Настоящий конец большой войны

Леонид Чебанюк
Эту историю мой папа Юрий Александрович Чебанюк рассказывал мне уже будучи тяжело больным. Не для дальнейшей публикации. Скорее, для меня – его сына, а теперь уже и для своего внука Данилы. Чтобы помнили! Чтобы знали цену той Победы, что случилась 65 лет назад. Чтобы не забывали о деде, раненном под Харьковом. О двоюродном деде, - его дядьке, прошедшем всю войну от окружения под Киевом до Австрии. А, возможно, ещё и для того он рассказывал мне это, чтобы я не забывал, что писать нужно всегда хорошо… Как в последний раз. Даже, если и не рассчитываешь на «выход в свет». По памяти привожу его рассказ…

 
   День Победы…Победа… Недавно, мучаясь бессонницей, попытался я вспомнить, что знаю о них. Как встретил я победу, пацан-шестиклассник из большого южного города?
 
   Первое воспоминание – это нетерпение. После Берлина мы не могли больше ждать. Завтра! Ну, завтра! А её все не было.
 
   Восьмого мы, ученики тогдашней мужской гимназии, взбесились. С уроков уходили целыми классами. Казалось, что здесь, в стенах школы с проступавшими сквозь побелку рисунками немецких солдат, мы не услышим шелеста крыльев безглавой богини Ники… Прошел слух, что аудитории старших давно пустуют. К выходу двинулись мы – средние.
 
   Сторожиха Франя стояла перед дверью, закрытою на стул, толкала нас крепкой рукой в заячьи грудки и, не повышая голоса, твердила:
 
   - Назад, оглашенные, назад. До дыректора видведу.
 
   Директор прибыл на место битвы самолично. Наш милейший и невозмутимейший Ефим Самойлович орал благим матом:
 
   - Все по классам! Никакой победы! Экзамены на носу!
   (Через год он отменял уроки в дни большого футбола).
 
   Но загнать нас в классы было уже невозможно. Помню чердак и длинную очередь к пожарной лестнице. Помню отчаянный крик: «Атас!» Те, кто уже выбрался через слуховое окно, начали, давя друг друга, вползать обратно – пожарку перекрыли внизу.
 
   Потом, протиснувшись через форточку в уборной, я головой вниз выпадал из окна. Сзади меня держали за ноги.
 
   Совершив сей трюк, все стремглав убегали, а я долго еще клянчил свой ранец, который впопыхах забыл на полу. Кто-то сжалился и брезгливо выбросил мою телячьей кожи гордость – её снял с убитого фрица дядька.
 
   Город шатался на улицах. Мы шатались вместе с ним. Стояли у репродукторов: «Прага, Прибалтика…» Не то! Не то… Ели мороженное – 30 рублей порция. Покупали папиросы «Катюша» - пара пять. Наводили блеск на сапогах у многочисленных представителей конкурирующих фирм. «Почистим?» - самое дешевое развлечение.
 
   Она все не спешила.
   Уже в темноте расходились по домам: «До завтра».
   А в полночь:
   - Сын, вставай, - мама коснулась рукой моего лба. – Победа…
 
   Мамино «куда?» догоняло меня уже в парадном. И не догнало, утонуло в грохоте выстрелов.
 
   Выстрелы, выстрелы… Из пистолетов, из ружей, из ракетниц – светло совсем. Где-то на Совхозной стучал пулемет. Уставшие люди хотели выпустить в небо все пули до одной, отстреляться навсегда.
 
   На улице я увидел рядом Игоря, Юрку, Семена, Женьку Культяпу. Мы переглянулись. И, не сговариваясь, бросились по своим тайникам.
 
   Не все взрослые тогда догадывались, что мальчишки вооружены до зубов. А у каждого в сарае за дровами, на чердаке, в кладовой, в старом портфеле хранился вальтер, парабеллум, на худой случай, дамский «бэби-браунинг». Если не было пистолета, то был обрез. Но это уже у явных неудачников. Из них потом вышли бухгалтеры и журналисты.
 
   …Отделение пацанов выстроилось на крыше невысокого сарая – дюжина мальчишеских силуэтов на фоне светлого неба. «За победу!» Наш крохотный залп влился в победный гром «За…»
 
   С треском над нами вылетело окно, блеснул огонек, и первая пуля пропела в мое ухо: «вззы-ы».
 
   За тем окном жил партизан. Сумасшедший. Человек редкой храбрости, он выдержал все пытки, не сказал ни единого слова. И повредился в уме, когда пришло освобождение.
 
   Жена добилась разрешения забрать его домой. Мы только изредка слышали дикий вой из зарешеченных окон.
 
   Когда загрохотала Победа, о нем на миг забыли. Забыли и об именном пистолете на стене. А в опаленном мозгу, вероятно, вспыхивало: «Убежали!.. Стрельба!.. Идут!..»
 
   Нечеловеческим усилием он разорвал рубашку, вырвал напрочь решетку, выбил стекло. И вот теперь палил по нам. Палил с десятиметрового расстояния.
 
   Первым же выстрелом нас сдуло с крыши. В светлой тьме мы вжимались, ввинчивались в землю. Мы все-таки стали теми солдатами, какими мечтали быть всю войну.
 
   Шли первые минуты мира… Вокруг плюхались в пыль пули, а мы считали: «четыре, пять, шесть… Неужели у него маузер?»
 
   Все. Нам показалось, что наступила мертвая тишина. И в этой тишине послышались бессильные рыдания большого человека.
 
   Им в ответ вдруг где-то рядом заскулил по-щенячьи Женька Культяпа – наш неудачливый метатель трофейных гранат.
 
   - Замолчи, дурак! – сказали ему. – Война окончилась, а ты – воешь!