Я вызываю капитана. Африка. 3
© Антон Санченко
© перевод Виктора Лукинова
- Так ты уже на четвёртом курсе?- послышалось сзади.
- Совсем страх потеряли! Иди, выпишу тебе дембельский аккорд!
Камбузный Мыкола! Капец подкрался незаметно. Разве что выписывать тот «аккорд» при дамах, по училищному неписаному договору не принято, потащит на выход, а там уж Гоголь с Котляревским подпишутся, что бы не портить шутку. Ну не сам же он раздел двух здоровенных старшекурсников, чемпионов по гребле!
И Арапчук, даже несколько нахально, жестом попросил Мыколу-терминатора подождать и снова обратился к партнёрше:
- Я ничего не имею против, крошка. Однако есть одна проблема. Чтобы наши заявления приняли в ЗАГСе, нужна ещё будет справка, что ты от меня беременна… А сейчас извини, служба.
И он, чётко щёлкнув каблуками, повернулся через левое плечо и оставил свою даму переваривать информацию.
Однако, как оказалось, «дембельский аккорд» - это совсем не то, что представлял себе курсант Арапчук, и находилось в противоположной от выхода стороне. На сцене, за кулисами. Но и подзатыльник, по дороге на сцену, Мыкола тоже успел ему выписать.
- Ну, это уже вопще! Совсем распоясались молодые! Да если бы меня старшекурсники на такой наглости поймали, научили бы конкретно. Гадами по фейсу, будь уверен. Разбаловали мы вас. Да какие там Гоголь с Котляревским? Сейчас будешь отрабатывать за своё нахальство. Мне там с двух сторон одновременно потянуть нужно. Что мне разорваться? А с Гоголем я потом разберусь. Не сомневайся.
Художественный руководитель Пчёлка, 19 лет, не замужем.
Всё приходяще, лишь музыка вечна. Думал ли барокковый композитор Франческо Загатти, писавший свои произведения для флейты и хора в семнадцатом столетье, что
через три века, в каком-то ХМУ РП, в совсем неведомой ему стране роксолан, из-за его гимна «Глория» будут разгораться такие страсти?
Да, вам не послышалось. Не Й. С. Бах, А Франческо Загатти. У флейтистки-Алёнки была своя страшная тайна, которой она не открыла даже преподавательнице Кукиной. Баха в репертуар она вписала во-первых потому, что у него тоже есть гимн на эти же слова, но не для флейты, а органа, а во-вторых, чтобы долго не объяснять, кто такой Загатти, и что никакой он не футболист итальянского «Милана», и даже не однофамилец. Ей казалось, скажешь – Бах! – и все проверяющие задерут вверх лапки, потому как классика. И вот нате вам, именно к этому гимну тот скользкий комсомолец и придрался!
А может?.. Может, он узнал, что это не Бах, а Загатти? От этой мысли Алёнке стало дурно, потом жарко, и она вмиг забыв все наставления Кукиной относительно неприкосновенности дамских туалетов в условиях развитого социализма, и себе застучала каблучками по тёмным коридорам. Привидения отчисленных курсантов брали реванш за бесстрашную Кукину и пугали малышку бессовестно, она пугалась, но упрямо продолжала свой путь. Тогда она впервые подумала, что всё это происходит не с нею, что это всё – училищный концерт, придирчивый комсомолец, пристававший к ней - лишь декорации какого-то спектакля. И никакой не высокой трагедии, а всего лишь низкопробного фарса.
Ощущение это потом эхом догоняло её ещё несколько раз в продолжении этого вечера, в его наибездарнейших мизансценах. Вот она находит комсомольца посреди рёва дискотечных динамиков в затемнённом актовом зале, пытается извиниться за пощёчину, и тот мимикой показывая, что ничего не слышит, и поговорить тут не удастся, хватает её за руку, и подталкивает за занавес сцены, там, мол, поговорим. Разве это советская дискотека в советском училище? Она чувствовала себя, как героиня фильма про Кин-Конга в потной обезьяньей ладони.
За занавесом и вправду было сравнительно тихо, так как динамики остались на другом краю большого зала. И начались диалоги. Но тоже как-то вовсе ненатуральные. Она ему: «Умоляю, простите!» - А он ей: « Ну, молодец, что всё обдумала и вернулась, добро пожаловать в мир взрослых, крошка. Ещё будешь благодарить за науку».
- Да какой там ещё Загатти? В наше время и в нашей ситуации актуальным становится Эндрю Ллойд-Вебер, « Привидение Оперы». Что, не слышала? Село не асфальтированное, а ещё работник культурного фронта. Будешь хорошо себя вести, покажу дома кассету на видике.
- У вас и видик есть? – слышит себя и своё удивление в голосе Алёнка. Неужели это она? Неужели сейчас так важно, действительно ли у этой обезьяны есть недоступный простому человеку видеомагнитофон? Вы знаете, сколько он стоит? Двенадцать Алёнкиных зарплат! Год не есть - не пить.
- Без него, как без рук. Пересматриваю все вредные для плебса фильмы, а потом громлю их в комсомольской передаче на телевидении.
- Ну, не тормози, малышка…
- Здесь? Сейчас?
- Именно здесь и именно сейчас. Зачем канитель разводит? Говорю же тебе – Привидение Оперы… Это возбуждает.
И, насвистывая какой-то мотив, наверное, из той неведомой оперы, это животное начало расстегивать свой ремень. Насвистывал он фальшиво, как воинствующий безбожник. Неужели проверять самодеятельных артистов комсомол поручает человеку без музыкального слуха?
Это была настолько гадкая картина, что Алёнка зажмурилась и вцепилась обеими руками в свою флейту, которую, оказывается, весь вечер таскала с собой и не замечала её наличия в руках. Неужели это со мною? Почему я не могу убежать, почему не зову на помощь? Почему сцена не разверзнется у него под ногами? Алёнка открыла один глаз, словно подглядывая в жмурках. Фальшивый комсомолец уже управился с поясом и, пародируя амплуа оперного злодея, закинув свою, как оказалось, уже малость плешивую голову, захохотал деланным басом. Вернее – пытался басом. Потому как снова фальшивил безбожно и дал петуха на втором «Ха».
Этого уже оперные боги не могли ему простить, и сцена таки разверзлась. Но сначала Алёнка услышала с другой стороны кулис четырёхголосье «Квинов», и поняла, что спасена. Это не была «Богемская рапсодия» или «Ночь в опере», что было бы более уместным, но вы-то уже в курсе, что оперные боги оперными богами, а о таких вещах лучше заранее договариваться с диск-жокеем. Итак, это были всего лишь « Мы чемпионы, мои друзья», но это был знак!
We are the champions – my friends
And we`ll keep on fighting – till the end –
распевал несравненный Фредди Меркури, и далее события стали разворачиваться, как в бешеном калейдоскопе кадров, хотя оцепеневшей Алёнке и казалось одновременно, что всё это происходит словно в замедленной съёмке. Вот как такое может быть, чтобы одновременно?
Громко клацнул какой-то выключатель над головою, фальшивого комсомольца ослепило лучом направленного прямо в глаза прожектора, и между оперным злодеем в расстегнутых штанах и Алёной пролетел с возгласом «Это уже вопще!» воин света Мыкола-камбузный. Он скатился по какому-то канату-лиане, свисавшему с площадки обслуживания не очень уж и мудрёного механизма сцены.
Мыкола летел, как Тарзан, который всегда найдётся на любое Привидение Оперы, и курсантский воротник-гюйс развевался на нём, как плащ Супермена. Бэтмен-Мыкола пролетел и грохнулся прямо между красавицей и чудовищем, проломив при этом доски подмостков, как и предупреждал намедни любителей гиревого спорта: не выдержит сцена такого насилия, не выдержит.
Грохнулся и проломил сцену он с одной стороны довольно неудачно, так что «вгруз в землю» по самое не хочу, как богатырь Котигорошек, но как раз подорванная им доска подмостков очень удачно выгнулась, сорвалась с гвоздей и врезала противнику по тому «не хочу», попав ему точно между ног. Комсомолец наконец сумел взять первую чистую ноту за весь вечер, он взвыл фальцетом и это было куда как натурально. Однако монстры никогда не умирают сразу, Мыкола ещё не успел высвободить из пролома в сцене и первую ногу, как оперный злодей уже отдышался, оттанцевал вприсядку, и кинулся на него, уже совсем не контролируя себя. Честный поединок был невозможен, так как пришлось бы махать кулаками на разных этажах, потому-то оперный монстр и пытался месить Мыколу ногами. Именно только пытался, так как коварные советские штаны треснули, и не поддерживаемые ремнём свалились до колен, сводя, на нет, все потуги Привидения Оперы попасть ногою в увязшего богатыря. А Мыкола ещё и вымахивал своими граблями как мирный ветряк, отбивавшийся от докучливого Дон Кихота. Наконец тот кикбоксёр догадался подтянуть штаны, взяв себя в руки в буквальном смысле слова, и отошел для разгона, как футболист перед выполнением пенальти. Мыкола перестал махать руками и сгруппировался… Музыка оборвалась.
- Нет! – выкрикнула Алёнка в пульсирующей тишине…
Комсомолец лишь хмыкнул. Даже злодеем он был ненатуральным, потому что не удосужился воспроизвести хоть какую-нибудь голливудскую реплику. И в это время что-то чёрное и не очень пахучее, вернее наоборот – оставляющее за собою кометный хвост кирзового смрада, по сложной траектории пролетело из-под потолка через всю сцену и врезало оперного негодяя прямо в лоб.
- Бах! – произнёс, наконец, свою реплику злодей, грохнувшись на сцену рядом с Мыколой. Нокдаун. Алёнка, как судья на ринге, могла бы начинать отсчёт.
- Ах! – воскликнули десятки зрителей, ставших невольными свидетелями этой оперной сцены. Потому как оказалось, что Мыкола съехал из-под стропил не по какому-то там шкентелю, висевшему самому по себе, а именно по тому, который открывал и закрывал тяжелую портьеру училищного театрального занавеса. Заодно и опробовал только что отремонтированный механизм.
И вот тут, когда Алёнка осознала, что всё происходило в ярком свете прожектора, и это видели десятки глаз, оцепенение её, наконец, исчезло. И она совершенно неожиданно для всех, и в первую очередь для себя самой, поднесла флейту к губам и подхватила прерванную мелодию Меркури:
No time for losers
`Cause we are champions – of the world!
Курсант Котляревский, 24 года, разведенный.
Если к другому уходит невеста, то неизвестно кому повезло. Вот его, курсанта Котляревского, взять. Если бы не тот финт ушами с отчислением из училища на три года военно-морского флота, так бы и ходил в женатых дураках, работающих исключительно на шмотки для своих модных жен. А мода – так изменчива! Оказывается, свою бывшую он интересовал в первую очередь, как владелец пропуска в магазин «Альбатрос». Когда же его забрали в матросы а пропуск отобрали, она как-то сразу утратила к нему интерес. Даже в Севастополь лишь дважды наведалась. Во второй раз – уже разводиться. Оперативно нашла ему замену из реальных обладателей чековых книжек ВТБ, такого же лопуха-моряка, только «с перламутровыми пуговицами». А вот не случись с ним такой истории? Всю жизнь положил бы на пополнение её гардероба? Так что, всё, что не делается – к лучшему. Настоящий моряк обычно женится дважды, второй раз – счастливо. Но всё же первый несчастливый раз желательно пропустить, если в голове мозги есть.
Поэтому, когда подружка Гоголя Леся стала трактовать заявление в ЗАГС лишь как пропуск в свадебный салон, Котляревского прямо таки передёрнуло. Ну что же это вы все такие одинаковые девки, а ?
Отвёл Гоголя в сторону после спектакля, хотел поговорить. Да где там! Тот, оказывается, ещё одну невесту сегодня же пригласил, и теперь гоняет между двумя дискотеками как Труфальдино из Бергамо меж двумя хозяевами, не до разговоров за жизнь ему, успеть бы на следующий медленный танец по училищным переходам добежать. Оттанцует внизу с Аней, отдышится, извинится, служба мол, оставит её на Квитку, и снова мчит наверх. Где тут в таком режиме танцев нон-стоп остановиться и подумать? Вот уж танцор диско! Тогда-то Котляревский и придумал подослать к Лесе первого попавшегося первокурсника, чтобы показать другу-Гоголю всё наглядно. Остановись и посмотри, мол, братан. С кем танцуешь? Кто тебя танцует?
Остановился. Посмотрел. Нахмурился. Потому как вышло, что неизвестно ещё над кем подшутили.
Молодой Арапчук в Гоголевской фланке с четырьмя курсовками куда-то исчез, они так и не поняли когда именно, потому, что мимо их пункта наблюдения малый точно не прошмыгнул бы. Леся опять стояла у стены и «ковыряла пальцем печку». Ест она молодых, что ли?
- Иди, «первокурсник», - подтолкнул Гоголя к действию Котляревский. И через каких-нибудь полторы минуты обескураженный курсант Гоголь уже вернулся на исходные позиции.
- Отшила! – не мог он поверить в результат этого остроумного, и не раз проведенного, на херсонских девицах, эксперимента.
- Нет, ну я понимаю: шумно, темно, курсовок на рукаве убавилось. Однако же – это всё ещё я! Или она и на свиданиях выше моих курсовок глаз не поднимала? А голос? Ну, подумаешь, охрип малость от этих хоровых пений, но могла бы узнать. Всего-то неделю не виделись, - обижался Гоголь.
- А представляешь, что будет, когда ты из рейса через полгода станешь возвращаться? Ну, не расстраивайся, Одиссея вон тоже жена не сразу признала, – ещё и подковырнул Котляревский.
И не нужно кривиться, как среда на пятницу. Одна херсонская барышня как-то умудрилась выйти замуж сразу за двух моряков. Причём так удачно, что мужья её ходили в море враздрай, по очереди. Один дома – другой в море. Удобно. Без простоев оборудования. И даже относительно первого ребёнка она сумела убедить обоих, что это именно его. Афера раскрылась только тогда, когда она уже готовилась рожать второго. Тому мужу, который должен был находиться в рейсе, неожиданно вырезали в Галифаксе аппендицит и отправили самолётом домой, на поправку. Поправился, нечего сказать. Котляревский знал это из первых уст, так как неудачником без аппендицита был его бывший однокурсник. Вышло как в том анекдоте:
- Вася, это ты? А это тогда кто? Ой, я такая затурканная!
К чести обоих обманутых папаш, детей они решили не делить, и теперь каждый, в отпусках между рейсами, водят в кафе «Мороженное» на набережной сразу двоих: своё дитя и ребёнка коллеги по несчастью. Стали ли они делить мать своих детей, и как именно – это вообще не наше дело. Пусть сами теперь разбираются, если вовремя не смогли. И если Гоголь не хочет попасть впросак как они, только даже наоборот, то лучше ему с девицами своими навести ясность прямо сейчас, пока на берегу, а то потом не до того будет. И лучше решить это не жеребьёвкой, а как-то иначе. Хотя можно и монету, конечно, подкинуть. Аня – решка, Леся – орёл. И все проблемы. Всё равно в этом мире правит слепой случай. Всё лучше, чем гонять, как заяц между двумя ёжиками в сказке. Тем более что в той сказочке заяц, в конце концов, издох.
- Ну, как же это, монетой? Аня, – вон какая чудная. Поэтесса, ты же сам видел. А Леся живёт прямо через дорогу от экипажа, сам знаешь. Очень практичная девушка, - не соглашался курсант Гоголь.
- Может даже слишком практичная, - согласился курсант Котляревский.
- Да хорош подкалывать. Туфельки те, чтоб ты знал, я уже купил сегодня в «Альбатросе». Мне всего несколько инвалютных рублей на них не хватало, пошел с шапкой по роте, у кого какие копейки после практики остались наодалживал, и ни в какой Петербург ехать верхом не нужно. Ну, пришлось по ночам несколько вагонов картошки в порту разгрузить, чтобы с ребятами рассчитаться. Хотел, было, после танцев Лесе те «лодочки на рюмочках» подарить, когда домой провожал бы. А тут ты со своими опытами над живыми людьми, - окончательно разобиделся Гоголь.
- Ага, значит всё ж таки Леся? – переспросил Котляревский.
- Ты понимаешь, вот это в последний раз примчался к Ане, махнул Джамбулу, чтоб заказанную песню ставил, а она с такой неохотой от того Квитки оторвалась. Стоят себе возле входа, разговаривают о чём-то своём, хохочут, и никаких танцев им уже даже и не нужно. Ну понятно, я ж стишков про жирафа не знаю. Простой йог… И Джамбул ещё, акын народный, песни перепутал. Вместо, « и, как ни странно мы, как и прежде вдвоём», воткнул «и я забуду, как звучит твой голос», лишь бы «Динамик». То есть извиняюсь, «автор-исполнитель Владимир Кузьмин». Ну вот, думаю, это знак судьбы… Ну и выложил ей всё, мол, слишком она для меня распрекрасная и несовременная. А она лишь улыбнулась, чмокнула меня в щёчку и пошла себе к тому Квитке. Уже и удрали голубчики, куда-нибудь вдвоём, наверное. А тут ты со своими исследованиями, прости Господи. И провожать Лесю как-то расхотелось. Вот что мне теперь с теми туфельками делать? – спросил Гоголь.
- Нет, ну если уж так потратился, туфельки добыл, лучше жениться, - захохотал Котляревский.
- Да ну тебя! Я про другое. Вот представь, что завтра командир роты захочет в баталерке шмон личных вещей устроить. И что он найдёт в моём рундуке. Пару туфелек на каблучках-рюмочках? Меня не так поймут.
- Приличную девушку под готовые туфельки в нашей стране чудес найти куда легче, чем приличные туфельки для девушки, - философски заметил Котляревский.
- Это ты «Золушки» в детстве начитался, - не согласился Гоголь.
- А что? Будешь бегать теперь по Херсону и вместо «телефончик», размер ноги у девчонок станешь выпытывать, продолжал подтрунивать над «принцем» Котляревский.
- А знаешь что, отнеси те туфельки от моего имени Лесе. Я сейчас на КПП сгоняю, принесу коробку. Скажешь, что это я попросил передать. На прощанье. А меня типа на стажировку в Севастополь отправили. Или ещё куда в командировку. Срочно.
Котляревский для вида поотнекивался, однако согласился. Гоголь снова помчался училищными переходами, но теперь уже с надеждой на близкий финиш. Котляревский, тем временем, начал придумывать что именно будет говорить Лесе, передавая подарок от Гоголя из рук в руки, ведь сказать следовало такое, чтоб знала наших, чтоб не испортился педагогический эффект, но речи той не суждено было быть произнесённой в этот вечер. Сам же про слепую случайность недавно распинался, вот и получай.
Ибо в эту самую минуту заиграли «Квины»,- We are the champions, my friends, и о дальнейших событиях, случившихся на сцене актового зала, в ярком свете прожекторов, и перечеркнувших светское продолжение этой вечеринки, читателю уже немного известно.
Котляревского и Лесю, например, сразу загрёб в свидетели замполит Нечитайло, который, казалось, ожидал это неожиданное происшествие, так как появился в зале, в сопровождении преподавательницы Кукиной, буквально через мгновение после того, как комсомольский инструктор допрыгался, получив курсантским гадом в лоб. Тем из читателей, кто сомневается, что после такого наступает полный нокдаун и частичная потеря трудоспособности, могу выдать под расписку один гад сорокового размера для следственного эксперимента.
Инструктор Данила, 27 лет, разведенный.
Когда инструктор Данила слышал слово «рок-н-ролл», рука его тянулась к пистолету. Причём когда из ЦК Комсомола спускали очередные инструкции, касающиеся борьбы с теми доморощенными рокерами, рука его снова тянулась хоть к какому-нибудь оружию. Однако таких, горячих и буйных, к оружию, да хоть и к не наточенным курсантским палашам, как раз и не допускают. Бодливой корове Бог рогов не дал. Итак, рука тянулась к оружию, а находила рюмку.
А диалектическое противоречие объяснялось просто: инструктор Данила боролся с рокерами в соответствии с собственноручно написанными предложениями, сделавшими круг почёта через горком, обком и ЦК его молодёжной организации, и вернувшимися к нему уже в виде инструкций, утратив по дороге все копирайты и сведения об авторстве. Да хоть бы одну запятую поменяли в его докладной записке там, наверху!
И вот инструктор Данила читал в освященном подписью начальства документе свою же фразу «гриф гитары в возбуждённом состоянии не должен превышать 56 сантиметров и задираться вверх под углом, большим, чем 48 градусов от плоскости истинного горизонта», и мысленно матерился. Матерился он, как и положено комсомольцу, вяло и без творческой выдумки, однако из песни слов не выкинешь.
Инструктор Данила выступал за введение цензуры во всех сферах жизни. По местному телевидению, на радио и в газете «Ленинский прапор» выступал. Его слова «Быдлу рок-н-ролл не нужен» стали летучими в среде комсомольских активистов. И даже САМ в кулуарах какой-то комсомольской конференции одобрительно их процитировал. Всё это предвещало долгожданное повышение. В обкомовских коридорах уже поговаривали, что заберут инструктора Данилу в Киев. А там, глядишь, и в первопрестольную переберётся вскоре.
И всё пошло псу под хвост из-за того мерзопакостного рок-н-ролла. Вернее, всего лишь из-за одного нечесаного-небритого рокера.
И главное, если бы Данила лично не проверил ансамбль того рокера Ульяна перед всесоюзным фестивалем в Тбилиси! Несмотря на свою обычную крайнюю занятость, честно отсидел на концерте группы «Парни её мечты» в клубе железнодорожников, где у того Ульяна была репетиционная база. Всё было чётко, комар носа не подточит, «Любовь, комсомол и весна!». Заросшего солиста побрили и обстригли в спец-парикмахерской обкома, надели на него галстук и белую рубашку. Честно говоря, Даниле просто хотелось побывать в гостеприимной Грузии весною, побаловать себя неординарным коньячком, потому он и задействовал некоторые свои продюсерские возможности. Кто же знал, что несколько-тысячный зал тбилисской филармонии подействует на того Ульяна, которому никогда не позволяли выступать на площадках, больших чем клубная сцена или танцевальная «клетка», и куда уж точно ещё раз рокеру в этой жизни не попасть, как бутылка культового портвейна «три семёрки» на неприученный к алкоголю подростковый организм?
- Мы играем для железнодорожников, - сказал Ульян в микрофон перед выступлением.
- И им наша музыка нравится.
То, что началось дальше, тяжело описать с помощью нормативной терминологии комсомольской музыкальной критики. Посреди навязшей на зубах песенки про БАМ, Ульян взорвался несколько-минутными соло на гитаре, сделавшими бы честь самому Паганини. Ульян играл на том ну ни как не страдиваривском инструменте, не глядя, за спиною, уложив гитару на плечи, как баба коромысло, он носился по сцене, сколько хватало провода, падал на коленки, прыгал на одной ноге, аки Малкольм Янг, все высокоуважаемые члены комиссии из Союза композиторов сошлись на мысли, что за время своего выступления он изнасиловал ту гитару по крайней мере трижды. Его команда «Парни её мечты», тоже поначалу ошалевшая, постепенно включилась в эту то ли порнографию, то ли эротику, жюри так и не пришло к единому мнению, но уже после первого Ульянова соло всем музыкантам стало понятно, что так просто им это с рук всё равно не сойдёт, потому и оставалось лишь славно оторваться перед тысячным залом и не ломать Ульяну кайф. А там уже хоть трава не расти.
Можете ли вы себе представить Александру Пахмутову в исполнении Рамштайна? Вот на что это было похоже, хоть это и анахроничное сравнение. Рамштайн в то время ещё пешком под стол ходил, и непослушных детей им ещё не пугали. В кульминации выступления Ульян с таким наслаждением запустил в публику тем комсомольским галстуком политкорректной ширины, что зал взорвался овациями, а за галстук в партере началась чуть не драка. Данила казнил себя за то, что, оглушенный, так и не догадался просто вырубить электричество в самом начале этого беспрецедентного шоу. Такая вот сила искусства, отвесил челюсть и слушал-смотрел, забыв про рубильник.
Ульяна, несмотря на то, что сразу было понятно – билет на вылет из комсомола у него уже в кармане, и даже до танцевальной «клетки» в райцентре его никакая сволочь теперь не допустит, втихаря поздравляли другие рокеры-конкурсанты со всего СССР. «Ну ты дал, мэн! Драйвово! Ну ты ИМ показал!» А у инструктора Данилы не было и такого утешения. Карьера его была поломана вдрызг. И хоть бы кто про то вспомнил.
И вот имеем то, что имеем.27 лет – а он до сих пор инструктор какого-то там занюханного райкома, и ранняя комсомольская пенсия уже стучит в двери и говорит скрипучим голосом Рамштайна – «на производство!» Снова, как в свои 17 лет, он вынужден таскаться по самопальным училищным дискотекам и бездарным вечерам самодеятельности, и чем дальше, тем больше убеждаться, что вся мировая культура – масштабный, хорошо законспирированный заговор против коммунистической морали и против него, Данилы, лично. Да ещё и жена, раскатавшая уже было губу на столичную жизнь, ушла от него, обозвав на прощанье неудачником и присвоив гараж и машину. У вас бы характер от таких «карьерных достижений» после десятилетней безупречной службы не испортился бы?
Но руководящая, что ни говори, должность, тем и хороша, что испорченный характер ей лишь на пользу. Инструктор Данила стал грозою всех доморощенных диск-жокеев и режиссеров самодеятельности. О нём ходили мрачные легенды. Перед его приездом музыкальные руководители ПТУ-шных ансамблей начинали заикаться и картавить. Особенно Даниле нравилось ставить на место тех «нудных стариков», занявших номенклатурные должности, куда ни глянь, ещё «со времён очаковских и покоренья Крыма», и не дававших «племени молодому незнакомому», ему Даниле, никаких карьерных шансов в ближайшем будущем. Также доставалось от него и девчатам – художественным руководительницам. Чтоб знали, как машинами и гаражами обманутых инструкторов завладевать. И почти полное отсутствие музыкального слуха, ему ну никак не мешало. Он имел нюх на крамолу, был ли то хулиганский гаражный рок-н-ролл, или замаскированный под добропорядочный, но с хорошей дулей в кармане, джаз. С классикой было труднее, иногда можно было и вляпаться, и сгоряча запретить любимую Апасионату вождя, он даже начал составлять список любимых мелодий партийных бонз, но все они любили всё ту же Апасионату (традиционно) и Лебединое озеро. Да и нюх Данилу ещё ни разу не подводил. Вот и сейчас добропорядочный Бах на поверку оказался каким-то неизвестным барокковым футболистом, как же ж его? Говорю же – заговор…
… Когда включили свет, инструктор Данила увидел какою-то полную тётку в белом и почувствовал запах нашатыря.
- Сколько пальцев? – обрадовано спросила тётка и закудахтала кому-то рядом:
- Очнулся, очнулся!
И комсорг Островский и замполит Нечитайло нежно склонились над раненым товарищем, как конь в комсомольской песне «Там, вдали, за рекой». Однако ни малейшего желания передавать что-нибудь через них любимой у инструктора Данилы не возникло. «Заговор!» - понял он.
А комсорг Островский всё продолжал щебетать своё:
- Что же вы так неудачно, товарищ Данила, на сцене поскользнулись, наверное светомузыкой вас ненароком ослепило…
Замполит Нечитайло точно так же неискренне поддакивал, мол, все свидетели уже допрошены, вещественное доказательство-ботинок конфискован, злоумышленник от нас никуда не денется, а инструктор Данила уже понял – заговор!
- Ну так я вызываю капитана! – с вопросительными нотками в голосе предложил замполит.
- Из милиции, из опорного пункта. Прямо тебе ежесубботний гость наш, тот капитан Петренко.
«Ага, значит, возможность завести знакомство с тем Петренко у этого «нудного старика» уже не раз была, догадался Данила. – Напишет тот Петренко в протоколе всё, что этот старикан попросит. Нужно ушиваться по тихому, а уж потом …»
- Да вы лежите-лежите, инструктор Данила, - заботливо не давал ему подняться замполит.
- Папочку свою потеряли? Сейчас наш Николка сгоняет. Вот и начальница санчасти говорит, что вам пока нельзя самому. От кого это так коньяком несёт? Николка, от тебя? Нет, того анику-воина, что в соседней палате с подозрением на перелом ноги лежит, я в первую очередь обнюхал. Трезвый, как стёклышко! А вот перелом – рентген покажет!
«Вот оно что. Капитан-протокол-вытрезвитель. Драка в общественном месте. И таки устроит старый пенёк. Свидетели уже, наверное, наготове. Нужно драпать по любому», - понял Данила.
И только когда за Николкой-искателем-папки-под-крокодиловую-кожу хлопнули двери, а жизнерадостная докторша ушла накладывать шину на анику-воина из соседней палаты, замполит Нечитайло вмиг перестал быть через чур гостеприимным.
- А что собственно было в той папочке? Ни вот это? – и вынул уже из своей, старорежимной коленкоровой канцелярской папки с тесёмками хорошо известный инструктору Даниле документ. Ещё бы, собственноручно писанная докладная записка. Ну вот и всё стало на свои места. Заговор. Как же они ту маленькую флейтистку умело ему подставили!
- Я нашел это на месте происшествия и прочёл по долгу службы, - дистанцировался от нечистых методов шпионажа замполит.
- Итак, застегни ширинку и слушай. Мне кажется, докладную нужно переписать, - ласково подсунул он своему пленнику чистый лист и старорежимную чернильную ручку с золотым пером.
Данила размышлял, что это меняет. Ну, напишет диктант, ну распишется он. Лишь бы вырваться с вражеской территории. А уж завтра…
- Вижу, задумался. Это хорошо. А вот знаешь, почему партия – руководящая сила нашего общества, а комсомол – всего лишь верный помощник партии? Потому что комсомольцы читают сегодняшние газеты, а коммунисты – завтрашние. А в завтрашнем печатном органе нашего горкома напечатают, между прочим, такое. «Указ Президиума Верховного Совета об усилении борьбы с пьянством, алкоголизмом и самогоноварением». Ну, цитировать не буду, ещё перевру чего-нибудь не так. В частности, запрещается продажа лицам, моложе 21 года, и я так скажу – давно пора, запыхался уже тот «биомицин» каждую субботу искать, как ищейка, а также – употребление алкоголя и появление в нетрезвом виде в публичных местах, скажем на дискотеках. Поверишь мне на слово, или будешь ждать до завтра?
Озвученная замполитом Нечитайло информация была настолько фантастической, так безошибочно вызывала в памяти фильмы про гангстеров времён сухого закона и непонятное слово «бутлегер», что Данила сразу понял – правда. И ещё быстрее понял то, что стоит лишь подвернуться под руку своим же комсомольцам в такое неудачное время только что начавшейся компании борьбы с пьянством, как все те, на чью помощь он сейчас рассчитывал и надеялся, первыми же будут кричать «ату!» и рапортовать о выполнении планов. Первый пошел!
- Не буду ждать. Что я должен написать?
- Как что? Правду. Ну хорошо, давай продиктую.
«Представленная пьеса имеет отдельные недостатки и любительский уровень исполнения, местами она впадает в неоправданную сентиментальность и ностальгию о проведенных в училище лучших годах жизни, упрощает возможные конфликты и коллизии сложных человеческих характеров, недостаточно акцентирует на негативных сторонах курсантского быта, местами непонятна неосведомлённому зрителю, а кое-где просто напоминает театральный «капустник». Однако актёры, пусть и самодеятельные, старались и компенсировали отсутствие исполнительской техники искренностью. Поэтому пьеса, безусловно, призывает юношество к честному тяжелому мужскому труду моряка на благо своей Родины. Предлагаю наградить актёрский коллектив мореходного училища рыбной промышленности поощрительной премией межрайонного смотра самодеятельности, а руководителей народного театра Пчёлку А. и Бажана Ю. – почётными грамотами райкома комсомола. Дата, должность, подпись».
- А не слишком пафосно? – хмыкнул инструктор Данила, уже расписавшись под диктантом
- Эту страну когда-то разрушит прогорклый пафос, - хмуро заметил он.
- Пафос разрушителен лишь тогда, когда за ним нет ни малейших убеждений, - уверенно ответил замполит Нечитайло, перечитывая только что написанное.
Инструктор Данила мысленно хмыкнул. Вот тебе и простачок-старичок. Бежать. По любому.
- Ну вот и хорошо. В понедельник мой комсорг сам занесёт это в райком. Не то что бы я не доверял твоему честному комсомольскому слову, однако зачем тебя утруждать? Да и искушать тебя не стоит.
Что ни слово, что ни фраза, этого Нечитайло заставляли искать и понимать скрытый подтекст.
- И вот ещё что. Если ты ещё не набоксировался, могу устроить тебе комсомольскую путёвку, настоящую, без агитбригады, именно в те места, куда нашего анику-воина распределят. Учился он не так чтобы очень, так что думаю, – Курилы или Камчатка. Ну, в лучшем случае – Магадан. Пороха в пороховницах у меня ещё хватит.
Замполит все тоном, всем поведением как будто бы клянчил у Данилы мировую, но тем же самым несчастным тоном тут же, через запятую, открыто угрожал с металлом в голосе.
- Так вы оставите без последствий драку с представителем райкома?! – возмутился Данила.
- Ни в коем случае! Злоумышленников будем искать! Найденных – накажем. Вон я сколько объяснительных записок по горячим следам насобирал, - похлопал замполит по своей коленкоровой папочке.
- Картина ясна полностью. Только вот все очевидцы в один голос утверждают, что тот зачинщик-травматолог, так ни разу до тебя и пальцем не дотронулся. Не успел. И тут ещё такое дело, ты его только что сам наградил почётной грамотой райкома за самодеятельность. Ну, теперь ещё осталось мне наказать. Минус на минус даёт ноль. И поедет он на свой Сахалин без грамоты. Потом и остальных найдём тоже, не волнуйся. Вещественное доказательство-ботинок – у меня есть. Я его в сейфе вместе с папочкой хранить буду на всякий случай. Найдём. Хотя может это и не умысел, а несчастный случай на производстве был, как думаешь? Не мог он прямо с ноги курсанта, работавшего на высоте, сорваться? Как считаешь?
Данила не выдержал и застонал, подняв глаза к побеленному потолку. Крепости берут не только штурмом, но и измором. Замполит Нечитайло, очевидно, отдавал предпочтение именно этой тактике.
- Ну что ты там вздыхаешь? – недовольно спрашивал замполит.
- Ты только сегодня к нам на танцы попал, а у меня такая коррида каждую субботу. Когда я уже от всего этого отдохну? Так и дела же, из-за таких как ты, передать некому!
Данила уже восхищался замполитовой тактикой, и стратегией, и цинизмом, и методичностью, и коленкоровой папочкой, и … Он уже был согласен на всё. Говорят, после сотрясения мозга, даже лёгкого, у человека иногда случается эйфория.
- Итак – несчастный случай на производстве. Да не волнуйся ты. Никто за пределами училища не узнает. Фамилии твоей всё равно никто из курсантов не знает. Ну поржут, лясы поточат, ну возникнет ещё одна училищная легенда, и всё. Я и автора этого рассказа попрошу, чтобы тоже указал тебя без фамилии. Он – наш бывший курсант, думаю, что с радостью согласится. Пусть только попробует не обрадоваться! А что? Инструктор Данила – по-моему звучит!
Автор, 42 года, женат.
Я знал, что мне не отвертеться от появления на училищной сцене, едва написав первые слова этого рассказа «замполит Нечитайло». Дело в том, что и литератором мне довелось стать именно по вине, или благодаря этому уважаемому персонажу. Время мчит с курьерской скоростью. Вот уже и дети моих однокурсников учатся в том ХМУ РП, поддерживая хорошую херсонскую традицию курсантских династий. И один из этих курсантов, в третьем поколении, как-то пересказал родителям содержание очередного выступления замполита перед строем на разводе на занятия. Господин Нечитайло заявлял о том, что в училище плохому не научат, это хорошая стартовая площадка и путёвка в жизнь, и именно из его стен вышли не только моряки: капитаны, капитаны-директоры, гендиректоры мощных рыболовецких объединений, китобои, рыбаки, гражданские и военные моряки – но и представители других уважаемых профессий. Депутаты, таможенные брокеры, судовладельцы, юристы и другие. Среди уважаемых профессий были названы и писатели. Вернее – один писатель. Меня это страшно заинтересовало. Кто ж это из наших такой? А фамилию не сказал? Писал ли он про бурсу, вот бы почитать. Но и мой товарищ - капитан и его жена какое-то время лишь загадочно улыбались, а потом уже начали откровенно хохотать над моими настойчивыми вопросами.
- Из какой роты? Да как будто из одиннадцатой. Хи-хи.
- Нет, не судоводитель, радист. Хи-хи.
Год выпуска был тоже моим. Кто же это? В ком же из однокурсников я не разглядел брата по разуму? Наверное, и не поздоровается теперь при встрече тот зазнайка.
- Ты с ним хорошо знаком. Хи-хи. Ведь писатель тот – именно ты. Потому и писать про бурсу – тебе.
Это уже было ни на что не похоже. На то время у меня была одна случайная публикация в херсонском еженедельнике, к которой я не приложил ни малейших усилий. Один однокурсник занёс мой рассказ в редакцию, пока я был в рейсе, его по живому порезали, чтобы он встал в номер. Поэтому я скорее стыдился этого первого опуса, нежели им гордился. Но оказалось, что его каким-то образом прочитали буквально все мои знакомые. И замполит Нечитайло, выходит тоже. И уже воспитывает на моём примере следующее поколение курсантов, без единых сомнений зачислив меня в писатели. И я понял, разве хочешь, должен. Придётся становиться писателем. Ну и как же могу я теперь отказать замполиту в невинной просьбе?
К тому же, это вполне кстати. Ведь, хоть замполит Нечитайло любезно предоставил автору все объяснительные записки из коленкоровой папочки, чтобы я смог осветить это давнее и довольно ординарное событие на училищной дискотеке беспристрастно, с разных точек зрения, настал в этом рассказе тот момент, когда кратко описать всё, что случилось дальше, может лишь какой-то всезнайка, кружащий над плацем, между корпусами и экипажами училища и одновременно находящийся в нескольких местах.
Итак, начнём с того, с кого и начали. С курсанта Гоголя. Вернувшись с итальянскими туфельками в актовый зал, он был очень удивлён – не субботняя тишина и не единой живой души. Такое впечатление, что все курсанты и гости со страхом разбежались, чтобы не попасть в сети каких-то инопланетян, крадущих землян для исследований. Где-то так оно, наверное, и было. И замполит Нечитайло опрашивал и брал объяснительные только у недостаточно прытких или замечтавшихся курсантов, не успевших ушиться с дискотеки вовремя. Но Гоголь этого не знал, и не было кому ему рассказать, куда подевались Леся и Котляревский, и курсант Арапчук, и прочие заинтересованные лица.
Вахта на КПП тоже ничего не знала. Недоумевающий курсант Гоголь, с туфельками под мышкой, вышел к памятнику неизвестному рыбаку и закурил под фонарём. Чёрт знает что делается в училище. И куда теперь эти туфельки засунуть?
И тут, как бы в подтверждение версии курсанта Котляревского, о том, что были бы туфельки, а девушка найдётся, у фонарного столба притормозил и распахнул передние двери троллейбус.
- Привет, как дела? – послышался девичий голос из кабинки водителя.
- Удалось удрать в прошлый раз? Не поймал начальник?
Кабинка была тёмной, и Гоголь никак не мог сообразить. От кого удрать? В какой раз? Но девушка это поняла и включила свет. И всё сразу прояснилось. Это была она, та самая красавица-водитель, что спасла Гоголя без пружины от страшной мести начальника ОРСО в переулке Доры Любарской.
- О, так это ты! Спасибо, и вправду выручила меня тогда!
Троллейбус стоял прямо посреди улицы. И какие-то нервные бабки в вязаных беретах уже возмущались незапланированной остановкой и шумели.
- Садись, покатаю, - засмеялась девушка.
- Легко, - согласился Гоголь, заскакивая в кабинку водителя.
- Слушай, малышка, не сочти за наглость, а какой у тебя размер ноги?...
Если дальнейшая судьба итальянских туфелек на каблучке-рюмочке, мне кажется, уже всем понятна, судьба того курсантского гада, который курсант Арапчук применил, так же, как и библейский Давид камешек, и главное – судьба его владельца, прояснились только на следующее утро. Когда замполит Нечитайло, и вправду как капитан королевской гвардии в фильме «Золушка», рыскал вдоль курсантского строя с вещественным доказательством-гадом в руках, курсант Арапчук чувствовал себя не очень весело, хотя все однокурсники и прочие непричастные не могли сдержать хохота. Повеселел курсант Арапчук только тогда, когда замполит пробежал и мимо него, чуть не споткнувшись об его гады сорок пятого размера. Замполит остановился, внимательно первокурсника разглядел, как ему не часто доводилось, глядя сверху вниз, что-то хмыкнул себе под нос и понёсся себе дальше. Пронесло.
Настоящему владельцу тех гадов сорок пятого размера они всё равно пока что были не нужны. Ведь он всё ещё лежал с гипсом на левой ноге в училищном лазарете, когда проведать его пришла одна девушка. Пришла без флейты, но читателям и так должно быть понятно, какая именно. Курсант Мыкола густо покраснел и не знал, про что бы такое с нею говорить. Потому и произнёс что-то совсем неуместное:
- Слушай, малышка. Давно хотел тебя спросить. Бах, это тот, что для Ричи Блэкмора музыку пишет?
- Почти, - улыбнулась Алёнка.
- Куда тебя распределили?
- А, без хорошей карты всё равно не поймёшь. Бухта Африка. Знаешь такую? На Дальнем Востоке, а не в Африке, чтоб не сомневалась. Был, говорят, такой фрегат когда-то.
- А клуб там есть?
- Да какая разница? Наверное есть, - и в этот раз не понял курсант Мыкола.
И вот, специально для тех читателей, которые тоже ещё не поняли, какая разница, есть в той таинственной Африке клуб, или нет, я закончу этот рассказ ещё одной фразой курсанта Мыколы, правда сказанной несколько позже, где-то, через месяц после описанных событий.
Курсант Бажан, 22 года, женат.
Ну, это уже, парни, я вам скажу, вопще!