Прошел год. Долгое жаркое лето было на исходе. Ветер подхватывал его пыльные останки и рассыпал их по тропам, ломал сухие травы на склонах и лугах. Сухостой под палящими лучами солнца днем разносился клубами дыма, ночью же полыхал в пламени лесных пожаров. Северо-западный ветер сменился юго-западным, и полчища туманов, осаждающих хребты, постепенно стали редеть, в конце концов растаяв без следа. Влажное дыхание однажды тронуло безмятежное, неизменное небо в виде легкой тени облачков, и оно стало тревожным. Следующее утро узрело измененный лик небес. Пошел дождь.
Так продолжалось четыре недели, и лишь изредка на землю прорывался солнечный луч, или в небе проглядывал ярко-голубой островок. А потом разразилась буря. Сосны на вершинах склонов весь день качались под свирепыми порывами ветра. Временами неистовые наскоки бури, казалось, отметали в сторону завесу ливня, который потоками обрушивался на землю. Неизвестные, невидимые глазу ручейки внезапно затопили тропинки, пруды и стали озерами, ручьи – реками. Вода с ревом ринулась и в те укромные ложбины, куда не дошел шум бури, которая прогнала индейское селение с насиженного места. Когда же индейцы увидели, как под натиском воды рушатся большие деревья, а протекавший рядом с селением скудный источник внезапно вышел из берегов, то они выбежали из своих вигвамов, хватая детей и ружья. Под проливным дождем хаотичная масса индейцев с воплями и визгами бросилась бежать в сторону «Ущелья явления дьявола» в надежде укрыться на склоне горы от надвигающейся воды. Немощные старики, не поспевая за молодыми, тут же падали и оказывались подхваченными грязевым потоком, который, словно громадный шнек, перемалывал их в своей спирали.
Спасаясь вместе со всеми от натиска бури, Герта услышала плач ребенка, которого, по всей вероятности, смыл поток воды, несущейся со склона. Малыш застрял в толстых ветвях поваленных одно на другое деревьев. В душе Герты шевельнулась жалость, которую она потеряла к индейцам с момента принятого решения остаться жить с ними. Тогда девушка еще не понимала, чем обернется для нее это решение. Сейчас же плач маленького индейца затмевал ее злобу и ненависть к аборигенам. К ней пришло чувство ответственности и смутное ожидание беды. Робкий цветок ее сердца не успел раскрыться, как повеяло холодом надвигающейся тени. Охваченная страхом перед какой-то неизвестной ей опасностью, девушка остановилась в нерешимости. В грохоте дождя и горных потоков, в вое ветра она едва улавливала детский крик о помощи. Находясь по пояс в грязной воде, она вдруг кинулась сквозь сумятицу ветвей и сучьев, которые раскачивались на ветру и метались в воде. В ту же секунду она обрела хладнокровие. Глубоко вздохнув, Герта нырнула под корягу, отделявшую ее от ребенка. Выскочив на небольшую отмель, она поскользнулась, но зацепилась за сук, а потом вновь погрузилась в черно-серую жижу бурлящей под ногами воды. Еще мгновение – и малыш захлебнулся бы, но тонкая рука Герты с внезапным ужасом осознания трагедии подхватила его за волосы, давая возможность дышать. Из последних сил она вытаскивала ребенка из-под сучьев. Все было бы ничего, если бы малыш был в том возрасте, в котором осознавал, чего хочет от него спасительница. Она полагала, что если бы он поднырнул под ствол погруженного в воду дерева, то ей было бы проще его достать и они оба быстро освободились бы из плена стихии. Рука, которой Герта держала малыша, уже сомлела, и она ее не чувствовала. Второй рукой она держалась за сук, не позволяя потоку унести себя. Неожиданно она надавила на голову ребенка, погрузив ее в воду. Она чувствовала, что он захлебывается, но другого выхода не было. Таким образом, Герта протащила ребенка под стволом дерева, скрытым под водой несколько ярдов. Достав его, она начала пробираться на возвышенность, но ветер яростно обрушился на них и отшвырнул в сторону. Заметив земляничное дерево, Герта зацепилась за него и почувствовала твердую почву. Вода каким-то образом не задерживалась здесь. Она положила малыша и принялась выдавливать из его легких воду. Девушка четко помнила, как эту процедуру проводил ее отец, когда по неосторожности брат Дитрих при купании нахлебался воды и чуть было не утонул. Касаясь своими губами рта малыша, зажав ему нос, она вдохнула в него продолжение жизни. Малыш очнулся и заплакал. Герта обняла его, прижав к груди.
После она сидела застывшая, окаменевшая, безучастно уставившись неподвижным взглядом на меленького индейца трех лет от роду. Завывание бури вдруг стало тише. Голоса людей пропали вовсе.
Заря пришла, когда утихла буря, когда в смятенном, развороченном небе стали появляться голубые промоины, а звезды, едва заблестев, стали блекнуть и, наконец, потонули в туманной завесе утра. Вершины сосен и утесов вырывали из тумана клочья, изумрудной зеленью засверкала трава, бриллиантами заблестели росинки, зашумели пробудившиеся леса.
Буря, считала Герта, ей на руку. Плодами стихии решила она воспользоваться, чтобы осуществить побег и не возвращаться к катавба, если, конечно же, они не найдут ее случайно. Если же найдут, то, во всяком случае, пощадят, и не будут бить, так как она расскажет им, как спасла жизнь малышу.
Положение пленницы в индейском обществе незавидное. Если кто-либо из соплеменников погибал, то, семьям погибших первым предоставлялась возможность «усыновить» пленного, чтобы заменить погибшего в хозяйстве. Но перед этим пленников, катавба проводили сквозь строй. В один из дней воины, женщины и дети селения с хлыстами в руках выстроились в два параллельных ряда, почти вплотную друг к другу, чтобы стегать Герту. Ее поставили в начале длинной аллеи и заставили беззащитную, с обнаженной спиной бежать вдоль улюлюкающих краснокожих, которые безжалостно лупцевали ее, рассекая нежную кожу. Если бы она хотя бы раз упала, то катавба прикончили бы ее. Но она превозмогая боль устояла. Когда испытание было позади, Герту приняли в семью Тангуа вместо родственника, убитого Бобом Чарли. Все это время Герта слыла рабыней в семье Тангуа. Она от зари до зари работала: таскала воду, дрова, убирала дерьмо, обрабатывала шкуры, капалась в их огородах. В летние месяцы у нее даже не было места в вигваме. Мать и сестра Тангуа, присматривавшие за девушкой, на ночь привязывали ее за ногу к дереву, чтобы она не сбежала. На день ей надевали ошейник, словно собаке, в котором надсмотрщицы водили ее за собой. Старуха-мать часто била ее палкой, а дети, издеваясь, швыряли в нее собачьими фекалиями. Весной, в период сбора корней дикого лука, когда женщины племени взяли ее с собой в долину, она пыталась бежать. Два дня за ней охотились. Тангуа по следам отыскал ее далеко в долине. Он привел ее на веревке в селение. Сестра и мать Тангуа набросились на Герту и избили ее. Еще несколько дней она залечивала раны.
Чтобы обуздать непокорную Ва-шина, как ее называли катавба, Тангуа решил жениться на ней. Перед свадьбой две жены Тангуа подкараулили Герту и жестоко избили, исполосовав ей лицо ножом. Но Тангуа не обращал внимания на ревность жен, он был не приклонен в своем решении. Одноглазый исполин стал первым мужем Герты. Катавба нарекли ее именем – Женщина В Шрамах.
Через некоторое время Герта почувствовала, что беременна. Но ребенку не суждено было родиться. Открылось кровотечение, и плод вышел. Недобрый знак увидел в этом Тангуа. Старейшины и шаманы советовали прогнать Женщину В Шрамах или продать ее племенам на западе. А потом случилось то, о чем мы уже знаем.
Чтобы просушиться, Герта решила не разводить огонь, из соображений не быть обнаруженной, а разложить одежду свою и малыша на маленькой полянке, которую весьма скромно, но нежно нагревало прорезающееся в борьбе с облаками солнце.
Пока вещи сохли, Герта собрала несколько пригоршней грибов. Эти грибы индейцы часто ели сырыми. Пережевав половину до кашеобразной массы, она накормила ими ребенка и поела сама.
Вновь облачившись в платье, Герта, сплела подобие веревки из стеблей весьма волокнистого, но крепкого растения, которое катавба называли кавайя. Соорудила небольшой каркас из поперечных палок, обмотав его вдоль и поперек этой травяной веревкой, и подвесила себе на спину, предварительно разместив на нем малыша, а потом жгутами из кавайя закрепила это сооружение на плечах и поясе. Она взвалила свою ношу на спину и тронулась в юго-западном направлении, в надежде благополучно добраться до реки, переправившись через нее, отыскать поселение колонистов, о котором, как ей помнилось, говорил когда-то де Брюсак. По пути она старалась обходить индейские тропы и молилась в надежде на то, чтобы малыш своим плачем их не выдал. Мальчишка дремал, просыпаясь, что-то мямлил себе под нос, но не плакал, понимая ответственность положения. А может, он инстинктивно был благодарен Герте за свое спасение?
К концу четвертого дня пути девушка добралась до излучины реки. Она случайно набрела на небольшой шалаш из коры и прутьев, явно сделанный по технологии индейцев и расположенный под скалистым навесом. «Нет, это не разведчики», – подумала Герта, выглядывая из-за сосны. Подойдя ближе, она заметила худощавого мужчину, вынырнувшего из шалаша. Он насторожился, осмотрелся и крикнул:
– Эй, выходи!
Герта неторопливо покинула свое убежище и вышла, держа в руках малыша.
Мужчина обратил внимание на ее индейский по всем канонам внешний вид и нескладно молвил:
– Кву… Ой, как это? Кву ха-па-ия му-на, – проговорил он на наречии исва.
– Нет не принесла, – ответила Герта на английском, поняв, что он перепутал ее с индейской скво, которая явно здесь бывала. – У меня ничего нет.
– А ты кто? – незадачливо спросил мужчина, распознав английскую речь.
– Гертруда Остенбаух, – сказала она и вплотную подошла к его пристанищу.
– О! Мисс. Вы выглядите как настоящая скво, – улыбаясь, говорил худощавый. – Это, э-э? – и он указал на мальчика.
– Да, ребенок – мой сын, – отрезала Герта, во избежание расспросов незнакомца.
– Трот, – представился он. – Я старатель, из Кентукки.
Герта обратила внимание, что он какой-то нескладный, длинноногий, с необыкновенно вытянутыми и вывернутыми наружу ладонями рук. При ходьбе он загребал носками, и это наводило ее на мысль, что среди его предков были индейцы. Лицо нескладное, унылое, оно если и освещалось улыбкой, то только из учтивости, которая была также напущена. Прямые черные волосы и широкие скулы подчеркивали его близость к индейской расе, но странные глаза, не подходившие ни к одной из черт лица, ослабляли это впечатление. Они были изжелта-голубые, навыкате, с неподвижным взглядом. По ним нельзя было угадать ни одной мысли, нельзя было предвидеть ни одного его поступка. Они не вязались ни с его речью, ни с его манерой держаться.
– Счастлив с вами познакомиться, – щегольски произнес он, приглашая Герту присесть возле его очага.
–У вас, надо полагать, открыт целый прииск? – разглядывая жилище Трота, спросила Герта. – И много здесь обитателей?
– Да ну что вы, милая леди, какой прииск?! Так, надеюсь поймать удачу за хвост, – ответил он. – Заходят иногда индейцы.
– Индейцы? – сказала Герта.
– Да. Народ по-своему очень хороший. Раза два приносили мне дичь.
– Так вы говорите, эти самые индейцы – хорошие?
– Да. А что?
– Эти самые хорошие индейцы, да будет вам известно, мистер Трот, – говорила Герта, – не так давно таким вот золотоискателям отрезали их достоинства, а мошонки сварили и скушали вечером под звуки барабанов, танцуя возле костра.
–Не может быть! – издевательски произнес Трот.
– Может. Сама видела.
Герта понимала, что этот джентльмен что-то темнил.
– Извините, миссис Герта, – начал было он.
–Мисс, – оборвала его она.
– Как вам будет угодно, но я не предложил вам поесть. Я, знаете ли, поддерживаю свои силы, съедая в день по два сухаря и по кусочку бекона пальца в три шириной.
Он достал какую-то сумку, взял оттуда сверток, потом развернул его, отрезал несколько кусочков бекона, как и говорил, пальца в три шириной. В этой же сумке нащупал несколько сухарей и услужливо разложил все это на камне, устелив его большим листом лопуха.
– Ешьте и вашему малышу предложите.
– Се непременно, – грубовато сказала Герта, чувствуя в этом расшаркивании какой-то подвох. – Малышу в первую очередь.
Сытно поев, мальчишка заснул на коленях Герты.
– Давайте я положу вашего малыша под навес на шкуры, там сухо и тепло. От непогоды я в этом шалаше скрывался целый месяц, а потом буря по долине прокатилась. Вот страху-то было. Ну, думал, все, окочурюсь, сметет меня стихия, но Бог миловал, – и Трот перенес спящего ребенка в шалаш.
– Эй, – обратилась к старателю Герта, – у вас лодка есть?
– Конечно, есть.
– Ближайшее поселение, не знаете где? – поинтересовалась Герта.
– Миль тридцать – сорок, селение катавба, на юге где-то.
– Нет, поселение колонистов, я имела в виду.
– А? Фермеры? Недели две пути, мисс, в верховье реки, на юго-запад. А зачем вам?
– Надо, домой хочу, – сухо отвечала Герта.
– А где ваш дом?
– Сама пока не знаю.
– То есть как?
– Так бывает, мистер Трот, что человек желает домой, но не знает, где его дом. Понятно?
– Нет, не понятно, – ответил недоумевающий старатель.
– Вы меня перевезете на тот берег, мистер Трот?
– Возможно, мисс, но это стоит денег.
– Жаль, но у меня денег нет, как вы успели заметить.
– Но, у вас есть нечто такое, что могло бы иметь определенную цену, – смущенно произнес Трот.
– У меня? Что же?
– Ваше тело, мисс. Немного необходимых мне услуг – и лодка ваша.
– Что?! Еще чего?! Ты спятил, бродяга! – орала Герта.
– Тогда я отдам вас катавба. Со дня на день я ожидаю их охотников. Могу сказать им насчет вас, – жестко, угрожающе, произнес Трот. – Вы ведь от них скрываетесь? Не так ли, мисс? И бьюсь об заклад, вы не ищите с ними встречи?
Теперь Герта точно поняла, чего надо от нее этому фрукту и насторожилась. Он же, заметив ее явное смятение, продолжал наступать.
– Ну же, решай, – с ехидцей, чуть слышно говорил он. – Чего тебе стоит, детка? Приласкай меня – и лодка твоя. Я даже дам тебе ружье. У меня есть несколько. Ну же? Ты прелесть, несмотря на твое покоцаное личико.
Он медленно стал приближаться к ней, показывая непристойные движения. Пучеглазость Трота заискрила необузданной страстью. Отступая, напуганная Герта зацепилась и упала. Трот навалился на нее, придавил своими костями к твердой каменной породе и принялся насиловать.
Плач индейского мальчика на секунду остановил безумца, чем и воспользовалась Герта. Пальцами свободной руки она надавил ему на глаза, отчего тот остервенело взвыл. Потом Герта решительно подняла камень и несколько раз ударила его по затылку. Трот осел, и Герта со всей силы последним ударом расколола ему череп.
Грянул гром и пошел проливной дождь. Герта стояла и долго смотрела на труп старателя. Она впервые убила человека. «Кто он? Индейский воин? Нет. Бандит с большой дороги? Нет. Враг? Тоже нет», – все эти мысли блуждали в затуманенном мозгу Герты. Свершившееся мучило ее. Не так представляла она себе когда-то свой героический поступок. «Что же это было? Да, убийство. Но убийство кого? Этого никчемного старателя, обезумившего от долгого воздержания». Ей не удалось развеять вихрь накативших переживаний. Голос мальчишки и холодный дождь заставили ее отвлечься от мрачных мыслей и забраться под навес в шалаш.
Дождь закончился только под утро, когда рассеялась предрассветная мгла. Герта проснулась с ощущением необычной чистоты. Выйдя из шалаша, она заметила, что ливень к тому же размыл кучи мусора, громоздившиеся у порога. И обнажил множество ножей, жестяных кружек и прочей мелкой старательской утвари.
Она подошла к телу мертвого Трота, взяла его за ноги и оттащила ярдов на десять от шалаша. Отыскав в пожитках мертвеца кирку и лопату, она вырыла ему могилу. В качестве надгробия на палке Герта закрепила кусок доски, на котором ножом выскребла надпись: «Здесь покоится незадачливый Трот».
Среди имущества старателя Герта отыскала порох, немного пуль, пыжей, мушкет и фузею. Несколько ножей, две кожаные фляги, пара одеял и кусок оленьей шкуры, индейские мокасины также привлекли ее внимание. Кроме этого, в небольшой пещере близ шалаша Герта обнаружила дюжину бочек, из которых доносился запах брожения. В кожаных мешка содержалась жидкость, по запаху напоминающая спирт.
«Теперь ясно, для чего его пристанище посещали индейцы, – подумала Герта. – Он продавал им это пойло взамен на безопасность старательских работ».
Спустившись с малышом к реке, в кустах она отыскала замаскированное индейское каноэ, сделанное из коры березы. В каноэ лежало потрепанное временем весло.
«Перед дорогой надо бы подкрепиться, – сказала Герта. – Не так ли малыш»?
Ребенок засмеялся. Герта подхватила его на руки и начала кружить. Малыш заливался смехом и получал удовольствие от легко экстрима. Перекусив запасами Трота, скиталица с индейским ребенком, собрав нужные ей вещи, направилась было к лодке, но ее взгляд упал на нечто блестящее под ногами. Герта наклонилась и подняла несколько увесистых самородков, с которых дождь, вероятно, смыл грязь и глину, так что они засияли первозданным блеском.
«Не иначе как золото, – едва проговорила Герта. – И, как ни странно, это не бесформенные куски руды, а настоящие ювелирные изделия – обыкновенное, гладкое золото».
Герта, положила самородки в сумку Трота, подхватила мальчишку и направилась к каноэ.
Она никогда не управляла индейской лодкой, но когда оттолкнула ее от берега, то каноэ, словно перышко, скользнуло по водной глади, наполнив сердце Герты ощущением свободы, к которой она продолжала двигаться наперекор злодейке судьбе.