«В действительности всё совершенно
иначе, чем на самом деле».
(А. де Сент-Экзюпери)
-53-
ВЕРНУТЬ В РОДНЫЕ ПАЛЕСТИНЫ!
6 июня 1944 года грянула новость: союзники открыли второй фронт в Европе. Иными словами, началась долгожданная операция «Оверлорд». Морской десант, состоявший преимущественно из американцев, англичан и канадцев (были ещё немногочисленные французы, чехи и поляки), высадился в северной Франции, на побережье Сенской бухты. Руководил экспедиционными силами талантливый штабист и опытный практик генерал Д. Эйзенхауэр. Самым энергичным образом выпускник Вест-Пойнта взялся за дело. И, опрокинув Атлантический вал, погнал немцев к «линии Зигфрида» (Siegfriedstellung)...
В начале августа товарищ Сталин во время одного из совещаний, проходивших на его даче, заметил, разгуливая по столовой:
-У Советского Союза хватит сил и средств уничтожить немцев и без второго фронта, но раз уж он появился, то делать нечего, с ним придётся считаться. Так или иначе, он ускорит окончание войны. Мы даже рады этому отчасти. При всём при том для нас важны не столько сроки окончания войны, сколько её политические результаты. Ради них мы и сроки можем изменить.
-Германия истощена во всех отношениях, - складно и бодро вторил ему давний и верный соратник, нарком иностранных дел В. М. Молотов. – А мы, освободив Украину и Белоруссию, получили дополнительные людские ресурсы. Надеяться Гитлеру уже не на что. Разве что на сепаратное соглашение с американскими и английскими правящими кругами.
-Верно, - согласился Сталин. – Попытки таких переговоров уже предпринимались. В феврале прошлого года в Берне встречались Аллен Даллес и князь Гогенлоэ. В неофициальном, так сказать, порядке. Об этом нам тогда подробно сообщал этот... как его...
-Лемур, - подсказал Л. П. Берия, потянув носом, как пёс на морозе.
-Да, правильно, Лемур, - согласился Сталин. – Хороший разведчик. Много пользы нам принёс. Пора его наградить чем-нибудь. Как ты на это смотришь, Лаврентий?
-Положительно, товарищ Сталин.
-Вот и я говорю. Готовь документы. Орден Ленина ему дадим. И майорские погоны. Заслужил. Кстати...
Сталин вплотную подошёл к Берии, произнёс заговорщицким тоном:
-Как поживает наш общий питомец?
-Какой питомец? – поморгав, удивлённо переспросил Берия суфлёрским шёпотом.
-Макак. Что с ним? Он жив?
-Макак? – суфлёрский шёпот Берии перешёл в шелестящий речитатив. – Жив он, товарищ Сталин, жив. Не беспокойтесь. Он в полном порядке. Только... получил тяжёлое ранение во время ликвидации матёрого гестаповца Лемке. Но сейчас идёт на поправку. Раны на нём заживают как на собаке.
-Где он?
Берия, любезно оскалив зубы, ответил очень туманно:
-Пока там же, где и был
-Хорошо. Ему тоже орден дай. На свой выбор. И возвращай его, когда выздоровеет, в родные Палестины.
-В Москву? – дрогнувшим голосом спросил Берия.
-В Москву, куда ж ещё?! Возьму его в свою охрану. Преданность партии он делом доказал.
-Слушаюсь, товарищ Сталин... – бодро ответил Берия, всем своим видом показывая, что он выполнит приказ Вождя, чего бы это ему ни стоило, а сам подумал: «Не хватало ещё, чтобы какой-то «гибрид» по Кремлёвским коридорам шастал и в замочные скважины зенки пялил. Таким придуркам, как Макак, здесь не место. Тем более, что ему многое известно. Слишком многое... На данном этапе самый лучший выход - запихнуть этого «орангутана» в какую-нибудь полковую разведку. Процент потерь личного состава там высокий. «Хозяину», если спросит, скажу, что опоздало его распоряжение. Забрили, мол, его «Макака» в действующую армию и где он находится – неизвестно»…
-Так вот, – продолжил вождь, набивая трубку пахучим табаком «Prince Albert», – попытки закулисного сговора могут повториться. Как думаете, товарищ Жуков?
-Рузвельт и Черчилль на сговор с фашизмом не пойдут, - отчеканил, как на параде, Жуков, преданно глядя на Верховного.
-И я так думаю, - улыбнувшись, сказал Сталин, раскуривая трубку. И все присутствующие вслед за ним реденько и почтительно заулыбались. – Всё в конечном итоге будет зависеть от темпов продвижения англо-американцев на восток. И наших – на запад. Гм... Товарищ Жуков, доложите, можем ли мы в данный момент быстро освободить Польшу.
Жуков вынул из папки и развернул на столе большую карту Европы с нанесёнными на неё условными обозначениями: крестиками, овалами, квадратиками, кружками, прямоугольниками, стрелками разных цветов и размеров, одиночными и раздваивающимися, как язык у змеи, пунктирными и сплошными линиями сложной конфигурации.
-С июня по август 1944 года, - сказал он, водя по карте большим красным шестигранным карандашом, - мы провели семь крупных операций по окружению и разгрому немецких группировок. Только в Белоруссии жернова наших фронтов перемололи 70 немецких дивизий. Эти фронты вступили в Польшу, захватили три крупных плацдарма на Висле. Линия фронта на этом участке переместилась вперёд на шестьсот километров. Сейчас она проходит западнее Сувалок, Остроленки, Пултуска, Магнушева, Сандомира. Однако дальнейшее наступление, товарищ Сталин, здесь невозможно. Во-первых, устали войска. Во-вторых, отстали тылы. В-третьих, воздушное прикрытие полностью отсутствует.
-Вы предлагаете, - нервно сказал Молотов, - остановить наступление? Я этого не понимаю!
-И я не понимаю, – поддержал его, саркастически хмыкнув, Берия. – И народ вас не поймёт.
Жуков, нахмурившись, сухо и коротко ответил:
-Считаю, что Варшаву надо брать, обходя её с юго-запада. Сил для этого у нас пока нет.
Верховный отложил трубку в сторону.
-Вы тоже так считаете? – сдвигая брови, спросил он, обращаясь к К. К. Рокоссовскому.
-Я считаю, что войскам надо дать передышку. – На благородном лице командующего первым Белорусским фронтом не дрогнул ни один мускул. - И соседние фронты нацелить на Берлин.
Сталин вынул из коробки папиросу «Герцеговина Флор». Закурил, наполняя столовую сладким синим дымом. Прошёлся кошачьей походкой от стола к дверям и обратно. Обвёл глазами столовую. Посмотрел на Жукова. Перевёл пытливый взгляд на Рокоссовского. Потёр пальцами воспалённые веки. Стряхнул пепел. Кашлянул. Речь Посполитая... Гонористое детище Версальского договора... Зловреднее страны «pater patriae» не знал. Антипатия к ней развилась в нём после унижения Красной армии на Висле в 1920 и тлела в тёмных глубинах его сознания, то появляясь, то исчезая, вплоть до сентября 1939, когда Польша (как государство) перестала существовать… С той поры много воды утекло, но неприязнь к полякам осталась. Настаивать на освобождении Варшавы, пока в ней идёт восстание, организованное Армией крайовой, он, конечно, не собирался. Чем больше там погибнет врагов Советской власти, тем лучше. И Польскому комитету национального освобождения спокойнее. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, подводя окончательную черту под обсуждением, Сталин сказал так:
-Мы подумаем... Может, и согласимся с вашим предложением на переход к обороне. Немец – серьёзный противник. Даже имея над ним несомненное преимущество, глупо рассчитывать на одни только лавры...
-54-
БОЛЬШАКОВ, ОХРИМУК, НА ВЫХОД!
26 июля, в полдень, произошло памятное для Осинцевска событие. Закончилась, наконец, трёхлетняя оккупация города. Немцы ночью ретировались за Буг... Чёрный от копоти, погружённый в серую удушливую дымку встречал Осинцевск своих освободителей. Первыми в него вошли партизаны. Спустя три часа после них узкие улицы загромоздили пыльные маршевые колонны, десятки грузовых ГАЗ-АА и ЗиС-5, вереницы конных повозок, автокухни, мотоциклы с колясками, угловатые бронемашины БА-64 триста семьдесят... стрелкового полка. И вот что примечательно: с приходом Красной армии город стал преображаться прямо на глазах! Внезапный порыв ветра разогнал въедливый, щиплющий чад. Словно по волшебству облупленные, облезлые фасады, покрытые пятнами гари, тесно сойдясь, превратились в белокаменные колоннады романо-дорического ордера. Просто fata Morgana какая-то! Всё вокруг задвигалось, зашумело, забурлило, загудело. Выцветшие, блёклые краски заиграли, как на полотнах Сёра или Синьяка. Куда ни кинь глазом, столпотворение вавилонское. Букеты белых и красных роз в руках. Смычка армии и народа в лучшем своём проявлении. Кипит, кипит водоворот... Налицо дружеские объятия, похлопывания по плечу, мечтательные вздохи, приветственные возгласы. После чего – снова объятия. Затем поцелуи впереплёт с объятиями. Лёгкий, безобидный флирт – само собой... А что, в такой день многое позволяется! Многое! Э-э-х! Тут и там мелькают яркоцветные платья. Дробью сыплется звонкий, беззаботный смех. Офицерские погоны мелькают возле молоденьких женщин. «Пани така пенькна ест»... «Як пани ма на име?»... «Что вы делаете сегодня вечером?»... «Давайте встретимся»... Басисто трубят грузовики. Одиноко лепечет колокол. Под ногами шныряют стаи мальчишек. Лица у горожан светлы, как на Пасху. Двое в белых рубашках дёгтем замазывают аршинные буквы на кирпичной стене: «Долой большевистскую и фашистскую диктатуру!» Плещется бельё на верёвке в розовой тени двора. Окна распахнуты. Трудолюбивый скрипичный смычок искусно выпиливает весёлую песенку. Широкие людские потоки стекаются к площади. Начинается митинг. Трибуна, украшенная кумачом, полковым знаменем и портретом товарища Сталина в светло-сером маршальском кителе, несокрушимой скалой стоит в людском море мало-мало не в три тысячи человек. Замполит полка майор Сыромолотый, заложив руку за портупею, держит речь.
-Товарищи! – говорит он голосом глухим, будто простуженным. - Отечественная война идёт к победоносному концу. От фашистских погромщиков освобождён ещё один город. Перевёрнута очередная страница истории... Если наша армия, товарищи, смогла выполнить свой долг и изгнала немцев из пределов родной земли, то она сделала это благодаря тому, что её поддерживали все советские люди – рабочие, крестьяне и интеллигенция. Их лозунг был – всё для фронта, всё для победы. Теперь наши заводы производят самолётов, орудий, миномётов, танков, боеприпасов в два-три раза больше, чем враг. И по качеству вооружения мы его опередили. О чём это говорит, товарищи? Это, товарищи, говорит о том, что экономическая основа Советского государства оказалась более жизнеспособной, чем экономика вражеских государств. Неоценимую помощь нашей армии оказали партизаны и подпольщики. Преодолевая невероятные трудности, они истребляли живую силу противника, разрушали коммуникации, уничтожали телефонную и телеграфную связь вражеской армии, громили тыловые учреждения, не давали оккупантам грабить и угонять наших людей в рабство, вели разведывательную работу. Нет сомнения в том, товарищи, что социалистический строй дал нашему народу великую, несокрушимую силу. С этим не поспоришь. Война с Германией, товарищи, будет, без сомнения, выиграна. Но выиграть войну мало. Надо обеспечить народам прочный послевоенный мир. Поэтому, товарищи, наша ближайшая задача – сделать невозможным возникновение нового очага агрессии. – Сыромолотый на секунду останавливается, после чего восклицает резким и пылким голосом: - Смерть немецко-фашистским захватчикам! Да здравствует Красная армия! Да здравствует военно-морской флот! Да здравствует непобедимый советский народ!
Толпа ответила Сыромолотому длинным гулом. Умеет он жечь глаголом, этого у него не отнять. Видит майор внутренним оком своим нюанс выражения каждого слушателя; умеет подход найти к сомневающимся и недоумевающим, меняя, где нужно, стратегию доводов и стиль речи, перемобилизовываясь на ходу, разжёвывая простые истины, чтобы каждое сказанное им слово сразу попадало в цель, без недолётов и перелётов. Не зря почти тридцать лет отдал Сыромолотый пропагандистскому делу. Начинал в 1916 году: по заданию партии большевиков призывал солдат Западного фронта повернуть оружие против собственного правительства. Под воздействием его искромётной агитации многие сотни солдат, дезертируя, уходили в тыл. "Политработа, - любил повторять замполит, - тяжёлый труд с плугом, которым приходится распахивать сознание отдельных отставших от жизни товарищей..."
-Родненькие вы наши! – трясёт седыми буклями какая-то старушка в первых рядах.
-Хай жыве таварыш Сталин! – кричат женские голоса рядом с ней.
-Советскому правительству слава! – вспыхивает тонкий возглас справа от трибуны.
-Вставай, проклятьем заклеймённый... – вразнобой затягивают там же.
-У нас теперечка други гимн... – поправляют их всезнайки слева.
-Всё равно! Вставай...
-Да здравствует коммунистическая партия! – мягко перекатывается по задним рядам и возвращается к трибуне уже crescendo.
-Качай майора! – шумит толпа.
Простираются цепкие руки, подхватывают майора Сыромолотого и подбрасывают вверх.
-Ура-а-а! – побагровев от удовольствия, сипит замполит, взлетая много выше портрета товарища Сталина.
Качают и командира полка, и Большакова, и Фукса, и секретаря подпольного райкома Кульгавого, и беспартийных, и рядовых, и всех, кто под руку попадётся. Недалеко от церкви остервенело качают Цыбулю, которого приняли за партизана.
-Ура-а-а-а! – взмывает и несётся над городом пронзительный клич...
-Слава-а-а-а!..
На углу, возле почты, на скрещении улиц Ленина и Дзержинского, особняком стоят два брюнета средних лет; один, похожий на дантиста, – с ассирийской бородкой, второй, судя по произношению, явный литовец с тоненькими, словно лезвия, усиками, тихо перебрасываются короткими окольными и загадочными фразами по-польски.
-Как вам это нравится, пан Галузис?
-Вы имеете в виду внешний мир?
-Совершенно верно.
-Разве это... нормальному человеку может нравиться?
-Вы хотите сказать, что большинство здесь собравшихся – ненормальные?
-Пожалуй, что так, пан Клемчук. Тихо и буйно помешанные. Они, наверное, думают, что после войны жизнь будет другая. Наивные люди!.. Будет то, что и было.
-Я тоже так считаю... Честно говоря, возникает желание кому-нибудь немного нахамить.
-Хотите воспарить над серостью?
-Да, хочу.
-Не советую. Скандалом делу не поможешь. Сейчас лучше не высовываться.
-И что, по-вашему, нас ждёт?
-Здравствуйте пожалуйста! Разве непонятно? Всех, кто здесь при немцах жил и работал, будут проверять под микроскопом...
Скудеет день...
В школьном саду дымит, как паровоз, штабная кухня. Там же накрыты столы. К семи вечера на ужин собирается избранное общество: командир полка, замполит, помпотех, помпохоз, начштаба, начсвязи, начхим, инструктор пропаганды, старший врач, начфин, начарт, переводчик, парторг, комбаты, комсорг, начальник военно-технического снабжения, верхушка партизанского руководства и подполья с официальными и походными жёнами. Всего – человек сорок. Весело гремит алюминиевая посуда. Бойцы из хозяйственного отделения обносят гостей холодными закусками: килькой астраханской в томате, паштетом из фасоли, тушёной говядиной и свининой, икрой из свёклы, салом, печенью трески в собственном соку... Гранёные стаканы наполняют дефицитнейшей «Московской особой». Все разом начинают говорить. Становится шумно и путано, как в бане. Сосредоточенный капельмейстер взмахивает руками. Музыкантский взвод выплёскивает из ярко сияющих медью труб мелодию «Неаполитанских ночей»... Стучит ножом по бутылке командир полка Белоконь и, поглаживая моржовые рыжие усы, говорит озорно и звучно:
-Районное начальство, вам слово!
Кульгавый и Большаков словно по команде поворачивают головы в сторону комполка, переглядываются.
-Тебе выступать, – говорит Кульгавый.
-Нет, тебе, - возражает Большаков.
-Почему мне? – удивляется Кульгавый.
-Ты – первый секретарь подпольного райкома.
-Ну и что? Это ж только на время войны. А война уже – тю-тю! - закончилась.
-Нет, не закончилась.
-Для нашего района – закончилась. Вчера ещё.
-Это узкоместная точка зрения. Война закончится, когда Берлин возьмём.
-Берлин далеко, а нам здесь порядок наводить.
-Хватит, хлопцы, язви вашу душу, горло драть, водка застоялась! – перебивает их Белоконь.
-В самом деле! – прикрыв рот рукой, влезает в разговор начарт Стецюха. (В течение дня он выкушал больше литра местного самогона, и стойкий дух сивушных масел из него ещё не выветрился.)
-Разрешите мне? – раздаётся громкий и уверенный голос.
Со скамьи поднимается среднего роста сутулый мужчина лет тридцати пяти в очках в черепаховой оправе и красной спортивной блузе с белой шнуровкой на груди, похожий на барабанщика из самодеятельного оркестра железнодорожных служащих. Мастито склонив набок нечёсаную гривастую голову, он прочувствованно декламирует, легонько подвывая:
Через поля, леса и воды
Советское войско идёт.
За мир, за счастье, за свободу
Красноармейцы, вперёд!
И с моря, и с неба, и с суши
Ударим – ответ наш таков.
Могучие залпы обрушим
На головы подлых врагов...
Шум дружных аплодисментов покрывает конец его слов. Мужчина отвешивает вежливый поклон и садится.
-За Красную армию! – кричат за столами, чокаясь.
-Кто это был? – спрашивает у Большакова комполка.
-Местный поэт, Яков Саблич. Наша, как говорится, знаменитость.
-Талант, - уважительно замечает Белоконь. – Далеко пойдёт.
-Уже пошёл, - подтверждает Большаков, вздыхая.
Следующий тост поднимают за великого стратега и полководца, мудрого вождя и учителя товарища Сталина. Затем пьют за мир во всём мире... за передовую советскую интеллигенцию... за дружбу между пролетариями всех стран... Приносят гуляш. Под гуляш пьют за что-то ещё... три или четыре раза подряд. Начинается энтузиазм, анархия, фамильярности и излишества – верные признаки удавшегося банкета. И тут неожиданно выясняется, что закончилась водка. Все четыре ящика пусты. Нечего и говорить: без водки праздник продолжаться не может. Одним словом, ситуация... Пользуясь случаем, Сыромолотый призывает закругляться, но призывы его тонут в одобрительных восклицаниях, которыми публика встречает предложение Стецюхи отправить ездового за самогоном к бабке Стефании. Разгонистым почерком находчивый майор пишет записку: "Подателю сего выдать без оплаты". Оркестр заряжает «Весенний вальс». Сумерки сгущаются. День, кувыркнувшись, вслед за догорающей зарёй прячется за горизонт. Кто-то предлагает разжечь костёр. Компания разбредается по саду в поисках хвороста. Стецюха же тем временем, уединившись в беседке с Марией Сивицкой, авантажной русоволосой девицей, проникновенно шепчет ей в ухо:
-Знаете, глубокоуважаемая Маня, был такой философ – Эпикур. Жил он лет за триста до рождества Христова. Так вот, он полагал, что всякое живое существо должно непременно стремиться к удовольствию...
Вдохновенное водочное расслабление овладевает Стецюхой. Из его речи можно понять одно: он эпикуреец чистой воды. И готов разделить удовольствие на двоих, если женщина согласна. Левая рука сердцееда ложится на Манино плечо, правая пятерня водружается на её симпатичную кругленькую коленную чашечку. Он произносит масляно и нежно:
-Маня, вы – Джоконда, поверьте намётанному глазу артиллериста...
-Яке у вас жалованье, Иване? – обольстительно улыбаясь, спрашивает Маня певучим голосом сирены.
-Как тебе, золотко, сказать... – мнётся Стецюха, не решаясь признаться, что на рынке за его месячный оклад можно купить одну бутылку «Московской особой» или две буханки чёрного хлеба.
В этот момент происходит нечто невообразимое. Вдруг и совершенно внезапно в проёме беседки возникает зловещий огненно-фиолетовый силуэт.
-Ой! – глухо вскрикивает Маня.
-Вот я счас кому-то ...бальник разукрашу! - орёт силуэт отчаянно и дико, бросаясь с кулаками на начарта.
Стецюха подскакивает, как ужаленный, и тут же получает страшный и меткий удар по правому уху. Хряс-с-с-с-ь! Из глаз начарта брызгами летят бенгальские огни. Слабея, тяжёлым снопом валится он на Маню, обнявшись, они сползают на дощатый зашарканный пол беседки. Безумный женский визг буравит темноту:
-Ай-яй-яй-яй-ёй-ёй-ёй-ёй!
-Ну, ты, вареник с мочалкой! – в исступлении хрипит злобный голос, замахнувшись ногой по клубку из тел.
Крики. Ахи, охи, хаос и путаница. Сбегается народ. Распоясавшегося дебошира выводят из беседки под руки, как архирея. Фонарь вырывает из темноты скандальное лицо с глубокими вертикальными складками, тонкими губами и квадратной челюстью, принадлежащее начальнику снабжения отряда «За Родину» Пётру Ковбасюку. Вылезшие из-под густых сросшихся бровей глаза начснаба окрашены в чёрную ненависть, руки сжаты в кулаки, тонкие губы договаривают слова гнуснейшего площадного ругательства. Кто-то по доброте душевной подсказал ревнивому Ковбасюку, что любовница ему изменяет, вот он и бросился выяснять отношения... Через минуту из беседки, как ни в чём не бывало, выходит, насвистывая увертюру из «Кармен», пострадавший начарт и, потирая ушибленное ухо, говорит надменно прищурившись:
-Ты на кого руку поднял, козёл беспаспортный?! Кобздец тебе!
На этом, однако, сюрпризы не заканчиваются. Сбоку бьёт яркий свет фар. Возникает, как бы из воздуха, «виллис», в нём, кроме шофёра, майор НКВД и два солдата с автоматами. Майор выходит из машины, произносит в полной тишине голосом холодным и отстранённым, от которого в жилах стынет кровь:
-Большаков!.. Охримук!..
Никто не понимает, в чём, собственно, дело. Не понимают и сами вызванные грозным майором партизаны. И всё-таки покорно и безропотно садятся в машину.
-Просто так у нас людей не забирают, - сглотнув перегар, свистит на ухо Сыромолотому первый секретарь подпольного райкома Кульгавый. – Значит, есть за что…
-55-
ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ ДЯТЛОВА
Сотрудники органов контрразведки СМЕРШ НКВД нашли Цыбулю быстрее, чем он их. На второй день после освобождения города, серым утречком, в одном из обшмыганных кабинетов хорошо сохранившегося особняка на улице Ленина его допрашивал бравый лейтенант с гладко выбритым и чрезвычайно смуглым, как у мулата, лицом. Он задавал ему вопросы так быстро, что Цыбуля не успевал на них отвечать. Их диалог выглядел так:
-Фамилия, имя, отчество?
-Макакин Пал...
-Когда родился?
-Двадцать второго декабря тысяча девятьсот…
-Где?
-В городе Лида.
-Соцпроисхождение?
-Из слу...
-Образование?
-Вы…
-Национальность?
-Э...
-Чем занимался до оккупации?
-Работал, эт-самое, в шк...
-Кем?
-У...
-В царской армии служил?
-Нет.
-В белой, красной, немецкой?
-Нет.
-Ранее привлекался?
-Н...
-Как оказался на занятой фашистами территории?
Цыбуля задумался. Перевёл взгляд с лейтенанта на битый шкаф с оторванными дверцами, затем на занимавшую всю стену большую карту СССР в границах 1941 года. Где-то в отдалении стали гулко бить часы. Один, два… пять… девять.
Лейтенант, безостановочно сыпавший вопросами, умолк, прислушиваясь.
-Товарищ... - собираясь раскрыть карты, начал Цыбуля со сладким чувством, предвкушая эффект, который он произведёт своим признанием.
Поднять завесу тайны он не успел – контрразведчик, вскочив из-за стола, визгливо возопил, извергая изо рта слова вместе с мелкими брызгами слюны:
-Тамбовский волк тебе товарищ! Отвечай, кишка тараканья, как здесь оказался? С кем из немецких пособников лично знаком?
Громы и молнии «смершевца» Цыбулю не испугали. Глубоко набрав воздуху, он решительно заявил со спокойствием очень зловещим:
-Позовите, эт-самое, начальника.
Лейтенант продолжал срывать голос, но уже не так старательно:
-Что?! Да я из тебя, обезьяна немецкая, сейчас шкварки топить буду!
-Позовите, - упрямо повторил Цыбуля. - Хочу, эт-самое, сделать важное сообщение.
Лейтенант, похоже, неплохо владел актёрским искусством. После слов «важное сообщение» он, как по мановению волшебной палочки сменил гнев на милость, широко и криво открыл рот, коротко хохотнул, привычным жестом захлопнул папку с учётно-фильтрационным делом, и, завязав тесёмки, сказал:
-Сейчас позову.
И позвал.
Дверь распахнулась.
И вошёл... он. Широкоплечий, большеголовый блондин с резкими чертами лица. Зеленоглазый. Высокий. Мускулы на руках под гимнастёркой железными желваками перекатываются. Он нисколько не изменился. Цыбуля, конечно, узнал его сразу. До войны они часто встречались на совещаниях. Дятлов! В капитанских погонах. Вошёл и остановился, широко расставив ноги, взгляд на Цыбулю профессиональный нацелил, пронзительный... Задумался. Что-то, видимо, с напряжением вспоминал, вглядываясь в торчащую задорным веером рыжую с проседью Цыбулину бороду. И вспомнил. Спросил, немного поколебавшись:
-Цыбуля?
-Я, - просто ответил Цыбуля.
-Вот так встреча! Не ожидал, понимаешь, тебя здесь увидеть. Зачем фамилию-то изменил?
-Были, эт-самое, причины.
-Ты говорят, на немцев работал?
-Кто говорит?
-Разные люди.
-Всё это бабьи побрехушки. Цена им – копейка в базарный, эт-самое, день.
-У нас заявление имеется письменное.
-Чьё заявление?
-Соседа твоего. Безрукого переводчика.
-Рыгало?
-Рыгало.
-И что?
-А то, что он факты приводит.
-Факты чего?
-Твоего сотрудничества.
-Чушь, эт-самое, собачья!
Дятлов скептически ухмыльнулся одной щекой.
-Докажи, что это чушь, и я тебя, понимаешь, сразу отпущу.
-Запросто, - Цыбуля сделал коротенькую паузу. - Для этого мне нужно, эт-самое, связаться с товарищем Веретенниковым из четвёртого управления НКВД.
«Ни хрена себе»… - в изумлении пробормотал капитан, и улыбка сползла с его лица. Цыбуля (и то в самом лучшем случае) представлялся ему личностью сомнительной. А тут – Веретенников... Полковник Веретенников! Не может быть... В голову не лезет... Произнесённая Цыбулей фамилия уже сама по себе являлась самой лестной рекомендацией. «Мда-а»... У Дятлова засвербело за левым ухом... Совершенно сбитый с толку, он немедленно набросал в голове черновик дальнейших действий, хлопнул себя ладонью по лбу, восторженно вскричал:
-Так ты наш, ёрш тебе в глотку?
-Ваш.
-И давно?
-С начала войны.
-Здорово! Говори, что товарищу Веретенникову передать.
Победные искры вспыхнули в глазах Цыбули, и он, обратив взор к потолку, стал излагать чрезвычайно хладнокровно, так, что у него самого мурашки пошли по спине:
-Первое. Погибли Швыдко, Козич, Поцух, Ковальчук, Сыч и Чучулис. Попали, так-скать, под удар нашей авиации в районе Брестского вокзала (это сообщение Цыбуля сделал от себя). «Танкиста» перевели в Берлин. Лемура и Люси он, эт-самое, забрал с собой. В последнее воскресенье каждого месяца в 19:00 Лемур будет ждать связного у Бранден...бургских ворот. Второе. Восточный отдел РСХА разработал план покушения на жизнь товарища Сталина. В специальной лаборатории они изготовили портативное приспособление, стреляющее бронебойно-зажигательными снарядами.
-Панцеркнакке, - сказал Дятлов.
-Что-что?
-Компактный гранатомёт. Внешне напоминает велосипедный насос. В рукаве можно запросто спрятать. Продолжай.
-Диверсантов будет двое. Бывшие, так-скать, красноармейцы. Руководит операцией оберштурмбанфюрер Греве. Выброска произойдёт в сентябре в районе, эт-самое, Ржева. Кажется, всё.
-Ясно... Ты пока отдыхай, а там видно будет. Центр решит, на каком участке тебя дальше использовать. Вопросы есть?
-Есть... Один. Если не секрет, конечно… Как тебе из мёртвых удалось воскреснуть?
-Из каких мёртвых? Не понял…
Цыбуле пришлось объяснить:
-В сорок первом в одном из майских номеров «Осинцевской правды» читал отчёт, эт-самое, о твоей геройской смерти.
-А-а… - Дятлов кивнул, одёрнул гимнастёрку, провёл ладонью по ремню, портупее, осмотрел свои до блеска надраенные сапоги. - Это долгая и запутанная история. Вообрази: один деревенский штукарь вздумал другого деревенского штукаря на чистую воду вывести… с помощью взрывного устройства. Изобретатель хренов! Ну а я, понимаешь, находясь в Старых Плешах по служебным делам, случайно на это взрывное устройство наткнулся. Результат: у меня тяжелые ранения, еще одному ноги оторвало. Не поверишь: эта огненная вспышка до сих пор у меня перед глазами... Разбирались долго. То да сё. Думали - теракт. План появился, когда войной запахло. Взяли десять отборных колхозников, разбавили их двумя деревенскими штукарями и через месяц получили двенадцать первоклассных агентов. Подготовка шла прямо здесь, в Осинцевске, по ускоренной программе. Так, понимаешь, возник староплешенский террористический центр. Суд над ним широко в печати освещался. А меня для правдоподобия жертвой контрреволюционеров сделали. Дальше ты, наверное, знаешь...
Дятлов вынул из кармана пригоршню семечек.
-Будешь?
Цыбуля отрицательно покачал головой.
-Зря отказываешься. Мне врач в госпитале говорил, что они для сердца очень полезны... Кстати, о сердце... Взяли мы недавно, понимаешь, Большакова, бывшего командира партизанского отряда, вполне здорового с виду мужика. Всего пару-тройку вопросов ему подбросили, а он малохольным оказался и того... помер...
-И что?
-Что-что? Позавчера закопали... Как говорится, собаке – собачья смерть. Его начальник разведки Охримук сейчас показания даёт. Такие, брат, вещи рассказывает, что волосы на голове шевелятся. Не поверишь! Оказывается, внутри партизанского отряда «За Родину» активно действовала вражеская националистическая шайка, тесно связанная с Белорусской краёвой обороной и самим Францем Кушелем. Большаков в ней был предводителем. А? Как тебе это нравится? Кошмар! Выпускали они во время оккупации подпольную газету «Большевик». В последнем её номере, перед самым, понимаешь, приходом Красной армии, написали о горячо любимом нами товарище Сталине такое, что... язык не поворачивается сказать. – Дятлов открыл сейф, вынул из него газету, и, сунув Цыбуле в руки, ткнул пальцем в текст. – Здесь…
Цыбуля прочитал текст, набранным курсивом внизу газетной полосы: «Под мудрым руководством великого Вождя нашего народа, гениального Верховного Гавнокомандующего товарища И. В. Сталина Красная Армия уничтожит фашистского зверя в его логове».
-Да-а-а…
-Пока мы пятнадцать человек задержали. И это только начало…
Переполненный впечатлениями от беседы с капитаном Дятловым, Цыбуля вышел на улицу. Напротив, через дорогу, на покосившемся тротуаре, он заметил Непрухина в синем пиджачном костюме, разговаривавшего с каким-то военным. В одной руке экс-председатель держал портфель, в другой - газету, которой взмахивал, будто отгонял мух. «Жив, - с облегчением подумал Цыбуля. - Сон мой, к счастью, сбылся только наполовину».
-56-
ПОЛЬША – ЭТО ВАМ НЕ ЗДЕСЬ!
10 августа 1944 года в семь часов утра над Осинцевском неожиданно разразилась гроза. Потоки дождя захлестнули город; в мутной вышине мелькали голубоватые спирали молний. Дул сильный порывистый ветер. От громовых раскатов тонко дребезжали стёкла в оконных рамах. Не прошло, однако, и четверти часа, как ветер ослаб. Тучи стали рассеиваться, по небу пошли гулять лазурные пятна, через одно из них ударил пучок солнечных лучей и начертил над городом радужную арку.
Сразу после дождя, ровно в 7:25, на квартиру Гольдберга явились с обыском трое сотрудников СМЕРШ НКВД: два лейтенанта и капитан. Вели они себя довольно странно. Не соизволив предъявить остолбеневшему хозяину, близкому к параличу, никаких документов, кроме красных смершевских «корочек», не проронив ни единого слова, они целенаправленно, как сомнамбулы, разошлись по комнатам, которых было три (перед самой войной Гольдберга назначили на должность главврача райбольницы, предоставили служебную жилплощадь). Комнаты, впрочем, оказались совершенно пусты - ни мебели, ни утвари, только пыль толстым слоем повсюду, паутина в углах и воздух затхлый, застоявшийся. В самой маленькой валялся на полу грязный полосатый матрац, а на грубо сколоченном табурете стояла овальная пепельница мутного рыжего стекла, полная окурков. Самое удивительное, что суровые визитёры никаких вопросов Гольдбергу не задавали. Последний же, кося чёрно-испуганным глазом, тоже ни о чём не спрашивал, хоть спросить ему очень хотелось... Крайняя запущенность квартиры удивила пришедших, но не настолько, чтобы притупить их бдительность. Самым тщательным образом они обследовали жилище на предмет наличия тайников, простучали стены, половицы, подоконники, разрезали матрац, заглянули в печную топку, поддувало и дымоход. Ничего не найдя, офицеры, прихватив пепельницу, вывели Гольдберга из дома, посадили в «виллис» и увезли. Больше «дядю Ваню» в Осинцевске не видели.
11 августа ближе к обеду из города в Старые Плеши, где был временно расквартирован триста семьдесят… стрелковый полк, разболтанная «полуторка» с брезентовыми дверями привезла десятка два мобилизованных. День стоял жаркий, парило. Деревня Старые Плеши вяло дремала. Только возле правления было людно из-за сновавшего по служебной надобности личного состава. Сопровождавший мобилизованных офицер вышел из кабины, обошёл грузовик, вынул из нагрудного кармана список и, глядя в него, произнёс:
-Цыбуля!
-Я, - отозвался сиплый голос в кузове.
-Вылезай. Видишь, старший лейтенант на скамейке у правления сидит? Тебе к нему.
Цыбуля спрыгнул на землю, отряхнул штаны, забросил за спину вещмешок, через разъезженную пыльную улицу направился к старшему лейтенанту. Подойдя, доложил по форме:
-Рядовой Цыбуля для прохождения службы прибыл.
Старший лейтенант – крепко сколоченный, румяный, с живыми, чуть смеющимися глазами – пододвинулся, освобождая место рядом.
-Цыбуля? Очень хорошо, что прибыл. Садись. Я - командир отдельной разведроты Круглопятов. Капитан Дятлов говорил мне насчёт тебя. Рад, что ты знаком с нашей работой и орден за неё имеешь. Значит, быстрее вольёшься в коллектив. Хочу сразу предупредить: поблажек мы никому не делаем. Даже орлам-орденоносцам. Нарушителей дисциплины сразу отчисляем. До войны спортом каким-нибудь занимался?
-Занимался, - ответил Цыбуля. – Борьбой. И с парашютом прыгал... несколько раз.
-Отлично, - сказал Круглопятов.
Его рука нырнула в планшет, выудила оттуда наручные часы на кожаном ремешке с чёрным циферблатом и фосфорными стрелками.
-Возьми. Дарю. Трофейные. В ночном поиске незаменимая вещь.
Что такое «ночной поиск» Цыбуля, конечно, ещё не знал...
Вечером на пустыре возле правления разведроту собрал майор Сыромолотый.
-Товарищи, - заговорил он торжественно, как священник в храме, - скоро мы с вами окажемся на территории Польши. Имейте в виду, Польша – иностранное государство и ситуация в ней весьма непростая. Но вам, разведчикам, она должна быть ясна, как стёклышко. Поэтому объясняю подробно, а вы мотайте на ус. Так... В Польше вы можете столкнуться с вооружёнными формированиями Армии крайовой. Это партизаны такие. Подчиняются эмигрантскому правительству в Лондоне и состоят на службе у буржуазии. С ними – всё понятно. Дальше: Польская рабочая партия создала Армию людову. Это тоже партизаны, только воюют они за трудовой народ, за рабочих, крестьян и передовую интеллигенцию, являясь частью Войска Польского... Запомните: Армия людова – наш верный союзник. Очищенные от фашистов районы Польши мы будем передавать органам власти на местах - Комитетам национального освобождения. Вопросы есть?
-Нет вопросов, - ответил за всех старший лейтенант Круглопятов.
-Принимается, - весело сказал майор, вытирая платком шею и затылок. – Теперь обсудим вопрос взаимоотношения личного состава с польскими гражданами. Вопрос, товарищи, не праздный... Все, конечно, знают поговорку, не рекомендующую со своим уставом лезть в чужой монастырь...
-Зна-а-ем... – ответили бойцы.
-Ну, вот и отлично. Итак, перечисляю по пунктам, чего вы в Польше делать не должны. Во-первых, вы не должны мешать деятельности католической церкви. Ксёндзов (так в Польше называют священников) не обижать. Они у населения уважением пользуются. Не трогать также классово-чуждый элемент – помещиков и кулаков. Это - во-вторых. С ними разберутся и без вас. В-третьих, по одному не ходить. Можно нарваться на большие неприятности. И, в-четвёртых, без спроса ничего не брать.
-Як нэ браты? – вырвалось у старшины Голобородько.
-Польша, старшина, - строго сказал майор и махнул рукой, - это вам не здесь! У поляков свои законы и обычаи. У них вообще – частная собственность. Главное, что вам следует себе уяснить, - это то, что в Польше нет ничего бесплатного. Ни-че-го! За всё нужно платить. Даже за гнилую доску или ржавый гвоздь. Не вздумайте предлагать им рубли. У них есть свои деньги, злотыми называются.
-А як же лис и солома? Тэж нэ можна браты? – решил уточнить практичный Голобородько.
-Для тех, кто не понял, повторяю ещё раз: никакого самоуправства! Лес рубить, товарищи, запрещается. Категорически! За каждое срубленное вами без разрешения дерево наше государство будет вынуждено заплатить золотом. Солому брать тоже нельзя. К домашней птице и другой мелкой скотине даже близко не подходить. По полям и огородам не шастать. Нарушившие приказ будут считаться мародёрами и предаваться суду военного трибунала.
Бойцы зашумели.
-Ничего себе порядочки!
-Мы за них кровь проливаем, а у них ничего не бери...
-Разве это мародёрство?
-Мы ж не для себя стараемся...
-За солому – в трибунал?
Сыромолотый, подняв руку, прервал дебаты. Обращаясь к Голобородько, быстро и веско сказал:
-Если нужен лес или солома, обращайтесь, старшина, к солтысу - деревенскому старосте. Вопросы снабжения решать только через него, централизованно. И с паненками ихними будьте поосторожнее. Не исключены, так сказать, провокации. Утрата бдительности в половом вопросе, товарищи, чревата опасностью заражения не только венерической болезнью, но и... чуждой советскому человеку мелкобуржуазной идеологией.
-А если по обоюдному согласию? – раздался чей-то насмешливый голос.
-Знаю я ваше обоюдное согласие. В Старых Плешах и то умудрились наследить. Вчера к комполка колхозницы приходили жаловаться.
-И на что они жаловались? – спросил тот же голос.
-Не на что, а на кого, - уточнил майор. – Учтите, в Польше на подобные «шалости» мы сквозь пальцы смотреть не будем...