Ее шаги

 
   Ильяс не просто любил отца – он его боготворил.
   Он жадно впитывал его интонации, запоминал каждый жест, оттенки выражения глаз.
   Ильяс очень хотел быть похожим на отца, и все говорили, что он на него похож.
   Отец все знал, все умел и всегда был прав.
   Ильяс знал, что отец был прав и тогда, три года назад.
   Была осень, Ильяс только что начал учиться в седьмом классе. Они сидели на скамейке, на автобусной остановке. Отец выглядел грустным и виноватым. Мимо них проходили люди, втаптывая в покрытый слякотью асфальт большие, желтые листья, падающие с кленов.
   Отец молчал, положив руку ему на плечо. Рука была тяжелой.
   -Может все обойдется? – спросил Ильяс. – Ты ведь и раньше уходил, но вы мирились... Может, ты попробуешь еще раз?
   -Мне не следовало возвращаться,  Ильяс. Я ошибался всякий раз, когда возвращался. Помнишь, я тебе говорил, что только глупые или слабые люди повторяют одну и ту же ошибку?
    -Попробуй еще раз, а, па? Она же хорошая, поговори с ней.
   -Ты уже совсем взрослый и должен меня понять. Наступил такой момент, когда мне приходится позволять вытирать о себя ноги. Мне нужно было уйти гораздо раньше, чтобы не дожить до такого... Я перестаю чувствовать себя мужчиной, понимаешь?
   -Да.
   Они замолчали. Большие, красивые листья медленно ложились на землю, и прохожие втаптывали их в слякоть.
   -А как же я, па?
   -Решай сам. Ты уже не маленький. Ты должен все решать сам.
   Рука отца на плече Ильяса стала еще тяжелее. Защипало глаза.
   -Па, ты только не обижайся...
   -Да. Ты прав, Ильяс. Я знал, что твой выбор будет именно таким. Иначе мать осталась бы совсем одинокой, а я все-таки буду не один. И потом, мы будем видеться с тобой по воскресеньям... Да, так будет справедливо...
   Листья все падали, и прохожие топтали их, подъезжали и уходили автобусы, людей на остановке не осталось, лишь они двое – отец и сын, сидели в одной и той же позе, стараясь оттянуть минуту, которая разведет их по разным домам.
   -Я пойду, - сказал отец. – Не горюй.
   Он встал и быстро пошел прочь. 
   Ильяс смотрел на его прямую спину, расплывающуюся в желтом от фонарей тумане, и ждал, что отец обернется. Но он не обернулся.
   Отец приезжал каждое воскресенье.
   Ильяс с утра ходил по двору, дожидаясь, пока в высокую арку дома въедет оранжевый «Москвич».
   Они ездили по городу.
   Иногда ходили в кино.
   Разговаривали.
   Воскресенье всегда проходило слишком быстро.
   Отец никогда не спрашивал о матери. Мать спрашивала о нем всегда.
   -Ничего, - говорила она, пытаясь улыбнуться, хотя в глазах у нее совсем не было улыбки. – Я хорошо знаю твоего отца. Она скоро ему надоест и он вернется. Слава богу, не в первый раз.
   Ильяс молчал, хотя знал, что отец не вернется уже никогда.
   Однажды он сказал, что хочет познакомить Ильяса со своей женой.
   Ильяс приготовился к встрече, собрав в душе всю неприязнь, на которую бы способен.
   Он молчал, не сводя глаз с лобового стекла, по которому сновали дворники, счищая крупные хлопья снега.
   Женщина, которую он увидел, была красивой. Она старалась понравиться ему. Он чувствовал это каждой клеткой и пытался оживить неприязнь, которую собирал в душе, но неприязни не было.
   Они пили чай.
   Женщина рассказывала какой-то забавный случай, Ильяс старался сохранять хмурый вид, но не  выдержал и прыснул в чашку. Отец засмеялся. Ильяс никогда раньше не видел у него таких счастливых глаз.
   С этого дня Ильясу стало легко приходить в их дом.
   Отец приезжал каждое воскресенье. Иногда, если не мог приехать, приезжал в субботу, предупреждал.
   Он не предупредил в субботу и не приехал в воскресенье.
   Тогда Ильяс поехал к нему сам.
   Ильяс не помнит, что говорила жена отца, плача, прижимая его к себе и гладя по голове. Помнит только, что не стеснялся своих слез и не пытался унять их.
   Камень на могиле отца стоит возле самой ограды, так, что его хорошо видно с дороги.
   Мать иногда ходит к нему, гладит рукой арабскую вязь на камне и плачет. Ильяс не плачет никогда. Отец говорил, что мужчина не должен плакать.
   Ильяс ненавидит «москвичи», особенно оранжевые, как тот, в котором разбился отец.
   С тех пор прошло три года, и все эти три года в душе было пусто и холодно, как в комнате отца.
   Сейчас в сердце стало теплее, потому, что появилась Эльза.
   Эльза – дочь подруги его матери, она учится в университете.
   Она стала жить в той комнате, где раньше жил отец.
   Пусть живет.
   Эльза красивая.
   Она такая красивая, что у Ильяса, когда он ее видит, замирает сердце.
   Эльза любит пить кофе.
   Она пьет его маленькими глотками, и почему-то улыбается при этом.
   Пусть она живет в комнате отца.
   Когда она уходит на занятия, в прихожей остаются ее смешные, похожие на детские пинетки, домашние тапочки.
   Когда Ильяс видит в прихожей эти тапочки, ему становится грустно – значит, Эльзы нет дома.
   Мать удивляется, что он стал так усердно готовиться к выпускным экзаменам. Целыми вечерами – ни шагу из дома, сидит на кухне, разложив перед собой груду учебников и вслушиваясь в шаги, доносящиеся из коридора.
   Однажды он присел перед пинетками на корточки  и долго смотрел на них,  уперевшись подбородком в колени, потом стал гладить пушистую шерсть.
   Он почувствовал, что на него смотрят, обернулся и увидел Эльзу.
   Она стояла в дверном проеме босиком, и ее голубой халатик был насквозь просвечен солнцем.
   Ильяс выбежал на улицу и вернулся домой поздно ночью.
   Мать уже спала.
   Эльза вышла в прихожую, обволокла его своим зеленым взглядом и спросила:
   -Хочешь кофе?
   Она спросила это так, будто ничего не случилось. Потом сидела, напротив него, пила кофе, глядя, как всегда, куда-то в пространство. Он подумал, что она смотрит в другой, невесомый и прозрачный,  мир, из которого она пришла.
   В глазах у нее вспыхивали искры, вроде тех, что появлются, когда снимаешь в темноте синтетический свитер: не понятно, видел ли их на самом деле, или показалось.
   Эльза вдруг засмеялась – будто по комнате рассыпались тонкие осколки розового стекла.
   -Что, -сказала она, - влюбился в меня? Влюбился, да?
   Он с трудом сглотнул нивесть откуда взявшийся в горле комок, хотел что-то сказать, но промолчал. Лицо горело.
   -Глупышка, - она сделала глоток и облизнула губы розовым языком. – Выбрось все это из головы. У тебя есть девушка?
   Он мотнул головой.
   -Я тебя обязательно познакомлю с хорошей девочкой.
   Он молча смотрел на нее.
   -Не смотри на меня так. И вообще, иди спать.
   -А ты?
   -Я еще посижу, почитаю.
   -Я тоже.
    Снова рассыпались  розовые стеклышки.
   -Делай, что велят старшие, - сказала она. – И потом, я хочу побыть одна.
   Это хорошо, что она поселилась в комнате отца, -думал Ильяс, засыпая. Пусть живет, там теперь снова тепло и уютно.

   Уроки закончились рано.
   Они стояли в укромном дворе, недалеко от школы. Саня достал пачку, протянул ее Беслану. Тот вытащил сигарету.
   -Дай мне тоже, - сказал Ильяс.
   -Ты же не куришь!..
   -Дай, мне хочется...
   Он взял сигарету, зажег ее, попробовал затянуться. Дым ежом застрял в горле, потом ворвался в легкие, едва не разорвав их.
   Ильяс забился в кашле.
   Беслан и Саня засмеялись.
   -Отдай сигарету, - сказал Саня. –Нечего добро переводить. -   Он спрятал свою, незажженую, и взял сигарету из руки Ильяса, - Знаешь, почем сейчас пачка на базаре?
    -Экзамены на носу, - сказал Беслан, выпуская густую струю дыма. Надоело до чертиков. Скорее бы уже отделаться...
   -Ну, -Саня сплюнул. – Ты, Бес, не раздумал в нефтяной-то идти? Там, говорят, от одной математики свихнуться можно.
   -А куда мне еще? У пахана блат на стройфаке, устроит. А без связей куда я сунусь?
   -Строители сейчас нормально живут, - сказал Саня, разрисовывая фломастером надпись «Айрон Мэйден», нацарапанную кем-то на стене. – А я шоферить пойду, на легковушку,  мне брат говорил, - тридцать рублей в день запросто можно сделать. Накоплю, куплю тачку, возьму патент. Свое такси – это дело стоящее. На жизнь, во всяком случае, хватит. – Он кончил затушевывать буквы и теперь пририсовывал к ним гитару, похожую на угловатый цветок с длинным и прямым стеблем.
   Ильяс  молчал. Он решил, что будет поступать в университет, на любой факультет,  лишь бы быть недалеко от Эльзы.
   -Русик кассеты новые раздобыл, может, пойдем к нему, видик посмотрим? – предложил Беслан. – Чего молчишь, Ильяс, пойдешь?
   -Ну их, - Ильяса подташнивало, он сидел на корточках. –Надоело. Одно и тоже – хорошие кратисты ломают кости плохим каратистам, потом наоборот.  Не хочу...
   -Там, между прочим, кадры сегодня будут: предки у него в село уехали, только в понедельник вернутся... Одна, ты ее не знаешь, в медучилище учится, вообще ништяк,  я бы сказал, - Беслан нарисовал в воздухе округлую фигуру. – Я к ней давно подъезжаю, да случая все не было...
   -Пойду я, - Ильяс встал. В глазах стояла изумрудная пелена Эльзиного взгляда. Он
сегодня должна быть дома...
   -Чего ты? – удивился Саня. –Пошли, развеемся.
   -Настроения нет.

   Едва открыв дверь, он посмотрел на пол. Пинетки стояли на месте.
   Он вздохнул.
   -Иля, это ты? – спросил голос матери.
   -Я, - Он молча прошел в свою комнату, бросил портфель на стул, свалился на тахту.
    -Ты что, есть не хочешь? – Мать смотрела на него,просунув голову в приоткрытую дверь, потом вошла и села рядом с ним. Один глаз у нее был накрашен, второй, ненакрашенный, казался маленьким и некрасивым. –Я борщ сварила, такой, как ты любишь.
   -Не хочется, ма.
   -Захочешь, возьми в холодильнике, разогрей. Я сегодня в ночь, смотри, занимайся, как следует, до экзаменов всего ничего осталось.
   -Хорошо.
   -Посуду не забудь помыть.
   -Что ты ко мне привязалсь? – Ильяс рывком сел на тахте. –Сделай то, сделай это! Хватит, не маленький.
   -Ты что, Иленька? – вокруг ее ненакрашенного глаза собралась заметная сеточка морщин.
   -А то! На себя бы лучше посмотрела – брови выщипала, глаза намазала! Тебе сколько лет? И вообще, ты на работу собралась, или куда?
   -Иленька... –Она заплакала, размазывая по лицу тушь.
   Ему стало стыдно. В самом деле, мать-то причем...
   -Ма, - он обнял ее за плечи, -Не сердись... Я, знаешь, двойку по контрольной получил, настроение плохое...
   -Знаю я твои контрольные... Думаешь, не вижу ничего?... –Она у же успокоилась. – Ладно, мне пора.
   Мать вышла. Зажурчала вода в ванной.
   -Ильяс, закрой дверь, я ухожу! –Она снова заглянула в комнату. Лицо у нее было чистое, без следа косметики.

   Он сидел, глядя в учебник.
   «Магнитный поток пронизывает плоскую поверхность площадью пятьдесят квадратных сантиметров... при индукции... Магнитный поток пронизывает...»
    Шаги в коридоре... Нет, не она.
   «Магнитный поток пронизывает...»
   Где же она может быть, ведь уже почти одинадцать часов... Какая она была тогда, в дверном проеме.... Пряди волос переплетались с солнечными лучами... Магнитный поток под углом сорок пять градусов к вектору индукции... Шаги. Ее шаги!
   Он бросился в прихожую.
   -Эльза!
   -Ты чего? – удивилась она. –Чего не спишь?
   -К экзамену готовлюсь.  –Ильяс спрятал взгляд. –А ты где ходишь?
   -У, какие мы сердитые! Зубы ходила лечить, к стоматологу. Во! – она показала аккуратные рядки белых зубов.
   -Они ж у тебя здоровые!
   -Оттого и здоровые, что во время лечу. –Зазвенели, рассыпаясь, розовые стеклышки.
   -В одинадцать часов ночи, да?
  -Ты что, допрос мне устраиваешь? Ревнуешь, что ли? – Стеклышки зазвенели снова.
   Она взяла его за плечи, заглянула в глаза:
   Ну что ты, глупенький?.. Какая тебе разница, где я была?.. –От нее чуть пахнуло коньяком. Ильяс хорошо знал этот запах:  так иногда пахло от отца.
   -Ты лжешь! – закричал он, вырываясь. –Ты не была у врача, ты пила с кем-то.
   Эльза вздохнула.
   -Ну хорошо, - сказала она, направляясь в кухню, - Пойдем, поговорим.
   Он послушно пошел за ней.
   -Мама спит? –спросила Эльза.
   -Ее нет, она сегодня дежурит. Ну, говори.
   Эльза снова вздохнула, достала из кармана пачку сигарет, закурил.
   Ильяс  не знал, что она курит. Ему не нравилось, когда женщины курят. Но если курит Эльза, значит, так и надо. Ей идет. Ей все идет.
   -Попробуй понять меня. – У нее был такой голос, каким разговаривают с детьми. – Посуди сам, у меня своя жизнь. Верно? Я взрослый человек, старше тебя на пять лет, и могу делать все, что считаю нужным.  Разве не так? Встречаться, с кем хочу, приходить и уходить, когда хочу... Ильясик, милый, это все у тебя... ну... как тебе объяснить... Ты просто взрослеешь, понимаешь, ты начинаешь становиться мужчиной. А я тут совсем не причем... Ты ставишь меня в трудное положение: если так пойдет дальше, мне нужно будет искать другую квартиру, а это в нашем городе очень нелегко. Так что ты уж не вынуждай меня, хорошо?
   Он кивнул.
   -Вот и умница. Иди, ложись спать.
   Он ворочался на своей тахте.
   Мир был чудовищно не справедлив. Хорошо бы, как тот офицер в рассказе Бунина, выстрелить себе в виски из двух револьверов сразу. Тогда бы она поняла, пройдет, или не пройдет.
   Ему стало невыносимо жалко себя.
   Потом навалилась темнота, в которой, время от времени, вспыхивало зеленое пламя, рассыпающееся на множество розовых, звенящих осколков.

   Они сидели на спинке скамейки, поставив ноги на сиденье.
   -Вчера на площади  митинг был, - сказал Саня. –Неформалы собрались... эти... народный фронт. Требовали каког-то партийного босса с работы снять.
   -Делать им нечего... «народный»... Народ ходит себе мимо, а они митингуют. – Беслан вытянул из магнитофонной кассеты пленку и старался ее распутать. – По-моему, там те собираются, у кого в жизни ничего не вышло, состояться теперь хотят.
  -Не, - сказал Саня. – Они, наверно, натурально за дело болеют.
   -За дело болели бы, так делом бы и занимались... – Беслан справился с пленкой и теперь осторожно сматывал ее назад в кассету. – Тоже мне, политики, блин... Ни ума, ни образования,  а туда же...
   -Революцию, между прочим, тоже не только одни образованные политики делали! – Саня почему-то обиделся.
   -Вот и сделали... Хрен знает что... – Беслан щелкнул клавишей. Тяжело забилась  волна металлического рока. – Я считаю, любое дело должны делать профессионалы.
   -Профессионалами тоже не сразу становятся. Как думаешь, Ильяс? Чего молчишь-то?
   -Он вообще какой-то захумаренный стал в последнее время, - сказал Беслан. – Ты часом анашу не начал курить, а? Или гадость какую-нибудь нюхать?
   -Не, Бес, он, видать, втюрился в кого-то, а это дело такое... Я сам столько раз влюблялся....
   -Точно, - обрадовался Беслан. – Как я раньше не догадался? А кадра, похоже, несговорчивая попалась, он ее уломать не может и страдает! Слышь, Ильяс, я тебе вместо нее телку одну подставлю, пальчики оближешь – я сам пробовал, а ты меня со своей познакомишь. Я ее быстро оформлю!
   -Сволочь! – Ильяс спрыгнул со скамейки, изо всех сил ударил кулаком. Беслан опрокинулся на землю. Он был крепче Ильяса, но неожиданность ошеломила его, они покатились по земле, колотя друг друга.
   Саня бросился к ним, засуетился, оттаскивая то одного, то другого, но драка стихла сама собой.
   -Сволочь, - тяжело дыша, сказал Ильяс.  -Ты всегда был сволочью, а я только сейчас это понял.
   -Сам ты сволочь. – Беслан с сожалением разглядывал распоротый рукав лайковой куртки. –Я тебя, между прочим, другом считал... Псих! Тебе надо в спецшколе учиться, для ненормальных!

   «При заземлении заряд одного знака с наэлектризованного тела стекает, а сила притяжения увеличивается...» 
   Почему ее до сих пор нет?.. Неужели она задерживается нарочно, чтобы придти, кода Ильяс уже будет спать... Или опять проводит время с кем-то. С тем, с кем пила коньяк...
«...сила притяжения увеличивается... увеличивается...»
   Ну как ей объяснить, что он не может без нее жить, что он умрет без нее... что она ошибается, - у него нет впереди ничего, кроме нее, и не может быть. Это не пройдет, никогда не пройдет, никогда в жизни он не полюбит никого больше! Ему уже скоро семнадцать, разве этого недостаточно, чтобы быть уверенным в своих чувствах?!
    Шаги в коридоре... Она!
   Он бросился ей навстречу.
   Эльза посмотрела на него взглядом обреченной.
   -Господи, - сказала она, прислонясь к стене.  – Ну что это за наказание такое... Ладно. Ну-ка подойди.  Подойди, подойди.  Вот так... Чего ты от меня хочешь? Обнять меня хочешь? Поцеловать, может быть?..  – Она смотрела на него, и в ее глазах зеленым подводным огнем полыхала злость.  –Ну, так я сама тебя поцелую!
   Она неожиданно прижала его к себе, поймала уворачивающийся рот, и закрыла, залепила его  горячими и злыми губами.
   Он задохнулся.
   Эльза оторвала его от себя, оттолкнула:
   -Ну что, доволен?! Еще хочешь?
   Он попятился, прижался к стене.
   Она прошла мимо, не взглянув на него, и исчезла в своей комнате.
   Ильяс вошел в ванную и заглянул в зеркало. На него пустыми глазами смотрело бледное, измазанное помадой лицо.
   Он вытер ладонью мокрые губы, не сводя взгляда с этих глаз, потом, изо всех сил, ударил кулаком в свое отражение.    Треснувшее зеркало с мутноватыми пятнами крови не рассыпалось – осколки удерживала пластмассовая рама.
   Он ударил еще раз.
   С руки текла кровь, но зеркало продолжало смотреть на него обезумевшими глазами.
   Он сел на пол и заплакал.
   Он плакал так же, как тогда, три года назад, не стесняясь своих слез и не пытаясь унять их.

1990               
Из книги «Впереди был новый день», 1991