Снег, неустанно сыпавший всю ночь невероятно большими хлопьями и укутавший землю толстым белым одеялом, с рассветом, как-то сразу, прекратился, великодушно давая возможность миру насладиться плодами трудов своих.
Кодин открыл дверь и на мгновение замер, полностью очарованный открывшейся его взору картиной. Ещё вчера, всё, по-осеннему серое, надев на себя новый зимний наряд, неузнаваемо изменилось. Юноша глубоко вдохнул морозный воздух и вышел из дома. Недолго думая, он сбросил с себя одежду и растёр своё мускулистое тело первым, в этом году, снегом. Какие-то непонятные чувства приятно переполняли его душу, хотелось кричать, прыгать и, вообще, делать что-то несуразное. Кодин оглянулся на дверь, улыбнулся, сжал в руках комок снега и с силой запустил его в сторону реки. Довольно засмеявшись, он поднял рубашку и вернулся в избу.
Старик стоял возле печи и бросал в чугунок с кипящей водой высушенные летом, душистые травы.
- Сейчас чай будет готов, - сообщил он, покосившись на вошедшего в комнату юношу.
Кодин кивнул головой, достал из мешка кусок хлеба и порезал его.
- Хлеб кончается, - сказал он, бережно собирая рассыпавшиеся по столу крошки. – Я, когда снег вокруг дома почищу, сначала в деревню схожу, шкурки поменяю, а потом уже и ловушки проверю.
- Сходи, - отозвался старик. – Тебе надо почаще среди людей бывать. Может, хозяйку в дом приведёшь.
- Нет, деда. Куда мне спешить?
- Спешить оно, конечно, не надо, но и опаздывать ни к чему.
- Мне всего двадцать.
- Когда мне было двадцать, - глухо сказал старик, откладывая в сторону деревянную ложку, которой он помешивал кипящее варево. - У меня была жена, и должен был родиться сын.
- Ты никогда не говорил мне об этом?
Старик подошёл к столу, налил в кружки ароматный, немного терпкий чай и тяжело опустился на лавку.
Понимая, что старик готовится говорить, Кодин сел напротив и приготовился слушать.
Старик взял кружку, но пить не стал, а подержал её немного и поставил обратно, на стол.
- Мы прожили вместе всего один год, - неторопливо начал он. – Хорошо прожили. Она ждала ребёнка и вот-вот должна была родить, - старик замолчал и долго смотрел в окно. - Но этому не суждено было случиться. Пришёл и наш чёрный день, на нашу деревню напала дружина степного князя. Мы не ждали этого нападения и, что называется, были застигнуты врасплох. Сейчас, с высоты прожитых лет, я понимаю, что и не могло быть иначе. Годы мирной жизни не пошли нам на пользу, наоборот, мы ожирели, расслабились и полностью потеряли бдительность. Мы перестали поправлять окружающие деревню стены, поляна, на которой молодёжь постигала азы рукопашного боя, поросла травой, а повешенные на стены мечи покрылись пылью и уже плохо выходили из ножен, - старик с досады махнул рукой. – Они напали на нас утром, под прикрытием предрассветных сумерек и тумана, без лишнего шума сняв единственного часового. Даже не часового – сторожа. А может быть, он просто заснул… Да это уже и неважно. Большинство мужчин было убито сразу, многие из них, наверное, даже не успели проснуться. Княжеские воины врывались в дома и рубили их прямо в постели. Те же, кому посчастливилось не погибнуть в первые минуты, хватались за мечи и вступали в бой, правда, без особого успеха. И только когда нас осталось не больше двух десятков, и мы поняли, что спасения нет, мы вспомнили всё, чему учили нас наши отцы, и превратились в дьяволов. Мы дрались так, как дерётся раненый зверь, защищая своё логово, в котором копошатся его беспомощные детёныши. Мы слышали крики наших женщин, детей, и это придавало нам силы, заставляя забывать о собственных ранах. И если кто-то из нас падал, то он падал навсегда, - старик замолчал, вновь переживая события того страшного утра, и только немного успокоившись, продолжил. – Много крови пролилось в тот день, а мы всё рубили, рубили и рубили… Мы даже пошли вперёд. И тогда, в глазах княжеских дружинников, появился страх. Они больше не хотели с нами драться. Они отступили и достали луки. Нам ничего не оставалось, кроме как крепче прижаться друг к другу. Я видел свою стрелу, она пробила мне грудь, и свет померк в моих глазах, - старик судорожно сглотнул и непроизвольно коснулся рукой груди. – Когда я, наконец, пришёл в себя, вокруг было темно и тихо. И только по сияющим в небе звёздам и острой боли в груди, я понял, что не переступил порог другого мира, а просто в этом мире наступила ночь. Я лежал среди мёртвых, но я был живой. Я приподнялся, сломал наконечник, вырвал стрелу и едва вновь не потерял сознание, но всё обошлось. Я снял рубашку, кое-как перетянул ею рану, поднялся на ноги и, опираясь на меч, как на клюку, пошёл в сторону своего дома, непрерывно натыкаясь на истерзанные трупы соседей. Путь мой был долгий. В самом центре деревни, мне пришлось обойти тлеющие остатки большого погребального костра степных воинов, источающие приторно-душный запах горелой плоти. Я закашлялся и упал на колени, сплёвывая кровь, хлынувшую у меня изо рта. Даже мёртвые, они всё ещё хотели меня убить. Боясь потерять сознание, я, из последних сил, пополз в сторону реки, откуда дул лёгкий ветерок, неся свежий воздух и надежду на спасение. Отдышавшись и немного придя в себя, я продолжил свой путь домой, но лучше бы я этого не делал. Там, где недавно стоял мой дом, на земле лежала куча ещё не остывшей золы. Превозмогая боль, я начал кричать, в надежде, что меня услышат, что кроме меня в живых остался кто-то ещё, но тщетно, никто не отозвался. Потом, как сумасшедший, я ходил по улице и тормошил трупы, всё ещё надеясь на лучшее. Мне было страшно. Я боялся остаться один. Слёзы текли из моих глаз, застилая их пеленой и превращая ночь в кромешную тьму. Я споткнулся, резкая боль в груди заставила меня снова потерять сознание. Но это ещё был не конец тем испытаниям, которые приготовила мне судьба, - старик сжал руками голову и долго-долго молчал. – Следующий раз, я очнулся днём, и первое, что увидели мои глаза, заставило меня взвыть и пожалеть о том, что я до сих пор жив. Прямо передо мной лежала моя жена. Живот у неё был распорот, а среди вывалившихся на землю внутренностей, я увидел своего ещё не родившегося сына. Это было страшно. Страшно настолько, что я даже не плакал. Я так и просидел рядом с ними весь день. Понимая, что долго не протяну, я решил, напоследок, сделать ещё одно, возможно, самое главное дело в своей жизни. Не смотря на боль в груди, к которой я уже как-то привык и даже перестал обращать на неё внимание, я несколько дней подряд рыл могилы, лишь, время от времени, прерываясь на короткий отдых. Рыл до тех пор, пока не был похоронен последний, из найденных мною жителей деревни. Полусгоревшие останки степных воинов, от которых уже начало расползаться нестерпимое зловоние, я трогать не стал. Засыпав последнюю могилу, я спустился к реке, напился воды и лёг, слушая негромкую песню реки и готовясь встретить смерть. Но смерть не спешила призвать меня к себе, а жизнь заставила меня подняться и пойти на поиски пищи. Я понял, боги давали мне возможность отомстить, за всех и за всё. Много дней я прожил в одиночестве, залечивая раны и мечтая о мести, которая стала смыслом моей жизни. Когда же рана зажила настолько, что перестала причинять мне неудобства, я взял меч и отправился в путь. Я избавился от раны в теле, теперь мне предстояло избавиться от раны в душе, и мне тогда казалось, что я знаю как. Тридцать лет. Тридцать долгих лет, я делил хлеб с разбойниками и прочими лихими людьми, состоял на службе в княжеских дружинах и даже был капитаном пиратского судна, курсировавшего вдоль берегов южного моря. Но кем бы я ни был, все эти тридцать лет, я сеял страх и смерть в степных княжествах, заливая кровавым вином свою невыплаканную боль. Меня называли Белым Дьяволом, за мою голову назначали большие награды, моим именем пугали детей. А я разорял города, сжигал деревни, убивал и ненавидел, ненавидел и убивал… Пока, однажды, не понял, что боль моя от меня не ушла и никогда не уйдёт, а просто она притупилась с годами. Что вся эта, бесконечная резня уже давным-давно перестала быть местью, она стала частью меня и даже начала доставлять мне удовольствие. Да, я знаю, легче всего оправдать себя, оправдать, даже в самой неприглядной ситуации. Но я никогда не пытался оправдывать себя перед самим собой, по той простой причине, что я никогда не винил себя за содеянное. Я прожил свою жизнь так, как мог. Тем более, я до сих пор не знаю, что заставило меня отказаться от своей безумной, полной крови и предсмертных криков жизни. Было ли это сошедшее на меня прозрение, или я просто стал стар… В любом случае, я спрятал меч в ножны и вернулся сюда, к себе на родину, собираясь прожить остаток дней там, где остались лежать самые дорогие мне люди. Каково же было моё изумление, когда на месте сожжённой, я увидел новую деревню, с другими, но такими же родными людьми. Жизнь продолжалась, она не оборвалась в тот страшный день. И тогда, я улыбнулся. Улыбнулся, первый раз, за все эти тридцать лет. А люди… Они встретили меня, как родного, посадили за стол, поднесли вина, а одна весёлая девчушка, - старик приподнял глаза и улыбнулся. – По имени Вишняна, забралась ко мне на колени и назвала дедушкой. Я был, как в тумане, сидел за столом, пил вино, невпопад отвечал на вопросы неожиданно приобретённой внучки, вызывая своими ответами её звонкий смех, смотрел на порхающих весёлой стайкой ребятишек, и не было, в мире, счастливее меня человека. Я вернулся домой. Я был дома. Но, я не остался в деревне, а пришёл сюда и поставил этот дом.
Старик замолчал и взял кружку с давно остывшим чаем.