Мне немногим больше семнадцати лет. Как человек оптимистичный, молодой и вполне свободный, я хожу на танцы. Хожу я туда ни много и не мало, около шести месяцев. Репутацией (скажем про них скромно) у девочек пользуюсь, успеха же и не добиваюсь. Любимые песни английские, американские, как раз те, которые у родителей в голове ничего не вызывают, кроме как представления о собачьей ярмарке. Мой шейк (танец) представляет собой не столько тряску, сколько медленные меланхоличные изгибания, извивания и обнимания телом окружающего пространства. Взгляд такой же отрешённо меланхоличный. Ноги обычно стоят на месте и лишь немного, для чувства такта, колеблются. Даже сейчас, когда я это пишу, от нелепо пришедшей скуки и нелепо пришедшего желания высказаться, я слушаю «завывания и тявканья собачьей ярмарки» и ногами (прямо талант ударника) отбиваю такт. К счастью у меня тут настоящая идиллистическая обстановка. Прямо не обстановка, а рай: медвежья шкура, магнитофон, кресло из оленьих и лосиных рогов, врассыпную книги и тетради, гаванские сигары, и термос с горячим кофе. Всё это, вместе со мной, на преотлично пахучем сеновале, в преотлично тёплом и светлом сарайчике, так что о такте, даже и говорить не приходится. А впрочем, под впечатлением музыки, я совсем разошёлся. Какие до ужаса приятные крики. Мировая эстрада кричит о боли и любви Мира. Рояль, гитары, барабаны – удары – язык современности.
А сейчас всё… Сразу перейду к главному. Часы показывают три, пополудни, а мне ещё надо высказаться, костюм почистить (не подумайте, что я тушил пожар, или спасал утопающего), с друзьями отметить, а там и на танцы податься.
Так вот, главное – это «курящая». Это первая и пока единственная девчонка, у которой я хотел бы добиться успеха. Ей, примерно, как мне известно, на четыре месяца меньше, чем мне, и к тому же, к слову сказать, она не только курит, в чём у неё прямо страсть, но и любит находиться в весёлом состоянии, что чаще всего у неё получается под воздействием винных паров и вина, как такового. «Замануха» у неё такая что ли? Если это так, то своего она видимо не упустит. Её разговором не руководит цензура. Блондинка, уже вошедшая в силу «своей слабости», с ядовито притягательными, сильно накрашенными глазами, в клетчатом кителе и в коричневых брюках, она могла бросить такие слова… Она всем своим обликом, поведением, даже простым молчанием, казалось, презирала весь мир. Да это и было так. Но что то в её цинизме было неимоверно грустное, грустное и тяжёлое до предела. Ей было безразлично, как с ней обращаются, грубо или нежно. Мысленно она смеялась и над тем, и над другим. Ей был смешон ритуал ухаживания. Допускающая вольности, красивая и неизвестная, она была кумиром многих парней. У робких она вызывала томления и бессонные ночи, а у наглых сознание своего бессилия. Робкие бессильно уходили, наглые сильно дрались, но курящая продолжала быть сама собой, ей никто не был нужен, и в этом она была сильна. Пожалуй, ей понравился бы парень, который из робкого стал более смелым, а из наглого нежным. Не знаю. Просто курящая не хотела быть в глазах парней ни самкой, ни богиней. Она понимала, что парень видящий в ней только самку, сам по себе мелок и представить себя более чем самца не сможет. В робких же её отталкивала неискренность, ибо и у самого робкого, всегда есть мысли о том, что его богиня – самка.
С курящей я познакомился в первый же вечер, когда решил сходить на танцы. Я опоздал где-то на полчаса. На танцплощадке уже начинался самый разгар. Ко мне уже несколько раз подходили пьяные парни. Наконец трое, тоже слегка весёлых, опознали во мне друга и мы познакомились. Право, в эту минуту, я хотел быть как они. Парни рассказали мне о себе. Пожаловались, что провели на танцы каких то девчонок, а они не позвали им ещё какого-то знакомого парня и вообще куда-то скрылись и не показываются. За знакомство и, из-за девчонок, мы пошли в какой-то магазин, и распили две бутылки какого-то «Портвейна». Я ещё купил пачку сигарет «767». Вскоре вино сказало своё действие, мы стали свободнее, разговорчивее, цеплялись за девчонок, шутили, хотели танцевать. Наконец парни вспомнили какого-то знакомого. Мы поднялись в его квартиру, долго звонили, стучали. Нам открыла дверь пожилая женщина. Выслушав наши объяснения, она дала нам три рубля. Мы снова пошли на танцы, купили билеты и прошли на танцплощадку. Поймали тех девчонок, познакомились, развеселили их и, стали с ними танцевать. Уж какие из нас на тот момент были танцоры, я помню плохо. Среди девчонок была и курящая. Звали её Тамара. Я станцевал с ней несколько танцев, но язык мой был словно связан. Это был мой первый вечер, и я не умел разговаривать с девчонками. К тому же я следил за своим поведением, вернее не за поведением, а за теми, кто должен был следить за хорошим поведением на танцплощадке. Заиграли шейк. К курящей привязались какие-то парни. Они вырвали её из нашего круга в свой круг. Она стала танцевать в середине их круга. Я тоже перешёл в их круг. Она ухмыльнулась. Парни старались как могли. Мы были центром внимания. Курящая танцевала ритмично, её белые зубы блестели, ноги заключённые в коричневую материю, слегка расклешённых брюк, ходили в соблазнительном экстазе.
Домой этих девчонок, провожали всё-таки мы. А с парнями пришлось поговорить. Мы шли под руки. В середине она с подружкой, а по бокам, я и один из моих новоявленных друзей. Все курили, не курила только подружка моей курящей. Луны не было видно, были только Луной освещённые облака. Мы зашли уж в какой-то самый глухой угол парка и сели на скамейку. Удивительно, но пока мы шли, мы успели наговорить друг другу всякой всячины, может даже и не способствующей нашему знакомству, но когда мы сели, разговор как-то сам собой сошёл на нет. Только огоньки сигарет тихо мерцали в успокоенной темноте. На всех нашло умиротворённое настроение. Может, просто хмель проходил? Тамара, так звали курящую, хоть я и повторяюсь, искурив одну сигарету, лениво щёлкала её в одинокую, средь облаков на небе, звёздочку, и просила другую.
- Тебе интересно курить? – спросил я её.
- Не знаю – просто отвечала она, делая глубокую затяжку. - Мир видя меня не видит того, что я вижу в мире, а видя мир я не могу не курить – докончила она свой ответ, после того, как медленно выпустила очередную струю дыма.
- Для женщины это удивительно – пошутил я.
- Для мужчины тоже – явно, задетая «за живое» моим словом «женщина» отпарировала она и, сразу выбила меня из колеи, так как обращаясь ко мне, она обращалась и к моему, так сказать другу, ибо он к её подружке стал применять, если и не недозволенные, то, по крайней мере, довольно щекотливые приёмы.
- Кстати, твой компаньон, давно мужчина? – не то горько усмехнулась, не то съязвила она.
- А ты угадай по мне – и стараясь помочь нелепому положению своего друга, сам удивляясь своему порыву, сильно прижал её к себе…
И тут же дул себе на, обожженную сигаретой, руку.
- Дай ещё? – попросила она.
Я достал ей сигарету.
- Я это тебе так, почти нечаянно – извинилась она, прикуривая из моих рук.
Руку ужасно жгло, я даже не успел поплевать на неё, но я был счастлив, ибо она напоминала мне не о том, что была прижжена сигаретой, а о упругом теле моей спутницы.
Мы снова курили. Удивлённые нашим оборотом дела, нас решили оставить вдвоём. Впрочем, наши друзья делали это и из собственных интересов. Тамаре становилось холодно. Она подогнула под себя ноги, прямо на скамейке, и не смущаясь, решила поделить мой пиджак на двоих. От её тепла разогревалось и моё тело. От того, что моё тепло грело её, мне становилось жарко.
- Тамарка – спросил я – ты любишь стихи?
- Это предисловие? – ответила она мне вопросом.
«А, впрочем, где-то она права» - подумал я и тут же сочинив, продиктовал:
В жажде познанья сидит,
Страхом познанья полна,
Дева современного мира –
- И курящая.
- Мне нравится всё, что отвечает моему содержанию – ответила она.
Я поцеловал её в шею.
- А ты, что - спросила она, тихо отстраняясь от меня, но, и к радости моей, не безразлично – любишь стихи?
- Я!? … Наверное, очень малое – ответил я и выбросил сигарету. На меня нахлынула апатия.
«Всё же я и она – уже общество – подумал я – это невыносимо».
Я сразу почувствовал её голову на моём плече, вспомнил, что она девушка, для которых пишут копеечные брошюрки «о материнстве», и мне стало скучно.
- Ты что молчишь?
Я сразу внутренне встрепенулся.
- Тамарка, ты зря куришь – буркнул я.
- Давай ещё по сигарете и ты меня домой проводишь – решительно сказала она мне и встав лениво поправила свои золотистые волосы.
Я встал, мы закурили. Потом, забирая свой пиджак, я снова стал её целовать. Она слабо отбивалась. Наконец я разозлил её своими поцелуями, разозлил в самом буквальном смысле и, она опять мне пригрозила сигаретой.
Уже только дома я понял это; и то, что она была с золотистыми волосами, и то что пила, и то, что курила. Я понял всё, или по меньшей мере, догадывался. В пачке оставалось три сигареты, я искурил их и вышел из дома спать на сеновал. Снова со мной была музыка, её крики разрывали нутро, думалось о недавнем. И я уснул.
На следующий день я снова был с ней. Мы встретились на танцах. На моё появление, она прореагировала самым обычным способом, то есть, никак. Я снова танцевал с ней. После танца она часто куда-то исчезала, по-моему, не больше чем, чтобы навеять на себя ореол таинственности, или недоступности, чёрт его знает, я и не старался особо это понимать. Потом снова появлялась.
Потом я ей чуть не надоел.
А потом я снова провожал её домой. Мы снова сидели на той скамейке, снова курили, и говорили о жизни, и молчали. Мы говорили о очень многом. О, она оказалась не так глупа. Скорее я был глупцом и мальчишкой в её, да и в своих глазах. Я даже часто не понимал её. Она то была несмышленым ребёнком, то умудрённой опытом женщиной. Впрочем, мне сейчас не раскрыть всего этого, как и не её, эту мою первую девчонку. Ни наши разговоры, и не того, что уже на следующий вечер танцев, я танцевал совсем не с ней.
Она уехала. Подружки умалчивали о ней.
«Куда, зачем, почему? – так и остались вопросами. На большее, чем на: «Она уехала» - я ничего от подружек не дознался.
Примерно, через месяц, или два, подружки говорили: «Она приезжала». Но я её, даже не видел.
Потом, она снова уехала и, больше я про неё ничего не узнал. Да и что узнавать? За такой короткий срок, какие могут быть изменения? Пить и курить она за этот срок конечно не бросит. Но и не мне учить её: что надо и что не надо. Подлец или не подлец я после всего этого, нет желания решать. Просто, почему-то, до сих пор вспоминаю её – Тамарку, и самой плохой, и самой хорошей. От скуки что ли? Недавно я «нарвался» на тех давнишних, по первому вечеру, соперников и они со мной тоже неплохо «поговорили». Я думал, что они вспомнили, тот наш старый разговор, а оказалось, что «разговаривали они со мной за Тамарку». Хотя Тамары нет в городе вот уже полгода.
А сейчас я снова пойду на танцы, потому что ничего другого мне не остаётся. Да, и в джентльменском разговоре должна быть поставлена точка.
1971 г.