Это вообще была запретная тема. И поэтому, естественно, именно она терзала моё детское, затем юношеское, а позднее и взрослое воображение. Какие-то недомолвки между матерью и её близкими подругами, растерянность в её глазах, когда мои вопросы были нацелены «в лоб». И наконец – вступление в комсомол и – странная, какая-то мизерно-оскорбительная чёрточка в свидетельстве о моём рождении на том месте, где гордо должен был красоваться «папа-танкист». «Ерунда, ошиблись», - растерянно уверяла одноклассница, пытливо проникая в омут моих глаз.
Получалось, он – плохой, отвратительный, но где-то живой… Рассказы матери – обиженной на судьбу женщины тогда стали более подробными, но, конечно, поместили меня «по другую сторону баррикады», ею же и возведённой. Я ненавидела его за ту боль, которую он когда-то причинил ей. Мысли о том, что она могла и не остаться в долгу в ситуации их поссорившей, об искусственной его изоляции от нас, о том, что он – в конце концов, просто человек, со всеми вытекающими отсюда положительными и отрицательными последствиями, навестили меня гораздо позже.
И уж если Гамлет беспрепятственно «общается» со мной, то собственный отец (пусть, в силу обстоятельств, только биологический, но – отец) тем более имеет на это право. Почему – нет?
ОТЦУ, КОТОРОГО НЕ ВИДЕЛА
Я не верю, что ты – убийца,
Не могу – понимаешь ты!?
Где мне правды испить-напиться,
Явью сделать свои мечты?
Я не видела и не знала,
По каким ты тропам ходил,
Иногда была слишком злая,
Иногда ты мне был так мил…
Не подвластна я глупой лени,
Только хочется (аж до слёз!)
На отцовские сесть колени
И в глаза посмотреть всерьёз;
Головою седой прижаться
К одряхлевшему (пусть!) плечу
И уже вовек не расстаться…
Боже…Глупость…Но так хочу!
26-27.12.2001.
Андрей Рындин – человек, давший мне жизнь (хотел он этого или нет – я, вероятно, не узнаю, но именно на него была возложена эта «миссия»), а теперь – и творческий псевдоним. Естественно, что мне интересны любые сведения о нём. Но на мой вопрос о родителе единственная, оставшаяся в живых, мамина сестра на поминках их брата отрезала:
- Не знаю и знать о нём ничего не хочу!
- Но почему?
- А чего он хорошего-то сделал? Ничего!
- Посмотри на меня…
- Ну…, - не очень понимая, куда я клоню, она подслеповато прищурила маленькие глаза за стёклышками очков.
- Теперь ты – единственный человек на Земле, кто виде моих родителей вместе. Посмотри на меня и скажи, чьё лицо перед тобой: её или его?
- Андрюхи-убийцы, конечно! – подтолкнутая поминальной стопочкой правда тем самым «воробьём» выпорхнула вперёд её мыслей, и от этого сама моя тётушка как-то растерялась, сникла и постарела ещё больше…
А мне стало досадно и больно в очередной раз за людей, подходящих к финишу своей жизни со стартовым капиталом былых предубеждений. Не научившихся даже прощать…
Смотрюсь я в зеркало
Смотрюсь я в зеркало и вижу:
Седые волосы… (не в мать),
Я подношу стекло поближе,
Чтоб незнакомку ту понять.
Лоб-приговор: он не позволит
Взирать на мир издалека,
Он требует, кричит, неволит!
Пусть, скоро отдых, но пока…
Глаза – усталые, не злые,
И рот, готовый хохотать,
Как мама в годы молодые –
Выходит, чем-то всё же в мать:
Не в одного того мужчину,
Обидчика её судьбы…
Нашёл ли где он домовину?
Иль на Земле всё ж взглянем мы
В глаза друг другу запоздало,
Морщины взглядом оценив
(Их ни тебе, ни мне не мало –
Век короток, но не ленив:
И он избороздил нам лица
Следами горя и мольбы…)
А знаешь, мне всё чаще снится
Всё то, чему мешает «бы»:
Мне вашей молодости жалко,
Потраченной на склоки дня,
Я знаю, «два конца у палки»,
Но зря не видел ты меня.
Своею верой неуёмной
В добро как цель и щит любви
Смогла бы я (звучит нескромно)
Добиться, чтобы вместе вы
Встречали грозы и рассветы,
Ладони детские согрев…
Ну а сегодня: где ты? где ты?!…
Она ж ушла, тебя презрев
И не простив своей же силы,
Поднявшей на ноги меня,
И, плача на её могиле,
Тебе молю дождаться дня,
Когда в апреле или в мае
В сребром звенящей тишине
Себя вдруг мигом угадаешь
Не в хладе зеркала – во мне…
22.03.2002. Туапсе