-4-
Гриць наконец-то помог подняться маме, взял тяжелую корзину и они начали пробираться сквозь толпу к тете Кристине. Когда они остановились рядом с ней, глаза женщин встретились. А затем они молча, поджавши губы, даже сцепив их зубами, стояли, уставившись на маленького, рыжего как огонь, новоявленного казака.
- Слава Тебе Господи, что даровал мне сегодня сына! – Наконец произнесла тетя Кристина, и, развернувшись, в полном молчании, они пошли прочь с этого страшного места.
В церковь они так и не пошли. В таком же молчании дошли до бывшего костела, огромного здания из красного кирпича. Выстроенного в виде креста и обнесенного высоким каменным забором с железными пиками на концах. Сейчас на верхушке здания развевался немецкий флаг, здесь разместилась немецкая канцелярия. Дойдя до ограждения, они свернули на узкую дорогу, которая, извиваясь, вела в долину, где протекала маленькая речушка. На берегу её виднелись мазанки, одна из них была тети Кристины. Тяжело пережив происходящие события в местечке, женщины присели на огромные валуны, их обеих бил озноб. Не выдержав напряжения, они обнялись и разрыдались.
Гриць присел чуть дальше. Он не находил в себе сил избавиться от еще звучащих криков в его голове. Он жил на свободе в полном единстве и понимании с природой и с ее обитателями. Там было все предельно ясно. Его учили любить и заботиться о слабых и больных, понимать их нужду. В том мире не убивали себе подобных. Гриць поискал глазами что-то из привычного для него мира, чтобы отвлечься. Он теперь сам искал у них защиту. Его взгляд остановился на собаке, которая вышла из-за кустов густой сирени и направилась прямо к нему. Коричневая гладкая шерсть блестела и переливалась в лучах солнца. Грицю даже показалось, что это маленький теленок, ведь собак всех перестреляли, да и таких больших собак он раньше никогда не видел. За собакой появилась женщина. Гордо держа осанку, медленно поднималась она по узкой тропинке. Гриць узнал ее, это была та самая сестра милосердия. Ему стало страшно, ведь он думал, что она ему просто когда-то приснилась. А теперь он видел ее в том же длинном сером платье и фартук и косынка и даже ботиночки на ней были те же. Только косынка с красным крестом и странный взгляд были другими незнакомыми. Она плавно двигалась в гору, косынка и белый фартук трепетали на ветру.
Грицю сразу же представилось, что это птица, белая голубка. Он увидел, как она грациозно вспорхнула и поднялась в небо, полет ее захватывал дыхание, завораживал. То она поднималась высоко, превращаясь в маленькую точку, то быстро падала вниз, делая немыслимые повороты и кувырки. То плавно, очень красиво, она проплывала у него над головой, почти касаясь ее. И он действительно почувствовал прикосновение ее крыла - руки.
Гриць вздрогнул от её прикосновения, но тут ресницы его мелко запрыгали и сомкнулись веки. В ушах зашумело, зазвенело, послышалась незнакомая мелодия, перед глазами замелькали и понеслись картинки из чужой не знакомой ему жизни. Он увидел…
… Молодая пышнотелая девушка, все в том же сестринском наряде, идет красиво выстриженным парком. Рядом с ней молодой долговязый юноша. На улице стемнело, но дорожка из белого камня с белыми скульптурами по бокам хорошо видна. Они проходят мимо огромных кустов роз и фонтана, сворачивают за угол дома к черному входу. Дверь оказалась открытой настежь, при входе валяются разбросанные вещи, ломаные предметы, битое стекло. Девушка сильнее прижалась к своему спутнику. Парень зажег спичку, на какое-то мгновение она осветила лестницу, ведущую на верхний этаж. Нащупывая в темноте ступеньки, они поднимаются и открывают дверь в огромный зал. Послышалось всхлипывание и неразборчивое чье-то бормотание в углу, а из другого, донеслась возня и скуление щенка. Вспыхнула еще одна спичка, и в тусклом свете они разглядели татарина Юсуфа, преданного сторожа, сидящего на полу рядом с дверью. Увидев их, он вскочил и запричитал, старательно заслоняя вход в зал.
- Барышня, туда не ходи. Там плохо, там смерть. Много. Тебе больно будет. Юсуф не хочет, чтобы ты это видел. Юсуф старый, смотреть не мог. - Он стоял перед девушкой, широко расставив руки, искренне страдая сам, он, старался оградить дочь хозяина от ее страданий. - Ах, какой хороший человек был, старый барин. Да примет Аллах его душу. Школу строил, людей лечил, с бедных денег не брал. На праздник Юсуфу подарки давал. А-я-я-я-я-й…. И барыня, что за женщина был? Юсуф, говорил она: - Иди каждый дом, стучи, говори, ваша дети ест? Хадить нода в школа, говорить им. Читать надо. Писать надо. Д-а-а…. И Юсуф чужие дети брал, в школу их ходил. Она их учил. Дети Библию читал. Ах, как хорошо было. Шайтан Борис пришел! Всех на штык поднял! Кровь много, смерть много. А-я-я-я.
Сторож и юноша попытались вывести девушку из комнаты. Но, она стояла не шевелясь.
- Таня пойдем, ты им… - Юноша не договорил.
- Что же это…, Вилька? - Тихо и очень медленно произнесла девушка. Казалось, она вот-вот потеряет сознание. - Дайте свечу, зажгите спичку! - Голос у нее был все такой же тихий, но она настойчиво потребовала. – Пустите меня! Я должна это видеть, слышите? Чтобы не забыть.
От ее слов у мужиков мурашки побежали по коже. Они передернули плечами. Вилька чиркнул спичкой, сторож как под гипнозом подал подсвечник, валяющийся на полу. Свечи вспыхнули и осветили картину страшной бойни.
Прямо у двери валялась застреленная и распоротая по всему брюху собака. Почти впритык к ней маленький полный мужчина, он лежал вверх лицом, рот его под пышными усами искривился в гримасе предсмертной боли. В руке он сжимал крошечные очки. Грудь его была истерзанной сплошной раной, из нее все еще струилась кровь, стекая на пол, она смешивалась с кровью его преданной собаки. Посреди комнаты лежала лицом вниз, крупная женщина, тело и одежда на ней были изрезаны и разорваны. Руками она схватилась, зажав в кулаки, за одежду мальчика, с разбитой головой он неуклюже лежал под столом. А под огромным окном на полу сидя застыл самый маленький, лет пяти, его закололи, убивая сквозь штору. Возле него ползал и скулил крошечный щенок.
Таня, шатаясь, направилась к нему, свечи в её руках сильно вибрировали. Она старательно и как можно дальше пыталась обойти лежачих на полу родителей, не взглянув на младшего брата, подошла к щенку, подобрав его, прижала к груди. И так и застыла, глядя в разбитое окно. Но, когда она обернулась, мужчины схватились друг за друга и отшатнулись. Лицо Татьяны расплывалось в самой радостной и в самой счастливой улыбке. Она возвращалась назад уже другой, поглаживая щенка, весело кивая головой, она шла к ним, спокойным и размеренным шагом. В расширенных ее глазах горело, пылало страшное полымя, и огонь этот был, полным её безумием…
И Грине, захотелось бежать от этого взгляда, но не единая мышца его тела не подчинилась ему, он смог отвести в сторону лишь только глаза, и сразу же увидел как…
… По мощеной площади, возле костела, прошли чекисты во главе с комиссаром. Подойдя к огромным кованым дверям храма, они остановились. Комиссар был в ярости, день выдался тяжелым.
Сопротивление людей возле церкви, столько криков и брани. Да еще солдаты в подавленном состоянии. Приказано к завтрашнему утру все изъятое сдать для отправки в Киев. А в итоге ничего существенного собрано не было. Сильно выругавшись, Борис, сплюнув на висевший огромный замок, в неистовстве заорал на солдат. Получив распоряжение, два чекиста помчались к полуторке за инструментами. Вернувшись, долго возились, пытаясь открыть или взломать кованую, дубовую дверь. Когда же дверь, заскрипев, открылась, люди, собравшиеся возле храма на площади, в один голос охнули, и стали креститься. Военные вошли в костел, основную массу народа собравшегося возле него, составляли верующие католики, и они как по команде опустились на колени. Стали неистово креститься и бить поклоны.
От толпы, стоявшей возле высокой железной ограды, отделилась молодая женщина, она шла к храму, аккуратно обходя людей, стараясь ни на кого не наступить. На ее лице была улыбка, глаза светились, голова покачивалась. Опустив головы, люди перешептывались.
- Княжна идет!
- Милосердная Татьяна идет!
- Куда, это Блаженная идет?
- Ни кто, ей убогой теперь не указ…
- Сама в руки к тому рябому «псу» поганому идет…
Сопротивления возле костела люди не оказывали, но спешить все равно надо, на дворе уже стемнело. Войдя в храм, Борис понял, что в полумраке они ничего не разберут, поэтому дал приказ выносить все подряд.
Татьяна тихо подошла к двери, и остановилась возле входа, словно споткнувшись, напружено замотала головой, пыталась вспомнить, что-то очень важное, но, так и не вспомнив, оглянулась на людей. Те неистово крестились, пламя в глазах Татьяны на секунду потухло, так же обдав себя крестным знамением, она вошла внутрь. В храме солдаты были заняты своим делом, собирали и складывали в ящики церковную утварь и облачения. Девушка подошла к Распятию, снова напряглась, мотая головой, но, так и не вспомнив, прислонилась к нему пылающей щекой, её блуждающий взгляд упал на орган и он, почему-то привлек её внимание, она направилась к нему. Уставившись на орган, долго разглядывала его, пытаясь снова что-то вспомнить, затем принялась его ощупывать, и, зацепив нечаянно клавишу, напряжено замерла. Что-то происходило в ее сознании, она вновь, усилено пыталась вспомнить, буйство огня притухло в глазах, хотя выражение её лица осталось прежним. Она опустила руки на клавиши.
Громом прозвучали звуки в пустом огромном здании костела. Таня вздрогнула, но, так и не вспомнила ничего. Но, её руки, они как будто существовали независимо от нее самой. Плавно забегав по клавишам, пальцы, воспроизвели мелодию, их память стереть оказалось не возможным, ибо она сохранилась там сама по себе. Татьяна чутко вслушивалась в звуки мелодии, словно не сама играла, а наблюдала за кем-то со стороны. Повернув голову на бок, и немного склонив её, она внимательно следила за своими руками. Пальцы вновь мягко пробежались по клавишам, и зазвучала новая музыка, реквием она наполнила собой весь храм и вырвалась на улицу. В этот момент красноармейцы из костела стали выносить статую Девы Марии, но так и замерли с Ней в дверях. На их лицах застыл не объяснимо, откуда взявшийся страх, громогласные звуки, издаваемые органом, словно предсказывали, предупреждали. Звучали для них, в тот миг, смертным приговором. В то же мгновение вокруг храма, на отшлифованный миллионами ног булыжник, люди пали ниц, с распростертыми руками они лежали на земле и молились. Изображая собой Распятие, верующие целовали землю, по которой солдаты пронесли их священные реликвии, плакали и голосили. А тревожная музыка Блаженной Татьяны, с надрывом разносилась по округе, она коснулась души каждого, и тех, кто пришел проститься с храмом, и тех, кто его пришел осквернять. Она терзала и рвала их души на части.
Руки Татьяны все с новой и с новой силой падали и носились по клавишам. В безумном темпе, с каким-то остервенением била она по ним, и клавиши отвечали ей, издавая высокие тревожные звуки нестерпимой боли, и безутешно горьких рыданий.
Даже Бориса, охватило звериное чувство опасности, по нему было видно, что музыка пробилась к его зачерствевшей душе, затронула в нем еще, что-то живое. Он поднял руку, чтобы вытереть струившийся по лицу пот. Рядом стоявший чекист испугался за девушку, поспешил объяснить командиру.
- Это Бетховен, товарищ комиссар, пусть доиграет, она же никому не мешает.
Борис оглянулся. Молодой солдат нервно протирал очки трясущимися руками. - Учитель… - Прошипел Борис, ненавистным взглядом окидывая очкарика. - Интеллигенция! Мать их так! – И закипая от злости, громко приказал ему:
- А ты давай лучше поторопи всех! Здесь уже и так не зги не видать, а они ели шевелятся. Уставились на эту сумасшедшую дуру, и уши развесили. А ну, давай шевелись!
Несколько зажженных свечей слабо освещали храм, единственным белым пятном выделялся Татьянин передник.
Закончив погрузку, солдаты приставили длинную лестницу к зданию, поднялись на крышу. Попытка снять крест не увенчалась успехом. Красное знамя прикрепили над входом, там же повесили плакат - «Дом советов».
Татьяна медленно вышла из здания, вернулась к ограде. Там ее дожидался Вилька, держа за ошейник подросшего уже щенка. Татьяна погладила псу морду, и он преданно лизнул её за руку. А, явно тревожась за жизнь Татьяны Вилька, сразу же схватив ее за ту руку, как ребенка повел за собой улочками, поза домами, огородами тщательно обходя дороги сплошь забитые солдатами…
Гриць все еще смотрел им вслед, фигуры их все удалялись и удалялись, но неожиданно они вновь стали приближаться к нему.
… Впереди всех шел сильно измученный сельский священник отец Адам. Одежда на батюшке болталась, словно на палке, сродни той на которую он опирался рукой, в другой руке у него дымилось кадило. Рядом с ним шел Вилька нес кувшин с водой. И без того худой парень превратился в тень того бывшего Вилька. Позади них шла Татьяна, ее опухшее лицо выражало все тоже веселое настроение. Из-под короткого тулупа, одетого на неё, выглядывал все тот же сестринский наряд. Рядом с ней плелась тощая огромная собака. Татарин Юсуф, шел последним, стараясь поспевать за остальными, он с трудом переставлял свои ноги, и с виду он походил на высушенную сливу. Смуглое его лицо приобрело синий цвет, кожа сморщилась и обтянула кости.
На дворе вовсю звенела капель, зима, по-видимому, была уже на исходе. Но, улицы городка, по которым шли эти четверо, были пусты, не было видно не то, что людей, но и не единого живого существа, даже вездесущее воробьиные стаи, куда-то исчезли.
Отец Адам свернул на тропинку, ведущую к первому дому. Дверь была приоткрыта, но батюшка не стал сразу входить, а, прочитав молитву, подождал разрешения. Но к ним никто не вышел и никто им не ответил, и батюшка, перекрестившись, вошел в дом, за ним последовали и остальные, кроме собаки. Та тихо подвывая, уселась у двери. В холодной хате, в живых ни оказалось, никого, на кровати лежала женщина, она прижимала к себе закутанного в одеяла и тулупы ребенка, и на печи точно также прижимая к себе ребенка постарше, лежал её муж. Отец Адам начал отпевать покойных, а его спутники, отправились копать одну на всю семью могилу, прямо за их хатой. Сделав все, что считалось не обходимым и что было в их силах в этом доме, они молча, направились к другой хате. Так и ходили они от дома к дому, от хаты к хате. Отец Адам, найдя в доме живых своих прихожан, сразу же причащал их, молясь об их здравии, но, бывало и так что ему тут же приходилось отпевать их уже как покойников. Его спутники помогали выносить умерших, которых они хоронили тут же в огородах. Татьяна убиралась и топила печи в тех избах, где еще теплилась жизнь. В каждом доме отец Адам старался успокоить и вселить надежду в истерзанных муками голода, человеческих душах. Его слова зажигали искру надежды в потухших глазах людей. И люди в благодарность делились с ним тем, что осталось у них. И он брал, потому что в соседнем доме могло уже ничего не остаться, и эти крохи могли спасти, хоть кого ни будь. В эту страшную голодную зиму люди подъели все свои запасы, все, что смогли спрятать, найти и украсть с колхозного поля. Обезумив от голода, они давно уже съели всех местных собак и кошек, все, что смогли поймать.
Постучав в еще одну почти разваленную хатку, они долго ждали, когда им откроют. Отец Адам читал молитву, люди боялись даже своих, не то что чужих, но молитва успокаивала, и если в доме были еще живые, двери все же открывали. В этой хате стояла полная тишина. Юсуф склонился к маленькому окну, заглянул внутрь. Люди лежали не шевелясь. Вилька поискал, чем можно поддеть внутренний засов. Приложив немало сил, они с Юсуфом открыли заледеневшую дверь. В хате оказалось двое детей на печке уже застывших и на лежанке иссохшее тело женщины. Собака уселась рядом с ней и взволновано стала поскуливать. Татьяна разгребла кучу одеял наброшенных на женщину и увидела под ними живого ребенка. Это была девочка, не старше двух лет, хотя она больше была похожа на общипанного воробья, нежели на ребенка, помутневшими, воспаленными глазами она уставилась на людей. И словно волчонок, зарычав на них, с жадностью принялась терзать холодную высохшую грудь матери. Татьяна, склонилась над ребенком, нежно поглаживая его по головке, тихо запела. И девочка заплакала и протянула к ней ручки. Татьяна, не переставая петь, расстегнула на своей груди одежду, взяла на руки ребенка, засунула его к себе за пазуху. Ребенок сразу же притих, ощутив тепло человеческого тела. Застегнув тулуп и накинув поверх его еще и одеяло, Татьяна, что было сил, побежала в сторону еврейского местечка. Собака предано последовала за ней. Часто спотыкаясь и падая, Татьяна, бежала по узким улочкам местечка, миновав крайние дома, она настойчиво стала колотить в дверь, где жил местный адвокат. Дверь ей сразу же открыли, на пороге стоял молодой еще мужчина, но голова его уже была полностью седая. Татьяна, решительно всунув адвокату в руки сверток из одеяла, стояла перед ним и, улыбалась, но лицо её было напряженным, глаза блестели. Затем, ни чего, не говоря, она принялась настойчиво заталкивать ни чего не понимающего адвоката обратно в дом. И еще долго оставалась стоять в дверях, наблюдая, как женщина разворачивает и, достает из одеяла ребенка, как её муж быстро все, сообразив, носится по дому в поисках таза. Как он ставит греть чайник, как плачущая женщина, прижимая к своей груди ребенка, засовывает ему в рот размоченный кусок сухаря. Только тогда Татьяна развернулась и ушла, а собака еще стояла, высунув язык, жадно сглатывая слюну, но вскоре тоже пошла за хозяйкой, дрожа от холода и тяжело дыша…
… Гриць даже ощутил ее дыхание рядом с собой, а когда собака, обнюхав его, лизнула в нос, мальчик заморгал и открыл глаза, глубоко вздохнув. В голове его еще шумело, но он отчетливо услышал голос деда. «Божья тварь, немота, ничего сказать не может, а все понимает. Их сынок сердцем слушать надо…. Любить надо все, что нам послано». И подумалось Грицьку. - И что же это со мной…, опять такое случилось? И почему когда мама меня касается или отец или дед, со мной такого не происходит? А может…, и было, но мал я был и не понимал? А, может и нельзя мне про своих, такое… знать? И может, поэтому я и молчу, чтобы ни кому рассказать не мог про такое…
Собака постояла еще немного, виляя хвостом возле Грицька, затем, спохватившись, бросилась догонять хозяйку. За ним вслед шли два постоянных спутника Татьяны. Состарившийся Юсуф и повзрослевший Вилька.
- Потеряв рассудок, приобрела огромную милосердную душу…, сердешная… - Вздохнув, произнесла тетя Христя, провожая взглядом Татьяну, и добавила: - Она не делит людей на плохих, и на хороших…. Помогает каждому, кто страдает. Сколько лет прошло, а она для себя так и осталась гимназисткой, которую отец оставил раненым помогать, так и до сих пор наказ родительский выполняет. Умом не понимает, что делает, а руки понимают, сердце чувствует. Даже немцы ее не трогают…. Впервые дни оккупации немцы храбро ходили и ничего не боялись. Наши, ведь, без боя сдали городок. Возвращалась я как-то утром от роженицы, война не война, пришел срок - рожают. Фрицы как сонные мухи по площади ходят, в машины грузятся. А тут, откуда ни возьмись, наши самолеты, да так низко, чуть крыш не касаются. И тут вся округа на дыбы поднялась от взрывов. Фрицы даже сообразить не успели, а наши то, уже крылышками помахали и хвост показали…
Первый раз за весь день Гриць увидел, как загорелись глаза у женщины. Она перевела дыхание и продолжила.
- Так вот, дым кругом, огонь, крик, стоны. Я такое первый раз видела, от страху в землю зарылась. Когда очухалась, вижу, Милосердная Татьяна идет прямо к немцам и собака рядом. Из горящей машины раненых вытаскивает, да так быстро и ловко. Пока к ним на помощь свои подоспели, она уже и перевязывать заканчивала. Те от неожиданности даже рты пооткрывали, а подойти боятся, собака не подпускает. Один пристрелить её хотел, да офицер не позволил, которого Таня из разбитой легковушки достала…. С тех пор они на нее по-особому смотрят, и хоть стороной обходят, многое ей прощают.
Женщины еще раз глянули в ту сторону, где скрылась Татьяна, поднялись и пошли вниз к реке. Тетя Христя и Ганка, как могли, помогали идти по узкой крутой тропинке, Грицька маме. Вконец уставшие, они дошли к большой, но уже покосившейся мазанке. Дверь была открыта, в хате плакали дети, и громко блеяла коза.
Но, только успели они войти вовнутрь и присесть, как сразу все, словно само по себе закипело, и начало вариться, чиститься и приводиться в порядок. Дети, получив по сухарю, полезли на печь, их было семеро, все в длинных белых сорочках, если бы не косынки на девочках, Гриць бы не за что не отличил девочек от мальчиков. Только двое маленьких лежали в подвешенной к потолку колыбели и тихо посапывали, девочка, как месяц беленькая, мальчик, как солнце рыжий, и оба кудрявенькие, теперь уже брат и сестра. Тетя Кристина, перепеленав младенцев, кормила их поочередно, придерживая одной рукой ребенка возле груди, носилась по хате, ловко управляясь по хозяйству другой свободной рукой. Его маму тоже уложили на широкой деревянной лежанке, и тетя Кристина поила ее темной и густой жидкостью. Потом она отправила Гриця во двор.
- Иди Грицю, посчитай звезды. - А сама еще долго колдовала над его мамой.
Звезд еще не было, стояла обеденная пора, но Грицько уселся под куст густой бузины и начал наблюдать за всем, что шевелилось и шуршало в густой сочной траве. Когда тетка Христя, наконец, вышла во двор, то солнце уже склонилось к закату, спрятавшись за хату. А Гриць, все сидел в тенечке, зажмурив глаза, все путешествовал, в своем, только ему ведомом и им, придуманном мире.
- Что, Грицю, все где-то летаешь? Ой, хлопче, хлопче и правду в той песне поется: «Чому ты мне Боженько, крылэць не дав? Я б землю покинув, тай в небо злитав».
Голос тети Кристины, звенел так мягко, так звонко, что Гриць даже пошевелиться боялся. Как будто и войны нет и как будто все вокруг так хорошо, как в тех сказках, что дед рассказывает. Гриць слышал много раз, как она поет и в церкви и когда колыбель качает. Но это все как будто уже в другой жизни было.
Христя, глянув на Гриця, проговорила:
- Как же сильно и тонко ты чувствует музыку… - Ей стало горько оттого, что он сам не может петь. Прижала его светлую головушку к груди, поцеловала в темечко и произнесла с большой мольбой, вскинув руки к небу: - Боже, Милосердный! Если будет на то, Твоя Святая воля! Смилуйся над несчастным чадом Твоим. Верни, безвинному отроку сему, возможность говорить. Отверзи уста его, дабы глаголет Славу Твою!
Перекрестилась сама, потом крест положила на его темечко и снова поцеловала туда же. И у Гриця в раз зазвенело в ушах, ресницы мелко задрожали, песня, звучавшая еще в его голове, усиливалась и нарастала. Перешла в громогласный набат.
… Совсем маленькая еще Кристина, стояла и прижималась к косяку дверей церкви. Тревожно гудел колокол на невысокой колокольне. Маленькая белая церквушка с синими куполами и золотыми звездами на них, была заполнена людьми до отказа. Батюшка с горечью в голосе громко взывал к прихожанам:
- Братья и сестры мои! Страшное время пришло. Брат на брата с топором пошел. Сын на отца руку поднял. Антихристов племя храмы разрушают. И сегодня, нашу Божью церковь грабить и осквернять они пришли. Возьмите братия, и сестры кто, что сможет с собой из святынь наших, да схороните у себя до времени…
Слова отца Адама прервал одинокий выстрел. Прихожане ахнули. Все, кто мог хоть что-то спрятать и унести, хватали иконы и утварь. Пламенно крестясь и целуя святыни, заворачивали их в платки, пытались скорее покинуть храм. Отец Адам плакал, благословляя крестом перепуганную паству. Вход в храм, от солдат, заслонили собой мужики, держа в руках вилы и топоры. Чекисты, крепко ругаясь, и угрожая оружием, пытались, растолкать бунтарей, что бы ворваться в церковь. Сопротивление обеих сторон казалось звериным, с оскалом и с рычанием стояли они друг против друга, словно в ожидании первой крови.
Распсиховавшийся комиссар, носился как бешеный пес, вокруг церкви, то он бросался и орал на солдат, то подбегал к колокольне, и в неистовстве тряс наганом, угрожая звонарю. Но, мальчишка лет двенадцати, изо всех своих сил, обвязавшись канатом, то, подпрыгивая, то почти повисая на нем, бил и бил в колокол. Не обращая ни на кого внимания, запрокинув голову, сорвавшимся от крика голосом, мальчик, пытаясь перекричать многотонный колокол, молился, призывая на помощь сами Небеса. Страшнее, чем сейчас, в их городке, колокол не гудел никогда раньше.
Борис, понимая, что не в силе переорать набат и навести порядок, вскинув руку, прицелился и выстрелил в бьющего в колокол ребенка. Люди, в тот же миг замерли, со страхом уставившись, на Бориса, затем все устремили свой взгляд в сторону, куда полетела его пуля. Набат оборвался, но продолжал гудеть встревоженный колокол, и еще по инерции раздавался его стук. Там на колокольне, выскользнув из канатов, все так же с запрокинутой к небу головой, падал мальчик, судорожно хватаясь за колокольные веревки, он пытался за них удержаться, но пальцы ослабели, и он кубарем покатился вниз по крутой лестнице.
К нему сразу же устремилась девушка в длинном сером платье, на белой её косынке ярким пятном выделялся красный крест.
Мужики, державшие оборону церкви, стали напирать на солдат, надавливая вилами им на грудь, те ответили им выстрелами. Народ хлынул из церкви, солдаты, отстреливаясь, попятились. Молодой угрястый комиссар, в хрустящей кожанке, держа на вытянутой руке дымящийся наган, неистово на них закричал:
- Стой! Буду стрелять в каждого, кто сделает хоть шаг.
И тут перепуганная Кристина, забившаяся в угол, услышала дрожащий голос матери:
- На! Спрячь, и беги доченька! Беги, я тебя закрою собой. – Она сунула Кристине в руки икону Божьей Матери. – Закрывая её своей спиной, от солдат, мама с поднятыми кулаками, закричала на них: - Люди! Побойтесь Бога! Это же смертоубийство! Это же, невинное дитя!?
Кристина тем временем, проскользнув между ног солдат, кинулась наутек. Народ с силой откинул солдат и рванул кто куда. Унося с собой все, что можно было унести в руках и за пазухой. Солдаты растерянно метались, не зная за кем бежать. Кристина увидела за церковью еще солдат и кустами пробралась к старой и ветвистой липе, ловко взобралась на верхушку, спряталась в густых её листьях. Прозвучали еще несколько выстрелов в воздух и в людей. Несколько человек упало, остальные бежали, не оглядываясь, и тоже падали, зарываясь лицом в глубокую пыль, но поднимались и снова бежали.
В опустевший уже храм вошел Борис и вместе с ним несколько чекистов. Отец Адам в это время стоял на коленях перед Распятием.
-… Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое, победы православным христианам на сопротивныя даруя, и Твое сохраняя Крестом Твоим жительство… - Заливаясь слизями, молил священник.
- Вы обязаны сдать все имущество в пользу голодающих Поволжья! – Потребовал комиссар, принципиально облокотившись на Распятие и постукивая по Нему рукояткой своего нагана. Но, отец Адам продолжал, не поворачивая к нему головы.
- «Спаси, Господи, и помилуй…» - Шептал и шептал батюшка свою молитву, прося защиты живым. – … «И всех православных христиан». – Закончил молиться «о живых» священник, опускаясь в земных поклонах, продолжил молиться «о мертвых». - … «Упокой, Господи, души усопших, ново приставленных раб Твоих…» - Батюшку ударили ногой в спину, но он продолжал молитву. – … «И всех православных христиан, и прости им вся согрешения вольная и невольная, и даруй им Царствие Небесное». – Его ударили прикладом в плече, отец Адам продолжал молиться уже лежа на полу. – … «Именем Господа Иисуса Христа и Его страданий за род человеческий изыди, враг рода человеческого, из сего дома. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь». – Борис от злости на священника, словно ужаленный змеёй, подскочил и, выхватив в бешенстве у солдата ружьё, он в прыжке штыком проткнул лежащего под Распятием священника. На долю секунды отец Адам умолк, на поверхности его одежды проступила кровь, штык прошелся вскользь, слегка зацепив бок, его широкое облачение священника спасло ему жизнь. – « … О распенших Тя моливыйся, любодушне Господи, и рабом Твоим о вразех молитися повелевый, ненавидящих и обидящих нас прости…» - Дочитав молитву, до конца, отец Адам перекрестившись, поднялся, поцеловал Распятие, и только потом повернулся лицом к тем самым врагам, о которых молился. Посмотрел в глаза главному из них, с жалостью и состраданием. Тот же смотрел на батюшку с ненавистью и презрением. Отец Адам, слегка склонив голову, тихо проговорил:
- Вы можете в пользу голодающих забрать все, что у меня есть, все мое, имущество. А в храме, ни моего, ни вашего, ничего нет. Здесь все принадлежит Богу. – Он хотел уйти, но комиссарская рука остановила его, схватив за цепь, комиссар, рванув, сорвал с груди священника крест. Тихо застонал, отец Адам, но не побежденным он вышел из храма, хоть на глазах у него и застыли слезы.
…Возле колокольни на земле, положив, голову убитого ребенка себе на колени, сидела блаженная Татьяна. Она гладила слипшиеся от крови волосы мальчика, и улыбалась, кивая головой, тело её покачивалось, словно она укачивала его. Ее косынка, лежавшая под головой погибшего, стала красная, и слиплась от крови. Отец Адам, схватился за сердце, увидев их, покачнулся на подкосившихся ногах. Потом опустился на колени, загреб ребенка на руки, прижал к груди, где еще недавно висел его крест священника. С трудом поднявшись, он отстранил руку Вильки, который подбежал к нему, что бы помочь. Снова покачнулся, но все же выпрямился и пошел. На слабых ногах, и, не различая дороги, неся перед собой в этот день, самую тяжкую ношу, всей своей жизни, единственного своего сына. За ним последовала Татьяна и Вилька, рядом с ними бежала молодая собака ярко коричневого окраса…
Гринино сердце онемело, тот мальчик на руках у священника был почти, что его ровесник, ему стало сначала зябко, а затем и ледяной холод сковал его плечи.
… Молодая девушка стояла посреди темной и холодной избы. На кровати лежал в одном исподнем, уже не живой отец. Он был еще молод, но голод и холод выжали и высосали из него жизнь. Заостренные черты лица и высушенное тело лишь напоминали в нем отца. Мама еще была жива, но лежала без сознания, и уже неделю не принимала пищу. Вдруг она, еле шевеля сгоревшими губами, подозвала старшую дочь к себе. Кристина, как в тумане, подошла к кровати и с трудом опустилась на колени, что бы лучше слышать маму. Мать прощалась, оставляя на попечение юной дочери еще шести младших её сестер.
- Прости меня, кровинушка моя. Прости, что сама ухожу, а на тебя свой тяжкий крест возлагаю… - И немного помолчав, продолжила. - Наклонись, благословлю в последний раз… - Перекрестила дочь, и с выплаканных её глаз все же скатилась еще одна, оставшаяся видно на этот случай слеза, и снова наставляла. - Христя помни все, чему тебя научила. На улицу по одному не выходите. Ночью дежурьте с топором. Давай сестрам взвары из кореньев, чтобы больше спали, меньше сил тратить будут. Курить им давай отцов самосад, голод не так мучить их будет. В огороде под вишнею батька закопал горилку, еще летом сварил, думали тебе на свадьбу пригодиться, будешь давать им понемногу, чтобы кровь не застыла… - Опять замолчала, собираясь с последними силами. - От страшного голода люди ополоумели. Молитесь за себя…. И за них тоже. На все есть Господня воля, кому дано выжить, тот выживет…. А, там, Бог даст, наступит весна, молодая крапива пойдет, тогда уж точно выживите… - Подняла немеющую руку, попыталась себя перекрестить, но не успела до конца, тихо отошла.
Кристина, взяв ту руку, выполнила последнее мамино желание, затем сложила, и без того остывшие руки на ее груди, и поцеловала их. Поднялась, постояла, глядя в никуда. Сгребла резким движением все одеяла и тулупы с мамы и потащила укрывать замерзающих сестер. Они лежали на огромной печи, жались друг к другу, стуча зубами. В печи догорали сухие лепешки из соломы и глины. Христя разобрала почти весь сарай, построенный из таких лепешек, дрова давно закончились, а деревья почти все вырубили, еще до голодомора. В чугунке с приторным запахом варилось какое-то пойло. Девушка зачерпнула из него и дала пить младшим. Самую маленькую, лет четырех, из ложечки напоила лампадным маслом. Слабый свет исходил лишь от потухающей печи, и Кристина глядела на него, не мигая, хотелось плакать, но и на это сил не было.
Вдруг за окном кто-то зашуршал и заскрипел зубами. Подошли к дверям и дернули за примершую дверь. Затем все сильнее и яростнее. Дверь не поддавалась, кто-то вернулся к окну. Оно было маленькое, но из очень крепкого дерева, высадить окно тоже не удалось. Кристя перекрестилась на иконы. Взяла под лавкой топор и встала у окна. Она была похожа на каменное изваяние, и была готова свалиться на каждого, кто посягнет на ее семью. В приступе ярости и злости под окном хрипели и скулили, но оно не поддавалось, лишь вылетело два маленьких оконца.
- «От голода люди обезумели. Молились, за себя и за них».
- Повторила вслух она слова матери. Стояла и громко молилась, получая силу выстоять перед страхом смерти. – «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век»… - Кристина продолжала молитву, и каждое слово она произносила так, словно не видимым мечом орудовала, отсекая от своей семьи всех тех, кто пришел к ней, со злим умыслом. - … «И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки»… - А под окном продолжали скрестись и поскуливать. –
«Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь»… - За окном послышалась грубая ругань, и этот кто-то, не по-человечески завывая, удалился в темноту. И Кристина, в голос, рыдая, завершила молитву. - … «Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых, и жизни будущаго века. Аминь»…
У Грицька от ужаса, выступил холодный пот на лбу, но в следующее уже мгновение он увидел толи спящую, толи уже умершую девушку, но…
… Кристина отрыла глаза. За окном был серый полумрак. Свет падал только из одного окна, и стоявший на улице сумрак не давал понять, толи это раннее утро, толи вечер. Где-то далеко послышался лай собаки. Кристина удивилась, пытаясь, сосредоточится, она села, тряхнула головой. Сундук, на котором она спала, пришлось придвинуть к печи, чтобы было теплее. Печь давно потухла, и холод сковывал все мышцы. Девушка поднялась, еле двигаясь в непосильно тяжелой одежде, поплелась к окну. Лай собаки слышался уже под дверью. Разбитое окно было заложено тюфяком, девушка из последних сил дернула за мешковину. Из дыр подул холодный колючий ветер.
Во дворе Кристина увидела батюшку с кадилом в одной руке, а другой он, крестя, окроплял окна и двери их хаты. С ним был молодой мужчина, он прислонился к стене, держа в руках кувшин, так что бы отцу Адаму было удобнее в него опускать веничек. Женщина стояла под окном и смотрела прямо на Кристину, радостно улыбаясь. А старый сторож Юсуф придерживал за ошейник каким-то образом выжившего в это страшное время её пса. Послышался слабый голос отца Адама.
- … «Царь мира и ясли! Бедные пастухи и Ангелы во славе небесной! Небесное величие рядом с крайнею земною нищетою и слабостью! Нам беспрестанно будет являться сила небесная в соприкосновении со слабостью человеческою»…
Дверь приморозило. Христя толкала, но ослабшее тело качало, голова кружилась. И ей показалось, что она уже открыла священнику дверь, и от этого очень устала, поэтому ей ужасно захотелось лечь, прямо там, где она стоит и уснуть.
С другой стороны три мужских, хоть и ослабевших плеча все же надавили на дверь, и она открылась. Первым вошел священник, девушка его еще успела увидеть, потом ее обессиленное тело подхватили чьи-то руки.
Христя очнулась оттого, что в хате стало тепло, и оттаявшее её тело нестерпимой болью потребовало пищи. Батюшка заканчивал отпевать родителей. Татьяна топила печь. Вилька стягивал детей с печи и отпаивал их горячим отваром. Юсуф, наковыряв еще соломенных лепешек, внес их и положил у печи. Окинув взглядом сестер, Кристина с облегчением вздохнула:
- Слава Богу, все живы.
Закончив свое дело, батюшка подошел к девушке, присел на край сундука, погладил ее тощую руку.
- Вставай, дочь моя, нельзя столько спать. - В глазах у него играли добрые искорки. Он счастливо ей улыбнулся. И улыбка его, сквозь густую седую бороду, была такая теплая и щедрая, что Христя, глядя на него, тоже заулыбалась. - Нужно ходить, работать. Ведь работа не только отнимает, но и укрепляет силы. Телу не обходимо двигаться, ибо движение для него, и есть жизнь.
Батюшка помог ей приподняться, подвел к родителям, младшие подошли тоже. Таня держала на руках, закутанную в одеяла самую маленькую. Никто не плакал. В глазах не было ни страха, ни печали. И как только Вилька с Юсуфом по очереди вынесли тела родителей. Сразу младшие все полезли на печь, там было и теплее и оттуда было лучше видно, что же будет варить, наконец-то проснувшаяся их старшая сестра…
Даже у Грицька забурлило в желудке и он, сглотнув слюну, сразу же почувствовал голодную боль, но неожиданно боль с живота переместилась в ноги…
… Вязкий чернозем всасывал тяжелые сапоги. Ноги из них выскакивали, и время от времени Христя заваливалась то на один, то на другой бок.
- Надо спешить, скоро станет совсем светло, и меня могут заметить сторожа. - Маленький мешок, облепленный липкой землей, казался ей неподъемным, от страха она разговаривала сама с собой. - Но все-таки я насобирала немного картошки. Хоть и мерзлая она, зато удастся сегодня мне сестер сытнее накормить. - Порывшись еще в одной прошлогодней лунке, окоченевшая её рука вытащила все же оттуда почерневшую картошку. И девушка, заулыбалась, взвалила сырой мешок на спину, выбиваясь из сил, поспешила домой. Мокрая и грязная она словно не чувствовала холода, счастливая от удачи она мечтала: - Сейчас приду домой, сразу же поставлю варить картошку. А очистки варить не буду, припрячу в сыром погребе, даст Бог, прорастут. Надо же будет хоть что-то весной посадить. А еще у меня за Образами припрятано две горсти зерна пшеницы. Когда перетираешь старую солому на муку, нет-нет да пару зерен и отыщешь. - Так, размышляя вслух, она, не заметила на дороге бугорка, зацепившись за него, Кристина, сбив его верхушку, упала, больно ударившись о примершую за ночь землю, так и продолжала беспомощно на нем лежать. Посиневшие от холода руки горели и пекли, отказывались помочь ей встать. Но когда она обнаружила, что лежит на кучке заледеневшей сахарной свеклы, силы к ней вернулись, радостно забилось сердце и ей захотелось во весь голос рассмеяться. - Видно осенью, когда машинами вывозили свеклу, одна из них подскочила на колдобине и рассыпала бурак. Какое счастье, что земля у нас черная, и он лежал здесь никем не замеченный.
-Поискав рукой, чем можно подковырнуть, Кристина выломала палку, и тяжело дыша, с её помощью оторвала свеклу от земли. - Теперь я бурак натру и отожму, из сока сварю сироп, это же почти сахар! Как обрадуются сестры, но сироп для маленькой Марийки, а то у нее одни глазища остались, на ножки бедная не встает. А потом из того, что останется…, почти борщ получится. - Так в радости и не заметила, как подошла к своей хате.
Взявшись за калитку, остолбенела. У двери стоял мужчина и пристально смотрел на нее. Девушка, перекрестившись, сбиваясь от волнения, начала читать молитву о спасении. – «Огради мя, Господи, силою Честнаго и Животворящего Твоего Креста, и сохрани мя от всякаго зла». - Немного подождав, мужчина заговорил первый.
- Кристина! Это я, твой сосед, дядька Василий. Не бойся. Девушка перевила дыхание, подошла поближе, опустила мешок на землю, заслонила его собой. - Кристя, моя Мотря помирает. Помоги, ради Христа.
Кристина постучала в окошко, там ее уже заждались. Быстро бросив мешок через порог, она подождала, когда дверь за ней закроют, проверив её, быстро зашагала в направлении соседской хаты.
- Молодцы сестрицы, даже соседу не открыли! - Вслух прошептала девушка.
В хате соседей было тепло и даже пахло настоящими хлебными лепешками. Желудок Кристины тут же отозвался, на этот запах режущей болью. Она с трудом сглотнула набежавший ком. Разделась, вымыла руки, подошла к больной.
- На седьмом месяце она, но уже четвертый день как горит и корчится. – Объяснил дядька Василий.
У Мотри его был сильный жар, потрескавшиеся губы кровоточили. Ощупав живот, Кристина поняла, плод мертвый. Она приложила ухо к животу, послушав, поднялась быстро, оделась и побежала к себе домой.
Вскоре вернулась с травами. Заварив их в маленькой крынке, она вместе с дядькой приложив немало усилий, все же напоили больную. Затем Кристина долго натирала разными мазями, и массировали живот несчастной роженицы. И через некоторое время у той все же начались схватки. Женщина теряла сознание от сильной боли, ей судорогами сводило ноги, она все время пыталась вырваться и бежать. Христя, снова напоила Мотрю снадобьями, и когда она немного притихла, ее перенесли на стол. Перетянув полотенцем обвисший и дряблый живот роженицы, Кристина, упираясь в стол, попыталась выдавить из неё плод. Вконец измученная Мотря, закричала и резко села, вырвавшись из рук мужа. Затем охнула и упала без чувств. Кристина тут же что есть сил, схватилась за показавшуюся из её утробы головку, извлекая на свет мертвого ребенка. Мотря измотанная и изголодавшаяся была похожа на человеческие мощи, но её, не доношенный ребенок, еще меньше собой напоминал человеческое дитя.
Кристина, быстро справившись с пуповиной, завернула в простынь маленькое тельце, отдала его отцу. Продолжала хлопотать возле матери. Та лежала в зеленовато бурой жидкости с приторно сладковатым и едким запахом.
- Видать у неё началось уже заражение. - Сказала, тяжело вздохнув, девушка. - Я здесь бессильна.
В сцепившиеся зубы и плотно сжатые губы Мотри, не возможно уже было ничего влить. Кристина вымыла руки, и подошла к умирающей соседке. Помолившись, над ней, оделась и ушла…
У Гриця, немного отлегло от сердца, такое в своей жизни он наблюдал впервые, а свежий и влажный ветер, подувший внезапно ему в лицо принес даже некоторое облегчение.
…На улице шел мелкий и холодный дождь. Кристина топила печь, и варила, свежую крапиву. Сестры, что постарше, перетирали в жерновах кору дерева на муку. Младшие с нетерпением следили за происходящим.
В дверь робко постучали. В хате все как один замерли. Время, было такое, что дети боялись даже родителей, а уж чужих и на порог не пускали. Кристина достала из-под лавки топор, подошла к двери.
- Кто?
- Я. Дядька Василий! Кристина, я с детьми, пусти нас.
Кристина, поколебавшись, все же отодвинула засов, но топор она держала на изготовке. Перекрестившись на пороге, в хату держа на руках ребенка, вошел сосед, за ним вошли еще трое его детей. Как говориться, мал, мала, меньше. Дядька Василий опустив ребенка на лавку, высокий когда-то крепкий, черноусый мужик как-то по-детски робел, переступая с ноги на ногу.
- Вот Кристина мне надо на мельницу, на работу, а их оставить одних боюсь. Сама знаешь… - Он не как не мог произнести страшные для него слова. - Убивают,… едят…. Ну, а чужих и подавно. – Василий смахнул шапкой выступивший на его лбу пот. - А если вместе, даст Бог, не пропадем. Ты как считаешь? – Он опустил глаза и прерывисто вздохнул. - Я хоть домой отходов от муки принесу, да жмых с подсолнуха. Все не так голодать будете. – По нему было видно, что он долго решался на этот шаг. Помолчав, добавил. – Если у тебя, их оставлять буду и приходить наведываться. Все равно найдутся злые языки, опозорят. Девушка, ты уже взрослая, а я еще молодой. - Дядька Василий подошел к девушке, низко поклонился, достал из-за пазухи вышитый рушник, развернул его и поставил на стол что-то напоминающее хлеб и маленькую бутылочку из-под лекарств с маслом. В доме запахло настоящей едой. Еще раз, глубоко вздохнув, он, показав рукой на своих детей, попросил. - Стань им матерью, а мне женой.
Кристина опустилась на лавку, закрыла лицо руками. Разве о такой жизни она мечтала, разве так свадьбу свою представляла? Перепуганные сестры, не понимая, что происходит, вдруг разрыдались. Кристина оторвала руки от лица, печально посмотрела на серые лица младших сестер, на стол, где лежал хлеб. Какой никакой, а все же хлеб, такой спасительный для них. Поднялась, подошла к дядьке Василию, поклонилась, посмотрела ему в глаза, запнулась, не зная как его теперь называть, вздохнула и сказала.
- Хорошо, Василий, буду я для Вас верной женой, а для детей Ваших стану доброй матерью.
Василий, с облегчением вздохнул и обнял ее, но по-отцовски как-то. Вытер шапкой навернувшиеся слезы.
- После Пасхи, Бог даст, доживем, к батюшке пойдем, пусть обвенчает.
Так и решили, и говорили об этом так, как раньше, об урожае или погоде…
И Грицю захотелось ту дивчину Кристину, что взвалила на свои плечи десять детей, а она ведь всего на год старше его теперешнего, пожалеть и приласкать, ведь ему самому до сих пор так хочется маминой ласки.