Исповедь бойца

Могулов Сергей
- Драка, драка – закричали где-то неподалёку.
 
          Разве ж это драка – четверо на одного. В обычных обстоятельствах больше походило бы на избиение. Совесть нисколько не тревожит этих четверых. Ведь они бьются за мнимые границы убогих владений, за поруганную дерзким чужаком честь. Хотя, казалось бы, всего-то сказал, что не курю.

         Они не скрывают агрессию. Вызывающая интонация, грубые слова, дерганые движения. Ведь надо сделать всё, чтоб напугать жертву или спровоцировать. Когда ни то, ни другое не удаётся, и цель вот-вот ускользнёт. Лысый с небритым опухшим лицом, широкими плечами и пудовыми кулаками, не таясь, наносит первый удар, который обычно сбивает с ног. Остальные же, словно стервятники добивают упавшего. Бьют, пока не перестанет кричать и кататься по земле, пока из разбитого, окровавленного рта не начнут доноситься редкие хрипы. Вот тогда, обшарив карманы, успокоятся, и удовлетворенные отправятся в пивнушку, отмечать очередную победу.

          Только в этот раз всё пошло совсем не так. Я разгадал манёвр, когда белёсый сморчок с бесцветными глазами кивком указал на меня. Молча они двинулись наперерез.

- Дружище, повремени – скрипучим голосом окликнул сморчок. – Есть сигарета?

- Не курю.

- Спортсмен что ли?

- А мелочь есть? – вклинился лысый здоровяк.

          Двое встали передо мной, третий с боку, четвёртый отступил за спину. Ответь я, что и мелочи нет - спрос зашёл бы за телефон или плеер, за очередным отказом последовало бы нападение. Начни сразу перепалку, нападение скорее будет со спины. Поэтому вместо ответа здоровяк получил хлесткий удар по горлу. А я сместился за него, укрывшись от подлой атаки. При этом влепил лысому по почкам и ногой под коленку, чтобы он пока не вмешивался. Сморчок, пожалуй, был самый шустрый, первый кинулся, не понимая ещё, что сделал ошибку. Не приученный прикрываться, он просто выскочил из-за падающего товарища. Попытался достать меня по какой-то замысловатой траектории. Моя рука по кратчайшему пути нашла его челюсть. Белёсый кулём свалился на землю. Оставшиеся двое чуть замешкались, да и порядком растерялись от такого напора. Однако ретироваться им не удалось. Я уже завёлся, и просто так останавливаться не собирался. Жестким носком ботинка достал по голени, стоявшего сбоку дылду в засаленном спортивном костюме. Как только он принагнулся от боли, насадил носом на колено. Четвёртый успел крикнуть «погоди», примирительно поднял руки, но мои кулаки жалили меж них. Двух ударов хватило, чтобы он рухнул, только пока падал, получил ещё два. С тяжёлым хрипом поднялся лысый. Крепкий, зараза, даже хотел кулаком-молотом зацепить. Так как остальные лежали, я решил немного рискнуть. Ушёл вниз от удара, и прошёл противнику в ноги. Прихватил, и, перевернув в воздухе, вонзил головой в землю. Теперь всё, бой кончился. Кто-то тихонько стонал, кто-то молчал в беспамятстве, но никто даже и не пытался подняться. Что ж, не они первые, не они же и последние. Сколько их было.

         Дрался я с детства. Начиная с песочницы, щедро раздавал сверстникам не по годам увесистые тумаки. В детском саду ладил только с девчонками, потому как с ними драться было нельзя. Мальчишкам же приходилось туго. И не могли меня успокоить, ни добрые воспитатели, ни уставшие от моих фокусов родители. Конечно, я не кидался на всех подряд и без повода, но достаточно было одной искры, чтобы вспыхнуть. Усмирить агрессию сначала пытались безобидными занятиями, типа плетения из бисера, музыкой или рисованием. Что не повлияло, и вскоре было заброшено. Кроме рисования, которым продолжаю баловаться спустя многие годы. После успокаивающих кружков, родители решили, что раз не получается затушить ярость, то, может, удастся израсходовать на спортивных баталиях. С первого класса отдали на каратэ, откуда выгнали после второй тренировки. Уж очень открыто я насмехался над японскими названиями, выкриками и главное действиями. Даже строгий «сэнсей» не пугал. Затем бокс, туда отходил чуть больше месяца. Поспорил с тренером, и разбил ему голову стулом. Он не успел увернуться. На том и застопорилось моё физвоспитание. А драки продолжались, и в школе, и на улице. Причём теперь уже под раздачу попадали и одногодки, и ребята постарше. Маленьких, как и девчонок, никогда не обижал. Доставалось и мне, иногда очень крепко. Это останавливало ровно настолько, чтобы зажили побои. Затем я вновь сходился с обидчиком, пока не побеждал. Так было лет до пятнадцати.

         Потом появился дядька, родной брат матери. После окончания военного училища он уехал на Северный Кавказ. Знаю, что участвовал в боевых действиях, только от него ни слова про это не слышал. Он благополучно вернулся домой в чине майора. Сильный, подтянутый, мрачно красивый, легко стал для меня авторитетом. Особенно когда грамотно накостылял. Подрались в тот же вечер, как он приехал. Постепенно дядька заложил во мне фундамент уравновешенности. Будил по утрам на пробежку, заставлял выполнять комплексы силовых упражнений, приводил примеры разных ситуаций, которые я бы только кулаками решал. Горячность не сразу, но уступила рассудительности. Тогда-то он познакомил с бывшим сослуживцем, тренером по рукопашному бою. Первая тренировка привязала навсегда к этому занятию. Возможно, не усмири дядька мою агрессию, получилось бы как с другими секциями. Теперь же я втянулся по полной. Пять дней в неделю приходил в зал, и познавал бой уже с другой, технической стороны. В выходные занимался сам. Стал настоящим фанатом. Тренировки, соревнования, сборы, семинары отвлекли от будничных разборок. Я меньше конфликтовал с людьми. Потом была армия. Ничего особенного. Как узнали, что мастер спорта, определили на особый паёк, кормили как на убой. Всю службу провел в спортзале, да на выездах. Автомат один раз держал, когда присягу принимал. Вернувшись, поступил в пединститут на физрука. И то родители уговорили. Это хоть как-то ближе к тому, что мне было интересно. Ведь без пота, крови и адреналина я уже не мог жить. Турниры по рукопашке разных федераций, боксу, кикбоксингу, самбо, панкратиону сменяли друг друга с поразительной скоростью. Если бы не подсказки тренера, перепутал бы все правила. Как однажды на боксерском матче взял, да и провёл бросок с последующим удушением. Тогда с позором дисквалифицировали. Бывали и подпольные бои, но тренер не дал в них втянуться, отгородил.

         Так я бился около трёх лет. Победы или поражения - не важно, каждый бой лишь исправляет ошибки, оттачивает мастерство. Есть и обратная сторона. Не прожив ещё и четверть века, как старик страдаю от болей в суставах. Выбитые пальцы, порванные или растянутые связки, повреждённые плечи, колени и локти. Зрение ухудшается. Но это не останавливает. Я продолжаю тренироваться, как одержимый. На улице теперь почти не дерусь. Не считая только таких случаев. Ведь это лучше, чем становиться жертвой.

        Схватка привлекла немало зрителей. На улице ещё не совсем стемнело. Малые ребятишки выстроились, раскрыв рты. Где-то бабульки  на лавочках сидели. Неделю, поди, обсуждали. Поэтому не стал задерживаться. Хотя представив, как без жалости избивали бы неискушенного в драке беднягу, захотелось добавить ещё, пусть и лежачим. С трудом погасил ярость, и продолжил путь. Раньше этими дворами не ходил. Надо будет ещё как-нибудь заглянуть.
         

***
       

          Я никогда не слыл романтиком. Не писал сопливых стихов, с грустью не вздыхал, глядя на объект любви, и уж точно не убивался, услышав отказ. Девушки любят взрывных и спортивных. Поэтому проблем не было. Они приходили и уходили. Сейчас и не вспомню некоторых имен. Остались только фотографии, где меняются миловидные лица, и неизменно присутствую я. Как сочинская обезьянка, с которой должен запечатлеться каждый отдыхающий. И ни к одной не испытывал щемящего чувства. Хотя достойные были. Наверное. К тому же в моей жизни присутствовали две женщины, к которым рано или поздно начинали ревновать подруги. Её святейшество тренировка, и её величество драка. Ни ту, ни другую не променял бы на прогулку под звездами или ужин при свечах.

        Более двух лет назад всё изменилось. Теперь дома встречает она. С грустной улыбкой качает головой, когда считает новые побои на теле. Нежные руки смазывают пахучими мазями синяки и ссадины. Она не ругается и не плачет, и тем более не требует сменить любимое занятие. Говорит, что в моих глазах черти не пляшут, они там сражаются. Каждый день я благодарю судьбу за нашу встречу.

        Познакомились в поезде. Как сейчас помню. Начало лета, духота. В вагоне пахнет потом, мокрым постельным бельем и быстро завариваемой лапшой. Три девушки-хохотушки и с ними худощавый паренек возвращаются с институтской практики. Напротив на боковушках мы с товарищем. Он дрыхнет на верхней полке. Возвращаемся с очередных соревнований. Студенты веселятся, выпивают, парень на гитаре бренчит. Я сижу, рисую. Люблю это с детства. Если тренировок нет, колдую над бумагой. На выезды всегда беру альбом, и пачку простых карандашей. Один знакомый, увидев мои рисунки, сказал, что шизофреники в сумасшедшем доме такие рисуют. Я специально съездил, проверил. Правда есть что-то общее. Образы мрачноваты, иногда тоскливы, иногда пугающие, но притягательные. Как-то закончил работу, а через час взглянул и засомневался, что моя рука старалась.

             Отвлечь от рисунка меня сложно. Поэтому пока она не возьмет в руки гитару, из-за которой её почти не видать, в их сторону даже не взгляну. Маленькая, хрупкая с черным хвостиком волос, и горящими темно-синими глазами. Она поёт, и смотрит только на меня. Слова неизвестной песни без ножа вскрывают нутро. Чистый, звонкий голосок заполняет мысли, по коже бегут мурашки, сердце вот-вот выпрыгнет. Не могу оторваться от этих глаз, от пальцев перебирающих струны. Вернув гитару, она подсаживается ко мне. Вид у меня ещё тот. Левая рука забинтована, пластырем заклеена рассеченная бровь, синяк под глазом. В финале крепко досталось. Впервые я волнуюсь, и не знаю, что сказать.

- За искусство пострадал? – кивает она на альбом.

- Ага. За боевое.

- Боксер что ли?

- И боксер тоже.

Не таясь, разглядывает и улыбается.

- Все равно красивый.

- На себя посмотри.

         Смеемся. Сердце затихает. Не о чем беспокоиться. Я знаю её всю жизнь. Просто вижу в первый раз. Дальше словно сон. Показываю рисунки, восхищенно таращится как я, когда пела она. Разговариваем взахлеб, в вагоне мы теперь одни. После, когда уже все спят, целуемся в прокуренном тамбуре. Поезд останавливается посреди ночи. Почти час в нашем распоряжении пустой перрон населенного пункта со смешным названием. Бегаем, дурачимся. Эхом разносится смех. На фонарном столбе черный маркер увековечивает наши имена.

         Я просыпаюсь от слишком громкой рекламы. Толстая тетка с большими сумками проталкивается сквозь вагон, и настойчиво предлагает купить шали, платки, варежки. Товарищ, свесившись, советует приобрести, в такую жару варежки пригодятся. Улыбаюсь. Потом вспоминаю, как утром она покинула поезд. Оставила в альбоме адрес и телефон, а на толстовке, в которую полночи куталась, теплый уже родной запах. И улыбка становится шире. Радовался, что она есть, что встреча наша состоялась.

        Оставшиеся несколько часов пути рисовал. Выплескивал чувства и переживания на бумагу. Зажатый в пальцах карандаш порхал по листу так, что на последнем штрихе даже сломался. На обратной стороне написал короткое послание. В тот же день запечатал в конверт, и дрожащей рукой бросил в почтовый ящик. А через две недели она стояла на моем пороге, с красными от слез глазами и дорожной сумкой с неё размером. С тех пор мы вместе.
         

***


        Некоторое время назад друг позвал подработать охранником в ночном клубе. Обычное дело, когда в смене надежный боец, работается спокойней. К тому же вдвоем легче спровоцировать каких-нибудь заносчивых посетителей, вывести на улицу, и проверить на вшивость. И пусть редко, но получались славные баталии. Кроме последней. Тогда даже начали не мы. Просто подвыпивший парнишка попытался пригласить чужую девушку за свой столик. Ревнивый оппонент, оскорбленный вниманием к его красавице, сразу же распустил руки. Чтоб он не перетрудился, подключились друзья. Я, конечно, не ангел, и не раз забивал противника до бессознательного состояния. Однако считаю подлейшим занятием, топтаться толпой по лежачему человеку. Оттого, хоть и проворонив начало, мы решили зачинщиков слегка проучить. Желание укрепилось хамским сопротивлением. Вопиющая наглость вселяла надежду на достойную схватку. В смене работало четыре охранника, в драке участвовали вдвоем. Оказалось, они зря петушились. Из пятерых только один выдержал пару ударов, и свалился на третьем. Остальным хватило по оплеухе. На этом вроде должно было всё кончиться. Только, видимо, кто-то успел поднять по тревоге то ли родственника, то ли крутого дружка. Не прошло и получаса, как нас атаковал десант из двух гипертрофированных джипов. Из-за последствий язык не поворачивается, назвать ту свалку, грандиозным сражением. Хотя на первых порах мы красиво справлялись. Прежде чем меня окончательно сшибли, вырубил троих. Стольких же положил друг. Потом нас закидали шапками, и пинали. В любом случае их потери превышали наши. Возможно, забрав раненных, они бы успокоились. И тут меня подняла подогретая адреналином гордость. Обманчивое чувство превосходства над болью, опасностью и здравым смыслом. Защитники угнетенных всерьез не приняли покачивающуюся мишень. Самый неосмотрительный даже открыто подошел на дистанцию поражения, наверное, чтобы феерично добить. Кажется, я сломал ему нос. Дальше плохо помню. Добивали жестче. Кто-то разрядил в меня травматический пистолет. Резиновая пуля пробила щеку, и раскрошила зубы. Но об этом я узнал уже в больнице.

         Рассказывали, что любимая не отходила от моей постели. Двое суток обливалась слезами, пока не очнулся. Честно, не хотел её тогда видеть. И не из-за жалкого зрелища, что собою представлял. Меня душила ненависть. Другу повредили спину, и полгода теперь жить в корсете. Да и дырка в щеке саднила, и кровоточила.

         Если гордость обманывает, то ненависть делает слепым. Не зря говорят, что насилие порождает насилие. Не прошло и недели, а я отправился мстить. Подключил знакомых. Кто-то пробивал адреса, кто-то подвозил на место. По очереди нашел тех, кто остервенело лупил нас, не способных к сопротивлению. Всех отправил в реанимацию, а у стрелка рука хрустнула в трех местах. До сих пор не пойму, откуда взялись силы для таких маневров.

         Потом объявилась полиция. Задержали, завели дело. Вырисовывался весомый срок за тяжкие повреждения. Спасли опять же кулаки, точнее их ценность. Прознавший эту историю влиятельный человек подсчитал возможную прибыль, и предложил в обмен на свободу участие в подпольных боях. Доводилось мне там быть. Долго такие бойцы не живут, проще отсидеть. Поэтому согласился только на определенную схему, по которой в течение трех месяцев должен был завоевать славу непобедимого, а потом искренне продуть. Я справился. То есть вновь оказался в больнице, зато свободный от обязательств, и даже при деньгах. Она опять рыдала у моей кровати.

         Кстати, мне тоже вскоре пришлось пролить слезы. Прошло несколько месяцев, как на ринге погиб хороший друг. Честный поединок, областные соревнования. Ненависти меж ними не было. Противник не хотел убивать. Тем не менее, после серии пропущенных ударов друг упал. Рефери возвестил об окончании боя. Подбежали врачи. Оказалось сердце остановилось. Искусственное дыхание и непрямой массаж не помогли. Смерть наступила до приезда скорой. Столько людей при мне падали. Поднимались сразу, либо приходили в себя на больничной койке, но никогда не умирали. Плакал от беспомощности. В обычной драке успел бы вступить, прикрыть хоть от десятка врагов. А здесь ничего не поделаешь. Всё по правилам. Кто-то сказал, что мы осознаем опасность быть убитыми или покалеченными, когда выходим на ринг или ковер. Чушь. Перед тобой только цель в форме человека. Чувствуешь, как забурлил адреналин. В груди появляются легкость и теплота. Они расходятся по рукам и ногам. А в голове пустота. Есть решимость, ярость, кураж. Мыслей нет. Поэтому сколько бы ни погибло, сколько бы ни осталось инвалидами, бойцы всё равно будут сражаться за титулы, славу, деньги. Или честь, что происходит реже, зато всегда вызывает уважение.

         Убийцу друга я потом встретил на улице. Знаю, что не виноват, что на его месте мог оказаться я. Хотелось верить, что оказываю ему услугу. По-другому поступить даже в голову не пришло. Отделал так, что места живого не осталось. Как ни странно, ничего серьезного не повредил. Он понимал меня, поэтому и не отбивался. Вдруг разревелся, и тогда я опустил разбитые кулаки. Как пелена с глаз сошла. Кто я такой, чтобы судить. Растерянный помог ему подняться.

         После мы пересекались на тренировках, и не раз сходились на спортивной арене, он, бывало, даже опрокидывал меня. И как-то признался, что благодарен за ту экзекуцию. Мне же как ножом по сердцу это напоминание, не простил себя за малодушие.
       

***


         Ненависть, боль, боязнь потери, смерть друга, неудавшаяся месть за него перемешались в жуткой консистенции, и омрачили существование. Даже синеглазое счастье не могло выдернуть из депрессивной трясины. Приступы апатии сменялись черной злобой. То безразлично пялился в окно, то ожесточенно крушил посуду, мебель, дверные косяки. Хоть людей не трогал. Ох, намаялась она. Пожалела ли, что связалась со мной, не знаю. Не услышал ни одного упрека.

        Когда уже был на грани полного сумасбродства, объявились оба жизненных наставника – дядька и тренер. Без долгих уговоров собрали, и уволокли из города. Глазам не поверил, привезли в монастырь. Хотя с малых лет на шее болтался серебряный крестик, в церковь не заглядывал. Смутился среди безмолвных каменных стен. Давили пониманием просветленные лики с икон. Настоятель заверил, что справится с буйным гостем, и отправил нянек восвояси. За несколько дней ничего мистического. Дьявола из меня не изгоняли. Озарение не снизошло. Правда, яростные метания прекратились. Комнатка тесная, ломать нечего. Боль в расшибленном о камень кулаке быстро остудила. Безвылазно сидел в скромно обставленной келье, и читал, с трудом понимая текст. Пищу приносили туда же. Никто со мной не разговаривал, только приветствовали. Внутреннее напряжение слегка спадало. Как обнажает на берегу неожиданные предметы отступающая вода, так и в душе обнажились странные желания. Увидел на закате монахов, возвращавшихся после трудового дня. Безумно захотелось взять лопату и поковыряться в земле. Поутру отправился с ними. Вроде к нагрузкам привычный, а в конце дня с чего-то валился от усталости. Зато довольный. Ел со всеми в трапезной. Даже отстоял вечернюю молитву. Тогда-то  обратил внимание на интересную деталь. Правая рука настоятеля пережила немало сражений. Я их насмотрелся. И чтобы заиметь такую, одного удара было не достаточно. Может, потому и заговорил с ним. Так началась моя исповедь.

        Я не берусь рассуждать о правильности поступков, ни своих, ни чужих. Большую часть решений принимал спонтанно, не задумываясь, куда приведут. Никогда не жалел о сотворенном. Поэтому рассказывая, не извинялся, и не искал сострадания. Меня терзала уйма вопросов. Казалось, ответы спрятаны среди жизненных событий. И нужен человек, который поможет разобраться. В течение трех вечеров я изливал всё: впечатления и настроения, победы и поражения, сомнения и страхи. Он узнал обо мне то, что никому боле не станет известно. Ведь я вновь проживал прошлое. Испытал старую боль, горел в не потушенном гневе. Улыбался не потерявшей блеск радости.

        В выборе слушателя, я не ошибся, и благодарен ему до сих пор. Старый настоятель говорил прямо, не умничал и не сглаживал. Каждое слово помню, но даже не подумаю повторить. Бальзам тот лишь для меня. К тому же он не раскрыл всех тайн. Мне жить дальше, и самому познавать истину.

        Хоть излечился раньше, все-таки оставался в монастыре почти месяц. Забирать меня приехала целая делегация: родители, дядька, тренер, двое друзей и она. Я вышел осунувшийся и загорелый, с отросшей рыжей бородой. Улыбались, тискали, и удивлялись, что так сильно похудел. Отшучивался, как мог. Уже собирались рассаживаться по машинам, но я попросил внимания. Только сейчас решился сделать предложение девушке, с которой никогда не говорил о чувствах, но любил с первого дня знакомства. Конечно, она сказала «да». Началось бурное проявление радости, нас поздравляли, снова обнимали. Нареченная невеста прижалась ко мне, и всю дорогу домой не отпускала. Нежные губы прикоснулись к колючей щеке, и она прошептала, что черти в моих глазах, наконец-то, перебили друг друга.