- Зачем брить? Кому это уже нужно? Кто его там увидит? Заколотят досками, закопают в землю - вот и вся красота, - ворчала баба Поля, тяжело шаркая по полу больными, сплошь в фиолетово синих прожилках ногами. – Бросьте, я вам говорю! Бросьте!
Внук, не слушая её, продолжал свою работу. Оттягивал ещё не застывшую кожу и угрюмо скоблил опаской щёку деда, время от времени стряхивая седую жёсткую щетину и хлопья пены в таз. Сын поддерживал тело, то и дело заваливающееся на сторону.
Сельская фельдшерица констатировала смерть, но везти покойного в районный морг не стали. Кто будет делать вскрытие почти столетнему деду? Написали заключение, что смерть наступила по естественным причинам. И делу конец. Конечно по естественным. Старость. Глубокая старость и болезни её. Куда уж естественнее? Почти сто лет, а точнее, девяносто шесть. Ровно столько исполнилось Роману Ивановичу в начале зимы.
- Не хорошо так, зарос он очень. Отец бороду не носил и никогда не любил небритым ходить, - качал седой головой сын.
Внук кивнул согласно:
- Да. Не любил он. Надо бы его побрить.
Не смотря на протесты бабы Поли, вдвоём они посадили не успевшее окоченеть тело на стул и наточили бритву…
Хоронили скромно и тихо. За гробом плелись несколько соседок, сын и бездетный внук с женой, сам уже почти седой. Глубоких стариков хоронят совсем не так, как молодых. Без горестных криков и слёз. Отмучился и ладно. Только певчая группка из сухоньких старух у самого входа на кладбище затянула что-то церковно-заунывное тонкими надтреснутыми голосами вслед за зычным басом попа, читающего надгробную.
Бабу Полю на кладбище привезли. И она стояла на похоронах мужа, опираясь на длинную ореховую палку без ручки, даже сгорбленная выше остальных баб. Стояла, молча, с сухими глазами и губами, не глядя ни на кого.
- Ну, ты на неё посмотри! - шушукались бабки. - Шутка ли! Ведь семьдесят два годочка вместе! А хоронит, как чужого.
- Ой, она всегда такая была. Гордая…да…
Её всегда считали гордой. Худая и высокая, как жердь Полина никогда не стеснялась своего роста и смотрела на подруг сверху вниз, как на неровню ей. По правде сказать, ей на самом деле в селе равных мало было. Что голосом бог не обидел (лучшая певунья в селе), что здоровьем. Как-то в бурьяне молодого резвого зайчонка догнала быстрая, как горная коза Полька. Поймала и…отпустила. Пусть себе живёт. Бабы над её «слабым» сердцем посмеялись только.
Роман всего на два года был старше Полины. Такой же высокий и прямой, как она, такой же светловолосый.
- Ну, точно брат с сестрой! Близнецы! Прям, близнецы! – Судачили в селе.
Странно было, что они совсем никакие не родственники так были похожи между собой. Но мало ли тайн бывает на свете.
Пара из них вышла красивая и детей Полька нарожала здоровеньких и голенастых, как молодые жеребята. Всего семь душ. Шестеро из них умерли в голодовку, только самого младшего, Ваню удалось матери сберечь.
Сырой декабрьский ветер шевелил серое покрывало, накинутое на покойника до самой груд и длинные концы клетчатого бабы Полиного платка. Редкие снежинки падали на лицо Романа Ивановича и оставались лежать холодными нетающими звёздочками на его впалых щеках. Прощались. Вздыхали. Внук и его жена, не выдержав, заплакали. За ними нестройно стали подвывать и всхлипывать пришедшие соседки. Только баба Поля не проронила ни слезинки.
После похорон и скромных поминок овдовевшая хозяйка дома с трудом влезла на лежанку и заявила родным твёрдым голосом: «Не слезу больше».
И на второй, и на третий день на все уговоры отвечала одно: «Не слезу». А потом и вовсе замолчала.
Через месяц после похорон Романа Ивановича на кладбище отвезли и его жену. Гроб заказали такой же длинный. И покрывало было точь в точь таким же серым однотонным (оба их одинаковые баба Поля покупала в сельмаге лет пять назад). Дул такой же зябкий, только уже январский ветер и снежинки падали так же редко и наискось на впалые щёки. Тот же поп, та же певчая, те же соседки и родственники хоронили бабу Полину, а душа её уже полетела искать того, кого потеряла, по кому так смертельно успела истосковаться, кого безутешно звала холодными зимними ночами: Роман! Ромчик! Роман! Ведь семьдесят два годочка вместе! Шутка ли!