1.
Инженер-астроном Константин Иванович Кедров приладил успешно отшлифованную линзу к оптической системе полуцилиндрических зеркал и полюбовался на выстраданное долгими северными ночами творение. Фокальная плоскость захватила далёкий объект, совсем не похожий на звезду.
— Хорошо, однако! — отметил он, заглядывая в окуляры гидирующего телескопа и регулируя юстировочным «барашком» резкость, чтобы удержать яркое пятно в фокусе.
Это была не обычная звезда, а доселе невиданный в этом квадрате неба — совершенно неизвестный, квазизвёздный и быстро вращающийся объект, с огромной массой и светимостью не в одну сотню галактик. «Пожалуй, в будущем его назовут, например, квазаром», — подумал Кедров. Он отстранился от окуляров, охватил правой пятерней подбородок в задумчивости и пошкрябал едва заметную рыжеватую щетину на впалых и небритых с утра щеках. Глянул в узкую щель, между телескопом и раздвижными створками: «Редкая безоблачность»! Морозная зима подходила к зимнему солнцевороту, а безудержно нескончаемая ночь набирала силу. Ясное небо чернильной синью распласталось над блокадным Ленинградом, высвечивая бриллиантовые россыпи звёзд, собранные в букеты созвездий.
Кедров подошёл к столику дежурного оператора, открыл астрономический справочник, чудом спасённый вместе с небольшой частью библиотеки Пулковской обсерватории, и нашёл нужные страницы. Сделал карандашом пометки между строчками: «Сюда мы и впишем координаты квазара». Широкими шагами он мерил чердачное помещение старого корпуса Ленинградского оптического института, где их, — его и оставшихся в живых астрономов, — любезно приютили после той злополучной бомбёжки. Невольно вспоминал события трагического лета и осени тысяча девятьсот сорок первого года.
Вражеские войска продвигались практически беспрепятственно, занимая с каждым днём всё больше и больше советских территорий. Линия фронта устремлялась вглубь страны. Ещё в июле руководство обсерватории постановило эвакуировать бесценный фонд на хранение в библиотеку Академии наук СССР. Решение приняли, а транспорт не выделили, — военная угроза и быстрое продвижение вражеских войск создали в городе излишнюю суматоху. Грамотная оборона Ленинграда стала наиважнейшей задачей для горожан, заслонив второстепенные просьбы невоенных учреждений.
В общей неразберихе мольбы учёных и лично товарища Кедрова казались отцам города менее значительными, нежели строительство оборонительных рвов, установка противотанковых «ежей» и оборудование бомбоубежищ. Ждали астрономы грузовики до девятого августа, но так и не дождались и потихоньку сами занялись спасением. Астрономы, хоть и гражданский народ, рассуждали не совсем стратегически верно, но, по сути, логично.
— Товарищи! Где в военное время можно более или менее надёжно спрятать целую библиотеку? — обратился Кедров к коллегам. — Поскольку прицельно бомбить немцы будут, скорее всего, Главное здание обсерватории, то прятать книги нужно как можно дальше от него, а именно: в Часовом и Кольцевом подвалах Службы времени. Справочники же и каталоги из других корпусов тоже желательно перенести сюда.
— Константин Иванович прав, я бы лучше и не придумала. Пожалуй, иного нам не дано. С каждым днём немец всё ближе подбирается к Ленинграду. За дело, товарищи! — скомандовала Лидия Николаевна Васильева, заведующая книгохранилищем Пулковской обсерватории.
Небольшими стопками, связанными лохматой бечёвкой, люди переносили наиболее ценные книги в подвалы обсерватории, в надежде, что там они уцелеют. Работа оказалась непростой и физически тяжёлой. Людей катастрофически не хватало. Книг было много, очень много; счёт шёл на десятки тысяч томов уникальных изданий, особенно в основном книгохранилище, — в галерее Центральной наблюдательной башни пятнадцатидюймового рефрактора. Кедров, научные сотрудники Северцевы, другие астрономы и даже их детишки тоже включились в общее дело по спасению библиотеки. Стоя конвейером, они с этажа на этаж по лестницам, переходам, а если нужно было, то и на улице, из рук в руки передавали друг другу книги. Работали в течение дня, от темна до темна. Вечером же свет и фонарики не включали, соблюдая светомаскировку, чтобы не привлекать врага. Вскоре темп конвейера снизился: сказывались усталость и нервное напряжение.
Не обошлось и без просчётов. Начиная с двенадцатого сентября, атаки вражеских войск почти не прекращались. Под грохот канонады парторг обсерватории Пётр Лукич Зимин спешно провел собрание ячейки и сообщил, что решением Военного совета фронта два аспиранта обсерватории, Незнамов и Осинцев, срочно были направлены в отдельную стрелковую бригаду противовоздушной обороны.
— Конечно, наш коллектив без них осиротел. Но надо понимать, что нынче острый момент, — едва успел сказать он, как следом раздался оглушительной силы грохот.
Снаряд разорвался где-то вблизи выхода из подвала, где заседали коммунисты. С потолка на головы посыпались штукатурка, пыль и бетонная крошка. Кто-то зажмурился и прикрыл голову руками, кто-то зажал уши и открыл рот, чтобы не оглохнуть от ударной волны повторных взрывов. Но люди упрямо сидели на местах:
— Пётр Лукич, ближе к делу, — попросил Кедров.
— Эта бригада ПВО примкнет к стрелковым батальонам, артдивизиону и пулеметной роте и усилит боевую мощь сорок второй армии. Судьба родного Ленинграда, не только города великих революций, но и культурного центра страны, решается прямо здесь, на Пулковских высотах.
— Ясно, Пётр Лукич, слезь с трибуны. Мы тоже стоим на этом рубеже и хотим знать, будем книги эвакуировать или нет? — не унимался Кедров.
Наверху бабахнуло ещё раз. Звуки гулкого эха донеслись издалека и затерялись в вышине, в перекладинах железных перекрытий. Ржавая вода слезами выступила на шершавых стенах.
— Видите ли, — замялся Зимин, — из резерва города дополнительно выделены грузовые автомобили, потому что к линии фронта нужно перевезти боеприпасы, горюче-смазочные материалы, мины и походные кухни.
— Кухню можно и к бричке прицепить, лошадь бензина не просит, — по-женски рачительно рассудив, заметила Лидия Николаевна.
— Да-да, всё верно, но чтобы иметь силы для сражения, бойцы должны кушать, причём регулярно. Обоз если застрянет в пути, то армейцы останутся голодными, а немец силён и откормлен.
— Значит, транспорт нам не дадут вовсе? — спросил Кедров, утирая платком запылённое лицо.
— Дело не только в этом, — Зимин поправил на переносице дужку круглых очков и обратился к общей схеме обсерватории, висящей на стене. Ткнул в неё корявым пальцем, замотанным несвежим бинтом, сквозь который проступила зелёнка. — На подступах к Пулковским высотам, южнее вот этого места, есть особенно опасные участки. Они удобны для прорыва врага. Если вы выйдите наружу и осторожно из-за кустов посмотрите в бинокль, то скопление танковых войск фашиста замечено в ложбине и возле ручья. Ночью инженерный отдел нашей армии заминирует эти проходы, а также замаскирует второй ряд мин вблизи естественного выхода с территории Пулково. Меня настоятельно предупредили, что ночные и сумеречные вылазки наших сотрудников не просто нежелательны, но и чрезвычайно опасны. А ежели кто-то попадется на линии минирования, загребут как перебежчиков и отдадут в лапы «эн-ка-вэ-дэшников».
Он выразительно посмотрел на коллег поверх очков. Снова ухнуло у входа, и тяжелый удушливый смрад пополз по лестнице вниз. Люди, откашливаясь и нехитро ругаясь, закрыли лица марлевыми повязками.
— Товарищи, — поднялась с места Лидия Николаевна, — я как коммунист и заведующая книгохранилищем, не взирая ни на какие трудности и препоны, обязана спасти хоть что-то из фондов редчайшей литературы. Кто со мной?..
Кедров отвлёкся от воспоминаний и выглянул в окно; лучи прожекторов разрезали морозную темень и натыкались на объёмные бока пятнистых дирижаблей, висящих над куполом Исаакиевского собора и других исторических зданий. Тросы дирижаблей мешали мессершмиттам, одномоторным поршневым истребителям, опускаться ниже и бомбить. Он плотнее закутался в фуфайку и мыслями вернулся в сентябрь, пытаясь понять: все ли возможности были исчерпаны астрономами для спасения книгохранилища или что-то упущено? Ему казалось, что память о страшных событиях непременно подстегнёт его мозг, — мозг исследователя и изобретателя, — в то время, когда он мучительно искал что-нибудь радикальное для борьбы с врагом.
Тринадцатого сентября выдалась хорошая безоблачная погода, и немецко-фашистские войска вплотную подошли к Пулковским высотам. В сложной обстановке оказались сотрудники обсерватории. Под покровом ночи, ползком между кустами шиповника и сирени, вжимаясь в выемки, заросшие травой, а кое-где, как могли, по-пластунски пересекая канавки, люди спешно покидали место работы. Каждый из них прихватил с собой, хотя бы по одной или две книги. Назавтра добровольцы собирались вернуться.
Следующий же день внёс свои коррективы, и Кедров хорошо запомнил его. Четырнадцатого сентября, несмотря на упорные бои и яростное сопротивление советских войск, Пулково, оказавшееся на переднем крае обороны Ленинграда, немцы бомбили уже повсеместно. Группа армий «Сервер» рвалась быстро и красиво захватить северную столицу русских. Вечерело, когда Кедров с коллегами впятером пробрались к дальнему павильону обсерватории. Ухала дальнобойная артиллерия, то тут, то там разрывались фугасные снаряды, поднимая в воздух асфальтовую крошку. Ради обещанного генерал-фельдмаршалом фон Леебом железного креста, группы настильного огня «Швере флакфоер» расстарались вовсю. Стелился по земле чёрно-серый дым, пахло гарью. Люди уткнулись носом в пожухлую траву, впитавшую горько-солёный запах пороховых газов.
В полуразрушенном здании в первую очередь астрономы выискивали звёздные каталоги и карты, бережно обёртывали их газетами и прятали под одеждой за спину. Также ползком возвращались назад к проторенной тропе, ведущей к ближайшему оборонительному сооружению. Так продолжалось день за днём. Потом чувство страха притупилось, наступило безразличие, и они просто механически выполняли задуманное, потеряв счёт во времени.
Эвакуация книг продолжалась бы и долее, если бы не стечение обстоятельств. Дальнобойная артиллерия не прекращала обстрелы вплоть до большого пожара, случившегося двадцать третьего сентября. Вкупе с поднявшимся сильным ветром огненная стихия добралась до пятнадцатидюймового рефрактора, верхнего книгохранилища, перекинулась на Круглый зал и деревянные павильоны Главного здания. Следом тяжёлый артиллерийский снаряд пробил южную стену, прошил горящую крышу, пролетел пылающий Круглый зал, пробил пол и влетел в подвал. После этого и разорвался, уничтожив значительную часть книг, наспех сложенной там научной библиотеки. Адские усилия астрономов по спасению фонда оказались напрасными, уцелели лишь единичные экземпляры, переправленные в город.
Когда в очередной раз добровольцы пробрались к обсерватории, то застали там плачевную картину. Главное здание было разрушено. Остовы стен сиротливыми осколками воспоминаний о мире призрачно белели, едва виднеясь сквозь сизый дым на фоне развалин остальных корпусов. Глядя на руины, астрономы плакали навзрыд.
Долго горевать не пришлось, настал черёд собирать разбитые черепки знаний. Сотрудники Пулковской обсерватории, не уехавшие по приказу академии в Ташкент, а перебравшиеся на чердак Ленинградского оптического института, как истинные учёные, не прекращали работать даже в это трудное военное время. Собрал волю в кулак и апологет астрономии Константин Иванович Кедров, он руководил темой и направлял научные страсти в нужное русло. Добрый характер и приятная наружность начальника способствовали успехам коллектива. Это был высокий, сорокалетний и выносливый мужчина, имевший обыкновение даже в неуютных и экстремальных условиях сохранять трезвый ум и ясное сознание. Он был отчаянно обаятелен, особенно когда улыбался, и необыкновенно сосредоточен и отвлечён от реальности, когда того требовала рабочая ситуация.
Вот и сейчас он мастерил установку по захвату гипотетического звёздного эха, распространяющегося вне времени. По его мнению, сверхскоростной эффект должен был произвести нечто такое с известным всем трёхмерным пространством, что информация из будущего может просочиться в настоящее раньше, чем произойдет это событие. Из-за сумасшедшей идеи, которой бредил руководитель группы по исследованию цефеид, сотрудники прозвали его графом Калиостро двадцатого века. Но он не очень-то обращал на это внимание и торопился воплотить в жизнь рождённое полуголодной бессонницей детище воспалённого воображения.
2.
Не только Кедров, но и каждый блокадный житель Ленинграда задавался вопросом — когда же закончится война, и сможет ли советский народ победить немецких захватчиков? Ведь пока тактический и стратегический перевес военной машины оставался на вражеской стороне. Поэтому изобретатель гнался за всеми мысленно поставленными им самим и коммунистической партией сроками, чтобы хоть краем глаза увидеть тот мнимый фокус реальности, которая ожидает народы Европы и Азии, втянутые в мировое побоище.
Серое утро забрезжило над заснеженными ленинградскими улицами, крепким ледоставом Невы и Фонтанки, шпилями Исаакиевского Собора, Адмиралтейства и гордым стражем города — Медным Всадником. Мороз крепчал, трещали оставшиеся без отопления стены домов петровской, екатерининской и сталинской эпох, стыли на ледяном ветру чугунные лепестки и узоры решётчатых ограждений на набережных. Гранитными изваяниями вмёрзли в парапеты теплолюбивые львы, не чуя каменных лап, припорошенных колючей снежной крупой. Северная зима обняла дома, людей и множество бродячих полуголодных животных, — неумолимо сокращавшееся день ото дня, — сковала студёным кольцом все подходы и подъезды к городу. Блокадное кольцо сужалось.
Этим утром в контрольной комнате Ленинградского оптического института, где обосновались «пулковцы», было жарко; конечно же, не от печки-буржуйки с закопчённым на ней чайником, а от вспыхнувших там дискуссий. «Зеркала Кедрова», как сразу же окрестили эту систему коллеги, прошли технический осмотр, предстартовую калибровку и пробный пуск на половинной мощности.
— Пора начинать, я так думаю, — буднично произнес Кедров, грея руки о кружку с кипятком, гордо именуемым чаем «Белая Роза». — Какие будут предложения?
— Константин Иванович, а давайте-ка испытаем агрегат с помощью захвата сигнала от вашего квазара! — слегка надтреснутым фальцетом подал голос Пётр Лукич Зимин. — Старый астроном и давнишний пенсионер плохого не посоветует, а?
За неимением иных более молодых кадров, кроме должностных обязанностей, он согласился быть парторгом обсерваторской ячейки коммунистов. И к его слову, надо отдать должное, обычно коллеги прислушивались. Особенно вырос его авторитет после отчаянной попытки эвакуации обсерваторского книгохранилища. Зимин потопал ногами, обутыми в латанные и перелетанные валенки, согревая застывшие ноги, и налил в кружку ещё кипятку.
— А что? Хорошая мысль! Дело, говоришь, Пётр Лукич, — наперебой поддержали коллегу научные сотрудники: Еремей Гаврилович и его супруга Евгения Ильинична Северцевы.
Еремей Гаврилович — чуть выше среднего роста и тщедушного вида мужичок, — при мобилизации был признан негодным к строевой службе, но поскольку имел технические знания и опыт, то его приписали к особо важной работе в проекте Кедрова. К началу войны он не достиг ещё почтенного «астрономического» возраста и соответствующих регалий, поэтому не чурался никаких научных авантюр и, словно молодой, рвался в бой с неравным противником. В данном случае противником выступала неприкрытая и таинственная Неизвестность.
Евгения Ильинична — ниже мужа на полголовы, но зато крепче в кости и значительно шире в бёдрах, — имела характер мягкий и уступчивый. Оба супруга счастливо дополняли коллектив зачастую диаметрально противоположными взглядами на проблему, что позволяло учесть неожиданные нюансы, возникающие в спорных моментах.
— Честно говоря, коллеги, хочу всё-таки вас предупредить, — снова взял слово Кедров. — Мы достоверно не знаем, что нас ожидает по ту сторону реальности. Действительно ли мы сможем подсмотреть наше будущее или это будет мнимая реальность, восприятие которой равнозначно сновидению. Не знаю.
— Константин Иванович, как только мы нажмём кнопку «Пуск», что произойдет? — встрял в разговор Тарасик — четырнадцатилетний помощник Петра Лукича, исполняющий обязанности лаборанта.
— Что произойдет? Вернёмся к моим расчётам. После запуска зеркал, в каком виде нам предстанет картина бытия: в мнимом фокусе реальности нашего мира или альтернативного, сказать априори трудно.
— Почему? — спросил Тарасик.
— Очень просто. В ходе вычислений мы получили решение: «плюс, минус» мнимая единица, умноженная на квадратный корень из-под вот этого сложного и отрицательного выражения, — Кедров быстро написал мелом на доске конечную формулу. — Это, в свою очередь, может быть представлено разностью квадратов действительной и мнимой частей. Обычно мы говорим: положительный корень и есть единственное и правильное решение. Однако на практике, природа не обязана выбирать то, что мы считаем верным. Отсюда и неоднозначность в ожидании результата эксперимента. Не исключено, что природа выберет и другой корень.
— А, следовательно, другой мир? — уточнил Пётр Лукич.
— Возможно, — Кедров поплевал на пальцы, стирая сильно крошащийся мел. — Судите сами. Первый фокус при окончательном вычислении — действительный, он нам известен и находится по эту сторону реальности. Это наш мир и такой, каким мы его видим. Второй фокус — мнимый. В этом мнимом фокусе реальности и гнездится ключ не только к пониманию происходящего, но и тайный шифр к изменению будущего. Я понятно излагаю?
— Почти, — вздохнул Тарасик.
Сотрудники обсерватории рассмеялись.
***
* Ознакомительный фрагмент
** Сборник фантастических рассказов "Алый закат в Лейкхерсте" в электронной и бумажной форме можно приобрести
здесь: http://shop.club-neformat.com/12/alyi-zakat/
Первая пятерка желающих, кто напишет мне в личку, получат скидку 50% на книгу в твердой обложке, ; Над обложкой работал профессиональный художник.
Приятного чтения!