14.Трясина.
Начались их непонятные отношения. Встречи вживую были редкими и недолгими, но в компе они встречались утром и, бывало, просиживали там с перерывами - он на проект и разные поездки, она на стирку, готовку еды и уборку дома - вместе весь день, пока она пойдет спать. Он тогда уже всерьез брался за проект и иногда уже за полночь вздрагивал от флажков с извещениями о письме от нее, это было не часто, но приятно обжигало.
Медленно, но верно, Максима затягивала трясина нараставшего чувства. Он знал это состояние, боялся и любил его, но любил больше, чем боялся, и потому не противился трясине и продолжал погружаться в нее все глубже. Однако, делал это осторожно, внимательно следя за объектом своей нарастающей страсти, – не остывает ли она к нему, да и вообще, что значит эта ее фраза «Люблю тебя». Фраза, которая, собственно, и заставила его посмотреть на Динку не как на объект женского пола, будто бы готовый ему отдаться, а совсем по - другому… он не знал даже, как смотреть, как воспринимать объявленный вид бесполой любви. Она любила его, - это Максим слышал, видел, но понять не мог.
15.Печать целомудрия.
Максиму в жизни довелось разные любви испытать свои и повидать чужие. Были и бесполые, хотя, как посмотреть. Набежала на память страсть приятеля - то была любовь бешеная, до сумасшествия, особенно, с ее стороны – у неё это впервые; у него счет потерян, но тоже страсть одолевает, однако она продолжает оставаться нетронутой. И, ведь, тоже – тронутая, не тронутая, - что это по большому счету? Они проводили вместе в его, затененной тяжелыми шторами, комнате с окнами на север по многу часов (знал бы это её папа, майор танковых войск в отставке), все было у них, все возможные и не возможные виды близости, но она оставалась девственницей. Тронутая она после всего, что у них было, или не тронутая? Как хватило у него выдержки и обладания собой – это не понять нормальному человеку. А причина была банальная и просто пошлая – ему предстоял длительный отъезд и после возвращения он хотел точно знать, что она ни с кем за время его отсутствия не была близка. А сомневаться в том, что это случится, у него были основания: разбуженная им страсть, была в девочке настолько неукротима, что ему трудно представить её воздержание, пока он вернется. Он поставил печать целомудрия и оставил ее девочкой, а, когда через год и два месяца вернулся, она встретила его, отдала все его письма и попросила отдать свои. И дело было не в том, что блюсти верность было для нее проблемой, она просто его разлюбила, а еще точнее, увидела спустя какое-то время, что он совсем не тот, кого она хотела. А он, бедолага, так и не узнал, когда вернулся, оставалась она невинной или нет. «Да, - задумался Максим, - любовь – это вспышка, пламя, сколько ему гореть, - один Бог знает».
Максим вспоминал этот давнишний случай, бывший с его приятелем, пытаясь найти какие-то аналоги того положения, в каком сам оказывался сейчас. Платонической любви, в большей степени, чем у приятеля, он вспомнить не мог, да и не было ничего подобного ни с ним, ни с теми, кого он знал. Нет, надо понять, что это в ней, откуда такая непреклонность. Надо понять. Он не хотел попасть в страшную для себя зависимость неразделенной любви, попасть куда он всегда остерегался и считал для себя абсолютно неприемлемым и даже унизительным. Может быть, остановиться, пока трясина не засосала полностью, - это было бы самое разумное решение, но как не хочется принимать его. Он чувствовал, что не муж или боязнь грехопадения удерживают её. Он должен понять. Остановить себя он сможет из любого положения. Он знал, как ломать себя, совсем недавно бросил курить – вот это была ломка. Но он знал, - чтобы бросить затяжную привычку, без которой ни дня, ни часа, а здесь счет пошел уже на минуты, достаточно удержать себя от той привычки с утра до утра, если продержаться сутки, привычка будет повержена. Он знал это, но знал также и ту цену, которую должен будет заплатить за будущую победу, если она, не дай Бог, понадобится. Это не курить бросить!
16.
Динка была совсем не маленькая девочка, как она представлялась влюбленному и много ее старше Максиму. Она была вполне зрелая дама, давно перешедшая возраст наивных девочек, да и девочек вообще. По опыту и емкости сексуальной жизни она намного опережала Максима с его умеренными женами и всеми недолгими любовницами вместе взятыми. Таких Максимов у нее было тоже больше, чем любовниц у него, но только с одним, последним, она позволила себе зайти дальше, чем поцелуйчики и обнимончики, - он стал, вторым Павликом. Появилось два мужа и она перестала быть цельной и неделимой, она разрывала себя, деля на две части. Боль была невыносимая. Рвать приходилось по живому и собственноручно.
Она еще совсем не отошла и была во власти того дикого стресса и надрыва психики, когда случилось все это. После долгих лет, приучивших ее к одному мужчине, и сделавших его собственностью, моно женой, она не смогла в этот раз не уступить своему желанию, такому сильному, что не в силах была сдержать себя так, как это всегда удавалось раньше с другими. Но, став под напором страсти и вопреки рассудку, любовницей (она считала женой) Кукушкина, Динка не могла сносить это свое новое существование, не могла раздваиваться, психика не выдерживала. Невыносимо было врать всем и все время. «В таком состоянии, наверное, и случается суицид,- иногда думала она и, кто знает, если бы не дети…- До сих пор трусит при воспоминании о том времени двумужества, и когда всё, казалось, отстоялось и успокоилось, обрело какие-то рамки сосуществования, когда очумевший Павлик, видя её безумное состояние, согласился на бойфренда, - этот гад, видите ли, заболел совестью, ему перед Павликом стыдно стало. А меня бросать – это как! Это совесть позволяет? Это не стыдно!» По её логике: второй мужчина, значит, - второй муж. Но бойфренд стал пятиться, пятиться и совсем пропал. Гнев и злость разрывали теперь Динку, ее заполнили ненависть и жажда мести: « Не спущу ему все так просто. Позабавился и пошел. Уничтожу», – негодовала она. Однако, несмотря на всю зрелость своих лет, и большую любовь к сексу, она была далека от готовности делить свое тело между несколькими мужчинами, она видела секс цельным и неделимым. Секс в ее жизни был ответом телу на его похотливые запросы, он составлял необходимую и неотъемлемую часть общей жизни, как еда, питье, конфеты, как утром почистить зубы и подмыться вечером, только потребность в нем была в отличие от чистить зубы еще и удовольствием. И она скорее согласится переносить голод и болезни, чем отсутствие секса, регулярного и достаточного, строго порционного, больше ей не надо. Ей хватает Павлика, а, если вдруг невмоготу и захочется больше, чем дает Павлик, так сама вручную собьет похоть, - «Чи не проблема!» Представить на месте Павлика кого-то другого она не могла: во-первых, у неё с ним все отлажено и подогнано до последней самой мелкой детали, во-вторых, он вполне справляется и ей вполне хватает того объема секса, что он дает. Бойфренд влез нахально и с обманом, но в нем она видела несколько другой секс, в котором не он, а она больше лидировала, ей нравилось владеть его телом, удовольствие от секса было другим, но без Павлика, она теперь это ясно понимала, бойфренда не хватило бы.
Про секс она знала все, - от физиологии, физики и химии до множества вполне конкретных упражнений, призванных сделать секс вкуснее. Одну особенность своего секса не знала Динка, - он принадлежал только плоти и был оторван от чувственных нитей души, потому-то интуитивно и искала она кого-то, кто мог бы заполнить эту пустоту в ее сексуальном рационе. Она ничего не могла и не хотела менять в той части секса, которая у нее была, здесь устраивало все – она получала регулярную порцию телесного трепета, чем вполне удовлетворяла физиологию. Не хватало пустяка - любви. Не хотела понять Динка, что так не бывает, не бывает любви без секса; секс без любви – сколько угодно, наоборот – нет.