вольноотпущенник прости часть пятая 2

Глава тринадцатая.
Зима, на которую я возлагала чаяния на новую жизнь, заморозила все мои надежды. Весна пробудила природу, но не рутину моего существования. Андрей   перед его несгибаемостью, точнее непробиваемостью, я оказалась бессильна.
К весне от его денег ничего не осталось, жизнь дорожала с каждым днем, и моих грошей не хватало. Волей-неволей пришлось разделывать огород. Работа на земле Андрею не нравилось, но он упорно вгрызался в несвойственный ему образ жизни.
Если кто и обрел свободу, так это Ник, в мае ему исполнилось четыре года, и он почувствовал самостоятельность, очень скоро стал уходить со двора, свел знакомства с местными детьми.
— Пускаешь пацана так, он ведь еще малой, заблудится или еще чего, - недовольно бурчал Андрей.
Я отмалчивалась, видя в Нике себя, и, может быть, поэтому была в нем уверенна, несмотря на его слишком раннюю самостоятельность.

Время шло, перемен не обещало. Вскоре и то немногое, что я зарабатывала, заметно убавилось. Журналы закрывались один за другим. Пока еще спасал местный журнал, хотя денег катастрофически не хватало, я радовалась бесплодным попыткам Андрея найти работу. "А вдруг?" Продолжала я лелеять тайную надежду.

Незаметно подошел сентябрь, его начало выдалось дождливым. Я переживала за картошку, и как только выдался сухой день, мы тотчас принялись ее выкапывать. Андрей с тяжелой, неподъемной землей боролся с остервенением, в конце концов, со злостью бросил лопату.
— С меня хватит! – пробасил он, удаляясь.
Сердце, было, замерло в радости. День, еще день, еще - его не было, однако я вздрагивала от каждого звука, шороха, уверенная – вернется.
И действительно однажды вечером громко распахнулась дверь. Андрей стоял на пороге, и вновь что-то похожее на улыбку было на его каменном лице.
— Тепереча все, завтра за баранку, мне дают "КамАЗ".
Ослабев, я опустилась на стул, зажав рукой сердце, чтобы приглушить тревожные предчувствия.

______________

Октябрь ворвался сильными ветрами, словно злился на то, что все деревья уже были голые, и от досады гнул их к земле.
Андрей был в рейсе. Ник где-то бегал с ребятами. В дверь постучали. В дом вошли две девочки. Я с трудом узнала в них своих бывших учениц. Я была приятно удивлена, что еще кто-то помнит обо мне. Угощая их чаем и печеньем, мы говорили о школе, о веселых и грустных переменах. Впрочем, моих гостей школа интересовала меньше всего, они были в мечтах о выпускном вечере.
— Мы к вам по делу.
— Есть проблемы?
— Есть. Вот Вера, - и одна из учениц указала на свою подругу. — Понимаете, она идет у нас на золотую медаль, а литераторша с историчкой хотят ее срезать, а она лучше их знает эти предметы. Она собирается на исторический, если ее срежут, ей придется сдавать экзамены...
— Так уж и лучше? – улыбнулась я. — Конечно же, я помогу, но сейчас новые программы, главное, знать на что делаются акценты. Приходите, когда хотите, я всегда дома.
— Мы так и знали, что вы не откажете, а вы вернетесь в школу?
— Не знаю, как получится. Который час?
— Три.
— Когда вы ко мне шли, не видели Николая?
— Нет.
— Давно уже обед, извините, я побегу искать сына, он никогда не опаздывал, а вы приходите!
Зная любовь Ника к уединению, я надеялась его найти в укромных местах, в которых он часто прятался от всех, увы, и звала напрасно, тишина обрывала сердце. Ника не было и у соседей, к которым он бегал. Когда-то деревня казалась такой маленькой, а сейчас она будто нарочно росла, расширялась. Я бегала по всем тайным тропинкам, заходила в каждый дом, останавливала всех, кто встречался по дороге, на мой вопрос: «Не видели? Не заходил?», я слышала одно: «Нет!» Вот он конец - пропасть поглощающая всякий смысл никчемного существования.
— Господи! Да где же мне тебя искать! – отчаянно кричала я, обессиленная страхом, стоя посреди деревни.
Вдруг услышала детский голос:
— Колька ваш там, на озере.
Черная голова мелькнула в кустах акации и исчезла.
— На озере!?
Ник никогда не нарушал запретов, не ходил ни за дорогу, ни на озеро.
Казалось я обгоняла ветер, уже повернула на озеро, промчалась мимо мужчины, несущего что-то завернутое в фуфайку. Ноги сами остановились.
  Коля? Это мой сын? Что с ним? Он жив?!
  Твой - твой! Да ты, мамаша, не пугайся, - прохрипел мужчина, - оклемается.
— Он жив?! Жив!?
— Живой, живой! Головой, видать, зашибся, да чуток воды хлебнул.
— Воды? - похолодела я.
— Ребятишки на плоту озоровали. Давненько я этот плот разобрать хотел, на днях к берегу пригнал, на цепку замкнул. Парнишки постарше отомкнули. А эти что, сопливые еще, страха не ведают. Раза три сгонял, ан нет, лезут окаянные. Пока с удилом возился, они плот-то и подраскачали. Наши-то сметленее, спрыгнули, а ваш, аккурат в воду и под самый плот, а тут еще ветром волну нагнало. Минуты три в воде пробыл, пока я добежал, пока плот оттащил. Ты, мамаша, за пацаненком-то смотри, ему за нашими-то пока еще не угнаться.
— Господи, не знаю, как вас благодарить, вы жизнь мою спасли!
— Не причитай, бери-ка парня, а то, может, донесу, смотрю, ты сама-то еле стоишь?
— Нет-нет, я сама!
— Ну, смотри, фуфайку потом принесешь. Спиртом разотри, вода-то холодная, рыба на глубину ушла, через день другой морозы ударят. Спирт-то у тебя найдется?
— Найдется!
— Да в шерстяное заверни.
— Спасибо, спасибо...
— Незачем, – мужчина осторожно переложил мне на руки Ника, внимательно на него посмотрел. — Эко божье создание. Не пускай без пригляда, хрупок он еще, – и чему-то, усмехаясь про себя, мешковатой походкой пошел обратно к озеру.

Ник в жару и сердца нет, его в холод и холод вдоль моей спины, и каждый его всхлип укор и грудной спазм. Я то и дело ловила себя на том, что слишком сильно прижимаю его к себе. К вечеру он наконец заснул, я готова была сидеть с ним на руках до утра и просидела бы.
Дверь отворилась так, что чуть с петель не слетела.
Андрей, с диким выражением лица, бросился ко мне, выхватывая из рук Ника.
— Мальца, стерва, сгубить захотела!
— Не трогай! Он только что заснул...
— Сейчас ты у меня заснешь! – ревел он, пытаясь выхватить Ника.
Хотя в ногах совсем не было силы, я поднялась, плечом оттолкнула Андрея.
— Не ори! Пошел вон отсюда!
Положила Ника на кровать.
  Да я тебя за….
Андрей лишь сделал попытку  взмаха руки.
— Мамочка, не уходи! – Ник испуганно обнял меня за шею. – Не уходи!
— Скотина, тебе обязательно надо было сюда врываться! Пошел прочь! – прикрикнула я на Андрея, беря на руки Ника.
— Ты не уйдешь, не уйдешь? – жался он ко мне, дрожа всем детским существом.
— Нет, я с тобой!
— Мамочка, это не я, это все Сенька... я не хотел, а он ... я…
Ник рыдал взахлеб, я целовала, обнимала его и шептала:
— Глупый ты котенок! Все прошло, плохое больше не вернется, все будет хорошо.
  Я у тебя хочу остаться.
Ник свернулся клубком, я укрыла его одеялом, и даже после того, как он крепко заснул, долго не решалась возвращать его в постель.

Когда я вышла на улицу, уже стояла глубокая ночь.  Хлебнув первого морозного воздуха, я почувствовала отступление тяжести. Вспомнила, что где-то в сенях были сигареты. Они оказались на шкафу. Я закурила. Белый дым рассеивался в темноте, словно его поедала сама ночь, может то смерть поедала мою жизнь.
В полном отрешении я вернулась в дом, Андрей сидел неподвижно на своем месте. От его восковой фигуры, пустого лица, во мне внезапно поднялась волна нестерпимой ненависти.
— Уезжай! Слышишь, ты, уезжай! Я больше не могу тебя видеть!
Он медленно поднялся.
— Тонька, я ведь за вас... мне бы... чтобы Колька дрых, чтобы ты...
— Боже! Когда же ты поймешь, ты-то, ты мне не нужен! – с надрывом выкрикнула я.
— Тонька!
Голос Андрея заставил застыть, он двинулся на меня не то, как на врага, не то, как на добычу, долго и терпеливо выслеживаемую. Я с ужасом почувствовала, как мертвеет тело. Даже если бы и могла пошевелиться, не успела бы ни убежать, ни спрятаться. Его прыжок оказался быстрее моей мысли. Он не подхватил, загреб меня своими огромными ручищами, ногой толкнул дверь к себе, и бросил на кровать.
— Не-ет!
От его объятий трещали кости, слюнявых и грубых губ, казалось, по мне ползает нечто склизкое и мерзкое.
— Я никогда не буду твоей, никогда!   кричала я.
Изо всех сил пытаясь вырваться из-под этой огромной телесной массы, я кусалась и царапалась, но Андрей ничего не чувствовал, в полном безумии он рвал на мне одежду, до боли впиваясь зубами в тело.
И тут от удара даже искры посыпались из глаз. Андрей бил до тех пор, пока я не потеряла сознание……
Не знаю, как не умерла от презрения к себе, от ненависти к этому человеку. Раздавленная, разбитая, уничтоженная, я была вынуждена выслушивать истерические вопли раскаяния. Вцепившись в мои ноги, Андрей сквозь рыдания просил о прощении. Это было дико и мерзко. К счастью, я не способна была что-либо воспринимать.

Глава четырнадцатая.
Утро было зловеще тихим. Ник спал. Я же будто потеряла осознание не только себя, но и всего вокруг, понимая, что все кончено, что именно, не понимала. Сначала металась по дому, как в клетке, потом сидела, тупо глядя в одну точку, и вдруг осенний луч солнца скользнул по печи."Вит!" – мгновенно пронеслось в больном сознании. Да, теперь или никогда, или в никуда, только прочь отсюда!
— Сынок! Вставай, мы уезжаем!
Я лихорадочно собирала какие-то вещи, мной владела неведомая сила не то спасения, не то уничтожения, каждое движение, действие подчинялось только ей.

Автобус, электричка, городской вокзал. Как в вихре мелькали люди, машины, дома. И только ноги вели к забрезжившей надежде, теплая ладонь сына придавала силы и твердость. Ник же то радовался, то пугался. Когда мы остановились у подъезда большого серого дома, он начал вырываться и кричать. "Это не папин дом! Мы заблудились!"
Но я, быть может, впервые в жизни не блуждала. Не эта ли коричневая дверь являлась мне в видениях, не в нее ли пыталась войти? Оставалось всего несколько шагов и... Из подъезда вышел высокий молодой человек, соломенные волосы развевались на быстром ходу. Он весь был сосредоточен внутри себя. Все, что узнала – глаза: простодушные, углубленные, невидящие.
— Вот встали посередине! Шатаются тут всякие.
Показалось или нет, что толкнул плечом, почувствовала как ноги уходят в асфальт, голос Ника, будто со дна колодца, и провал в кромешную тьму…...

______________

Зеленый диск луны врывался в большое окно. Белый потолок. круглый стол у окна, уютно обставленная комната, я на диване. Что это? Где я? Ничего не понимая и не помня, я подскочила, сына рядом не было, от страха закричала:
— Коля!
Отворилась дверь, и я обомлела, дрожь прошла не по телу, а по костям,  на пороге стоял  доктор.
— Опять все сначала! Не хочу, не хочу! – в отчаянии я кинулась к окну.
— Антонина Ивановна! – доктор, мягко улыбаясь, нежно обнял. — Это на самом деле я, Егор Дмитриевич, вы не в больнице, а у меня дома, у меня...
— Этого не может быть! Я начинаю грезить... – страх и удивление во мне были слишком велики, чтобы я могла поверить в невозможную явь.
— Вы у меня, все хорошо, - он подвел меня обратно к дивану. — Ложитесь, вам нужно отдохнуть. Вот так.
— Коля...
— Он в спальне спит, я его накормил и уложил. Я решил, что вам лучше спать одной...
— Неужели это вы? Ваш голос, ваши глаза... нет, я брежу, так не бывает...
— Я тоже с трудом верю, однако это я, а это вы, и с вами все в порядке, слышите!
Тут я вспомнила отвратительную сцену с Андреем. С острой ясностью увидела спину того, кто не узнал меня. Может быть, никого и не было, потому что я больна? Все вернулось: кошмар забвения и полная потерянность себя!?
— Вы просто успокаиваете…
— Вам нужно поспать, завтра вы проснетесь бодрой, и все будет хорошо.
— Как я оказалась у вас?
— Об этом потом, сейчас вам нужно отдохнуть. Чтобы вы ни о чем не думали, выпейте это, — доктор подал какое-то лекарство. — Не волнуйтесь, это только успокаивает нервную систему и улучшает сон. — Вот и хорошо, а теперь ложитесь. — Он поправил подушку, одеяло, затем погасил свет и вышел.

______________

Солнце, словно играя и улыбаясь, выглядывало из-за крыши домов. Небо было таким прозрачным, как вода в реке. За все долгие годы я впервые чувствовала себя выспавшейся. На душе было удивительно легко и ясно. Я забыла, что бывает такое умиротворение. Странно, что незнакомые стены ласково убаюкивали мою душу, я их больше не боялась. За дверью слышались голоса. Ник рвался ко мне, доктор не пускал. Но он прорвался, и прыгнул мне на грудь. В руках у него была маленькая статуэтка слона.
— Во, смотри, какой махонький.
— Какая прелесть, где ты это взял?
— У дяди Егора, у него там много, там целый зоопарк.
— К вам можно? – доктор вошел с подносом в руках. — Как спалось?
— Как никогда.
— Я очень рад, – он сел на край дивана.
Никогда прежде я не видела у него такого сияющего лица, такого блеска в глазах. Ник сполз на пол, убежал, и почти сразу вернулся. На этот раз в руках у него была миниатюрная фигурка верблюда.
— Что это? – посмотрела я на доктора.
— Их начал собирать мой отец, а я так, любитель.
— Коленька, иди, поставь на место.
— Я ему разрешил, он аккуратно играет.
— Да, мамуля, я аккуратно. – Ник вновь убежал.
— У вас замечательный мальчуган, – заметил доктор. — Вот вам завтрак. – Он поставил поднос передо мной. — Мы уже поели.
— Вы нянчитесь со мной как с больной.
Мне было неловко от всего происходящего, глубокий же взгляд доктора и вовсе теснил.
— Вы ешьте, приводите себя в порядок, а потом мы идем в парк.
— В парк? – Я не успела ни удивиться, ни возмутиться.
— Вы моя гостья. Я не приму никаких возражений, тем более не позволю вам исчезнуть. Мы с Колей ждем вас, – доктор не просил, не уговаривал, он повелевал.

Обнаженный парк величаво застыл под прозрачным небосводом.
С забытой легкостью, с забытой безмятежностью, я бродила по голым аллеям, собирая заиндевевшие листья, сшибая ногами шишки, камушки. Доктор, целиком сосредоточившись на Нике, словно нарочно давал мне возможность побыть наедине с собой. Каким-то сторонним взглядом я наблюдала, как Ник с доктором бегали по дорожкам, играли в прятки между деревьев. Их смех, крики отдавались гулким эхом в воздухе.
— Вы не устали? - спрашивала я доктора, когда они равнялись со мной, широко улыбаясь, он вновь хватал Ника и убегал.
Как было странно идти ли, сидеть на пеньках, перебирать в руках листья, и думать только о причудливости природы, которая каждым своим дыханием несет в сердца радость.
— Ну что, теперь в кафе есть мороженое?
  В кафе?
— Ура! Хочу мороженого, много! — подхватил Ник, сидя на плечах доктора.
Рядом с этими двоими я уже начинала чувствовать себя лишней.
Это было еще летнее кафе под тентом, доктор заказывал и заказывал, казалось, он решил скупить все съестное.
  Вы с ума сошли, нам столько не съесть…
  Как насчет немного вина?
Протестовать и останавливать было бесполезно, я только пожимала плечами.
Ник, пододвинув к себе пирожное, лимонад, мороженое, готов был все это проглотить разом.
— Так не пойдет, – остановила я. — Сначала салат, бутерброды, чай, а потом сладкое.
— Пусть ест, как хочет, — заступился за него доктор.
— Егор Дмитриевич, вы мне его разбалуете.
— Иногда можно, даже нужно, – шепнул он. – Между прочим, вкусное вино, попробуйте. Вы сегодня такая…
— Какая? — шептала я в тон ему.
— Не знаю, как сказать, свободная что ли…
— Я просто сплю, вы усыпили меня своим лекарством, и все это мне только снится, – улыбнулась я, смущенная пытливым, слишком проникновенным взглядом доктора.
— Я докажу вам, что это не сон. – Он осторожно коснулся своим бокалом моего.   Завтра мы едем на залив.
— На залив? – бокал застыл в руке. – А как же ваша работа?
— Я тоже имею право на забвение, не вы ли меня этому учили. Еще мороженого хочешь? - спросил он Ника.
— Вы хотите мне его простудить?
— Тогда на аттракционы.

Вернулись мы поздно усталые и довольные. Ник практически уснул еще на руках доктора. Перекладывая его на диван, я опасалась, что он проснется, но он и не думал, крепко и сладко сопя.
— Антонина Ивановна, вы, вероятно, захотите освежиться,   в дверях показался розовый махровый халат,   чистое полотенце в ванной,   не входя, проговорил доктор.

______________

Казалось, доктор не просто дарил уединение, это по его воле залив был безлюден, по его воле стоял тихий яркий солнечный день. Мне ничего не оставалось, как растворяться в синеве, сплетенных в одном дыхании, бездонного неба и бескрайнего моря; и полувзглядом, полуслухом наблюдать за двоими, будоражащих тишину, взбивающих золотистый песок в пыль.
Время – оно исчезло. Счастье, пожалуй, впервые осознавала его по-настоящему, до странности понимая, что у него нет ни прошлого, ни будущего. Я чувствовала себя морской волной, неспешно приближающейся к берегу. Волна ведь не знает, что берег ее конец. И мне хотелось не знать, что счастье мгновенно.
Упавший на землю сумрак вернул меня в реальность. Как бы гостеприимство доктора не пьянило сладкой дремой, оно не могло длиться бесконечно. Мне уже - было сложно возвращаться в жестокую безнадежность дробления дней, месяцев, лет. И эта дрема счастья начала казаться насмешкой над всей моей безысходностью. Я твердо решила – утром нас здесь не будет.

______________

Однако не предполагала, что не только поговорить, заговорить с доктором будет нелегко. Я находилась в смешанном, в смутном для себя состоянии; в понимании, в нежной заботе доктора было что-то, что настораживало. Нет, не малодушие, моя твердость натыкалась на его твердость.
Несмотря на то, что мне многое необходимо было узнать от него, вернувшись с залива, уложив Ника, я настроила себя на бесповоротное решение, о чем и собиралась заявить доктору после принятия ванны.
Случайно или нет, он из кухни, я из ванны.
— Вы освободились? Ник спит?
  Коля спит, причем мертвым сном, я тоже хочу спать, и я должна сказать, я… мы завтра…
— Стало быть, свободны, замечательно! – Доктор подхватил меня под руку. – Пойдемте.
Коридор оказался слишком узким для сопротивления, да и было оно тщетным. Осторожно, но твердо доктор ввел меня к себе.
Здесь все было так непривычно. Огромная кровать находилась прямо посередине не очень-то большой комнаты.  небольшой стол ютился в углу у окна, заваленный книгами и рабочими бумагами, над ним на полке располагался миниатюрный каменный зоопарк. По другую сторону окна жался между двумя креслами журнальный столик. Он то и привлек мое внимание. На нем стояла бутылка вина, фрукты, сладкое.
— Что это? – растерялась я.
— Проходите пожалуйста. Я получил добро! – говорил он взволнованно и вдохновенно, открывая бутылку. — Понимаете, у меня будет своя клиника! Я всего лишь хотел спасти больницу и медперсонал, а вышло вон как. – Он разлил вино по бокалам. — Понимаете, мы сможем не только лечить, у нас будет свой научный центр! Правда, все это только в перспективе. Сейчас нужен ремонт, реконструкция, новое оборудование…
— Теперь я вас узнаю, но я не одета для такого случая…
  Вам идет мой халат, да садитесь же…
Доктор подал мне бокал.
  Я очень рада за вас…
  Я тоже, вот так неожиданно сбылась моя мечта!
Мы выпили, доктор продолжал говорить о своей работе. Я не столько слушала, сколько радовалась за него. Теперь это был уверенный в себе человек, с него сошла сухость, чрезмерная сосредоточенность. Я могла слушать и любоваться им бесконечно, и мне жаль было его прерывать.
.— Егор Дмитриевич, мы завтра с Колей уезжаем, и не спорьте! Я сейчас пойду, но прежде хотела бы…
— Если вы думаете, что вы будто нездоровы, то вы ошибаетесь. – Резко оборвал он, отчего-то неожиданно рассердившись.   У меня нет абсолютно никаких оснований опасаться за ваше психическое состояние.
— Тем не менее, я хотела бы услышать… – слегка повысила и я голос, задетая его упрямством.
— Скажем так, Вы были в состоянии временного шока. Почему и куда вы бежали, думаю, сами знаете. Вы напугали жителей того дома, кто-то нам позвонил, сказал, что какая-то женщина издевается над ребенком, вероятно, она сумасшедшая. В последнее время к нам поступает множество подобных звонков. Я поехал с нашей бригадой, только для того, чтобы убедиться, мы ли там нужны. Вы сидели на скамейке ничего и, никого не видя, крепко держали за руку сына. Он был испуган, кричал, вы не реагировали... Я не поверил, увидев … Короче, я сказал, что знаю вас, и привез к себе. Вот и все, здесь нечего рассказывать.
— И долго я там просидела?
— Не думаю, жильцы дома, вряд ли бы выдержали долгие крики вашего сына. Он, как я понимаю, интуитивно пытался вас пробудить… Я хочу выпить за вас, и поговорим о чем-нибудь хорошем.

Да, это был мой доктор. Он мог говорить о своей работе, не останавливаясь, но по-прежнему был немногословен в отношении меня.
После некоторой натянутости разговор пошел более непринужденно. Мы много смеялись, и если бы вдруг кто-то переспросил, над чем именно, ни он, ни я, не ответили бы.
Время, вдруг исчезнув, безжалостно обозначилось. Я почувствовала его стремительный бег, который не могла остановить даже длинная осенняя ночь. Диск луны исчез за крышами домов. Город, застыв на мгновение, начал свое предутреннее пробуждение, вытесняя черный покров огнем фонарей. Еще несколько часов и, мираж рассеется. Если бы я могла рассеется вместе с ним! Длить эту пытку сновидящей ночи у меня уже не было сил.
— Пора, – выдохнула я. — Вы, в котором часу встаете?
— Не торопитесь уезжать, вы всегда успеете вернуться... Вы мне не мешаете... напротив... – возбужденно и растерянно заговорив, доктор поднялся за мной.
Обогнув кровать, я поспешила к дверям.
— Простите, я еле держусь на ногах, они отвыкли от долгих прогулок. И потом, все лучшее, как огонь спички, вспыхнуло и погасло...
Буквально пролетев через кровать, доктор столь властно привлек меня к себе, что даже дыхание перехватило.
— Антонина Ивановна! Вы изменили меня, мою жизнь... Обещайте! Обещайте, вы не будете решать все сейчас… вы дождетесь меня завтра… обещайте! – лихорадочно не просил, требовал он.
— Это глупо! – шептала я, пугаясь и теряясь, пытаясь вывернуться из крепких объятий.
— Обещайте! — Он еще сильнее прижал меня к себе.
— Егор Дмитриевич…
Не зная, как оттолкнуться и оттолкнуть, к своему ужасу, я почувствовала, как нечто тянулось, отзывалось, заражалось жаром доктора.
— Обещайте... — не отступал он, склоняясь все ближе и ближе к моим губам.
Мне всего лишь хотелось, чтобы исчезло его наваждение, чтобы угасла его одержимость, чтобы он вернул мне меня.
— Обе...
И тут губы доктора упоенно и глубоко захватили мои.
Наконец вырвавшись, я нервно пыталась открыть дверь. Но сильные руки обняли сзади, и нежные губы страстно обжигали шею, плечи, томная дрожь пронизывала все мое тело, лишая сил.
— Вы не должны… вы не можете…   шептал он, как в бреду.
— Что вы со мной делаете!
— Сегодня вы моя!
Доктор повернул меня к себе лицом, пылкость, мольба его глаз завораживали.
— Господи, это безумие!
Безудержно целуя, он увлекал меня к кровати. Я почувствовала, как от легкого движения руки хозяина халат послушно соскользнул на пол, предательски отдавая меня во власть неодолимого…..

______________

Слово я сдержала, однако и предположить не могла, как все внезапно спутается. Более чудовищной пытки для меня трудно было придумать. Доктор пробудил во мне соблазн мужской силы, которой мне так не хватало, и смутил невозможной надеждой, что пугало не меньше, чем возвращение домой. С необычайным волнением и страхом я ждала вечера.
Доктор вернулся легкий, вдохновенный и с подарком. Это была машинка с электронным управлением.
— Ого! Это мне? – всплеснул Ник руками.
— Тебе, можешь на ней ездить куда хочешь.
— Мы на ней к папе поедем, он там скучает.
Ник не мог знать, что именно он не разрешал сомнения, а опрокидывал в безысходность. Да, необходимо поговорить сейчас, немедленно. Но я и звука не успела произнести, как доктор подхватил Ника, и уже через минуту квартира превратилась в гоночную трассу. Ничего не оставалось, как ждать, когда доктор сам заговорит со мной.

Уже подошло время сна Ника, доктор ушел к себе и затих. Укладывая сына, внезапно догадалась, доктор не заговорит. Я решилась пойти сама.
— Егор Дмитриевич! – Прямо с порога начала я, не без досады.
Смутившись. Он подошел ко мне.
— Понимаете мне нужно уехать на несколько дней...
— И вы хотите оставить меня сторожем вашей квартиры! Это нелепо! – возмутилась я.
— Всего несколько дней, — робко, по-детски взмолился он.
— Зачем?
Ничего не ответив, он приблизил меня к себе, потянулся к губам. Зная магию его губ, я осторожно отвернулась.
— Есть мгновения, которые нельзя повторить. Вы и без того требуете от меня невозможного.
— Простите, – доктор неохотно отвел руки. — Я могу быть спокоен?
— Доброй ночи,   как можно мягче произнесла я.

______________

Несколько дней прошли в состоянии смуты. Я жила в предчувствии грозы, слишком блаженно проходили дни. Нику здесь уже наскучило. Его не занимали зверушки, ему надоела машинка, он рвался домой, капризничал, злился. С большим трудом я уговаривала его потерпеть.
— Дядя Егор хороший, но у нас ведь есть папа, я хочу к папе.
— Коля, а, что если папа больше с нами жить не будет? – не дыша, спросила я.
— Потому что мы останемся здесь?
«Здесь»? При всей блаженности, здесь - я слишком остро чувствовала руку судьбы.
В прихожей раздался долгожданный скрип дверей. Однако я сама испугалась своей радости и встретила доктора достаточно сдержанно.
Он же и вовсе был сух. Ник напрасно вертелся возле него, он его не замечал, пожалуй, и меня тоже, молча съев обед, забыв даже поблагодарить, ушел к себе.
Я уже понимала, какую игру затеял доктор, и, в отличие от него, ясно осознавала, чем дольше она продлиться, тем опаснее будет для нас обоих. Несмотря на то, что мне нелегко было решиться на разговор с доктором, я вошла к нему с твердым намерением заявить о немедленном отъезде.
Он сидел за рабочим столом, что-то писал, и даже не поднял головы, не переходя порога, я начала довольно жестко:
; Егор Дмитриевич, вам там обеда хватит еще на несколько дней, мы же с Ником сейчас уезжаем!
— Кстати, где Коля?   не отрываясь от бумаг, будто не слыша, спросил он.
— Раскрашивает картинки, что вы ему привезли. Егор Дмитриевич, чтобы вы не задумали на этот раз, мы…
Нервно отбросив в сторону бумаги, доктор встал, и тут же сел, закурил, вновь встал, с силой раздавив сигарету в пепельнице, прошел прямо через кровать, втащил меня в комнату.
— Мы оба понимаем, что ваше возвращение равносильно гибели... Молчите, прошу вас! – нервно вскрикнул он, — когда-то я уже предлагал вам свою дружбу. Вы, может быть, не поверили... Я вновь предлагаю вам стать моей женой, – на едином выдохе выпалил он.
— Егор Дмитриевич, – прошептала я, перебарывая волну сложных и противоречивых чувств. — Милый доктор, я ожидала услышать что-то в этом роде... зачем вам это? Вам не я нужна. Вам нужна женщина, которая бы жила для вас, с вашей работой вам нужен особый дом... Я уверена, вы с вашими благородными качествами души, с вашим тонким пониманием, вы непременно найдете добрую, отзывчивую женщину... Неужели вы не видите, я все разрушаю! Вы думаете, что я позволю себе разрушить и вашу жизнь?
— Нет, это не так, то есть… — терялся он.
— Вы хотите меня по-прежнему спасти?
Схватив за руку, доктор подвел меня к столу.
— В последнее время я следил за вашими публикациями, — сухо заговорил он, бросив на меня холодный взгляд. — Я радовался тому, что вы нашли в себе силы вернуться...
— Нет-нет, это все случайности, это нельзя принимать всерьез, и потом, это все то, что было написано...
— Вы даже отказываете себе в этом? Но именно здесь все ваше настоящее. Если я что и хочу спасти, так это ваш талант!
— Не продолжайте, мы с вами опять поссоримся! Весь этот разговор ни к чему...
Доктор с грохотом выдвинул ящик, и начал выбрасывать один за другим журналы на стол.
— Вот! Вот почитайте, здесь ваши повести, рассказы, здесь статьи о вас, почитайте! Вот дело вашей жизни! — кричал он, тыча пальцем в журналы. — Вот ради чего вы должны жить!
Я перебирала журналы, не находя сил спорить. Я заметила, как один журнал доктор отложил в сторону.
— Можно?
— Пожалуйста, это новорожденец, первый номер. Достаточно интересный журнал историко-культурный, я его купил из-за статьи о Выготском, был такой психолог в девятнадцатом веке...
Я открыла наугад журнал. "Зачем шумит листва?". Так называлась статья, посвященная поэзии. Что-то до боли знакомое ударило в грудь. И внезапно увидела себя в лесу, услышала собственный голос, вторящий голосу автора. Прошлое бурей взорвалось в душе. Неприятное волнение охватило все мое существо. Я нервно перелистнула страницу, и, окаменела, прочитав имя автора.
— Не может быть!
— Не правда ли, эти ребята большие смельчаки, они, вероятно, скоро прогорят, но такие зерна драгоценны, как вы думаете? – доктор прибирался на столе. — Там, кстати, есть фотография...
Я уже смотрела на нее. Вернее на молодого человека, стоящего в центре редакционного коллектива. Где бы он ни стоял, он все равно бы возвышался над всеми. Не статью, открытой, обезоруживающей улыбкой, слегка ироничным взглядом больших синих глаз, не входящих ни в чью душу. Непослушные светлые волосы, падающие на лоб, как бы притушевывали мятежное выражение лица. Нет, мое сердце не ошибалось ни тогда, ни теперь. Это был он — Виталий! С тупой болью внутри, я вспомнила широкоплечую фигуру, небрежно прошедшую мимо нас.
— Что с вами? – испугался доктор, подхватывая меня, усаживая в кресло. — Что с вами? Вы так бледны...
— Вы когда-то хотели видеть отца Коли? – беззвучно произнесла я. — Вот он, в центре своих сотрудников, холодный и счастливый, как человек обманувший судьбу.
Доктор застыл, пристально въедаясь глазами в фотографию.
— Вы порой беспощадны в своих оценках, — глухим голосом заметил он.
— Дайте мне закурить. — Доктор отдал свою сигарету. Я затянулась, пытаясь подавить слезы и провал в груди, что мешали дышать и говорить. — Там... дома... произошла омерзительная сцена...
— Я догадался, – через ком в горле проговорил доктор, — а потом увидел следы на…
— После этого я не могла оставаться. Во мне вдруг все так прояснилось... Что если… что если... Пусть не меня, своего сына он не сможет не принять... Если терпеть унижение, то ради чего-то. Я только сейчас поняла, как была безумна и глупа, поверив спустя столько лет ... Понимаете, если бы не принял... он просто прошел мимо, не узнал... Не узнать можно только мимолетное, мимоходное... Не узнал, будто не два года, а две минуты...
— Не надо, не надо! Прошу вас! — доктор, упав на колени, сжал мои руки в своих. — Вам нельзя возвращаться! – Казалось, он целовал руки, из страха видеть мои глаза. ; Антонина Ивановна... мне от вас ничего не нужно... я хочу дать вам возможность дышать, как вы когда-то дышали прежде... Просто останьтесь у меня на какое-то время, гостиная в вашем распоряжении, а там видно будет…

Этот человек не понимал, о чем просил. Он вряд ли понимал кого просил, меня ли женщину, меня ли пациентку. Даже когда он владел мной, я чувствовала, что он обнимает и целует больше пациентку, чем женщину. Я была частью его одержимости, и он не смог бы просто помогать, он ушел бы в меня с головой, как всегда уходил в свою работу.
Стоя передо мной на коленях, не отрывая губ от моих рук, он был сейчас так беззащитен в своей растерянности, в своем страстном и слепом желании удержать меня над пропастью. Он просил, приводил веские доводы. Я не выдержала, взяла его красивую голову в ладони.
— Егор Дмитриевич! Вы ошибаетесь, если думаете, что я боюсь вот так, разом, перекроить свою жизнь. — Его преданный взгляд жег душу, лишал слов, заставлял отзываться. Егор Дмитриевич, я ведь не одна, я обязана считаться с сыном... Вы знаете, со мной нелегко... О Боже! — очнулась я, поднимаясь. — Вы сами сходите с ума и меня сводите!
Доктор медленно встал, глядя куда-то в сторону, спросил:
— Из-за него...
— Нет-нет! — И сама испугалась поспешного ответа.
— Антонина Ивановна! — доктор привлек меня к себе. — Если вы не хотите жить со…у меня, мы что-нибудь придумаем...
— Егор Дмитриевич, милый, вы мучаете меня и себя...
; Вы не мо - жете возвращаться…
Мы говорили наперебой, захваченные какой-то безумной лихорадкой, доктор просил, молил, уговаривал, не выпуская из объятий, я же разуверяя, внутренне отступала.
— Не хотите, меня не будет рядом, только позвольте вам помогать…
— Господи, да разве вы сможете, не быть рядом…
; Я сделаю все…
; Вы не понимаете…
; Как вас остановить…
; Я боюсь за вас...
— За меня не надо бояться...
Еще миг, и доктор не только губами, мной бы овладел, я сама не замечала, как поддавалась столь знакомой и всегда пугающей его одержимости. Я уже чувствовала вкус его губ…
Как вдруг протяжный дверной звонок заставил нас вздрогнуть. За звонком тотчас послышались удары ногами, а за ними и голос:
; Тонька! Ты здесь, я знаю!
— Андрей! Он нашел меня! — омертвела я.
— Прекрасно! Вот и решение! — воодушевился доктор,   оставайтесь здесь! – И прямо перед носом закрыл дверь.
Вероятно я долго тупо бы смотрела на дверь, не в силах сдвинуться с места, если бы не пронзительный восторг:
  Папа! Папочка, ты за нами!
Но, выбежав в коридор, силы изменили мне, ноги не слушались, а перед глазами все, как в тумане.
Андрей, взъерошенный, бледный, с непроглядным выражением, скаля зубы, отмахивался от доктора, точно от мухи, тот что-то объясняя, быть может доказывая, пытался забрать Ника. Ник же, любяще глядя на Андрея, с радостью подчинялся каждому его жесту. И лишь тогда, когда Андрей подхватил Ника на руки, при этом, прижав плечом доктора к стене, а ногой отворив дверь, я внезапно осознала – Андрей не меня искал и не за мной приехал. Не чувства страха, чувство смерти вернуло силы.
Огромный грузовик рычал страшно и яростно. Андрей, забросив Ника в кабину, сам ловко прыгнул за руль и уже, было, захлопнул дверцу. Как подпрыгнула, как вцепилась в нее руками, Андрей, пытаясь сбросить, качнул дверцу, я висела. Тогда он попытался просто оторвать мои руки от дверцы, я висела. Перед глазами мелькнула грязная подошва сапога, полусознание уловило раскатистое эхо:
— Ма – а – мо – о – чка!

______________

Все разрешилось привычным для меня естеством – больницей, из которой выход был один – зомбическое существование. Однажды мне принесли записку: "Когда бы вы не позвали, я приду. Помните об этом. Ваш доктор".

Глава пятнадцатая.
Незаметно срывались листы календаря. Летели дни, месяцы, уходили года. Ник учился. Я два раза в неделю вела эстетику в школе. По-привычке я спешила сбыть с рук всякую домашнюю работу, не осознавая, что торопиться-то некуда. Однако ожидание вечера, освобождения, продолжало жить во мне. Правда, вечер начинался далеко заполночь, и свобода состояла в отсутствии Андрея. Я научилась жить между его приездами и отъездами, не задумываясь о том, как называлось наше странное сожительство. Андрей, казалось, ни думать, ни чувствовать не умел, меж тем его будто что-то тяготило, на лето он перебирался в сарай, и жил там пока не ударяли первые морозы. Желал он или нет, но таким образом он дарил мне некоторый выдох от себя.
Ник рос, но это не меняло его любви к Андрею. Между ними по-прежнему царило молчаливое понимание. Я давно отказалась разгадать эту загадку, главное я для Ника была больше, чем просто частью его самого, хотя это и пугало. Открытый, доверчивый, он жил где-то внутри себя. Я понимала, он не мог не страдать от полярности наших с Андреем отношений. Я чувствовала его внутреннее одиночество, и не знала, как его рассеять. Моя болезнь вмешивалась в наше с ним единство. Я слишком часто лежала в больнице, и возвращалась отнюдь не окрепшей. В такие моменты Ник внезапно взрослел, и уже не я за ним, а ему за мной приходилось ухаживать, и даже брать на себя многие домашние заботы. Но как только я приходила в норму, Ник становился просто ребенком, а я просто матерью.
Однако я не могла не думать о том времени, когда придется открыть сыну правду. Мне не хватало воображения представить, как это будет. Но знала, при всей неизбежности обнажения тайны, рано или поздно, для Ника это будет тот удар, после которого меняется сама жизнь. Мне хотелось, чтобы правда открылась как можно позже. Впрочем, я начинала верить, что этот роковой час никогда не настанет.

______________

Как-то раз, когда Андрей находился в рейсе, а Ник не торопился из школы, в дверь тихо постучали. Вошла почтальон, я немного удивилась, ибо мне уже давно ничего ни откуда не приходило.
— Здравствуй Дашенька, садись, я тебя борщом угощу.
— О нет, мне некогда. Я тут вам бандероль принесла.
— Спасибо, но, может, хотя бы чаю?
— Нет, мне скоро ребят из детского сада забирать.
— Жаль. Ты приходила бы просто так, посидели бы, посплетничали бы.
— Если будет время.
Проводив Дашу, я поспешила к пакету, адрес отправителя заставил на миг замереть. Наконец раскрыв пакет, ахнула. В нем оказались несколько номеров журнала "Время". Рассматривая, машинально листая журналы, я вспоминала о незабвенных днях, вспыхнувших в моей жизни кометой. С тех пор бандероли приходили регулярно, так доктор давал понять, что он по-прежнему рядом, так я узнавала о жизни того, о ком не смела думать.

Глава шестнадцатая.
У радости и беды один шаг — внезапный. То лето, как и всякое другое, грозы не предвещало, некая обоюдная смиренность затащила нас с Андреем в обычную рутину, которую, казалось ничто не могло встрянуть.
Нику тогда исполнилось одиннадцать лет. Я устроила ему небольшой праздник, разрешив пригласить всех его друзей, чему он был безумно рад. Андрей подарил ему железную дорогу. Она оказалась спасением в долгие дождливые июньские дни.
Дожди сменились жарой. Ника тянуло на озеро. Обычно, когда Андрей не мог ходить с ним, я отпускала его с бабушкой Пети. Но в это лето его друг рано уехал на море. Нику приходилось терпеливо ждать Андрея. Однако озеро между ними стало неожиданным камнем преткновения. С озера они оба возвращались надутыми и обиженными друг на друга.
— Сама ходи с ним, — бурчал Андрей.
  Я больше с папой не пойду, - плакал Ник.
Но и нескольких дней не проходило, как Ник начинал упрашивать меня, чтобы я их примирила.
Так было и в тот день. Я нарезала капусту, когда Ник просунул голову мне под руку, хитро заглядывая в глаза.
— А если отрежу твою распрекрасную голову?
— Не отрежешь, потому что нож тупой.
— Ошибаешься, папа вчера все ножи наточил.
— Ма? — заискивающе улыбался он, застыв в ожидании.
— Что ма?
— Ну ты же умеешь...
— Что толку вас мирить, все равно рассоритесь, все равно пойдете, разбирайтесь сами, вы мне оба надоели.
— Ты только скажи ему, чтобы он не тащил меня на глубину, пусть он сам, я сам, ма, пожалуйста, папа тебя послушает...
— А зачем ты кусаешься?
— Чтобы он не трогал меня. Ма? — умоляюще и преданно Ник смотрел на меня.
— Вероятно, придется мне с тобой ходить...
— Мам, с тобой не интересно, ты всегда торопишься. Поговоришь с папой?
— Куда я денусь.
— Ма...
— Все, иди, не мешай мне, — прикрикнула я.
Через полчаса послышались тяжелые шаги, сколько лет мы жили вместе, но каждый раз при появлении Андрея, я внутренне сжималась.
— Послушай, — обратилась я к нему. — Может, хватит вам дурака валять...
— А что он, стыдоба, взрослый парень у берега барахтается...
— Ты же знаешь...
  Мужик ничего не должен бояться, меня бы не позорил. — Андрей сел за стол. — Там вроде как дачу просят.
— А у тебя язык отклеился бы сказать, мы никогда ничего не сдавали, и не сдаем!
Злясь на мягкотелость Андрея, я вышла на крыльцо, что-то проговорив в воздух, тут же развернулась обратно. И вдруг живой голос из прошлого. Ноги подломились.
Виталий, как и двенадцать лет назад, стоял на пороге моего дома, растерянный, готовый в любую минуту убежать. Не убежал. Рядом с ним стояло очаровательное существо, хрупкое, легкое, броский вызывающий вид подчеркивал ее молодость и непосредственность.
Я не ожидала, что так скоро настанет час моего конца и нового начала Ника. Мне казалось, что когда отец и сын встретятся глазами, сама земля разверзнется. Земля же не собиралась раскалываться, а Виталий не увидел в Нике ни цвета своих волос, ни цвета своих глаз, ни своей открытой, чуть ироничной улыбки, ни своего наклона головы.

______________

В первые дни я металась между прошлым и настоящим, с трудом приглушая взрыв непозволительных чувств. Что если догадался Виталий? Что если Андрей? Я жила с содранной кожей и дивилась, что никто этого не замечал. Вскоре поняла, что все страхи были только внутри меня, и я начала успокаиваться.
Несмотря на то, что Виталий с первого дня выказывал свою непримиримость к моему нынешнему существованию, он был целиком под обаянием своей милой, немного капризной жены.
В этой девочке бурлила жизнь, но она не знала, как использовать свою кипучесть. Фанатично влюбленная в мужа, она грезила о безоблачно богатой жизни, которую, как ей казалось, он должен был ей подарить. Она привезла с собой множество нарядов и на дню переодевалась по несколько раз. Мне она доверилась как-то сразу и даже увлекла "мыльными операми". Впрочем, я готова была сутками слушать ее милый лепет, смотреть все сериалы мира, лишь бы не возвращаться в действительность.
— Но почему, почему, — досадовала Ася. — Почему я не могу жить так, как там? Виталик только обещает, но он никогда не купит такой квартиры, как там, он ничего не купит, ему деньги не нужны, ему ничего не нужно. — Она не замечала, что все ее разговоры сводились к единственной мысли о муже. — Он такой невыносимый, — вздыхала она. — Как начнет поучать, уши вянут, а я не маленький ребенок. Прикопался к этому журналу, работает как вол, а толку, ни денег, ничего, да и журнал закрылся.
Так я узнавала обо всем, чем жил Виталий, смутно догадываясь о том, что закрытие журнала каким-то образом повлияло на приезд сюда.
— Мне нужно его было вырвать из города, куда угодно. Иначе бы он запил и...
Странно, но именно эта девочка отвлекала меня от тяжелых дум. Иногда, по утрам, она даже помогала полоть грядки, правда это занятие ее не увлекало. Ей просто нужно было убить время до пробуждения Виталия. Он вставал позже всех. Каждый раз она ему радовалась так, будто встречала после долгой разлуки. Он улыбался ей слегка приоткрывшимся ртом, нежно обнимал, но сердце его оставалось спокойным. Ася для него, пожалуй, и женщиной-то не была, он смотрел на нее, как на произведение искусства, которое ему нравилось беречь и охранять.
Наши ссоры начались как-то вдруг. Все свое отрицание моей действительности Виталий перенес на "деспотичное", "эгоистичное" материнство, считая, что я сына держу в железном теле. Оставаясь сдержанной, когда он заводил речь обо мне, молниеносно взрывалась, когда он отстаивал, как ему думалось, свободу Ника. Наши ссоры пугали Асю, и она бросалась ко мне.
— Антонина Ивановна, не обращайте на него внимания. Он сейчас на весь мир зол. Вы только не спорьте с ним, не надо!
Я не спорила, защищалась. Однажды дошло до того, что Виталий чуть было не уехал. Да, он, скорее всего, уехал бы, я же не отъезда его боялась, а возвращения.
— Спасибо, спасибо, что остановили! Вы, только вы можете спасти его!
— Отчего, девочка! — удивлялась я испугу Аси.
— Он... он бросит меня!
— Успокойся, если он от кого и бежит, то не от тебя, а от себя. Ты ему нужна, он любит тебя.
— Вы думаете?
— Конечно, — улыбалась я, не зная, как ее еще утешить.

______________

Как только Виталий вошел в мой дом, прошлое, словно вода из прорвавшегося шлюза, захлестнуло его. Если бы не Ник, постоянно возвращавший его в настоящее, он бы не выдержал здесь и дня.
Их обоюдная настороженность друг к другу была ничем иным, как сближением. Напрасно я надеялась, что любовь Ника к Андрею переборет зов крови. До сих пор ему хватало того молчаливого, внутренне понимающего отношения, что сложилось у них. Казалось, Ник в большем не нуждался: он был рядом с отцом, ходил на рыбалку, ездил с ним в рейсы. Но Виталий перевернул в нем многие представления, непроизвольно обозначив недостающее звено. Живого общения не может заменить даже молчаливая любовь. Ник почувствовал в Виталии то, что никто другой дать ему не мог. Просыпаясь почти сразу, как только я входила в дом, Ник спрашивал: "А дядя Виталий еще спит? Я буду ждать его, с ним буду завтракать". Он действовал, как лис из "Маленького принца", осторожно, не торопясь, приучая к себе Виталия. Все чаще и чаще их можно было застать вместе. Мое сердце не выносило спаянности их душ, единого блеска глаз, одной улыбки. Нет, я не хотела и не могла стоять между ними. Не сближения их я боялась, внезапного прозрения Виталия. Почти каждую ночь я просыпалась со страшным сердцебиением, выбитая из сна одной мыслью: "Догадался?!" Вспыльчивость, горячность Виталия могли привести к непредсказуемым последствиям. Ему никогда не хватало терпимости, он решал или все разом или вовсе не решал, отчего я когда-то страдала. Мне постоянно приходилось быть настороже, чтобы не позволить тайне стать внезапно явью, ибо к этому никто не был готов, тем более Ник. Я была до ранимости беззащитна в своей разорванности, часто претерпевая незаслуженные обвинения Виталия.
Однажды, когда Ник с Виталием подняли всю пыль во дворе, гоняясь не то с мячом, не то за мячом, после завтрака, Ник неожиданно заявил:
— Ма, не пустишь с дядей Виталием, я... я пойду один на озеро и утоплюсь!
— Коля, сынок! — я обессилено опустилась перед ним на корточки, обняла. — Сынок, что же ты из меня деспота какого-то делаешь, разве я тебе запрещала...
— Запрещаешь! И пугаешь, что я могу утонуть, а дядя Виталий взрослый, он надежный. Я и сам не маленький, ты сама мне читаешь "Войну и Мир".
— Аргумент, конечно, весомый, — улыбнулась я.
— Мам, ты его не бойся...
— Кого? — опешила я.
— Ну, дядю Виталия, он просто злится, характер у него такой...
— Ты знаешь, какой у него характер? — терялась я. — Коленька, — я крепко прижала его к себе. — Сынок, о чем вы с ним говорите? — с затаенным страхом спросила я.
— О чем - о чем? Ни о чем, так! Мы о Сократе говорим.
— О Со - ократе?
— Мам, пусти с ними? — нетерпеливо проговорил Ник. — Я не буду им мешать, честное слово. И тетю Асю буду слушаться. Хочешь, я буду как песик Юрки, тот даже никогда не лает?
— Нет, я хочу, чтобы ты всегда оставался самим собой.
— Значит, ты меня не разлюбила? — обрадовался он.
— Глупый, разве я могу тебя разлюбить! В тебе вся моя жизнь!
— И ради меня, ты меня отпустишь с дядей Виталием? — засиял Ник. — Я всегда знал, что ты лучше всех! — и в самое ухо прошептал. — Я люблю тебя.
Руки сами разомкнулись, и Ник опрометью вылетел из дома.
Я поняла - пришло время признаний.

______________

В страхах я путалась, как в сетях, предполагая реакцию Андрея, понимая, что ждет сына, я не могла представить, как поведет себя Виталий. Отвергая меня настоящую, он фанатично искал меня прошлую, его прошлое.
Я помнила тот миг, когда Виталий, воспользовавшись редким для нас уединением, зазывал в осеннюю безмятежность березовой рощи, которой давно не было, как не было и меня. Его рука невольно коснулась моей. "Вот сейчас бы и..." — мелькнуло в голове, даже набрала в грудь воздуха. Не смогла, напуганная, чем-то неизвестным для себя в самом Виталии.
Глава семнадцатая.
В попытке прорваться сквозь страхи, я не замечала, как в доме начала накаляться, и без того разрозненная, атмосфера непримиримости. И в тот день, когда я наконец решилась на признание, накал достиг своего апогея.
Оглушительным раскатом врезалось в мой воспаленный мозг – у Аси будет ребенок! То к чему я так долго и мучительно готовилась, отбросило разом за ненадобностью. Девочка действительно была бледной, но во взгляде ее черных глаз я не увидела радости материнства, я увидела победоносный взгляд соперницы, меж тем, как Виталий искрился счастьем.
Ник неслучайно обиделся, я не сумела принять его долгожданную радость должным образом. То, что он научился плавать, для него было куда большим, чем просто радостью, для него это был практически подвиг. В тот день никто не мог всецело разделить его истинно победу над самим собой.
Казалось Андрей принял. Но в тот момент, когда Ник, захлебываясь восторгом, подробно рассказывал о том, как все произошло на озере, их слияемость душ дала непоправимую трещину. Андрей не собирался скрывать своей ревности, и нарочно хотел подчинить Ника своей воле, не зная того, что Ник не умел подчиняться, только отзываться. Правда, внезапное упрямство Ника напугало и меня. Андрея же оно ранило в самое сердце, и пробудило в нем зверя.
Не закройся Ник у себя, я и теперь неуверенна в том, что Андрей не ударил бы его, наверное, я бы уже тогда умерла. Впрочем, скорее бы умерла, чем позволила бы даже замахнуться на сына. Думая о том, как там, за дверьми Ник, защита Виталия показалась такой нелепой, ибо меня сам Бог оставил.
Вспышки Андрея заканчивались всегда одинаково, чувством побитой собаки. Как только все стихло, я поспешила к сыну.
Я боялась, что мне придется ломиться, как ломился к Нику Андрей, но дверь оказалась открытой. Ник забился в угол, его трясло от слез, нижняя губа дрожала.
— Уходи! Я всех ненавижу! Я буду жить один, один! Мне никто не нужен! — кричал он, захлебываясь слезами.
— Сынок, Коленька!
Я протянула к нему руки, но он истерично стал бить по ним.
— Уходи! Я не люблю тебя!
Если бы слезы его не обессилили, он вряд ли бы допустил меня. Он уже начал задыхаться.
— Сынок, мальчик мой! – Я взяла его на руки, прижала к себе, осыпала поцелуями. ; Все прошло, прошло... успокойся, мой родной! Завтра будет новый день, и мы с тобой пойдем вдвоем на озеро, только ты и я...
— Ты врешь! Ты отправишь меня с папой, потому что не хочешь, чтобы я дружил с дядей Виталием, и папа не хочет!
— Когда я тебя обманывала?
— Почему папа так? Зачем?! ведь я... я...
— Успокойся, мой хороший! Ты ни в чем не виноват!   Целуя в соломенную голову, я сама терялась, не зная, как залечить его первые страхи жизни, и говорила то, что первое приходило в голову. ; Каждый человек может выйти из себя. У папы, наверное, неприятности на работе, он устал...
— Нет! Я же слышал, слышал, он хотел и тебя ударить ...
— Тебе показалось, ты очень напугался...
— Я же слышал, слышал! Дядя Виталий тебя защитил... он добрый, добрый, а папа плохой...
— Коленька, знаешь, что мы с тобой сделаем, мы завтрашний день проведем вдвоем, встанем рано утром и уйдем, куда нам захочется, и будем делать, что нам захочется, хочешь?
— Хочу, мы пойдем на речку, помнишь, как раньше ходили? А дядю Виталия мы возьмем?
— Сынок, нам ведь с тобой никто не нужен, никто?
— Мам, дядя Виталий так бы никогда, он...
— Много ты знаешь о дяде Виталии! — невольно вырвалось у меня, не в силах больше слышать это имя из его уст. — Давай лучше спать...
— Я знаю, знаю! И если бы... я бы его взял себе в папы!
Сердце ухнуло вниз, дыхание оборвалось, думала, и встать не смогу.
— Вот что, всезнающий, — улыбнулась я, не позволяя разрастись боли в груди. — Ложись-ка ты спать, уже поздно. Завтра будет новый день, мы не придем домой до самого позднего вечера, ведь это ничего, если один день все останутся без обеда, как думаешь?
— Ничего, мам, даже очень ничего! — засиял Ник.
— Вот и прекрасно, а сейчас спать. Давай, я тебе помогу, укрою, вот так, а теперь закрывай глаза и пусть тебе приснится слон, потому что он добрый и приносит счастье.

______________

Я чувствовала себя каторжником с неподъемными кандалами на ногах, идя в «берлогу» Андрея.
Он не спал, понуро сидел на табурете, низко свесив седую голову, безотчетно шаркал ногой по полу. Его невинный вид взорвал меня, ненависть подступила к самому горлу. Сама того не ожидая, я вдруг начала изо всех сил бить его по лицу, не жалея рук.
— Скотина! Скотина, совсем голову потерял! Ошарашенный, он даже не сопротивлялся, только во все глаза смотрел на меня.
— Хватит! — наконец остановил он, сжав до боли мои руки в запястьях. — Злобу-то выпустила?
— Может ты и Ника, как меня хотел...
— Тонька, я же за Кольку, я ведь... он... — нечто скупой слезы выкатилось из его левого глаза.
Ненавидя его раскаяние, я отвернулась, взяла со стола сигареты. Прикурить не успела.
— Тонька, пусть твой дружок убирается! Не выдержу я... не выдержу... он Кольку... он... Тонька... — Андрей не обнял, а сгреб меня в охапку, впиваясь зубами в грудь...
— Не трогай меня! Ты противен мне, противен! — с глубочайшим отвращением выпалила я, пугаясь его безумного и отчаянного взгляда.
— Ты жена мне... жена... Так Бог порешил... — его губы, как пиявки, всасывались в меня.
— Не Бог, а ты порешил... Господи! — застонала я, с трудом отбиваясь от его губ и рук. — Почему ты не дал мне тогда погибнуть, а наказал этим скотом! Неужели так велик мой грех...
Не знаю, откуда взялись силы, я вдруг скинула с себя Андрея, но выскочить за дверь не успела, он кинулся на меня, как разъяренный медведь. На этот раз наши силы были равны. Страх за сына, ненависть поддерживали меня. Сдаваться я не собиралась. Андрей будто почувствовал, внезапно сполз к моим ногам, и зарыдал. Я была слишком опустошена, чтобы осознавать свою победу.

______________

Утром, несмотря на плохое самочувствие, я надеялась, что мне хватит сил выполнить обещание данное сыну, но и этот день приготовил не просто удар, двойной удар.
В кухне никого не было, и я села за стол, не в силах приступить к приготовлению завтрака. Вскоре из комнаты вышли Виталий и Ася, и я сразу поняла, они собираются уезжать. «Так лучше». Сказала я себе. Вдруг выбежал Ник, сама не ожидала, что его так глубоко заденет их отъезд, конечно же не их, Виталия. Он не уговаривал, он растворялся в Виталии, позови тот, и Ник ни секунды не задумался бы, поехал! Один молил, другой с мольбой что-то объяснял, в обоюдном непонимании, в обоюдной растерянности, они были единым целым. О, мне уже было все равно, взорвется мир от правды или нет… Но, то ли слишком много выдалось невыносимых событий, то ли сердце защитило сына, лишив меня сознания в тот момент, когда с губ готово было сорваться – твой сын! Твой отец!
В больной полудреме, я поверила – все отпало, приду в себя, гостей уже не будет, и все пойдет по-прежнему. Ничего не пойдет по-прежнему, поняла, увидев в дверях Виталия. Теперь я знала, что пугало, что останавливало. Не только боль обиды за мое униженное существование, не черные разводы на моих руках, заставили его искать не просто губы, всю меня. Не хотела, не могла верить! Ни тогда, ни теперь не знала, что привело его двенадцать лет назад, в тот последний день, но сейчас его глаза, руки, губы, нет, жаждали овладения, больше – растворения. Теперь!? И все же продолжала себя уверять – это всего лишь отчаяние..
Был ли у меня когда-нибудь длиннее день, чем этот. Тихонько открылась дверь, показалась голова Ника.
— Ма, ты как, здесь или к папе? — робко спросил он.
— А тебе бы как хотелось?
— Чтобы здесь...
— Тогда я тебя жду, — улыбнулась я, отбросив одеяло. И Ник тотчас нырнул ко мне под бок.
— Ма, мы так давно не были вместе. Я соскучился. Ма, а почему дядя Виталий вышел от тебя таким сердитым, он еще никогда таким не был, вы опять поругались?
— Не - ет, он - н просто огорчился, что - о я заболела…   пытаясь быть убедительной, я погасила свет, чтобы Ник не увидел синяков на моих руках.
— Мам, а с папой вы помирились?
— Да-а…
Ник обнял меня за шею, сопя куда-то в грудь, скоро уснул. Когда он был вот так рядом, все остальное становилось песком.

______________

Однажды вечером, как всегда, по телевизору шел сериал. Я готовила ужин. Ник бегал где-то по двору, может быть, гулял с Виталием. Андрей был в рейсе. Неожиданно меня насторожила тишина. Обыкновенно, Ася комментировала сериалы, не столько сюжеты, сколько отмечая обстановку и наряды героев. Сегодня она молчала. Вдруг:
— Я бы тоже дралась за свою любовь! — не без злобы воскликнула она.
— А если он ее не любит, насильно мил не будешь,   мельком бросив взгляд на экран, мимоходом заметила я.
— Так не бывает, вчера любил, а сегодня разлюбил.
— В жизни бывает все.
— Нет, посмотрите, чем та лучше, она даже одеваться-то не умеет!
— Разве за это любят?
— А вы знаете, за что любят? — Ася резко повернулась ко мне. — Не думаю, что вашего мужа вы заманили стихами!
В который уже раз я ловила в ее голосе вызов. Фанатично влюбленное сердце этой девочки давно почувствовало опасность, не во мне, для соперницы я была слишком бедна и стара. Ник — вот кто не давал ей покоя. Если она не догадывалась, то интуитивно чувствовала его близкую связь с Виталием.
— Вы ведь его не любите, вам бы хотелось другого мужа...
Не меняя ровного ритма нарезания салата, мне очень захотелось осадить прыть дерзкой девчонки.
— Несомненно, я бы предпочла быть лесорубом, а не деревом. Но в жизни в роли лесоруба нередко выступает сама судьба…
В это время вошел Виталий, и я замолчала, при этом почувствовала на спине ожог от черных глаз, Ася, кажется, поняла, я хоть и старая, но женщина, и она напрасно вступает в неравный спор.
Виталий, что-то заподозрив, тут же увел Асю в комнату. Там она кричала, что больше здесь оставаться не может, что он должен немедленно ее отсюда увезти. Она требовала, чтобы он любил только ее одну. Он обещал ей все.
И я уже готова была выдохнуть, уверенная в том, что завтра они, наконец, уедут.

Глава восемнадцатая.
В последнее время Андрей стал необычайно раздражителен, при Нике он старался сдерживаться, крепился и при гостях, хотя и при них нередко срывался. Когда же мы оставались вдвоем, он не находил себе места: то швырял все, что попадалось под руку, то метался по комнате, как зверь раненый в клетке. Ему ничего не стоило разбудить меня среди ночи, пугая безумным блеском глаз, в желании не то ударить, не то убить. Но мыча нечто невразумительное, он убегал на улицу. Лишь перед уходом в рейс он спал мертвым сном. Днем он ревностно следил за Виталием, не упуская случая, чтобы не прижать того плечом. Я молила Бога, чтобы ему хватило терпения дождаться отъезда гостей.

В тот вечер я плохо себя чувствовала, легла пораньше, вероятно, быстро задремала. Проснулась от тяжелого дыхания над собой, не успела открыть глаза, как руки Андрея вцепились в меня.
— Тонька... Тонька! — задыхался он.
— Чего тебе? — С силой ударив его по рукам, я села, закурила. — Чего ты с ума сходишь? Чего ты бесишься?
— Тонька, пусть твой дружок выметается и кралю свою забирает! Нечего ему тут, в моем дому, ишь моего сына соблазняет. Я тута хозяин...
— Твой дом? Твой сын? — зло и иронично протянула я. — Нет у тебя ни дома, ни сына!
— Тонька! — Вышибив сигарету из моей руки, Андрей даже побелел. — Не злоби, я ведь и...
— Что тебе еще нужно, Тебе мало моей уничтоженной жизни?!
Я устало поднялась, надела халат.
— Куда?
— К сыну ухожу.
; Никуда не пойдешь!
Андрей рывком кинул меня на кровать. Пожаром вспыхнуло во мне презрение к этому человеку.
— За все твои благодеяния я вполне расплатилась, они ломаного гроша не стоят. Мы с Ником никогда тебе не принадлежали, ни одной секунды. Ты только язва на моем сердце!
— Тонька... — взревел Андрей, замахиваясь.
— Ударь, убей, может, легче станет! Только Ника ты все равно не получишь, он не твой сын, он сын того, кто сейчас спит не в твоем, а в моем доме...    От удара по лицу режущая боль пробежала по глазам.
— Врешь сука, врешь! — взвыл Андрей. Стерва! Не твой бы докторишка, паскуда, ты Кольку никогда бы не увидела! Не ты, я Кольку ростил, он мой, мой!
— Он мой и Виталия! — вызывающе выкрикнула я.
Андрей, словно щенка, отбросил меня к стене, ладонью, словно плетью, стегая по лцу.
— Избей! Убей! Но не ты, не ты, скотина, отец моего сына, его отец сейчас…
— Тонька, дура, я же убью тебя! Заткнись!
Андрей, кажется, впервые боялся сам себя, от сдерживания у него даже тряслись щеки и губы. Но внезапно он стих, опустился на постель, свесил голову, долго сидел неподвижно. Потом вытер локтем слезы, заговорил чужим, надтреснутым голосом:
— Тонька... — тяжело дышал он, дырявя глазами пол. — Я же как, мне что день, что ночь - все едино было. Я и не думал, что Бог меня пожалеет. В ту-то ночь, тогда все так гремело, сверкало, витрюга с ног сбивал, дождина, а я вроде как заново народился. — Ему трудно было говорить, он предельно напрягался, чтобы находить слова — Я и сам не знаю, как увидел-то, ну там, на мосту-то, ты же уже почти падала, вытащил, а ты, я подумал, труп, меня страх взял. Чумной я был, чего делать-то не понимал. Со страху все вышло-то, со страху! — с несвойственным ему отчаянием прошептал он. — А потом уж… Ну, а как про твою болезнь да про дите узнал, со мной такое сделалося... Бог пожалел, бабу хворую с дитем послал. Мать моя тоже хворала, тихая она у меня была, добрая. Тонька, я когда тебя разглядел, меня будто полоснуло что. Я таких баб, как ты, и не видал-то никогда. Да и бабы как-то от меня все стороной, стороной. А тут такая и моя, не верил все, поди, удержи такую. Тонька! — болезненно воскликнул он. — Я к Кольке с мясом прирос, я ведь, было, чуть на север с ним не подался. Да твой доктор, паскуда, так сычом за мной и ходил, и все пытал, чего да как. Я чего хотел-то, чтобы он тебя у себя совсем оставил, а малец, чтоб при мне. Отец я его и все тут! Режьте, а не отдам! Ты когда последний раз слетела в больницу, думал, все, мое дитя. Докторишка все не унимался. — Андрей нервно заерзал, с силой потирал ладонь о ладонь, будто хотел с них кожу содрать. — Пришел он как-то и говорит, что, мол, выписывают тебя, что ты здорова, только вот не помнишь ничего, по мне хоть бы и вовсе... Вдруг доктора, как скипидаром облили, весь так и зашелся, как закричит, что я лжец, что я бедой чужой воспользовался. Меня злоба взяла, да струхнул я его прижать. Он ушел, а я думаю, дудки тебе, ничего не скажу, Колька все равно мой, а мамаша-то завсегда к дитю. Потом уже доктор опять прибежал, так и пыхтел весь, судом, сволота, грозил. Вспомнила ты все. Я мужик простой, тонкостей не ведаю, а с тобой вроде как пообтерся чуток. Я ему, мол, вины моей нет, а было все так и так, мол, помог я, да вот дитя пою и кормлю. Доктор, вроде, в ситуацию вошел, в душу полез, разжалобить пытался. Нашел дурака. Подыграл я ему, говорю, мол, как сама решит, так и будет, препятствовать не стану. Только прикинул я, положение-то у тебя хуже некуда, если бы не Колька... — Андрей замолчал, сполз на пол, запустил руки в седую шевелюру, обессилено закачался, словно камень утративший основание. — Я боялся тебя, я всегда тебя боялся, но вроде ж под одной крышей, и вообще… ждал, когда ты сама ко мне... думал, робела. А я ждал, ну хотя бы из жалости, хотя бы потому, что я все для вас... Разве же знал, что так бывает, чтобы душу-то, как мясо в мясорубке, выворачивало. Ты когда не злишься, голос у тебя такой делается, будто в грудь проникает. У матери у моей такой голос был и, как ты, грустно все так смотрела. Глядеть я на тебя боялся. Что же думаешь, не понимал, кто ты, а кто я, а все же обидно было, что тебя от меня, как от навоза, воротит, вот я и...
Ты когда сбежала, я так и порешил, к доктору… Ныне только и понял, не случай бы… Не-е, Тонька, я бы тебя всюду нашел…Я в больницу тогда прилетел, секретаршу за грудки, она адрес докторишки и выдала…Поначалу я вас обоих решить хотел… Тонька! Я бы никогда…Я пугал… я хотел, чтобы молила, чтоб… Ты в больницу-то слегла, я простить себе не мог. Пока лежала, я квартиру продал, ну, чтобы все концы в воду... Ты вроде потом стихла. Мы, вон, сколько лет-то в покое прожили. Думал, притерпелась. Оно нет, притаилась. Этот твой дружок, скотина! Я его, может, потому не убил, что Колька к нему прилип... чтобы я плохого Кольке, лучше руки себе отрубить. Сломала ты меня, Тонька, сломала! — отчаянно всхлипнул он. Протерев рукавом глаза, встал, глядя в сторону, тихо прохрипел, — более тебя не обижу, хрустнуло у меня что-то, а Кольку твоему дружку не отдам, мой он, и все тут! Ежели проболтаешься, иль чего задумаешь, его и тебя удавлю, помни... — Андрей посмотрел на меня остывшим взглядом, сбивая ногами половик, сгорбившись, вышел прочь.
Я долго, очень долго, тупо смотрела в черный проем дверей, оглушенная первым и последним откровением Андрея.

Что бы и как я не решала, жизнь разрешала безысходной смиренностью. Мне ничего не оставалось, как ждать, постоянно оттягивающегося, отъезда гостей, удерживать от ревностных выходок Андрея, ненавидя Виталия всей кожей, он не выпускал случая, чтобы, если ни убить, ни припугнуть, то явно подтолкнуть к скорейшему, такому необходимому для всех нас, отъезду.
Казалось, сама природа устала ждать, разразившись в ту последнюю ночь грозой. «Все, все!» Говорила я себе, вздрагивая от оглушительных раскатов грома, в тайне радуясь, что сама судьба отвела удар от сына. И вдруг робкий, молящий стук в дверь…

______________

Поверила, впервые поверила в невозможное для себя счастье! Поверила в свое воскрешение, я Ему нужна, только я! Мое сердце, устав жить взаперти, внезапно ослепло, забыв вся и все, превратилось в само ожидание.
Что будет, как будет, ничего не имело значения, только одно – новое, мое завтра.
Время исчезло, хотя и шли дни, недели, месяцы. На каждый шорох: за окном ли, в сенях ли, я выбегала во двор, в надежде увидеть Его.

Глава девятнадцатая.
В конце осени я неожиданно почувствовала, как спадает напряжение последних месяцев. Мной овладела неприятная слабость. С большим трудом давалась дорога в школу и обратно, сердце острым камнем упиралось в грудную клетку, замедляя шаг, не позволяя дышать. «Устала». Говорила себе, в надежде, что с новым утром отпустит, но не отпускало. Однажды, мы с Ником, медленнее черепахи, возвращались домой из школы.
— Сынок, мне нужно передохнуть, давай посидим.
— Мам, мы уже сто раз сидели, так мы и до вечера не дойдем.
— Ничего, день сегодня чудный, успеем еще домой.
День действительно был чудным. Первые морозы сковали землю. Деревья уже не были грустны в своей неизбежной обнаженности, гордые и сильные они тянули ветви к холодному солнцу, в ожидании зимнего сна.
— Ма, сегодня Петька лопухнулся. Ему географичка пару вкатила, теперь он в пролете, компьютера ему не видать, а жаль, его предок смачную игру приволок...
— Коля, что за выражения, ты же не сапожник.
— Ма, а разве только сапожники выражаются? И почему сапожник? Ма, ну пойдем домой, скоро папа придет, пойдем! — Ник нетерпеливо стаскивал меня с бревна. — Пойдем...
Но подняться не смогла, в грудь, будто сотни колов вонзились одновременно.

______________

Бесконечное обследование и молчание врачей тревожили меня. Я хорошо знала главврача, так как он вел меня не один год. Это был сдержанный, немногословный, неулыбчивый человек, мягкое обхождение ему было несвойственно, он же относился ко мне, как к больному ребенку, причем еще несмышленому.
В конце концов, он вызвал меня к себе в кабинет.
— Как у нас дела? — спросил он, подсаживаясь рядом.
— Не знаю, со мной здесь обращаются, будто не сегодня - завтра развалюсь. А как дела, хотелось бы узнать от вас, Игорь Владимирович.
; Де – е – ла? – протянул он задумчиво, возвращаясь за свой рабочий стол, взял какие-то бумаги, просмотрел, отложил в сторону. ; Я понимаю, вы у нас уже больше месяца… К сожалению, у нас в стране до сих пор не все быстро делается, несмотря на компьютеры. Впрочем, я буду прям, я отсылал ваши анализы в кардиологический центр, ответ пришел сегодня… я еще надеялся... увы, мой диагноз подтвердился...
— А что подтверждать, вы мое сердце лучше меня знаете…
— Антонина Ивановна, вы человек мужественный… в общем у вас оказалось очень редкое заболевание сердца и вам необходима операция… Вы знаете, сейчас все стоит денег, но ваше заболевание столь редко, что об этом вам не придется беспокоиться. Обычно на такого рода операции спрашивается разрешение близких. Мы с вами не один год знакомы, если хотите, конечно, я поговорю с вашим мужем...
— Его это меньше всего касается. Но я не очень поняла, а без... нельзя?
— Вот только бояться не будем, ладно! Действительно это более чем серьезно...
— Более чем как? — замерла я, — сколько мне осталось?
— Операция даст возможность вам жить еще много лет…
— Игорь Владимирович, в вашем голосе нет уверенности, я знаю вас, вы меня, и вы знаете, мне нужна вся правда или никакой вообще!
— Я сам не знаю всей правды, я знаю то, что операция продлит вам жизнь, и делать ее нужно сейчас, уже вчера,  позже будет поздно, вы должны это понять, так как у вас от силы года три…
— А-а...
— Лет семь…
— То есть, я обречена, так или иначе?
— По крайней мере, еще сейчас есть надежда, и потом, природа человека непредсказуема, если вести правильный образ жизни, кто знает...
— Правильный, это какой?
— Не перегружать организм ни физически, ни морально...
— Хм-м, не находите, для полуживого трупа и три года много.
— Зачем же так, просто осторожность во всем...
— А-а эти семь лет гарантированы?
— От вас бесполезно что-либо скрывать, да, это риск, но оправданный риск… — с трудом выдыхал главврач. — Вы сравнительно молоды, у вас сын, и его еще поднимать и поднимать...
— Не напрягаясь?
— Надежда, Антонина Ивановна, и вера ...
— Игорь Владимирович, что вы, в самом деле, как на проповеди! – невольно рассердилась я.
; Я бы тоже нервничал на вашем месте, но вы сильная и умная женщина…
; Оставьте, мои надежды никогда не сбывались. Да и у сердца свои законы, не думаю, что их способен изменить хирургический нож. Вы, вижу, сами не уверены, останется ли мне хотя бы год после операции. Я никогда не жила с твердым сознанием будущего, а теперь оно у меня есть. Не ваши призрачные семь лет, а мои три года, пусть меньше, но мои! Боюсь, вам этого не понять.
— Антонина Ивановна, я не требую немедленного решения, хотя оттягивание…Мы еще с вами поговорим, когда вы успокоитесь, и более трезво будете смотреть на свое положение.

______________

Новость об обреченности, действительно отрезвила меня, спустила с облаков на землю. Теперь весть ли от Виталия или он сам то, что могло убить мое сердце без хирургического вмешательства. Как нелепа была наркотическая эйфория будущего, ведь знала, жизнь изначально, лишив прошлого, вырезала будущее напрочь. Однако если будущего не было у меня, оно было у сына, и годы, мне оставшиеся, должны его определить. Как? О чем бы я сейчас не думала, пугало все.
Ясность была только в одном, как можно скорее выйти из больницы, главврач же не спешил, в надежде получить добро на операцию.


Однажды, возвращаясь из процедурной, я услышала через весь больничный коридор, радостное, тревожное:
— Антонина-а Ивановна-а!
Обернувшись, остолбенела. Со всех ног ко мне летел доктор, мой доктор! Несколько минут мы молчали, жадно изучая друг друга.
— Боже, Егор Дмитриевич, да откуда же вы?! Вы, как мираж, внезапно появляетесь, внезапно исчезаете!
— Я здесь консультирую. Мне сейчас некогда, я вечером к вам зайду, обязательно зайду! Вы меня простите, мне нужно бежать...
— Да-да, конечно, — потерянно отвечала я, все еще не веря, что вижу этого человека.
В палате шла обычная суета, кто-то приходил, кто-то уходил, кто-то просто ел, кто-то выяснял отношения. Я же лежала, смотрела в зеленую стену, и думала о том, что доктор всегда появлялся именно в тот момент, когда жизнь отказывала мне в жизни.
Вечер не торопился, вскоре темнота за окном и вовсе сгустилась, а доктора не было. Мне стало казаться, что если он, и в самом деле, всего лишь мираж? Грустно улыбаясь, я закрыла глаза, и незаметно для себя задремала.
Проснулась от чьего-то шепота, и чуть было не вскрикнула, увидев в темноте блеск чьих-то глаз.
— Тш-шь! Больных разбудите, это я, не бойтесь. Я жду в коридоре, — прошептал доктор, исчезая из палаты.
Выходя из палаты, машинально поправляя халат и волосы, я не успела переступить порога, как доктор подхватил меня под руку, и, чуть ли не бегом, куда-то повел.
— Простите, я не смог раньше. Все часы расписаны по секундам, хронически никуда не успеваю…
— Мы куда?,
— Здесь у меня комнатка, мне выделили, это очень удобно, не надо тратить время на дорогу.
— Какую дорогу? – ничего не понимала я.
; Мы пришли, заходите.
Доктор открыл серую еле приметную дверь. Тусклая лампочка освещала комнатушку, в которой с трудом теснились кровать со столом.
— Садитесь, здесь, правда, кроме койки, сидеть не на чем, сейчас будем пить чай. Помните, как когда-то? — доктор радостно засуетился. — Вы извините, что поднял вас среди ночи, у нас с вами, вероятно, судьба такая, ночная. Я совершенно замотался. Для клиники нужны деньги, много денег. Вы знаете, я разработал еще одну методику, она достаточно эффективна... впрочем, вам это не интересно.
— Напротив, вы заражаете своей горячностью, темпераментом. Мне это всегда в вас нравилось. К тому же вы неисправимый фанатик своего дела. Неужели до сих пор только работа?
— Вы пейте чай, вот печенье, подождите, у меня еще есть бутерброды.   Доктор достал из сумки бутерброды. — Моей дочери скоро четыре, жена психотерапевт, так что, мы работаем не только в одной области, но и в одной клинике. Вот только я часто в разъездах, редко видимся, очень скучаю по дочери...
— Вас можно назвать счастливым человеком?
— Пожалуй, — задумчиво ответил он. — Я уже три дня в ваших краях, и все время думал о вас. Быть здесь и не увидеть вас! Я хотел зайти к вам перед самым отъездом. Вчера случайно узнал, что вы здесь, в больнице, а сегодня встретил вас, чему безумно рад...
— Я тоже. Я ведь не надеялась когда-нибудь еще раз увидеть вас. Если бы вы знали, какой это для меня подарок. Спасибо вам за внимание, за журналы...
Доктор, наконец, сел рядом, я непроизвольно отодвинулась к окну, там шел снег.
— Я люблю снег, а вы? В нем есть что-то умиротворяющее, вечное.
И я вдруг почувствовала, как ветер, вьюжа белые хлопья, зазывал меня в вечный покой. Три года – их не для тела, для души моей было много.
— Не дадите закурить?
— Вам нельзя...
— Мне и жить нельзя, — улыбнулась я.
Доктор неохотно протянул сигареты. Мой взгляд невольно остановился на его, по-прежнему, красивом лице. Время лишь слегка коснулось его, чуть подернуло сединой виски и наметила будущие морщины на лбу, разве что серые глаза стали бездоннее. Любуясь и дивясь тому, что вижу это лицо наяву, само подумалось: ни с кем и никогда мне не было так легко и свободно, как с этим человеком, и возможно, была бы с ним счастлива, отзовись я на его предложение, но тут же отбросила непрошеную мысль.
— Егор Дмитриевич, не правда ли, чудовищно, когда человек присваивает другого человека, как какую-то вещь. Но более чудовищно, когда другой позволяет себя присваивать! Чем я могу оправдаться?. «Ради» - этим словом я выстроила целую стену, а теперь она обрушилась на меня всей своей тяжестью. Что с того, Егор Дмитриевич, что я сначала оберегала отца своего сына, потом сына, а платить-то по моим векселям все равно им… Ах, если бы мне знать, если бы знать! В последнее время я много думаю об Андрее. Ведь он хотел простого: семьи, любви, дома, и ничего этого у него не было. Я думаю, перед его глазами всю жизнь стоит та страшная картина, когда на твоих глазах убивают мать. Это очень страшно, после такого мало кому удается найти себя...
— Нет, Антонина Ивановна! – жестко перебил доктор, видимо, не в силах больше слушать меня. ; Вы не ломали Андрею жизнь, вы пробудили его к жизни! Разбудили его сердце, душу. Но Андрей ущемлен природой и жизнью. Для таких людей пробуждение   как наркотик, им постоянно требуется увеличение дозы. Им меньше всего важна любовь, им важно владеть, физически владеть. Ущемленные чем-либо люди опасны в своих привязанностях. Они действуют как пауки, тот, кто попал в их паутину, если не выбрался сразу, никогда не выберется. Если бы вы позволили собой владеть, как вещью, пожалуй, счастливее и женщины не было бы. Вы же…но, мне кажется, вас беспокоит не Андрей, у вас что-то произошло? Вы чего-то боитесь? За Колю? Вы боитесь операции?
— Операции?
— Игорь, Игорь Владимирович, главврач, он мой друг, он открывает психотерапевтическое отделение, поэтому я здесь. Он и рассказал о больной с редким заболеванием сердца…
 — Егор Дмитриевич, скажите, что вы пригласили меня сюда не для этого, я не хочу говорить об этом! — взмолилась я.
 — Нет, конечно же, нет! Я бы предпочел иную встречу, не здесь…Я всего не знаю, но знаю, что это очень серьезно, и я…
— Молчите, молчите! Я всегда боялась вашей одержимости…
; Ан…
— Пожалуйста! Иначе я сейчас уйду...
И без того потерявшись, я поднялась, не замечая, что зажата между столом и доктором. Боль безысходности, страх операции, отчаяние от несбывшегося, и горькое, уничтожающее чувство напрасно прожитой жизни подступили к горлу тошнотой.
— Господи, доктор, вы-то, вы-то должны меня понять! — срывающимся голосом выкрикнула я. — Ах, Егор Дмитриевич, я ничего не смогла, ничего! Я запуталась, я ничего не знаю! Не знаю, как быть, что делать! Не понимаю, что правильно, что неправильно. Главное, все кончилось, все, даже мое существование! Я устала, я не могу больше так жить! Не могу…
— Родная моя...
Почувствовав сильные, но нежные руки, я не выдержала, спрятав на груди доктора лицо, разрыдалась в голос. Он, не дыша, гладил и целовал мою голову до тех пор, пока я не успокоилась. Если бы сама не отстранилась, он не отпустил бы. Увидев в его глазах слезы, сердце упало.
— Егор... Дмитриевич, милый...
— Что я могу для вас сделать? — с пересохшим горлом спросил он.
— Вы подарили мне себя, что может быть больше…   шепча, непроизвольно потянулась к его губам…
— Анто... – доктор обнял меня за плечи, жадно захватил губы… ; Родная… Живите… только живите!
Кажется я поняла, что меня влекло к этому человеку   искус забвения.
Доктор и не подозревал, как непросто мне было отвести магию его поцелуя.
 ; Простите…я пойду...
— Я думал, что у нас будет еще день, но завтра я уезжаю...
— Как завтра?
— Вы проводите меня?
— Конечно!
— Я зайду за вами...

______________

Появление доктора взорвало всю мою смятенность. В эту ночь я ни на секунду не сомкнула глаз. Я думала о докторе, и пугалась того, что он был не меньшей частью моей жизни, чем Виталий.
Виталий? Как тревожно он молчал. Нет, и мысли не допускала: забыл, сдался, я слишком хорошо знала его мятежную душу, если не за мной, то за собой рано или... Но уже было поздно, безнадежно поздно. Все отпало, ни меня, ни моего больше не было. Ник, от мысли, что он останется с Андреем, я готова была умереть сейчас же, в то же время представить его с отцом тоже не могла. Как все будет? Мне ли дано решить судьбу сына, или моему року?
Утром, когда пришел доктор, я была совершенно разбитой.
— Не торопитесь, сегодня морозно, одевайтесь теплее.

Я вышла на крыльцо, доктор разговаривал с шофером легковой машины, тот на что-то сердился, а доктор даже злился.
— Будете ждать столько, сколько нужно мне!
— Это за вами? — спросила я.
— Да, но у нас с вами целый час. Прогуляемся по парку, вы ведь зиму любите не меньше, чем весну, помните…
Доктор не замолчал, стих, говорить действительно было тяжело. Я сама взяла его под руку.
; Странно Егор Дмитриевич, даже у травинки есть смысл, а вот у человеческой жизни не всегда, моя жизнь она совершенно бессмысленна…
; Так нельзя и так не надо! Вы всегда себя недооценивали… вы…всем, кто был рядом с вами, дарили именно жизнь…
; Вы так думаете? – резко остановившись, я посмотрела прямо в его глаза.
; Я знаю…
— Егор Дмитриевич, скажите, вы, именно вы, верите в успех операции? — с отчаянием и надеждой спросила я.
Он знал, что его слово может стать решающим. О, если бы он сказал " да ". Но он, медленно закуривая, тщательно втаптывал свой снежный след.
— Я психолог, а не... — уклончиво начал он.
— Вы не уверены? — замерла я.
— Я многого о вас не знал... Я бы хотел, очень хотел...
— Вы говорили с главным врачом? Вы сами напуганы? — догадалась я.
— Да, говорил...
— Вам растерянность не идет. Вы что-то узнали, мне ведь всей правды не говорят?
— Я... с уважением приму любое ваше решение...
— И я знаю, какое... — Гудок машины заставил меня вздрогнуть. — Уже?
— Время, оно так быстро летит... — потерянно произнес доктор.
— Егор Дмитриевич, — торопливо заговорила я. — Вы меня опоили своей добротой... — Я знала, что вижу его в последний раз. В последний раз смотрела в его преданные глаза. В этот миг мне хотелось отдать ему все то, что не смогла отдать прежде. Я не прятала слез, волнения, боли. — Я хочу, чтобы вы знали, дороже вас, ближе вас у меня никого не было, я помню все, и те блаженные дни…
— Я всегда поражался, — с волнением перебил он.— Как у вас находятся слова, когда даже молчать невозможно...
— Не находятся, но если я не скажу сейчас, то уже никогда не скажу. — Прозвучал второй гудок. — Пойдемте, я провожу вас до машины.
Неожиданно подумалось, что в этой жизни я умела только одно: расставаться.
Мы остановились. Доктор посмотрел на меня так, будто хотел не то запомнить, не то сказать что-то важное, но ничего не сказал, резко развернулся, и спешно скрылся в машине.
Машина отъехала несколько метров и вдруг остановилась. Доктор выскочил из нее, бросился ко мне, обнял, насколько хватило рук. Горек, отчаян, долог был его проникновенный поцелуй. Не отпустил, оторвал себя ли от меня или... Несколько минут смотрел на меня неотступно, и уже утратив последние силы, бегом кинулся обратно.
 
Глава двадцатая.
Ник так обрадовался моему возвращению, что не отходил от меня ни на шаг. Напрасно Петя звал его с собой. Ник напускал на себя деловой вид, говорил, что у него еще дела по дому.
— Что же ты, шел бы с Петей.
— С ним успеется, не он же, а ты лежала в больнице, я ведь по тебе соскучился. Тебе совсем-совсем неинтересно знать, как твой сын жил без тебя?
— Очень интересно! Думаю, ты обрадовался, что меня нет, и плохо учился.
— Так, чтобы пару не схлопотать, у меня же хозяйство.
О школе Ник говорить не любил. Он все больше говорил о том, как ждал с работы Андрея, как подгорала у него картошка или плохо растапливалась печь.
Папа в телевизор уставится, его и нет, поговорить не с кем. Папа говорил, что к тебе нельзя, я бы и один поехал, да папа рассердился бы, а я очень хотел к тебе.
— Папа тебе совсем не помогал?
— Мам, ты же его знаешь, кухня дело женское, да и не умеет он ничего. И когда помогать-то, он приезжает, а у меня уже все готово. Я же не могу ему, как ты, приказывать. Такой уж он у нас, сам по себе.
Обнимая Ника, дивясь ему и пугаясь за него, мне невольно вкрадывалась мысль о том, что я не должна была отказываться от операции. Но тотчас пробивал холод, что если бы все разом оборвалось? Кажется, этого испугался и доктор. Возможно, потому и уговоры главврача были не столь настойчивы.
.— Мам, правда говорят, что ты не поправишься?
— Кто говорит?
— Светка, ее мамаша в больнице работает.
— Не слушай никого, все будет хорошо.
Это не он ко мне жался, а я к нему, грустя и радуясь, отогреваясь его душой, как промерзшая земля лучами весеннего солнца.

______________

Андрей — по-прежнему вздрагивала при виде этого человека. В его поведении появилось что-то странное. Он постоянно прятал глаза, порой, наступательно шел на меня, но тотчас садился в свой излюбленный угол у окна, словно прячась. Я часто слышала его замирающие шаги за дверью, однако войти не решался.
Как-то вечером, мы с Ником лежа читали, дверь приоткрылась, Андрей застыл на пороге. Он кивнул Нику. Как странно Ник до сих пор понимал каждый его жест. Он спешно сполз с кровати, проскользнув под рукой Андрея.
— Я чего? — пробасил он, переминаясь с ноги на ногу. — В больницу не хотел... тут... — протягивая телеграмму, не поднимая глаз.
Содержание телеграммы мне не нужно было читать, ибо была  обречена опаздывать на все поезда. Андрей не уходил, мялся у порога.
Откладывая телеграмму на столик, вдруг увидела дату, она пришла еще до того, как я попала в больницу. С ненавистью и презрением посмотрела на Андрея.
— Зачем теперь? Ты уничтожил мою жизнь, разбил сердце. Думаешь, убив мою душу, ты ее заполучишь?
Он оскалил рот, не то в мстительной улыбке, не то с обидой, не вышел, протащился через порог, втянув голову в плечи.

Глава двадцать первая.
Жизнь остановилась, и уже ничто не обещало всколыхнуть мои будни. За окном еще царила зима. Лишь редкая капель напоминала о приближении весны.
В последнее время в школе почти не топили и Ник простыл. Неделю пролежал с температурой. Как только он почувствовал себя лучше, он слезно начал вымаливать отпустить на улицу, хоть на пять минут, скрепя сердце, отпускала.
Однажды утро выдалось очень длинным. Андрей слонялся по дому то ли собираясь уходить, то ли никуда не собираясь, чем лишь злил меня. Тут еще Ник постоянно ныл, просясь на улицу. Он всю ночь кашлял, и я не хотела его отпускать.
.— Ма, ну пожалуйста, я же тепло оденусь, я чуть-чуть, ма - а?
— Надоел ты мне, иди, только шарфом рот повяжи!
— Повяжу, я все повяжу!
— Зря ты ему послабку даешь, разболтала парня... – пробурчал Андрей.
— Не твое дело! Ты позавтракал? Нечего тут глаза мозолить, иди на работу, или тебе никуда не надо?
— У меня не горит, — отмахнулся он.
— У меня горит, у меня!
— Может пора остыть? – нечто издевательское было в его искривленном рте.
— Придет срок, остыну.
Мне вдруг подумалось, не оттого ли он так открыт в своей ненависти, ибо уверен, что скоро Ник действительно будет его? И меня передернуло до спазма во всех мышцах.
В это время в сенях послышался шум. Встревожась, я поспешила к дверям, да так и примерзла, ударяясь о живую синеву глаз Виталия.
Это должен был быть час правды моей жизни, но это оказался час расплаты всей моей жизни.
Виталий, да, он приехал за мной, и все же за самим собой. С первой минуты, подавив мою волю, не дал произнести ни слова. Он был как ураган. Унять, унять боль мятущегося сердца, заблудившегося в грезах собственных чувств. Я теряла разум под натиском его ласк, поцелуев. Не позволяя прийти в себя, он требовал моей жизни, как воздуха, но я сама была рыбой, умирающей на берегу. Нет, я не могла, не имела права обрекать его на свою смерть. Что говорила и говорила ли, не помню. Помню, удар одной двери, и сердца нет, другой – и вновь нет. Не сразу поняла – все! Он так и не узнал… и уже никогда не узнает! Мне бы не бежать за ним… И Ник не увидел бы моего отчаянного страдания.

______________

— Ма, не надо, не надо!
У Ника не было тех сил, чтобы укротить боль всей моей жизни.
; Ма, я его больше не люблю, я его ненавижу! – плакал он, пугаясь моих метаний и рыданий навзрыд.
— Сынок…   судорожно его обняв, лихорадочно шептала: — Нет, не говори так, не смей так, ты не должен так, ведь это... это твой... — но горловой спазм оборвал голос.
— Мам! Вот выпей! — Ник заставил выпить какое-то противное лекарство. — Мам, тебе поспать надо... Вот, возьми мою подушку, твоя вся мокрая…
; Сынок! Родной! – Я прижала его к себе, осыпая поцелуями… ; Поймешь ли, примешь ли, простишь ли… когда-нибудь…
; Ма – а!
Недетское недоумение в его глазах заставило очнуться.
; Сынок, все хорошо, я сейчас буду спать.
Ник сам накрыл меня одеялом, тщательно подоткнул каждый уголок.
; Спи мамуль, спи.
Меня разбудил морозный воздух и вспыхнувший свет. Спиной почувствовала безумный взгляд Андрея.
— Проболталась?! — задыхался он.
— Уходи,   отрешенно бросила я, не оборачиваясь.

Глава двадцать вторая.
Незаметно прошел еще один год. Более тихого и спокойного года, я не помнила. Жизнь будто дала передышку, приостановила сумасшедший бег: дней, чувств, мыслей. Даже болезнь почти меня не тревожила. Неожиданно для себя, спустя четырнадцать лет, я начала ценить молчаливость Андрея. За последний год он сильно сдал. У него упало зрение, началась нехорошая одышка. О больнице он и слышать не хотел. Иногда чудилось, будто его неподвижный взгляд теплел. Когда меня прижимала болезнь, он робко просовывал голову в дверь и тихо басил: "Кольку не позвать?"
Последняя встреча с Виталием заставила меня иначе смотреть на Андрея. Увы, не желая, с горечью смирялась с тем, что этот человек и есть будущее моего сына и, возможно, его огромные, грубые руки были надежнее рук настоящего отца.

______________

Не любила жизнь ни моих решений, ни моих смирений.
Тот день был обычным, хотя если я забывала о болях, то это был счастливый день. Мужчины, как всегда, суетливо собирались. Оба чего-то не находили, и никак не могли сесть за тол. Отрываясь от плиты, я подавала им, то одно, то другое.
— Андрей, это завтрак Ника, твой уже давно в твоей сумке. Садились бы уже. От вас вечно столько шума, будто я целый полк собираю.
— Мам, я сегодня после школы, к папе, мы вместе вернемся.
— А уроки опять ночью будешь делать?
— А ты на что?
Андрей подал знак, и Ник, допивая на ходу чай, захватив портфель, набросив на плечо куртку, выскочил за дверь. Андрей сделал шаг за ним, почему окликнула? Почему стало страшно?
; Подожди…
— Чего? — пробурчал он.
— Купи... купи хлеба… и будь осторожен, — само вырвалось.
— Чего это ты? — стушевался он, засопев носом.

За хлопотами время летело незаметно. Вдруг вошел Ник.
; Ты же собирался с папой вернуться! - обрадовалась я. ; Сейчас супу тебе налью…
Какая странная тишина воцарилась в доме, я обернулась. Ник стоял у дверей белее облака, безотчетно мял в руках шапку.
— Что? Что случилось!? С тобой все в порядке? – Я нервно осматривала его с головы до ног.
— Папа... — еле слышно выдавил он.
— Что папа?
— Погиб... погиб... — зарыдал он.
; Сы – но – ок…
Я крепко прижала его к себе.

______________

Гибель Андрея — Боже, этот человек казался мне вечным. И представить не могла, что не моя, его смерть разорвет наш дикий союз. Нет, я не чувствовала освобождения, слишком поздно оно пришло. К тому же смерть Андрея поставила под угрозу будущее Ника.
Вскоре после похорон болезнь неотвратимо мной завладела. Меня с трудом хватало на приготовление обеда, не говоря о других домашних делах. Я не переставала удивляться внутренней собранности Ника. Иногда могло показаться, что ему нравилось чувствовать себя взрослым, хозяином. Совсем неожиданно к нам стала приходить соседка: ветхая, но крепкая старушка. Ей было жаль нас, особенно Ника, однако ему не нравилось, что она нам помогает. Я же ей очень радовалась и с удовольствием слушала ее старческие сетования на жизнь.
Болезнь отнимала силы и все меньше оставляла времени на определение судьбы Ника. Виталий – и дня не проходило, чтобы я не думала о нем. Однажды чуть было не окликнула его, да опомнилась. То, что Нику предстояло узнать, могло ожесточить его нежное сердце, к тому же смерть Андрея явилась для него большим ударом. Душа Ника не была раскрыта так, как мне хотелось, я не была уверенна, что он примет неизбежное. Мне нельзя было торопиться, мне нельзя было медлить.
Но не только Ник остановил, я испугалась встречи с Виталием. Само его присутствие не позволило бы мне все сказать, даже если… он бы не дал сказать всего, а если… нет-нет, я слишком хорошо его знала, мне на двоих сил бы не хватило.
Однажды, устав от диких болей, от неразрешимых вопросов, я вошла к себе, взгляд остановился на столе, я даже не помнила, как он вернулся на свое место. Я села за него машинально, так же машинально рука выдвинула ящик. Я ли про него забыла, или он спрятался от меня. В нем лежали авторучки, карандаши, заметки к неосуществившимся опусам, и даже бумага. Горько улыбаясь, я взяла один лист, авторучку, первые слова легли сами: "Пятнадцать лет не касалась чистого листа. Блаженно и страшно..."
Как странно, у памяти свои сроки. Именно столько лет я не чувствовала себя собой, я забыла, что когда-то жила. С тех пор я каждый день садилась за рабочий стол, уводимая не то какой-то неосознанной мыслью, не то последним глотком свободы. Никогда не думала, что я свою жизнь положу в основу моей последней повести.

______________

Как бы не называлось то, что я писала: откровением, записками, я уже знала – это предрешало единую судьбу сына и отца, посему спешила, ибо не только болезнь, но и воспоминания уносили силы. Часто просыпалась от недовольного бурчания Ника, не замечая, что засыпала прямо над столом.
— Все пишешь, пишешь, тебе отдыхать надо! Давай, ложись. — Ник чуть не плакал, помогая мне переместиться на кровать. — Ты же знаешь, тебе нельзя утомляться.
— Не ворчи маленький дед, — улыбалась я.
— Пишешь-то чего?
— Покаяние души, — задумчиво протянула я. — Коленька! — я притянула его к себе. — Сынок! Поймешь ли ты меня когда-нибудь? — с затаенным страхом и тоской проговорила я.
— Мам!
Я уже видела этот настороженно испуганный взгляд, и совсем недеский.
— Ты, наверное, к Пете собирался?
— Я все сделал, если я тебе не нужен...
— Нужен! Ты мне всегда нужен!
— Мамочка! — Ник обхватил меня своими тонкими, но уже сильными руками. — Ты мне тоже очень - очень нужна. и ты не умрешь, правда, никогда, никогда!
— Правда... Иди, тебя Петя ждет.
— Забыл, забыл! — вдруг воскликнул Ник и куда-то убежал, и скоро вернулся. — Вот, я это нашел в сарае, в папиной комнате, это какие-то его бумаги.
Он подал мне небольшой пакет, тщательно завернутый в газетный лист и наглухо заклеенный.
— Ну, я побежал?
— Да-да, — рассеянно ответила я, не отрывая глаз от пакета.
Тяжесть дыхания заставила меня сесть. Тело совершенно не подчинялось. Руки не слушались, дрожали. Я никак не могла раскрыть пакета, он выскальзывал из рук. Тогда я схватила ножницы, нервно начала разрезать газетную обертку. Пакет неожиданно выпал, на пол посыпались письма, телеграммы, словно камни, рухнули у ног. Сердце обмерло. Очень долго не решалась нагнуться, собрать, опасаясь, что оборвутся руки...
Как, каким образом Андрею удавалось опережать мое ожидание, когда каждая жилка вздрагивала от малейшего шороха. Когда, казалось, я слышала, как пожухлый лист падал в почтовый ящик.
Почему он отдал одну из этих телеграмм, если остальное прятал? Впрочем, Андрей не был загадочной личностью, он был огромным валуном, случайно сдвинувшегося с места, а под валуном должна погибнуть всякая жизнь.

______________

Сквозь густую завесу слез, сквозь уходящую пелену памяти, я читала письма и телеграммы, слыша тот единственный голос, на отчаянный зов которого уже невозможно было отозваться. Но если бы одно письмо, хотя бы одно, я успела вырвать из рук судьбы даже за час до того, как узнала, что обречена, я бы через все расстояния прокричала: "ДА!"