Измученные, затравленные люди, изверившиеся в целях земного существования, мечтали о небесах, куда финансовым воротилам и земельным спекулянтам было бы также трудно попасть, как верблюду в игольное ушко. Бродячие проповедники с глубоко запавшими горящими глазами наводнили всю страну. Их проповеди под открытым небом, привлекавшие толпы слушателей, раздували религиозное безумие, и никакие запрещения и кары не в силах были потушить этот пожар.
То была пора видений и чудес, повсюду появлялись провидцы и прорицательницы. Сотни тысяч людей бросали работу и бежали в горы, чтобы там дождаться второго пришествия. Но Господь мешкал, а между тем тысячи людей умирали с голоду. С отчаяния многие принялись шарить по окрестным фермам. Целые армии были двинуты против фанатиков, и солдаты штыками загоняли беглецов обратно в города, возвращая их к обычным занятиям. Вожаков сажали и казнили. На казнь те шли как на праздник. Это была пора всеобщего безумия. На болотах, в лесах и пустынях племена индейцев предавались магическим пляскам в ожидании пришествия своего собственного миссии.
Несколько дней лил, не переставая, холодный дождь. В саду шумел мокрый ветер. Казалось, что земля уходит все дальше и дальше в глухие туманы, в неуютную темень и стужу. Дороги размыло. По реке несло желтоватую пену, похожую на сбитый белок. Последние птицы спрятались под стрехи.
Был конец ноября – самое грустное время в поселке. Вот уже больше недели, как никто не навещал Герту и Дженни. В печи шумел огонь, багровые отсветы которого дрожали на бревенчатых стенах и на старой гравюре. Темнота шумела за стенами плеском дождя, мокрого снега и ударами ветра, и страшно было подумать о тех, кого, может быть, застигла эта ненастная ночь в непроглядных лесах.
– Ты знаешь, Герта, мне иногда не по себе становится, когда я думаю об Уотсонах, – негромко молвила Дженни, нарушая тишину. – Бедные люди, у них ничего не осталось.
– Вчера за рекой я видела солдат, которые преследовали двух мужчин, – поддержала беседу Герта. – Эти двое скакали вдоль берега на лошадях. Но солдаты нагнали их и расстреляли.
– Да, наверное, это пророки, – сказала Дженни. – Третьего дня возле церкви они говорили пастору о конце света. Но пастор прогнал пророков, назвав их исчадием ада.
– Разумеется, Уотсоны зря покинули дом и ушли в горы с теми, которых пастор назвал исчадием, – заключила Герта.
– Герта, а чего хотят пророки?
– Дик говорил, что эти люди поддались искушению, проявив слабость духа. Они жертвы мракобесия. И ничего общего не имеют с Иисусом. Они хотят, чтобы мы поверили в заблуждения, которые они выдают за истину,– ответила Герта.
– Выходит, что эти люди пророчествуют не от имени Господа, – докучала пытливая Дженни.
– Выходит так.
– Герта, а почему мистер Гарт уехал?
– Он вернется, Дженни.
– А, правда, что мистер Гарт государственный изменник?
– Что за чушь? Кто тебе об этом сказал? – вспылила Герта.
– Рыбаки на реке говорили, что, мол, скоро банду Гарта поймают, а его самого повесят.
Не успела договорить Дженни, как раздался стук в ворота. Герта и Дженни бросились к окну и сквозь темноту рассмотрели фигуру мужчины, держащего под уздцы дряблого мула. Мужчина кутался в плащ. Лица его они не разглядели. Так как оно было прикрыто широким дождевым балахоном.
– Посмотрю, кто это там, – бросила Герта, набросив на плечи стеганое одеяло.
– И я с тобой, – вызвалась Дженни.
– Останься с Уильямом, – осекла Дженни Герта и направилась во двор к воротам.
Слуг в доме давно уже не было. Негры-пастухи, служившие у капитана Кроусби два года назад, покинули дом и подались в бега в поисках лучшей доли. Дик Гарт свой дом, построенный на земле, которую он купил, продал по закладной, пытаясь рассчитаться с долгами. Женившись на Герте Кроусби, по ее и Дженни настоянию перешел жить в дом капитана, став главой семьи покойного.
Подойдя к воротам, Герта крепко сжала в руке пистолет и взвела курок.
– Кто вы?– спросила она незнакомца.
– Путник, мэм, – раздался хриплый голос, и тут же последовал кашель.
– Что вам нужно?
– Обогреться, мэм, и переночевать до утра. Утром я покину ваш дом, – ответил человек.
– Почему я должна вам верить?
– Я не причиню тебе зла, добрая женщина. Пожалуйста, мэм, – страдальческим голосом сказал неизвестный.
– Входите, только не вздумайте дурить, – пугливо произнесла Герта, вытаскивая засов.
– Что вы! Упаси меня Бог, – сказал незнакомец, дернув за уздечку мула. Человек вошел во двор робкими шагами, остановился, осмотрелся, хрипло кашлянул.
– Куда прикажете, мэм?
– Мула, может, привязать под тем навесом? Я дам животному немного сена, – глядя на незнакомца, предложила Герта.
– Вы так добры, мэм, но у меня нет ничего, чем бы я мог отблагодарить вас за доброту, кроме слова Божьего, – начал было оправдываться незнакомец.
– И на том спасибо, – равнодушно бросила Герта. – Проходите в кухню, я угощу вас пуншем.
Незнакомец последовал за Гертой. Расположившись на табурете в углу кухни, он запрокинул голову и прислонился спиной к стене, безразлично глядя в потолок.
– Эй, мистер? Вам плохо? – поинтересовалась Герта. – Вы меня слышите? Эй!
Человек встрепенулся.
– О, да, мэм. Благодарю.
– Могу предложить травяной отвар – помогает от простуды, – дружелюбно предложила Герта. – В комнату не приглашаю, извините, у меня там грудной ребенок, а вы нездоровы.
– Ничего, я здесь обогреюсь, – сказал незнакомец и вновь запрокинул голову к стене. – Отосплюсь и завтра на рассвете уйду.
Мужчина казался иссохшим. Впалые щеки, желтое лицо, покрытое небрежной щетиной, обветренные губы – все это указывало на то, что он бродяга. Герта заботливо обхаживала незнакомца. Он выпил травяной отвар, через силу съел небольшую порцию гороховой каши с маисовой лепешкой, хлебнул немного предложенного пунша и представился.
– Ван Лейба, мэм. Я жил в долине Роанок, что в Вергинии. Иду к реке Теннеси, в поселение колонистов, хочу разыскать там свою дочь. Кроме нее, у меня никого не осталось.
– Как? Как вы сказали, ваше имя? – встревожилась Герта.
– Ван Лейба, мэм, – много лет назад мы с женой покинули Голландию и поселились в Новом Свете.
– Скажите, мистер, Ван Лейба, вашу жену случайно не Сара зовут, а дочь – Глэдис? – улыбаясь, спросила Герта, в надежде услышать долгожданный ответ.
– Именно так, мэм, – удивленно произнес человек, привстав с табурета.
– О, мистер Ван Лейба! – крикнула Герта и бросилась к мужчине в объятия.
Он обнял добродушную хозяйку дома, но не понимал до конца, что же все-таки привело ее в восторг.
– Пять лет назад я больше месяца жила в вашей фактории, в долине Роанок. Там я ожидала каравана на запад. Вас в это время не было, но ваша жена Сара и дочь Глэдис были добры со мной. Меня в факторию привел дядюшка Лелюш, охотник из долины Шенандоа. Я его встретила в чаще «Джин с имбирем», когда спускалась с гор, где жила с отцом и братом на ферме у небольшого плато. Отец и брат погибли от рук бандитов, а дядюшка Лелюш нашел тела моих родных в лесу и похоронил в долине. А потом старик помог мне разделаться с теми негодяями, что убили отца и брата. Они еще украли у него повозку со шкурами. Но, но, к сожалению, его внучка тогда погибла, и больше я никогда не встречала дядюшку Лелюша.
– Не волнуйтесь так, мэм, я понял, да, я понял, – пытался смягчить порыв захлестнувших Герту воспоминаний Ван Лейба. – Давайте присядем, а то я с ног валюсь, и поговорим, как старые знакомые. Я вам все расскажу.
Ван Лейба поведал, что долго странствовал. Судьба поступила с ним жестоко, лишив дома и родных.
– Отправившись с караваном шкур на Восток, я и подумать не мог, что вернусь домой через долгих пять лет. Представитель королевской торговой компании, который должен был купить шкуры, обманул меня и моих подручных. Ни заплатив, он силой отобрал весь товар. Рассмеявшись мне в лицо, он потребовал, чтобы я и мои спутники убирались по-хорошему. Не стерпев оскорбления, я схватил пистолет и пристрелил мошенника. Между его людьми и моими завязалась драка. Мои парни погибли в потасовке. Меня связали, доставили в порт, где бросили в тюрьму. Спустя несколько месяцев состоялся суд, и меня приговорили к двадцати годам каторги, направив на фрегат – плавучую тюрьму британского флота. Англичане покидали Америку, с ними в качестве заключенного покинул ее и я. Потом я долго работал на плантациях сахарного тростника на островах в океане, терзаемый малярией и кожными болезнями. Утро начиналось с ежедневных работ. Нас всех выталкивали из огромных узких клеток, где мы находились всю ночь. В них нельзя было ни встать, ни сесть, только лежать. Тех, кто уже не мог работать, просто выносили и выкидывали в открытое море. Как я хотел такой участи. Морской душе, рожденной в море, и жизнь нужно проводить в море, а не гнить в тюрьме, задыхаясь от пыли, помирая от непосильного труда. «Надсмотрщики – все они мрази, недостойные жизни. Они должны сидеть здесь, а не мы», – думал я тогда. Все каторжники думали так, но скрывали свои мысли и прятали эмоции, так как не хотели быть наказанными. Каждую ночь во снах ко мне приходила моя Сара. Я разговаривал с ней, и как только мы начинали заниматься любовью, крик надсмотрщиков возвращал мое сознание в гнетущую реальность. В своих снах я слышал смех дочери, ощущал запах луговых цветов и дуновение горных ветров.
Как-то раз меня определили на шхуну, отправлявшую в Америку партию рабов для работ на плантациях. Я в числе других заключенных должен был обслуживать команду во время плавания: разносить баланду рабам, стирать матросам и офицерам.
Зайдя в гавань Чарльзтауна, команда сошла на берег для встречи с перекупщиками. На это время каторжников надсмотрщики приковали к железным кольцам на верхней палубе. Когда всех чернокожих переправили на берег, часть матросов вернулась на корабль, устроив попойку.
Мои молитвы услышал Бог, иначе он не дал бы мне возможности бежать из ада. Изнывая от жары, я опустил взгляд и заметил, что рядом со мной валялась связка отмычек от кандалов. Каким образом она оказалась подле меня, я до сих пор предположить не могу. Видимо, кто-то из надсмотрщиков, изрядно налакавшись, выронил ее. Я подумал, что этого не может быть, закрыл глаза, потом вновь открыл, а связка всем своим видом говорила: «Ну что же ты, Ван Лейба, возьми ключи и подари себе свободу». Осмотревшись, я немедленно дотянулся до связки, определил нужный мне ключ, вскрыл замки и вздрогнул. Надо мной встала тень. Я медленно поднял голову и получил удар ногой в лицо. Надсмотрщик отволок меня в зловонный трюм, где недавно еще находились невольники негры. В кромешной темноте я пребывал весьма долго. Меня не кормили и не поили, я не знал, что происходит на верху, лишь ощущал, что судно движется по большим волнам. Со временем колебания усилились, и мне пришлось крепко взяться за поручни. Я понимал, что корабль попал в бурю. Через пару часов правый борт не выдержал, и вода стала постепенно заполнять трюм. Повредился бушприт и гальюн, а сверх того, в носовой части и около грузовой ватерлинии открылась течь, и вода прибывала по десять дюймов в час. В носовой части под баргоутом на обеих сторонах в обшивке выбило конопать на четыре локтя в длину. Также была выбита пенька у двух баргоутных досок в шпунтах подле форштевня. Команда старалась все это тот час же законопатить, а гальюн и бушприт укрепили найтовами. Между тем течь прежде была по десять, а когда стихло – по шесть дюймов в час. Некоторое время казалось, что буря отступила. После тишины настал опять противный ветер, который потом усилился и начал снова вредить судну, умножая течь.
Еще некоторое время, и в борту от удара волны образовалась огромная дыра. Страх охватил меня, и я взмолился, прося Господа о прощении. Вскоре трюм полностью наполнился водой, корабль дал крен. Люк трюма отворился, и я увидел серое небо. Мгновенно я бросился наружу, но втягивающая сила воды внутри трюма не позволяла мне сделать это. Потом, видимо, рухнула мачта, и один из концов каната, закрепленного на реях, попал в открытый люк. Я ухватился за канат и по нему выбрался из трюма. Корабль шел ко дну. Я слышал крики людей. Не раздумывая, я сиганул в воду, как можно быстрее стараясь отплыть от захваченного воронкой тонущего судна.
Отплыв на безопасное место, я уцепился за обломок парусной реи. Если бы не это бревно, то кандалы на моих ногах быстро бы утянули меня на дно. Футах в двадцати в порывах воющего ветра я слышал голоса членов команды. Они удалялись на гребных судах, которые успели спустить на воду. Я кричал и звал на помощь, но никто не услышал меня. Всю ночь я бултыхался в обнимку с реей. Буря постепенно утихла, и к полудню серое небо отверзлось, словно из темницы выпустило на свободу своего узника – бледное солнце.
Я говорил с собой о том, что не хочу умирать. Я просил Господа, чтобы помог мне выбраться на берег. Он услышал мои молитвы. Течение принесло меня к песчаному берегу, за которым простирался огромный лес.
Целый день я шел в глубь леса, чтобы там заночевать. Лег под большим деревом и крепко уснул. Перед самым рассветом я почувствовал толчок, и кто-то зычным голосом окликнул меня. Поднявшись, я увидел трех индейцев, вооруженных с головы до пят, и порядком испугался. Посоветовавшись между собою, они решили взять меня к себе. Я не артачился, так как понимал, захотели бы они моего скальпа, то сразу бы содрали его. Я последовал за ними. На одной поляне индейцев ждали оседланные кони, а при них еще один молодой воин. Он слез с лошади и уступил мне место в седле, сам же разместился на крупе коня своего товарища. Ехали мы долго по лесным извилистым дорогам и наконец, остановились. Молодой индеец взял лошадей, и куда-то увел их, остальные, согнувшись и увлекая за собою меня, вступили в какое-то отверстие между поваленными бурей деревьями и через несколько минут ходьбы в густой чаще очутились на поляне, где находилось около двадцати человек: большей частью вооруженные воины и несколько женщин. Все их взоры сразу же обратились на грязного и обтрепанного каторжника, которым был я.
Некоторое время я прожил в селении кусабо – так эти индейцы себя называли. Кроме меня, у кусабо поселились многие беглые каторжники, люди падшие и отверженные. Всем нам индейцы давали пищу и кров.
В той среде первобытных людей в самые ужасные моменты моей жизни я находил успокоение. Один вид этих простых людей, не ведающих ни сомнений, ни разочарований, наполнял мою измученную душу бальзамом мира и спокойствия. Их жизнерадостность заражала меня, я беззаботно играл с их детьми, шутил с молодежью и нежно беседовал со стариками. И эти дикари полюбили меня. Я их звал «детьми», а они меня – «отцом». И, часто сидя с ними у пылающего костра, деля с ними общую трапезу, видя их радостные лица и живое веселье, я сам становился жизнерадостен, сам становился целостным природным человеком и чувствовал себя счастливым. Никто и ничто не в состоянии напоить меня жизнерадостностью так, как индейцы кусабо, и за это я в долгу перед ними.
Долго оставаться среди индейцев я не мог. Сердце разрывалось на части от тоски по дому.
Кусабо любезно отдали мне ружье и пистолет, сумку с патронами, мешочек с порохом и небольшое количество съестных припасов. Поход мой начался рекой на каноэ. Пройдя несколько дней вниз по реке, я остановился на левом ее берегу. После, прошел лесом три мили и к вечеру за темнотой расположился на ночлег.
Поутру вышел из леса на морской берег, отдохнул и, перечистив оружие, пошел далее. Часу во втором пополудни встретил двух охотников, которые промышляли зверем в этих местах. Они пояснили, что лучше идти лесом по хорошей дороге, чем берегом, где можно встретить много излучин и непроходимые утесы. Следующую ночь я провел в лесу под утесом, где случайно высмотрел пещеру. Разразилась жестокая буря с дождем и снегом. Утром ветер утих, но дурная погода продолжалась и заставила меня передневать в пещере.
При ясной, весьма хорошей погоде я отправился в дорогу и около полудня достиг небольшой, довольно глубокой речки, вдоль которой вверх была пробита тропинка, по которой я пошел в надежде найти брод и вечером подошел к одному большому шалашу. В нем не было ни одного человека, но висело много вяленой рыбы, подле разведен был огонь, а в реке против шалаша находился для рыбной ловли закол. Я взял с десяток сушеных рыб и взамен повесил на дверях мешочек с бисером, который мне дали кусабо, зная, что вещи эти у здешних индейцев в большом уважении. Оплатив заочно таким образом за рыбу, я отошел от шалаша в лес ярдов на сто, расположившись на ночь.
К утру я оказался в окружении женщины и детей индейцев катавба, которые занимались, видимо, собирательством. Некоторые из них были вооружены копьями, рогатинами и луками.
Я пошел вперед и, не желая никого из них ни убить, ни ранить, выстрелил из ружья вверх. Гром выстрела и свист пули произвели желанное действие – катавба, рассеявшись, спрятались между деревьями, а я пошел своею дорогой.
Через недели две пути я встретил трех мужчин и одну женщину, которые снабдили меня вяленой рыбой. Они сетовали на чероки, которые постоянно нападали на поселения колонистов. Эти люди последовали со мной, и мы вместе уже поздно вечером пришли к устью небольшой реки, где находилось их поселок, состоявший из шести хижин. Я попросил у них лодку для переправы через реку. Они советовали мне подождать прилива, говорили, что в малую воду переезжать через реку неудобно и что с прибылою водой они перевезут меня ночью. Но я в темноте ехать не согласился и заночевал у них.
Утром меня перевезли через реку. Спустя несколько дней, двигаясь на север, я набрел на поселение чероки. Подле своих хижин их сидело около двухсот человек.
Я пошел вверх по реке, мимо селения, чтобы отыскать удобное место для переправы. Чероки, увидев мое намерение, тотчас отправили в мою сторону лодку с двумя нагими гребцами. Приблизившись, чероки втащили лодку на берег, поковырялись в ней, а потом, нырнув в воду, вплавь отправились обратно.
Доброта и щедрость здешних племен не переставали удивлять меня. В душе я поблагодарил индейцев, сел в лодку и поплыл, едва касаясь веслом водной глади.
Когда лодка достигла середины реки, то я заметили, что мои мокасины, подаренные друзьями кусабо, намокли, и вода быстро заполняет дно лодки. Чероки выдернули пробки на дне лодки, воткнутые в нарочно сделанные дыры. Не успел я спохватиться, что-либо предпринимая по спасению этого плавсредства, как оно пошло ко дну, а я оказался полностью в воде. На берегу раздались восторженное улюлюканье и вопли. В воду полетели стрелы. Несколько стрел зацепили меня, изодрав одежду и вырвав несколько кусков верхнего слоя кожи. Чероки торжествовали. Их трюк удался.
Течением меня отнесло ярдов на двести от стрел чероки, после чего я решил выбираться на берег. Индейцы не преследовали меня. Я понимал, что они забавлялись таким образом.
Вся моя провизия затонула. Я корил себя за то, что с пояса снял и патроны, и порох, уложив их рядом с ружьем и пистолетом на дне лодки. При мне остался только один нож. Раны от стрел оказались рваными, и я, как мог, обработал их травами, приложив мох.
Пройдя десять миль от места нападения, я вышел к горам, покрытым лесом. Вершины Голубого Хребта уже виднелись в туманной дымке. Сердце мое наполнилось радостью предстоящей встречи с родными. Но путь к реке Роанок еще был долгим.
Последующие три дня шел проливной дождь. Я не знал, куда иду. Все бродил по лесу и по горам, стараясь раздобыть себе пропитание. Голод изнурил меня. Я даже не находил грибов. Скажу честно, что я мало чего понимаю в кореньях, которые едят индейцы. Отсутствие должных знаний привело меня в отчаяние. Хотя много раз жизнь давала мне возможность обратить внимание на быт краснокожих. Не найдя для еды ничего подходящего, кроме кожи, из которой сделана моя одежда, я приступил к отрезанию узких полосок рубашки. Через десять дней я съел всю рубашку, облачившись в суконное пончо, вошедшее в моду у кусабо.
Наконец Господь вывел меня к реке, на берегу которой стояла хижина. Я напугал ее обитателей. В хижине находились девочка и мальчик. Девочка была старшей. Обессиленный, в беспамятстве упал я на земляной пол хижины, устланный шкурами.
Когда я очнулся, надо мной сидел мужчина в черном суконном сюртуке и облезлой кроличьей шапке. Он рассказал, что я бредил, и он обработал мои раны. Я поблагодарил человека за его заботу, поинтересовавшись, далеко ли отсюда до реки Роанок. Клод, его звали Клод, был француз. Он рассказал, что поселился в этих местах недавно. Бескрайние поля, владельцем которых он был ранее, сейчас поделены на маленькие, чахлые фермы, заложенные и перезаложенные. Банкиры грызлись из-за них, прежде чем продать, и в конце концов продали. И теперь Клоду только и осталось, что речное русло, выпрямленное некогда невольниками на протяжении почти десяти миль, чтобы река в половодье не затопляла поля. Даже имя его обернулась пустым звуком, легендой о земле, вырванной у лесной чащи. То, что явилось после него, – приехало в разбитых фургонах, верхом, на мулах, с кремневыми ружьями, собаками, детьми, самогонными аппаратами и протестантскими псалтырями. Они купили у банкиров его земли и снова их продали опять же тем, которые не могли ни произнести правильно, ни даже прочесть по буквам само слово «Псалтирь». Мечта Клода, его гордость – земля – стала прахом и смешалась с прахом его жены. Жена его умерла, оставив двоих детей. Он промышлял охотой. Много раз ходил в долину Роанок к торговой фактории Ван Лейба. От его слов мне стало не по себе, и я весьма заволновался, а потом закричал, что Ван Лейба – это я. Выслушав мой рассказ, Клод поведал мне, что после смерти жены не имеет возможности далеко ходить, сбывая шкуры, и поэтому о моих родных в данный момент ему ничего неизвестно. Но ранее, с его слов, хозяйку фактории миссис Сару Ван Лейба он заставал в добром здравии.
В семье Клода я провел более недели, помогая ему управлять со скудным хозяйством. Окрепнув, я решил покинуть гостеприимного хозяина и направиться домой. Клод проводил меня миль с десять, вывел на тропу, по которой я добрался до притока Роанок. Пройдя двадцать миль, я вошел в долину и вверх по реке, одухотворенный, добрел до фактории.
Моему взору предстала мрачная картина. Пепелище, поросшее высокой травой. В отчаянии я зарыдал и, упав на землю, бился в истерике. Когда силы мои иссякли, я уснул. Не помню, как долго я находился в прострации. Мое сознание явно помутилось. «Где же Сара? Где же Глэдис?» – думал я без конца.
Несколько дней я провел на пепелище, пока сюда не забрели двое трапперов. Они зажарили зайца и угостили меня ромом. «Бедняга Ван Лейба», – говорили они, соболезнуя и сочувствуя мне. Трапперы сообщили, что более года назад умерла моя Сара. Ее сердце износилось. Глэдис же покинула факторию с караваном, шедшим на запад к реке Теннеси. Вот почему я иду туда в надежде разыскать дочь. Работники разбрелись кто куда, и фактория опустела. Потом все сожгла молния.
– Мистер Ван Лейба, охотники ничего не рассказывали о дядюшке Лелюше? – спросила Герта, подливая гостю целебный отвар.
Ван Лейба отхлебнул маленький глоток, откашлялся и продолжил:
– Лелюш? Нет, его больше никто не встречал в долине, и к фактории он не приходил. Поговаривали, что он стал оборотнем. Один человек решил было искупаться в ручье, протекающем в чаще Джин с Имбирем, только вошел в воду… Глядь! А в нескольких футах стоит охотник с ружьем. Руки, ноги – все человеческое, вот только голова медвежья. Тот человек подумал, что охотник шкуру медведя на себя напялил. Долго не думая человек взялся за ружье и говорит: «Кто ты?» А медведь ему отвечает, мол, дядюшка Лелюш – хозяин долины Шенандоа. Не поверил ему человек, рассмеялся и говорит: «Снимай медвежий скальп, старик, довольно шуток. Промочи со мной горло, старый бродяга». А медведь как откроет пасть! Как зарычит! Испугался человек, бросил ружье и бежал десять миль в одних панталонах, пока его другие охотники не повстречали. Рассказал он им свою историю, но те не поверили. Рассмеялись и наказали человеку не потреблять много рому. Сами же решили пойти на то место в чащу. Приходят, а там и вправду медведь в ручье воду пьет. Переглянулись между собой охотники и в два ружья стрельнули по медведю. Медведь встал на задние лапы и как зарычит! Потом на месте медведя человек оказался. Руки, ноги человеческие, только вместо головы – медвежья. «Никто из вас более не убьет здесь медведя», – сказала медвежья голова. – Я, дядюшка Лелюш, – хозяин долины, уходите». Испугались охотники, побросали ружья и бегом из чащи. Сами не помнят, как до форта добрались. Там и поведали об этом майору Гарриоту.
– Святая Дева,– пугливо произнесла Герта, – что же вы такое говорите, мистер Ван Лейба? Никак дьявол овладел вашим воображением?
– Не я говорю, а люди, – поправил Герту Ван Лейба. – Потом, распрощавшись с трапперами, я двинулся в поселение, именуемое Танцующим Столом, – продолжил гость. – По пути повстречал книжников. Они сказали, что посланники Господа. Им предназначено стать ловцами людей. Книжники проповедовали учение, которым я заинтересовался.
Они говорили, что в поселках, куда приходили проповедовать «истину», много раз подвергались нападению толпы. Однажды, спасаясь от разъяренных заблудших душ, им пришлось переплыть Потомак.
Человек по имени Джон слыл самым праведным среди книжников, все подчинялись его воле. В свою веру он обратил многих индейцев. И я поддался его чарам. По истине, он был мессия. Когда люди бросали в него камни и разряжали ружья, ничто не вредило ему. «Совершенен тот, – говорил Джон, – кто любит человека, как Бога. Бог управляет человеком и его поступками. Верующие через веру и по благодати могут достичь Божьего разумения и совершенства. Человек испорчен природою своею. Он не способен избирать правильное решение без Божьей благодати. Но благодать достигает каждого человека, она дает ему волю и желание повиноваться Богу. Земля... Это поместье, дарованное Богом человеку. Но большая часть ее заселена и беззаконно узурпирована дикими животными и неразумными существами или грубыми дикарями, которые по причине своего безбожного невежества и богохульственного идолопоклонства хуже самых диких зверей и свирепых животных».
Он говорил, что если человек не имеет мира с Богом, это не потому, что он не имеет благодати, а потому, что не использует благодать, которую имеет. Источник греха – избыток свободной воли, допущенный, но не утвержденный суверенитетом Божьим.
«Наступают последние дни мира, начало конца. Четыре апокалипсических ветра ниспосланы на землю. Господь посеял вражду между народами, но человек может быть уверен, что спасется», – говорил Джон. Он читал нам книгу «Евангелие от Джона».
За этой книгой губернатор вел охоту. Джона объявили государственным изменником. Нас повсюду преследовали солдаты милиции. Джон решил, что нам нужно укрыться в лесах и присоединиться к регуляторам Дика Гарта. Народный вождь, тщеславный и грубый, сказал Джону: «Тебе лучше уйти. Ты во власти сатаны и будешь нести кару за искушение. Вы же, заблудшие овцы, – говорил нам Гарт, – прельстились и должны покаяться. Ты, Джон, проклинаешь и бранишь пожилых людей, называя их «седыми чертями», а всех, живущих во грехе и плоти, – «проклятыми из проклятых, чьи души горят в аду», хотя сам ты живешь на земле. Ты исходишь до яростного исступления, пока самые слабые из слушателей не поваляться наземь и не забьются в конвульсиях, как в припадке падучей. И это ты называешь «благодатью», «откровением»? Тех, кто не согласен с твоим учением, ты клянешь, как негодяев». Еще Гарт сказал, что ему не по пути с отступниками веры Христовой, и посему он не примет нас в свои ряды, но кров и пищу временно предоставит. Через несколько дней мы покинули лагерь «регуляторов» и пошли на запад через горы.
В пути нас избивали бандиты, индейцы, солдаты. Джона схватили и куда-то увезли. Иные, потеряв веру в мессию, разбрелись. Я же и двое сподвижников Джона решили продолжить путь к реке Теннеси, чтобы нести свет учения нашего мессии диким племенам. Сбившись с дороги, мы вышли к вашему поселку. В надежде быть понятыми, мы стали проповедовать у церкви. Пастор здешний прогнал нас, и мы укрылись в лесу. Там нас выследили солдаты. Двух моих спутников солдаты убили. Мне удалось бежать и спрятаться в овраге. Там я нашел мула и решил взять его себе. Мул ничейный. Видит Бог, я его не крал.
– Мистер Ван Лейба, – нерешительно произнесла Герта, – вам нельзя в дорогу. Вы нездоровы. Вам необходимо подлечиться. Останьтесь, поживите у нас. Зима на носу. Куда вы пойдете?
– Право, мэм, вы весьма добры ко мне, – кашляя, сказал Ван Лейба. – Не знаю, как вас и благодарить. Скажите мне одно, мэм, за кого я могу благодарить Бога?
– Прости, мистер Ван Лейба, неловко получилось – я же до сих пор не представилась: Гертруда Гарт, в девичестве – Остенбаух. Ваши близкие, я имею в виду мисс Сару и миссис Глэдис, знали меня еще как Остенбаух. Мои родители – саксонские немцы.
– Как вы сказали? Гарт? – раскашлялся Ван Лейба. – А не…
– Да, Дик Гарт – мой муж, – опередила вопрос гостя Герта.
Наступило молчание, которое прервала Дженни.
– Герта, Уильям проснулся, пора кормить. Добрый вечер, мистер,– сказал девочка, слегка присев в реверансе.
– Вечер добрый, леди, – молвил Ван Лейба и вновь раскашлялся.
– Простите, мистер Ван Лейба, Дженни постелет вам во флигеле.
– О да, не стоит беспокоиться, – ответил гость и последовал за Дженни. – Спокойной ночи, мэм.
– Приятных снов, мистер Ван Лейба, отдыхайте.
Всю ночь шел обильный снег. Если забраться на самую высокую вершину, чтобы глянуть на юг, а окрестность открывается оттуда на добрые пятьдесят миль, то и тогда не увидеть ничего, кроме снега. Снег засыпал яры и ущелья, одел белым саваном каньоны Голубого Хребта, укрыл основания сосен и с верхушками упрятал лиственницы. Снег все валил и валил.
Ночью из флигеля доносился глухой кашель и тяжелые хрипы. Первую половину дня Герта не отходила от постели больного Ван Лейба, ухаживая за ним. В воображении бессознательно она оказывала услугу его близким – покойной Саре и дочери Глэдис, окружая нежным вниманием их мужа и отца. Дженни, от природы наблюдательная, замечала, что взор Герты часто туманится от слез. Герта, думая об опасности, нависшей над ее мужем, не знала, что на ее долю вновь выпадет тяжкое бремя. О его наступлении свидетельствовал раздавшийся возле дома грохот конских копыт, скрип седел и позвякивание драгунской сбруи.
Отряд конной милиции графства разыскивал скрывавшихся от преследования книжников пророка Джона, которые еще вчера пытались проповедовать в поселке, чем возводили смуту среди благочестивых пуритан. Солдаты обыскивали все окрестные фермы.
Открыв ворота, Герта едва успела отскочить в сторону. Десяток всадников, кто галопом, а кто рысью въехали во двор дома, невольно забросав хозяйку кусками земли и снега, извергаемых из-под копыт лошадей.
– Капитан Тибериус, мэм, – представился щеголеватый офицер, осаживая своего скакуна.
Герта молчаливо кивнула.
– Что вам угодно, сэр? – твердо бросила она.
– Спешиться! – последовала команда офицера. – Осмотреть весь дом и постройки. Внимательнее глядите в сарае под сеном, – по-хозяйски распорядился Тибериус.
– Что вы себе позволяете, сэр! – возмутилась Герта.
– Простая формальность, мэм, – ехидно улыбнулся капитан. – У меня приказ – изловить смутьянов и доставить в комендатуру Шарлотт.
– Никаких смутьянов у меня в доме нет, капитан. Требую прекратить произвол!
– Да что вы говорите, миссис Гарт, – язвительно произнес Тибериус. – Мужа вашего точно нет. Я даже и спрашивать не буду о нем. Неделю назад его бандитским вылазкам положен конец. Правда, его пока не поймали, но смею заметить, что «пока».
– Что будет с моим мужем, если…
– Если? – пронизывающим взглядом глянул на Герту капитан. – Палач и плаха – вот вам ответ «если».
– Пройдемте в дом, мэм, довольно-таки зябко, – сказал Тибериус, потирая руки.
– Так где вы его прячете, миссис Гарт? – нахально спросил капитан, усаживаясь на стул.
– Я никого не прячу, с…
Из флигеля раздался раздирающий кашель. Капитан выхватил пистолет, спиной пошел к входной двери и окрикнул солдата.
– Сюда, быстро! Проверить наверху.
Солдаты бросились во флигель. Несколько минут царило молчание.
– Никого нет, сэр – доложил солдат.
– Как нет? – удивился капитан.
Во дворе послышались крики.
– Вон он! Хватай его!
Тибериус и Герта взглянули друг на друга и бросились к двери.
– Оставайтесь в доме, мэм, – перегородив рукой выход, сказал капитан и выскочил во двор.
Через минуту солдаты с завязанными руками в дом ввели окровавленного Ван Лейба.
Капитан вновь присел на стул, запрокинув ногу на ногу, будто ему на все наплевать.
– Кто это, миссис Гарт? – спросил Тибериус, не отводя взгляда от своих ногтей.
– Это мой отец, – тупо произнесла Герта, испепеляя взглядом Ван Лейба.
– Что-о-о? – протянул капитан, приподнимаясь со стула. – Это правда? – обратился он к Ван Лейба.
– Нет, – ответил тот и опустил глаза к полу.
Капитан, сделав несколько шагов в сторону Герты, зашел к ней со спины, взял за плечи и прошептал на ухо:
– Собирайтесь, миссис Гарт.
– Зачем? – настороженно спросила Герта.
– Вы укрывали преступника, мэм.
– И в чем же провинился этот человек? – спросила она.
– Он подстрекал народ к смуте и…
– Хватит, капитан,– оборвал его Ван Лейба, зайдясь кашлем. – Она ни в чем не виновата, я просто просил ночлег. Добрая женщина любезно согласилась. Она не знает, кто я.
– Благородно, Ван Лейба! Благородно! – театрально воскликнул Тибериус. – А вы знаете, миссис Гарт, кого вы приютили? Он и такие же фанатики сожгли десять ферм и учинили зверства над проживавшими там людьми. Все из-за того, что те отказались последовать мракобесному учению их мессии Джона Балмора.
– Вы лжете! – вскрикнула она. – Мистер Ван Лейба, ведь так? – мягко произнесла Герта.
– Он говорит правду, мэм, – отводя взгляд в сторону, произнес Ван Лейба. Только фермы не были фермами. Я поджигал поместья плантаторов. Это моя борьба. Мой выбор.
– Но почему? А людей зачем?
– Огонь очищает, мэм.
– Вот видите, миссис Гарт, – встрял капитан, – это его «борьба». Он верит в то, что поступал по справедливости.– Собирайтесь, мэм. Пора, – отрезал капитан и вышел во двор.
Солдаты связали руки Герте и Ван Лейба, усадив каждого верхов на лошади.
– Капитан, отпустите ее, – сказал Ван Лейба, – не берите грех на душу. Святая она.
– Пожалейте хотя бы его! – крикнула стоявшая с ребенком в руках Дженни. – Он же погибнет без матери.
– Дженни, пойди к миссис Уэзерби. Она поможет, – хладнокровно сказала Герта.
– Поверьте, миссис Гарт, вы мне вовсе ни к чему, – цинично заявил Тибериус, лихо вскочив на лошадь. – Теперь все будет зависеть от вашего мужа. Думаю, он обменяет свою жизнь на вашу свободу и благополучие вашего ребенка.
– Ты мерзавец, капитан, – процедил сквозь кашель Ван Лейба.
– Будьте вы прокляты, капитан! – кричала Дженни, захлебываясь слезами, вслед удалявшемуся эскорту.
А снег падал и падал на землю изящными ледяными кристаллами, мокрыми губчатыми хлопьями, прозрачными легкими пушинками. Из свинцовых туч он шел ровно и медленно, с багряно-черного неба валился плотной массой. А когда по небу проносились разорванные облака, они выбрасывали снег длинными струями, словно белые копья. Он падал беззвучно.