На востоке едва-едва прорисовывается светлое пятно, предвещающее восход дающего всему жизнь Светила. Отблески уходящих звёзд искрятся на поверхности, не загаженной прогрессом, туристами и нано-технологиями речки. На её берегу сопит в обе норки небольшая сибирская деревенька. Утро раннее. Даже для этих мест. До утренней дойки коров ещё часа два с хвостиком. Это, ежели не учитывать сдвинутые часовые пояса. А если учитывать, то сто двадцать минут с копейками.
Но не всем спится в это время. По кривоватой улочке без фонарей быстро продвигается какое-то тело. И не простое, а такое здоровенное – страшное впотьмах. Но это не медведь. Потому что медведи в майках, семейных трусах и сапогах не ходят по ночам. Скорее всего, это местный тракторист, которому не лежится в столь ранний час в стенах своего дома. Среди местных механизаторов это иногда случается. Обычно такое бывает у них в день рождения тёщи, на день космонавтики, на праздник строителя, в день десантника и пограничника, в святой, для этих мест, день работника сельского хозяйства и после бани по субботам.
В мужике, судя по рысящей походке и недельной щетине на квадратном лице, имеется что-то около центнера живого и плодовитого веса. Даже немногим более того. Житель сибирской деревеньки, спрятавшейся среди таёжных просторов, подмётками стоптанных кирзовых сапог поднимает клубы пыли с грунтового полотна деревенского проулка. В сосредоточенных глазах завсегдатая Нижней Вихляевки мелькают искры гениальных и немного пакостных мыслей.
Если бы не коровьи лепёшки заполонившие путь следования, можно подумать, что лауреат каких-то там заумных наук спешит по ковровой дорожке за Нобелевской премией. Но это бежит трусцой не академик и даже не доцент серых наук.
Это Илья. Среди знакомых – Илюха. Он торопится поделиться чем-то важным со-своим другом и односельчанином – Лёхой. Лёху-Алексея Бог тоже не обделил ни ростом, ни весом, ни кулаками.
Илюха топает сапожищами так, что перепуганные собаки по подворьям гавкают не сразу. А лишь после убеждения, что опасность мелькает мимо своей страшной массой. И то, так тявкают,… с оглядкой опасливо, про себя.
Подбежав к ограде Лёхиного дома, Илья с шумом и грохотом тормозит протекторами кирзачей.
Кобель в ограде, подтягивая к себе цепь, испуганно затаивается под кустом смородины. Его шкура трясётся мелко и часто – старый знакомый пожаловал, что не есть хорошо. Даже наоборот. Очень плохо и непредсказуемо.
– Лёха! – голос раннего деревенского ходока ухает раскатисто и громко, отражаясь эхом в ближайшей таёжной сопке.
Окна в доме друга так же безмолвно остаются тёмными, как и минутой ранее. Внутри избы не видно никаких движений.
Оглядевшись по сторонам, житель Нижней Вихляевки примечает бесхозную шестиметровую жердь. Его пальцы обхватывают берёзовый ствол. Сам Илья напоминает в этот момент пограничника из Древней Руси с оглоблей наперевес. Словно с картинки Русских народных сказок. Только деревяшка в руках поболей будет у Илюхи. И в Древней Руси ещё не изобрели семейные трусы с майками в которых красуется сейчас сельчанин на ночной улице.
Гость неспешно размахивается и с оттягом лупит дрыном по крытой железом крыше дома своего товарища. Та жалобно дребезжит на всю деревню словно призывая русский люд на решающую битву с заморским супостатом.
А от Алексея ни ответа, ни привета в течении следующей минуты. Лишь становится слышно, как натужно начинают стонать пружины супружеской кровати из дома односельчанина. Затем в унисон с пружинами раздаются подвывания и причитания Лёхиной жены.
Уразумев пикантность момента надвигающегося демографического взрыва, Илья садится на чурку возле поленницы и подкуривает папироску. Затем вторую…третью… Выкурив половину пачки Беломора пришедший к другу чувствует, что терпение безвозвратно улетучивается вместе с мужской солидарностью.
Жердь снова хлопает по оцинкованной плоскости крыши.
Кровать в избе, судя по звукам начинает подскакивать ещё выше и чаще. Наконец-то радостно и удовлетворённо голосит Лёхина жена. Сам хозяин и отец семерых детей выходит на крыльцо дома немного погодя. Сладко потягивается.
– Чё звал, Илюха?
– Дело есть! Пошли!
– Куда? – Лёха недоумённо таращит глаза на полуночного гостя.
¬– Нашёл я её!
– Кого?
– Машину времени!
– Когда?!
– Вчера!
– Сразу бы и сказал! Побежали! ¬– Алексей на босые ноги, торопясь напяливает кирзовые сапоги.
– А чего, так голяком и побежишь? – Илья взмахивает рукой по направлению Лёхиного достоинства.
– Верно! Совсем забылся!
Хозяин забегает в дом. Через пару мгновений появляется одетый в сатиновые красные с белым горошком трусы по колено.
– Готов! Показывай куда идти!
– За мной, куда ещё! Только это! Солярка нужна!
– Много?
– Ведра четыре, думаю, хватит. Два туда, два обратно.
– Куда туда, Илюха?
– В будущее!
– А…. Наберём! У меня в бочке на чёрный день припрятано немного. Литров сто, сто пятьдесят имеется в заначке.
– Вот и чудненько! За дело, пока петухи не пропели!
Минут через десять две крупные вытянутые лунным светом тени с вёдрами уже крадутся по двору гаража колхозной техники к его окраине с металлоломом.
– Лёха, а кто сегодня сторожит? Не Никитич?
– Он. Хрен старый со-своей берданкой.
– Это уже хуже.
– Да поди не заметит. Мы же тихо.
Там в углу у самого забора сбитого из двухметровых тесин возвышается прошлая гордость советского тракторостроения Ка Семьсот Один. В просторечии Кировец. Большой такой трактор, крашенный в цвет лимона на здоровенных двух колёсах с протектором в ёлочку. Вместо двух остальных шин, что кто-то спёр в подсобное хозяйство, подставлены берёзовые чурки.
Тени перешёптываются между собой голосами Лёхи и Илюхи. Наши знакомые вплетают ядрёные слова и такие же народные обороты, удивляющие своей простотой и гениальностью заморских гостей, дипломатов и простых олигархов с пропиской Лондона.
– А как он поедет-то без колёс? И движок вон наполовину уже разобран!
– Тише ты не ори. Никитич услышит – схлопочешь солью пониже спины. Едет он. Ещё как. Что я просто так тебя сюда привёл? Подавай соляру.
Через несколько минут последние капли топлива исчезают в баке списанного двадцать лет назад Кировца. Илья, приосанившись, словно Пётр Первый прорубающий окно в Европу, гордо взмахивает рукой.
– Лезь сюда. Время не терпит.
– А к утру-то вернёмся Илюха? Ещё ж скотину выгонять, поросят кормить, грядки поливать. Надо успеть перед работой. Да и пожрать не мешало бы.
– Твою мать. – Илья с досадой взмахивает руками. – Мы на пороге открытия такого,… что другим и не снилось. А он…пожрать. Лезь, давай.
Лёха примеряется, куда поставить ногу и неуклюже задевает пустое ведро, которое в свою очередь бьётся о раму Кировца. Тишина перестаёт быть тишиной.
– Быстрее!
Наконец-то красные в белый горошек трусы и их хозяин исчезают в дверном проёме трактора. Лёха плюхается на старое сиденье с торчащими пружинами рядом с Ильёй.
– Заводись железяка! Поехали! Ибица-провалица! – орёт тот, вцепившись руками в баранку и сверкая довольными глазами Миклухо-Маклая.
Трактор изрыгает из внутренностей полуразобранного дизеля чёрный выхлоп сажи и начинает потряхивать могучим корпусом.