Я сегодня собрался поехать на рыбалку под Красную. Красная – это даже не гора, а так – возвышенность на правом берегу Кубани. «Красная» называется потому что состоит преимущественно из красной глины.
В этом месте всегда хорошо ловилась рыба. Сколько помню, под Красной было нашим излюбленным местом. Здесь Кубань, пробежав через тысячи перекатов, подходила к Красной и была не широкая, но зато очень глубокая. Очевидно, глина быстрей вымывалась, чем галька или булыжник, поэтому здесь были тихие заводи и омуты, наполненные разной рыбой: сомы, сазаны, голавли, жерехи, пискари и всевозможные другие.
Ещё в детстве мы часто сюда ходили с пацанами. Мы рыбу ловили не только на удочки, но еще и глушили. В то время, а это было послевоенное время, оружия и взрывчатки у нас было очень много. Особенно около кирпичного завода – во время войны там немцы склады держали, причем не маленькие, снабжая все свои кавказские подразделения. А когда Жуков их окружил в Сталинграде, они спешно отступали с этих мест, и хотели подорвать склады, поскольку вывести с собой вооружение они не успевали.
Когда началась эпопея со сдачей металлолома, особенно цветного, так мы, мальчишки, разряжали патроны, высыпали порох, а медные гильзы мы сдавали. Из пуль выплавляли свинец, делали наконечники для стрел, а из свинца делали груза для донок. Конечно, гильзы сдавали не за деньги, а за крючки. Ездили у нас по поселку тряпичники на верблюдах, запряженные в бричку, и собирали тряпки и цветной металл.
Из цветного металла особенно ценилась медь и свинец. Не знаю, какую точную натуральную стоимость они тогда имели, но для нас это была большая ценность, потому что мы получали настоящие рыболовные крючки. До этого мы пытались делать крючки из проволоки, из иголок, но получалось не всегда. А здесь мы почитали за счастье иметь нормальный заводской закаленный крючок с бородкой.
Так вот рыбу мы глушили следующим способом: брали снаряды, как мы их еще тогда называли кабанчики, уходили на Кубань в лес, сюда – под Красную. Там течение более-менее тихое. Делали плотик, на плотик клали железо или черепицу, на ней разводили костер. Когда нагорало много углей, клали снаряд и отталкивали плотик от берега. Он плыл какое-то время, пока снаряд не нагревался. Естественно, мы прятались на берегу за деревьями. И в какой-то момент происходил взрыв, иногда очень сильный взрыв, сила которого зависела от снаряда, который мы закладывали. Рыба всплывала брюхом вверх. Мы плыли, выбирали рыбу покрупнее, не обращая тогда внимания, что мы губили очень много молоди. Но тогда мы не задумывались, потом уже, когда повзрослели, мы продолжали рыбачить под Красной. Но уже ловили на удочки, уже со знанием дела. Можно было наловить гораздо больше рыбы, если глушить.
Надо сказать, что в то время гораздо больше было рыбы – то ли химии не было, то ли природа была более благосклонна.
Сейчас я вновь направился туда, под Красную. Мне нужно было проехать по лесу. Дорога, конечно, была в безобразном состоянии, поскольку недавно было наводнение. Наводнение – это страшная вещь. Много в хуторах и поселках домов смыло...
Когда стал подъезжать, увидел, что там стоит машина. Смотрю, мужчина вышел на дорогу и показывает жестом, чтобы я остановился.
Остановившись, я узнал этого человека. Он жил со мной в детстве по соседству. Его звали Анатолий. В одно время мы даже дружили компанией в раннем детстве. Во время войны, когда немцы пришли в наш поселок, его отец по ранению был в отпуске. Получилось так, что немцы десант выбросили с другой стороны. И отцу Анатолия пришлось вместе с моим отцом уходить в горы – в партизаны. И отец Анатолия был как бы заместителем моего отца – командира партизанского отряда. Когда немцев окружили в Сталинграде, они также принимали активное участие в боевых операциях, способствовавших уничтожению немцев в Сталинграде. И поселок наш они освобождала вместе. Мой отец остался здесь, а отец Анатолия, поскольку он кадровый офицер, ушел в действующую армию. Но недалеко. Через три месяца получили похоронку... Его звать Анатолий, а брат у него младший был Володя, также у него была и сестр. А мать звали Ксенией. Очевидно от слова Ксения, Анатолию дали прозвище Псеня. Так его и звали – Псеня. Младшего брата звали Лимоном. А почему лимоном? Мой отец разводил лимоны. У нас дома были две кадки, в которых росли лимоны. Я их очень не любил, потому что приходилось часто их листики вытирать мокрой тряпкой. Летом, когда становилось тепло, их выносили на улицу, и они до осени стояли на улице. Они цвели бурно и, когда плоды вырастали величиной с фалангу пальца, много отсыпались. Они имели приятный лимонный запах, и мы, пацаны, растирали их и нюхали. Был такой случай, когда младший брат Анатолия Володя нюхал лимоны и один из лимончиков засунул себе в нос, да так он туда зашел, что вытащить его оттуда никак не удавалось. Было и реву и крику, так что пришлось нам его вести в больницу, и там уже хирург каким-то образом вытащил. С тех пор ему и прилепили кличку Лимон. И вот этих братьев звали Псеня и Лимон. Так вот Псеня мне и говорит, что дальше дороги нет.
- Во время наводнения дорогу промыло, и там образовалась новая протока, прохода нет, - сообщил он мне, - Если хочешь, давай пристраивайся вот к нам. А можно туда пройти порыбачить.
Я остановился, взял спиннинг. Не стал расспрашивать как у них с уловом. С ним ещё был какой-то молодой мужчина. Я поздоровался не представляясь. Они расположились довольно уютно, очевидно, не уже не первый день они проводили под Красной. Потому что палатка стояла, и костер уже с нагоревшими углями. Я взял спиннинг и пошел вниз по течению ловить.
Я подошел поближе к берегу и вижу, как жерих малька бьет. Я взял плавающий воблер, на второй заброс схватил голавль. Голавль – это сильная рыба. Величина небольшая, но ловить приятно. После пойманного голавля забрасывать второй раз смысла нет. Рыба осторожная, что голавль, что жерех. Я сменил воблер на тонущий, немножко прошел вниз и почувствовал, что здесь должен быть сом. Я забросил, подождал, когда опустится и начал медленно вести против течения. Послышался слабый толчок, и у меня шнур пошел против течения. Я сделал подсечку и понял, что мне попалось что-то крупное. Хорошо, что у меня была не катушка, а мультипликатор. Фрикцион затрещал. Я попытался подтянуть фрикцион, но он трещал и трещал, я в тот момент надеялся на свой шнур, на спиннинг. Стал подтягивать, остановился… Очевидно, сом лег на дно, мне его предстояло поднять. Я стал натягивать, опасаясь за шнур, но все-таки надеясь, что он выдержит. Стал постепенно натягивать, но он не поддавался. Потом пошло. Опять шнур двинулся против течения, но я его удержал. Стал приглядываться, к какому бы месту его подвести, чтобы было возможность его вытащить на берег. Пока я боролся, ко мне подошел Анатолий.
- Ты давай его сюда, вот к этой вот заводинке, а я спущусь туда вниз и возьму его под жабры. Хороший, наверное, килограмм под двадцать будет.
Вес он определил, гляда на то, как сом сопротивляется.
Началась настоящая борьба. Потом все-таки я его осилил. Чувствуя, что он стал слабее сопротивляться, я его стал подводить. Анатолий уже раздевшись зашел и ждал, пока я его подведу. Я подводил его медленно. Сом расставил усы, показалась громадная приоткрытая пасть. Воблер двумя тройниками зацепился за верхнюю губу. Анатолий ждал, а я стал подводить прямо к нему. И в тот момент, когда сом сравнялся с его ногами, он какими-то быстрыми движениями схватил его под жабры и вытащил на берег. Да, это был сом. Потом мы взвесили. Он весил 19,5 килограмм. Естественно, сфотографировались.
- Ты сегодня домой поедешь? – спросил меня Анатолий.
- Да, нет, хотелось бы порыбачить и завтра.
- Тогда давай сделаем кукан и оставим его в воде. Он живучий, потом домой живого привезешь.
Мы так и сделали. Ловить больше на спиннинг не хотелось. Я поставил еще пару закидных. Хотелось очень поймать усача, уж больно я любил усачей. Хотя у него икра ядовитая и в пищу не пригодна Усач любит где перекат кончается, я надеялся там его поймать.
Мы с Анатолием пошли к машинам. Он представил мне того молодого человека, сказал, что это его сын Иван. Я посмотрел на него – да – копия отца и точно такая же фигура.
- Да вот приехал в отпуск, получил очередное звание старшего лейтенанта. Но вот тут отметить хотели, но не пьет совершенно. Пришлось самому.
- Ты, Батя, извини, мне нужно домой ехать.
- Езжай.
Он взял какие-то вещи, рюкзак с рыбой и уехал. Анатолий и я остались.
- Давай ужин собирать?
- Давай.
- У меня есть для ухи уже приготовленная рыбка.
У него была начищенная рыба, там была и сомятина, и лещ. Заварили мы нормальную уху, рыбацкую. Я достал коньяк.
- Оставь это ненужное магазинное. У меня есть свое домашнее, - сказал он, доставая бутылку.
- Это вино собственное, а вот это вот чача. Видишь, какой у меня сынок, даже за его погоны не выпили. Почему не пьет, не интересовался. Давай тогда за детей с тобой выпьем. По первой чаче.
Мы выпили чачи. Чача – это самогонка из вина. Потом продегустировали вино. Вино было сделано из винограда – того, что мой отец раздавал чубуки. По всему поселку помнят его виноград.
Так мы с ним сидели. Сначала о рыбалке говорили, потом о житье. Я спросил, где его брат. Он задумался, а потом сказал:
- Нет брата, в какой-то тюряге то ли прибили, то ли еще что.
Он помолчал. Я не нарушал молчание.
Через некоторое время он начал говорить.
- Когда-то мы жили по соседству. Но вы в школу пошли своевременно, а мы с братом позже. Это же 46-47 – голодовка. У матери нас двое да еще сестра. Она одна работала, а что там платили? На хлеб не хватало, а у нас три рта. Приходилось подворовывать. Чаще всего ходили по виноградникам и садам. Поэтому мы как-то сами собой отошли от вашей компании. Попадались объездчикам – они нас били за воровство и отпускали. Но в конце концов получилось так, что за воровство попали в колонию... Не знаю почему, но нас отпустили оттуда очень быстро. Сказали «на поруки». Нас отпустили, и помню твой отец приходил, о чем-то говорил с нашей матерью. Потом ещё раз пришел с каким-то военкомом. Снова долго разговаривали с матерью, в чем-то долго её убеждали. Мы ничего не понимали, сидели с братом и слушали. Помню, мать сказала: «Вот ты своих и посылай, у тебя такие же, как и у меня».
- Да я бы послал, но туда только детей погибших офицеров берут. Ксения смотри, они уже ступили на дорожку, как бы потом ты не жалела... – ответил твой отец.
Я тогда не придал этим словам значения, но они почему-то хорошо врезались мне в память. На какую такую дорожку мы с братом ступили – я не понял.
Учились мы плохо. Бегали со школы, часто прогуливали. Мы еще и подрабатывали – пасли соседскую корову. А муж её был директором магазина, поэтому у них были деньги, но самым главным было то, что у них был хлеб. И вот кусок хлеба с медом она нам давала в конце дня. Мы с братом поровну разламывали, хотя каждому хотелось съесть весь ломоть. Но мы всегда оставляли кусочек для сестры и матери.
Почти до заморозков мы пасли корову и в школу нам ходить не хотелось. Мы лазили по колхозным садам и огородам, воровали, нас били, и в один момент, когда попали в облаву, судили нас обоих. Здесь мы уже отсидели в колонии. Еще в колонии брат связался с дурной компанией, которая уже не в первый раз сидела за воровство и грабеж. Но так как больше в колонию попадать я не хотел, выйдя на свободу, я перестал уже в эту ватажку входить. Пошел проситься на работу. Но какой я был тогда работник? Но мне повезло, мне пошли на уступки и взяли меха качать. Мне нравилось смотреть, как куют. Иногда давали поковать, иногда посылали работать с плотниками или с каменщиками. Так я потихоньку работал и отошел от этой ватажки вороватой. А брат пришел из колонии, но на свободе пробыл недолго – быстро вернулся обратно, а затем вновь и вновь… А потом и в тюрьму загремел. Дело дошло до бандитизма. Так он где-то и сгинул… Вот видишь, все это – война. Все её отголоски. Я давно хотел с тобой встретиться, вот и случай подвернулся.
Когда мать умирала, она просила, чтобы я перед твоим отцом извинился. Что глупость она сделала большую. Я запомнил те слова, который говорил тогда твой отец. Оказывается, после того, как взяли нас в колонию, твой отец стал ходатайствовать, и он добился вызова с Суворовского военного училища. И этот вызов пришел на военкомат, который должен был направить нас туда, но нужно было согласие матери.
В тот день они с военкомом пришли и долго уговаривали мать, чтобы она отпустила нас с братом в Суворовское училище. Может быть, это судьба такая… Её материнская любовь не позволяла так далеко посылать своих родных сыновей. Не понимала она тогда, что для нас это, возможно, было бы самое лучшее решение.
И вот мать, перед смертью, просила меня, чтобы я извинился перед твоим отцом. Он искренне заботился о нас, дорожил дружбой и чтил память нашего отца. А она, помню, сильно тогда себя кляла, говорила, что дура была, жалела, что не отпустила. Но я-то перестать воровать, только за Вовку у неё душа все равно болела.
Хотелось мне прийти к Петру Федоровичу, упасть в ноги... Да не знаю, постеснялся, опасался. Я передал тебе извинения наши и материны.
После того, как мать мне это рассказала, я обещал себе, что если будет у меня сын, обязательно станет офицером.
Вскоре я женился. Жена у меня очень хорошая, работящая, красавица к тому же. Живем дружно, и родился у меня сын. Я приложил все усилия, чтобы сын был в достатке. Работал и каменщиком, и штукатуром, и плотником, и шабашки брал. И по субботам и по воскресеньям работал. Сын у меня был одет, обут. Я его только об одном просил – учиться.
Школу он закончил почти с отличием, две четверки было. Поступил в училище, вот теперь офицер. Девушка есть, дело молодое, может женится, внуки будут. Давай еще с тобой выпьем за наших детей, а может, за внуков. Чтобы им не пришлось пережить то, что пришлось пережить нам. Ведь мы – дети войны. Сколько наших сверстников погибло, когда разряжали снаряды, мины, интересно же было нам тогда. А сколько стали инвалидами? Дай Бог, чтобы нашим детям не пришлось...
Хоть сын у меня и офицер, я хочу, чтобы ему не пришлось воевать. Давай выпьем за наших детей, за наших внуков.
Мы выпили, помолчали, и я подумал, что действительно – пускай нашим детям не придется воевать, не придется чувствовать ни голода, ни холода, воен… Но мы были тоже в то время счастливы. А игрушками у нас были пистолеты, автоматы и даже пулеметы. Стреляли мы из них, и милиция нас ловила, отбирала оружее и отпускала. Получали по подзатыльнику от нашего участкового. Как сейчас помню, дядя Ваня Морозов, добрейшей души человек, воспитатель он был, и друг, и учитель, и все он знал, и всех понимал. Если бы не он, очевидно, многие из нас побывали бы в колонии. Пошли бы по той же дорожке, по которой пошел брат Анатолия, как мы его называли, Лимон. Который не свернул с этой кривой дорожки. А дядя Ваня многих наставил на путь истинный. И с нашего сверстника, хоть поселок не большой, я знаю много вышло и ученых, и инженеров. И будут также создавать блага для будущих поколений. А мы что смогли, то сделали. Мне приятно было смотреть на Кубань, как она течет, какая она тихая, уравновешенная, как будто собравшаяся для нового прыжка, как барс, которому хочется поиграться, так и Кубань здесь отдыхает, чтобы набраться сил и затем уйти в море. А может быть, она дальше понесет свои воды, и мы, может быть, скоро тоже пойдем в тот океан, который называется второй жизнью – нашими детьми.