Я Экстаз!
(из цикла "Прелюдии в нуарных тонах")
Город был стар и со старческой преданностью встречал ночь. Дни стались для него чредой мучительной литургии. В стужу и в зной, он лежал бездыханный и призывал её. И зов сочился из жерла саксофона, что поблескивал в руках уличного музыканта, мутными бликами сползал с рекламных щитков и вторил усталым шагам рабочих. Но стоило бледному месяцу воссиять на небосклоне, как город пробуждался, полный сил и новых идей. Луна служила для них условным знаком. Встреча не за горами.
Уединившись с городом, ночь дарила ему нескончаемую усладу жизни, ласкала его яркими красками, сулила быть с ним вечно. Под градом сладострастных ужимок ночи, город все больше и больше презирал день. Они сливались в экстазе призрачной любви, а над ними расстилался балдахин временной юности.
Но сегодня в их отношениях явствовал разлад. Ведь появился третий - заносчивый, самонадеянный и надменный… Он часто врывался в их обитель, и его приход губил все краски ночи, уподобляя их тусклости дней. Зовут его туман и сегодня он особенно густой и едкий. Туман питался нижайшими чувствами жителей города. Всякий раз, лениво волочась по переулкам и мостовым, он вбирал в себя миазмы невзгод. И, прямо сказать, ему не приходилось судорожно выискивать пищу, ибо город был добротно окроплён негативом и ненавистью. Без сомнения, пища шла к нему сама и спесивый туман набирался сил, чтобы в скором времени вернуться.
Высокий человек уверенным и неторопливым шагом спускался со станции монорельса. Стук каблуков зычным эхом отдавался в туннеле. Разглядеть лицо мужчины не представлялось возможным. В профиль тому мешал приподнятый ворот плаща, а в анфас его скрывала тень от приспущенной шляпы. Домыслы о природе данного обстоятельства весьма противоречивы. Случайный эффект в банальных условиях? Или же «безликость» была продуктом холодного расчёта?
Мужчина вышел на тротуар и заметно ускорил шаг. На горизонте, в вязкой мгле, бледнели силуэты высотных зданий. Облака бесформенной гущей толпились на востоке. Порывы влажного ветра яростно вонзались в кожу. Колкие, сырые, омерзительные, они были пропитаны скверной ночных кварталов. Когда же прелый вихрь усиливал натиск, то редким прохожим казалось, что город с невиданным презрением стегает их по лицу грязной тряпкой. Но высокий незнакомец шёл наперекор всем проискам ночи. Он шагал, склонив голову, и подол его плаща реял по ветру, как крылья демона. Из пелены тумана, зловеще выглядывали фонари и окна домов - очи улиц, - так их прозвали местные жители. Прохожий знал, что город наблюдал за ним. Но, то был не кровожадный взгляд охотника, взявшего след добычи, а скорее взгляд ангела-хранителя. Город был с ним заодно.
И вот, улица закончилась. За поворотом, казалось, что дорога идет резко вниз, - очередной из многочисленных обманов города. Эффект неожиданного провала достигался тем, что кварталы у подножья холма слились с темнотой. В действительности спуск был весьма отлогим, и высокий человек продолжал систематично ускорять шаг. За грядой пустых улиц, опоясывающих холм, простиралось ночное полотно. Оно было усыпано россыпью ярких огней. Мириады жемчужин света необъятным потоком катились с холмов в огромный котлован. Картина весьма контрастировала с предшествующей улицей, - там, где располагалась станция монорельса.
Однако долговязый мужчина в шляпе держал путь вовсе не в волшебный приют огней. Гораздо ближе. Он направлялся в городской парк и цели его были столь же загадочны, как туман, стелющийся вдогонку ему. Он шёл мимо тёмных витрин и невысоких домиков, поросших по обе стороны дороги. Где-то вдали часы пробили полночь. Гулкие удары, проносившиеся над парком, сводили с ума. Они звучали, как похоронный отсчет или приговор – будто приближение чего-то невиданного, зловещего, кошмарного. С каждый ударом рок надвигался. Пять, четыре, три, два... И ничто не пугало так, как последний удар, поскольку он был более затянутым, более глухим и будоражащим, точно последний выдох мертвеца. В воображении людей он звучал как чудовищный предыкт. Бом! и некая чертовщина вынырнет из тумана и обрушится на прохожих.
Молодой человек без крупицы колебаний, приподнял шляпу и окинул взором парковый пригорок за воротами. Он был не из тех, кто стряпает в воображении тысячи фантасмагорий и видит глаза ночных чудовищ в горбатых фонарях, что блекнут в тумане.
Незнакомец приблизился к воротам, провёл рукой по чугунному узору, и, схватившись за него, толкнул рукой вперед. Пронзительный скрежет вторгся в завывание ветра. Мужчина подошел к небольшому столбу и пристроил взгляд к витиеватому щитку. Там было множество кнопок, вырезанных в три дугообразных ряда над монетоприемником. Напротив каждой кнопки горела надпись. "Цветущая сакура", "нью-йоркский сквер", "парижская осень", "Альпийская весна" и все в том же ключе. Выбор потрясал красноречивыми формулировками. Брось монету и небольшой закуток за воротами, порастет яркой хвоей, брось две - ты окажешься на лоне японской пасторали, три монетки поведают о красотах парижских набережных. Гениальнейшая вещь – трёхмерная проекционная графика. Она фактически утерла носы неугомонным романтикам, что верят в бесценность красоты. Все в мире покупаемо, и сам мир имеет цену. И все бы ничего, но взор коробила табличка под монетоприёмником. «Проектор не работает, предположительное время починки: среда, 15 сентября, 2113 года». До среды ещё пять дней.
И вот, наконец, человек в шляпе дошёл до места назначения. Он спустился по заасфальтированной тропинке к пригорку, свернул налево и уселся на одной из лавок.
Городской парк. Гиблое место. Как всегда пуст и безлюден. Более, он не оправдывает своё предназначение. Много воды утекло с тех пор, когда в парке можно было встретить детей, радостно снующих по сторонам, увидеть стариков прохлаждающихся под сенью деревьев, или понаблюдать за парочкой влюблённых. Отныне здесь царствует едкая мгла да зыбкое одиночество, а над ними, в праздном угаре, беснуется ночной ветер. Одному господу ведомо, сколько грёз, стремлений и благих побуждений было погребено в этом месте.
Высокий человек просунул руку во внутренний карман плаща и вытянул продолговатый предмет, завернутый в черную шаль. Отцепив большую булавку, он немного покрутил сверток в руках и положил его рядом. Ловкость жестов проливала свет на его профессию, что уж говорить о длинных и изящных пальцах? Ими он вынул портсигар из того же кармана. Недолго любуясь металлическим спутником, человек в шляпе дотронулся подушкой пальца до замочного сканера. Жужжащий звук распознания отпечатка, глухой щелчок, и портсигар открыт. Будучи наедине с темнотой и промозглым ветром, мужчина, хотел было закурить, как друг… робкий стук каблучка откуда-то слева. Тот, чье лицо по-прежнему крылось в тени от шляпы, обладал недюжинным слухом и столь же поразительной слуховой памятью. Не оборачиваясь, он сухо вымолвил:
-Что ж, а я думал, как всегда, ждать придётся часами.
-Ты все утрируешь, - в тумане нарисовалась стройная женская фигурка. – Впрочем, как и всегда, - елейный голосок скользил по ветру.
-А ты все так же парируешь любой намек на критику в свой адрес, молодчина, продолжай в том же духе! - с каждым предложением, голос из тени неумолимо скатывался в понурое бормотание. – Но ты сама понимаешь, что я пришёл сюда не с целью тормошить память. Не достойна ты этого. Ближе к делу, Алевтина. Ты принесла обещанное?
Дама нерешительно сделала два шага в его сторону. На таком расстоянии туман позволял разглядеть её одежду. Ничего примечательного. Пестрое платье-рубашка, натянутое поверх белой сорочки с огромным кружевным воротником и юбка-карандаш, того же цвета что и торс. На голове у барышни красовалась шляпка-таблетка с ниспадающей на лицо голографической вуалью. Таких модниц расплодилось десятками тысяч с тех пор, как в калужском конгломерате был принят закон об уличном дресс-коде.
-Ты все так же невыносим, постоянство признак мастерства - проворчала Алевтина.
-Согласен. Ты, например, по-прежнему не умеешь краситься, - эта фраза звучала весьма нелепо, ибо высокий человек сидел будто истукан. Как же он мог оценить уровень исполнения макияжа, если взор его был обращен в другую сторону? Алевтина, чье зрение начало ухудшаться с ранней юности, могла разглядеть лишь огромный силуэт в тумане.
-Чванливый нахал! - сквозь зубы выжала она.
-Твоя доля здесь, рядом со мной. Теперь я жду обещанные бумаги. Ну же!
На минуту воцарилось молчание. Дама застыла. В неподвижности она уподобилась своему собеседнику. И лунный ветер, как-будто стих. Неожиданно, тишину нарушил металлический щелчок. Он то и заставил человека на лавке снизойти и немного повернуть голову налево. Дуло пистолета вспороло гладь тумана.
-Ого, какие мы расчетливые, - в его речь вторглись интонации насмешки. - Умиляет. Неужто ль ограбить меня вознамерилась?
-Нет! - отрезала Алевтина, пистолет напоил ее смелостью. -Просто положи мою долю на асфальт, а я кину тебе нужные бумаги. Не переживай, дорогуша. Мне не удастся тебя обмануть. Я на каблуках и плохо ориентируюсь в таком тумане, в любом случае, ты сможешь нагнать меня, коли дело к тому клонит.
-Позволь спросить, откуда такое недоверие? - флегматично спросил он.
-От туда.
-Это не ответ. Тычешь в мою сторону пистолетом? И это после пятнадцати лет знакомства. Десять, из которых, я был твоим концертмейстером и пытался взрастить плодородное деревце на мертвой почве? А остальные пять лет ты пыталась затащить меня в постель? Глупо и неосмотрительно. Я оскорблен твоим недоверием.
Алевтина почувствовала, как по телу разливается неприятное тепло. Прилагая уйму усилий, она пыталась завуалировать дрожь.
-Ну, мало ли ты пристроился к псам Рослякова, я их терпеть не могу, - её милый голосок был явственно пропитан ложью.
-Ты прекрасно знаешь, я вне кланов. Меня не интересуют громилы Рослякова. А ты, видать, повязалась с ребятами Алёшина? У их путан одинаковый парфюм. Полная безвкусица. Хватит мелить чепуху, Алевтина. Это не твой стиль. Говори, откуда растут ноги у всей этой паранойи?! – на последней фразе, голос собеседника резко пошёл в крещендо.
Она была в растерянности. Монолог знакомого поставил её меж двух полюсов. С одной стороны, хотелось поведать всю правду, ведь человек на лавке был единственным мужчиной, никогда не поднявшим на неё руку. Но с другой стороны, - правда была столь абсурдной (и какой-то степени смехотворной), что рассказывать о ней кому-либо, путь даже знакомому, было зазорно. Однако, при дотошном копошении в архивах памяти, всплывает весьма любопытный факт: насколько бы циничным и язвительным не были его речи, но секреты он держать умел, а бывало и даст моральную опору. Воображаемая монета упала к верху стороной «говори правду».
-Я вчера была у гадалки, - первый всхлип в её голосе намекал, что оружие не у дел. – Не смейся, прошу тебя. Все её предсказания сбывались.
-Продолжай, что же она нагадала такого, что ты вся дрожишь при виде старых знакомых?
-Она сказала, что я умру в этот вечер. Причина смерти кроется в моём имени… даже в слогах, которые равны между собой, так она сказала - её упорство ослабло, она опустила пушку. И начался плач. Что может быть отвратительнее беспричинного женского плача? – Я знаю, тебе это покажется смешным, но все, абсолютно все её предсказания сбывались. Я жить хочу, Господи, я её молода.
И тут, человек в шляпе неожиданно поднялся с места и сделал два шага в её сторону. Алевтина сама по себе не была низкорослой дамой и любила каблуки, но даже стоя в нескольких метрах от него, было понятно, что её макушка приходится ему по солнечное сплетение. Он сделал ещё один шаг.
-Не смей приближаться ко мне! Твоё имя начинается на ту же букву, что и моё! Заброшенный парк, один парень, одна девушка, хорошие предпосылки для совершения убийства! – истошно заревела она, тряся перед собой пистолетом.
Но высокая фигура продолжала наступать, неторопливо и отлажено. Откуда такое равнодушие перед дулом револьвера? Кто притупил его инстинкт самосохранения?
-Тогда почему бы нам не умереть тут вместе? – и вновь это будоражащее душу спокойствие в голосе. - Я приношу тебе прелесть волшебную жгучей любви и ласк неизведанных. Отдавайся доверчиво мне! Я настигну тебя океаном блаженств, влюбленным, манящим, ласкающим, то тяжелой волной набегающим, то лишь в отдаленье играющим, и целующим тебя лишь брызгами. А ты будешь безумно хотеть иного. Нового! И тогда дождем цветочным буду падать на тебя, целой гаммой ароматов буду нежить и томить, игрой благоуханий то нежных, то острых, Игрой прикосновений, то легких, то бьющих. И замирая, ты будешь страстно шептать: еще, всегда еще!
Дама была потрясена. Но это был приятный и благой шок. От экспрессии, гурьбой слетавшей с уст человека в шляпе, она почувствовала прилив сил и на какое-то время отодвинула в сторону мысли о смерти. Она была готова рвать на себе кожу, лишь бы он не останавливался и продолжал одарять её словесным эликсиром страсти и безудержным чувством блаженной защиты. Алевтина отдалась дуновению беспечности и дивных речевых фигур. Пистолет со звоном упал на асфальт…
-Тогда я ринусь на тебя толпой чудовищ страшных, с диким ужасом терзаний, я наползу кишащим стадом змей и буду жалить и душить! А ты будешь хотеть все безумней, сильней. Я тогда упаду на тебя дождем дивных солнц. И зажгу вас молниями моей страсти, священные огни желаний самых сладостных, самых запретных, самых таинственных. И ты весь — одна волна свободы и блаженства. Создав тебя множество, и подняв вас, легионы чувств,
о чистые стремленья, я создаю тебя, сложное единое, всех вас охватившее
чувство блаженства. Я миг, излучающий вечность, Я утверждение, - неожиданно он смолк. В этот короткий промежуток времени, все тёмные дуновения мира как обухом вернулись на свои места, и мысли о смерти вновь передвинулись на передний план. - Я Экстаз! – резко выговорил он и вынырнул из тумана.
-О Господи, ты что с собой сделал?
Она не успела даже крикнуть. Звук разрывающейся плоти… Она упала без чувств, держась за шею, из которой торчал тонкий металлический предмет. Вот и все. Ещё одна прерванная жизни. Её последние чувства были не лучшим, из всего, что ей когда-либо довелось испытать: пронзительная боль в горле, одновременно сильное удушье, захлёбывание и мерзкий привкус железа. Туман нежно окаймлял миловидное женское тело, лежащее на асфальте. От удара перегорели микросхемы на её шапке-таблетке, а это повлекло за собой погашение голографической вуали. Последнее, что она увидела, были его глаза… вернее две восьмые ноты, чьи штили плавно огибали контуры его носа.
«Верно, гадалка твоя не подвела, ты действительно умерла по плану. Алевтина. Сокращенно Аля. А= ля» - подумал он и низко наклонившись, вытащил камертон из горла мертвой дамы. «Приятного гниения, Аля. Твоё мерзкое, побывавшее под каждым вторым мерзавцем, тело найдут только в следующую среду. Надеюсь, среди ремонтников проектора сыщется некрофил и оприходует твой бранный труп. Тьфу, на тебя». Он старательно извлек из окаменевшей руки трупа металлическую папку, - то самое "обещанное", - и раскрыл её. Внутри лежала кипа нот. Длинными пальцами он перебрал парочку листов и с разочарованием швырнул папку в сторону:
-Я же просил не одиннадцатый опус, а тринадцатый! - сипло произнес он и выпрямился.
Высокий человек в шляпе не торопясь двинулся на восток, а город смотрел ему в след тусклыми фонарями и окнами. И взгляд этот был хвалебным.