагил! Господа, Нижний Тагил! – раздался голос кондуктора.
Он толкнул в плечо Яковлева:
- Стратоныч, вставай. Пойдем обедать.
- Что? Обедать? А где мы?
- Нижний Тагил.
- Ну вот, проспал переезд из Европы в Азию. Володька, тогда давай хоть отметим это событие.
- За этим тебя и бужу. Кондуктор, как долго мы здесь простоим?
- Полчаса, а если встречный поезд опоздает, то и побольше.
Вышли на дебаркадер. Здание станции, выкрашенное в приятный светло-коричневый цвет, было окружено парком. Они обогнули здание. Сразу за ним располагался фонтан с  убаюкивающе журчащей водой. За фонтаном раскинулись цветочные клумбы, между которыми петляли дорожки, огороженные подстриженными кустами. И все это находилось под сенью берез, и вдали было тронуто утренним туманом.
- Володька, ущипни меня, иначе я решу, что попал в эдемский сад.
- Видимо здесь люди хотят и умеют жить красиво. Но хватит любоваться, надо успеть покушать, пошли в ресторацию.
Вошли в здание станции, нашли там обеденный зал, который поразил их не меньше, чем окружающий парк. Посередине зала на дубовом паркете стоял длинный обеденный стол, уставленный горками посуды, пирамидами винных бутылок, кувшинами с напитками, хрустальными канделябрами, кадками с миниатюрными кедрами, аквариумами с рыбками. Пассажиры рассаживались вокруг стола на красивых стульях с гнутыми резными спинками. Между ними, подавая заказываемые блюда, сновали лакеи в строгих костюмах, в белоснежных манишках и белых галстуках.
Они тоже сели за стол и уже через минуту приступили к еде. Вскоре его внимание привлек человек, сидевший напротив и несколько в стороне. Привлек тем, что подолгу останавливал на них свой взгляд. Он спросил:
- Стратоныч, обрати внимание вон на того мужчину с черной бородкой. Почему-то его внимание обращено на нас.
- Бог ты мой, Володька! Ведь это же Данилов. Был взят весной и недавно сослан куда-то в Восточную Сибирь. Неужели бежал?
- Стало быть, ты его знаешь. Вот что, подходите к фонтану, я там буду вас ждать.
Покончив с обедом, он вышел из здания станции, и уселся на скамейке у фонтана. Когда они подошли, он, познакомившись с Даниловым, спросил его:
- Как видно, вас можно поздравить с возвращением в Россию.
- Еще рановато, не сглазьте. Это уже вторая попытка.
- Чего же здесь ожидаете?
- Вчера пришлось отстать от поезда, показалось, что за мной следят. Лучше не торопиться и не рисковать. Сейчас придет поезд, поеду дальше. Вы-то куда направляетесь?
Ответил Яковлев:
- Хотим помочь желающим вернуться в Россию и для этой цели создать цепочку по тракту через Сибирь. Чтобы оживить борьбу, проверенные, закаленные люди сейчас ох как нужны.
- Бог вам в помощь, но в успехе этого дела я сомневаюсь, надумано все это. Во-первых, побеги с каторги не организовать – силенок не хватит. Из ссыльных желающих бежать найдется немного. Кто-то разочаровался в том, что удаться достичь успеха в борьбе, кто-то женился и не может тронуться с места из-за семьи, кто-то боится, что его схватят по дороге и наказание будет увеличено. Да мало ли причин удерживает людей. Уверяю вас, что, как вы ее называете, цепочка не востребуется. Одиночки же, вроде меня, найдут способ бежать, и колонии ссыльных помощь окажут.
- Эх, Володька, я тебе то же самое доказывал, да уговорил ты меня. Теперь куда направишься, Данилов?
- Не знаю. К родным нельзя – полиция первым делом там будет меня ждать. Буду, почти наугад, искать связи с нашими. Может, подскажите, к кому бы я мог обратиться.
Он быстро принял решение.
- Сделаем так, Стратоныч. Чтобы ты не сожалел о том, что я тебя завлек в это путешествие, поезжай с Даниловым, поможешь ему. А помочь Наташе я смогу и один.
- Володька, поклянись, что ты говоришь это искренне.
- Поверь, Стратоныч, так будет лучше. И у меня на сердце будет легче. Искреннее я еще не говорил. Вот и первый удар колокола меня зовет. Ваш поезд тоже пришел. Вот вам деньги. Прощайте!
Он обнял их по очереди, и, через здание станции, побежал к своему вагону.
Данилов недоуменно смотрел на Яковлева.
- Не удивляйся. Он всегда безоговорочно доверял первым порывам сердца. Однако до слез жалко, что я его оставляю.
Они пошли по дорожке среди клумб, огибая здание станции. Вдруг Яковлев в изумлении остановился:
- Смотри-ка, Данилов, вон там, на лужайке, лошадь пасется. Обрати внимание на ее передние ноги. Они же закованы в кандалы.
- Действительно. Довольно странное зрелище. На дебаркадере стоит станционный служащий, пойдем спросим у него, что это за феномен.
Поднялись на дебаркадер.
- Послушай, любезный, чья это лошадь там пасется с закованными ногами? Чем она провинилась перед властями? Может быть, отказалась присягнуть на верность государю императору Александру III?
- Смеетесь, сударь, а хозяину ее не до смеха. Лошадь эта строптивая оказалась, спокойно не паслась, все норовила в лес убежать. Так он возьми и надень на нее ножные кандалы, а ключ потом, видно по пьяному делу, потерял. Вот уже второй месяц она бедная так и ходит, стреноженная кандалами.
- Спасибо, братец, за разъяснение, а то мы чего уж не вообразили. Ну, пошли, Стратоныч, билеты брать, иначе поезд без нас уйдет.
- Вот так и Россия, дорогой мой Данилов. Заковали ее в кандалы, а ключ-то и потеряли. Найдем ли?


11
Бычков. 18 августа 1883

Он вышел из гостиницы. Остановился на крыльце и поглядел на небо. Свинцовые всклокоченные облака стремительно неслись над городом. Может надеть пальто? Нет, здесь на земле ветер тих и, пожалуй, в пальто было бы жарковато. Сбежал вниз по ступенькам, сел на извозчика и велел ехать не спеша по набережной. С интересом рассмат-ривал все, что попадалось по пути: лодки, баржи, пароходы на реке, людей и дома на набережной. Когда проезжал мимо очередного дома, внимательно его оглядывал, сравнивая с полученным описанием нужного ему дома.
Вдруг лошадь захрапела, встала и попятилась. Он выглянул из-за спины извозчика и увидел на тротуаре какой-то мохнатый ком, который двигался то резко прыжками, то плавно и медленно. Присмотревшись, понял, что это медведь, ведомый на железной цепи мужиком. Всякие порывы медведя к свободе движения мужик острастщивал подергиванием цепи. Встречные люди, завидя зверя, перебегали на другую сторону дороги. Он попросил извозчика подождать его, соскочил с пролетки, нагнал мужика, спросил:
- Ты что здесь с медведем расхаживаешь, народ пугаешь? Он у тебя ученый что ли?
- Ученей не бывает. А народ он не тронет, к людям он добрый.
- Куда же его ведешь? Не на базар ли продавать? Так ведь там покупателей не найдешь – все разбегутся.
- Может, ты купишь, барин? Бери, за полтину отдам. Смеешься? Вот так и все – задаром не берут. Потому и веду его в лес на волю пущать.
Он заметил, как, придерживая шашку, к ним бегом спешил городовой. Видимо кто-то сообщил ему о нарушении порядка. Ввязываться в историю с полицейским было ни к чему, и он поотстал и встал в сторонке – совсем уйти не давало любопытство.
Задыхаясь от бега, городовой закричал:
- Ты зачем? Кто позволил, каторжник?!
- Вашбродь, да какой же я каторжник? Здеся я живу, недалеко. Да вы ж меня знаете.
- Почему медведь?
- Вашбродь, медведь мой, у меня жил. Я его как-то в лесу подобрал, видать от мамки отбился. Пожалел я его. Взял своим ребятишкам для забавы заместо игрушки.
За спиной городового, как бы под его защитой, стали собираться любопытные прохожие.
- Почему его по улицам водишь, народ пужаешь?
- Вашбродь, в лес Калистрата хочу отвести, его Калистратом  кличут. Когда был мал, еще ничего, а подрос – житья от него не стало. Стал курей ловить и душить. Ладно, посадил его на цепь. Так он что, подлец, удумал? Подметил, как хозяйка моя курей кормит: зерно с ладони рассыпает, те и сбегаются к ней. И Калистрат наловчился так делать. Загребает лапой пыль и сыпет ее на землю, а эти дуры к нему бегут. Схватит он одну из курей и сожрет. Один убыток и беспокойство стали от Калистрата, вашбродь. Вот и хочу его в лес отпустить, пущай там колобродит.
Окружающие смеются. Вдруг ему показалось, что среди них мелькнуло знакомое лицо. Пригляделся. Где он его видел?
- Вот что. Отведу я тебя с Калистратом в участок. Пущай пристав с тобой разбирается. Ходить по улицам с медведём не положено. А если лошадь испужаешь и она понесет, да, не дай Бог, кто убьется? Пошли!
Под смех зевак процессия во главе с Калистратом двинулась в участок. Владелец  же знакомого лица подошел к нему.
-Ба! Владимир Иванович! Вот так встреча. Какими судьбами в Томске?
Агранович! Вот уж неожиданная и нежелательная встреча. На другом краю земли пришлось свидеться.
- Да судьбы-то у нас одинаковые. Сослан сюда, как, видимо, и вы.
- А что, сейчас за побег из тюрьмы только ссылают? Весьма либеральные наступили времена.
- Да тише вы! Наша юстиция работает по-прежнему отменно. Просто здесь я под другой фамилией. Однако нам не следует больше встречаться, тем более что мы с вами не знакомы. Прощайте, Агранович.
- Понимаю. Весьма приятно было с вами увидеться, вспомнить былое. А теперь пойду посмотреть на арестованного мишку. Прощайте, Вл…эээ, сударь.
Ушел, будь он неладен. Он уже заприметил нужный ему дом, в котором проживала Наташа, но идти  сейчас туда было нельзя. Не видеться почти два года, быть совсем рядом и опять приходится отложить встречу не меньше, чем на день. Решил проехать мимо ее дома – вдруг случайно увидит ее издалека, а потом вернуться в гостиницу, съехать с нее и искать другой приют. Опять приходится прятаться. Сел в пролетку:
- Пошел прямо!
Проехали дом. Когда он хотел уже сказать извозчику, чтобы поворачивал назад к "Европейской", тот вдруг развернул лошадь и направил ее, погоняя кнутом, в ближайшие распахнутые ворота. Над воротами висела вывеска полицейского участка. Продал Агранович! Значит, приметил его раньше, чем они встретились, и успел даже сговориться с извозчиком.
- Ну что, дядя, захотел поживиться? Ну, так получай свои тридцать серебряников свинцом!
Он выхватил револьвер, выстрелил в спину извозчику. Тот, охнув, опрокинулся на него спиной, придавив к сиденью. Пока он сталкивал с себя тело извозчика, лошадь влетела во двор и, описав дугу, резко остановилась, опрокинув пролетку. Вывалившись из пролетки, он быстро вскочил на ноги и огляделся. От крыльца участка, отрезая его от ворот, бежало четверо полицейских. У крыльца, прячась, мелькнул Агранович. Но теперь не до него. Надо пробиться к воротам. Двигаясь навстречу полицейским, сделал четыре выстрела. Один из них, схватившись за бок, упал. Остальные бросились на землю, что-то кричали ему, наставив на него револьверы. Он остановился. Не уйти. Наташе не помог. Опять тюрьма, потом каторга. Лучше сейчас умереть, чем медленная смерть в застенке. Остался один патрон. Он медленно приставил револьвер к голове и нажал на спусковой крючок, посылая пулю навстречу стучащей в висках крови.
И сразу он увидел себя сверху. Его тело лежало на боку. Подбежавший полицейский перевернул его на спину, выпрямился, снял фуражку, перекрестился. Обозреваемое пространство увеличивалось, как будто бы то чем он был возносилось кверху. Вот Агранович поднялся с земли, ошарашенно смотря по сторонам. Вот мужик еле удерживает своего медведя, испугавшегося выстрелов. Он явственно услышал, как мужик сказал: "Эх, барин…". То ли сожалел о его смерти, то ли о том, что он не купил медведя. Он ощутил сладостную легкость парения. Обозреваемое пространство увеличивалось все быстрее, затягивалось дымкой. Ощущение легкости усиливалось из-за того, что исчезало чувство времени. Видел, как ставшие точками люди сбегались к его телу. Затем все закрылось пеленой, скорость его полета все увеличивалась, доставляя блаженство. Он входил в неизведанное еще состояние, в другую ипостась.



"Листок Народной Воли"  №2.  26 октября 1883

Хроника арестов

               В Томске застрелился бежавший из Киевской тюрьмы 19 декабря 1882 г. Владимир Бычков. Приехав в Томск по революционным делам, он был узнан однажды на улице уголовным преступником, сидевшим с ним вместе в Киевской тюрьме. Последний подослал к нему извозчика, чтобы отвезти в участок. Бычков выстрелил в извозчика, но промахнулся и, не  желая отдаваться в руки полиции, вторично выстрелил и убил себя.