Средь взбитых облаков почти недвижимый самолёт – две ручки, соединённые ножки, вперёд устремлённый взгляд. Он – словно миниатюрная игрушка, потерянная в небе задумчивым ребёнком, во власти которого – неопытного, наивного, любопытного - «...всяк из нас – и рожденный, и... нерождённый»...
Ники, в недавнем прошлом совсем ещё молодой мужчина, хоть и привык жить одиноко, но женщин не избегал – он ценил их красоту (особенно если она была миниатюрной), считал важным быть джентльменом (рассудительным, холодным, отстранённым), любил наслаждаться женским обществом (если оно было на достаточном расстоянии).
Не испытывал страха Ники и по отношению к мужчинам – конечно, если те находились вдалеке и не собирались приближаться. Случалось, он стремился побыть в дружеской компании – естественно, если она оказывалась невелика, и если она была участником какого-нибудь телевизионного шоу – нет, нет, личного присутствия людей рядом Ники почти не переносил.
Игрушки – маленькие, красивые, аккуратные, сияющие яркими красками, подвластные любой прихоти, далёкие от всякой опасности – лишь игрушки хотел видеть Ники рядом с собой. Потому он и не терпел присутствия человеческого общества в непосредственной близи, но наслаждался им в отдалении – когда люди становились маленькими, неопасными, игрушечными.
Желая отодвинуть всё и всех от себя, Ники не один год стремился заполучить жилище себе на последнем этаже самого долговязого дома, что ему однажды и удалось – в результате многих заочных, телефонных встреч – с людьми невидимыми, почти несуществующими; долгих и невыносимых контактов - с людьми зримыми, дурно пахнущими; тщательных обменов – одной квартиры на другую, повыше, одного игрушечного домика на другой, безопаснее.
По той же причине работал Ники осветителем на стадионе, а отпуск предпочитал проводить на горнолыжных склонах, обожал рассматривать с пустынного, крутого склона реки берег противоположный, переполненный пляжами, и летать на дельтаплане, подолгу разговаривая с крошечными людьми. В бинокль же он смотрел, исключительно перевернув его, взирая на игрушечный мир через объектив.
- Малыш, ты почему плачешь? – Ники, остановившийся подле расстроенного мальчика лет семи, был опечален не меньше самого ребёнка, нервно теребил ремешок бинокля и, похоже, был готов тоже расплакаться. - Ты такой большой уже... Ты уже большой... солдатик, не надо плакать... Папу потерял? Не плачь, найдётся твой большой папа...
Желая успокоить не столько мальчика, сколько самого себя, Ники погладил ребёнка по голове, сделав это и с нежностью, и с некоторой долей брезгливости. Откликнулся мальчуган на ласку сразу, словно кто-то выключил поток слёзного горя, словно мягкая рука Ники была наделена чудодейственными, исцеляющими свойствами.
- Да што ты его гладишь? Што ты его гладишь-то?.. – незнакомая бабушка, согбенная, похожая на изогнутый старый манекен, смотрела на невысокого Ники снизу вверх. - Ты што ж, решил, што он живой? Эх, сердешный... Да вот и я... Да уж немудрено перепутать-то!.. Эти ишкуственные люди, эти идентифика... фикато... ры... Весь город заполонили!.. Больше, чем людей... Настоящих людей! Ей-богу, больше! А сам-то ты... Ктой такой? Не индикатор, чай? А?..
Отшатнувшись и от ясно улыбающегося мальчика, и от подозрительно посматривающей вверх бабушки, Ники хотел то ли возмутиться, то ли выказать недоумение, но сумел лишь вымолвить пару слов:
- Вы что?..
- Да вот то! – пред бабушкой теперь никого не было, и она ехидно рассматривала небо над собой. – Вам, дурацким ифдика…торам всё равно, не понимаете ничего, а вот люди-то… Люди-то – жи-вы-е!.. Не то што вы... Дурацкие куклы!
Слёзы теперь и впрямь потекли – по впавшим щекам, по дрожащим губам - холодные, безвкусные, несолёные. Чтоб успокоиться, Ники запрокинул голову. Сквозь расплывающуюся пелену небо казалось зыбким и взволнованным, заполненным некрасивыми, пухлыми облаками, с крошечным фарфоровым ангелом меж ними.
Или то был просто самолёт, ползущий сквозь облака?..