Непридуманная страна

 Крупные сомы да мелкие подлещики прячутся под си-ним одеялом спящей реки, где, утопая голыми ногами, в реч-ном песке, сосны, обогнув дружным хороводом берег, каждое утро горделивой осанкой встречают солнце. Оно желтыми рукавами протирает росистые склоны Красного Яра.
Где по улицам длинной лентой тянется тяжелый, сон-ный пар, выходя из изб и конюшен. Слюнявые колья забора, щербатым ртом улыбаются солнышку. Воздух мягок и свеж, с привкусом липового меда.
И каждая изба живет своим похожим, и не похожим ми-ром с другими такими же в зеленой, синей, желтой красках избами. От соседа к соседу шастают счастье да горюшко, будто лучиками солнца покрывая лица морщинами. Рассвет, льет из ведер в окна яркий свет, который плескаясь и смеясь разливается лужами на самотканых половиках, падает брыз-гами на цветастые клеенки обеденных столов, щекочет но-сы, облизывает кожу. Изогнувшись спиной, дворовые псы подставляют животы под теплые лучи. Пьют свет неспелые зеленые яблоки в саду, янтарем наливая бока. Уже очнув-шись от ночи, бесстыдно распластался широкий клен, заки-нув ногу на крышу сеней. Жадно нежатся в свете огородные сорняки, чуя свою скорую погибель. Кряхтя, дитя ищет мами-ну сиську, хватаясь ручонкой за нагретую солнышком пухо-вую подушку. Заглянуло солнышко и на дно еще пустого эма-лированного подойника, наверное, с утра желая смыться парным молоком. Бьет о пол деревянной клюшкой, проснув-шийся старик, кривыми пальцами молясь образам.


Глава первая

- Ванька, Ванька, вставай!
- Вставай, Ванька, на кого ж ты нас покинул…
- Анютка, помер, помер-то Ванька мой!
- Вставай, Ванька, пальто Таньке не купили еще. Вста-вай, вставай, Ванька!
- Анюта! Горох в печи проверь.
Ловко подхватив ведерный чугун ухватом, расплескивая пряный, горячий дух по избе, Анютка, оставила его. Поостыть на печном поду. Рыжая, ароматная корочка пробуждала легкий голод.
В избу то и дело входили люди, попрощаться с покой-ным Ванькой, внося с собой в дверь густой летний зной! Бар-довые загоревшие лица выражали скорбь, недоумение, рас-терянность.
Из передней не смолкая, доносились причитания Марии Ивановны, прерываясь на краткие указания грубым сердитым голосом в адрес Анютки.
- Иди, самогонку перепрячь, убери в чайник. Найдут, ведь слопают, окаянные!
- Ой, Ванька, Ванька вставай…
Вытерев вспотевшее лицо, перешитой из школьной формы, юбкой, Анютка, еще раз вдохнула вкусного, горохового аромата.
Яблоня костлявой веткой облокотилась на голубой на-личник окна. Раскидистая широкая крона  была унизана зе-леными кислыми незрелыми яблоками, которые грызли изму-ченные похмельем мужики, ожидавшие с утра поминального стола.
Большеглазая, шустрая девчушка, беззаботно бегала по саду, на лету срывая тонкие стебельки нежных колоколь-чиков. Хрупкие синие цветочки, безжизненно свешивали го-ловки из цепких перевитых детских пальцев.
- Ох, и тяжело! Трубы горят! Опохмелиться надо как.
Тяжелым пропитым голосом мужик, с еще совсем мо-лодыми озорными глазами, светившимися из-за седоватой островами щетины. Корявыми, заскорузлыми ручищами он перебирал легкие локоны, попутно извлекая оттуда  то пау-тину, то старые веточки.
- Девка-то, – Ванька литый, – про себя отметил бывший напарник Ивана, цепко всматриваясь в курносое, немного широковатое лицо пятилетнего ребенка.
С громким треском, разгневано кудахтая, по седьмое колено и проклиная весь человеческий род, из малинника, на перерез сада, выстрелом пронеслась рябая курица.
Там, в окружении скучающих мужиков, с взрослым ви-дом в не по размеру большой, с отцовского плеча рубашке, в широких выцветших сатиновых шароварах сидел паренек Шурка.
Парень, благоговейно, тасовал измочаленную, добытую не малым трудом и хитростью, колоду карт.
- Помешался на картах-то. Не к добру, – заметила   сто-явшая неподалеку, согнутая старостью, бабка.
- Остановить-то не кому теперь, – послышался ответ.
- Пройдет. Молодой еще.
Июльское марево, алым соком наливало ягоды колюче-го кустарника, перевесившегося  через забор, словно на хмельную, шальную волюшку от радивого хозяина.
Расцарапав руки в кровь, кудрявая девочка, мыча и не-годуя пробиралась сквозь густые заросли. Огрев брата по худой спине, не по годам тяжелой ладошкой, она пыталась выхватить карты.
В саду у крыльца бабы перешептывались:
- Не повезло, не повезло, Маруське, рано Ванька-то ушел.
- Ребятишки, ни туда, ни сюда. Одна немая. Другой не-путевый.
Кто-то одернул, легонько толкнув в бок сетующую жен-щину.
- Не тужи шибко. Не время обсуждать. Ивана со стола еще не снесли.
Толпа зашевелилась.
- Выносят, выносят…Вон и «певчие» выходят. Ой, а Маруська-то. Маруська-то возом везется?!
Слезы ручьями пошли по измазанному потеками лицу. Подальше, в глубокий дырявый карман, засунув толстую ко-лоду, предварительно сколов ее булавкой, брат крепче сжал детскую ладошку сестры.
_______________________________________________
Подпирающий головой небо, вековой тополь, посажен-ный еще прадедом Ивана, на углу дома, без единого ветерка, зашепчет псалтырь по покойному, задышит холодком, пробе-гая  по спинам присутствующих, скорбно поникнув кроной.

Глава вторая

А ведь три года назад, был Иван жив. Может, жена бы-ла нелюбима, то ли еще что-то,  повело его на сторону.
Сумерки, крадясь, медленно заползали в деревенскую избу. Закат красным заревом отражался в проулочном окне, веселым солнечным зайчиком, выпрыгивая из отполирован-ной коричневой рамы большого зеркала, висевшего на чисто выбеленной стене. За деревянным столом, с вековой сто-лешницей, сидели умытые, причесанные, розовощекие ребя-тишки. В ожидании ужина, не шумя и не толкаясь, что с тру-дом им удавалось, с важным лицом, блестящими, неподвиж-ными глазками наблюдали за матерью.
После вчерашнего дождика, лужок, что прямо перед домом, покрылся веселыми выводками золотистых влажных опят. И теперь Мария Ивановна, снимала с керогаза вкус-нейшую жаровню молодой картошки с маслянистыми крапин-ками грибов.
- Вот, Маруська, обобрала тоже огурцы. Солить, завтра, буду. Кадушку приготовила, кипятком обварила, с чернобылем. У тебя как, есть, огурцы-то? Или посохли плетни, все? – Частила из сеней худая длиннолицая бабенка. – А Иван-то, папка-то ваш и где? Не вижу что-то я его? Гуляет, гуляет кабель, проклятый от родных ребятишек-то. Это ни как опять его лихой занес к Настюхе поди Выдриной.  Незаметно подсовывая к горячей жаровне два пузатых огурца, скользя сочувствующим взглядом по испуганным детским лицам, не унималась непрошенная гостья. Прибавив утвердительным тоном – И лошадей-то давно угнали. На конюшне замок весит.
Мария Ивановна, хлопотавшая все это время по хозяй-ству, около недавно покрытой побелкой, что теперь глаз ре-зало, русской печи, занимавшей не малую часть избы, не-ожиданно громко выронила на пол глиняный горшок, рассы-павшийся на мелкие кусочки.
- Да что же это вы все лезете в мою душу, покоя не даете? Да сколько ж это будет продолжаться? Ох, нет! Нет! Не видать этому конца!
Сбив, светлую косынку на бок, оперевшись обеими ру-ками о подойник с непроцеженным еще молоком, она, на миг, прекратив причитать, всем телом резко развернувшись, схва-тила за шиворот тощую быстроглазую бабенку, волоком вы-тащив на улицу, бросив, ошалевшую, сотрясающую мелкой дрожью непрошенную гостью у крыльца. Сжав челюсти от немого крика, Мария рывком открыв дверь сарая, прислони-лась от бессильной злобы к стене, безумными глазами обво-дя все вокруг, натыкаясь на ларь. Горячий летний воздух вперемешку с молотым зерном и запахом свежих опилок пы-лью заложил нос.
Подняв руку и  оттолкнувшись от стены, Мария посмот-рела на свисавшие петлей вожжи...
- Не стоит, не время!
Отбросила их в угол, где стоял чурбак, с плотно вогнанным туда топором, по самый обух.
- Вот оно. То, что надо!
Зацепляя глубокими калошами, разбросанные мужем обрезки деревянных брусков, Мария цепко схватилась за то-порище. Кряхтя от натуги, рывком выдернула его. Упала,  сгребая под себя стоявшие рядом ведра с еще горячими за-варенными отрубями для свиней.
На ходу, оправляя прилипшее к телу платье, лоснив-шееся от жирного месива, выбежала в сад. Мария наметила для себя цель – любимый тополь Ивана. Босые ноги безжа-лостно вминали в землю, растаптывали свекольную ботву в бордовую жижу, покрывавшую икры липким вязким соком, сползавшим вниз грязными ручьями.
Серебрясь листвой, высокий тополь где-то в вышине запутавшись мыслями, чуть покачивался своей могучей кро-ной. Его когда-то зеленый, а сейчас рыжеватый с глубокими морщинами ствол, много видел на своем веку. Он словно заботливый хозяин, все замечал, наблюдая за жизнью вокруг себя. Ржавые гвозди, царапавшие его кору, увековечивая имя босоногого пацана, которого только что научили правильно держать карандаш. И тонко, больно резавшие его перочин-ные ножи семнадцатилетних парней безответно или взаимно влюбленных самим себе еще не признавшись в этом. Вот весь в таких шрамах, как старый солдат, выживший в суро-вых битвах стоял тополь.
Коровы с пастбища в хлевах, поросята сытые молчат, посапывая розовыми пяточками, куры на насесте, ласковый, без хвоста, Шарик лежит вдоль забора. Вытянув свои белые пушистые лапки к тропинке, ждал прихода хозяина, чтобы увидя его, вскочить, броситься ему на встречу, всем своим видом показывая, рьяную работу по охране дома.
Пес, тихо взвизгнув, как-то боком забился под крыльцо. В сенях, зашлепав босыми ногами, басом заплакала Танька, взрослым взглядом провожая мать, которая, не видя никого, шла к тополю. Тишина давила на уши. Старый тополь дре-мал. Взмахнув изо всех сил топором, Мария Ивановна, со стоном, застрявшим в груди, рубанула по стволу, намертво перерубив чью-то надпись «К + Н = Л». Острая боль содрог-нула дерево от корней до вершины. Кора белой щепкой още-тинилась, свисая рваными занозами к земле.
- Брось топор – прохрипел не своим голосом поблед-невший как молоко Иван, нависнув над головой жены.

Глава третья

Роса крупными радужными каплями свисала с еще не скошенных лопухов, росших вдоль дороги. Дорожная пыль, клубившаяся в дневное время аж до неба, царапая острыми коготками голые ноги, поосела, давая полную свободу све-жему чистому воздуху, без труда, наполнять собой легкие. Бабы, повязав платки косатейкой, сбившись не большими стайками, кто, провожая коровенку в стадо, кто торопится на утреннюю дойку в колхоз обсуждали последние новости пре-дыдущего дня. Иван, на стареньком видавшем виде велоси-педе обгонял баб, раздавая налево и направо веселые при-баутки, сдобренные смачным крепким словцом.
 Разбивая весь людской говор, тощая девка, сбивая за-горелой ладонью, платок с головы на шею, затянула высоко, с привыванием. Словно кнутом ударил в спину Ивана, куплет:
- В поле дуб стоит высокий,
  Желуди роняет.
  Ходит милый по селу,
  … девок зазывает.
Иван с силой крутил педали, спеша всех объехать, не дать ни себе ни им зацепиться словами, которые через час уже будут у всех на устах.
- Вот занозы. И чего в душу лезут? У самих-то! – С ос-тервенением Иван сжал руль, резко вильнув к обочине.
– Погоди, Варвара, припомню!
Женщины не унимались:
- Ванька, где ночевал? Твоя Маруська вечер на скамей-ке просидела. И комары ее не заели?
- Заедят ее, у них в больнице есть, чем мазаться.
Бабы, смеясь, перемывали косточки.
- Как у нашего Ивана
  Две залётки было;
  Одна родная жена,
  Друга Настька Выдрина.
Толкаясь в дверях бригадного домика бабы здорова-лись с бригадиром, рассаживались по лавкам. Мало помалу разговор затихал. Мужики, закрутив толстые самокрутки из газеты, что лежала на столе перед бригадиром, приседали на корточки вдоль стены.
Сопровождаемый рокочущими густыми выхлопами мо-тоцикла, подъехал агроном. Кепкой вытирая вспотевшее от томящего летнего зноя лицо, он зорко вглядывался в мужские лица, каждому, пожимая руку. Громко, даже с некоторым восторгом, приветствуя баб.
- Здравствуйте, красавицы!
Бригадная повариха Куклиха, перевалившись большой грудью через подоконник открытого окна, хорошо слышным шепотом, пытала бригадира:
- Кузьмич, а Кузьмич, на сколько людей-то готовить?
Бригадир, блестя розовой лысиной, отмахивался от на-зойливой поварихи.
-Потом, потом.
Но Куклиха не унималась.
- Мне еще за дровами нужно, и мясо в кладовой полу-чать. Пока до стана доберусь, солнце уже в зените будет! Так на сколько, Кузьмич?
- На тридцать, – громко сказал бригадир. – И еще с правления должны людей прислать, человек шесть, готовь человек на сорок, лишнее не будет!
Довольная Куклиха, медленно сползала с подоконника, мелькнув загорелым лицом с белой сеточкой морщин вокруг глаз. В бригадном домике было слышно, как она кряхтя, уса-живалась на телегу.
- Но! Милая!
Смачно стукнув по лошади прутиком, попылила по до-роге на полевой стан.
- Вроде все, – окинув внимательным взглядом бригад-ную избу, бригадир достал из стола общую тетрадь, прибив линейкой надоедливую муху, ползавшую по столу. – Вален-тиныч, начинай, – окликнул агронома.
- Сегодня нужно прополоть свеклу за Мостошкиным ов-рагом - это женщинам. Мужики же пойдут обкашивать зерно-вые ближе к Черторовне, – агроном мягким баском давал разнарядку. – Ну а остальное, Кузьмич распределит, мне еще во вторую бригаду нужно.
Уже выходя в двери, кучкой бросая в рот семечки ок-ликнул:
- Кузмич, обедать к вам на стан приеду.
Бабы зашушукались. Нюрка Зайцева - шустрая звенье-вая звонко обратилась к сидящему в уголке конюху:
- Митрий, ты бы лошадей нам обрядил. Далеко идти. Ноги не казенные.
Конюх лениво взглянул из под густых бровей на бабен-ку:
- Меня куда бригадир пошлет, а ты, Нюрка, хоть и звеньевая, но мне не указ.
- Ну, всё. Пошли все на воздух, – раздался голос брига-дира. – Вань, запрягай Чалого и развози бочки с водой по полям. Заодно и баб прихвати до большака, оттуда им минут пять до Мостошкина оврага. Всё, всё бабаньки, за работу. Семеныч, ты отбой с собой возьми, косы отбивать будешь. А завтра все с граблями, сено ворошить. Слышишь, Настасья? – бригадир окликнул небольшую, ладную собой, с выбивав-шимися из под косынки завитками светлых волос, бабенку. – Что это ты сегодня сама не своя. Не приболела, случаем?
- Ванькой она приболела. Всю ночь хороводилась, вот и спит на ходу, - ответила за Настю шустрая Варвара. Будет тебе от Мариванны, придешь в больницу, такой укол сделает, мало не покажется.
- Кто бы говорил, ты сначала, на  себя посмотри. Ты с Витькой своим все сеновалы обошла да бани. Брюхо на нос лезло,  из-за свадебного стола, -  огрызнулась Настя.
- Я то, со своим, не с чужим мужиком спать ложусь, – кошкой кинулась баба с раскосыми глазами на Настю. В ожи-дании скандала люди плотнее обступали налетавших друг на друга женщин.
- Сейчас штаны снимать начнут, – смачно цокнул один из мужиков.
Только Иван не выдержал происходящего. Стоя на те-леге, он направил лошадь прямо в толпу:
- Но, родимая!
- Очумел совсем, – вскрикнула Нюрка.
Иван, не замечая людей, видя только ее, из-за которой он готов был бросится на любого, кто посмеет обидеть его первую и последнюю любовь. Он толкнул в плечо вошедшую во вкус скандала бабу. Та от неожиданности, пятясь назад, зацепилась длинным подолом за крепко воткнутые в землю вилы и упала, взметнув худыми кривыми ногами, разбрасы-вая вокруг себя тяжелую, цементом лежащую пыль.
- Караул! Убивают, – тонким высоким
- Да кому ты нужна?! Мораться. И как голосом запричи-тала она.только Витька тебя терпит? Садись, Настюха, – Иван усадил рядом с собой Настю, вожжами протянув по крупу лошади. Так, сидя плечом к плечу, они и  выехали с бригадного двора.
- Ну вот, идите теперь пёхом, – смеялся бригадир, про-вожая баб в поле.
- Дуняха, затягивай, гляди и путь короче покажется.
Невзрачная, низкорослая бабенка, с надвинутой по са-мые брови, белой косынкой взмыла ввысь чистым, будто хрустальным голосом:
-    Отшумело, отзвенело бабье лето,
     Паутинки перепутал в листьях ветер…….
- Ой, бабоньки, что будет? Узнает  жена Ивана – скан-дала не миновать.
- Ты не скажешь, никто и знать не будет, – оборвала звеньевая молодуху.
– Быстра больно. Ты поживи. Судьба, иной раз таким кренделем завернет. Обеим тяжело и Настюхе без мужика, и Марь Ивановне с мужиком.
Наступила тишина. Каждая задумалась о чем-то своем. Кто ж знает как она, судьба, сложится?
Телега тряслась по мелким кочкам, пропуская через се-бя узкую, пыльную полевую дорогу, лентой уходившую в даль.
- Около ракиты будь, отделись от баб в обед-то, – Иван отпустил вожжи, Настя повернула в его сторону глаза, блес-нули слезы.
– Настенька, любимая моя, перетерпи. Не слушай ты никого!
- Так они ж окаянные - воронье, клюют и клюют, – всхлипнула прижав синий платок ко рту Настя. – Весь день будут перемывать нам косточки. Что ж будет-то с нами, Ва-ня?!
Прерывисто дыша, она прижалась к Ивану. Распряжен-ная лошадь, переступая с ноги на ногу, отмахиваясь хвостом от назойливых мух, вьющихся над ней, кося крупным карим глазом, наклонила голову. Теплыми, мягкими губами щипала тугую упругую травинку, медленно переживав ее, потянулась за другой. Скрипнув несмазанными колесами, телега трону-лась с места. Чалый смело пасся на обочине. Его никто не одернул, не заругал им было не до него.
- Вань, жене твоей донесут, скандала не миновать.
Иван гладил загорелой ладонью светлые волосы лю-бимой.
- Да так даже и лучше, соберу вещи и к тебе. На порог пустишь? Не выгонишь? Чего тянуть? Я все жду пока Танюха подрастет, а теперь-то чего? Вот оно, счастье мое, рядом, – целуя закрытые глаза Насти, Иван с силой плотнее прижимал ее к себе.
- Вань, бабы – опомнилась Настя, оттолкнув Ивана.
- Запрягай уже, да поезжай. Она потянулась к нему сно-ва, нежно прикоснувшись  к небритой щеке лицом.
– Езжай, езжай, неугомонный.
Быстро, накинув вожжи, Иван, легко запрыгнул на теле-гу, поторопив Чалого, крикнул:
- Не забудь, к раките!
Колеса, скрипя, запылили по дороге. Довольный Иван, широко раскинув руки, подняв лицо в небо, лежал на телеге.
Настюха уже пропалывала свеклу, когда бабы подошли к полю, разговаривая совсем о другом не касаясь их с Ива-ном. Украдкой, взглянув из-под надвинутого на лоб платка, она приметила, что Варвара идет от всех баб отдельно, уста-вившись себе под ноги. «Видно попало ей от звеньевой, – без злобы подумала Настя. – Нюрка, она хоть и крикливая, вся из себя суровая, но с понятием. В обиду не даст, – с легкостью вздохнула Настя, ссекая тяпкой ядреную от росы  лебеду, в бороздах свеклы.
- Настюх, – окликнула звеньевая. – Ты нас-то подожди не уходи далеко, рядом все пойдем. Становитесь, бабоньки, будем Настю догонять.
Улыбаясь, Нюрка, снимала с плеча тяпку, вонзая ее в жирную, мягкую землю, снизу осекала несколько сорняков.
- Ну, с богом, бабоньки. Два плана сделать нам. Пока солнце не палит, шибче работать будем. А солнце высоко будет и мы с ленцой.
Варвара повела борозду рядом с Настасьей, смачно вонзая тяпку, торопясь догнать соседку.
- Варька ты макушки не срубай под корень бери, брига-дир придет, а трава стоит копырем! Вся работа будет загуб-лена, – строго окликнула звеньевая.
– Вот зараза, все не по ней, – беззлобно ворчала, Вар-вара и ещё усердней застучала тяпкой.
Разговор смолк. Бабы старались друг перед другом, кое-где склоняясь к земле, чтобы оборвать сорняки, вокруг свеклы, не поранив ту тяпкой. Звеньевая крепкая, с широкими плечами и толстыми, как столбушки ногами, задумчиво пере-бирала свои мысли: «Заработать бы по больше, пятерых поднять нужно, на мужика-то надежды давно нет. Только в койке и хорош. Да хвальбун еще тот, угораздило ж найти та-кого, но после войны больно-то не выберешь, мужики нарас-хват. Теперь что есть, то есть. Моё. Старший, Женька, под-паском, глядишь, тоже в дом заработок принесет. Дочка, Ни-ночка, единственная помощница по дому, все у нее в руках горит, от домашней работы меня избавила, ну и трое погодок ребятишки, смотришь, вырастут, тоже помогать будут. Справлюсь. Этот год сарай перекроем, крыша-то совсем ху-дая. Вечером звезды считать через нее можно…».
- Настюха. Эх, и огурцы зародились нынче, я у себя не успеваю обрывать, кадку засолила, вторую собираю, – заве-ла разговор Варвара.

Глава четвертая

Село просыпалось, умытое утренним дождем нарас-пашку открывая двери, чтобы утренняя прохлада, наполнила, напитала холодком на весь жаркий день дом. Ребятишки, протирая кулачками в цыпках, сонные глаза, лениво выходи-ли на крыльцо, натягивая на худенькие плечи застиранные майчонки. Босые ноги потрескавшимися пятками, готовы бы-ли вновь, без устали, бегать, гонять сдутый резиновый мяч, крутиться колесом на поставленных за селом качелях.
- Шура! – Мария Ивановна, невеселая с синяками под глазами, от бессонной ночи, окликнула сына. –  Хватит рас-сиживаться, веди телка на лужок. Танюха проснется и за стол. Кормить вас буду.
Сын по мужицки, цепко оглядел мать.
- Опять отец дома не ночевал, петуха пущу, разлучни-це,   –  со злобой решил для себя  –  чего отца уводит от нас.
Шмыгнув носом, пошел во двор, зацепив рыжего с бе-лым лбом телка, потянул за веревку:
- Пошли, Мишка.
- Шурей, и чего это ты телка прикалываешь, а не отец? –  полюбопытствовала соседка по прозвищу Нужда.
- Да он на работу ушел, бригадир заходил вечером, ве-лел пораньше ему прийти. А я что, не справлюсь? –  сделав беззаботное лицо, Шурка взял веревку за колышек.
- Знаем, знаем, куда кабель ходит, –  не унималась со-седка.
- Да пошла ты! – швырнул ей в лицо Шурка.
- Ах ты, паршивец, все отцу расскажу, будет тебе.
- Я вперед расскажу. Не зайдешь больше к нам. Ух, вы-дра, –  Шурка припустился бежать к дому, сбивая ногой оду-ванчики, которые желтым ковром усыпали лужок.
- Мам, давай на стол собирай, есть хочу, – стуча босы-ми ногами по крыльцу, прокричал наклонившейся матери, ставившей двухведерный чугун с кипятком на пол, около пе-чи.
- Не кричи, оглашенный. Танюха спит.
В ответ, как бы услышав свое имя, раздался басистый рев.
- Ну вот, проснулась. Таня, Таня, иду, – заговорила лас-ково Мария Ивановна. – Сейчас , доча, умою, одену и за стол, а то Шурка заждался. Отойди от чугуна, кипяток, обва-ришься – предостерегла сына. - Достань с полки хлеб, на-режь, а я пока Танюху соберу. На работу мне в первую смену. На тебе дом, сынок. Танюху одну не оставляй, в обед покорми ее, не забудь телка напоить. Отца не ждите он сегодня в поле далеко, обедать не придет. А вечером и я с работы приду. Ты, Шурка, корову встреть, блуждать она у нас стала, как отец, – всхлипнув, от вновь вспыхнувшей обиды. Мария Ивановна оборвалась, не дай Бог, ребятишки услышат.
Разлив по чашкам густой, наваристый суп, отщипывая кусочек, от свеженарезанного хлеба Мария Ивановна под-несла ложку ко рту:
- Горяч, вы дуйте, не обожгитесь. Таня держи ложку в руке крепко. Вот молодец! Ой, опаздываю, побежала.
На ходу, снимая с себя передник, подхватив хозяйст-венную сумку, чтобы по дороге на работу забежать в магазин, Мария Ивановна заспешила к двери.
- Шурка, про телка не забудь, – доносился уже из сеней голос. За матерью хлопнула дверь.
- Тань, ешь быстрей, гулять пойдем, – торопил Шурка сестренку.
С улицы донесся свист. Выглянув в окно, Шурка увидел,  как из-за погреба выглядывает Витек Митягин, его друг, живущий через дорогу.
- Выходи быстрей, пацаны ждут.
- Мне с Танькой сегодня сидеть. Идите без меня, мамка на работе с отцом, – с грустью проводил товарищей Шурка. Держа за руку сестренку.
Танюха крепко стоя на ногах, ломая слова, громко говорила:
- Шула. Дай!
- Что тебе дать, Тань? Куклу?
Брат протянул без одной ноги, с отбитым носом игруш-ку сестре:
- Держи!

На полевом стане повариха, стуча половником по ог-ромному котлу, помешивала щи. Нарезав большими кусками хлеб, ставила его на длинный общий стол. За клубами пыли появились первые телеги с колхозниками. Шум, говор, смех заполнили полевой стан.
- Руки, руки мойте! - Куклиха отгоняла пыльных, не опо-лоснувших лица, мужиков от стола.
- А вот и наши передовики, – агроном встал с лавки. – Ровняйтесь на звено Зайцевой, они сегодня до обеда выпол-нили полторы нормы. Так что, Андреевна. Им мяса больше клади, заработали, – улыбаясь во все лицо, агроном обнимал засмущавшихся женщин. – Молодцы, молодцы! Сегодня же агитационный листок выпустим, пусть все ровняются на вас!
Настя, поправляя платок, незаметно огляделась, Ивана не было.
- Насть, садись рядом, – звеньевая ладонью постучала по широкой отполированной скамье.
- Не зыркай глазами, ОН поехал с бочкой к роднику, в Алешкин овраг, ешь спокойно, – Нюрка тихо, почти на ухо проговорила Насте.
– Андреевна, добавки давай! Ох, и вкусные же щи ты готовишь, –  нахваливал Куклихины щи небольшой седовла-сый мужичок, по прозвищу Бабак. – Вот моя, все тоже кладет в них, а вкус не тот, совсем, не тот!
- Ты ее заставь тебе их готовить на огороде, они с дым-ком будут вкуснее, – толкнул Бабака сосед, зачерпывая де-ревянной ложкой со дна кусок мяса.
- Второе, второе, – Куклиха раскрасневшись не то от печки, не то от похвалы раскладывала по глубоким чашкам желтую с хрустящей корочкой пшенную кашу. – Чай сами на-ливайте, кружки вон берите. Кузьмич, а с правления где лю-ди? Я и на них готовила.
- Подъедут, чуть позже, я их на дальнее поле услал, сама знаешь, пока доберутся. Ты уж их подожди, – бригадир оглядывал полевой стан - люди сытые, довольные разбре-лись кто - куда на совсем небольшое время отдыха.
Отделившись от отдыхающих в раскидистой тени клена, Настя, нагнувшись, ища в траве ягодки, незаметно, шаг за шагом удалялась от полевого стана. Бросая в рот небольшие красные ягоды, она постепенно спустилась в Алешкин овраг. Осмотрелась по сторонам, потянулась всем телом, разминая косточки,  Настя прибавила шагу, приподняв подол платья, чтобы не мешал, спешила к раките, одиноко стоявшей в конце оврага.
- Настя, сюда, – Иван лежал в густой траве, изо рта свисал красный шарик душистого клевера.
- Вань, ты чего не обедал? Голодный ведь теперь.
- Я тобой сыт,- притянув к себе Настю за руку на рас-стеленный пиджак. – Обедал я, не переживай, меня Куклиха одного накормила.
Снимая с Настиной головы платок, зарываясь в ее куд-рявые волосы, вдыхал в себя ее запах, запах лета, раскален-ного палящего солнца и разнотравья. Одурманенный всем этим, задирая подол цветастого платья, Иван бестолково, суетливо шарил руками по молодому телу, сминая на груди пуговицы.
- Ваня, Ваня, подожди же. Поговорить надо, – вырыва-ясь, скользила по измятой траве Настя. Иван крепко обнял ее, целуя глаза, щеки, найдя губами теплые податливые пух-лые губы, впился, будто всасывая в себя ее всю.
- Ваня…
Тишина закладывала ватой уши. И где-то совсем рядом запела перепелка.
- Идти надо, хватятся. Не поговорили мы с тобой, Вань. – Настя одергивала, оправляла на себе платье, застегивая мелкие пуговицы на груди. – Вань, платок мой где?
Суматошно искали его, ползая на коленях сталкиваясь и смеясь. Нашли. Смятый, он лежал далеко откинутый, не-нужный до поры до времени.
- Насть, ты намочи его, вроде как от жары, – Иван раз-глаживал на коленях белый в синий горошек платок.
– Вечером жди. На засов не запирайся. Приду.
Усталые, пыльные, почерневшие от солнца колхозники, кто пешком, кто, пристроившись на телеге, возвращались домой. Разговаривали лениво, лишь бы говорить, не мол-чать. Казалось, что даже само солнце устало пылать раска-ленной сковородой в небе. Ветра не было и облака белыми одуванчиками так, и висели на одном месте. В тишине было слышно, как утробно завывал движок на летней ферме. На-чиналась вечерняя дойка. Пастух дворового стада, переве-сив плеть через плечо, пылящую, своим тонким змеиным те-лом по уличной дороге, еле переступая ногами, от долгого хождения, подгонял таких же уставших коров к своим домам. Около домов стояли старики, да малые ребятишки. И лишь одни оводы вились без устали, над стадом, ища то сладкое место, где до них не достает длинный коровий хвост, с громким стуком обмахивающий бока.
Шурка стоял, привалившись спиной к старенькому за-бору, чертя длинной хворостиной по земле, в ожидании ста-да. Зорька, увидя знакомые ворота, прибавила шагу. Завивая пыль задними ногами, вбежала, отмахиваясь хвостом от на-зойливых оводов, в сарай. Опустив голову, она долго с аппе-титом пила воду из приготовленного для нее корытца. И только вдоволь напившись, глухо фыркнув, она взглянула большими глазами на мальчугана. Паренек охапками клал ей в кормушку траву, из надерганных сорняков в огороде.
- Ешь, Зорька, отец с работы придет, тебе другой нако-сит.
Зорька жевала длинную бересту, свисавшую изо рта зеленой проволокой.
-Шур, сынок, ты где? - послышался на крыльце голос матери. Каблуки туфель застучали дальше по сеням.
- Мам, я здесь, у Зорьки, – откликнулся Шурка, бросив напоследок еще охапку травы в кормушку. – Иду, – подтянув сползающие штаны, солидно, как хозяин, вышел из сарая, закрыл дверь на щеколду. – Мам, я Таньку спать уложил, она вялая стала и хныкала.
- Ты кормил ее, сам ел? – расспрашивала сына Мария Ивановна переодеваясь в домашнее.
- Да, мы картоху разогрели и с молоком. Мам, а папка еще не пришел, все на работе, наверное, поздно будет. Я Таньке ноги мыл.
- Холодной водой?! – испугалась Мария Ивановна.
- Нет, мы в бочке купались, там вода теплая. Танюхе знаешь, как понравилось. Она руками по воде стукала, а брызги летят во все стороны, Танька смеется. И новое слово сказала. Угадай, какое? – ластился к матери Шурка.
Мария Ивановна прижала его к себе.
- Большой ты у меня - помощник, и на кого я дом оста-вила б если не ты!?
Шурка, стесняясь, стал освобождаться из материнских рук, пахнущих йодом и еще чем-то больничным.
– Ракета! – баском, как можно тверже сказал мальчик. Вот правда, мам, оно у нее совсем по-другому звучит, да ты сама услышишь. Ну я побежал!?
- Беги, беги. Поиграй, отдохни от домашних забот. Сы-нок, допоздна не будь, отец должен подойти, ужинать будем. А я пока корову подою.
- Мам, поросят не корми, я им дал уже – донесся с ули-цы Шуркин голос.
Взяв подойник Мария Ивановна пошла в сарай доить корову. Уткнувшись головой в теплый бок Зорьки, она без-звучно плакала, плечи вздрагивали от трудно сдерживаемых в груди рыданий. Зорька, как будто, все понимая, стояла не шевелясь, давая ввдоволь выплакаться хозяйке. Струйки мо-лока, звеня, ударяя о дно ведра, с мягким шипением напол-няли  подойник.
- Маруся! – Иван умытый, с еще мокрой головой, пока-зался в дверях. – Ты где?
Вздрогнув, Мария, подняла глаза на дверь, несколько струек молока облили колени, стекая белыми ниточками по ногам.
- Здесь я. Корову дою. Вань, подкоси ей еще травы: Шурка надергал в огороде, но мало будет, – ответила мужу Мария Ивановна, вытирая бегущие слезы.
- Маруся, ты брусок не видела? – спросил Иван, боясь встретиться глазами с женой.
- Под застрехой глянь, – беря, обеими руками, полный подойник Мария Ивановна, взглянула на Ивана.
- Жених! стемнеет и со двора, как медом ему намазали там. О детях не думает. Сын-то все понимает. Ох, тяжко мне, руки наложила бы, а ребятишек на кого? На нее, разлучницу? Нет уж! Поперек горла кусок будет. Не отдам Ивана. – Сжав кулаки от бессильной злобы, решила для себя Мария Ива-новна. – Перебесится, и домой. От людей стыдно! А чего мне стыдиться то, она пусть стыдится, у меня муж законный и де-ти от него. А она кто? – сплюнула себе под ноги Мария Ива-новна. – Ласковой с ним буду, словом плохим не обмолв-люсь. Посмотрим еще кто кого.
Собирая на стол ужин, Мария Ивановна мельком взгля-нула на себя в висящее над столом зеркало. Увидев себя, испугалась.
- Неужели это я? Ни блеска в глазах, ни румян. Лицо серое. Как с такой жить? Вот Иван и пошел от меня на сторо-ну.
Мария Ивановна выдвинула ящик стола, ища в нем давным-давно забытую губную помаду, найдя, подкрасила чуть-чуть губы, достала черный карандаш, провела им по ресницам.
- Вот теперь лучше, хоть на бабу похожа, а то без лица была, одно пятно.
На душе от чего-то стало легко. И совсем веселая за-глянула за занавеску, где спала дочка. Поправив лоскутное одеяльце слега коснулась губами румяной щечки Танюши. На Ивана похожа. Счастливая будет!
- Марусь! – Иван заглянул за занавеску, рука обняла жену. – Красивая она у нас получилась, – взглянул на жену Иван.
– На тебя похожа, копия, – прижавшись к груди Ивана, вдыхая такой родной запах мужа, прошептала Мария Ива-новна.
– Пошли, Вань, за стол. Шурка-то не появился? – щебе-тала она от нахлынувшего счастья. – Танюху не буди, пусть спит.
Иван приглаживая волосы расческой, обернулся:
- Какая-то ты сегодня, Марусь, не такая, часом не за-хворала? – уже с интересом разглядывая жену.
- Счастливая я, Ваня. Ты у меня есть, Шурка, Танюха, а что бабе еще нужно?! Дома у нас все есть, деньги я принесу, а зерно ты. Вот и будем жить, детей поднимать.
- За детей тебе, Марусь, спасибо, я и не думал, не меч-тал, что у меня сын и дочь будут. Ах, ты моя голубушка, – прижимая к себе, и не отпуская повел жену за стол.
– Ужинать. Да и спать, утром у поросят клетку починить нужно, траву накошу, чтоб Шурке на огороде опять не дер-гать. Да дочке к тележке колеса наладить надо, чтобы за ве-ревку ее возила.
- Вань, может стаканчик с устатку? У меня есть, - пред-ложила Мария.
- Вот умница, налей Машенька, устал я. День длинный был, вечера кое-как дождался.
Мария Ивановна поставила на стол бутыль, заткнутую бумажной пробкой:
- Вань, мне тоже чуток налей – это спирт разведенный, медицинский.
Иван поднял стакан:
- За тебя, Марусь, – звучно опрокинул в себя спиртное. – Ох лют, – взяв огурец, захрустел.
Мария Ивановна медленно, как чай, пила из своей рюм-ки, смотря на мужа по девичьи во все глаза. Люблю ведь его!
- Вань, ты стели постель. Я пока посуду приберу. Шурке на столе оставлю, прибежит, поест, спит-то он в предбаннике.
- Взрослый стал, не боится один спать в бане-то, – Иван снимал с себя рубашку сидя на раскрытой постели, лег, высоко натянув одеяло. – Марусь, ты долго там еще, идем спать уже, – зевая, позвал он жену.
Мария Ивановна хлопотала по избе, не ходила - летала от печи к столу, из сеней во двор.
- Господи, может наладилось у нас, может кто его вра-зумил, чтоб отстал от Насти. Семья ж у нас. Слепая она что ли? Все, решила, иду спать. Все равно сегодня всех дел не переделать, а завтра день.
Шлепая босыми ногами, погасив свет, легла с краю кровати, прижавшись, боясь побеспокоить мужа. Намаялся, устал. Иван сонно потянулся, обняв жену, уткнулся ей носом родную ложбинку.
Ветер, исподволь залетел в открытое окно, парусом надувая ситцевые занавески. Иван, стараясь не разбудить жену, поднялся с постели. Выглянув в окно, зажмурился от удовольствия, звезды мерцая огоньками, усыпали весь небо-свод, одна ярче другая бледнее.
- Что мы перед ними - так, букашки, – подумал Иван.
Найдя пачку папирос на подоконнике, стараясь не шу-меть, он вышел на улицу, присев на скамейку, возле тополя, закурил. Старый тополь зашелестел листвой,  узнавая Ивана.
- Я это, я. Ах ты старый пень, жив, – хлопая по стволу дерева, шептал Иван.
– Помоги мне разобраться, запутался я. Ты давно жи-вешь, много знаешь. Как мне быть? Рассуди. Тут семья, а там… – Помолчав, добавил. – Настя. Лучше ее нет. Что я ви-дел. Бедность, если б не Маруся, так и жили бы перебиваясь. А она медсестра, деньги живые получает. А колхоз ведь то недород, то уполномоченные все отберут. Женил меня батя, ее никто не брал. Нехороша, да и грубовата, даже для села. Ребятишек двоих прижили, подскажи, что мне делать?
Качаясь из стороны в сторону, обхватив руками голову, сидел под старым тополем Иван.
Марию Ивановну разбудил плачь дочки. Ивана рядом не было.
- Сбежал, кабель.
Спустив ноги с высокой кровати она подошла к малыш-ке, легонько постукивая ее по спинке, успокаивала:
- Спи, спи. Я с тобой.
Танюха услышав материнский голос, засопела. Подотк-нув одеяльце, Мария Ивановна  подошла к окну, выглянув, увидела мерцание папиросы около тополя.
- Курить вышел, а я сразу о плохом.
Легла в еще не остывшую, сохранившую тепло постель, засыпая, вздрогнула всем телом.
Забросив окурок щелчком в огород, Иван встал со ска-мейки, тихо открыв дверь в избу, услышал легкое похрапыва-ние жены, да за занавеской дочка причмокивала во сне. Най-дя в темноте сою рубашку, одел ее без майки на голое тело. С крючка у двери сняв пиджак с кепкой, набросил на плечо. Перебежал, согнувшись, через дорогу на другую улицу. Вый-дя на соседние огороды, распрямился, переходя по меже на другую улицу. На селе было тихо, оно спало, устав за день. Петухи не будили сами, уснули на шесте. Коровы громко же-вали жвачку, отдыхая в прохладе ночи. Собаки и те спали. Один Иван, как приблудный кот, бегал от дома к дому, ища, где можно полакомиться бесплатной сметаной.
Оглядевшись по сторонам, он нырнул к Настиному до-му. Вышедший из-за облака месяц осветил бледным светом небольшой палисадник перед домом. Иван поднял руку к ок-ну, хотел было постучать. Но вспомнив, что не велел замы-кать дверь, неслышно отошел.
Приподнимая ветки низко растущей рябины, цепляясь за нее головой, он, тихо переступая ногами, подошел к двери. Поднимаясь по ступенькам, Иван остановился, кто-то, сопя, шел следом за ним. Вот сейчас и получу то, что заслужил – подумал с тоской.
- Ну что ж ты медлишь, давай бей.  Отшатнувшись к пе-рилам, нашел рукой железный засов, оставленный на крыль-це Настей.
– Ну, кто кого? И уже замахнувшись, увидел за спиной свою собаку. – Шарик?! Напугал. Иди домой, предатель. Если тебя тут увидят, сразу все известно станет. Иди  – гнал пса домой Иван.
Шарик спрятавшись в темноте, внимательно наблюдал за хозяином. Иван, потянув за веревочку щеколды, неслышно прошел в сени.
- Ждет, не закрылась, люба моя.
- Иван? – неслышно, как ветерок, прошелестел голос Насти. – ты?
- Я, я.
- Свет не включай. Снимая вместе с пиджаком рубаху, Иван по памяти нашел высокую перину любимой.
Прижавшись к горячему, пышущему жаром телу Иван  обнимал, любил свою Настюху, шепча, как в бреду, глупые, нелепые слова.
За окном чуть забрезжил рассвет. Петухи, соревнуясь, друг перед другом пропели первый раз. Очнувшись от сна Мария Ивановна не увидела рядом мужа.
- Чтой-то он на зорьке сидит? Продрогнет, –пожалела она. – Накинул бы хоть фуфайку.
- Вань, Ваня. Иди домой зябко. – Окликнула она мужа. Но Марии Ивановне никто не ответил. – Ушел!!! Паскудник!
Лежа в постели одна она в красках представляла их, как они, нежась, друг с другом насмехались над ней. Не пла-ча, что лить слезы понапрасну. Решила – рассветет, пойду к ним полюбуюсь. Рвать так до основания, сколько волка не корми… Мысли роились в голове, будто хороводом, сменяя друг друга.
- Рождение Шурки, долгожданная дочка, на все напле-вал, все растоптал.
В окно, разбивая стекло, с громким треском влетел бу-лыжник, прокатившись по домотканым половикам. Иван с На-стей вместе вскинули головы, еще не поняв, что случилось. Дробью по стенам ударили сухие колья земли. Иван бросил-ся к окну.
- Вань, Вань, – шептала ему Настя, – штаны, штаны на-день.
- Вот он, кобель, безпартошный, у зазнобы на кровати нежится, ребятишек кровных бросил, променял на новую ш… Мария Ивановна кричала, собирая около себя любопытных зевак.
– Смотрите, люди добрые, голяком по избе скачут, со-бачью свадьбу справляют. И зачем мне это все. Хорошо дети не видят, какой их отец. Вот он их папка. Кобель!
Иван оглянулся, Настя закрыв уши ладонями, лежала комочком на постели.
- Настюх, ты накинь на себя чего. Выходить-то мне все равно нужно – забеспокоился Иван.
Звоном разбилось второе окно. Иван выглянул, отодвинув ветки рябины из окна. Распарывая небритую щеку, в лицо вонзился колючий от шиповника прут. Взмахнув, еще раз со всей силы Мария Ивановна промахнулась, дав по разбитому стеклу. Иван выбежал на крыльцо босиком в одних брюках, отбросив на пути ногой пса, громко взвизгнувшего не ожидая этого от хозяина. Размахнулся.
- Ударь, ударь! Посажу. – Со злобой в голосе кричала Мария Ивановна, – ненавижу тебя! Жизнь мне испоганил.
Иван остановился, нависнув, смотря сверху вниз на же-ну, прохрипел ей в лицо.
- Это я тебя ненавижу. Будь проклят тот день, который свел нас. Прочь отсюда. Иди, собери мои вещи. А вы чего собрались, концерт бесплатный смотреть? – крикнул он ба-бам. – Идите по домам, мужикам завтрак готовьте, а то гля-дишь, их утром тоже рядом не будет.
Толпа, редея, расходилась.
- Будет теперь о чем посудачить, пищу воронью пога-ному дали. Не плачь, Настюха, прорвемся. Хуже уже не бу-дет, видишь как все само собой разрешилось.
- Шел бы ты домой, Иван, как бы беды какой не было. Видел, какая Маруська отсюда ушла? Слушай, Вань, об де-тишках своих подумай. А если все там, дома-то, у тебя нор-мально, вечером же и придешь, только не таись от людей, скрываться больше не от кого нам, вон как шумели с битьем окон, все наш позор видели.
Настя, растрепанная, в одной ночной рубашке, хлопо-тала, подметая пол, собирая осторожно осколки стекла в совок, ветер плескал занавески, грозя уронить цветочные горшки с геранью. Иван в расстегнутой рубахе стоял в центре избы, оглядывая устроенное его женой побоище.
- Не пойду я никуда отсюда, и не гони меня. Сейчас уберем с тобой весь мусор, я в сельмаг за стеклом схожу, буду окна стеклить, а заодно бригадира увижу, отпрошусь на сегодня с работы, потом этот день отработаю.
- Не отпустит он тебя сейчас каждые руки на вес золо-та, вечером все отремонтируешь, а сейчас, Иван, иди, я тут и без тебя приберусь, иди. Чует мое сердце, задумала Мария что-то. Сам винить себя будешь, если случиться что, и меня возненавидишь.
Настя уговаривала Ивана, подталкивала тихонько к по-рогу. И Иван сломался, забеспокоился, торопясь уйти от На-сти.
- Хорошо, я только узнаю, как ребятишки, а потом на работу, в поле увидимся. Побежал я.
Иван набросил видавший виды, выгоревший на спине от долгого ношения костюм, выбежал даже не оглянувшись.
- Беги, – Настя присела на неубранную постель, выро-нив из рук совок, упала лицом в подушку, еще хранившую тепло Ивана, задохнулась в беззвучном крике, закусив зуба-ми угол наволочки.
Сколько она так пролежала, Настя не помнит, но реше-ние пришло само и, подняв глаза к иконам, стоящим в перед-нем углу, бескровными губами она прошептала:
- Богородица, прости меня за грех мой, не щади меня, а накажи. Рабой твоей буду отмаливать грехи и свои и чужие.
С высокой кровати, где они любили с Иваном друг дру-га, было снято все. Разбросанное, по всему дому белье пе-ремешалась с неубранными еще осколками стекла. Перина с подушками, одеяло - все на огород. Настя спокойная, про-светленная от принятого решения, зашла в дровник, прихва-тила охапку тонко нарубленных поленьев, принесла в приго-товленное кострище. Поднесла зажженную спичку к перине. Слабый огонек не зацепился, потух.  Схватив канистру с ке-росином Настасья облила перину, осевшую вниз от влаги.
- А теперь гори все! Она бросила зажженную спичку, не отходя, смотрела, как огонь ненасытно пожирал все, взмет-нувшись ярким столбом вверх, резко опал, ползая горящими змейками по ядовито чадящей постели.
- Настя, ты где? У тебя горит за домом, – кричала Вар-вара, шумя пустыми ведрами.
– Настюха! Ой, беда, какая, где ж ты родимая?
Увидев спокойную, в накинутой поверх рубашки шали, стоящую около прогорающего костра Настю, Варвара удиви-лась:
- Ты чего костер в жару развела? Так и до беды не да-леко. Чего сожгла-то?
- Жизнь свою, – затоптав остатки пепла, почти прошеп-тала  Настя проходя мимо Варвары.
- Какую такую жизнь, ты, Настюха, случаем, головой не тронулась. – Варвара заглядывала в лицо Насте. – А Иван где? Сбежал, пес блудливый? Нашкодил и в кусты. Правда говорят – муж да жена, одна сатана. Ну, ничего, Настя. Ты баба молодая, в соку, найдешь еще и не такого, а чего он, Иван-то, так - огрызок какой-то, тебе мужика надо крепкого, здорового.
- Уйди, Варвара, одна побыть хочу.
- Я, чего, конечно уйду. Как мне не уйти, это я за водой к колодцу шла. – Варвара пятилась к двери.
– Ты, Настюха, отдохни, я Нюрке передам, что прибо-лела, не надо работать тебе сегодня. Ухожу, ухожу, – прихватив коромысло поспешила Варвара на улицу, чтобы успеть первой разнести новость по селу.

Глава пятая

Иван спешил, сердце было не спокойно. Он торопился, а ноги, будто ватные стояли на месте. Подойдя к своей ули-це, Иван издалека увидел тополь выше всех деревьев, зеле-невший в синеве неба.
- Стоит мой красавец. Сколько лет ему, других кого молнией расщепило, кого суровые зимы добили, а наш стоит. Сейчас ближе подойду, поздороваюсь, посижу около тебя, поговорим, – торопился Иван к дому. – Моя-то, наверное, на смену ушла, что-то я не помню, когда ей на работу выходить, совсем запутался. А если дома, то еще лучше, сама мне ве-щи соберет, мне много не надо, а к ребятишкам ходить буду, не брошу. Танюху, кровиночку мою, на руках подержу и уйду, а сын большой уже поймет меня со временем. – Иван достал из кармана папиросу, закурил, собираясь с мыслями, пошел медленнее, чего торопиться, дом-то рядом.
- Иван, прикурить найдется? – бригадир остановился на велосипеде около Ивана, пожав руку, спросил: -От Насти идешь?
Иван протянул замусоленный коробок:
- Прикуривай, от нее.
- Смотри, Иван, до беды недалеко. Сначала все обду-май хорошо. Настя, она баба хорошая, можно сказать, вы подходите друг другу, но Иван, сам реши, ты сейчас домой идешь, как сытый кот, а там дети. – Бригадир выпустил струю дыма в сторону, придержал за плечо Ивана. – Не торопись, ты сейчас видишь всех своими врагами, но поверь мне, зла тебе никто не желает. Жену ты себе сам выбрал, хороша или плоха - не нам судить, Мария Ивановна баба то душевная, это ты ее озлобил. Не руби сгоряча, остынь. Я поехал, а ты, подумай над моими словами.
- Вот все мне в душу лезут, а что я могу сделать, умом-то понимаю, а как вечер ноги сами к Насте ведут. Разберемся мы без чужой помощи!
Шарик, узнав хозяина, визжащим комком бросился под ноги. Иван потрепал пса, распрямляясь, увидел детей, при-жавшихся друг к другу. Шурка, обняв сестренку, смотрел на тополь, детское лицо покрылось красными пятнами. Танюха удивленно или испугано открыв беззвучно рот, не мигая гла-зами, вцепилась пухлыми пальчиками в Шурку. Иван побе-жал, успеть остановить жену, не дать ей рубить его тополь.
- Не его рубить нужно, а тебя сукин сын, – Мария Ива-новна бледная, бешеные глаза сверкали, – жизнь тебе здесь не нравится, по сукам таскаешься, кобель.
Иван с размаху ударил жену, вложив в удар всю нена-висть, всю злость, клокотавшую у него в груди. Откинутый топор блеснул отточенным жалом на солнце. Отполирован-ное топорище само легло в руку.
- Убей, это не жизнь, руби, – Мария  лежала откинутая мужним ударом в притоптанной ботве, крича,
– Любуйтесь на отца, все забыл и вас и дом. Одна она ему нужна, заколдовала, опоила она тебя, чем же у нее луч-ше-то. Брось детей, ты других себе наделаешь. Деточки, вы мои!
Разбитые губы не чувствовали боли, размазывая кровь по лицу Мария Ивановна приподнялась вставая на колени, охрипшим голосом не сводя глаз с мужа, просипела:
- Убей до разу.
 Иван, схватив жену за волосы, приподнял ей голову:
- Зарублю, как куренка.
Тополь шумел, ветви скрипели, наводя ужас, высокая крона прогибалась к земле, рискуя упасть, придавив все жи-вое под собой. В сельской тишине не было слышно не кудах-танья кур, ни лая собак, ни чириканья воробьев, один лишь тополь привлекал собой:
– Придите, спасите, уберегите от беды.
Крик, леденящий душу остановил Ивана с приподнятым над Марией Ивановной топором, кровь стыла в венах, кожа щетиной поднималась от страха. Собаки дремавшие на ут-реннем солнышке, подскочили, взвыв на разные голоса. С треском распахнулось у Нужды окно, мелкими осколками осыпалось разбитое об куст сирени.
- Караул, убивают, люди добрые, на помощь!
Нужда еще не видя из-за кустов что происходит с со-седкой, но сердцем чувствуя беду, надрываясь кричала.
- Таня, доченька, прости, – Иван споткнувшись упал, ру-ками зацепившись за нижнюю ступеньку крыльца встал, при-жал девочку к себе: 
– Доча, я не буду. Это затмение нашло на меня.
Девочка, обвиснув хрупким тельцем, молчала, из от-крытого рта стекала на подбородок слюнка.
- Таня, Таня, – Иван тряс дочь. – Маруся, помоги!
Люди бежали к дому Старцевых, беда объединяла, то-ропила на помощь. Лидия Морозова, еще не дойдя до своего дома, услышав крик, ворвалась в огород, увидя лежавшую Марию Ивановну в крови и оседающего Ивана с Танькой на руках поняла, случилась беда.
- Шурка, не стой, ведро воды на мать вылей.
Сама бросилась к Ивану, выхватив у того Таньку, под-держала, не дав ему упасть, прислонила к крыльцу.
- Проска, ты где? Беги быстрей сюда, да в больницу пошли кого-нибудь. Кто побыстрей.
Шурка тащил, держа двумя руками ведро воды, обли-ваясь, сам, вылил на мать. Испуганно посмотрел на отца, на раскинутую в ботве мать, на посиневшую Таньку, положен-ную Лидией на крыльцо. Соседи заполняли, вытаптывая, ого-род, приподнимали Марию Ивановну, отмывая ее от крови. Лидия хлопотала около Таньки, дуя на лицо, в уши, растира-ла холодные ручонки.
- Разойдитесь, дайте пройти, не толпитесь, кто-нибудь за подводой,  на бригаду, сбегайте, да быстрей.
Запыхавшийся молодой, приехавший недавно, врач, осмотрелся.
- Так, Марья Ивановна сама в себя приходит, а вот муж?
- Доченька, – Мария Ивановна, расталкивая, вырвалась от держащих ее людей, оступилась, на коленях ползла к крыльцу. – Танечка!
Лидия подняла Марию Ивановну:
- Марусь, не кричи, живая она, испугалась девчушка. Ивану вон помоги.
Мария Ивановна беззвучно плача трогала, гладила ма-ленькие ножки, целовала пухленькие пальчики.
- Ягодка моя, ласточка.
- Лидия, – врач окликнул женщину, – помогите мне, тут намного серьезней, – шепнул, подходящей к нему Лидии. – Сердце слабое, я укол сделаю, но дома оставлять его нель-зя, только в больницу, не подпускайте к нему никого, я девочку осмотрю. Мария Ивановна Вы сядьте, я дочку вашу осмотрю, а Вы мне тоже помогайте. Женщина Вы сильная, к тому же медицинский работник, все эмоции в сторону, нужно работать. Вот так, все правильно. Мужа Вашего я в больницу сейчас отвезу, думаю у него сердечный приступ, на сердце он не жаловался?  – Врач тихонько успокаивал, разговаривал с Марией Ивановной. – Ну а девочка Ваша, молодец, – похлопал он Таньку по щекам, – на свадьбу меня еще позовет, это у нее стресс. Домашняя теплота, ласка, скандалов при ней не устраивать, вот и все пройдет. Давайте я Вам тоже лицо обработаю.
Мария Ивановна молчала, смотрела, не моргая, смот-рела на дочку, розовевшую на глазах.
- Расходитесь, все, концерт окончен, продолжения не будет, – Лидия разгоняла по домам самых любопытных.
– Марусь, там с бригады подводу прислали, Ивана в больницу вести, ты как сама с ним поедешь или кого отпра-вить?
- Сама.
Мария Ивановна все еще держа ребенка на руках, хо-тела идти с ней.
- Нет, Марусь, ребятишек я к себе заберу, – Лидия ото-брала девочку и позвала:
– Шур, ты дом замкни и к нам иди. Мать отца в больни-цу повезет. Все иди подруга, зайдешь потом. А если тебя долго не будет, я своего Пашку с твоим Шуркой к тебе при-шлю, ты тогда и накажешь, что у тебя нужно дома будет сде-лать. Иди только не плачь. – Лидия концом своего платка вытерла Марии Ивановне лицо.
– Догоняй подводу, – толкнула ту в спину.

Глава шестая

Открыв глаза, Иван увидел над собой белый, в не-больших сеточках морщин, потолок. Левая рука затекла, ря-дом с ним стояла капельница.
- Смотри, глаза открыл, иди жену позови, вот ведь только что отошла, и наш пострел в себя пришел. Жить бу-дешь вояка – глуховатый голос незнакомого мужика доносил-ся из далека. В голове стучали молоточки, как в кузнице по наковальне, левая сторона груди болела. Казалось, что в нее сразу воткнули несколько сот иголок. Иван шевельнулся, хотел перевернуться, но тело его не слушалось.
- Лежи, не шевелись, слушай, ты, что такой неспокой-ный, погоди, дай организму окрепнуть, тогда и будешь вер-теться. Меня, кстати, тоже Иваном нарекли, я из Андреевки. Здесь уже почти месяц отдыхаю.
В палату, чуть скрипнув дверью, вошла Мария Иванов-на. Иван видел белый халат с ее инициалами, выше его глаза не поднимались. Жена присела на край больничной койки, взяв руку Ивана, щупала пульс. Лицо Марии Ивановны  опух-ло, под глазами синяки, тонкие губы разбиты, из трещин со-чилась алая сукровица, на шее видны бордовые ссадины. Иван отвел глаза, ему было стыдно, так стыдно, что хотелось умереть, чтоб не видеть все, что он натворил. Хотел спросить, как дети, но язык почему-то не умещался во рту, и Иван только промычал. Мария Ивановна сначала поправила ему подушку, мокрой салфеткой промокнула сухие губы. В дверь просунулась голова дежурившей санитарки, шепотом позвавшую:
- Мария Ивановна, там к тебе сын пришел, позвать его сюда?
Мария Ивановна отрицательно покачала головой, вста-вая еще раз, окинула лежащего Ивана, вышла, тихонько при-крыв за собой дверь. Иван проводил просящим взглядом жену, но та даже не обернулась.
- Натворил ты друг дел, тебя сюда еле живого привез-ли, думали, что уже все, а ты нет, с косой от себя отогнал и правильно, вон жена у тебя какая, не отошла, все сама тебе делала и уколы и капельницу. Повезло тебе парень. А дома мы все герои, только и умеем перед своими домочадцами кулаками махать. Я тоже не святой, да и любого спроси из мужиков, каждый тебе скажет, что учит жинку, но не кулаками же. Так словом. Простит. Они, бабы, отходчивые. Ладно ты спи, пойду покурю, – сосед по палате стуча кожаными разби-тыми шлепанцами вышел оставив Ивана одного с его болью.
Шурка топтался на крыльце больницы, не решаясь зай-ти, Пашка Морозов его друг стоял рядом, засунув глубоко руки в карман, поглядывал на больничное окно.
- Пришел, сынок, – Мария Ивановна погладила сына по вихрастой голове. – как там Танюха?
- Спит она, ее тетя Лида уложила, а так все хорошо, – и подняв мальчишеское лицо, угрюмо спросил – А отец-то как?
- Да тоже сейчас уснет, его уколами накололи. Сердце у него, сынок, отказало, но выкарабкается, так что и на рыбалку вместе сходите.
- Лучше б умер.
- Ты что, зачем так, он отец тебе!
- Пусть, мам, уходит, не нужны мы ему. А за тебя я ему сам голову отрублю, только вырасту и отрублю!
Мария Ивановна закрыла рукой сыну рот.
- Не говори больше так, даже думать не смей, я тебе запрещаю. – Слезы крупным горохом катились по щекам, па-дая на светлые волосы сына. – Все, сыночек. Пройдет, зажи-вем мы лучше прежнего. А сейчас бегите. Паш, ты матери скажи, что я скоро сама приду, она дома будет?
- Дома, она стираться надумала, мы ей воды натоскали и она нас отпустила, только не велела далеко отходить, до больницы и к дому.
- Ладно, бегите, – Мария Ивановна улыбнулась, рукой прикрыв разбитые губы.
Ветерок ласкал побитое лицо, чуть касаясь своими крыльями, облегчая боль. Вот так и стояла бы, никуда не торопясь, но жизнь продолжается и нужно решить, как дальше быть. И где найти ответ, у кого попросить совета. Раны заживут, а вот боль, да боль за оставленных мужем детей, пожалуй, сильнее будет.
- Вот ты где! А я в палату зашел. Муж твой спит, тебя нет, а ты, Мария Ивановна, воздухом решила подышать. – Врач взял Марию Ивановну за локоть. – Идемте в ординатор-скую, там никого сейчас нет, поговорим.
- Да о чем, Валентин Максимович, нам говорить, все, что вы сказать хотите, я и сама знаю, а вот как поступить не знаю.
- Я сейчас о семейной вашей жизни и говорить не буду, не мне решать, молод я еще, чтобы что-то советовать. Я больше, Мария Ивановна, по медицинской части с вами пого-ворить хочу. Муж ваш здесь, думаю, где-то месяц пролежит, за это время много чего может измениться, я вот что прогля-дел по молодости, да и не специалист я в этом, вам дочь обязательно показать педиатру, а лучше невропатологу. Все-таки детский стресс, могу быть осложнения. Да и вы это все и без меня знаете, сколько лет медсестрой работаете.
- Да, достаточно уже  будет, – Мария Ивановна вытерла сухие глаза.
- Ну вот, а сейчас идите домой к детям. Вечером приде-те, проведаете мужа. Хорошо? – уговаривал Марию Иванов-ну врач.
- Пойду, халат занесу и пойду, душа у меня, Валентин Максимович, болит.

Лидия развешивала белье, когда Мария Ивановна не-заметно подошла, окликнув ее.
- Лид, Танюха моя спит?
- Ой, Маруся, – Лидия увидев лицо подруги испугалась, боясь показать как оно страшно.
- Не пугайся, я уже к нему присмотрелась, – улыбну-лась через боль Мария Ивановна. – за ребятишками я. Где они?
- Марусь. Шурка с моим на качели пошли кататься, я их отпустила, чего они будут под ногами путаться, а Танюха с моей Веркой играет. Марусь, я, конечно, мало чего понимаю, но девка-то твоя молчит.
- Как молчит? Она уже хорошо говорит. – Мария Ива-новна бросилась к дому.
- Марусь, – остановила ту Лидия – ты её еще больше лицом-то не пугай. Особо то, не показываясь, лучше разгова-ривай. Ладно, я тоже с тобой иду, – Лидия поставила таз с бельем на скамейку, согнав сидящих на ней кур.
– Ну везде лапками исходили, места мало им.
- Кши, пошли в клеть – махала Лидия на кур.
В доме было прохладно, от наступающей жары, хорошо дышалось. Было слышно как дочка Лидии -  Верка разговаривала, что-то лопоча на своем языке, Таньки не было слышно, ни гуганья, ни кряхтенья, ничего. Мария Ивановна заглянула в щелочку, Танюха сидела на полу, Верка ползала около нее, одеяло, сшитое еще, наверное, Лидиной бабкой, было местами скомкано, какие-то тряпочки, совочки, скудные игрушки раскиданые по нему. В пухлых Танькиных ладошках был желтый с красными лапками утенок, клюв которого был весь искусан, игрушка была куплена еще первенцам Лидии. Лидия открыла дверь.
- Вот молодцы играют, не плачут, не кричат, какие, Ма-русь, у нас дочери понятливые растут. Таня смотри, кто при-шел за тобой. Вставай, не сиди сиднем, бери игрушку с собой и к мамке.
Мария Ивановна подхватила дочь на руки, затормоши-ла, но Танька, только прижалась к матери, обняв за шею.
- Слава Богу. – Лидия глубоко вздохнула, – и то хорошо, узнала тебя. Марусь, ты сейчас ее не тормоши, отойдет. Иван-то как?
- Лежит, микроинфаркт у него, кобель. Что, Лидия, мне делать, ума не приложу?
- Да все они, Марусь, кобели, только юбку доступную увидят и в кусты.
- Андрей твой таким не был, про него и не слышно бы-ло.
- Да кто его, Марусь, знает, может, он тоже ходил к ко-му, теперь не скажет, царство ему небесное.
- Хороших мужиков Бог прибирает, а моего, видно, сам черт охраняет, для Настьки бережет.
- Уймись, Марусь, не распаляй себя, смотри, девка твоя уснула, я свою тоже сейчас уложу, – Лидия нагнулась, вытас-кивая Верку из-под кровати. – Вот бесенок, у меня мальцы, все спокойные были, а с этой вырастет, горя хлебну.
Вытирая Верке нос, Лидия вышла вслед за Марией Ивановной.
- Марусь, тебе на смену когда?
- Завтра в ночь.
- Вот и хорошо, дома будешь.

 Иван лежал в палате один, мужика, что был с ним ут-ром, выписали, тот радостный еле дождался автобуса, все хотел на попутках добраться, уехал домой. Чего только Иван не передумал, казалось, что ночь никогда не кончится, но так и не принял решения, решив для себя, вот придет утром же-на, и они вместе попробуют выяснить, как им вместе жить дальше. Задремав, он не услышал как к нему зашла жена, проснулся от взгляда в упор рассматривающего его. Иван протянул к ней руку.
- Маш, если можешь, то прости меня, сам не свой я был, может ты и права, околдовала меня Настя. Ну не мог я тебя тронуть, я и курице голову не могу отсечь, а тут тебя.
Иван настороженно следил за лицом жены, чтобы по мимике понять, что она думает, какое решение приняла?
- Мне себя не жалко, наверное, я этого заслужила, все плохой тебе женой была, а вот дочь свою ты немой сделал, куда она такая и кому будет нужна? Не думал ты, Иван, о де-тях, похоть тебя твоя сгубила. Ладно, женился ты на мне без любви, по выгоде, так не казни меня с детьми, сам добро-вольно на это пошел, так и живи по человечески, а ты кобе-литься стал, благо сучка нашлась рядом. Вот, Иван, я тебе все сказала, из дома тебя не гоню, все-таки отец детям ты, решишь уйти, скажи сейчас, не тяни.
Мария Ивановна отвернулась€ к окну, на бледном лице выделялись огромные синяки под глазами, да еще кровото-чили при разговоре губы.
- Машенька, псом около вас буду, в дом не пустите - в бане жить буду, только не гоните меня. Не будет мне жизни без детей, я их больше всех люблю. А Таньку, Марусь, мы вылечим, сейчас наука о-го-го как далеко шагнула. Пожалей, виноват я. Иван сполз с кровати, обнял ноги жены. – Прости меня, пса, – слезы катились из глаз Ивана.
Заглянувшая в дверь санитарка, увидев стоявшего на коленях Ивана около Марии Ивановны, понесла эту новость по больнице.

Глава седьмая

Бессмысленно копаясь в сарае, перебирая старые ве-щи, перекладывая в огромном не подъемном сундуке, дос-тавшиеся Настасье еще от прапрабабки, она нашла черную, остро пахнувшую нафталином юбку. Встряхнув ее, вынесла на свет, придирчиво оглядев ее со всех сторон, не побита ли молью, развесила на рябине. Решив для себя то, что сейчас мне нужно, и уже торопясь, спешила к сундуку, притягиваю-щему к себе, как нечаянно найденный, давно забытый, до времени и поры ненужный раритет. Со дна сундука было с особой осторожностью вынута церковная позолоченная лам-пада, на тонкой резной цепочке, и старая, распухшая от еже-дневного держания, с оторванными уголками библия, в чер-ном, потертом переплете с вытесненным крестом на облож-ке. Прижав к груди, Настасья облегченно вдохнула, слава Богу, уберегли, не пропало в лихие годы, умные были у меня дед с бабкой, сумели свое добро сохранить, говорила, что нужно в библии искать зацепку, здесь же в сарае, и спрятано кое, что и поценнее. Вот только найти как. Ушли все на тот свет и тайну с собой унесли. Сарай покрытый щепой, стоял рядом с домом, в него складывалась старая утварь, уже не нужная в хозяйстве, и это при том, что из сарая нельзя было ничего выбрасывать, чтобы по незнанию самое ценное, кото-рое годами собирали и хранили далекие родственники Насти. Она была единственной дочерью у своих родителей, воспи-тывали ее в строгости, на гулянки не пускали, в школу она всего ходили года три, да и то, только зимой. Настин дед был весь седой, с редкой бородой висящей у него клином вниз, лицо в морщинах, из-под кустистых бровей выглядывали небольшие сияющие глаза, строго следившие за всем, что происходило в их доме. Без его совета ни отец, ни мать не могли шагнуть и шагу. Настин отец в самом расцвете мужик боялся своего отца. Один взгляд, которого приводил всю семью в трепет, все домочадцы усерднее начинали выполнять свою работу, боясь, что загнуться, причудливая клюка деда, опустится кому-нибудь на спину. Вот Настюхе и было сказано – не просиживать с книжками в школе, пользы от учебы девке никакой не будет, замуж выйдет, ей книжки не читать, а вот веретено в руках, самое то, что нужно. Пусть прясть учится, да хотя бы  ткать, решил за все дед. Перечить ему никто не стал. Мало кто из сельчан сейчас помнит, что дед и его два брата, когда были молодые, часто уезжали на заработки, приезжая домой на подводах, нагруженных добром. Ночью при свете одной лампадки, выкладывали привезенные деньги на широкий дубовый, выскобленный до блеска стол, деля их между собой. Бережно разглядывал часы, брелки, цепочки и раскладывал все это на три кучки. Совсем маленькой Настя слышала разговор деда с отцом – что сильно он грешен, много у него чужой крови на руках, чтобы он, сын его жил семьей, того добра, что он запас хватит на три его поколения. Братья деда, так и ушли в иной мир не оставив после себя никого. Один брат был расстрелян еще в гражданскую, семьи у него не было, второй брат заболел тифом, и вся его семья следом. Так все и вымерли и жена и трое мальцов погодок. Остался один дед и продолжательница всего рода Настя. Видно за дедовы грехи и не выживали ее рожденные братья и сестрички, умирали, не дожив и до десяти лет. Насте с судьбой тоже не повезло, замуж ей никто не предлагал, видно боялись проклятья. Отец с матерью умерли в один год, оставив свою дочь одну в холодный и голодный военный сорок второй год. Так и жила она, работая в колхозе, приходя в свой пустой одинокий дом. И чего Иван в ней нашел? Примечательного в ней ничего нет, нос как у всех только волосы светлые, густые, непокорные, густыми кудрями ложились на лоб. Настя и водой их мочила и обрезала коротко, все равно никто не видит, платок, не снимая носила на голове.
Занеся библию с лампадой в дом, Настя заспешила об-ратно в сарай, охапкой затолкала вынутое, раскинутое добро в сундук, захлопнув крышку, села на него, задумчиво прикрыв глаза. Одна мысль не давала ей покоя, ускальзывая, уходя из памяти. Вешая лампадку в угол к иконам, Настя увидела кровать, стоявшую в переднем углу обнаженной, бесстыдно белевшую ребрами сетки, бросила на нее прожаренную на солнце юбку, та черной вороной распласталась, прикрывая собой греховодное ложе.
- Вот теперь все на месте, – встав на колени перед ико-нами, истово крестилась, клонясь головой до пола, шептала заученные с детства молитвы.
Выходя на работу, по привычке взглянула на себя в зеркало, вздрогнула, но глаз не отвела. Бледное лицо, с чуть розовыми щеками и повязанный черный с бахромой, еще ма-терин платок, глаза пугающе смотрели, заглядывали в самую душу, терзая сердце болью.
- Настя, – окликнула соседка, – ты чего на себя все черное одела, нам сегодня опять в поле работать, сама себя всю истомишь от жары-то.
Настя прошла мимо, не повернув головы, не ответив. Шла, видя только тропинку с прибитой на ней живучей упру-гой муравкой. Соседка, бросив коромысло с ведрами, стояла широко раскрыв рот, удивленно провожая уходящую Настю.
- Точно головой тронулась. Вот беда-то, до добра не доведет, чужого мужика от детей отбивать. Бог все видит, накажет. Вон Мария Ивановна как давеча убивалась здесь. Им с Ванькой ее горе смехом было. Нет, что-то здесь не так, и крикнув свекрови – Мам, забери ведра, опаздываю на рабо-ту, все уже давно прошли, одна я задерживаюсь, – держа в руке, забытый снять дома передник, поспешила на бригаду.
- Беги, – вышедшая забрать ведра еще крепкая старуш-ка, покачала головой. – Вот сноха у нее ведра, успеть ей нужно, поплатится когда-нибудь за свое любопытство.
На бригаде, взбудораженном ульем, сидели, обсуждая, жалея Ивана и Марию Ивановну и мужики и бабы. Перебивал всех бригадир, призывая к порядку.
- Ну вот, посудачили, теперь и за работу пора прини-маться. У всех в семье не лады бывают.
При виде вошедшей Насти, все замолчали. Боясь встретиться глазами с людьми, она опустила низко голову, пройдя в дальний угол бригадного дома.
- Ну что, добилась своего? У Ваньки сердце отказало, неизвестно выживет или нет, а девчонка его голос потеряла, молчит от потрясения. Иван Маруську избил, вся синяя, да топор из рук у него отбили, чуть грех на душу не взял, а все ты! – Варвара наступала грудью на Настю. – Кто следующий у тебя на примете, кого из семьи уводить будешь, – и, взвизг-нув, толкнула в лицо Насти кулачком – Проклятая ты. Весь род ваш прокляли. Вылупилась, молчит, бабы чего стоите, бейте ее.
- А ну стоять, вы мне тут самосуд не устраивайте – бри-гадир расталкивал окруживших Настю баб, – я кому сказал, всем идти на работу, я за вас еще возьмусь, додумались, не время космы рвать. Мужики, а ну на воздух их всех.
- Кузьмич, ты, что ж это концерт бесплатный поглядеть не дал, разгоняешь всех. Успеем, свои трудодни заработать, когда еще такое увидишь, – с тонкими усиками, портящими его лицо, парень подлил масло в огонь.
- Молод ты еще, указывать мне! Поживи и поработай с мое, тогда уж, а концерт смотреть в клуб иди, или дома у себя мать с отцом пусть тебе покажут, вожжами. Все бабоньки, идите, а ты Настя, задержись.
Кузьмич дождался, пока толкающиеся в дверях люди разошлись, оставив их одних с Настей. Женщина молчала, тупо уставившись в стену, на старый потрепанный плакат, бригадир перебирал на столе бумаги, складывал газеты, от-крывал и закрывал ящик стола.
- Ты вот что, иди домой. Денька три не ходи на работу, дай людям остыть, забыться. Конечно, и твоя вина есть, в том что у Ивана дома случилось, но ты не кори, не замыкайся в себе. Ты знаешь чего, поплачь, слеза она горькая, но потом легче будет. А хочешь, Настюха, я тебя сосватаю, у меня брат есть, троюродный, вдовец, ну чем тебе не пара.
Настя повернулась лицом к бригадиру, молниями сверкнули наполненные слезами глаза.
- Ты чего в душу лезешь, сватать он будет, домой от-сылает. Боишься за свою шкуру, авторитет зарабатываешь, глядишь и должность какую-другую дадут. Мне боятся нечего, я с Ванькой отбоялась. Чего дубом стоишь, все слова проглотил? – Настя кричала, брызгая слюной в лицо Кузьмича – а вина моя, мне с ней жить и детские слезы отмаливать не тебе и не им, – кивнула на дверь – одной мне. Домой не пойду, я на работу пришла. А если отсылаешь, то день мне записывай, хлеб я себе одна зарабатываю, никто кусок в дом не принес. А Ванька душу из меня вынул и растоптал. И за меня, за мое бабье несчастье он кару божью понесет. Иди, указывай, где сегодня мне работать, – высоко подняв голову, пошла к дверям. – Не стой, я на работу пришла, – и уже зло – Заступник.
- Бери метлу, будешь на току работать, под зерно пло-щадь убрать нужно, вот на сегодня твоя работа.
Бригадир устало сел, закурил, провожая Настю взгля-дом. Подумал.
- Никогда от нее слова громкого не услышишь, а тут как с цепи сорвалась, и правда, от кого что произошло и умом тронуться можно. Да, Ванька, натворил ты дел, а предупреж-дал его, не послушал. Разгребай за него здесь, драку учини-ли бы бабы, мне выговор был бы в первую очередь, а могли и из бригадиров попросить. Пойду в правление, председате-лю все доложу, недругов много, расскажут не так, перевернут с головы на ноги. Веры уже не будет.
Крикнул в дверь:
- Нюрка, Зайцева, зайди ко мне.
Звеньевая заглянула в открытое окно.
- Ты звал, Кузьмич?
- Звал, остаешься за меня, приглядывай за порядком. К Насте не подходите, не в себе баба. – строго наказал – Смотри в оба, я долго не буду.
Натянул кепку на голову, сел на велосипед, медленно, с нажимом закрутил педали, набирая скорость. Нюрка не по-дождав пока бригадир скроется с глаз, пошла на ток, прове-рить, как идет работа у Насти, а между делом и поговорить, если удастся.
- Ты чего пришла, в душу лезть будешь, что никак не успокоится вам? Любопытство съедает, работать не дает? – Настя остановила Нюрку взмахом метлы. – Не подходи, ви-деть я никого не хочу, иди от греха подальше, видишь, не в себе я. Бесы во мне сидят, выгонять их надо, огонь жаром пылает, мое греховодное тело на части рвет. Уходи. Сгинь. Тьфу. – плюнула Настя на Нюрку.
Нюрка испуганная пятилась, развернулась, спотыкаясь побежала. Запыхавшись влетела в склад, где остальные женщины переговаривались друг с другом, обсуждая кто Ивана, а кто просто говорит, забыв о скандале, о своем до-машнем, работали.
- Бабы! – Звеньевая задыхаясь закричала. – Она и правда умом тронулась, несет не понятно что, – и взявшись за голову закричала, – беда, беда, чего они два дурака на-творили.
Окружившие, побросавшие работу, женщины слушали Нюрку, рассказывающую все о Насте.
 - К ней сейчас не подходите, может отойдет. – велела Нюрка – А сейчас за работу, хотя какая это работа.
- Я что, Нюрк, тебе говорила. Она на задах, в огороде, утром костер устроила, постель, бабы, жгла. Дыму, дыму было, а Настька в одной рубахе стоит, волосы по плечам распущены, нечесаны, глаза огнем горят, и все молитву шепчет. Я страху такого натерпелась, – Варварка в который раз пересказывала увиденное утром.
- Ты, Варька, да чтоб испугалась? Да тебя чем пугать-то нужно, тебя твоя будущая свекровь голяком с сеновала кра-пивой гоняла по улице, ты что испугалась? Нет, вечером, как ничего не было, на посиделки вышла. Другой кто, давно со стыда сгорел, а ты испугалась? Молчи, Варвара, про себя лучше вспоминай, других нечего обсуждать.
- Ой, святые, – Варька обозлилась, уперев руки в бока воскликнула. – Меня одну видите и помните, что забыли про себя, так давайте напомню.
- Замолчите! – Нюрка остановила баб, начинающих спор. – Нашли время косточки друг другу перемывать. Не об вас речь, всех родственников до пятого колена сейчас вспо-минать будите. Святых здесь нет, все со своими тараканами в голове. Только что и думаете, как побольнее уколоть друг друга. Насте, ей помощь нужна, а мы налетели как грачи. по-мочь бабе нужно, присмотреть, как бы чего не наделала с горя. Вот речь-то о чем.
- А что ж ты от нее ушла, стояла б рядом и ждала, когда она тебя метлой погладит, а ты ноги в руки и бегом к нам.
- Вас на мое место, тоже убежали бы. Может и напрас-но я от нее ушла. Нечего после драки кулаками махать, – Нюрка взяв пустые мешки, отошла в глубь склада.
Весь рабочий день Настя была одна, к ней никто не подходил. Издалека она видела, как между складов мелькал чей-нибудь платок, наблюдая за ней. Головная боль не зати-хала, ноги налились свинцом, Настя хотелось лечь прямо здесь, на цементный пол, и лежать, забывшись, смотреть только в небо, не думая ни о чем. Очнулась только, когда Кузьмич окликнул ее.
- Настюха, ты, что решила в ночь на току остаться, все давно по домам разошлись. Вечер наступил, иди, завтра с утра опять на эту работу придешь.
Настя убрала метлу, сняв с головы, отряхнула от пыли платок и, туго повязавшись, медленно, не торопясь, пошла с бригады домой к своим думам. Открыв скрипучую, на одной петле калитку, заметила сидящего на крыльце попика из со-седнего села. Не здороваясь, присела рядом.

Глава восьмая

Сердце защемило сладкой болью, когда Иван, подходя своему дому, увидел, копающихся сосредоточено в пыли Шурку с Танькой. Шурка строил дорогу, а Танька домики. ос-тановился, боясь напугать их, окликнув. Стоял и смотрел на такие родные мордашки, на Танькино крохотное платьице, видно сшитое недавно, на сына, обросшего кудряшками.
- Никто и не подстриг без меня, – держа в руке сетку с вещами, он вспомнил. – У меня там для них леденцы есть, хорошо Марусе не отдал, чтобы им отнесла, приберег.
Зашуршал, разрывая газетный кулечек, доставая гости-нец. Танька, подняв голову, увидела отца, вцепилась руками за брата, заплакала, морща в беззвучном крике рот. Иван рассыпал леденцы на тропу, протянул руки, уронив сетку с пожитками в пыль, не знал, что говорить и как. Все слова что приготовил загодя пропали, из горла вырывался сиплый хрип. Нужда, вышедшая не вовремя на улицу, увидела Ивана с детьми, застывших, боявшихся подойти друг к другу, один от того что не простят они ему его вину, другие от страха перед ним, видевшие его разъяренного в гневе.
- Вот Иван казнись перед своей кровью-то. А все похоть твоя, не жилось тебе спокойно, кайся, да в зубах их носи. дура твоя Маруська, что назад приняла, гнать нужно было тебя поганой метлой. Ирод ты детей из-за сучки не пожалел.
Нужда распалялась, повышая голос, привлекая людей. Мол, вот посмотрите как я его.
- Замолчи.
Иван поднял Таньку на руки, прижал, успокаивал, дру-гой рукой притянул к себе сына, сжав ему до боли плечи.
- Сынка, ты прости отца, не в себе был. Клянусь, такое больше не повториться. Заживем мы лучше прежнего, я тебе велосипед куплю, хочешь, прямо завтра купим, а Таньке кук-лу. Я видел нарядную такую, глазами моргает. Хочешь доча куклу?
Танька выгнулась на руках Ивана дугой, грозя сломать себе спинку, вырывалась.
- Отпусти девку, не видишь, боится она тебя. Что иг-рушками хочешь откупиться. Иди Танечка ко мне.
- Шла бы, Прасковья, домой, сами мы разберемся, се-мья наша не лезь к нам со своими советами, – Мария Ива-новна увидела в окно Ивана с детьми и наступающую на му-жа соседку, торопясь вышла на крыльцо. – А вы домой захо-дите, не собирайте народ около себя, вон в окнах торчат, ждут продолжения. Не будет концерта, не заводи его, Проса.
- Вань, а ты как думаешь, тополь то не срубить нам. Я тебе четвертушку дам за работу, – уже в сенях они услышали предложения Нужды.
- Держи, Марусь, – Иван передал Таньку жене, сам же распахнув широко сенную дверь, крикнул. – Я еще несколько черенков посажу вдоль твоего забора, чтоб тебя не было видно.
- Ага, сажай, чтоб было вам чего делить, – донесся го-лос Нужды с ее двора.
- Вань, хватит, нельзя тебе сейчас волноваться. Идемте в дом, там и поговорим. Да доченька, это папка твой пришел, болел он у нас. Ты моя хорошая, не бойся ты его, ты что за-была как тебя папка твой любит, – Мария Ивановна уговари-вала дочь, спрятавшуюся за печку. – Выходи, солнышко, не прячься.
- Да пусть там сидит.
Шурка обрадовавшись, что его не заставят сидеть с се-стренкой, если она будет хорониться от отца за печкой, то ему будет можно убежать играть к Морозовым. Пашка с Дим-кой уже два раза прибегали. Звали играть на пустырь, к оди-ноко стоящей ветле на старом кладбище, да мать не отпус-тила, велела за Танькой следить. А теперь отец дома, вот пусть за ней и следит, разговорами ее кормит, да обещанья-ми. Так и поверил я, что он мне велосипед купит.
- Сынок, ты ногами не перебирай, торопясь сбежать из дома, побудь с отцом, поговори, а я на стол соберу. Поешь и побежишь к друзьям. Отец, пустишь его? – Мария Ивановна хлопотала около печи, доставая чугунки с едой. – Все горя-чее, а печь давно протопила, на керогазе, Вань, готовишь, все не такое вкусное, а из печи один запах ел бы.
- Марусь, я с себя сниму все, а то больничный запах…
- Сними, Вань, в шкафу одежда чистая лежит. Нашел?
Иван переодевшись, причесался перед зеркалом, сел во главе стола, весело скомандовав:
- А ну всем за стол, давай мать корми нас.
Мария Ивановна, сияющая ласково позвала:
- Таня, гляди, что я приготовила для тебя, ох как вкусно-то.
Танька, все еще боясь отца, выглянула из-за ситцевой занавески, смешно прижав сжатые кулачки к глазам.
- Вот она у нас какая молодец, слушается. Вырастет, помощницей будет.
- А я кем? – насупился Шурка, вот про него то и забыли.
- А ты у нас хозяином станешь. Весь дом на тебе дер-жаться будет, вот, отец, какой сын у тебя – богатырь!
Мария Ивановна заглядывала в глаза Ивану, ища в них ответ, надолго он к ним в дом или все то, что он говорил ей больнице, забыл и опять начнется по старому. Иван видел смятение жены, для себя он решил из дома не ногой. Но как оправдаться в глазах детей, он не знал. Ладно Шурка, па-рень, с годами все поймет, а дочь? С ней труднее, если б еще говорила, а то по его вине молчит, только глазками хло-пает. Про Настю он даже и не думал, так вспоминалась ино-гда вечером на больничной койке, смотря в потолок. С кем не бывает я не первый и не последний. Похороводили и хватит. А как дома то хорошо, все привычно, все вещи на своем месте, душой отдыхаешь.
- Вань, ты ложись, отдохни, слаб ты еще. И Танюху я уложу, а у меня во дворе дела есть, на огороде я все пропо-лола. А ты беги, да на речку не шагу. Узнаю, отпорю.
 Мария Ивановна отпустила сына, которого ветром снесло из-за стола, только рубашка мелькнула в дверях.
- Со стола позже приберу.
Иван лежал на широкой, доставшейся еще от деда, вы-сокой кровати, слышал, как дочь посапывала носом, изредка всхлипывая. Со двора доносился визг поросят, видно Мария Ивановна чистила загоны, выгнав их из клетки. Ему не спа-лось, натянув штаны, сел у окна разглядывая улицу. Тихо шлепал босыми ногами, чтобы не разбудить дочь, Иван при-крыл дверь в комнату, пойду лучше во двор, а то привык уже в обед спать, нужно отвыкать, вздохнул, теперь я дома. смотрел не отрываясь в щелку между не плотной прикрытых дверей двора за женой. Мария Ивановна выметала, выскабливала от навоза хлев. Тонкое платье завивалось между полных ног, облегая бесстыдно показывая крепкие налитые бедра.
- На место, - загнала она поросят. Обернулась и увиде-ла Ивана. – Ты чего не спишь? Не лечится тебе дома. Отды-хай пока. Тебе бюллетень, по какое число закрыли, надеюсь на работу тебе не завтра?
- Нет, через три дня.  Валентин Максимович велел к нему на прием придти завтра. Вот Марусь накуролесил я, даже не знаю, как все это случилось. Марусь! – Иван взял у жены вилы, поставив их в угол, осмотрелся – Умеешь ты порядок наводить. Все то у тебя на месте. Повезло мне.
- Вань, не подходи, додумался. День на улице. Не дай Бог Шурка прибежит или Танюха проснется – Мария Иванов-на пятилась от шального взгляда мужа, который хорошо зна-ла, до добра не доведет. И уже отталкивая Ивана от себя – Ты, что до вечера не потерпишь, не лезь Вань.
Иван задирал подол руками пробираясь к самому со-кровенному.
- Да что ж это такое. Ты как с цепи сорвался.
Мария Ивановна сумев отбиться от мужа, отбежала от него. Иван догнал, прижав крепко к себе. Горячо зашептал в ухо:
- Пошли в баню, а лучше в сарай. В сено, идем Ма-русь?!
Мария Ивановна сдаваясь:
- Пошли, только не в баню, не топила я ее.
- Зачем она нам холодная? Тогда идем на сено.

Зашедшая спросить об Иване Катерина, увидела только спящую Танюху, - а где ж сама то во дворе, наверное, ко-пается, на огороде ее не видно, дом-то не замкнула, да и ку-да уйдет, девчонка спит одна в доме и так испугана, не бро-сит ее одну Маруська. Катерина, тихонько ступая, решила заглянуть во двор. Увидев Ивана с Марией Ивановной, выхо-дивших из сарая, она вздохнула, улыбнувшись
- Ну, слава Богу, сладились друг с другом. Помирились, лишь бы Ванька опять не загудел.
И забыв, зачем пришла, торопясь, чтобы не заметили ее, вышла на улицу. Присев на скамейку под тополем.
- Ты не к Старцевым заходила? – Нужда присела рядом, расправив на коленях передник.
- Да нет, мимо шла, думаю зайти или нет, вот и присела здесь.
Нужда хитренько оглядела Катерину.
- Что Ванька и тебя выгнал, на меня давеча, как пришел из больницы кинулся, как Полкан, только что не стукнул и это за мое доброе. Да Катерина, сколько добра людям не делай. Все им мало.
- Ты не лезла б к ним с советами, разберутся они без нас, а это все забудется. Ты, Проска, помнишь, как на Школь-ной улице жена мужа убила.
- А как же, тот издевался над ней, она бедная такой грех взяла на душе, - Нужда качала головой. – Хорошо ее успели спрятать, убили б поселяне, если нашли.
- А вот за что ее убивать, сама сказала, издевался му-жик над ней.
- Так за убийство.
- Не убивать ее нужно. Эх, темнота ноша все бабам терпи.
- Тебе чего терпеть, твой Бакин тебя аль обижает?
- Придумала тоже, это я об других. Нет, мой меня не трогает, руку на меня ни разу не опустил, ругаться ругаемся, кто не ругается.
- Ты заходила к Маруське, как они там?
- Да не была у них.
- Ох, врешь ты Катерина. – Любопытство съедало Нуж-ду.
- Иди сама к ним, вот и узнаешь все.
- Девка от Ивана вывертывается, плачет.
- Привыкнет, это она по началу пугается, детская па-мять легко все забывает. Это Маруське тяжело будет, а ре-бятишки забудут, да Иван, думаю, казниться, винить себя бу-дет. Ладно, сиди, отдыхай. – Катерина встала со скамейки.- Пойду я домой, а то мой с работы придет, а у меня и ужин не готов. Тебе хорошо, чайку попила и сыта, а мужику готовь, без горячего он не может.
- Вот вы где, а я слышу кто-то разговаривает, но не пойму кто – Мария Ивановна присела рядом с Нуждой. – а ты что домой уходишь, посиди с нами Кать.
- Нет, Марусь, я вечером к вам зайду, мне Проска ска-зала Иван твой из больницы пришел, не буду мешать, он по-ди отдыхать лег.
- Лег, сама знаешь в это время в больнице тихий час. На работу ему через три дня, пусть привыкнет дома-то. А я во дворе была, у поросят убирала, а Ванька с Танькой в избе спят.
- Марусь, ты, где спиной все сено собрала, нужда ладо-нью стряхнула с Марии Ивановны прилипшую на платье сен-ную труху.
- Это я поросятам набрала сена, вот не успела снять с себя платье, вас услышала, вышла посидеть, передохнуть малость.
- Передохни, Марусь, а то все в делах да в делах, пусть Ванька теперь работает, отдохнул он и от баб и от работы. С новыми силами по-ударному будет на два фронта работать.
- Все Прасковья, перестань, не хочу я вспоминать, не береди мою душу, не зажила она еще.
- А ты что не слышала? Настя она умом, говорят, тро-нулась, к ней попик зачастил, в доме у нее теперь целая мо-лебна, по вечерам песни церковные поют. Сама крест носит, здоровый, с ладонь, пожалуй, будет. Видно от своих стариков осталось, не зря слух был, что добра ее дед много награбил на дорогах в свое время. Блудила, а теперь решила к Богу поближе, вот жизнь наша. – Нужда хотела еще что-то сказать, но увидев вышедшего Ивана, замолчала, – иди, твой хахаль проснулся – толкнула в бок Марию Ивановну.
- Ой, Вань, ты зачем встал, полежал бы еще не много. Пойдем Кать, может зайдешь?
- Вечером со своим приду, посидим.
Катерина не торопясь, поздоровалась с Иваном, прохо-дя мимо дома Старцевых.

Глава девятая

В наступавших сумерках. Были видны темные тени, мелькавшие в неярком свете горящей лампады в окне дома у Насти. Колышась, они нагоняли ужас на запоздавших, торо-пившихся домой сельчан, редкий человек, проходя мимо, не останавливался, слушая разноголосие женских голосов, мо-нотонно поющих церковные хоралы. Выделялся мужской го-лос, зачитывающий псалом. Расходились молящиеся глубоко за полночь, так же черными тенями проскальзывая по улицам. Соседи обходили стороной дом Насти, кто боялся, а кому это было совсем не интересно, поют ну и пусть себе поют, не дерутся, вино не пьют, все тихо и мирно.
Настя не могла уснуть, ворочаясь на постели, уклады-ваясь не находя удачной позы, но сон не шел. Стенные ходи-ки, щелкали секундной стрелкой, приближали рассвет, в доме сладко пахло ладаном, отец Никодим окуривал им прихожан. Гроздья рябины тихо постукивали по раме окна, качаемые легким ночным ветром. Настя вспомнила себя: маленькая, лет около пяти ей было, она забежала в сарай, дверь которого почему-то была приоткрыта, в памяти отложилось раскопанная яма, в углу сарая, с торчащими из нее тонкими бревнами. И бабушкина спина в коричневом сарафане шевелилась в ней. Настя хотела убежать, но, испугавшись увиденного, она наступила на разложенную мешковину с какими-то предметами, упала. Бабушка, подняв голову из ямы, сверкнула глазами, зашипела тихо на деда, который был почему-то в яме, но Настя его даже не увидела, как глубока, оказалась она.
- Нечистая сила, Тарас! Ты сарай замкнуть забыл, На-стенька забрела сюда, кабы греха какого не было, вдруг про увиденное кому расскажет.
Дед, одетый в какое-то рубище, кряхтя, вылез на пол сарая, оставив бабушку на дне ямы, чего-то раскладывать. Обтерев руки об себя, он подозвал внучку.
- Настенька, иди деточка ко мне.
Насте было страшно от увиденного, она качала кудря-вой головенкой, боясь грязной, протянутой к ней руки деда.
- Ты, внученька, никому не говори, что здесь увидела ни мамке, ни папке, кто лишнее говорит, в эту яму попадает, мы с бабкой тебе не сможем помочь из нее выбраться. Молчи, ты ничего не видела.
Настя, тряся головенкой, сумела выбраться из сарая, отбежав от него, смотрела как дед вышедший за ней, вешал здоровый, с голову Насти, замок на широкую металлическую накладку, закрыв в сарае бабушку.
- Внучка. Иди сюда, - дед открыл дверь в дом, выпустив запах испеченного  хлеба на волю.
- Деда, я никому не скажу. Только не бей меня,- видя у деда в руках старую кожаную уздечку. – Не надо, я туда больше не пойду, только не бей.
Настя умоляя глазами, уговаривала деда.
Про то что она увидела, Настя забыла, был у нее толь-ко какой-то необъяснимый страх. Она боялась заходить в сарай одна, и только став взрослой, он переборола его, занося в него старые ненужные вещи. А последние годы, Настя хранила в нем еще и дрова, приготовленные для топки печи. Сейчас ей это все вспомнилось, сжав потные ладони, Настя подумала – скорее бы утро, тошно лежать без дела, а яма-то на том месте, где у меня дрова, ну не приснилось же мне это все. Опустив ноги с кровати, найдя в темноте старые, растоптанные тапочки Настя решила – нечего лежать, сна все равно нет. Выйдя на воздух, глубоко вздохнула, наполняя легкие легкой прохладой, настоянной на запах ночного лета. Звезды гасли одна, за одной, дальний угол неба чуть розовел, рассвет росой ступал на землю. Найдя старый фонарь, висящий на вбитом крюке, Настя зажгла фитиль, осветив помещение сарая. Осмотревшись, дав глазам привыкнуть, стала разбирать аккуратно сложенную поленницу дров. Через старую крышу проглядывало небо, щепа, служившая кровлей, от времени сгнила, грозя упасть вниз, засыпав собой весь сарай. Настя за работой не заметила наступление утра, опомнилась, услышав разговор баб, сгонявших коров в стадо. Солнце острыми лучами светило в пыльном сарае, фонарь давно потух, ненужный стоял на сундуке. Настя лопатой выровняла место из под дров, отошла к двери, вспоминая. Где была выкопана яма. Присела на корточки, чтобы память сама припомнила где был дед, а где нагнувшись стояла бабка.
- Вот отсюда и начну копать. У бригадира отпрошусь, он отпустит. На меня он махнул рукой давно, я им в бригаде сейчас, как кость в горле. Работаю лишь бы работать, не нравится видите ли им, что у меня в доме отец Никодим ве-рующих собирает, а где нам собираться, храм разрушили, снесли, а которые остались, их опоганили, вот и приходят братья и сестры ко мне в дом, кто свечку поставить к образ-ам, кто молитву Господу прочесть. Все легче на душе и серд-це успокаивается. Где им понять, заблудшим, я тоже слепая была, телом своим жила греховодным, а счастье оно не здесь, нет его здесь, а если и есть, то мне оно не показыва-лось, мимо прошло.
Настя умывалась, стукая дудочкой рукомойника, приби-того к столбушку на улице. Свежая от холодной воды, пере-крестилась, поклонилась солнцу.
- Рано встаешь ты, - отец Никодим в черной рясе, мок-рой от росы, неслышно ступая, остановился около Насти.
Настя поклонилась, припадая губами к руке отца Нико-дима,
- Благослови, батюшка.

Глава десятая

Проводив отца Никодима, Настасья, перекрестившись, принялась за работу, осторожно снимая верхний слой земли в сарае, она не раскидывала по сторонам, а пластом уклады-вала к стене. С большим трудом, выкопав яму, глубиной на метр, Настя решила передохнуть, усевшись прямо в яме, ре-шив для себя – чего зря взад-вперед спускаться, да подни-маться, посижу здесь.
С силой, воткнув лопату в землю, чтобы та не упала, Настя услышала глухой звук, как будто под лезвие попало сухая чурка или корень от яблони, растущей рядом с сараем. Сырая земля ознобом холодила разгоряченное тело, острый запах залежавшейся гнили щекотал ноздри.
– Вот и не верь после этого людям. Деревня, каждый друг про друга до пятого колена расскажет, особенно, если дорогу кому перешел.
Настя, взявшись снова за черенок лопаты, уже осто-рожно простукивала землю, звук становился глухим.
- Не стал бы меня дед учить уздечкой, за то, что из-за детского любопытства забрела в сарай, я и забыла бы, что здесь было, а так все в детской памяти отпечаталось. И надо же, когда вспомнилось.
Думы одна за другой роились в голове у Насти, пере-плетаясь венком из прошедшего с настоящим. Было ей чуть страшно, но она старалась не думать, что может оказаться в вырытой ей яме. Боялась того, что мог дед сохранить не только добро, отобранное им с его родственниками, но и той тайны, что до сих пор окружала, напоминая о себе отчужде-нием сельчан. Передающих из поколения в поколение, кем-то услышанная легенда. А может случайно и попавшись глухой ночью в руки грабителей, чудом уцелев, узнав своих же од-носельчан, но молчавших. Боясь, что узнавши они уже не пощадят ни малых детей, ни стариков. Так и жили, дышали одним воздухом, ходили по воду в один колодец, только при встрече отворачивали головы, боясь, что ненавидящий взгляд может выдать, решив этим сразу несколько жизней. Боялась Настя, но идти ей было не к кому, одна осталась. Были дальние родственники, но они уехали, завербовавшись на целину, забрав с собой всех домочадцев. Ныло сердце, и гнала, гнала Настя от себя воспоминания. Доверилась, дума-ла, что вот все у них с Иваном уже сладилось, отпустила его, не остановила. Пусть в семье, детками поговорит, приласка-ет, а у него вот как обернулось. И винила Настя только себя, добром вспоминала Ивана. Хорошо ей было. Думала – Вот и ей улыбнулось бабье счастье, земли под ногами ощущала, планы на их совместное будущее строила, мечтала о ребя-тишках, об большой семье. Не нужно было переходить ей дорогу жене Ивана, не нужно было уводить от детей отца, может и нашелся ей какой-нибудь вдовец, аль бобыль, но что было, теперь назад не повернуть. Время не остановить. по-стучав ногой, боясь провалиться в низ, Настя отбросив лопа-ту на край ямы, стала руками разгребать по сторонам землю, обнаружив под ней лист железа, покрашенный черной крас-кой.
- А не поднять мне его одной, и звать нельзя. Ну, будь что будет какое-то отверстие должно быть, чтобы такой лист внести в сарай, это сколько людей-то надо. А были всего-то дед да бабка. Они отца моего и то не позвали, значит, он и не знал, что здесь тайник, а может и знал. Унесли с собой тайну.
Настя ударилась ладонью обо что-то, увидев чуть вы-ступавшую скобу. От боли присела, дуя на ладонь, огляде-лась.
- А это же запор, точно, вот и лаз есть.
Настя держа обеими руками тянула на себя, с покрас-невшим от натуги лицом, небольшую квадратную дверку, ко-торая открывалась со скрипом, обнажая ряды побеленных известью бревен, скелетом белеющих в темноте глубокой ямы. Ярко вспыхнул зажженный Настей фонарь, заладив черным дымом не обгоревшего фитиля. Дрожавшие руки не слушались, острым приступом тошноты подступил к горлу страх, ватными ногами Настя нащупала ступеньку лесенки, спускающуюся вниз в неизвестность.
- Все одна, да зачем мне вот это все. Для кого я ищу, сама не знаю чего. Люди узнают, только проклянут. Нельзя хорошее делать, оно злом все оборачивается. Вот сейчас достану, все добро, что дед схоронил, и что мне с ним делать дальше? По дворам нести раздавать. Или в сельсовет отдать, мол, я вот нашла, только не знаю чье это. Да они же все по себе и растащат, будут надо мной посмеиваться, где еще такую дуру найти можно.
И остановившись на верхней ступеньке, Настя, смахнув холодный пот, бисером блестевший на лице задумалась.
- Вот отец Никодим приходит, душу мою очищает от на-липшей скверны, а что дальше? Этот мир не нужен мне, для меня он стал чужой, неласковый. Каждый новый день не ра-дует, ночь длится вечность, глаз не сомкнуть, и засыпаешь под утро. Вот нашла я спрятанное добро (схрон), а зачем он мне, куда я с этой страшной тайной пойду, к кому, кто мне душу очистит и простит все грехи мои и моих родных. Нет на том свете у них покоя, чужая кровь прощенья не даст. Госпо-ди подскажи ответ? Рабой буду, слезами горючими омывать твой лик буду!
Настя, всхлипывая, причитала в пол голоса, боясь при-влечь внимание, вдруг услышит кто, увидит ее в раскопанной яме, черным ртом зияющей в сарае. Решившись, стала спус-каться, нащупывая скользкие ступеньки вниз.
Фонарь, высвечивал оранжевым светом около себя круг, бросая длинную тень Насти, на земляные стены при-чудливо ломая фигуру. Настя, подняв фонарь, искала глаза-ми место, куда было бы модно его поставить. Глаза, уже при-выкнув к темноте, увидели широкую, во всю длину ямы лавку, сделанную заботливыми руками деда.
- Как бомбоубежище готовил ну и дед, все предусмот-рел, только палату осталось ему здесь сделать, и живи. Все-таки дед у меня головастый был. И нет здесь ничего, видно люди наговаривали, и я придумала своим детским умишком все, только очернила родного человека.
Села на лавку, поджав ноги, водила глазами по стенам, по бревнам, подпирающим свод потолка ямы.
- Видно забрали все и перепрятали в другое место. – И уже решившись покинуть, сбежать, чтобы больше не возвра-щаться сюда, закопав эту злосчастную яму, Настя увидела, ранее не замеченные ей, плотно пригнанных друг к другу те-сины. – А вот и разгадка!
С силой дернула на себя, повалившись вместе с теси-нами, от долгого хранения сгнившими, трухой осыпающимися в руках, за ними, в нише стоял самодельный, обитый жестью, приземистый ларь, крышка которого прогнулась вниз, при-подняв за собой металлический, старинный, кованый запор. Настя вынимала, раскладывая рядом, промасленные мешко-вины, в одних что-то позванивало тонко, другие были тяже-лы, длинны, они занимали все пространство ямы. Ларь дер-жался, только благодаря жести, и когда было выложено из него все, он сложился как карточный домик, подняв за собой едкую труху гнили, забившее Настино дыхание. Поднимая наверх по одной мешковине, а потом вновь зарывая разры-тую ей яму, Настя не смотрела на часы, не ходила в дом обедать, очнулась только тогда, когда услышала голоса под-ходивших к ее дому женщин.
- Ой, вечер уже.
Торопясь замкнула дверь сарая, сбросила с себя гряз-ное, все испачканное землей вперемешку с трухой платье. ополоснулась, смывая пот в дальних сенях, и бледная, чуть с розовеющим лицом вышла встретить баб. Кланяясь, тихо говорила, опустив голову:
- Проходите, проходите в дом, отец Никодим велел на-чинать без него, соборовать его позвали к Дятловым, у них старик плох. Он позже будет. Настя открывала окна избы, чтобы впустить в дом вечернюю прохладу, настоянную на запахах летнего дня.
- Ты, Настюха, часом не приболела? Вид у тебя сегодня не здоровый, - полюбопытствовала женщина в белом платоч-ке.
- Приболела. Голова у меня со вчерашнего вечера бо-лит.
Настя решила не говорить о найденном ей схроне, она и сама не знала что в нем. Завтра утром при свете солнца все рассмотрит и решит дальше, что ей с ним делать. Зачем бабам знать, молятся они то вместе, но у них почти у всех семьи есть, а дома могут и проговориться. А ночь долгая, люди всякие, может она и не встать утром, уснуть навсегда, а своей холодной постели, или петуха пустят, чтобы скрыть следы. Это деда с его братьями боялись, а Настю чего бо-яться. Все одним грехом больше, пусть он у меня и лежит на сердце камнем. Бог даст, отмолю, а нет, значит нужно мне так. Раскрывая псалтырь, она тихо стала читать псалмы, женщины крестили лбы, кланялись, горящие свечки оплывали восковыми слезами, застывая каплями на подсвечниках. Люди, проходящие мимо, видели колебание огня на стенах, покрытые головы женщин и вознесенные ко лбу пальцы. Пе-реговаривались,
- Ну, теперь на всю ночь, собрались, пошли монашки припевать, да лбы свои оббивать поклонами.
Кто-то заступится за них,
- Без них тоже нельзя, крестили нас всех, правда, кого тайком, но крещеные все мы. Случись беда, какая, за ними идем, а не в клуб за массовиком. Так что пусть молятся, смотришь, и наши грехи отмолят. Не будем их осуждать. Это сейчас власть церкви разрушила, а раньше в каждом селе храм был свой. И стар, и млад - в него шли, кто с бедой, а кто с радостью.
- Ты нашему парторгу это скажи, он на тебя свою епи-тимью наложит.
- А что, парторг, тоже крещеный, у него дед был поп, и, кстати в почете он был у всех, и у богатых и у бедных, всем помогал, никого не обидел. А сейчас что твориться? Кто у власти, тот и у сласти, себе дома вон какие строят, деньги лопатами гребут, а нам трудягам гроши бросают, чтобы с голоду не сдохли.
- Не расходись, остынь, – остановит красноречивого опасливо другой. – Беды на себя не кликай, передадут твои слова, да еще и прибавят от себя, держи свои мысли при себе.
И замолчат мужики, завернув толстые самокрутки, за-курят, думая каждый о своем, но, приходя к единодушному решению, только боясь обнародовать его вслух. Это когда клич кто-то смелый бросит, его поддержат кто по святой про-стоте, кто по единомыслию, а кто тихо служа и нашим, и ва-шим. На этом великая Русь и стоит, сильна и крепка она сво-ей деревней, ибо хлеб на столе со старины означает богатст-во и достаток в доме, а в городе рожь не колосится. Будора-жило людские души на селе, незапланированные властью собрания верующих в доме у Насти. Но и запрещать никто не хотел, еще свежи были рассказы очевидцев про тех, кто раз-рушал, осквернял храмы. Видели люди какую мученическую смерть принимали они, прикоснувшись своими руками к свя-тыням. Осуждали Настю, нет, скорее своей безхитростью обижали, и не было на селе ни одной семьи, где хотя бы ми-молетом, но была затронута Настина внезапная Вера в Бога. Ни каждый решиться вот так, смело на виду у всех, принять свою веру.
Отец Никодим, пришедший затемно, благословил жен-щин.
- Идите к своим очагам, пусть Настя отдохнет, совсем замаялась родная. Денька два не ходите сюда, покой ей да-дим, молитвами за здравие ее поминайте, сляжет - не будет у нас тогда совсем приюта, беречь нужно друг друга нам.
Гася, одну за другой свечки, отец Никодим ласковым голосом спросил:
- Не хочешь мне, Настюшка, ничего сказать, может ис-поведуешься? Все тебе легче будет, очищение души при-мешь, и я тебе помогу своими молитвами.
- Нет, батюшка, на мне греха за эти дни, душа у меня болит, да тело ломит. Вот отдохну ночку, и все встанет на свои места.
Скрывала от отца Никодима свою тайну Настя, шестым чувством решила, что не нужно говорить про все сейчас, не пришло еще время. С этим и проводила за порог, суетливо теребящего жидкую бородку, отца Никодима.
Не уснуть, в глаза как будто песка речного насыпали, и не понятная тревога заползала страхом в душу. Долго без сна лежала на постели Настя, - вторые сутки маюсь, тело устало, а душа еще больше, пойду по темноте все в дом из сарая занесу, чтоб людей не привлекать днем. А то пошли интересоваться чего да как, не столько увидят, сколько сами выдумают. И при дневном свете все рассмотрю, благо отец Никодим не велел бабам приходить два дня.
Перекрестясь, Настасья вся в черном, вышла в ночь. Звездное небо раскинуло свое покрывало над спящим селом, изредка вспыхивали на горизонте далекие зарницы, лениво плыли сонные облака, накрывая пуховым одеялом месяц. Раскрыв широко все двери, Настасья при свете звезд заносила выкопанный схрон деда в дом. Торопясь, укладывала все на пол. Занеся последним, самый неподъемный, завернутый почему-то еще и в бумагу, торчащую клочьями из-под промасленной мешковины, квадратный ящик, Настасья облегченно вздохнула, - передохну до утра, а там рассмотрю.
Темные окна чернели глазницами стекол, редкая па-дающая звездочка проблескивала в них тонкой, серебряной ниточкой. Даже темной ночью село жило своей особенной жизнью, сильнее шелестела листва в кронах деревьев, из-редка сонно верещал поросенок у кого-то в хлеву, разбужен-ная курица на насесте обиженно кудахтнет и замолкнет, сон-но повесив свою маленькую голову вниз. Эхом донесется одинокий лай собаки, спящей чутко на страже дома. И чуть заалеет восток неба, как соловьи начинают выводить свою песнь, где передразнивая пищащих цыплят, где просто весе-лой трелью веселя свою подругу, сидящую в гнезде на яйцах. И нет уверенности в том, что кто-то один не спал, видел шевеленье у дома Насти, и от этого было не много не по себе. И если даже не видя и не слыша ничего, сельчанам мог приснится в тяжелом бреду сон, и утром рассказав его соседке или соседу, выдать за действительное. И пойдет гулять по селу придуманная сказка, где добрая, а где злее цепного пса, обрастая с каждым днем небылицами. И выдохнется тогда, когда уже нельзя больше прибавить, присочинить к ней. И новая сплетня будет толкаться в гуще людских событий. Так и жило село, вечером, устав за день засыпая и обновленным утром набирало скорость в день. И даже во сне, болело, саднило сердце у Насти и едва окна зарозовели рассветом она поднялась, присев на старую табуретку, смастеренную еще наверное прадедом Насти, и выдержавшую на себе не только вес живущих, но и домовин с ушедшими, упокоившихся на небесах родственниками. Переводя с вещи на вещь глазами, Настя не знала с чего ей начать, и стоило ли вот это все жизни людей, попавших в одночасье в руки ее деда.
- Отче наш, иже еси на небеси, - читала молитву, раз-вязывая туго перетянутую сплетенной бечевой холстину. На-чиная с тяжелых и больших по объему, оставляла на потом поменьше, почти легкие.
Раскладывала по дому: шубы, старинные овчинные по-лушубки, отрезы сукна, большие и маленькие шали, пуховые и просто связанные крючком. Одеждой было заполнено все пространство, уже наступая по всему этому добру, негаданно свалившемуся на Настю, она пропахла нафталином, густо обсыпанным ее покойной бабкой вещей.
- Зачем мне это все, куда одевать, да и не нужно оно мне?
Ворохами переносила все в дальние сени, бросая на пол, уходила торопясь, за очередной лежащей куче5й одеж-ды, освобождая место для осмотра еще не распакованных рогож и ящиков. И не думала Настя о тех людях, что носили зимой эти шубы и полушубки, повязывались платками, идя в церковь или на свидание. Почему-то осталась она равнодуш-на, перекладывая чужие вещи, доставшиеся ей по наследст-ву, и не было ей интересно как они были добыты ее дедом, живы остались ли те люди, что повстречались на узкой до-рожке в неурочный для них час и стали легкой добычей в ру-ках разбойников. Взглянув на висевшие на стене ходики, от-метив про себя, - ты гляди, за два часа управилась с тяже-лыми, но с другими пожалуй побыстрее будет. В них и смот-реть-то нечего будет, какое-нибудь белье, да посуда. Боль-шой кухонный нож зловеще блеснул отточенным лезвием, распарывая с треском мешковину, - Не зря я думала, посуда, - беря в руки тонкий, невесомый, с легким рисунком посере-дине и золотым ободком по краям бокал, осторожно поставила на кухонный стол. Бокал выглядел пришельцем, инопланетянином, так не сочетался он на грубом, выскобленном до желтизны столе. Горкой росла посуда, сервиз за сервизом раскладывала Настя, чего только не было: глубокие тарелки, салатницы, розетки, вазочки, серебряные вилки, ножи, ложки большие и чайные. Настя не успевала подержать, разглядеть, полюбоваться такой красотой, сколько ее было, а нужно еще и другие раскрыть, а места на столе уже нет. И снова она переносит, уже осторожно прижав к груди, обвив рукой, как дитя туда поближе к шубам. Раскинув на пол старое одеяло, уложила бережно, прижав сервизы, бок о бок, чтобы не упали, не побились. Матовым блеском отражались они в стоящих здесь ведрах. Монстрами смотрелись рядом с ними два ведерных чугунка, принесенных сюда давно. Настя о них, уже забыла, а ведь когда в ни хранилась крупа. Вот и сейчас в них было насыпано в одном желтый, шелушащийся тонкой пленкой горох, а в другой темнела шоколадом гречка.
- Вы такой красоты и не видели, - Настя шлепнула чугун ладонью, по черному, лоснящемуся боку. – Да и где, кроме печи и мешалки вам ничего не знакомо, вот и  привыкайте к новым соседям, надолго или нет, сама не знаю, и потесни-тесь. Не все я еще разобрала, мои дед да бабка, целый день не выходили из сарая, а мне за два часа нужно все успеть, и развязать, и рассмотреть, и снова к вам принести.
И безразлично, не удивляясь ни чему, Настя отнесла очередную посуду. Без всякой злобы, поставила рядом со стоящей флягой, бросив на них, от любопытного, непрошен-ного взгляда старую ветошь. Носик старого заварника, за-дорно выглядывал из под тряпок, он как шаловливый ребенок спрятался от няньки, а теперь следил за ее действиями и убегать не убегал, но и не показывался.
- Быстрее все разобрать, надоело уже, не нужно было мне раскапывать это. Куда все девать, носить я не буду, есть из сервизов деревянной ложкой – курам на смех. Вот незада-ча, не знала я, жила в неведении, без всего этого, а теперь привалило, страшно делается, как еще и обойдется. Власть узнает, отберут, могут и в тюрьму посадить. Нашла сама для себя погибели, а может и к лучшему, пойду в сельсовет, при-глашу власть, пусть поглядят, заберут от меня добро, а меня в каталажку. И как хорошо, больше не увижу я лиц, загляды-вающих мне в лицо, говорящих губ, улыбающихся тебе, а за твоей спиной говорящих гадости и пошлости, обсуждающих, насмехающихся. – Что ты, что ты, - всколыхнулся где-то в глубине души у Насти небольшой червоточинкой страх, - до-думалась, не показывай никому, молчи, а сюда на дверь за-мок повесь, мало ли, что ты здесь хранишь. Отец с матерью видно тоже знали, а жизнь прожили, никому не сказали, даже мне, своей одной, единственной и то не решились отрыться, а я по селу пойду языком трепать. Нет, не будет моим одно-сельчанам радости. У Ратниковых бочка спирта в огороде зарыта, так до сих пор ее ищут, найти не могут, а с моим доб-ром, если узнают, мне и ночи не жить. Пусть лежит, оно само придет, куда это все деть. Может, в монастырь отдам, ба-тюшка Никодим говорил, что открывается недалеко от нас женский монастырь.

Глава одиннадцатая

Сколько еще таких вот бессонных ночей придется ей провести, лежа с открытыми глазами в крошечной темной ночи, ожидая долгожданного рассвета. Но наступившее ут-ро, со своей похожестью на предыдущие не принесет дол-гожданной свободы от ночных томлений души. Сердце рвалось на части, оно как бы и не болело, она и боль-то сердечную не знала, а вот стало щемить в левой стороне груди, покалывать иголками, да так, что дыхание застрева-ло в грудной клетке, выпуская воздух мягко, не торопясь, прислушиваясь к своей боли. И болела, болела душа. Ис-кала ответ в глазах людей, но те отводили их, бабы держа-лись обособленно от нее. она знала, как любят перемывать ей косточки, сидя вечерком в ожидании стада сельчане. пометила сама себя меткой. Мужики нет-нет, да и прижи-мали ее в темном углу колхозного амбара, шарили липкими руками по телу, крутя головой в сторону открытых ворот, дыша куда-то в шею старым перегаром, пугались мышиного шороха, отскакивали от нее, хватая в руки брошенную мет-лу, поднимали пыль, закрывавшую их потное, похотливое лицо. Куда уйти от этого, жить здесь? Но и после ее смерти будут еще долго передавать из уст в уста своим детям, зятьям, снохам небылицы, смакуя каждый пересказ своими выдуманными подробностями, испорченные умы не найдут ничего доброго, хорошего в ее жизни рядом с ними. Закры-тая дверь терраски, с приваленными к ней мешками с зер-ном, наводила ужас, как много скрывалось там от людских глаз, и слышала она стоны порешенных ее дедом людей. закрывала уши ладонями, стискивая до боли в висках голо-ву, залезла под одеяло, дыша часто от не поступающего воздуха в легкие. Легкий скрип за окном заставлял вздраги-вать тело, содрогаться мелкой дрожью, непослушные губы немели, язык во рту становился большим, мешая своей не-подвижностью не помещавшимся там молитвам. У кого спросить совета, как же ей жить дальше, и веки прикрыть нельзя даже на долю секунды, увиденное красными точка-ми наполняло глаза солеными каплями слез сползало по щекам.
Зачем раскопала она этот проклятый схрон, почему нашло на нее затмение, что же теперь делать и открыться нельзя – кому. Сколько можно себя уговаривать, если в глазах стоит блеск, бьющийся в стены старого бревенчато-го дома переливаясь, перемигиваясь отражением в окнах, повисал желтым янтарем на листьях, через стекла, старых яблонь. Прикрыв глаза, Настасья перебирала в памяти тот день по секундам. Убрав, самое крупное, раскладывала тя-желый тюк, она даже не удивилась, увидев в нем в густой смазке несколько ружей и даже три коротких обреза.
- так вот при помощи чего промышлял по дорогам и лесам ее дед, забирая жизни попавшихся на пути богатых, служивых и прочих людей. Оружие Настя спустила, открыв люк, в подпол. Закопала крепкой ядреной картошкой, кото-рую с лихвой заготовила в прошлом году. Отметив в памя-ти, что придется ее вынимать и отдать кому-нибудь из со-седей для скармливания скотине, чтобы освободить сусек для нового урожая. Придет и для них своя очередь, утоплю в речке, в разных местах, чтобы нельзя было их собрать вместе пустив опять в черное дело попавшим в другие руки. оружие. Вылезла из подпола, села на край люка, не вынимая ног, подтянула к себе за угол предпоследний небольшой по размерам мешок, он был так тщательно упакован, перевязан несколько раз промасленной бечевой от гниения, да так что узлы впитали в себя все масло, пальцы скользили. Не зацепляя бечеву, пришлось резать ее ножом. И теперь увиденное полыхало в глазах не давая взбудораженным нервам успокоиться, дать отдохнуть и измученному телу и разуму. Лежали крупные кольца с камнями, слезами блестевший жемчуг, крупные звенья мужских и женских золотых цепочек. Грубыми пальцами Настя перекладывала, рассматривая свалившееся на нее внезапно, ненужное богатство. Задержала на ладони крупные серьги с синим камнем, как летнее небо и зачем-то отложила их в сторону.
Утро чуть просвечивало плотно зашторенную зана-веску, серым пятном скользнуло по дому. Встав с постели, Настя, смотрела в окно на чуть розовевшее небо, все силь-нее и шире поднималось вставшее солнце на горизонте. Утром, уходя на работу, Настя достала, спрятанные за ико-ну Николая Чудотворца, серьги, плотно завязанные в чис-тый носовой платок. Аккуратно положила их в карман, за-цепив края английской булавкой. Повязала темный платок, натянув его на глаза, и вышла, перекрестясь на угол с ико-нами, из дома. Пошла на бригаду не привычной дорогой через глубокий овраг, а по своей улице пройдя центр села с его школой, магазином и стоящими чуть в отдалении друг от друга сельским Советом и правлением колхоза. Сверну-ла на широкую с посаженными вдоль дороги молодыми то-польками уже другую улицу, прямую, кончающуюся у само-го поля, со стоявшей в конце чуть виднеющейся из-за крыш домов из красного кирпича водонапорной башней. Шла Настя, смотря вниз на упругую муравку, видя перестав-ляющими свои ноги, в разношенных, давно потерявших свой цвет, тапочках. Звонкий детский голос нарушил моно-тонность Настиной ходьбы, повернув голову к домам, она увидела двух небольших светловолосых девчонок играю-щих у большого, уходящего кроной в самую глубину летне-го неба, тополя.
- Это же Ивана дочка, - увидела глаза девчонки. – Как камень в сережках, - подумала про себя, - надо же так при-думать матерью и природой, цвет один в один. Подарю ей серьги, для чего они мне, да и не так я их положила сегодня в карман, видно свыше было подсказано, только вот как? Самой девчонке нельзя, через кого-то же, сразу все село будет знать и тогда не выйти мне из своего дома живой, спалят не иначе или так что сделают. Люди они ж не успокоятся, пока у кого-то что-то будет, а не у них. Придется самому Ивану отдать, да так, чтобы никто не видел, а он пусть сам решит, как ему с серьгами поступить, если возьмет значит тогда подленькая у него душонка, все слова на ветер пускал, лишь свою похоть от жены утаить да к другой тайком огородами блуд свой носить. Сидя в углу бригадного домика, Настя ловила глаза Ивана, чтобы подать ему незаметно знак, но тот всякий раз натыкаясь взглядом, отводил безразлично глаза, начинал громко беспричинно смеяться. По окончании разнарядки Настя торопясь встала стараясь в дверях столкнуться с Иваном и шепнуть, чтобы подошел он к ней незаметно. Иван одним из первых вышел, торопливо пошагал к загону с лошадьми, помахивая зажатой в руках уздечкой. Клетчатая рубаха пузырилась на спине надуваемая ветром, задумчиво, тоскливо смотрела Ивану вслед Настя.
- Чего Настюха, пригорюнилась, если Ванька не при-ходит, то могу и я зайти, помолюсь вместе с тобой, глядишь чего намолим, - зашептал ей на ухо, зорко следящий, как за добычей старый ворон, разбитной вечно какой-то не промытый, замасленный Тарас Косов.
- пошел ты, - злобно выкрикнула ему в лицо Настя размахнулась крепко сжатым кулачком, и сама не ожидая от себя такого, ударила Тараса в лицо, прямо в желтые прокуренные зубы.
Похотливая улыбка сползла гримасой боли с лица мужика, опешив, он растерялся, но уже через секунду пере-хватил руку женщины, загнув ее за спину, другой рукой лез нагло, при всех за пазуху Насти, до боли сжимая ее грудь.
- Да я тебя, сейчас при всех поимею, ты, - не находя слов брызгал слюной, исходя от злости желчью. – сегодня ты будешь подо мной, уж я тебя ублажу, это тебе не Вань-ка. Я гладить тебя не буду. Жди и приготовься.
- А ну отпусти бабу, нашелся герой с женщиной вое-вать, ты вон иди к мужикам, они тебя сразу всю охоту ото-бьют. – Нюрка Зайцева растолкала собравшихся любопыт-ных. - Чего встали, все вам мало, и тут хотите концерт уст-роить. Тарас, ты что забылся, это тебе не твоя Галька, над которой можно издеваться, а чужая баба. Если она одино-кая, то всем можно на нее ногу поднимать, отойди. Кому говорю, не доводи до греха, вилами задену, и будут тебя штопать в больнице вместо одной дырки – четыре. А ты че-го как клуша растерялась? - прикрикнула она на Настю, безмолвно стоящую с опущенными вдоль тела руками. – Да запахнись, пугаешь всех. А вы чего встали, дел у вас нет, идите, работайте, у вас, что или все особенное, не как у Насти, все такое же, так и нечего глаза пялить, а с тобой, Тарас, бригадир сам разберется. Если тебе в нашей брига-де не хочется работать, то и иди к себе во вторую, зачем к нам пришел, у нас своих кабелей хватает. Пошли Настя, нам сегодня вместе работать.
Обняв за плечи, Нюрка провела Настю через рассту-пающихся перед ними баб, и отводящих глаза мужиков. Один Иван не принимал участия в этой неожиданно для всех разыгравшейся сцене, он стоял, повернувшись ко всем, ладони его были плотно сжаты в кулаки, желваками ходили скулы, бледное лицо покрывалось синими пятнами. Ему не было стыдно, не обидно, ему было все равно. Он не хотел думать о прошедшем. Для него Настя уже не существовала. Он изгнал ее из своей памяти. И все что происходило с ней, как она стала жить без него, вычеркнул, вроде это и не с ним было. Решив для себя, с кем не бывает, не он первый и не последний. Могла и сама о себе позаботиться. И если Настя знала об этом, совсем по другому все было, а она все еще тянулась к нему, боясь признаться себе самой. Ей не хватало Ивана, она мучилась оттого, что у Ивана случилось дома, корила себя, изматывала душу свою смятеньем и раскаяньем. И сейчас идя с Нюркой, Настя повернула голову, ища Ивана, но увидела одну спину. Боль захлестнула ее, Нюрка торопясь, уводила Настю, шепча ей то ласково, то сердито.
- Не вздумай на людях свою боль показать, видишь, они это только и ждут. Терпи девка, пройдет, найдешь себе ты еще лучше Ваньки. Тебе твоя любовь глаза пеленой за-волокла, не видела ты ничего хорошего, а он тебя ласками да словами добрыми уговорил, а сейчас как кот нашкодив-ший, стороной обходит. Да и тебе не нужно было головой своей думать, а не Ванькиной, у него семья. А тебе он клеймо привесил, его, правда, самого за тебя Бог покарал.
- Не трогай Бога, Анна, все под ним ходим.
- Ладно, ладно, ты Настя только в себе не замыкайся, я тебя не узнаю, разве это ты? Ох, бедовая, наделала ты дел. На людей Настя не сердись, подумай у всех не сладко всегда бывает, вот они отдушину и ищут кто в ругани, а кто и в стравливании других, лишь самим бы от своего забыть-ся. Вот из этого мы состоим. И чего ты к Ваньке пошла, ты что не видишь, он от тебя убегает, не нужна ему ты поиграл и бросил.
Настя вздохнула, всхлипнув.
- Поговорить хотела, все его глаза ловила, а он их от меня отводил, вот я и решилась сама подойти, а тут Тарас со своей похотью. Не успела я.
- Ну что теперь реветь? Что было не вернуть, по-новому жить начинай.
И Настя торопилась, давясь словами, открывалась Нюрке, что душа у нее не на месте, и не нужна она здесь, а куда податься ее измученному сердцу она не знает и толь-ко видит она успокоение в молитвах к Всевышнему. И уже успокоившись.
- Уйду я Нюрка в монастырь, не хочу в миру жить. А сегодня на меня просветление нашло, не мое это, суета кругом, злоба да сплетни. Только жалко, могилки своих близких, ухода за ними не будет, зарастут лебедой.
- Одумайся девка, из-за Ваньки и в монастырь. Най-дешь ты себе мужика, детей родишь, и будет у тебя полон дом счастья и радости, ты выбрось Настюха из головы та-кие мысли. Ни у кого все без сучка, да без задоринки не происходит, а про тебя скоро забудут, поговорят и забудут. Не порть себе жизнь, молодая еще ты, одно плохо родных у тебя не осталось, некому и заступиться за тебя, все самой приходится. – И видно Нюрка что-то такое в лице Насти, что замолчала и немного погодя проговорила. – Ну, решай сама, я тебе перечить не стану, только на меня не держи зла, может, где и я оступилась, осудила тебя, так люди же мы, не святые. А сейчас за работу, бригадир увидит, уберет наши с тобой трудодни, так что давай, поторапливайся, норму нам выполнить и еще и перевыполнить.

Глава двенадцатая

Бабы шушукались, переговаривались в полголоса друг с другом обсуждали утреннее событие мало-помалу переходя на другие темы дня, кто вспомнил про себя, что вот дома тесто поставила, а теперь переживает, убежит из квашни, не собрать будет, у кого кто-то из детей приболел, сетовали – и это же надо летом простуду подхватить, соп-ливится и кашель душит. Так за разговорами незаметно пролетало время и идя на обед домой, Настя все трогала карман, где пузырем оттопыривался носовой платок с завя-занными в нем серьгами.
- Хотела как лучше, а получилось хуже некуда. И все у меня не как у людей, вон живут остальные, где радуются, где скандалят, а я все какой-то смысл ищу да найти не мо-гу. Вот и беда вся у меня от этого, - решила для себя Настя, спускаясь по еле заметной тропинке в овраг, чтобы опять скоротать путь до своего дома, лишь бы не идти по улице, и не смотреть на людей любопытно выглядывающих из своих домов.
- Настя! – Вздрогнула от знакомого голоса, отшат-нувшись от внезапно появившегося перед ней Ивана. – Ты не пугайся, я вперед ушел, меня никто не заметил, как я сюда спустился.
- Мне Иван боятся нечего, и то ты живи и осматри-вайся. Бойся шороха, голоса моего тоже бойся, ночью с женой имя мое бойся произнести, так что не мне трястись нужно, а тебе.
Иван, не ожидавший от Насти, от такой кроткой, лас-ковой, порой стыдливой, слегка оторопел.
- Настюха, я не мог к тебе подойти, пойми, у меня в семье сейчас такое творится, дочка язык потеряла, сын ко-со смотрит, и Маруся моя нервная стала, не могу сейчас я их бросить. У тебя детей нет, ты и не поймешь меня.
- Суета твоя мне Иван понятна, но не за твоими лас-ками я к тебе шла. В своей семье Иван ты сам должен ра-зобраться, а свою вину я свой крест нести буду до конца своих дней. Не узнаю я тебя, не тот ты, а может и правду говорят, что я глазами не видела, а только слышала тебя, слепая была, вон, сколько горя в твою семью принесла. Я к тебе зачем подходила, - Настя расстегивала булавку, достала сжав узел в ладонь, протянув руку с зажатым в ней носовым платком Ивану. – это девчонке твоей, подрастет, ей они к лицу будут, под ее синие глаза. Бери Иван, и дай мне дорогу, я к себе домой иду, не мешай.
Иван стоял на тропинке смотрел вслед удаляющейся насте, торопясь, развязал узел, синими каплями брызнули в лицо камни, на миг ослепив. Такого он еще не видел. В уме расчетливо стучала мысль, - А ведь, наверное, еще есть у нее что-то, не зря люди про них легенду сочинили. Значит правда. Торопясь, скользя ногами по траве, побе-жал вслед за Настей, уже громко окликая ее.
- Настя, подожди, давай поговорим, не уходи от меня, мы еще не все друг другу сказали. Можно я вечером, как обычно зайду к тебе.
Настя стояла на самом краю оврага и смотрела вниз, как Иван громко матерился, лез в гору, цепляясь за траву, соскальзывал вниз, и опять упорно карабкался наверх.
- Не торопись Иван, это тебя жажда наживы подгоня-ет. Нет у меня ничего, люди на мою семью наговаривали, а серьги мне от бабки достались, а ей от своей. Но мне они не нужны, а твоей дочке пригодятся, так что погаси блеск в своих глазах, работай и достойно содержи своих детей, а не шастай по чужим углам.
- Вот ты как заговорила, а я тебя тихой считал. – Иван бережно придерживал карман с серьгами, боясь обронить доставшиеся ему нечаянно такое добро.
- Была Иван, была. Это ты меня сделал такой, так что низкий поклон тебе за все, и за любовь, и за ласки, и за слова добрые. А теперь иди, да и бригадиру передай, на работу я больше не выйду, не до колхозных дел сейчас мне, место свое искать буду, и еще Иван, найди на мой дом покупателя, ты его хорошо знаешь, так что предложи кому-нибудь, я дорого брать за него не буду, торговаться мне некогда.
Подняв высоко голову, Настя шла по некошеной тра-ве, волной пробегавшей от нее. Она шла легко, душа ее была спокойна от наконец-то принятого решения. Настя даже не удивилась того, что говорила Ивану. Дома, умыв-шись, она достала чистую одежду, на ходу похлебала хо-лодных щей, посматривая на ходики. Подойдя к кровати, приподняла пуховые подушки, высокой горкой стоящие в изголовье, достала из-под них большой золотой крест с распятьем Христа, на толстой витой в полпальца цепочке, перекрестясь, поцеловала его, одев себе его на шею. По-смотрелась в зеркало, и набросила на себя вязанную шер-стяную кофту. Взяв в руки хозяйственную сумку, положила в нее заранее приготовленные из схрона несколько золо-тых вещей, тщательно закрыв их разными платками. При-села, сложив руки на коленях.
- Ну вот и все, еще нужно зайти к соседке, чтобы при-глядела за домом.
Глубоко вздохнула, чтобы впитать в себя запах род-ного очага, чтобы он грел ее всю нелегкую дорогу. Осмот-рела, вмиг осиротевший дом, не забыла ли чего. Но все было на своих местах. Подойдя к иконам, погасила горя-щую лампадку, постояла перед ними, собираясь с мысля-ми. Подойдя к соседскому дому, окликнула.
- Варвара, выйди на минутку, дело у меня к тебе есть.
Варька выбежала, торопливо дожевывая откушенный кусок хлеба.
- Настя?! Далеко собралась, на работу еще рано?
- Ты Варвара, пригляди за моим домом, мне отлу-читься нужно дня на два. Приеду, расплачусь с тобой.
- А… - варвара замолчала, так и не сказав слова. – Езжай, присмотрим, да и кто к нему подойдет, все ж знают, что у тебя там нечистый живет.
- Вот и хорошо.
Настя перекрестила ошеломленную Варвару и, торо-пясь, уходила ловить попутку на большак, чтобы доехать до райцентра, а там, на поезде до определенной ей самой точки. Варвара зашла к себе, присела за обеденный стол забывчиво стукала деревянной ложкой мимо чашки с нали-тыми в них ароматными деревенскими щами.
- Зачем Настька приходила, - нарушила молчание Варварина свекровь, - чего ей от тебя понадобилось?
- А, - встрепенулась Варвара.
- Она тебя околдовала, чего молчишь, как язык про-глотила.
- Не ладно с ней, куда поехала, зачем? Меня своим крестом осенила, за домом велела присмотреть, не пойму я ничего, чумная она стала после Ваньки.
- ну и ладно, ты сама ешь, а то все остынет. Побе-жишь голодная на работу. Приедет Настя, вот тогда все и узнаем. Они всегда себе на уме были, ничего не скажут. Такие они Дедовы.

Глава тринадцатая

Как добиралась до этого места Настя даже и не пом-нит, вроде как все происходило не с ней. Уже подходя она увидела золоченые купола, возвышающиеся над холми-стым лесом, они парили отдельно от всего земного и было от их вида на душе такая благодать, что Настя упав на ко-лени, кланялась, возбуждаясь молитвами, спускавшимися откуда-то с небес к ней в самую ее душу, натерпевшуюся за всю ее жизнь, от младенчества до настоящих дней. Мали-новый звон колоколов разносился, собирая к вечерней мо-литве верующих. И не было сладостнее звука для ее серд-ца, чем звон колоколов в вечернем небе. Настя стояла в воротах храма, не решаясь переступить последнюю черту мирской жизни, но сомнений уже не было, вот это - ее дом. Ее встретила вся в черном без возраста монахиня. На ее истонченном лице выделялись глаза, которые проникали прямо в душу, читали мысли. Насте и говорить не нужно было, все сказал только один ее вид.
- Ты к нам сестра? – Прошелестел легким ветерком голос. - Отведем тебя к матушке Ефимии, поговорит с то-бой она, потом определим на ночлег. Иди за мной, как звать тебя?
- Настасия.
- Вот и хорошо, - постучала, - матушка, к вам. - От-крыла дверь Насте, перекрестила ее легким взмахом руки. – Иди, заблудшая душа.
- Что привело тебя сюда, раба Божья?
Услышав голос, Настя, слегка приподняла голову, встретившись с черными на белом лице глазами. Отметила про себя – А матушка не так и стара, как я думала.

- Проходи, присаживайся. Я как понимаю, разговор будет у нас долгий. Вижу твое смятенье, но ты не робей, робких - судьба обижает.
Матушка, взяв в руки колокольчик, позвонила, тонкий, мелодичный звук поднимался к потолку, заполняя собой все пространство, успокаивая. Дверь приоткрылась.
- Звали, матушка? – Все та же монашка стояла в две-рях, ждала приказанья от матушки Ефимии.
- Ты приготовь нам чайку из трав, видишь с дороги женщина, да поторопись. Как нарекли тебя?
- Настей.
- Хорошее имя, старославянское, воскресшая значит. Не знала, что так имя твое переводится, да мы много чего не знаем.
Вошедшая с подносом монашка расставила на столе блюдца и вазочки с вареньем, медом, конфетами в ярких обертках. Настя давно не видела таких, в сельском магази-не были больше дешевые леденцы с пряниками. Путаясь, переходя с одного события на другое, она  рассказывала все о своей жизни, с детства и по сей день. Не утаила она и про любовь свою к женатому мужчине, и что из этой любви вышло, но самое трудное было рассказать про схрон, а для себя Настя решила, что не будет больше в ее жизни тайн, и чужую не желает она хранить больше.
- Вот и все вам поведала, нет больше у меня тайн. А это, - Настя пододвинула к себе хозяйственную сумку, - я привезла сюда, показать, но матушка Ефимия, это еще не все побрякушки, дома у меня их в два раза больше, а есть такие, что я и названия то не знаю.
Про серьги, что отдала Ивановой девчонке, Настя умолчала, что те серьги, лишь небольшая капля от всего, что было у нее. Матушка Ефимия бережно брала в руки ка-ждую вещь. Внимательно рассматривала, подносила ближе к настольной лампе, смотрела, как они играют, перелива-ясь лучами света. Помолчала, опять сложив все на Настино полотенце.
- Куда ж ты с таким кладом думаешь, государству от-дать или для себя сберечь?
- Нет, матушка, себе мне ничего не нужно, а куда мне с ним, я не знаю, подскажите, я могу и в воде его утопить, а могу и назад в землю.
- Да нет, если уж на волю ты его выпустила, то в зем-ле места ему уже нет. Тебя сейчас на ночлег отведут, а ут-ром решенье само придет. Анастасия, у нас рано встают, ты как привычна к этому?
- Матушка, да я с малых лет рано встаю, мы ж дере-венские, а в деревне не принято до обеда спать.
- Вот и хорошо, - матушка осенила крестом Настю, приложив ее к губам.
В длинной келье, куда привела Настю послушница, стояли в ряд солдатские кровати, застеленные свежим, терпко пахнущие мылом, бельем.
- Устраивайся, я к тебе утром приду, на службу тебя в храм отведу, а сейчас отдыхай.
- Подожди, - Настя остановила послушницу, - как ты думаешь, оставит меня матушка здесь или нет, может не приглянулась я ей, да и нагрешила я много.
- За грехи свои отвечать тебе на страшном суде при-дется, а если сможешь, то и отмолишь себе место в раю, мы все не без греха, а для матушки все равны. Ложись, ут-ром все узнаешь, а сердце у тебя девушка доброе, только глаза, как у побитой собаки – больные.
Послушница прикрыла тихо за собой дверь, оставив Настю одну, уже в который раз со своими мыслями. Но по-чему-то она успокоилась, и уже накрывшись тонким оде-яльцем, засыпая она подумала. - Вот и все, я дом себе на-шла, лишь бы приняли, а то к чему тогда вся моя суета.
Во сне Настя улыбалась.

Глава четырнадцатая

Иван искал место, куда ему спрятать Настин подарок, про то, чтобы показать его Марии, он даже и в мыслях не допускал. Узнает, что он снова разговаривал с Настей, то не миновать ему домашнего скандала, а начинать все сно-ва, совсем не хотелось. Жалко вот, что не знал он про них раньше. Не видел, хотя все потайные уголки Настиного до-ма он изучил, за время, что встречался с ней.
- Иван, ты чего места себе не находишь, то в дом, то из дома во двор, потерял чего? – Мария Ивановна, видя, как Иван мечется, все же решила спросить об этом.
– Может я видела, или Шурка взял, а тебе и не найти.
- Да нет, Марусь, это я хожу, думаю, избу нам нужно еще одну пристроить, Шурка подрастает, жених почти, надо нам и о себе подумать, не на печи же нам спать. Сама, Марусь, погляди, женский взгляд он яснее, плохо, что ли Андрей Морозов себе дом перестроил. Видела, какие хоромы получились?
- Так, Вань, у него детей-то четверо, а у нас двое.
- А что, и мы еще с тобой двоих состряпаем, что сла-бо нам?!
- Нет, Вань, нам и Шурки с Танюхой достаточно. Их на ноги поставить нужно, а у тебя сердечко слабое, куда я с ними одна-то, - Мария Ивановна уже забыла, что Иван хо-тел оставить ее с детьми, видно правда пословица говорит, что бабий волос длинен, а ум короток, или не хотела она думать о плохом. Бередить, беспокоить свою душу.
– Вань, а где деньги на лес-то возьмем?
- А мы, Машенька. Будем откладывать каждый месяц, за год и накопим, а можно ссуду у государства взять, рас-платимся. Так сейчас многие делают.
- Нет, Иван, в кабалу лезть не будем, получиться на-копить, будем строиться, а нет, то и в этом доме проживем, не хуже он всех.
Иван вздохнул, в который раз он сказал жене не правду, он уже привык врать. В этот день он лучше ничего не придумал, как носить серьги с собой в нагрудном карма-не, все в этом носовом платке, взяв из дома булавку, как и Настя, застегнул ее со стороны груди, чтобы не было за-метно посторонним.
Настя не вышла после обеда на работу, Варвара, ее соседка, захлебываясь, что-то говорила, окружившим ее бабам, потом она, размахивая руками зачем-то подбежала к подъехавшему бригадиру, тот слушал ее, кивал головой.
На другой день Настя снова не вышла на работу, а на третий день Иван увидел мужика из другого села, поздоро-вался за руку с мужиками, не торопясь, прикурил папиросу, зажав зажженную спичку в кулаке, огляделся вокруг и толь-ко потом подошел к Ивану.
- Ты будешь Старцев?
- Ну я.
- Вот к тебе меня направили. Дом хочу в вашем селе прикупить, может, подскажешь, кто здесь хочет продать?
И Ивана осенило, Настя! Она ж велела найти ей по-купателя, только где вот она сама-то?
- Есть дом хороший, добротный, сад ухоженный, дво-ровые пристройки есть, колодец рядом для полива, тебя как звать-то?
- Семен я, Миронов.
- Так вот Семен, хозяйка не сегодня так завтра прие-дет, она дом хочет продать.
- А цену не знаешь, какую она взять хочет?
- Чего не знаю, того не знаю, это уже ты с ней торго-ваться будешь, а чего в своем селе не живется тебе?
- Да я у себя б жил, мне не плохо, ребятишкам деся-тилетка нужна, а у нас только начальная школа, а в интер-нат своих детей отдавать не хочется, избалуются, отца с матерью забудут. Работу я тут себе найду, скотником на ферму устроюсь, а жена у меня грамотная, курсы счетово-дов окончила, я думаю, и ей место здесь найдется.
- Ну, если так, то конечно. Меня Иваном нарекли, подходи завтра, ближе к вечеру, думаю, хозяйка уже домой приедет.
Иван пожал на прощанье руку мужику, вот и покупа-теля на Настин дом нашел, глядишь, за посредничество и ему что-нибудь дадут. Все же он хлопочет, вот почин у него будет для своего придуманного плана, о пристройке к дому. Иван потрогал нагрудный карман рубашки, серьги, пригретые его телом, все еще лежали там.
- Сегодня нужно найти, куда их положить, Маруся стирку устроить дома собиралась, ох будет мне, если их обнаружит.

Глава пятнадцатая

Варвару разбудил близкий гул работающей машины, осветив фарами ее дом, она остановилась около Настиного дома.
- Вить, Вить, - толкала Варька в бок мужа, - подойди к окну, глянь, чего машина около Настиного дома останови-лась.
Витька сонный мычал, устав за день на кузне он спал, поджав под себя руки, жена все сильнее стучала ему по спине. Витька сел на кровати, сползшее одеяло оголило его грудь, поросшую густыми жесткими волосами.
- Ну что ты не спишь, и мне не даешь, за день не на-бегалась, еще и ночь прихватываешь? - Витька запустил ладонь в волосы, со скрипом почесал свою грудь. – Не вставай, я сам гляну.
- Нет, без меня не ходи, я сейчас, подожди, на себя только дай шаль накинуть.
Проходя мимо печи, на которой и зимой и летом спа-ла Витькина мать, они услышали скрипучий голос матери.
- И куда она тебя потащила ночью, у самой любопыт-ство раньше ее просыпается и тебя сын она покою не дает.
Витька, подталкиваемый женой в спину, остановился, приподнял голову, заглянул на печь, в лунном свете едва различимо виднелась седая голова его матери.
- Ты мам спи, мы тихонько глянем и назад.
- Смотри, поосторожней, и чего не спиться, - ворчала она вслед сыну со снохой. – Вот нашел себе, не выбрал в лесу леса.
В доме Насти зажегся свет, желтыми пятнами окон пробивался через листья яблонь, высвечивая машину, стоящую задним бортом около самой калитки. Ленивая лу-на выглянула из-за облака, на миг осветила стоящего му-жика около кабины водителя и спряталась, подбросив за-гадку в души Варвары с мужем.
- ну чего встал, мужик ты или пень, - Варвара острым кулачком, в который раз стукнула по широкой Витькиной спине.
- Да погоди ты, дай осмотреться, чужие не будут сме-ло свет во всем доме зажигать ночью, значит, сама хозяйка приехала.
- Ну и что, узнать-то надо.
Варвара в накинутой на плечи свекровиной шали, смело пошагала к соседскому дому, бесстыдно белея в темноте ночи крепкими ногами, Витьке ничего не остава-лось, как догонять жену. Настя, вышедшая к машине, уви-дев подходивших, полураздетых соседей, усмехнулась.
- Надо же не спят, хорошо еще что показались, могли наблюдать из-за забора. – Окликнула, - Варвара, это ты?
- Ой, Настюха, мы это, мы. Шум машины разбудил, глянула в окно, она твой дом осветила, вот мы с Витенькой  идем проверить, кого это нелегкая сюда принесла, ну те-перь я успокоилась, сама ты дома.
Варвара оставив мужа стоять на тропе все старалась выглядеть, кто приехал вместе с Настей. Но луна надежно скрылась за большим облаком, не давая возможности под-смотреть.
- Пошли, Варь, домой, утром увидишься с Настей. - Витька, знавший свою жену как свои пять пальцев, был уверен, если не увести ее сейчас, то не увести и через час, не уйдет пока все не выведает, не расспросит.
- Правда, идите домой. Спасибо, что за домом при-глядели, а утром поговорим. Устала я с дороги, да и шофе-ру отдохнуть нужно. - Настя закрывала собой водителя, не давая Варваре рассмотреть его близко.
- Хорошо, пойдем, скоро петухи запоют, а мы еще и не ложились.
Войдя в дом Варвара от бессилья, что не удалось уз-нать у Насти ни о чем, ворчала.
- Никогда не скажет. Все скрывает. А что б не расска-зать то где была, да кто привез? Мучайся теперь, не уснуть будет.
- Ну что, сходили, ушли не солоно хлебавши щей. го-ворила тебе сынок, не слушай свою пустомелю, потащила тебя, а ты как телок пошагал, нет видно в тебе Витька ра-зума.
- Прекрати мать, не начинай все снова, уж какую на-шел. Мне нравится, а ты нам не мешай, – звонко шлепнул Варвару по обтянутому ночной рубашкой заду. – Жить мне с ней, другую не надо.
- Ну и живи, потом не кайся, - оставила за собой по-следнее слово мать, заворочалась с досады на холодной печи.
Водитель машины, стоя, у открытого борта кузова, не торопясь, основательно складывая тугой брезент, снятый им с кузова, чтобы потом накрыть Настино добро, больше от любопытных глаз, чем от пыли. Матушка Ефимия, прие-хавшая с Настей, тенью ходила по избе, цепким взглядом выбирая добро, командуя двум монашкам, что поковать вперед для загрузки. Проводив любопытных соседей, Настя вошла к себе в дом, в один миг ставший чужим и не-нужным.
- Вы из сундука покрывала доставайте и в них все складывайте, узлами легче носить будет. Матушка, а ме-бель-то брать будем? – Настя обвела рукой на скудные де-ревенские стол с табуретами, кровать да сундуки.
- Сундуки возьмем, табуретки, а остальное не нужно, в монастыре все есть. Ну, с Богом сестры, до рассвета нужно все успеть погрузить, нечего мирским людям в глазах черным вороньем стоять, сундуки будем ставить ближе к кабине, но в них пока ничего не класть.
Настя вышла вместе с матушкой Ефимией в ночь, прохладой забиравшуюся в открытые двери дома. Сестры скользили от дома к машине, ступая тихо, легко, изредка в тишине деревни слышно было, как плохо упакованная по-суда слегка позвякивала, находя для себя удобное место в туго связанном узле. Водитель машины тоже была монаш-кой, она уже стоя в кузове, принимал, укладывала все На-стино добро, нажитое за эти годы. Были бережно упакова-ны снятые со стены иконы. Последним закинули Настин схрон из сеней. Чтобы было светлей, широко раскрыли дверь. Матушка Ефимия сама тщательно перевязывала тюки, обернутые в несколько ватных одеял.
- Это все в сундуки положите, место на сундуках для себя оставьте, на них сидеть будите.
Утро, подкравшееся незаметно за работой, обогрело легким ветерком бледные лица сестер. Накрыв все брезен-том, туго завязав концы в углах, чтобы шальной ветер иг-рая не выдернул их, шлепая звонко по дощатым бортам машины. Усталые не столько от работы, сколько от недо-сыпа сестры присели рядком на скамеечке около калитки в ожидании очередного приказа матушки Ефимии, которая показалась на крыльце дома вместе с Настей, несущей в руках небольшой чугунок с картошкой, сваренной ей, пока грузилась машина.
- Перед дорогой перекусим помолясь.
- Настюха!? Ты это, далеко собралась? – пастух дво-рового стада остановил. – Я, - повесив тяжелую плеть на плечо, - я слышал, дом продаешь, так покупатель вроде есть, мне моя вчера говорила. Мужик с соседнего села на бригаде был, интересовался, где дом купить. – Помолчал, оглядывая монахинь.- Ты чего и правда в монастырь со-бралась, чего тебе здесь не хватает, не торопись, живи в своем доме, образуется еще все. Зачем девка с плача-то рубить все, одумайся. Людей послушать, так и жить не за-хочется. Умом своим живи.
- Вот своим бабьим умишком я и решала где мне жить нужно, а здесь не хочу, чтобы ваши дети мне в спину пле-вали, наученные родителями. Иди Петр собирай стадо, вон уже и коровы по огородам пошли. Будет тебе.
Петр оглянулся, увидел выпущенных зорек с дворов, звонко хлопнул плетью, снятой с плеча, по дороге заспешив от дома Насти, собирая, сгоняя на середину улицы разбредшихся коров.
- С Богом езжай, нас не поминай лихом, глядишь, и свидимся, - крикнул издалека Петр. – А на счет дома Вань-ка разговаривал с мужиком.
- Вот и решилось все само собой, дом-то как прода-вать будешь или оставишь? – Матушка Ефимия, слушая разговор Насти с пастухом, нарушила Настину задумчи-вость.
- Что вы, матушка, - Настя заторопилась, - конечно, продам, если оставить без присмотра, то или сожгут, или обломают, а так пусть люди живут. Вон соседке накажу, пусть от моего имени продает, адрес ей оставим, она мне сообщит, тогда я и приеду.
- Ну вот и правильно решила, - матушка Ефимия бе-лой рукой перекрестила Настю, - а сейчас перекусим и в дорогу.
Тихо урча мотором, переваливаясь на деревенских ухабах, выбитыми тракторами колес, машина с сидящими наверху, поверх брезента, монахинями и Настей, выезжали с улицы. Люди выглядывали из окон, внимательно прищу-рясь от яркого утреннего солнца, смотрели. Удивлялись, видя повязанную темным платком по самые глаза Настю, на монастырской машине. Ребятня, проснувшись, бежала вслед по чуть пробитой дороге босыми ступнями, утопая по щиколотке в мягкой податливой, как только что смолотой муке, пыли. Витька с Варварой тоже вышли проводить Настю, пообещав той с продажей дома. Притихшие, они занялись каждый своим делом, думая не только об соседке, но и о своей жизни. Свекровь, видя, как Варька, уже в который раз отжимала выполощенное белье, прикрикнула:
- Чего вы оба как кол проглотили, ну ушла Настюха в монастырь, нет в этом ничего плохого, раньше почитали Боговых невест, это сейчас власть все перевернула с ног на голову, а верили б в Бога, не было и блуда и скверны. меньше нужно было обсуждать, все мы виноваты, нет сло-вом добрым помочь, так нет готовы с дерьмом сожрать. Не в ответе она за своих родных, за себя не пожжет постоять, а мы все и рады, готовы заклевать до смерти.
- Мам, ну чего ты разошлась, все мы понимаем, а как лучше сделать, умом понять не можем. – Витька, вынося очередную лопату навоза из конюшни, остановил мать. – Жалко Настю, каково ей на новом месте будет жить, здесь друг друга знаем.
- Вот от такого знанья она и сбежала, не нужно оно ей, - Варвара, развешивая белье, ответила мужу.
- Сейчас из-за чужого дела все переругаемся, о своем деле думайте. Хватит, дня два люди поговорят и забудут.
Настя проезжая, глазами провожала, запоминая каж-дый кустик, каждую тропинку знакомые с самого детства, птичье пенье в садах наполняло незнакомой ей, щемящей грудь тоской, она глубоко, до колик в животе вдыхала род-ной запах, чтобы оставить его в памяти, сберечь на долгие годы в себе. В глазах застыли слезы, повиснув жемчугом на ресницах.
- Ты поплачь, легче будет, - сидящая рядом плечом к плечу монахиня посоветовала Насте. – Не каждый день ро-дину оставляешь, могилки родных проведала?
- Еще накануне была, - всхлипнула Настя.
- Вот и хорошо, а остальное – в себе береги.
Машина проехала мост, с протекающей под ним реч-кой, поросшей по обоим берегам высоким камышом да гус-тым ивняком, наклонившимся своими ветвями к самой воде, стала подниматься в гору, завывая, от перегрузки, дви-гателем. Окинула своим взглядом на прощанье, раскинутое широко куда хватало глаз село, запоминая его своим серд-цем. Рука поднялась с зажатыми тремя перстами, перекре-стив его.
- Храни вас Бог.

Глава шестнадцатая.

Неспешно протекала непростая жизнь жителей Красно-го Яра. Ещё недавно стучавшие в окна гибкие ветки молодых рябин уже дотянулись до крыш.
Мария Ивановна растила детей одна, больное сердце Ивана не позволило ему насладится семейным счастьем. Похоронили его на сельском кладбище, тихо, особо не говоря ни хорошего ни плохого.
- Так вот ты где прячешься. Золотко мое. Помощница моя единственная. - В веснушках, широкое лицо девчонки расплылось от улыбки. – Умывайся, Таня, на сегодня доста-точно, все дел не переделать. Почтальоншу не видела? – Мария Ивановна вопросительно взглянула на дочь, - От Шур-ки письма что-то долго нет. Практика практикой, а домой пи-сать нужно. Как уехал в институт, так и домой его не затянуть. Правильно, Таня, что ему здесь делать, друзей не осталось. Заглянет на недельку, дрова переколет, косой помашет, пол в конюшне поросятам перестелет и от нас уезжает. – Говорила и говорила Мария Ивановна. – Бакин не заходил? - Таня, замотала головой, раскидывая по сторонам косички, переплетенные синими лентами. – Ну и ладно, зайдет, я ему мазь оставляла для натирания. В аптеке ее нет, так я с работы чуть-чуть в баночку отложила. Принесла еще вчера, да ты видела, я тебе показывала, где она лежит. Видно так болит, что не зашел. Сейчас корову подою, ты свиней кормила? Ну что я без тебя делала бы. И все ты у меня сделаешь, и все успеешь, радость ты моя. – Мария Ивановна смахнула ладонью набежавшие на глаза слезы.
- Ты на улицу играть ходила, Верка приходила, она мо-лодец, всегда тебя куда-нибудь выманит, заводная она, ей богу! И ты, и ты такая. Не сердись, не сердись. Одинаковые вы. Сошлись же, хоть ты и постарше будешь.
Таня солидно шла впереди матери, слушая ее частый говор, она уже привыкла, что люди, общаясь с ней, говорили и за нее, и за себя. Живость ее характера проскальзывала во всем: будь то игра в прятки, так спрячется, что ищет уже не только, кто водит, но и все остальные игроки, если по садам за яблоками, то с Веркой они одни из первых. Других словят, а их нет. И дома она и помой и приберет, хорошо, а вот гово-рить не может. Отчего так, задавалась она вопросам, пыта-ясь выведать причину своего недуга. Но все молчат, тайну крепко держат. Даже подружка и та не говорит! Она ее уже и колотила, за волосы таскала, но Верка вывернулась, хоть и младше, повалив на землю, и остренькими кулачками напа-дала. Ткнув Таньку в землю лицом, что больше и любопытст-вовать расхотелось. Однажды она незаметно, подкралась, вечером, бабы на скамейке лузгали семечки, пыталась их разговор подслушать. Они про них с Шуркой как раз болтали, но она всего не расслышала, ее Шарик подвел, с визгом и лаем прыгая, вокруг куста акации, где она, незаметно спряталась. Тетя Маня Дедова, оглянувшись назад, увидела Таньку и прогнала. Так ничего она не поняла из того, что бабы говорили. А на днях, мать разговаривала с Митягиным дядей Васей, Танька хорошо его знала, он в сельском Совете, после войны, говорят, без ноги домой вернулся, на костылях ходил. Его жена хворала уже долго неизвестной болезнью, с постели не вставала. Он ее с города вызвал врача психиатра. И они, дядя Вася с мамкой, хотят показать меня ему. Может и заговорю – Танька мечтала. Как выйдет к Верке на улицу, а та говорит и говорит. Знает же, что не отвечу ей. А я ей - пойдем на речку. Подружка, и упадет от удивления! Вздохнув, Таня, скинув с босых ног тапочки, пошлепала по желтым половицам к столу, приподняв цветастую клеенку, достала письмо от брата. Протянула матери.
- Что ж ты молчала, заждалась я весточки от сыночка, - Мария Ивановна, нетерпеливо открыла конверт, разгладила исписанные мелким подчерком два тетрадных листа в кле-точку:
– Сынок, сынок. Не хватает тебя нам в доме. – Причи-тала она, забыв про Таньку.
- Вот всегда так, как по дому работать, так я, а все вни-мание, любовь Шурке достается, он ведь говорить может, а я немая.
- Ну что ты, - заглядывала в глаза ей Мария Ивановна. – Вы для меня оба родные, вот на руке пять пальцев, отрежь мне любой, одинаково больно будет, так и вы с Шуркой для меня. Ладно, потом дочитаю письмо, сейчас дела передела-ем с тобой, поужинаем. А можешь и Веркой идти поиграть. Она уже мимо нашего дома раз пять прошла. Ладно, беги. - Увидев Танюхино от радости улыбающееся лицо, сама за-смеялась. – Иди непоседа. – И выбежав уже, та на крыльцо, крикнула в след – До темна не бегай, доченька!
На стене, за стеклом, рядом с иконами висели семей-ные фотографии. Отец, мать, нарядные, смотрели стеклян-ным взглядом на Марию Ивановну, вот Шурка в распахнутой рубашонке, волосы вихрами, в разные стороны, держит креп-ко Танюху за руку, а за спиной у них тополь, из-за которого, и вспоминать не хочется, так больно до сих пор щемит сердце. А вот Иван, немного озорной взгляд, насмешливые губы.
- Прости, Вань, - перекрестилась Мария Ивановна. - Царство небесное тебе. А это, - Мария Ивановна пальцами погладила по стеклу, - мы на свадебной. Ребятишки, Вань, твои вырастают без тебя. Жив бы был, радовался на них. Шурка учителем будет. А Танюха… - уже в голос причитая. – Как мы виноваты с тобой, и никто не остановил нас, не под-сказал. – Стуча кулаками по столу, сминая пальцами клеенку от бессилья. – Ваня, одну ты оставил меня с несчастьем, ведь за наши грехи дочка наказана… Ваня!
- Марусь, ты где? – через порог перешагнула Катерина, соседка, живущая через дорогу.
– Опять ревешь. Перестань, себя загубишь, оставишь ребятишек сиротами! Ладно Шурка взрослый, а Таньку на кого бросишь. Не дури, – и без перехода – Я за мазью. Днем заходила, у вас закрыто было, на щеколду, а Танька видно бегала где-то.
- Она на огороде, полола, - Мария Ивановна встав, уголком косынки вытерла глаза.
Низко наклонившись, она доставала небольшую баноч-ку, завернутую в промасленную газету и перетянутую резин-кой, стоящую в углу, около русской печи.
- Держи вот, натирай своего Бакина. Кать, а как натрешь ногу-то, обверни чем-нибудь, тепло нужно. Гореть будет, пусть терпит, мазь со скипидаром.
- Потерпит Марусь! Ты корову еще не доила, я вон бан-ку принесла. Что-то парного захотелось.
- Оставь, подою, налью тебе. Я во двор не выходили. У меня Танька всем командует.
- Шурка-то чего пишет? – не унималась соседка – домой не собирается, наверное зазнобу себе нашел, приласкала получше и про вас забыл, есть в кого, - уже с крыльца коль-нула Марию Ивановну.
Вечером, перед сном, ополоснувшись в баньке, Мария Ивановна вышла посидеть на лавочке, подождать свою егозу.
- Голодной спать ляжет ведь, шуметь посудой не будет, чтоб меня не будить, - вытянув уставшие за день ноги, села она под тополем. – Шумишь, нет твоего хозяина, что за ним-то не ушел. Оставил мне мужик подарок, вечное напомина-ние, вон сколько сучьев сухих, ан нет, каждую весну зелене-ешь. Так и срубила бы.
- Марусь, с кем это ты? – заглядывая через забор в сад, нет ли там кого, интересовалась подошедшая, живущая рядом Нужда.
- Да сама с собой.
- А я думала с тополем, - поглаживая ствол у тополя, Нужда заметила. – А ведь не зарубцевался, Марусь, след топора твоего, смотри ты, соком, как слезой плачет. А лет-то, лет много уже прошло. Вот память у деревьев, прощать не хочет.
- Старый уже, вот сок из него и течет. Мы уже тоже не рысаки. Все болит и скрепит. Я раньше помню ты спину пря-мо держала, а сейчас руки за спиной держишь, разгибая ее. Из нас тоже уж песок сыплется.
- Не говори, Марусь. Бывало, мой-то Петр играть на гармошке захочет, а я как струнка, тонкая да звонкая, - рас-смеялась Нужда. – Твоя-то где, бегает? Заботливая она. Вы-гляну на огород, она там копается, только головенка кудрявая из-за ботвы картофельной виднеется. Траву корове несет из-за нее и не видно, одни ножки. Повезло тебе с дочкой, - вздохнула Нужда. – а мне вот Бог детей не дал, как мы с Петром не старались. Ну хоть на чужих порадуюсь. Твои-то мне как родные, почти на руках своих вырастила. На глазах всегда они у меня были, что Шурка, что Танюха. Вон у Митягиных, старший уехал, и как в воду канул, а Витька, младший, с армии пришел, женился и не живет. А если и живут сегодня, то одна драка. Ой, Марусь, чуть не забыла, - Нужда, пригнувшись, зашептала. – Манька Дедова ко мне давесь заходила, новость-то, какую сказывала. В правлении колхоза скандал, между председателем и его замом. Марусь, там заместитель, Тосов Леня, дом-то видела, какой себе отгрохал, а председатель ему – верни в кассу деньги. На что он брал, сколько, Марусь, не скажу, но говорят много. Николай Николаевич дал ему срок месяц, мол где хочешь доставай, а чтобы деньги были. Тосов побелел весь, очки свои снял, протирал их, протирал. На вечернем наряде дело было. Ленька Дедов Маруське сказывал, он к председателю ходил, жердей выписать хотел. А там такое, он и не выписал, - сетовала Нужда.
- Разберутся, собака собаку не съест, - проговорила Мария Ивановна, не больно слушая соседку, – работают вместе, поделятся.
- Не скажи Марусь. Правдин хоть и из другого села, а мужик правильный, никого зря не обидел. А колхоз при нем какой стал, сама посмотри и школа, и клуб, и детский садик. Нет, Николай Николаевич председатель хороший, зарплату в колхозе день в день выдают, как на заводе. Где еще такое увидишь. Вон у вас в больнице, главные врачи через год ме-няются, ничего нового не сделали, занавески пять лет пове-сили на окна так и висят. Все денег нет заменить. Один поро-сят себе разводил при больнице, другой баб ублажал. Ты под него то не попала, Марусь? Одна живешь, не грех и оскоромиться. – Нужда тихонько захихикала. – Нет Марусь, ты для него старовата будешь, он больше молодых любит. Видели, на больничной машине, в лесополосах, его и Нюрки Пазухиной дочь, Ленку. Трактористы на бригаде рассказывали. Лещук тот все в красках описал.
- А ты больше слушай. Мало ли чего болтают, больше прибавят. У нашего главврача жена, как картинка, будет он от нее таскаться. Эх, Проска, Проска. Своим умом жить пора.
- Умная ты шибко стала, сама забыла, что натворила. На свою Танюху погляди, ты виновата, а меня не суди, не тебе судить. Мою подушку не ты сушить выносишь, одна я . А что детей Бог не дал, так я этот крест до гроба нести буду, отмаливать, а тебе, Марусь, и не отмолить. – Безжалостно Нужда выплеснула в лицо Марии Ивановне, вставая со ска-мейки. – встречай, твоя бежит. Ты ее по бабкам поводи, если врачи не в силах. Глядишь, и говорить станет. В Черново по-вези, адрес я тебе дам, есть у меня. Ездила я к ней, правда давно, дитя у нее просила.
- Помогла? И нам нет. Ты, Проска, умеешь больно сде-лать. Были мы у нее, время и деньги потеряли, а помочь она ничем не помогла. Грех свой я несу, да вон, Таньке он от-кликнулся. Что ж никто меня не остановил, не вразумили. Со стороны то оно ведь виднее. Да для вас как кино было. Не у себя в семье, и хорошо. Других судить не буду, и мешать им тоже не стану. Судьба у всех своя, одни как сыр в масле ка-таются, другие слезами умываются.
- Не говори Марусь, - Нужда, уже дойдя до своей калит-ки, вернулась обратно. – Дуняха Митягина, лежит, не встает. Василий ей какого-то врача выписал, ждут на днях. Заходила я к ней, одеяло подняла с ног-то, а они у нее синие, как кол-бешки! Я их трогаю, холодные, лед теплее. Вот за что ей та-кое, она же святая. Слова от нее никто плохое не слышал, ругаться ни с кем не ругалась. С вилами друг на друга народ идет, а Дунька она ведь только и скажет.
- На тот свет с собой все не заберешь. Василий ее не обижал, ходил. Иногда, правда, пьяный приходил домой, но кто из мужиков не грешит этим, бабы сейчас пьют, про все забывая. Век такой пришел.
- Ой, пойду я, Марусь, домой. Смеркается. Ты завтра как на смену, иль дома?
- Дома,- Мария Ивановна устало прикрыла глаза, - сей-час Таньку дождусь и на боковую. Иди, иди домой Прасковья. Одна с мыслями своими побыть хочу.
- Вот всегда ты такая, не поймешь тебя, слушаешь или нет, - пыталась упрекнуть Нужда.
Махнув рукой на соседку Мария Ивановна выглядывала дочку на улице.
- Где ж она? Вроде бежала домой. Таня… - позвала Мария Ивановна. Из переулка, где-то через пять домов от них, выбежали двое. – Ну вот, бежит вместе с Веркой.
- Теть Марусь, - Верка протянула Марии Ивановне го-лубя, - это Танька нашла, его кто-то видно подбил! Танюха его домой хочет взять, будет сама лечить. – Таня кивала го-ловенкой, отобрав птичку у верки, прижала к груди.
- Ну и хорошо, молодцы, что не бросили, мы его сейчас под ящик посадим, а завтра определим. Я дома буду, на ра-боту мне не ходить завтра. Вот и будем клетку мастерить. Ты приходи завтра, а сейчас беги домой. Мать-то, наверное, уже ищет тебя.
 Верка тесно прижавшись к Танюхе, шептала той что-то на ухо, Танька, кивая головой, соглашалась.
- Все у вас секреты, - Мария Ивановна взяв голубя из рук дочки, пошла домой, - расходитесь девоньки мои. Утром все переговорите.
Скача на одной ноге, Верка, перепрыгивая через коро-вьи лепешки, что-то бормоча под нос, обернулась:
- Тань за дикой редькой пойдем с тобой завтра, - и уже из темноты донеслось, - и на речку сходим.
- Вот неугомонная, - Мария Ивановна засмеялась. – Та-ня, помнишь, Верка по весне в грязи утопала, смеху-то было. Она одну ногу вытащит, а сапог в грязи остается, она ногу в сапог и другую тащит и все сначала, а потом и села в эту грязь. Мать ее из этой грязи доставала. Порола ее. – Танюха отрицательно замотала головенкой. – Нет? Значит, не попало ей?
Лидия, мать ее, на людях сурова, а с детьми ласкова, да так и нужно. Мария Ивановна прижала дочь к себе, вынув из головы гребень, расплетала  сбившиеся за день косички. Волосы Танюхи светлой пеной покрывали лицо, пухом зале-зая в нос и в рот.
- какой характер, такие и волосы, не приберешь.
Мария Ивановна бережно локон за локоном расчесыва-ла, приглаживала качающуюся из стороны в сторону головенку дочери.

Глава семнадцатая

Луна, медленно скользя по черно-серому небу, холод-ным бледным светом обрамляла уснувшую улицу. Кое-где испугано взвизгивали собаки, с громким лаем бросаясь на запоздалого кавалера, провожающего свою зазнобу. Ночная прохлада осветила природу, каждая травинка, каждый лепе-сток рождался вновь с утренней росой. Соседский кто строгой охраной вышагивал по тропинке, высоко поднимая лапки от налипающей на них пыли, подняв хвост винтовкой, запрыгнул на скамейку, возле тополя, сладко потянувшись, ловко скользнул на нависший сук. Дождем, сбив с него росу, улегся, свисая головой вниз. Уснул. Тополь, шевельнул кроной, высоко застрявшей в небе, он лишь подремывал, не спал. Боясь спать, уж больно свежа была память обо всем, что произошло под ним в тот злосчастный день. Если мог, он помог бы тогда Таньке, остановил Марию Ивановну, спас своего хозяина. Не смог он помочь и от этого еще больней ему. Сам себя обрек лишь на зимний сон, тогда. Когда снег укрывал его белым ватным одеялом, что даже подступиться было не возможно. А сейчас малахитом чернела листва на ночном небе. Луна, закрываемая облаками, кое-как просвечивала, проливая молоком на землю свет. Вдалеке тополь расслышал клокочущий раскат приближающейся грозы. В преддверии долгожданной влаги вся природа затихла, прислуживаясь – не обойдет ли стороной, захватит ли их хоть краешек тучи. Вот ветер волной пробежал по деревьям, все больше и больше раскачивал их поднимая от сна каждую веточку, заботливо приглаживая низко к земле спящие травинки. Свинцовое небо, казалось, легло на землю, крупные капли с силой ударялись о землю, веером поднимая пыль. Испуганный кот, царапаясь когтями о тополь, спешил прочь от наступающего столбом дождя, прижав хвост, он забился под крыльцо к уже забившемуся туда дворовому псу. Пес дрожал всем телом, при виде, рассекающей пополам небо, молнии, в миг красным факелом озаряющей темноту. Еще страшнее было псу, когда вслед за блеснувшей молнией, раздавался грохот. Проникая везде, он мячом ударялся о землю, содрогая ее. От страха пес совсем позабыл, что рядом его старый недруг, которого он гонял по улице залихватским лаем. Влажным носом он уткнулся в кошачий бок, спрятав глаза в густой пушистой шерсти.
Над умытой ночным дождем улицей повисла во все си-нее, без облачка, небо радуга. Прибитая дождем пыль жид-кой черно-лазурной грязью цеплялась за обувь. Ребятишки босиком пробегали по теплым лужам, мелькая грязными пят-ками. Трехцветный котенок, вышедший на улицу первый раз без присмотра матери, боясь всего, фырчал, выгибая дугой длинную, худую спинку. Важная наседка, ведя мимо желтых кругленьких цыплят, ловко клюнула его к лоб, отчего котенок, высоко подпрыгнув, бросился бежать, сбивая росу с травы.
- Шустрая у тебя, Марусь, клушка, отучила котенка от цыплят, дорогу забудет теперь к ним. Вот у Анютки Тузовой, чья-то кошка все ведь цыплят перетаскала, - набирая воды в ведра у колодца, заметила Нужда.
- Таня подобрала голубя, боюсь без клетки, тоже кошки съедят, - Мария Ивановна выбирала тонкие колышки, - дом ему будем делать.
- Нашла о чем заботиться, этих голубей на колхозном току туча. Уборочная начинается, от вороха с зерном не ото-гнать. А вы ему клетку. Чумные. Прости меня Господи,- пере-крестилась Нужда, поднимая коромысло на плечо.
Мария Ивановна взглянула с укором вслед соседке.
- Где ж понять, своих детей нет, а чужих только учить горазда. Бери, Таня, колышки, неси в сад, около бани будем клетку мастерить, - позвала Мария Ивановна, выглядывав-шею Верку, дочь. – Придет твоя товарка. Ой, Таня, я забыла, - всплеснула руками Мария Ивановна – у Верки мать грозы боится, они теперь, поди и дома не ночевали, по соседям хоронились, а сейчас она спит, беги, дочь, буди ее. Молочка у нас попьете вместе, да за дело. Голубь на волю хочет! Надо помочь ему поправиться. Беги, беги, дочка!
Около дома Верки она остановилась, ребятня, бегаю-щая по лужам заметив ее, кривляясь, стали дразнить Танюху. Низко опустив голову, сцепив зубенки, с глазами полными слез, она подняла руку, чтобы стуком вызвать подружку. Дверь резко распахнулась, Верка в большом, с чужого плеча, платье, выбежала из сеней. На ходу, хватая ручонками, колья грязи стала бросать в мальчишек.
- Сейчас, Танюха, я им покажу, как тебя обижать, - бро-шенные комья падая в лужу, брызгами осыпали с ног до го-ловы ребятню. – Бери, Тань, комки, бросай в них. Что побе-жали, услышу еще, хуже будет. Сохатый, рогатый, дураки. – кричала Верка, топая ногами в новых резиновых сапогах. – видишь, сапоги мамка купила мне. Правда к школе, а я сейчас их одела, старые я об гвоздь зацепила, худые они. – Крутя ногой, из стороны в сторону хвасталась Верка, забыв уже про убегавших от них мальчишек. – Ты чего пришла? –размахивая руками объясняла Танюха. – Да помню я, клетку голубю будем делать. Бежим.
Длинное платье развивалось за спиной, не успевая за Веркой. Вслед им мальчишки кричали:
- Попадетесь нам.
Вовке Мазову попало больше всех, он громко всхлипы-вал:
– Вот, бабке расскажу, она Верке задаст, всегда она меня лупит.  Размазывая по лицу слезы вместе с соплями он грозил грязным кулачком убегавшим подружкам.
- Не бойся, я за тебя им такую трепку задам, они забу-дут, как их звать, - не унималась Верка.

Глава восемнадцатая

Возле дома Митягиных стояла скорая помощь. Бабы, собравшиеся возле, вполголоса передавали друг другу нако-пившиеся за день новости, внимательно следя за дверью – не выйдет ли кто. Любопытство съедало их. Неизвестно что происходит в доме, подойти к раскрытому окну, да пожалуй, Василий заругает, все-таки врача аж из области пригласил.
Василий, стуча костылями, открыл дверь, осторожно спустился по ступенькам. Подойдя к бабам, остановился, достав смятый носовой платок из галифе, стал вытирать со лба пот, крупными каплями блестевший на лице.
- Собрались? – проговорил опустошенным глухим голо-сом. – Пошлите кого за Маруськой, пусть Таньку приведет, договорился я, ее тоже осмотрят.
- Правильно, Василий, ты решил, может и поможет дев-чонке то, слышит же все, только не говорит. – Бабы оживлен-но заговорили, перебивая друг друга. – Виноваты Мария Ивановна с Иваном, напугали девку, а она расхлебывай за них. Ванька убрался до срока, не выдержал, сгорел.
- Молодой ушел, оставил Маруську одну с бедой.
- Хватит. Раскудахтались. В своих семьях разберитесь. Ну кто за Маруськой пойдет, самому мне что ли  костылять?
- Ушла Анютка, они свои, вот и она побежала. Маруська сегодня на работе, надо в больницу бежать, а девчонка дома, около бани ее видела с Лидкиной Веркой она. – Нужда как всегда все видела, что происходит у соседей. – Сейчас пойду, кликну ее. Анютка пусть в больницу за Марией Ивановной бежит. – Широко расставляя ноги Нужда поспешила за Танькой, проходя мимо тополя, не удержалась пнуть его ногой. – У, сухостой, все ты виноватый. И чего это Иван за тебя так держался. Срубила бы Маруська тебя, сколько бы места то было б, а то тень одна, ничего под тобой не растет путного. Трава и та тянется, будто болото. Таня, Таня, - ласковым голоском позвала. – Иди, доча, к Митягиным, тебя дядя Вася видеть хочет.
Танюха держа раненого голубя в ладошке, выглянула из-за бани, вопросительно смотря на соседку. – Что это с ней? Ласковая больно.
Верка вышла за подружкой, поправляя слезающий на глаза венок из одуванчиков.
- Ты чего звала Таньку теть Прос, зачем она дяде Васе?
- Вот без тебя точно нигде не обойтись, любопытная ты. И в кого ты, Верка, родилась, бить тебя некому.
- Ты что ль хочешь, попробуй. – Дерзила Верка Нужде.
- Пошли обе, без тебя не обойтись, переводчик. – Нуж-да толкала девчонок в спину, торопясь, сама. А вдруг пропустит самое интересное. Как же без нее то.
Мария Ивановна спешила. Анютка, отстав от нее, при-храмывая, шла по тропинке, дойдя до скамейки возле дома Бакина. Присела. Вытянув ногу, стала растирать ее ладонью, подумав – Жилку потянула, как торопилась. У Маруськи по-том все узнаю, что врач скажет, может пропишет какие ле-карства Таньке-то, глядишь и заговорит. Счастье, какое было бы.
Вбежав к Митягиным Мария Ивановна столкнулась в дверях с Василием.
- Не торопись, Марусь, отдышись. Танюха с врачом, осматривает он ее.
- Вася, рассказать нужно все врачу-то, а как стыдно. - И уже собравшись решительно. – Только без дочери буду с ним говорить.
- Не надо, Маня, я все рассказал вперед. На моих гла-зах все происходило. Вроде, как и я виноватый.
Мария Ивановна всхлипнула, покачнувшись, привали-лась грудью к стене.
- Грех, грех мне не прощенный, наделала я беды, жизнь кровинушке моей испортила, кому она такая нужна будет?
- А ну хватит, соберись духом, при Таньке не плачь. Маруся, ты же сильная баба, виду не показывай дочери, не озлоби ее, тогда уже точно ничем не сможешь помочь. Ну, иди. Ждут тебя, а Таньку я с собой заберу, на лавочке у дома будем мы. Иди, иди.
Мария Ивановна робко переступила через порог, в пе-реднем углу избы на высокой деревянной кровати лежала Дунька, вытянув высохшие руки вдоль себя, укрытая в лет-нюю  жару теплым одеялом до подбородка. В комнате пахло больницей и еще чем-то неуловимым сладким, щекочущим ноздри запахом.
- Иди, доча, дядя Вася тебя ждет, а я с доктором пого-ворю, тебе дома все расскажу. Подожди меня, не убегай, - провожая дочь до двери Мария Ивановна внимательно рас-сматривала врача.
 Сухонький, небольшой с большими залысинами, в бе-лом халате, он казался каким-то игрушечным, неземным. Вот нашли мужичка, сняли с печи, больничный халат надели и дали поиграть во врача.
- Ну, голубушка, - вглядываясь, увеличенными больши-ми очками, глазами в лицо, он читал мысли Марии Ивановны. – все правильно, гипнозом лечу. Что с дочкой у тебя про-изошло, знаю, Василий поведал. Да ты садись, вот сюда, ря-дышком. Евдокия? Она спит, слышать нас не будет. А мы с тобой как коллеги будем разговаривать. Все материнские эмоции сейчас отбрось, ты медицинский работник. Вот и бу-дем вместе искать выход. А зовут меня Гаврила Максимович, невропатолог я. Слышала про меня? Слышала, слышала. – Не давая вставить Марии Ивановне слово, он продолжал го-ворить, сам же и отвечая на свои вопросы. – Много у меня случаев было, а такой вот первый, но ты не пугайся, выход он всегда есть. Плохой или хороший, но есть. Сильно дочку вы испугали, так испугали, что не начавшая tit говорить, она перестала слова выговаривать. – цепко зацепившись взглядом в глаза Марии Ивановны строго сказал – Клин клином вышибают, напугать ее надо, так напугать, чтобы шок был. Заговорит, поверь мне, только вот думать нужно, как это сделать. Тебя не виню, молода была, ревность разум испоганила. Со многими случается, - уже успокаивая Гаврила Максимович потрепал Марию Ивановну по плечу. – Все иди. И помни, что сказал, а случай представиться.
Мария Ивановна переставляя ставшие вдруг ватными ноги, не сказав ни спасибо, ни до свидания, тенью вышла от Митягиных. Прошла мимо замолчавших любопытных баб. Очнулась, только  подходя к своему дому.
- и правда гипноз, а Танька где моя? – Мария Ивановна повернулась назад, успокоилась, увидя дочь чинно сидящую рядом с Василием. – Таня, я на работу побежала, меня на один час отпустила напарница, пока тихий час, вернуться нужно.  – и шепнула, подбежавшей к ней дочери – А вечером все тебе расскажу, не торопи меня. – Танька согласно кивну-ла головой.
Скорая помощь медленно, переваливаясь на ухабах, отъезжала от дома Митягиных.

Глава девятнадцатая

Крикливые грачи ходили вслед за лошадью, поднимав-шей сохой ровные борозды с картошкой. Громко стучала, ударяясь о дно ведра, картошка, обивая розовую пупырчатую шкурку.
- Верка, ты ведро поставь ближе к себе, не обдирай картошку, гнить зимой будет, - мать Верки, подняв руки над головой, перевязывала спавший на глаза платок.
Мешки с картошкой, снесенные в одно место, горой привалились друг к другу. В свежее накопанных бороздах лежала крупная с хороший мужской кулак картошка.
- Не хватит мешков, в бурт ссыпать давайте. Дал Бог, уродилась, и себе оставим и сдадим на спиртзавод. Велоси-пед куплю вам, собирайте шибче, не оставляйте. Мелочь ско-тине на корм пойдет. – Лидия погоняла своих ребятишек и только самый малой, Колька, сидел на мешках, крутя головой по сторонам.
- Мам, а Колька в меня картошкой бросается, - Верка решила поябедничать, чтобы мать пожалела ее, обратила внимание как она, не отставая, гонит борозду вместе со старшими, собирая тоненькими кольцами выскальзывавшие из рук клубни.
- перебил он тебя, - Лидия отмахнулась от дочери, пе-реживая, что придут, отберут лошадь, на час ведь всего да-ли. – Нет, надо было еще людей позвать, да кто знал, что уродиться столько. Наверное, семьей не обойтись. Верка! – Окликнула дочь, - Ты Таньку позвала бы, все лишнюю бороз-ду не идти.
- Они свою сегодня поохали, меня тетя Маруся к себе звала.
- Вот беда-то, день выдался хороший и все на огороды. успеть выхватить из земли до дождей да прибрать по погре-бам.
Куда хватало глаз, везде мелькали цветастые бабьи платки, к телегам были привязаны лошади, медленно хрум-кающие мелкую картошку, свисавшую с морд грязной пеной. перекликались мужики, носившие на плечах мешки с картош-кой, кое где горели костерки, потрескивая пламенем, жгли картофельную ботву, подготавливая уже осенью огороды к весенней пахоте. Перед долгой зимой деревня работала, чтобы потом, длинными холодными вечерами, сидеть в тепле с полным осенних запасов погребом.
- Лидия, - окликнул, наклонившуюся над бороздой жен-щину, небольшой мужичок. – Лошадь нужна, директор послал за ней, продукты со склада на завтра нужно получить, и с участка перевозить ящики к подвалу.
- Ой, Семеныч, подожди минутку, две всего борозды у меня осталось напахать и заберешь Гнедого. Я его кормила. пожалей ребятишек, лопатой копать ведь будут, а тут целый гектар еще.
- Меньше сажать нужно, убрала давно бы все, а так вам тут дня на два. Все равно не успеете, выводи из борозды ко-ня. Не буду я ждать, некогда. – Мужик, проваливаясь в мяг-кую землю, отряхал тапочки от набившейся земли, потянул за узду коня.
- Ну, Гнедой!
- Стой! Не дам лошадь, вот вспашем все тогда и заби-рай. Пообещал поди кому огород напахать. Я все узнаю, - наступала грудью на Семеныча Лидия.
- Вот чумная. Ладно, подожду, - отошел к мешкам, при-сев рядом с Колькой, грызущим зеленое яблоко.
– Шустрей собирайте, - подгоняла детей Лидия, шепча – ну Бабак, поймаю я тебя на горячем, запомнишь меня. Се-меныч! – звонким голосом крикнула – Ты не сидел бы, а по-мог мне, на четвертушку тебе дам. Мешки с картошкой с бо-розд убрал бы.
- Ладно, - согласился бобок, - помогу.
По меже бежала Танька, размахивая ручонками.
- Вот, Верка, и подружка твоя с огородами уже управи-лась, а мы на месте топчемся. Таня, выкопали картошку то? - Лидия окликнула девчонку. Танюха остановилась, усиленно закивала головой. – Много накопали? – Лидия не отставала от Таньки. Раскинув руки, Таня покачала ими. – Много. Вот и мы никак не управимся, мать-то, наверное, народу силу при-гласила, да? – Танька согласно закивала. – Ну вот и я хотела, да решила своей семьей управится.
Верка дернула подбежавшую к ней Таньку за рукав.
- Чего пришла, видишь, картошку копаем, мать не от-пустит играть, пока всю не уберем, иди, с Колькой на мешках посиди.
Танька, глубоко засунув руку  в карман, присев на кор-точки, на ладошке протянула Верке немного помятую, в розовой обертке ириску.
- Не Тань, не буду, иди Кольке отдай, он маленький, - сердито, бросая картошку в ведро, Верка отказалась от ла-комства.
Таня, нагнувшись, почти касаясь головы Верки своей головой, хватая из-под рук подружки клубни, стала помогать Верке.
- Вот, Семеныч, помощница к нам пришла, а ты не управимся, еще как управлюсь, с такими то помощниками, - Лидия похвалила уставших ребятишек. – Ничего, домой при-дем, петушиных щей из печи достанем, творог на стол поста-вим, и арбуз у нас есть, килограмм на десять! Вот праздник и будет у нас по окончании картошки. Тань, не убегай, арбуз тоже попробуешь.
Уставшие, голодные ребятишки отмывали пыльные руки в бочке, с набежавшей с крыши, дождевой воде.
- Идите за стол, - позвала Лидия, розовых, с влажными вихрами детей.
Ребятишки рассаживались вокруг стола, усердно стуча деревянными ложками по глубокой чашке, дымящихся аро-матно пахнущих щей. Лидия со слезами на глазах нахвали-вала
- Что я делала бы без вас, вот помощники у меня рас-тут, все-то у них в руках горит. Это ж надо за день управить-ся. Самой не верится, - вытирая глаза фартуком. – Ешьте, сейчас арбуз будем пробовать.
Зеленый с белыми полосами арбуз был торжественно поднят на стол. Желтый бок, перетягивал, не давая арбузу стоять на попке ровно. Лидия, вытерев насухо кухонный нож, вонзила его. Брызнувший сок розовой струйкой бежал по зеленому боку.
- Ты смотри, какой удачный, - приговаривала Лидия, раскладывая крупно нарезанные мясистые, сахарные куски по тарелкам. – Ешьте, мои золотые.

Глава двадцатая

Сильный удар в окно сотряс весь дом. Мария Ивановна, сонная, откинула рукой занавеску. Над селом поднималось зарево, расплескивая по черному небу космы оранжевого зарева. В соседних избах зажегся свет, тенями мелькали люди, звенели пустые ведра, боками бьющиеся друг об друга. В длинном до пят халате, пробежал мимо окна мужик, громко топая кирзовыми сапогами, к центру села.
- Таня, Таня, - стараясь не пугать, Мария Ивановна бу-дила дочь, - вставай, собирайся, выходим на улицу, беда у кого-то. Вставай. – Таня крепко спала, убегавшись за день. Она устала.
От раздавшегося грохота слетела, стоявшая на столе, банка с молоком, разбившись об пол, стекло кусочками раз-летелось по комнате, звеня на жести, прибитой у топки печи. Мария Ивановна вздрогнула, перекрестилась
– Свят, свят, - режущий крик захолодел душу, морозом пробегая по коже, застыл в ушах. Мария Ивановна упала на колени перед кроватью. Таня кричала, сама пугаясь своего крика. Люди, спешившие мимо на пожар, останавливались, замирая, не понимая разумом, что это и где. Леденящий крик, терзал, мучил душу. Собаки выли на одной высокой ноте. Ветер с шумом ворвался в тополиную уже желтеющую лист-ву, осыпая ее, пригибая вершину тополя к земле.  Снимая с тополиного сердца грех, ветер с треском обломил большой сук. Мария Ивановна металась по избе, Танька от непрерыв-ного крика стала сипеть. В окно забарабанили.
- Маруся, открой дверь, - откинув дверной крючок Ма-рия Ивановна стала заворачивать в одеяло Таньку, задевая половицы костылями, Василий Митягин прошел к кровати.
- Радуйся, Мария, девка-то говорить будет, -  размах-нувшись всей пятерней ударил девчонку по щеке.
На миг крик прервался, широко раскрыв рот, Танька за-стыла, водя круглыми испуганными газами, глубоко всхлип-нула.
- Заворачивай ее покрепче, Мария, да выходи из дома и на себя накинь чего, в рубашке одной ночной стоишь, про-студишься. Пожар на соседней улице, слышала, как баллон с газом громыхнул.
- Кто горит-то? – Мария Ивановна накинув на плечи шаль, выходила с Танькой на руках.
- Да, Тосов Леня, заместитель председателя.
- Ох, беда то, какая!
- Это, Маруся, для нас беда, а для него семечки, разже-вал да выплюнул.
По улице торопился народ, кто на помощь, кто так по-смотреть. В темноте, освещаемой всполохами пожара, слы-шались разговоры – кто жалел, все погорело, одни головешки от дома остались, а кто наоборот – как нажил, так и потерял. Мария Ивановна стояла, прижавшись к тополю, держа все еще всхлипывающую Таньку на затекающих от тяжести, руках. Соседка, не заметив в темноте Марию Ивановну, осуждала ее.
- Вот смотри-ка, как Маруська спать крепка, по углу до-ма ей поленом грохнула, а она спит, хоть те хны.
- Сама ты спишь, - Мария Ивановна бережно неся дочь, пошла домой.
Нужда от неожиданности подпрыгнула.
- Ох, Марусь, напугала, а ты здесь стоишь, а я вот на пожар бегала. Концерт там такой был. Леня то в огонь бро-сался, кричит, там деньги колхозные, не успел, мол, сдать в кассу.
- Потом, Прос, все расскажешь, утром, устала я, вот и Танька спит на руках.
- А чего ты ее держишь, уложи спать ее, да выходи. Все одно не уснуть.
- Нет, Проса, пойду я. Вон народ идет, с ними и покаля-кай.
Мария Ивановна обойдя назойливую соседку, вошла в дом. Зажгла свет, лампочка над столом моргала - перегорит еще. Торопясь, уложила Таньку, присев рядом, гладила дочку по волосам.
- Доченька, заговори. Видно простил меня Всевышний, если тебе голос дал.
Слезы скатывались по щекам, Мария Ивановна не за-мечала их, и уже под самое утро ее сморил сон. Она и уснула сидя, положив голову на Танькину подушку.

Глава двадцать первая

- Мам, мам, - незнакомый детский голос будил Марию Ивановну.
- Снится мне что ли?
Приподняв затекшую от неудобного положения шею, с еще неоткрытыми глазами Мария Ивановна почувствовала, как Танюхина рука теребит ее за плечо.
- Мам, мам, не спи.
- Доченька, доченька, скажи мне еще что-нибудь, - она плакала, смеясь и тискала Таньку. – Танюха, еще.
- Мама, мама.
- Иван, - крикнула Мария Ивановна фотографии, вися-щей на стене, - ты там на небесах, видно отмолил дочке сво-ей речь. Прости меня, Танюшка, это я во всем виновата. Про-сти.
Упав перед кроватью на колени, Мария Ивановна би-лась головой. Танька, огромными глазами, испуганно смотре-ла на мать, еще плохо выговаривая слова, поднимала мать с колен.
- Не надо, мама, вставай, вставай.
Обнявшись, обе плача, одна от счастья, другая от того, что плачет мать, сидели раздетые на кровати.
- Ой, как мы с тобой заживем, в школу пойдешь, учиться будешь. Буквы ты все знаешь, читать умеешь, складывать тоже. Этому мы с тобой научились сами без учителей. А школу кончишь, учиться дальше будешь.
- Как Шулка? – спросила Таня.
- Ага, как он, только еще лучше, ты девочка, а девочки всегда хорошо учатся. С Веркой будешь говорить, а то она все за тебя и за тебя. Ох, подруга твоя обрадуется! Спит и не знает, что Таня говорит, - Марии Ивановне не верилось, ей хотелось слышать и слышать дочь. Но боялась как бы чего плохого не было, чисто по-бабьи велела. – Ты, Танюшка, гор-ло сильно не напрягай, говори пока изредка, дай своим голо-совым связкам привыкнуть. Лежи, я сейчас во дворе уберусь, и завтрак соберу нам с тобой. Поспи еще, моя золотая. Наго-воримся теперь мы.
Убравшись, зайдя тихонько в дом Мария Ивановна по-дошла к дочери – та спала. Будить не буду, пойду, посижу на скамейке, благо сегодня не на работу мне.
Над пепелищем стелился синий едкий дым, выедая глаза. Стояли две пожарные машины, рядом пожарники в не-гнущихся робах, скатывали длинные рукава, уже собираясь отъезжать от сгоревшего дома. Обугленные деревья стояли черные от сажи, притоптанная клумба цветов была размазана в грязь сотнями пар сапог пробежавшим по ней. Леня Тосов с женой и матерью обходили уцелевшие дворовые постройки. Живность была выпущена на волю, корову привязали к телеграфному столбу, через три дома копошились поросята черные не то от летевшей все еще золы и повизгивали, прося корма, куры за сараем, два улья в саду были перевернуты, пчелы ползали по ним, не улетая.
- Вот, мать, все добро, что осталось у меня. Как не на-живал, - Леня повернулся к матери шедшей за ним. Сухонь-кая, державшая на согнутой локте руке хозяйственную сумку, она не поднимая головы, отвечала сыну:
- Это все ты наживешь, главное сами углы. Вон и жив-ность уцелела, а могли и поросят увести и корову. – И уже увереннее. – Ничего, сынок, люди добрые помогут построиться, должность у тебя хорошая, все достанешь и привезешь, ну а колхоз тебе людьми-то поможет. Не последний ты человек на селе. Так ведь, Валя? – окликнула она жену сына.
- Не понимаете, вы мама, у Лени деньги были дома, колхозные. Он их в кассу должен был сдать, а они сгорели, что теперь будет, - заплакав, пошла прочь от мужа с мате-рью.
- Сынок, это правда? Я думала люди врут, а вон твоя половинка, что  говорит.
- Как же ты так неосторожно? – Внимательно всматри-ваясь в лицо сына, не видя его глаз, из-за одетых у него оч-ков, она хотела понять, что у него в душе смута или спокой-ствие. Но лицо сына было пустое, изредка подрагивали кон-чики тонких губ, выдавая внутреннее волнение. - Значит правда, - сняв с локтя потрепанную сумку, размахнулась ей, стараясь ударить по спине.
- Ты чего это, мать? – Отскочил в сторону Леня.
- А это тебе наука впредь, чтоб хитрее был, а не осто-лопом, что стоишь как дуб, - крикнула, - думай, - и уже почти шепотом. – Сынок, надо тебе выкручиваться. Председатель знает?
- Да я ему сказал.
- Ну и что он?
- Да молчит.
- Молчит уже хорошо. Плохое сразу сказал бы, не  ду-мая. Ты сынок их и вправду спалил?- Мать оглянулась по сторонам, не слышит ли кто. Сын пожал плечами, не отвечал. – Вот молодец, моя кровь, а на людях горюй, убивайся. сы-ночка, беда то какая и за что ты такой несчастливый у меня родился. – Заголосила Аграфена, завидев подходивших к пожарищу все колхозное правление. – Куда ж  ты теперь пойдешь, на кого ты меня бросишь, увезут тебя далеко на чужую сторону. Не увижу я тебя, не закроешь ты мои глаза.
- Аграфена Марковна прекратите, не плачьте, - предсе-датель остановил все сильнее кричавшую Аграфену. – Никто вашего сына сажать не думает и не собирается. Сейчас мы думаем, как ему помочь, зима скоро, жить-то нужно.
- У меня, у меня поживет, я одна осталась, все своими семьями живут, - Аграфена семенила за Николаем Николае-вичем.
- Вот, Алексей, одна проблема уже решена, трактора мы тебе дадим, чтобы лес на дом заготовил. Все за счет кол-хоза. Ну а о деньгах не тужи, обойдемся и без них. Приходи ко мне, посоветуемся, как быть. – Председатель развернулся к подъехавшей за ним машине. – Да и не ходи здесь, не трави себя. Я распорядился, сейчас бульдозер придет, место расчищать. Все, все, - замахал он рукой, на подбегавшую к нему Аграфену.
- Благодетель! - только и успела крикнуть под шум за-хлопнувшейся двери машины.
Люди, толпившиеся в стороне, внимательно наблю-давшие все это время за происходящим, стали расходиться. Мужики, стоявшие небольшими кучками, негромко разговари-вали.
- Повезло Тосову, сухим из воды вылез.
- Не из воды, а из огня живым, - перебил высокий немо-лодой, чисто одетый мужик.
- Ага, - закуривая, ответил ему третий, - прав ты Илла-рионыч.
- Змей, Леня то, ты видел, концерт, как разыграли, а деньги не сгорели. Нет. – Илларионыч оглянулся, посмотрел, что осталось от когда то нового высокого, играющего во всех окнах солнцем дома. – Такой дом не пожалел, спалил.
- Было ради чего, - встрял первый, - моя говорила, там денег было на три таких дома, выпускать из рук не хотел.
 Илларионыч широко шагая, ответил:
- Прав ты Петрович, у тебя Нюрка в правлении работа-ет, все слышит. Председателя жалко, опять он его обвел во-круг пальца.
- А может вместе поделили?
- Нет, Правдин на это не пойдет, не тот человек.
- Что правда, то правда, - закивал Петрович. – Мужик он со стержнем, ну а узнает, что Леня его провел, по своему ему преподаст урок.
- Да как он узнает, улик то нет. Ты что ль  пойдешь к председателю, мол, так и так, деньги у Лени целы. Одни раз-говоры, - махнул рукой Илларионыч. – все мужики, хватит, про него пса говорит не стоит он того.

Глава двадцать вторая

Прошло двенадцать лет.
Просидев почти полдня на крыше сарая, две подружки рассматривали сад у Бакиных.
- Тань, смотри, Папировка уже почти вся осыпалась, на земле лежит.
- Вижу.
Танька, тем временем разглядывала запор на двери соседа в одноглазый бинокль, одолженный у Савина Сергея. За тот бинокль им с Веркой пришлось пообещать парню, что они в субботу пойдут с ним на танцы в клуб и не оставят его одного  стоять у стены.
- Вот вы где, - раздался голос Танькиной матери.
Верка кубарем скатилась по лестнице в огород, не удержавшись на ногах, упала, примяв уже созревший, пожел-тевший горох.
- Теть Марусь, вот всегда ты так пугаешь, - заговарива-ла она Марию Ивановну, отвлекая от Таньки, пока та затал-кивала бинокль в щель на крыше сарая.
- Куда вы собрались, не в сад к Бакиным?
- Ты чего теть Марусь, зачем нам их сад? Мы просто на крыше сидели.
- Мам мы загорали, - спускаясь с крыши, ответила Танька матери.
- Как же загорали, в платьях, и солнце уже вон где, ох задумали вы обе опять чего-то.
- Теть Марусь, не бойся, жаловаться не придет никто. - Верка сорвала стручок гороха, выщелкнув его на ладонь, бросила в рот. – Не люблю я горох.
- А зачем ешь его?
- Да тебе теть Марусь угодить, урожай у тебя хороший.
Мария Ивановна рассмеялась.
- Ох уж мне угоды. Ладно, идите, вас на скамейке Нинка Шатрова ждет, говорит, все обходила, а вас нет нигде.
- Мам зачем ты ей сказала, нам теперь от нее не от-биться. Будет хвостом ходить.
- Да ладно Тань, - встряла Верка, - не ворчи. Мы ее до-мой спровадим.
- Ей ничего не говори, - Танька толкнула Верку в бок, - а то увяжется за нами, помнишь, взяли ее один раз, так она как слон топала. Еле сами ноги унесли, хорошо тетя Маня Дедо-ва собаку не спустила.
- Ты чего Тань, боишься, я их собаку знаю, меня она не тронет.
- Ага тебя нет, а нас цапнула бы.
Верка подходя к сидящей Нинке, через частую изго-родь, тоненьким, сорванным, стебельком стала водить той по голой загорелой шее. Нинка отмахивалась рукой, как от назойливой мухи. Танька, держа кулак у рта беззвучно хохотала, еле сдерживаясь от напавшего смеха. Проезжавший по дороге на велосипеде Женька Лакомкин, крикнул.
- Нин, ты чего голову нагнула, воробьи обгадят.
Встрепенувшись, Нинка увидев стоящих Верку с Тань-кой.
- А что вы тихо подошли, я и не слышала.
- Де где тебе услышать, сидя спишь. Далеко собра-лась?
Оправив подол платья, Танюха присела на лавку.
Мария Ивановна стояла на крыльце смотрела на дев-чонок, превратившихся незаметно в невест, вот выскочат за-муж, ох и наплачется кто-то от них. Нинка она спокойная, но без царя в голове, в одно ухо влетело, в другое вылетело. А моя с Веркой еще те. Ох, и занозы обе, пальца им в рот не клади, по плечо откусят. Вот как с детства сошлись, так и по сей день не разлей вода. Верка за Таньку душу отдаст, а Танька за нее. Да, Верке огромное спасибо, на своих детских плечах считай Таньку вытащила в люди. Она как говорить стала от Верки ни на шаг. Раньше бывало, ребятишки ее дразнили, обижали, дети они сами по себе жестокие, что зве-рята, слабого забьют. А Верка была Танькиным языком, за двоих успевала отбиваться. А сейчас от ребят отбою нет. Вечером только здесь и крутятся. Нужда вот приходила, жаловалась, покоя ей не дают, шумят под окнами. Я ей – пусть хороводятся, выскочат замуж, некогда будет, а сейчас их самое время. Золотое. Вздохнув Мария Ивановна пошла в дом, надо к Василию зайти, отнести поесть. Как схоронил жену, а следом сына и перестал за собой следить. Огород и тот мы с Танькой взяли себе, ничего ему не надо. Картошку накопаем, на зиму ему засыплем, а на остальное ему государство пенсию хорошую дает, как бывшему фронтовику.
- Таня, окликнула Мария Ивановна дочь, - я к Митягину, ужин понесла.
- Иди, иди, теть Марусь, - Верка опередила подружку. – Глядишь и определим тебя, - и звонко рассмеялась, толкая в бок подружек.
- Ой, озорница, постыдилась бы, мать я тебе, - Мария Ивановна качая головой, подходила к дому Василия.
Неухоженный, когда-то весело смотревший тремя ок-нами на улицу, сейчас оброс кустами сирени, через которую невозможно было попасть в палисадник, так плотно она об-ступила дом.
- Василий, - крикнула Мария Ивановна, - вынеси мне лопату, я тебе лебеду посеку около тропинки, скоро совсем зарастешь. Будет дом стоять будто нежилой.
Кашляя, Василий открыл ворота двора.
- Заходи Марусь, ищи лопату сама, я и не помню, когда ее последний раз брал в руки.
- Держи, - Мария Ивановна передала в руки кастрюльку, - иди пока горячее, поешь. На одном куреве сидишь, прекра-щай Василий, на этом жизнь не кончилась.
- Это для тебя Маруся не кончилось у тебя их двое, смотришь и внучат дождешься, а я один остался, никому не нужный.
- Не начинай, Василий, не береди ты мою душу. Смотрю на тебя я и казнюсь. Не бросим мы тебя, с нами будешь. Сколько ты для нас добра сделал, во век мне не забыть. Ес-ли б не ты, что с моей Танюхой было, а меня сколько раз от греха отговаривал. Иди, ешь, я лебеду посеку. – Мария Ива-новна сердито прогнала Василия в дом.

Глава двадцать третья

С опухшими, заплаканными глазами Верка, постучав в окно, вызвала Таньку на улицу.
- Иди, посидим на крыльце.
- Ты чего такая, только еще сопли не текут. Дома чего случилось? – Танька вышла к подружке.
- Кольку в армию забирают, мать в голос ревет, да и мне досталось.
- А тебе за что? Что ты в армию с Колькой идти не мо-жешь?
- Да нет, Тань, я матери говорю, чего плачешь, пусть послужит, в армии ему всю дурь выбьют. А она меня тряпкой отполосовала, кричит:
- В армию идет дурак, а из армии придет два дурака!
Ты Кольку знаешь.
- А то!
- Помнишь, как из клуба бежали за него драться.
- Да!
Верка рассмеялась.
- Ты палкой Вовку Зайцева избила?
- А чего он на Кольке вашем сидел верхом и дубасил его?!
- А сама то, за ногу кто тащил Зайчонка, чуть штаны с него не сняла. Он от Кольки отцепился и стал за штаны дер-жаться, неделю потом из дома не выходил, стыдно было.
- Ну что сороки притихли? – Мари Ивановна, неся по-дойник, остановилась возле девчонок.
- Да вот, теть Марусь, думаем, как нам лучше посту-пить, тебя вперед замуж отдать или мою мать, - задумчиво проговаривала Верка.
- Тьфу, - сплюнула Мария Ивановна, - не добьешься от вас правды.
- Да Кольку в армию у них берут, повестку принесли.
- Ой, у Лидии последнего помощника забирают, дом без мужиков остался, - пригорюнилась Мария Ивановна, поставив подойник - Вот Верка плохо, что нет у тебя сестренки, одни братья, только и делай, в армию их провожай.
- Теть Марусь, прекрати, придумала тоже из Кольки на-шего ангела делать, мать без него хоть отдохнет.
- Эх, Верка, Верка, молодые еще вы, не понимаете, что для материнского сердца, того, кто беспутней, жальче. Уби-вается, мать-то?
- Плачет, - Верка хлюпнула носом, - домой хоть не за-ходи, как покойник в доме.
- Типун на язык тебе,- Мария Ивановна замахнулась на соскочившую с крыльца Верку.
- Теть Марусь, не дерись, ты как маленькая. Тань пошли по улице походим.
- Долго не ходите, мне завтра на работу, закроюсь, не пущу ночевать.
- Да Тань, тяжело нам, придется в окно залазить. Теть Марусь, мы долго не будем. – Тань, - Верка задумчиво шла по дороге, - поедем учиться?
- Куда, учиться?!
- Все уезжают, давай и мы с тобой уедем.
- Нет, я не поеду, учиться буду заочно, мать не брошу. Она всю жизнь ради меня жила, а я ей свинью подложу.
- Пойми Тань, тетя Маруся тебя отпустит. Поехали.
Танька сменилась в лице, оно стало строже, решитель-нее.
- Нет, ты как хочешь, а я остаюсь.
- Все, все не будем спорить, каждый останется при сво-ем мнении,- Верка потянула Таньку в строну. – Вот бешенные, если мотоцикл есть, то надо гнать, того и гляди собьют.
В клубах пыли остановились два мотоцикла.
- Вер, Тань, поехали кататься?
- Да пошли вы, - Танька махнула на них рукой.
- Попросите еще, не прокатим, - ребята упрашивали девчат, - поехали, до речки и назад, чего боитесь матерей?
- Вот прилипалы, вам как еще объяснить нужно, катайте других. – Верка выступила вперед. – Не на тех напали, ез-жайте, а то брату скажу, мало не покажется.
Мотоциклы затрещали, изрыгая едкий дым, отъехали от девушек.
- Одна будешь идти, не отстанут катальщики, - Верка пнула ногой камень.
- Вер, пойдем ближе к домам.
- Чего ты боишься, - Верка звонко рассмеялась, Танька зашипела.
- Ты что, забыла, как три дня назад драку у клуба разго-няли, вся милиция на ногах была?
- А мы причем, мы не деремся.
- Ага, мы не деремся, а под руку попадаем Галичникам, доказывай потом. Пошли к домам.
- Ну вот, накаркала, до дома не добежать, ну что к Ба-киным стучаться будем, - Верка открывала калитку в пали-садник.
- Нет, залазь под кусты, у них свет в окнах, нас заметят, тетя Катя не успеет и дверь нам открыть.
По дороге, из другого села, тихо ехали две грузовые машины битком набитые стоящими плотно друг к другу пар-нями.
- Что я тебе говорила, - Танька на коленках ползла дальше в кусты.
- Не шуми, - Верка осторожно высунула голову.
- Вот влипли, нас за ребят с тобой приняли, платки по-вязать с тобой на голову не додумались.
- Тань, не бойся, вроде мимо едут.
- Заметили, давай деру.
Треща кустами, обдирая лицо, девчонки понеслись по улице. Яростный стук по крыше кабины, барабанной дробью разнесся по тихой спящей улице, подгоняя их.
- Стой! – Хриплый пьяноватый парень, спрыгнув с кузо-ва машины, качнувшись из стороны в сторону, но удержав равновесие, бросился за ними. – Давай сдавай назад. – Ма-шина, утробно заревев, виляя из стороны в сторону, набира-ла, мигая задними фарами, скорость. – Вась, догоняй, сейчас и мы! – гомоня и ругаясь, толкая друг друга, спрыгивали из кузова парни. – Где они? Потерял ты их. Ген разверни маши-ну, освети фарами, никуда не денутся. Боятся, в своем селе боятся! – Куражились незнакомые парни в темноте.
Девчонки прижались к только что сложенному, остро пахнувшему мятой и душицей стогу сена. Незнакомые голоса раздавались все ближе. Моргая огромными, испуганными глазами Танька зашептала.
- Вер, выходим, голос подадим, они поймут, что мы девки, не тронут.
- Поздно, да и пьяные они, лучше молчи. – Верка стала обходить стог сена, в темноте наткнувшись на неубранную лестницу, прислоненную, по забывчивости к сараю. – Тань, быстрей!
Танька поняв с полуслова, покарабкалась вверх пере-ставляя ноги через одну ступеньку.
- А дальше куда?
- Прыгай в стог. Только бы луна не вышла, могут заме-тить.
Танька, взмахнув руками, пролетела над головой под-ружки, с хрустом упав на середину стога.
- Тише ты. – Верка стоя на высокой лестнице, вгляды-валась в темноту улицы, - растереби сено по шире. - Оттолк-нувшись, крепкими ногами от стены сарая, за долю секунды успев до вышедшей из-за облака луны, Верка упала рядом, придавив Таньке ноги.
- Больно же, - Танька закопошилась, отодвигаясь, усту-пая рядом с собой место подружке.
- Замри. Не дыши, да тише ты, - навалившись на Таньку, зажав ей рукой рот, Верка зашептала в ухо. – Стоят под стогом, слушают.
Во дворе Морозовых, проснувшись, взахлеб залаяла собачонка, высовывая лохматую голову в проделанный в двери квадратный лаз для кур.
- Слушай, Вась, ты ж видел их здесь.
- Конечно, я крался, прислушиваясь, здесь они были, дверь им никто не открывал, - переговаривались между со-бой парни, - а куда ж они, козлы, делись? Как сквозь землю провалились.
- Ты еще скажи – как в небо взлетели. Пошли, не заме-тили их, вот они и проскользнули мимо нас, они же здесь ка-ждую щель знают. Жалко, хотел я им бока намять.
- Пошли, Вась, - позвал длинный с нескладной фигурой парень дружка, - сейчас кого-нибудь отловим, кровью умоют-ся, за всех ответят.
Верка с Танькой сидели на вершине стога, вытянув шеи, как два аистенка, прислушиваясь к удаляющему шуму.
- Человек двадцать не меньше, не дай Бог кто из наших попадется, убьют. Налили глаза и море дуракам - по колено.
Страх отпускал девчонок, они уже не таясь смеялись друг над другом.
- Вер? – Танька уже стоя на земле, окликнула подругу, - Надо наших предупредить.
Верка, скользя с вершины стога:
- Сейчас что-нибудь придумаем, пошли огородами к нам, Колька спит, он сегодня дома, ему все расскажем, и по пути зайдем в сад к Вовке Мазову.
- Зачем? – Удивилась Танька. – Сейчас только по садам лазить нам осталось, совсем спятила?!
Верка хитро улыбнулась.
- По садам, Тань, по садам, пошли быстрее. Он к себе в баню водит Ленку Сидорову.
- Ты сама видела? – остановилась подружка.
- А кто же?
- И мне ничего не сказала?
- А зачем, вот сейчас и сама все рассмотришь, в кар-тинках.
- Ну, ты даешь, - Танька, забежав вперед. – А мать его знает?
- Не знаю, я не спрашивала, хочешь, сама спроси?!
Зацепив ловко просунутой рукой между тесинами, крю-чок, Верка открыла калитку в сад.
- Пошли, только тише, а то спугнем, родимчик их хва-тит. – Стоя возле бани, они прислуживались, в бане тихонько слышался разговор. – Здесь!
Верка стукнула об маленькое, слеповатое окошко, за-навешенное изнутри помещения чем-то светлым. Разговор затих. Вовка с подружкой прислушивались.
- Лен, это ветка стукнула или яблоко упало.
- Володь, боюсь я, а если это мать твоя пришла.
- Ты что, зачем она ночью пойдет в сад?
- За тобой, - Ленка чуть приподняв уголок самодельной занавески, всматривалась в темноту. – Страх то какой, не пойду больше сюда.
Вовка, потянувшись, нашел на полатях свою рубашку, медленно, дразня Ленку, стал застегивать пуговицы, преры-вистым голосом подзывая ее к себе.
- Лен, иди ко мне.
Отскочив от окна, Ленка в руке держала снятое с гвоз-дей полотенце. В банном окне, белым пятном, белело чье-то лицо, скаля зубы и гримасничая.
- Вовка!? – Ленка полезла под полати, уронив стоящие на ступеньке тазы, с грохотом упавшие на пол. – Приведение. – Неумело крестясь, она шептала посиневшими губами – Чур не меня, чур не меня.
- Все, убью. Выследила, - широко, с треском, раскрытая дверь бани ударилась об стену. Выбежав в темноту сада, Володька зашипел. – Верка, где ты, выходи, а то хуже будет, ну, грымза, ничего мимо тебя не пройдет, выходи.
Из глубины сада донеслось.
- Драться не будешь? Я не одна, у нас к тебе разговор есть.
- Ой, все будут знать, что мы здесь, - Ленка стоя на ко-ленках, выглядывала спрятавшеюся Верку.
- С кем ты? С Танькой?
- Да.
- И правда, с кем ты еще можешь придти.
- Молчи уж, - осмелев, Верка подошла ближе, - лен вы-лезай, я давно знаю, что вы здесь прячетесь, а никому не сказала.
- Правда, она мне только сейчас созналась, - стоя ря-дом с Веркой Танька поддержала подружку.
- как бы не так, чтоб тебе и не сказала, вы ж с ней не разлей вода. И ночью и днем всегда вместе.
Ленка показалась из-за спины Вовки.
- ты платье-то застегни, а то грудь застудишь, смотри даже луна от стыда спряталась, - Танька дернула Ленку за бант, висящий на самом кончике косы.
- Опять начинаете, - Вовка грозно наступал на девчо-нок. – Говорите, что случилось.
Перебивая друг друга, Верка с Танькой рассказывали Вовке, сколько человек приехало сюда драться.
 - Все, все, - остановил тараторящих подружек Вовка,- слушайте меня, ты Верка, идешь домой и поднимаешь брата, я за Женькой Лакомкиным, Тань ты иди с Ленкой, постарай-тесь не заметно к клубу подойти, но не к двери, а со стороны будки киномеханика. Там Витька Кузин, ему все расскажите, он знает что делать, идите по темноте, чтоб не видели вас. Поняли? – Стукнув легонько по плечу Верку, - Пошли, сосед-ка. – И тихо спросил, - В руках у них что-нибудь видела?
- Цепи, Вов. – Верка вспомнила, как при лунном свете блеснул в руках чужих ребят металл.
- Молодец! – Похвалил Верку парень. – Беги, да огля-дывайся по сторонам, не налети на них. И пусть Колька что-нибудь с собой возьмет.

Танька толкнула дверь кинобудки.
- Вот козел закрылся.
Ленка, стоя внизу, под будкой внимательно следила, крутя головой во все стороны.
- Тань, ты постучи ему.
- Так он и услышит, у него ж там все гремит.
- Стучи ногами, как откроет дверь, мы к нему забегаем.
Оббитая жестью дверь гремела, Танька изо всех сил колотила по ней ногами.
- Кого черти несут, по харе заехать? Не видно что ли, кино кручу. – Немного сутулый, высокий мужик лет 30 пока-зался в луче света, падающем из-за открытой двери. – Дев-чонки? – Удивился киномеханик, - вот ребята приходят, бу-тылку раздавить, а вы то чего, прячетесь от кого?
Танька с Ленкой, оттолкнув Виктора от двери, захлоп-нули ее, быстро накинув крючок.
- Все, - Ленка бессильно присела на табуретку, стоя-щую у обшарпанной, непонятного цвета стены.
- Девки, вы чего?
- Вить, слушай, только не перебивай, около клуба стоят две грузовые машины, на ней приехали Галичники драться, сейчас ты кино докрутишь, наши все из клуба выйдут и сам, знаешь, что будет. Мы все Вовке Мазову рассказали, он за Женькой Лакомкиным пошел, а Верка Кольке своему скажет. Вить, что делать-то будем?!
- Так девки, сейчас последнюю часть поставлю, пусть Галичники думают, что мы ничего не знаем, мы их врасплох возьмем. Я сейчас выйду, вроде бы проверить, в клуб, а вы закройтесь. Я приду, стукну один раз ногой в дверь и два раза кулаком, никому не открывайте.
- Вить, а тебя они не тронут, ты ж по улице пойдешь? - Ленка отошла от маленького квадратного окошка, в которое смотрело в зал.
- Нет, егоза, меня не тронут. Раньше времени они шум поднимать не будут, самогон теперь глушат для храбрости. закройтесь, я пошел.
- Удачи, Вить, - легонько стукнула в спину Витьку Тать-яна.
- Не боись, прорвемся.
Зайдя в клуб, Витька прошел в кассу, там сидела одна билетерша.
- А где все? – спросил ее.
- Да в зале, фильм смотрят, смешной какой-то идет.
- А ты чего не пошла?
- А здесь кто сторожить  будет, вдруг стол бильярдный унесут.
- Да кому он нужен.
- Нужен, не нужен, а в хозяйстве все пригодится, - по-жилая билетерша пожала плечами, - На прошлой неделе, ага, в среду дело было, Колька Князев лошадь в клуб завел и привязал ее у трибуны, ты что, вить, забыл что ли? И мало того, лошадь еще и кучу наложила, кино кончилось, а тут другое. Лошадь стали выводить, а она идти не хочет. Ох, озорники, все то им неймется.
- Сергеевна, ты меня в зал пропусти, а потом минут че-рез пять выпусти.
- А в будке чего не смотришь?
- Да девку себе присмотрел, - рассмеялся Виктор.
- Ты уж присмотришь, ты баб то боишься, бежишь от них как от чумы.
- Не везет мне на них, Сергеевна, после Валентины ни-кого не могу найти.
- И далось она тебе, хороший ты мужик, хозяйственный, все у тебя в руках горит, дом вон какой себе построил, брату сейчас помогаешь, а ее забудь, беспутная она, себя сгубила и тебя хотела.
- Потом, Сергеевна, потом, не береди мою душу. Иди открой мне дверь и не забудь выпустить меня.
До конца фильма было минут двадцать, - Вот дурак, - подумал Виктор, - начал болтать с Сергеевной, она не отце-пится, пока все не выскажет, чуть дело не сорвал.
Войдя в зал, Виктор поикал глазами Лешку Каныгина, тот сидел на последнем ряду со своей девчонкой. Пригнув-шись, чтобы не мешать зрителям досматривать фильм, Вить-ка, крадясь, подошел к Лешке. Тот, увидев его, удивился.
- Вить, ты чего, случилось что?
- Подвинься, - Витька присел с краю.
- Лех, тут такое дело, на улице стоят две машины, ждут, когда из клуба все выйдут, резня начнется.
- Так, - Лешка сжал кулаки, - видно мало им наподдали, еще хотят. – Резко вскочив с места, открыл рот, чтобы на весь клуб крикнуть. Но Витька оказался проворнее, сжав крепко ему локоть.
- Не так нужно, ты тихонько, по рядам пусти, а не так. И выходить будите сейчас по одному, на улице свет я выключу, что бы лампу не разбили. В темноте они не заметят. А там их Колька с Володькой и друзьями ждут.
- А ты как выйдешь?
- Так и выйду, и еще часть одну поставлю, дам вам время приготовиться. Ну, я пошел. – Витька подошел к двери, - Сергеевна, выпусти.
Та даже не отходила далеко.
- Ну что, нашел себе кого провожать.
Витька пошутил.
- Конечно, тебя.
- Ох, ох, озорник, да когда то и я тут чудила, ладно, ладно не буду отвлекать, беги, а то часть закончится, обзовут тебя, ты и слов таких не знаешь, какие тебе приписывают.
- Да все я слышу, я ведь в будке высоко сижу, далеко гляжу. Сергеевна, ты пока из клуба то не выходи, посиди у себя в кассе и к телефону ни кого не допускай.
- Аль чего намечается, - встрепенулась Сергеевна, - не так ты забегал, предупреждал кого? Эх, Витька, не обмануть меня, я хоть и стара стала, но нюх еще остался. Ты не гляди, что согнулась, я еще вам молодым фору дам.
Отогнав машины чуть дальше от сельского клуба, пар-ни собрались в углу, посовещаться.
- Что-то долго их нет, у меня уже кураж проходит.
- Эй, ты, - окликнул его другой, - возьми кураж в маши-не, только много не принимай.
- А что двухсерийное кино у них, что ли идет, ни кто не узнавал? – спросил шепотом парень, который бегал за Тань-кой и Веркой.
- Вроде нет, одна серия. Эй, не разбегайтесь, приго-товьтесь, сейчас начнут выходить из клуба.
В темноте ночи смутно темнели деревья, шелестя ли-ствой. Звезды скупо пробивались сквозь плотные облака. На другом конце села, у колхозного сада, слышно было, как кто-то играл неумело на гармошке, мучил и ее и сельскую тиши-ну.
- И чего старается, так бы и врезал за такое старанье, - прошептал Генка. – Урод какой-то и кто дал ему гармонь, тоску наводит. Хлопцы, готовьтесь.
По улице, чуть покачиваясь, видно из гостей, шел па-рень, мурлыкал себе под нос на одной ноте какую-то песенку.
- Эй, закурить не найдешь? – окликнул его Генка.
Остановившись, парень стал хлопать себе по карма-нам, ища сигареты, наконец, найдя, хотел протянуть руку с ними, но увидя целую ватагу чужих парней, моментально протрезвев, бросился бежать, снимая на бегу тесный пиджак, который стеснял его в беге. За ним сразу бросились трое.
- Утихомирьте его, вот козел прыткий.
Санька Гуськов, а это был он, от роду был трусоват, в драки старался не лезть, хитростью, а где и лестью обходя все острые моменты. Завивая кривыми ногами по дороге, он старался как можно быстрее, хоть куда-нибудь успеть схоро-ниться, дабы отсидеться, и когда все закончится, выйти. Но сейчас видно удача ему не улыбалась, до дому далеко, а здесь одни магазины и с разбегу ударившись об, гудящий проводами, деревянный телеграфный столб он понял – вот само спасенье. Обняв его, как несуществующую невесту, он карабкался наверх, сдирая подошвы новых ботинок, в ладони острыми иглами впивались занозы, с треском лопнули брюки, но Санька карабкался так быстро, что ему могли позавидовать спортсмены, специально тренированные на взятие таких преград. Повиснув высоко над землей, держась руками и ногами за свое спасенье, Санька свисал над чужими лицами своей, в треснувших штанах, в самом неприличном месте.
- Силен, если у них здесь все такие, то и драться не с кем будет.
- Девок тогда пощупаем чужих, все удовольствие нам будет.  – Весело захохотали, уже совсем осмелев парни. - Одного подвесили, за других сейчас возьмемся.
А из клуба уже вышли все, оставив в здание девчонок, для них была уготована совсем другая роль, они должны были, как ни в чем не бывало выйти из клуба, но дальше не идти.
Колька Морозов подошел к Володьке с Женькой, за его спиной пряталась Верка.
- А ее, зачем взял? – Вовка повернулся к девушке.
- Ты молчал бы, если бы не мы, вас по одному сейчас отлавливали и дубасили.
- Вер, перестань, - Колька наматывал на руку велоси-педную цепь. – Может и правда, домой пойти тебе лучше?
- Нет, я уж лучше при вас санитаркой буду, ваши тылы прикрывать, сейчас Таньку найду и мы с ней вместе.
- Едва ли их с Ленкой Витька из кинобудки выпустит. Под замок посадит, - Вовка довольно улыбнулся.
- Ну что пошли, наши видите, где уже, почти на месте.
- Верк, на отставай, держись рядом, - брат засучил ру-кава, чтобы не мешали ему при кулачном бою.
- Да рядом я иду. Коль видишь, из клуба все выходят.
- Все да не все, одни девки да ребятишки отвлекают. Вован, давай!
Колька вышел с другими взрослыми парнями, которые уже были и женатые, прибавили шагу. Сухой выстрел раз-дался в тишине ночного села, испуганно шарахнулся кот, мирно спавший на за день нагретой завалинке, перепутав дверь с забором с гулким стуком ударился об него. Женский визг, вместе с отборным, хлестким матом донесся от клуба.
- Началось.
Верка всматривалась в темноту, на понимая где свои, а где чужие. Все смешалось. Ругань, хрип, треск рвавшейся одежды слились в один гул. Кто-то смачно стукая, будто по пустому чемодану, кому-то в очередной раз пересчитывая ребра. Кое-где уже раздавался стон. Пробежав мимо, стоя-щей в стороне, Верки Витька хлопнул ее по плечу.
- Иди девок выпусти. Сейчас уже все кончится, - и по-бежал дальше.
Ленка и Танька сидели рядышком, дремали прижавшись друг к другу для тепла.
- Нашли время спать, - Верка открыв для вида накину-тый замок без ключа, вытаскивала из кинобудки девок. – Бы-стрее.
- Вер, что там? Нашим здорово попало?
- Я не знаю, меня и близко не подпустили, да они еще дерутся. Володька, лен твой, молодец. Не зря ты с ним по баням паутину собираешь. Ловок.
- Вер, перестань, - засмущалась Ленка.
Избитых, в порванной одежду, чужаков загрузили в их же машины.
- Где у вас водилы? - Вовка расспрашивал, размазы-вающего по лицу капающую из носа кровь, парня.
- Вон, Дика Тугов.
- Это который? – Осмотрел поверженных врагов Жень-ка. – тот который у забора лежит?
- Да! – парень нагнулся к лежащему. – Дим, ты как? - Тот поднял лицо, облепленное слипшимися от крови волоса-ми. – Дай руку, сейчас поедем.
- А на второй кто приехал?
- Ищите Генку.
- Какой он из себя?
- Кудрявый, еще рубашка у него вся в клепках.
Женька сам с разбитой губой, один глаз заплывал, гро-зя закрыться, искал Генку. Уже отчаявшись найти, крикнул.
- Ген, иди за руль, вези своих соплеменников.
Кусты акации зашевелились, из них, прячась от всех. вышел блондинистый, кудрявый парень.
- Отлить ходил.
- Езжайте, - махнул рукой Женька, - достаточно на сего-дня. А мужик-то, водила, дерьмо. – Сплюнул на землю сгу-сток крови, - губу рассекли. Ну, как наши, здорово попало?
- Да нет, вроде переломов нет, а синяки пройдут, - кив-нув головой на отъезжающих, - им больше досталось.
В отъезжавших с поля битвы машинах были уже не бравые, хорохорившиеся герои, а помятые полулежавшие хлопцы. Отъехав, кто-то срывающимся фальцетом крикнул из машины.
- Попадетесь, по одному убивать будем.
- Война завязалась, - Витька умывался, держа одной рукой отобранное ружье, под холодными струями воды ко-лонки.
- Помогите. – В чуть забелевшем утреннем небе, на столбе, обняв его, сидел Санька Гуськов.-
- Ты как попал-то туда? Это тебя забросили так высоко? – Шутил Вовка,- девчонки не боялись, а этот спасался, шкура.
- Снимите меня, - хриплым то ли  от утренней прохла-ды, то ли от только что перенесенного страха, то ли от стыда, голосом, умолял парней.
- Пошли, как залез, так и сползет сам, - Вовка повел свою гвардию прочь от клуба. По дороге, весело перебрасы-ваясь шутками, вспоминали подробности драки.
- Все мужики, об этом не слова больше, - пожимая на прощанье руки уже около своего дома, велев Витька, - завтра участковому доложат, будет шерстить, что да как. Так что меньше разговору, поняли?
Дворовое стадо ревело. Молодые телочки разбегались в разные стороны, задрав хвосты, почуяв кровь. Пастух, раз-махивая длинной плетью, не мог удержать в один миг взбе-сившихся коров. Тарасыч седой, уже в годах мужик помогал пастуху собрать непокорное, сегодня, стадо.
- Вчера здесь побоище было.
- Кто с кем? – Хлопнув очередной раз, плетью по бокам коров, поинтересовался пастух.
- Наши отметелили Галичников.
- Сильно?
- Да, видишь, у тебя скотина после их драки не слуша-ется. Отучили теперь колов в чужой огород драться ходить.
- Молодцы, когда-то и мы стена на стену ходили.

Глава двадцать четвертая

Сельский участковый обходил дома, где, как он пред-полагал, могли находиться очевидцы, участники происшест-вия, разбор драки для него было дело привычное, пожурил, ну штраф выписал. А сейчас оказалось все куда серьезнее, из управления позвонили и строго велели.
- Найди зачинщиков. Список фамилий на стол началь-нику милиции.
Вот и гадал Павел Васильевич, с чего это начальник так усердно стал суетиться, не иначе был ему звоночек сверху, напугали, может, пообещали должность повыше, а бывает и еще хуже. Предупредили, не найдешь, будешь пенсию еще где-нибудь дорабатывать. А как Павлу Васильевичу было известно, его начальнику до пенсии осталось всего ничего, полгода.
Ну вот, теперь точно все складывалось. И главное свою дочку выпытывал – кто дрался, из-за чего, молчит, глаза отводит. Павел Васильевич осмотрел место драки, там правда мало чего осталось, машины проезжали, да утром стадо коров прогнали, так что и было все затоптали.
- Сейчас к Морозовым зайду, Лидия с работы рано при-ходит, с ней поговорю, может ее Верка, что ей говорила. Бой девка, чует мое сердце, без них с подружкой здесь не обош-лось. Лидия на днях должна последнего сына в армию про-вожать. Ну Колька сейчас драться не полезет, хотя это как сказать, повестка на руках, он в армию, а из части его уже не выдернуть. Все правильно, пойду к Морозовым.
Утреннее солнышко ласково пригревало спину. Ноги утопали в легкой, будто просеянной через сито, пыли. Ста-ренькая, вся согнутая старушка, оперевшись обеими руками на отполированную до блеска палку, сидела на скамейке, под нависшим над ней кустом черемухи, осыпанной незрелыми, буроватыми, мелкими ягодками. Павел Васильевич сняв картуз, поздоровался.
- Здравствуйте Матрена Карповна, на солнышко вы-шла?
Бабулька слеповато щурясь, спросила:
- Ты чьих будешь, чтой-то не признаю тебя, да говори мне погромче, ухо одно не слышит, старая я, лет-то мне мно-го.
- Матрена Карповна, участковый я ваш, Кошкин.
- А-а, - протянула бабка, - помню, Василий отец твой, - и не слушая Павла Васильевича, - озорник был, драчун первый на селе, никого не боялся, а девки от него прятались, ага я уж в годах была, двое у меня ребятишек было, а третьим ходила. – Бабка хитренько улыбнулась, показывая розовый беззубый рот. – Иду, к своему-то, в поле, ходила, еле живот несу, месяцев восемь уж моему Борьке было, а твой отец меня сзади хвать, видать обознался, для него лишь бы юбка была, озорник! Ты то не такой? – улыбнулась розовым, беззубым ртом, - Да, Василий, много баб обрюхатил, били его мужики люто, да разве кота от сметаны битьем отучишь? Семья то большая у вас?
- Большая, - Павел Васильевич расстегнул китель – пя-теро братьев и три сестры. Много нас.
-   это хорошо, раньше у всех семьи большие были, а сейчас одного родят, а остальных на кучу выбрасываю. Да, ты, наверное, по делу спешишь, а тут со мной, старой, заси-делся. Василий, Василий, похож ты на него, только он ма-лость ростом поболе тебя будет, а так похож. – Бабулька поправила на голове беленький в мелкий цветочек платок. – Чужой век живу, пора и моим косточкам на покой, я и забыла лет мне сколько, как долго задержалась я здесь.
- Ты чего Матрена Карповна, живи, внучат нянчи.
- Какие, милок, внучата, ноги вот только до скамейки и доходят, а внучат и правнуков у меня много, Бог не обидел, наша фамилия еще долго жить будет, не прервется.
- Бабуль, ты спишь-то крепко? – спросил как бы невзна-чай Павел Васильевич.
- Плохо сынок, плохо.
- А ночью ничего не слышала, шум там, крики?
- Нет, миленький, меня утром сноха моя разбудила, к столу завтракать. Нет, не слышала, нет.
- Ладно, грейся на солнышке, пойду я, здоровья тебе бабка Матрена.
- А ты чего приходил-то, по делу или как? – Старушка устало прикрыла выцветшие от времени, когда-то синие гла-за.
 Павел Васильевич махнул рукой, подумав – старая, слышала, а ведь не скажешь, да и дома у них разговор был. Был, все она знает, - вздохнул, - а не выпытать. Старой еще закваски старуха.
- Ой, Паша! Ты что это мимо проходишь, зайди, чайком угощу.
Молодая, в самом соку, баба, открыв калитку, незамет-но ногой, стукнула, по стоящему рядом ведру, загремев им. В окне дома слегка шевелилась занавеска.
- Все, предупредила - подумал Павел Васильевич – значит точно самогон гнали.
- А что, и зайду, - улыбнувшись хозяйке, решительно подошел к калитке. – Чаем, говоришь, угостишь, ну, веди в дом.
Молодуха, незаметно расстегнув пуговицу на туго обтя-гивающей грудь кофточке, зашептала:
- Ты, Паша, не торопись, мой только чайник поставил, холодный пить не будешь ведь. – И прижимая грудью участ-кового к калитке, снова, с придыханием, зашептала. – Ты, Па-ша, вечерком лучше заглянул бы, мой сегодня на смену в ночь, пойдет. Ой и чаем я тебя угощу тогда, век вспоминать будешь, свою Зинку сразу забудешь.
- Иринка, Иринка, какая ты была, такой и осталась, язы-ком ты болтать, а как до дела, так у тебя и мужик дома и ре-бятишки не спят, - оттесняя от дверки молодуху, Павел Ва-сильевич шутил, стараясь не заметно пройти во двор.
- Павел Васильевич, - Иринка загадочно поманила пальцем, - нагнись, чего скажу тебе, ты видно по дворам не так ходишь, нюхаешь про вчерашнюю драку. Хочешь, я ска-жу, у кого тебе нужно все узнать.
- У кого же?
Участковый и Ирина стояли в дверях калитки, тесно прижавшись, друг к другу. Из проезжавшей мимо машины раздался сигнал, привлекая внимание. Водитель, не отрывая рук от руля, крикнул:
- Васильич, ты Иринку крепче жми, чтобы соком изо-шла…
- Все, пропусти, разговоров теперь по селу будет. Ми-тяй тебя вожжами не учит еще? – Павел Васильевич еле-еле протиснулся, потеряв при этом пуговицу с кителя.
Иринка, как ни в чем не бывало, застегнув на груди кофточку, крикнула:
- Мить, ты где, к нам гость.
Услышав ее, на крыльцо вышел высокий, широкий в плечах, с крупными кудрями на голове, но уже с большими залысинами Митяй, одетый в спортивные штаны и белую майку.
- Ничего себе гость, не ждали. Заходи Васильевич! Иринка, мигом на стол собери.
- Сейчас, сейчас, Митенька, вы пока в дом, в дом про-ходите. - Иринка суетилась, для чего-то заглядывая за зана-веску в сенях.
- Ты не бегай, - осадил участковый Иринку, - икру зря не мечи, а ты Дмитрий присядь, разговор у меня к вам будет, – Павел Васильевич смахнул несуществующую пыль с табу-ретки, – я присяду тоже. Запашок у вас чувствуется, брагу куда Мить дел?
Насупив лоб, Митяй проговорил:
- Поросятам вылил.
Иринка всплеснула руками,
- Вот идиот. Они ж теперь пьяные будут.
- А куда ее выливать, а так хоть какая польза, свиньям тоже праздник нужен.
- Вот полюбуйся, Васильич, послал мне Бог мужика, ни-чего толком не сделает, я тебе куда велела в случае провер-ки брагу девать. Что ж ты идол наделал, сгубил, там сахар, дрожжи, - Иринка забыла что в доме у них участковый, гре-мела выдвигая и задвигая ящики стола. – Без ножа зарезал!
От Иркиного крика, проснулся их сынишка, пятимесяч-ный Валерка. Заливаясь звонким плачем, он раскачивал при-вязанную на толстых ремнях зыбку, стуча толстенными коро-тенькими ножками.
- Ну вот, докричалась, подняла мальчонку, - Митяй дос-тав сына из зыбки, рукой нашел потерянную соску, мягкую и толстую от частого применения, подержав секунду у себя во рту, отдал ее сыну, воткнув как кубинскую сигару в рот. Ва-лерка языком вытолкнул надоевшую ему соску, да так метко, что та упала на колени Павлу Васильевичу.
- Что ты ему все в рот суешь, он грудь мамкину хочет. – Иринка расстегивала кофточку. – иди мой хороший, мой род-ненький, иди к своей мамке.
- Ирин, ты за ширмой его покорми, а мы с Павлом Ва-сильевичем пока поговорим. – Митяй понес сына за ширму, отделяющую в комнате кровать.
- Щас, нет ж, при мне разговор вести  будите, а что вас матери ваши не грудью кормили? А вы как родились, так и в дело годились, не нравится не смотрите, а сын есть хочет. Твой сын, - делая ударение на последнем слоге, Иринка за-молчала. Валерка громко зачмокал, успокоившись у материнской груди. Павел Васильевич поднялся.
- Пожалуй, пойду я, дел у меня много. Митяй, проводи меня.
- Мить, - окликнула мужа Иринка, - смотри у меня, - и шепотом, - лишнее не скажи
- Да знаю я , - отмахнулся муж.
Участковый стоял на крыльце.
- курить будешь? – протянул пачку сигарет, вышедшему за ним Митяю.
- Нет, не курю я, Иринка табачного дыма не выносит.
Затянувшись сигаретой, Павел Васильевич оглядел за-думчиво двор.
- Все у вас хорошо, с женой ты ладишь, жалоб по этой части на тебя не поступало, а вот. - Участковый замолчал, бросив окурок себе под ноги, затоптал его. Митяй пожал пле-чами, рукой пригладил свои волосы – Да. – Павел Василье-вич не знал как ему сказать, чтоб не затаили они злобу на власть. – Ты вот что, бабу свою слушай, но и своим умом живи, двое ребятишек у вас, один совсем грудничок. Самогон гоните, но для себя. Узнаю что опять продаете, вот тогда ни тебя ни жену твою не спасет ничего. – Помолчав секунду, добавил, - Закон новый принят, до шести месяцев заключения, так что подумайте крепко.
- Да Павел Васильевич, мы только для себя, поросенка заколоть, привести чего, ну там, посидеть. Пойми ж, - взял участкового за рукав, Митяй тихонько, чтоб не услышала же-на, объяснял. – А продавать нет. В долг брали, да. А так нет.
- Все, я тебе сказал, а ты сам вывод сделаешь, как для вас будет лучше, я и сейчас мог у вас найти самогон, его и искать-то не нужно, банка в сенях под скамьей стоит, может мне вернуться? – Участковый надел картуз, надвинув его на глаза, поднял ногу, чтобы зайти обратно в дом.
- все, все, понял, и Иринке прикажу. – Митяй остановил Павла Васильевича, боясь, что тот зайдет в сени.
- Вот и хорошо. Ты завтра в 11 зайди ко мне в сельский совет.
Павел Васильевич пожав руку Митяю, вышел на улицу, подумав – так и до вечера к Морозовым не попаду. Оглянув-шись, увидел как Иринка, держа мальца в одной руке, другой охаживала Митяя по широкой мужней спине, тот только по-смеивался, для него жёнкины кулачки были ласковее майско-го ветерка. Развернувшись, он обнял жену с сыном, припод-няв их обоих, перенес через порог в дом.
Павел Васильевич остановился около дома Морозовых. заботливая хозяйка Лидия, на работу уходит еще заря не занималась, а около дома, да и во дворе иголку можно найти, как все прибрано, редко у кого так увидишь. Маленькая, на тоненьких ножках, остроносая собачонка, черненькая вся, только рыжие круглые брови выделялись на морде, бросилась к калитке, лая не пропуская Павла Васильевича.
- Вот бестия, и где тебя такую взяли, - пятясь назад, участковый закрыл калитку, ожидая, что на лай собаки кто-нибудь выйдет из дома. Дом Лидии сверкал чистыми окнами, синие наличники, были видно выкрашены совсем недавно, запах еще не выветрился.
- Лидия, - Крикнул Павел Васильевич. Собачонка  глухо мурзилась  лежа на самой тропинке сторожем. Из хлева, на ходу снимая грязный рабочий халат, вышла Лидия.
Женщина была не высокого роста, в черных смоленых волосах чуть поблескивала седина в тугую косу и заколотых высоко на затылке. Темные глаза огнем горели из-за, будто скрывавших их, длинных пушистых ресниц. Полные красивые губы насмешливо улыбались.
- Павел, ты никак старую любовь решил вспомнить. Черныш, ко мне. – Собака нехотя послушалась хозяйку, от-бежав в сторону, скалила желтые зубы на участкового. – Те-бя Павел и собаки не любят за твою должность.
- Что, правда, то правда, должность собачья, - улыб-нулся участковый, - а про любовь я и не забывал, сама меня бросила, заманил тебя Морозов, да и где мне было с ним угнаться. Он вон какой, бравый был, вся грудь в орденах, да еще и гармонист.
- Вот и сплясали мы с ним, Павел.
- Да, наплясали вы четверых, где б мои были. – Павел Васильевич с невысказанной тоской взглянул на Лидию, – а ты все такая, эх Лидия, - вздохнул, - я по делу.
- Павел, ты к нам без дела и не заходишь, а что же ты про моих старших не спросишь? Тебя сейчас все больше мои последыши интересуют, Колька да Верка. Так Верка, та в огороде, морковь пропалывает, ну а Колька еще спит. Пусть отсыпается перед армией, - опередила участкового Лидия.
- Ну, ладненько, буди своего поскребыша.
- Паш, чего он натворил?
- да ты чего, Лидия?! Если б натворил, за ним не я при-шел, а на машине подъехали с района. А я просто поговорить зашел.
- темнишь ты Павел. Нет, правильно я за тебя не пошла, не получилось бы у нас с тобой. Стой тут, не ходи за мной. Верка с утра полы везде помыла, не любит она, когда по ним топчутся. Не обижайся Павел, самогон мы не гоним, чужого не берем, все свое. Так что, дорогой, проверять нас не нужно, а Кольку я сейчас позову.
Кольку спавшего на террасе разбудил разговор матери с участковым. Выглянув в окно, он увидел стоящих рядом мать и Павла Васильевича. Колька натянул на кривоватые ноги спортивные штаны, с входящими в моду лампасами, вышел.
- Здравствуйте Павел Васильевич.
- Ну, вот и сынок, - оглянулась Лидия, - выспался? От-дыхай сейчас у мамки дома, у чужого дяденьки не поспишь, еды не дадут. Умойся, иди, а мы тебя здесь подождем, да Павел Васильевич?
- Конечно, Лидия Сергеевна, подождем. Только где ж это Колька синяк такой заработал, совсем свежий?
- Ой Паша, не говори. Еле разняла их. Родная ведь кровь, а как вцепились друг в друга, не оторвать. Я хотела уж соседей звать, да стыдно. Брат с сестрой так дерутся и меня смущают. Вот Верка ему кулаком под глаз и дала. Он хоть и младше, а за ней следит. Жениха она себе нашла, а Кольке он, ну не нравится. Они слово за слово и руки оба распустили. Ой, Паша, стыд то какой. Ты не говори не кому, а то Кольке из дома не выйти, сестра избила! Обещай Паш. Они тебе конечно не родные, а старший сам знаешь. Я пойду Верке помогу, а ты сам с Колькой поговоришь, мешать, пожалуй, не буду, вдруг у тебя к нему государственное дело.
- Погоди Лидия. – Павел Васильевич взял женщину за плечи, развернул к себе лицом, - не убегай, доскажи мне, что хотела сказать.
- Отпусти Павел, дети у меня дома, Колька вон выхо-дит. – Лидия сняла руки Павла Васильевича с своих плеч. – Ты, Павел, какой был, такой и остался. И как это ты в органах служишь? Все то тебе нужно разжевать, сам думай.
- Я, Лидия подумаю. – Широко шагнув, остановился, ти-хо проговорил. – Я с тобой не прощаюсь, жди и думай о том, что ты мне сказала. Я настырный.
- Павел Васильевич вот он я, рекрут Морозов. – Колька умытый сияя во все лицо улыбкой, вытянулся перед участко-вым. – Явился по вашему приказанию.
- Иди, не нужен ты мне больше.
- Чего это он мам, сам поговорить пришел, а теперь не нужен, - удивился Колька.
Павел Васильевич оглянулся на смущенную Лидию.
 - Мать тебе, Николай, сама урок преподаст, мне она не доверяет сегодня. Да, и Верке скажи, что ее я в дружинники запишу, пусть за порядком следит.
Выйдя от Морозовых, решил – все, больше никуда не пойду, никто ничего не скажет. Друг за друга стоят стеной, что старый, что малый. А с Лидией я разберусь. Все она мне скажет. Все!
Подождав некоторое время. Чтобы участковый отошел подальше, Лидия зашла в хлев, позвав сына.
- Коль, иди сюда, поросята клетку поломали, починить нужно. Захвати веревку бельевую, на стене висит.
Колька в калошах на босую ногу, трогая рукой обритую налысо голову, протянул веревку матери.
- Где они сломали, я недавно все у них починил?
Лидия смотав веревку в несколько раз, размахнулась и по бабьи причитая:
- За что это мне такое наказанье, я на старости лет врать стала. Это тебе сынок за то, чтобы не дрался, а если дерешься, то лицо не подставляй, - и стукая веревкой по сы-новьим кривым ногам, - а это тебе чтобы бегал лучше, гоняя чужих.
Колька, наконец, ухватился за конец веревки.
- Мать хватит. Спасибо что придумала что участковому сказать. Обещаю, он больше по мою душу к нам не придет. – Обняв мать, прижал к себе. – Все, мам, все.
Верка еле держа равновесие на мягкой рыхлой земле, перепрыгивала через грядки, проваливаясь в рыхлую землю. Совсем запыхавшись она отварила дверь в хлев, где обняв-шись стояли мать с братом.
- Чего шумели?

Глава двадцать пятая

Ну не выходил из головы разговор с Лидией у Павла Васильевича, что она хотела ему сказать про своего старше-го? Все размышлял, идя на работу. Идти ему было до центра села, далеко, целые полчаса. Построился Павел Васильевич на месте тещиного дома, снеся старые почти вросшие в зем-лю постройки. Место Павлу Васильевичу нравилось, рядом раскинулся колхозный сад, в весеннюю пору весь розово-белый от цветущих яблонь и вишен, дразнящий запахом со-зревших плодов осенью. И совсем недалеко проходила вновь возведенная дорога на райцентр. За огородами внизу под горкой, почти заросшая камышом, протекала небольшая речушка, в половодье разливающаяся до самых огородов и дальше, притопляя шальной водой стоящие рядом баньки. А в иной год и снося их, так и плыли по течению бревна, доски, корзины, тазы. Огромный луг раскинулся перед самым до-мом. Зимой, сидя у окна смотрел, Павел Васильевич, покури-вая, как по нему ветер гнал поземку, прибивая грязноватый снег ко всему, что встречалось на пути. Жена у Павла Ва-сильевича на работу уходила рано, так что все домашнее хозяйство было на нем, а сейчас дочери помогали, выросли, невестами стали. Глядишь, и свадьбы скоро в дом придут.
С женой познакомился совсем случайно, он в ее сторо-ну даже не смотрел, ну приходит гулять на посиделки и пусть, ему то что. Он молодой, чуб русый на фуражке волной лежал, курсантские погоны на гимнастерке, галифе и скрипучие яловые сапоги. Сам от себя с ума сходил, где ж ему было заметить теперешнюю жену, это его после к ней занесло. А Лидию он заметил сразу, возле нее ребята вились как мухи. Друг перед другом похваляясь. Попало мне из-за нее. Павел Васильевич дотронулся пальцем до шрама, проходящем от левого уха до подбородка. А отстоял свое, хотя бока мне тоже изрядно помяли. И встречались с ней мы почти целое лето. Пока в училище не уехал. Писала она мне месяца три не больше. А вскоре письма перестали приходить. Я на себя руки хотел наложить, когда узнал, что она замуж вышла за Андрея Морозова. Да смирился, сын у них родился, они его Павлом назвали, а потом еще троих родили. Зря про Андрея ничего не скажу, мужик хороший, слово всегда держал, с фронта пришел весь израненный, но Лидию сумел завоевать. А жили они хорошо, душа в душу. Завидно было. По пьяной лавочке к своей Зинке я и прицепился. Правда, лет шесть на родине не был, не мог в глаза Лидии взглянуть при встрече. А когда приехал, уволившись из армии, она меня забыла, а я и напоминать не стал. Нет, что же все-таки она мне хотела сказать, неспроста все это, а вот возьму и зайду сегодня к ней на работу, я участковый, мне везде можно. Оправдывался сам себе Павел Васильевич. А к жене своей нет у меня того, что творилось, когда с Лидией встречался. И сейчас, как вспомню, душа замирает. Видно правду говорят, что старая любовь не ржавеет. Зинку свою жалею, не везло ей на парней, я у нее первый был, правда, мало чего помню, пьяный был, как занесло к ней и сам не знаю. Проснулся, ее мать в печи чугунами гремит, а Зинка со мной рядом, прижавшись ко мне спит. Мои родные против все были, отец смеялся вслед. Говорит – если б я с кем спал, женился бы на всех, то в на-шем селе можно было бы еще две улицы строить. Да не жа-лею я, вон девчонки у меня какие, Павел Васильевич вспо-минал, идя на работу по своей улице, обходя кочки и канавы знакомые за столько лет жизни, что стали частью его самого. Говорил с кем-то, здоровался, а все это отходило куда-то на задний план. И то, что нужно было срочно найти зачинщиков драки, хотя не наши ребята ехали на машинах избивать в другое село, но где начальству доказать, они всегда правы.
- Павел Васильевич, - знакомый голос окликнул, оста-новил, - ты часом не приболел, какой-то ты сегодня не такой, а то давай иди домой, я твоему начальнику позвоню, преду-прежу, – пожимая руку председатель колхоза заботился о Кошкине.
- Да нет, Николай Николаевич, это я так, задумался крепко, сам знаешь, сверху давят, велят искать виновных, а виновные у них рядом живут. Вот и иду, думаю, как лучше поступить.
- Да никак, - хлопнул участкового Правдин по плечу, - без тебя утряслось все, у них там сын секретаря, во всем отцу сознался, так что не думай, работай. А все что связано с дракой, начальство на тормозах спустило. Наши ребятишки правильно сделали, не ходи в чужой огород, поймают. Я по-бежал, мне еще на ферму успеть надо, - пожал участковому руку председатель, еже из далека крикнул, - заходи если что.
- Зайду – Павел Васильевич облегченно расправил плечи, достав носовой платок, вытер испарину со лба, поду-мал, - вот само все и решилось.
Ноги сами повернули к оврагу, на краю которого стоял птичник, обнесенный крепким забором, поверх которого была натянута в три ряда проволока, чтобы птицы на перелетали, став легкой добычей для бродячих собак. Лидия уже лет пять работала на колхозном птичнике, до этого лет пятнадцать проработав в интернате для детей, простой уборщицей. На птичнике председатель назначил ее кладовщиком, отпускать корм, принимать яйцо на хранение. Лидия отнеслась к работе ответственно, да и заработок у нее здесь стал поболе чем раньше. Зайдя в проходную, участковый всполошил всех, рабочие передавая из уст в уста, что к ним с проверкой пришел милиционер, забегали, суетливо перепрятывая или просто выбрасывая приготовленные на вынос с территории яйца, а кто и корм. Павел Васильевич увидел Лидию, вешавшую амбарный замок на дверь склада, торопливо пошагал к ней, широко размахивая руками.
- Погоди, не вешай замок, поговорить надо. – Павел Ва-сильевич удержал руку Лидии с ключом.
- Поговорим, только мы с тобой вчера разговаривали, Павел Васильевич, вроде все сказали. Колька мой не виноват в драке, дома он был, так что, товарищ капитан, виновных ищите в другом месте, а сына моего оставьте в покое.
Щека Лидии покрылась румянцем, она смотрела, свои-ми зелеными глазами, на Павла Васильевича вводя его, как мальчишку, попавшегося в чужом саду с яблоками за пазу-хой, в ступор.
- Так что говорить нам с тобой не о чем, - Лидия взяла ключ из рук Павла Васильевича, решая, закрыть ей замок или подождать, может еще скажет участковый про драку.
- Не будем людей привлекать, я их и так достаточно на-пугал, все свои заначки раскидали, - улыбнулся Павел Ва-сильевич, показывая белые крепкие зубы, - домой пустые пойдут, без калыма, зайдем Лидия к тебе на склад.
- Проходи, только осторожно, не запачкай китель, я не-давно побелила здесь все, - Лидия, пройдя открыла дверь, ведущую в отдельную от всего помещения небольшой чулан-чик, приспособленный под кабинет, со столом и двумя стуль-ями, да на стене были вбиты гвозди, на которых висела цве-тастая занавеска, скрывавшая верхнюю одежду. – Вот, Паша, и мои хоромы, - Лидия развела руками. – Присаживайся, по-говорим.
Оба молчали, каждый не знал, чем мог закончится этот разговор. Лидия в душе корила себя за несдержанность, молчать столько лет и проговориться. Павел Васильевич боялся и желал услышать, что у него столько лет рос сын. Жил рядом, играл, а все это прошло мимо него. Не смотрел он издалека, любуясь им. Не обнял. Павел Васильевич молчал, но и Лидия разговор не заводила, ждала кто из них первый не выдержит.
- Лидия? Я жду.
- Чего ты, Павел Васильевич, ждешь, вот я вся перед тобой, ну вырвалось у меня, пошутила я так, с кем не бывает.
- Лидия, - покачал головой Павел Васильевич, - не тем-ни, врать ты не умела и сейчас у тебя плохо получается, ты можешь мне сказать любую чушь, но я все равно добьюсь от тебя правды.
- Павел, рабочий день уже кончился, тебя дома ждут, и мне пора.
Лидия сняв из-под занавески серый пиджак, позвала Павла Васильевича. Павел Васильевич поднялся, посмотрел на себя в висевшее старенькое зеркало, пригладил двумя руками волосы, и увидел в нем глаза Лидии, зеленые, огром-ные и понял, что окончательно пропал, все что он хотел уз-нать, уже не нужно, глаза все сказали за нее. прошептал, не сводя своих глаз с нее.
- Прости меня, если можешь, прости. – Павел Василье-вич ногой закрыл дверь, став в дверном проеме так, что нельзя его было обойти.
- Не нужно со мной так, Паш. – Лидия, прислонившись к стене, наблюдала за Павлом Васильевичем, - Нам с тобой лет-то сколько. Это молодые чудят, а наше уже прошло, - и уже металлом в голосе, - остынь, Павел. Завтра будет обоим стыдно за то, что здесь сказали, обходить стороной друг друга будем. Подумай, Паш, ты мужик не глупый, зачем тебе все это, жил ты ничего не зная, хорошо жил и я спокойна была. Ну баба я, не удержала язык за зубами, был Андрей жив я и горя не знала с ребятишками, а с его смертью мне одной их поднимать пришлось. Тяжело, старшие все понимали, а малые все его звали. Колька вон, чуть от рук не отбился. В армию провожу, за глазами не видно, да и чужой дяденька жалеть не будет, как я жалела, может человеком вернется. Вот и все, Паш, я тебя сказала, но меня ты не суди. Ты не меньше виноват. Отойди, Павел, от двери, не доводи до греха, я хоть и баба, но не посмотрю, что ты при погонах, ударю. Не стой истуканом, Паш, идем. – Лидия взяла Павла Васильевича за лацкан кителя. – Ну вот, досиделись, гроза на улице собралась, и как я по ней до дома добегу, все небо кругом обложило. Ой, свят, свят, во имя Отца и Святого духа, - Лидия крестилась при очередном всплеске молнии, блестевшей в черном небе.
Вокруг грохотало, долгожданный дождь стучал по кры-ше склада, широким ручьем стекая, пенясь в приготовленные бочки для дождевой воды. Лидия поставив табуретку в самый угол чуланчика, повязала огромную шаль так, что та закрыла ее всю, оставив небольшую щелочку для дыхания. Увидя все это Павел Васильевич сначала не понял, а потом начал хохотать, колотя себя по бокам.
- Я все видел, но чтобы такое, ты, ты, у меня на огороде пугало стоит, так оно лучше. Где ты шаль такую себе приобрела? Ей лет сто, пожалуй, будет.
Лидия чуть приоткрыла лицо, хотела что-то сказать, но молния, сильным светом осветила склад и раздавшийся гром, заставил ее согнуться, прижав лицо к коленям. Она бледными губами зашептала молитву. Павел Васильевич придвинул к Лидии табуретку, сел на нее, одной рукой при-жал дрожавшую женщину к себе.
- Да что это ты так боишься, здесь кругом громоотводы, я рядом. Очнись, Лидия.
Павел Васильевич все крепче обнимал, поглаживал по голове, спине, незаметно стягивая вниз безобразную шаль. Лидия обезумив от грозы, потеряв единственную защиту – шаль, не помня сама себя, вцепилась руками в Павла Ва-сильевича, шепча
- Паша, спрячь меня, - притягивала его вниз к полу.
Павел Васильевич расстегнул китель, сняв его, закутал, спеленал им Лидию, взяв на руки, усадил к себе на колени, баюкал, покачивая, успокаивал.
- Гроза сейчас закончится, пройдет, солнышко выйдет, и мы домой с тобой пойдем. Не бойся, я рядом.
Лидия положила голову на плечо Павла Васильевича вздрагивала телом, успокаивалась. Павел Васильевич обе-зумев от такой близости, давно он никого не держал вот так, на коленях, только девчат своих, да и то когда они совсем маленькие были. Встал на ноги, опустив женщину, присло-нил, прижал собой к дощатой стене, застонав от забытого счастья, нашел пухлые губы Лидии, терзая их, целовал, осы-пая быстрыми легкими поцелуями глаза, щеки, шею. Такое родное лицо, сама его память не забыла, дремала до поры до времени, чтобы сейчас все сразу вспомнить, и забыться от счастья, обладая друг другом. Китель слетел с плеч Лидии, серым комом упав к ногам они топтались на нем, раздавливая погоны. Звездочки острыми концами намертво впились  в щелистый пол, придавленные каблуком сапога. Расстегнутая форменная рубашка болталась, не падая благодаря резинке на галстуке. Грудь Лидии матово белела, бесстыдно выглядывая коричневыми сосками из-за расстегнутого бюстгальтера. Павел Васильевич приподнял лицо Лидии, заглянул в затуманенные страстью глаза, боясь шагнуть через недозволенное, не увидел сопротивления, безумная страсть плескалась в них через край.
Гроза, отбушевав, отгремев, уходила, изредка напоми-ная о себе гулким, далеким громом. Дождь такой сильный, стихал, сыпля уже легкими осенними каплями, шумя по кры-ше ветерком. Павел Васильевич с Лидией с громко бьющи-мися сердцами, что, казалось, слышно было за кирпичной стеной, оторвались друг от друга. Лидия, покраснев до кор-ней волос, рукой найдя брошенную шаль, прикрылась.
- Стыдно-то как, - Лидия опустила глаза на разбросан-ную вокруг одежду, мятую, с вырванными с корнем пуговица-ми, - как мы теперь отсюда выйдем и в чем, догадаются все.
Павел Васильевич веселый, помолодевший, охриплым голосом протянул
- Ну, ты…
Не найдя восхищенных слов молчал, улыбаясь широко всем лицом. Оглаживая руками Лидию, помогал застегнуть ей пуговки на кофточке, своими непослушными, еще дрожащими пальцами.
- А ты хорош, - Лидия наконец-то пришла в себя, - вос-пользовался, что я почти без памяти была. Ты что не знал, как я грозы боюсь.
- Лидия.
- Пашка мой.
- Твой. Что же это ты столько лет молчала?
- А как я скажу, у тебя семья, у меня целый выводок. Да и с Андреем мы решили не говорить. Ты уехал в училище, у тебя другая жизнь, не могла я в ней поместиться. Как я могла написать тебе – вот мол жду ребенка, приезжай. Тебя не от-пустили бы. Да и боялась, что не поверишь мне, скажешь, что не твой. А тут Андрей, он хоть и старше, но на меня заглядывался давно, я ему, Паш, все честно рассказала. Он и принял меня такой, какая есть, условие только поставил, чтобы тебе не словом, ни духом. И когда ты в селе появишься, чтобы я в твою сторону не только не смотрела, но и не дышала. строгий был, но меня, Паша, он не обижал и детей любил. Жалко вот только мало мы с ним пожили. Кольке с Веркой всего-то ничего было, они его и не помнят. – Лидия разглаживала на себе мятую одежду, – ой, вспомнила, у меня ж чистый рабочий халат есть, я в нем до дома дойду. – рассмеялась, увидев как Павел Васильевич надевает свой китель. – Паш, лучше без него, в рубашке иди, да не смотри ты на меня, дождь был, намочил его.
- Какой дождь, солнце вон уже играет.
- А ты его в бочке намочи, чем тебе не дождь.
Лидия с блестящими глазами порхала по чулану, рас-ставляла табуретки, встряхивала одежду, наводя порядок.
- Павел, я за тобой через проходную пойду, следом. Иди первый, мне немного страшновато. Иди, иди. Я сама во-рота здесь замкну. Паш, ты водой намочись из бочки.
Проходя через проходную Павла Васильевича окликнул вахтер - пожилой, уже в годах мужик.
- Васильич, ты чего мокрый-то весь?
- Так дождь, вот намочил всего, - Павел Васильевич пожал плечами.
- Не понятно, Васильич, дождь на голову тебе не попа-дал что ли, она то у тебя сухая? – не унимался вахтер.
- Ты, Ильич, не видел, упал наш участковый, - подо-шедшая Лидия выручила Павла Васильевича, - вот ООН и замылся так, сам мокрый, а голова уже высохла. В милицио-нере мозги должны быть сухие, на чеку, вот они у него вперед высохли. Так ведь, Павел Васильевич? Пошла, Ильич, домой, все уже разбежались?
- Все, Лидия, еще до грозы.
- А я вот не успела, а по дождю бежать, да и грозы бо-юсь, переждала, мне вон наш участковый переждать помог. Павел Васильевич? – Лидия догнала ушедшего вперед уча-сткового. – До свидания, Паш.
- Подожди, как же мы теперь, мне к тебе огородами хо-дить в темноте?
- Ты, Павел, совсем глупым стал, у меня дверь в дом есть, а ходить ко мне не нужно. Забудь, что было. Не терзай-ся и меня в покое оставь. Так это было, случайно, с кем не бывает. – Лидия торопливо обогнала Павла Васильевича, уходя от него по узенькой тропинке, скользя ногами по грязи, домой.


Глава двадцать шестая

Около старого тополя играли ребятишки.
- И чего это Мария Ивановна его не спилит, вон поло-вина совсем сухая, не дай Бог упадет на кого, придавит.
Тополь, одна сторона которого зеленела молодой листвой, скрипнул сухим стволом, услышав мысли Лидии.
- Ты далеко? – пробираясь сквозь кусты заросшего пе-ред домом сада, окликнула Лидию Нужда.
- Фу ты, напугала, - вздрогнула плечами Лидия. – Да к Марии Ивановне иду, дома она, не знаешь?
- Дома была. Сын у нее приехал. Хороший, откуда чего взялось у него. В детстве конопатый был, лицо в шишках, нескладный, а сейчас такой бравый, полный. – Вздохнула Нужда. – Одним словом ухоженный, вот хочу его попросить, пусть спилит сухостой. Как ветер сильнее подует, так я боюсь, упадет и крышу проломит.
Подняв, высоко головы, обе женщины посмотрели на вершину тополя, скрывшуюся высоко в небе.
- Сын то один у Маруськи приехал, аль с женой?
- Нет, один, – Нужда взяв за рукав Лидию. – Идем, при-сядем, давно с тобой не болтали. Ты сейчас одна дома-то? – хитренько сузила глазенки Нужда. – Ребятишки разбежались от матери.
- Да куда они денутся, Колька отслужит и домой, а Вер-ка скоро приедет, окончит свой техникум и приедет. Ну а старших, конечно, сюда уж не заманишь. Осели они в городе и детишек наплодили, к матери не хотят. Что, правда, то правда. Отвыкли уже они, сколько лет-то уехали. Ладно, пой-ду я, заговорилась совсем с тобой. Сама заходи, вот тогда и поболтаем. – Лидия повернулась, собираясь уйти.
- А ты чего, не пойдешь к Маруське-то? – нужда перевя-зала фартук чистой стороной.
- Нет, в другой раз, гость у нее мешать не буду.
- Да какой гость – сын. Иди, иди. – Нужда от обиды, что не узнает, зачем это Лидия приходила к соседке, и не будет у нее новых новостей, которые она под большим секретом ста-нет пересказывать всем, кого встретит, остановила ту. - Ли-дия, а чего это участковый к тебе зачастил? Когда ребятишки твои дома были, он к тебе так не заглядывал. Ой, смотри, баба у него лютая, останешься без окон. Она, Зинка-то его, помнишь, аль нет, года три назад, все космы повыдирала За-харкиной Любке. А там и не было. Участковый то наш просто зашел воды напиться, ну а Любка, она баба одинокая, слово за слово, сама все и придумала.
- Вот за придумку и тебе будет. – Лидия тихо, в самое ухо, прошептала. – Ты, проса, не лезла б не в свое дело. Не следи за другими, а спи спокойно, а то и правда тополь тебе на крышу упадет без ветра. А кто к кому ходит, без тебя раз-берутся. А окна кто разобьет, тот и вставит, мне боятся нече-го, отбоялась, возраст не тот, чтобы от всякого слуха, пущенного тобой, трястись. Работа у участкового такая, с проверкой по домам ходить. Поди, ты ему и настучала, что самогон у меня есть. Вот он и приходил с проверкой. Ладно, - Лидия выпустила из рук помятый, выгоревший на солнце платок, сползший с Нужды, - а к Марии Ивановне я вечером зайду, увидишь ее, передай.
Лидия, покачивая крупными бедрами, отошла. Нужда обессилено повесив руки, как две плети, села под тополь.
- Ух, - стукнула кулачком по стволу, - все через тебя. Ну, нет, Лидия, не с проверкой к тебе зачастил наш участковый, не зря видно слух-то был, что старшенький ее не от мужа. Но Лидия она баба строгая, себя после смерти мужа в черном теле держала. А жили они со своим душа в душу. Редко кто так живет, все как кошка с собакой. Правда, сейчас все перемешалось, собаки кошек не трогают, мужики мужиков любят. В телевизоре смотрела. Тьфу. Срам, какой. – Нужда, прислонившись к тополю спиной, задумалась.
- Теть Прос, ты чего это бормочешь? Смотрю, никого рядом с тобой нет, а ты губами шевелишь, да в полголоса разговариваешь, не понял я только о чем ты так яро раз-мышляла.
- Ой, Шура, милок, - Нужда, зацепившись подолом за тополиный сучок, запричитала. – Какой ты стал. Мужик! Отец жив был бы, не нарадовался, какой сын то у него. Не женился еще? Ну, нет, так нет. Погуляй. Вон отец твой не нагулялся во время, так после женитьбы куролесить стал, и много Шура таких. Вот и ты, не торопись, успеешь хомут на шею одеть. Смотря еще какая попадется, а то наплачешься. Сегодня девки они такие, сами затащат в постель. Век-то атомный пошел.
- Ты какая была, такая и осталась, все плохое видишь, а оглянись вокруг столько хорошего. Ты только посмотри теть Прос. Вот тополь, какую весну листья распускает, а сам ста-рый какой, сколько лет ему, мы и сами не знаем, а он моло-дость с нами вспоминает. Нет теть Прос, ты не уходи, послу-шай. Смотри, у тебя сиренью весь сад зарос, красиво как! Дома не видно из-за цвета, а на огороде черемуха, она белой пеной цветет. Грачи по дороге ходят вместе с курами. Так чего это ты сама себе покоя не даешь, все выискиваешь к кому тебе придраться и кого в очередной раз словом заце-пить по обиднее. Вот думаю, тополь тебе наш мешает, сру-бить хочешь? Сразу тебе говорю, не буду, с ним у нас все связано, он нам родной. Это ты на него всю жизнь зуб име-ешь. Поняла теть Прос?
- Ты, Шурка, головой тронулся, где это видано, чтоб мужик про кур размышлял. Тебе в городе случайно мозги не отколотили, чумной ты. А тополь ваш сама спилю, найму ал-кашей, и спилю. А что дом у меня зарос сиренью не твое де-ло. Цветет и цветет. Ее и так всю обломали. Называется по-говорили по-соседски. Одним словом, баламут ты. Уехал, мать с сестрой оставил без мужского надзора, и еще меня учить будешь. Не дорос ты еще, чтоб уму разуму наставлять. В себе разберись. – И уже с силой захлопывая дверь, крикну-ла из сеней. – За сестрой лучше приглядывай, в подоле при-несет вам с матерью.
Шурка обнял старого друга, прижавшись, рукой гла-дил по шершавому стволу.
- Вот я и приехал навестить тебя. Снился ты мне час-то. Трудно было, ты силы мне давал. Ну, ну не сердись. Не мог я раньше приехать, нужно было на ноги встать. Никого я не забыл. Невесты у меня здесь не было, а мать с Тань-кой дружно живут, я и не беспокоился. Сам понимаешь, не моя здесь жизнь, отвык я от всего деревенского, привык в городе. Ну пошуми, пошуми. – Подняв голову Шурка зате-рялся взглядом в высокой, раскидистой кроне тополя. - По-говорим с тобой вечером, я еще не скоро уеду. Погощу. Сестру нужно дождаться, как же не повидавшись уехать.

Глава двадцать седьмая

Разговор с Нуждой расстроил Лидию и придя домой она кипя от всего не высказанного, с силой собрала в кори-доре самотканые дорожки, гремя корытом, вынесла их, от-крыв кран летней колонки. Поливала ледяной водой, со-вершенно не чувствуя как сама стояла мокрая от ледяных брызг. Собачонка, видя, что хозяйка расстроена, поджав хвост, забилась под колючий куст крыжовника, весь осы-панный пушистыми, неспелыми, зелеными ягодами, на-блюдая оттуда коричневыми влажными глазами за Лидией.
- Мне не пятнадцать лет, не девчонка, четверых на свет пустила, внучата есть. А надо же под пятьдесят, моло-дость вспомнила, хвостом стала крутить. Стыд-то какой, если Нужда в курсе, то и все село знает. Ладно я одна, а у Паши семья, девки не определены еще, теперь и в магазин не заходи, его Зинка точно глаза выцарапает. Вот влетела, так влетела. Правду говорят, седина в бороду бес в ребро, это про меня, - вздохнула Лидия, да так, что в левой сторо-не груди закололо.
- Хозяйка дома?!
- Заходи Василиса, заходи, - Лидия пригласила поч-тальоншу.
- А собака ваша где, тетя Лида?
- спряталась в тень от жары, старый ему и лаять то лень. Ты проходи в дом. Я кваску принесу, хороший у меня удался квас. Василиса, а что на селе слышно? – Лидия на-ливала густой белый квас, пузырьками поднимавшийся со дна стакана.
Ставив на колени, синею с белой полосой, пузатую сумку с газетами. Василиса достала письмо без марки, по-ложила его на стол, погладила рукой.
- Я письмо принесла от Кольки.
- И молодец, что мне в руки отдала, а не в почтовый ящик положила. Надежнее так. Ты квас-то пей. Еще налью. наварила его много, куда мне одной столько. Тебе-то Коль-ка пишет? – Лидия ногой придвинув табуретку присела на-против смущенной девчонки. – Не красней, если все у вас сладится, сюда придешь хозяйкой. Ну так как, пишет?
Василиса красная, как столовая свекла, кивнула голо-вой, опустив от смущенья глаза вниз.
- Три письма в неделю присылает.
Обняв. Лидия, прижала к себе Василису.
- Вот и хорошо. Мне одно письмо в месяц на одной странице, жив, здоров, служу хорошо, а тебе вон как, по три в неделю. Ты пиши ему дочка, твои письма для него сейчас дороже всего, и сама здесь не балуй. Дождись Кольку-то. Он хоть у меня и озорной, но добрый, а работящий какой, за что не возьмется, все у него в руках горит. Мастеровой. Не пропадешь за ним.
- Пойду я, теть Лид, мне еще почту по трем улицам разносить, всех собак на селе поднимешь.
- Не любят собаки почтальонов, - Лидия проводила, до двери калитки Василису, незаметно положила в карман той две конфетки. – Ты дочка, прибегай, как от Кольки вес-точку получишь, порадуй меня.
- Ну баба, ты совсем из ума вышла, последний сын невест скоро в дом приведет, а ты сама хороводишься, - Лидия отжала с трудом половики, - нашла сама себе рабо-ту, нет отдохнуть, а все Нужда завела, не остановиться. - Развешивая тяжелые, капающие половики, на провисающей к земле веревке, Лидия вспомнила о письме от сына, - Вот чума, сыночек прости, заболталась я. – Нетерпеливо вскрыв конверт, прижала мелко исписанный листок к лицу. – Сыночек мой, тяжело тебе без мамочки, - всхлипнув, чи-тала, чуть шевеля пухлыми губами.

Глава двадцать восьмая

- Лидия, ты где? – Павел Васильевич неслышно про-шел через двор к дому, собака, признав его, вылезла из-под куста крыжовника, догнав уже на крыльце, лизнула за руку.
- Это ты, - распахнула перед ним дверь Лидия, - про-ходи Паш, без тебя сегодня никак.
- Лида, ты чего, не с той ноги встала, - Павел Василь-евич обнял женщину, - соскучился, еле-еле конца рабочего дня дождался и к тебе, а ты не ласковая такая, - чуть на-распев шептал он.
- Паш, отпусти, все село, наверное, в курсе, зачем ты ко мне приходишь, сегодня Нужда в глаза сказала, а завтра все шептаться будут, имена наши склонять.
- А ты, что испугалась? Ух, пугливая ты моя.
- Трусихой я, Паш, никогда не была, сам знаешь, а не удобно. Дочь скоро приедет, ей в глаза смотреть я как бу-ду.
- Да так и смотреть будешь, что у тебя вся жизнь, что ли после похорон мужа остановилась. Подумаешь люди. Мы никого не убили, а вместе жить хотим, что ж в этом плохого. Не терзай меня ты, мне и так не сладко. Душа тобой живет, домой приду, а там как покойник лежит. Зинка, понятно, не разговариваем, девчонки раньше все папка да папка, а теперь в комнате закроются, и как меня нет. Лидушка, моим давно все известно. Я не пес бездомный, как у нас все сладилось с тобой, пришел и все рассказал. Мне Зинка сказала – пока из дома не гоню, вместе его строили, девки большие им отец уже не нужен, сам решишь, уходить тебе или нет. Вот такие дела. Лидия, ты меня к себе в дом-то прямиком возьмешь? Моя частица сердца здесь тоже есть, Павлуха он наш местный. Сын у меня есть, пусть не растил я его, судьба развела, но есть же он у меня. Ты, Лида, если есть за что, то прости меня сейчас, зла не держи. – Павел Васильевич расстегнул ворот рубашки. – Присяду я, устал. Такая кутерьма на работе, у меня стаж к пенсии есть, пожалуй, уволюсь. Пойду сторожем в сельпо. Лида, не молчи. Скажи что-нибудь. Не одной тебе тяжело сейчас и мне не легче.
Лидия бессмысленно оглядела свой дом, чисто, при-брано, каждая вещь на своем месте. Ноги подкосились, не держа ее.
- Господи, - выдохнула, - Паша.
Павел Васильевич подхватил под руки Лидию.
- Ты сядь, садись, Лида. Сейчас водички холоднень-кой принесу.
- Павел Васильевич, подожди, я дверь подержу, пой-дешь ты с водой, а то все расплескаешь. – Вошедшая к Ли-дии, узнать по какому вопросу та заходила утром, Мария Ивановна решила зайти к Морозовым. Видя перед собой бледного с дрожащими руками Павла Васильевича, она не сразу поняла в чем дело. – участковый, ты дом, случайно, не перепутал? – Закрывая на щеколду дверь, стоя спиной к Лидии с Павлом Васильевичем, Мария Ивановна шутливо посмеивалась.
- Марусь, помоги мне, - Павел Васильевич поднимал на руках Лидию, - придержи голову.
- На кровать неси, осторожней клади, давно она соз-нание потеряла? – Мария Ивановна взяв руку проверила пульс. – ноги теплее одень ей, принеси мою сумку, она в коридоре стоит. Поторопись, не стой истуканом. – Прикрик-нула она на Павла Васильевича. – Ничего подружка, сейчас легче будет, нас одним обмороком не возьмешь. Мы с то-бой не то пережили, выстояли, а это бабье для нас так, че-пуха. - Мария Ивановна растирала виски нашатырем. – Во время я к тебе пришла, а все нужда. Вот и глаза открыла. Я тебе сейчас одежду переменю, мокрая она у тебя, водой тебя наш участковый всю облил. Ну, ну, не смотри на него так, он как лучше хотел. Лидия, ты не вставай, а то я тебя знаю, полежи. – Мария Ивановна открыла платяной шкаф, ища сменную одежду. – Лид, где у тебя рубашки с халата-ми?
- На нижней полке. – Павел Васильевич оттеснил плечом Марию Ивановну, - Вот они, рубашка, а халат сей-час не будем одевать.
Мария Ивановна удивленно всплеснула руками.
- Павел, Лидия, так это все правда?! Я, подруга, не верила. Нужду так отругала, теперь с ней года два разгова-ривать не будем. Павел, ты чего молчишь?! Набедокурили оба.
- Ты, Марусь, на нас зря так, мы плохого ничего не сделали. Вместе жить хотим. Я вот пришел к Лидии на по-стоянное проживание просится. А она взяла и в обморок упала, остальное все при тебе было.
- Как же, при мне. Ты еще скажи, что я и ночи с вами здесь проводила, у нас люди такие, все за веру примут.
- Марусь, - Лидия слабо позвала Марию Ивановну, - что нам делать, посоветуй?
- Нет подружка, ты когда с ним закрутила, моего сове-та не спрашивала, а сейчас совет тебе не нужен. – вздохнув Мария Ивановна оглядела стоявшего в мокрой рубашке Павла Васильевича и бледную лежащую Лидию. – Вот что, живите вы вместе, на людей не смотрите, они сегодня по-говорят, а завтра забудут, на свадьбу меня позовите.
- Какая, Маш, свадьба, - Лидия вяло отмахнулась ру-кой.
- Позовем, позовем, ты самым почетным гостем бу-дешь.
- Ага, со всеми нашими детьми, ладно пойду, опазды-ваю на смену. Лида, завтра утром зайду, а сейчас лежи. Об скотине не думай, вон, - кивнув на Павла Васильевича, - жених и уберет и подоит.
- Спасибо тебе, Марусь, - Павел Васильевич закрыл калитку за Марией Ивановной.

Глава двадцать девятая

Верка, переступив порог сеней, увидела на вешалке ви-севшую милицейскую шинель, удивленно вскинув густые бе-лесые брови, воскликнула:
- Ничего себе, кого это к нам занесло из ментов, мам, у нас что, кто-то в ментуре служит, а почему я не знаю?
Лидия, услышав голос дочери, выбежала из комнаты, на ходу вытирая руки, запачканные мукой.
- Ой, мое золотко, приехало, а что это ты маму не пре-дупредила? А чувствовала, блины поставила, ты проходи, ставь сюда свой чемодан, не держи его.
Лидия радостная, обнимала, ощупывала свою дочку, гладила по плечам, подталкивая дочь в дом.
- Иди в дом, я хоть нагляжусь на тебя. Братья твои и не думают к мамке ехать, все у них дела, а ты сельская. Город, Верка, не твое. И жить нужно тебе здесь, не ищи ты лучшей доли, она вот рядом ходит, ты только выйди за село и вздох-ни всей грудью родного воздуха, и сердце твое подскажет, что тебе нужно.
- Мам, ты так и не ответила мне, где это ты шинель приобрела?
Лидия замолчала, как сказать дочери, что вот сошлась она на старости лет, пустила в дом примака, думала, люди, увидя Верку, все ей расскажут, да еще и прибавят, а видно нет, не успели позлорадничать, придется самой расхлебы-вать. Как назло, еще и Павла вызвали на дежурство, кто-то заболел, а заменить видно некем, ему и позвонили.
Отвернувшись к окну, смотря как проворные воробьи облепили куст акации, спасаясь от кошки, щебетали, дразня ту, перелетая с куста на куст прямо перед кошачьей мордой.
- Не суди меня строго, - повернувшись к дочери, Лидия, вздохнув глубоко, как будто шагнула с обрыва вниз, и захо-лодало где-то под ложечкой от страха, как Верка примет это известие, молодая, жизнь вся впереди у нее, может сгоряча и обидеть, не понять ее, Лидию.
- Мам, подожди, ничего не говори. – Верка улыбалась, глаза ее голубые, большие искрились хитринкой. Ища в лице матери какую-нибудь зацепку, чтобы точно определиться, не обманулась ли она в своих догадках о перемене в жизни ма-тери.
Лицо Лидии покрывалось густым румянцем, - вот ведь незадача, дочери родной стесняюсь, аж, в жар бросило - по-думала Лидия.
- Да не красней ты, мам. Неужели наш участковый к те-бе клин подбил, не ты мать даешь! Вот это наша порода! - Обняв мать, Верка закружила ту по избе. – Ура, у нас в доме мужик есть, а то братья здесь жить не хотят им в городе ме-дом намазано, мы с тобой вдвоем остались на селе. Мамка, ты у меня молодец, это еще таких поискать, всем сельчанам нос утерла. – И нагнувшись, заговорщическим шепотом , об-жигая горячим дыханием ухо Лидии, спросила – И давно, мам, ты с ним? Вот ты какая, я даже ничего не заметила, а Павел Васильевич – молоток – бросил свою и к тебе.
- Перестань, - осадила Лидия Верку. – Не все так про-сто как ты думаешь. Жить, когда у меня вас четверо, а у него две девки, не так просто. И не в том, дочь, что люди говорить будут, а в том, как вы, самые родные примите нас. Всего больнее, это когда родные не поймут, отвернуться, увидят в самом близком чужого человека. Мало что  ли таких. Мимо пройдут, голову отвернут, не заметят. А давно иль недавно, это уже и не так важно. Отцу твоему я не изменяла, ему и изменять грех было бы, такого как ваш папка еще поикать нужно.
- Мам, я отца совсем не помню, лет-то мне, сколько бы-ло, только по твоим рассказам и знаю о нем. А Павла Ва-сильевича давно знаю, выросла на его глазах, он нас малых от клуба гонял, а мы его дразнили, забежим и из-за угла под-сматриваем, куда он пойдет, чтобы незаметно прошмыгнуть в дверь, а там за стулья забьемся и смотрим, кто как танцует, да с кем, чтобы на следующий день следом бежать и кричать – тили-тили тесто.
Лидия легонько шлепнула дочь по попке.
- Ох, озорница, не знала я, попало б тебе. Разве можно так-то, а если за тобой следом ребятня бежать будет, да хо-ром кричать в спину, понравится тебе? Нет. Свои ребятишки будут, в голову им с малых лет вдолби, что так делать нель-зя.
- Смотрю, дверь открыта, собака довольная лежит, что-то, думаю, не так у нас в доме. - Павел Васильевич зашедший увидел стоящих в обнимку мать с дочерью. – С приездом, Вера, - подошел, легонько отодвинул Лидию в сторонку и без всякого перехода, подготовки, мол, как и что, спросил – осуждаешь мать?
Верка уже серьезно.
- Нет, Павел Васильевич, я свою мамку обсуждать не буду и другим не дам, не тот у меня характер, но и ты, Павел Васильевич, учти, если мать обидишь, нас четверо у нее, ладно я девка, но сам знаешь со мной лучше не связываться. И людям смеяться не позволю. Сошлись – живите.
- Дочка, ты это чего так расходилась, мы, и сами за се-бя постоим, не старые еще.
- Какие вы у меня старые, молодые, - Верка рассмея-лась. – А свадьбу зачинили?
- Ну какая, Вера, свадьба, вот собраться всем вместе не помешало бы, посидим всей семьей, мои девчонки придет, братья твои приедут. - Павел Васильевич вздохнул. – Соби-рай, Лида, на стол, чего стоять посреди избы, Вера с дороги, я с дежурства. Чем нас кормить будешь.
- Блины, Паш.
- Вот и хорошо, я так блинов хотел, а к блинам ничего не найдешь?
- Паш, возьми в буфете, стопки тоже стоят там. Вер, ты чемодан в комнату неси, чего его на дороге бросила, потом разберешь, да все по местам разложишь, а я горячих вам напеку. Паш, сходи в огород, огурчиков сорви, большие не трогай, у меня на семена они оставлены.
Лидия наливала на раскаленную сковороду тесто, громко зашипевшую от прикосновения холодного.
- Ловко, мам, ты Павел Васильевич строишь, другого кого в огород послать, если только на закуску сорвать пойдет, а он гляди как побежал.
- Не все мужики бабской работы стесняются, а Павел, я болела, он всю женскую работу выполнял, даже стирал.
- А белье развешивал ночью, чтоб не видели, - съехид-ничала Верка.
- Не скажи, днем, он и полоскал около колонки, - засту-палась Лидия за Павлом Васильевичем.
- Поживем – увидим, - пожала плечами, занося свой чемодан Верка. И уже из комнаты крикнула – Мам, я буду спать в терраске, ладно?!
- Спи, кто тебе не дает, она свободная, я там иногда днем отдыхала, белье возьми чистое, постели.
Лидия намазала очередной блин маслом, ароматные, поджаренные до румяной корочки, назреватые, они сочились хлебным духом, просясь, сами в рот. Сидя за столом. накры-том новой скатертью, с висящей низко, почти до пола бахро-мой, Павел Васильевич поднял стопку с налитой вишневкой.
- С приездом тебя, Вера! Дай Бог, чтобы дети наши не забывали нас, изредка, но навещали стариков.
Верка, подняв стопку, чокнулась.
- Ага, старики, молодым за вами не угнаться.
- Хорошие блины получились, да Вер? - Павел Василь-евич разламывал очередной блин, макая его в густую смета-ну.
- Удачные! Мам, не прячь далеко бутылку, Павел Ва-сильевич, налейте еще по одной, я тост хочу сказать.
Лидия, не успев закрыть в буфете вишневку, поставила ее на стол.
- Ну скажи, тост, чего опять надумала, так я и жду от тебя кого-нибудь подвоха, вот Павел, дочка моя какая. Все видит, все слышит, везде успеет. Палец ей в рот не клади, откусит и еще попросит.
- Ты себя вспомни, такая была. Это сейчас мы с тобой ума поднабрались, и чудачить вроде как возраст не дает, - Павел Васильевич, улыбаясь по-доброму, смотрел на Верку.
- Не дает вам возраст, смотри какие. - Верка разгляды-вала на свет вишневку, играющую цветом в хрустальной рюмке. - Я, как грузин, говорить буду долго. Теперь, когда вы, мам, с Павлом Васильевичем вместе, я рада за тебя, а за Павла Васильевича вдвойне, он не только себе новую жену приобрел, но и кучу детей. С мамкой нашей, Павел Василье-вич, ты не пропадешь, она у нас всем мамкам мамка. А вот как мне тебя теперь звать, ума не приложу. Павлом Василье-вичем, ты не учитель, да и под одной крышей живем, папкой?, не воспитывал меня ты, да и у меня свой отец есть, хотя я его и не помню, но он есть. Имя его есть, отчество, фамилия. Вот за это давайте выпьем, чтоб не забывать нам прошлое и не обидеть настоящее.
Лидия во все глаза смотрела на дочь, не ожидала от нее такого, а ведь как сумела сказать! И загордилось мате-ринское сердце, наполняясь до краев счастьем, боясь вы-плеснуться через край непрошенными слезами.
- А зови меня просто дядей Пашей и мне приятно, и те-бе удобно, отца родного заменить я тебе, конечно не смогу, он один у тебя, свадебным буду посаженным отцом, если разрешишь.
- Вот и сладились, - Лидия, взяв на треть пустую бутыл-ку вишневки. – А-а, чего ее ставить, наливай, Павел, еще по одной, выпьем за покой в нашем доме.
Чуть захмелевшая от счастья, что обошлось все у них мирно, без шума, Верка, она, что не по ней, может такое учи-нить, Лидия запела тихонько, в пол голоса песню, положив голову на плечо Павлу Васильевичу. Павел Васильевич, об-няв одной рукой Лидию, подпевал ей своим сочным баском, песня, переплетаясь венком женского и мужского голоса, билась о стекла окон, тесно ей было в доме, просилась на волю, чтобы запутаться отголосками в листве деревьев, напитаться силой, и подхваченной ветром, зашелестеть на губах односельчан, прося продолжения. Верка смотрела на всю эту идиллию по-женски мудро, не станет она вмешиваться, пусть живут. И братьям. Если что рога покажет, чтобы не обидели мать.
- Ну вы тут пойте, а я спать, мам, со стола сама убе-решь?
Лидия качнула головой, дав согласие. И уже из коридо-ра донеслось.
- Мам, а Танька не приехала?
- Ложись, ее Маруська ждет, куда ж вы друг без друга. Одна домой, вторая следом, вот, Паш, подружки, не разлей вода.
- Чем плохо, они как я помню везде вдвоем, даже в раз-борках участвовать обе, и никого не сдадут. Девки молодцы. Пойду я тоже часок полежу, моя помощь тебе сейчас не нуж-на?
Павел Васильевич встал из-за стола, уже в дверях на-казал Лидии.
- Ты Верку сейчас не тереби, после расскажет причину, почему из города уехала, не озлобь девку своими расспросами, а то знаю я вас, баб, не дашь девке отдохнуть, вон, уже навострилась к ней идти.
- Да не пойду я никуда, вот пристал, иди, ложись на ди-ван, не бурчи. Больше у меня дел нет, как только с дочерью, когда она с дороги болтать. Наговоримся, успеем. Иди. - Ли-дия закрыла дверь за Павлом Васильевичем. – Ну, все знает наперед, не провести его, и как тебя Зинка столько лет тер-пела.
- Она меня и не терпела, все по-своему делала и дев-чонок так же научила, - донесся сонный голос Павла Василь-евича до Лидии.
- А ты им что аль не отец, вожжи в руки, да по ягодицам их.
Не утерпев, Лидия зашла, присев на краешек дивана к Павлу Васильевичу - А я больше, Лид, на работе времени бываю, ты же знаешь, а домой ночевать придешь, а когда и нет. Мы ж менты. – Повернувшись к Лидии проговорил – По-том уберешься, иди, приляг со мной.
- Вот чумной, одно у вас на уме, спи, - набросила одея-ло на Павла Васильевича Лидия.

Глава тридцатая

- Мам, ты как думаешь, мне вот это платье подойдет? – Верка крутя перед зеркалом сухим задом, разглядывала себя. Повернувшись, то одним боком, то другим, выворачивая голову назад, грозя сломать себе шею. Она разбросала вокруг себя легкие летние платьица, пестрым нарядом покрывшие вокруг все свободное пространство. – мам, посмотри. – Верка не унималась, зовя Лидию к себе в терраску. Нет, все это не то, нужно что-то посерьезнее, все-таки иду на работу устраиваться, впечатление произвести на всех, а то скажут вот пришла юбка выше колен, а туда же, хлеб выращивать, на огород ее пугалом. – Не дождавшись, матери, она говорила сама с собой, видя в зеркале озабоченную, всю в веснушках с острыми, хитрыми глазами личико, легонько шлепнула себя по ягодицам.
– Кто подумает, что я агроном, только в куклы играть, ну ничего серьезного нет, одним словом пустозвон.
- Это ты пустозвон, - Павел Васильевич заглянул в открытую дверь, - твоей хитрости, Вер, да на два села раз-делить, всем достанется и к тебе назад вернется еще.
- Тоже придумал, дядь Паш. Ты вот как думаешь, возьмет меня председатель на работу, а то скажет, что ку-да ты Вер, работай там, куда тебя распределили, а я не хо-чу, не поверишь. Чего я не видела в теплицах, я в поле хо-чу. Пусть другие огурцам усы отрывают, да помидоры при-вязывают.
- Тебя для чего учили, государство средства тратило на твою учебу, чтобы вот таких, как ты до ума довести. С пользой на земле нужно жить, где бы и ты круглый год со свежими овощами была, а так вот ешь теперь зимой одни заготовки. – Незаметно подошедшая Лидия стала выгова-ривать дочери. – Эх, дочка, у тебя, как я посмотрю, одни танцы на уме, да вон платья все разбросала. Что, не вы-брать какое на себя натянуть?
У верки на лице от такой неправды, побледнели яркие веснушки, глаза наполнились слезами. Готовые вы-плеснуться обидные слова в свою защиту, повисли на рас-крытых губах. Павел Васильевич обнял, прижал, светлую головенку верки к себе, остановив Лидию взмахом руки.
- Не так это все, не разобралась ты мать, наша Ве-рушка идет сегодня к Правдину, на работу устраиваться, вот видишь, ищет, что поприличнее одеть на себя, чтобы посолидней быть, а ты накинулась не разобравшись. Иди в дом, мы тут посоветуемся, я все-таки не последний человек на селе, тоже голос имею. Николай Николаевич он человек дела, да и агроном в колхоз нужен, с третьей бригады ушел в бригадиры Прошкин, так что место есть агронома, а ты Вер иди сейчас в правление колхоза, пока вся бухгалтерия на обед ушла. Ну, хочешь, я с тобой пойду, слово замолвлю председателю. Нет? – Верка покачала отрицательно. – Мы с матерью тебя подождем, без тебя и обедать не будем. Беги, дочка, беги пока Николай Николаевич один, все не так обидно будет если откажет, не при всех же. – Павел Васильевич вытер Верке своей ладонью слезы. – Сопли не распускай, не ты это будешь, над тобой никому смеяться и обижать не позволяла, а тут раскисла.
Верка, широко размахивая руками, побежала, торо-пясь успеть захватить одного председателя, шепча губами заготовленные слова. Павел Васильевич смотрел в след, выросшей у него на глазах, Верке. Улыбнулся чему-то сво-ему, пригладил, приподняв фуражку, волосы, подумал:
- Будет из девки толк, хорошая порода в ней.
- Ну, чего вы? – Вышедшая Лидия увидела одного Павла Васильевича. – А дочь-то где, убежала? Ох, непосе-да, не слушается, все хочет по-своему сделать, и так это ей все аукнется, захочет  изменить, а уже поздно будет, близок локоть, да не укусишь.
- Не начинай, не трогай девчонку, место она свое ищет, вот и мечется. Ты себя вспомни. Без ошибок никому не прожить, святые и то ошибаются, а мы на земле ходим. А чего от Верки просить, только техникум окончила, и работать она хочет там, куда у ней душа лежит. Хорошую ты, Лидия, дочь вырастила, умница она, а обижать не дам тебе ее.- Павел Васильевич шутливо хлопнул Лидию по заду. – В правление она побежала, председатель один сейчас, пусть поговорят, он уже спрашивал меня, куда ее распределили, но может.
- Ох, если бы так, как хорошо-то было бы, да Паш? - Лидия взяла под руку Павла Васильевича. – Сядем, подож-дем ее. Тебе самому сегодня на дежурство? А то ты тоже зачастил, не хочешь дома находиться.
- Нет, тебя сегодня какая муха укусила, не заболела случаем ты? – Паве Васильевич прижал, обнимая, Лидию к себе. – Придумала тоже, из дома я бегу, была б моя воля, я за тобой ходил как пес, никого к тебе не подпускал. дежу-рил я за товарища, просил он меня, а теперь он за меня от-дежурит, так что я теперь в следующем месяце только пой-ду. Хорошо мне с тобой, так вот и сидел бы.
- престань, - теснее прижалась к Павлу Васильевичу Лидия, - сейчас дочь дождемся, узнаем, что к чему. Все-таки, Паш, нужно было тебе пойти с Веркой, а то, сам зна-ешь, горяча она. Не дай Бог нагрубит.
- Ничего не будет, не маленькая, голова на плечах имеется, сколько ты за ней все приглядывать будешь. За-муж выйдет, внуков нам с тобой подарит, вот за ними и бу-дем присматривать.
- легко тебе так говорить, твоя душа не материнская, не поймешь ты нас баб.
- Ну, поехала, - Павел Васильевич взял за плечи за плечи Лидию, взглянул той в глаза. – Ты еще скажи, что не отец я, не растил. Пойми ж ты, бабья твоя голова, у меня своих девок две, что ж ты думаешь, я Верку не пойму, и не отталкивай ее от меня, под одной крышей живем, из одной кастрюли щи хлебаем. И еще, твоя, Лидия, дочь  для меня не чужая, тебе, что со мной плохо? Ты и на Верку почем зря бросаешься, а все из-за меня, может, я мешаю уже тебе.
- Паш, успокойся, ну виновата я, пойми меня тоже, боюсь я.
- Чего ты боишься, дурочка. Я рядом, всегда рядом буду. Нет, ты послушай, не уходи от разговора. Учти Люда, если уж я пришел в твой дом, то назад мне хода нет. по-смешищем я не был, и не буду. К жене не вернусь, у нее своя жизнь, девок своих я не брошу, помогаю я им, ты сама знаешь. И все, закончим на этом разговоре сегодня, чтобы не возвращаться к нему.
Покрашенная коричневой краской дверь распахну-лась, выпуская вместе с дымом сигарет председателя, на высокое крыльцо правления колхоза. Верка остановилась, не зная с чего начать разговор. В душе, ругая себя разными словами, что не могла чуть пораньше придти, да кто ж знал, что Николай Николаевич здесь будет, это хорошо еще что д. Паша сказал. Смотрела на широкую обтянутую клетчатой рубашкой спину председателя.
- Ты куда это так запыхалась егоза? – Заметил Верку Правдин, - Случаем не ко мне так спешила, так стар я для тебя. – Пошутил Николай Николаевич, улыбаясь тонкой се-точкой морщин возле глаз. – Чего молчишь, мне на третью бригаду ехать нужно. Ладно, - закрыв дверь на замок. Он подложил ключ под кирпич, лежащий у самой стены прав-ления, - поехали, по дороге мне все и расскажешь, мимо твоего дома не проедем, высажу около него. – Николай Ни-колаевич заведя газик, приоткрыл запыленную дверку ма-шины. – Садись, - приказал Верке, стоящей в оцепенении около машины.
Верка опомнившись легко вскочила на подножку, ве-тер играя с ней, чуть приподнял подол платья, оголив заго-релые ноги. Придерживая одной рукой подол платья, рву-щийся из рук, она хлопнула дверкой машины, сразу отгоро-дившись от всего мира, оставшись в громыхавшем скачу-щем по кочкам газике одна на один с председателем. Ос-мелев, отбросив непривычную для нее заторможенность, она подняла глаза на Николая Николаевича, резко подпры-гивающий на ухабе газик, заставил ее ухватиться рукой за ручку двери, чтобы не упасть лбом в лобовое стекло.
- Держись крепче, привыкай к полевым дорогам, к па-лящему солнцу, дождю, идущему неделями. Ветру.
- Ой, только не нужно меня пугать Николай Николае-вич, это городские боятся оторваться от цивилизации, а я здесь родилась и профессию по селу выбрала.
- Выбрала то выбрала, да тебя я слышал, как отлич-ницу направили в теплицы пригороде работать, вроде на земле, но уже при хороших условиях. А ты мать расстраи-ваешь, сбегаешь. Отрабатывать тебя все равно заставят, не посмотрят, что ты одна из лучших студентов была. Так ведь?
- Николай Николаевич, - Верка захлебывалась слова-ми, торопясь раскрыть наболевшую душу председателю. – И Вы туда же, мне что делать, ну буду я там работать эти проклятые два года, а какая от меня польза будет государ-ству если я из под палки все делать буду, я в поле хочу, мне запах земли вспаханной ночами снится, да как жаворо-нок высоко в небе поет, а меня хотят где потеплее устро-ить, а меня почему не спросят, чего я сама хочу. останови-те машину, домой пойду, называется поговорили. – Закусив от обиды губу, держась рукой за ручку, она на ходу открыла дверку.
- Сиди. Сейчас на бригаду приедем, я тебе людям представлю, работать будешь в нашем колхозе, я уже по-звонил в райком, твои документы к нам переведут. Да я знал, что не будешь ты нигде кроме своего села работать. Запрос на тебя послал. Но, как видишь, решили тебя поощ-рить, как отличницу. Ну а ты у нас девка со своими мозга-ми, сама решила, что для тебя лучше. За это тебя и ува-жаю. бригадир молодой, твой сосед, знаешь его, росли вместе, вот вам и работать придется рядом. – Уже подъез-жая к бригадному домику, спросил, сидящую стрункой, Верку. – Ты с Павлом Васильевичем то как, ладишь? Он мужик, дочка, хороший, мать не осуждай, вас она всех на ноги поставила, так пусть хоть немного для себя поживет, ей, Вера, лет-то не так и много, а на деревне бабы рано стареют. А ты на нее посмотри со стороны, расцвела баба.
- Нет, Николай Николаевич, я на мать не сержусь, пусть живут вместе, чего я к ним лезть буду, что я малень-кая? Дядя Паша он мужик нормальный, не смотря на то что мент.
- Ну вот и хорошо. Пошли, агроном.
Председатель пожал протянутые к нему руки колхоз-ников.
- На минутку оставьте работу, позовите бригадира, у меня к вам дело есть.
Люди оставили свои рабочие места, подходя к бри-гадному домику, рассаживались на вынесенные лавки, вдоль стен скамейки. Бабы, бросив работу, окликивали друг друга, встряхивали снятые с головы платки от пыли, некоторые успели достать карманное зеркальце, мельком взглянуть в него, вытереться носовым платком, да слегка подрумянить губы. Бригадир выбежал, торопясь, из склада, спеша на встречу председателю, выгоревшие на солнце его волосы, рыжими кудрями лежали на высоком лбу, улыбаясь пухлыми губами, пожал руку Николаю Николаевичу.
- Сеялки готовим.
- Знаю я, чем вы занимаетесь, сейчас поговорим ми-нут пять, и дальше продолжайте. Все собрались? От рабо-ты вас отвлекать не буду, летом каждая минута дорога. – Люди загомонили, поддакивая, заулыбались, теснее усажи-ваясь, кто куда. – Хочу вам представить нового агронома, Вера Андреевна Морозова, окончила она с отличием, вы-росла в нашем селе и работать тоже будет здесь. Теперь у вас полный штат, так что спрашивать буду строго, без ого-ворок, что нет специалиста. Так что любите и жалуйте.
Верка стояла, переводя глаза с одного на другого, было все неожиданно, быстро, она хотела как-то по-другому, медленнее с подходом что ли. А тут из огня да в полымя. И платье на ней старое, да на ногах сбитые тапоч-ки, ну никакой солидности, так посмешище.
- А теперь работать идите, - председатель взял Верку под руку. – Вера Андреевна, приступай к своим обязанно-стям. Приказ о твоем назначении, я уже подписал, он на доске объявлений весит, так что через час все село знать будет. В курс дел тебя бригадир введет, а к твоим я заеду предупрежу, что только вечером будешь дома. Все некогда мне с вами, мне еще в летний лагерь да к строителям заехать нужно, да чуть не забыл, вам на бригаду два комбайна идут «Нивы», подумайте, кому их распределить. Жду обоих вечером на разнарядке, доложите.
Председательский газик запылил по дороге, распуги-вая копошащихся в пыли кур, с громким кудахтаньем разбегавшихся к своим домам.
- Добилась своего, настырная ты. Не думал, что с то-бой придется работать, я ждал, что ко мне кого–то со ста-жем прикомандируют, а тут тебя. Я еще сам толком ничего не знаю, на ходу учусь. – Сетовал бригадир, идя впереди верки в бригадный дом.
- Ты чего как баба слюни распустил, - Верка со злобой толкнула в спину бригадира. – Боишься, не сработаемся, то ты Серега за себя бойся, за свою работу, я глаза любому выцарапаю, где не знаю, то спрошу у главного и посоветоваться есть с кем. И как это тебя поставили бригадиром, точно некого было. Как был ты труслив таким и остался. Иди, показывай мне бумаги, да порядок агрономических работ в полях, а там посмотрим по обстоятельствам когда и что проводить будем. И учти Сергей, хоть мы и соседи и выросли вместе, но личное с тобой давай не путать. Ты вот женился недавно, а на свадьбу не пригласил, жмот ты.
- Да как я мог вас позвать ни тебя, ни Таньки, вы ж обои экзамены сдавали дипломы защищали, мне что ждать со свадьбой нужно было, когда вы обе приедете. У меня Иринке скоро рожать.
- Вот тихоня, сверетенил до срока пузо. Да ладно, не красней, что ты как девка.
Верка разбирала на столе бумаги, внимательно раз-глядывала, шевеля губами, график работ.
- Серега, а ты с матерью и братом жить собираешься или как?
- Мы хотим пристройку к дому сделать, а там видно будет. Ну что, разобралась с бумагами, пошли теперь тех-нику осмотришь, да людей на местах увидишь, а потом ся-дем здесь и решим, что будем в дальнейшем делать. Ты как? Не против?
- Пошли, Сергей Михайлович, показывай наше хозяй-ство.
Верка, стукая по пяткам сбитыми тапочками, собрала, закрыв в ящик стола, бумаги. Они ходили от одного колхозника к другому, кое-где переругиваясь по-доброму, а где и вцепившись языками, отстаивали каждый свое мнение, но без ущерба для работы. Люди провожали их взглядами, переговариваясь.
- будет из них толк, не зря председатель Верку сюда приставил, нашему бригадиру вот такой кнут нужен, Верка она с детства непоседа, у нее все в руках горит и язычок острый, любого на место поставит. А опыт со временем придет, не Боги горшки обжигали.
- У нее женишок-то есть? – Поинтересовалась недав-но приехавшая в село молодая женщина.
- Ты, Света, не бойся, ей твоего Димку не надо, она себе сама найдет. Это ты охомутала парня. Он здесь дальше своего крыльца не ходил, его мать не пускала, а в армию пошел, ему любая юбка красивой казалась, так что не дрожи за своего.
- Бабоньки, а подружка ее где, они ж с ней не разлей вода, - встряла, вспомнив про Таньку пожилая женщина.
– Я слышала она, тоже окончила училище, скоро до-мой к Марии Ивановне приедет, учительницей будет. В этом году первый класс наберет, у меня в школе сноха ра-ботает, дома говорила.
- Тише вы, услышит Верка, будет нам.
- Она теперь не Верка, а Вера Андреевна, ты, что не слышала как председатель ее представлял. Вот девка у Лидии тоже в люди выбилась, молодец.
- Лидии повезло с детьми, все при деле, и сама тоже не моргает, вон мужика себе, какого отхватила.
- Перестань на бабу наговаривать. Павла Васильеви-ча она не отбивала у Зинки, он сам от  нее ушел, да и как ему было с ней жить, она ж беспутная. Вы что не слышали, она с Кузиным спуталась еще до того как уйти Павлу Ва-сильевичу.
- Ты что сама это все видела, аль свечку держала им?
- Нет не держала, а вечером их у стог соломы засту-кала, пошла на постилку натеребить незаметно, а они там воркуют вдвоем, я тихонько, тихонько, да домой.
- Вот уж не поверю, чтоб ты да не встряла, не в твоем это характере.
- Бабы, бригадир идет, за работу принимайтесь.
Взвизгнувшие тормоза машины заставили выглянуть Павла Васильевича со двора дома, увидев председателя направляющегося к ним, окликнул Лидию, сидящую заду-мавшись, тупо смотрев себе под ноги, об дочери.
- Лида?! Председатель к нам, собери быстренько че-го-либо на стол, я его встречу.
- Он один, а Верка где? – Лидия очнувшись, заторо-пилась за Павлом Васильевичем.
- Иди в дом, сам все узнаю.
- Паш, ты только все расспроси, все как есть, ничего не пропусти.
Лидия, обиженно поджав губы, с большой неохотой, загремела посудой. Опять без нее Павел все решит, ну что за мужик, все на свои плечи берет, зачем ее оберегать, она мать, ей все нужно знать вперед. А Павел ее так поставил, что сначала он все узнает, а потом сам решит, что ей ска-зать, а чего нет. Разберусь с ним вечером, поговорю по ду-шам.
- Ну, здорово еще раз, - протянул, крепко пожав руку, председатель Павлу Васильевичу. – А хозяйка где? неуже-ли дома нет, ты, что Васильевич один?
- Да нет, дома она, на стол готовит, мы еще не обе-дали, Верку ждем.
- Вечером ваша Верка прискочит, некогда ей, пусть привыкает к колхозной жизни, иногда и без обеда придется обходиться. А я у вас, пожалуй, пообедаю, пригласите к столу своему?
- Заходи! – Павел Васильевич пропустил Николая Ни-колаевича, окликнул, - Лидия?! К нам гость.
Лидия радостно всплеснула руками.
- Проходи, проходи, Николай Николаевич, садись за стол, отобедай с нами, что Бог послал.
- Я смотрю, вам Бог хорошо послал на стол, крепко вы живете. Я не нарадуюсь на вас, тебе Лидия на работу  когда идти?
- Да вечером. Как всегда корм выдавать. Не томи Ни-колай Николаевич как Верка наша, куда ты ее, непоседу, услал, она ж к тебе поскакала, а до сих пор нет?
- На бригаду ее отвез, пусть работает с Сергеем, ва-шим соседом на пару, я их разбавил, он спокойны, Верка заводная, вот из них двоих и выйдет хорошее руководство бригадой.
Лидия села на стул, отвернулась к окну, плечи ее за-дрожали, всхлипнув, она прижала полотенце, державшее в руках к лицу.
- Ну, вот всегда так, плохо слезы, хорошо тоже слезы. Лид, не надо – Павел Васильевич успокаивал жену, - ты смотри Верка наша при деле, уже работает, гость вот у нас какой, я тоже не из последних.
- Вот петух! – улыбнувшись, Лидия стала расспраши-вать Николая Николаевича о дочери, чтобы узнать из пер-вых уст о родном человеке
Павел Васильевич, провожая председателя, крепко пожал тому руку.
- Спасибо тебе, Николай Николаевич за Верку, не обидел ее, принял на работу, дал ей возможность показать себя.
- О чем ты Васильевич! Нам бы больше таких вот, как ваша Верка, мы бы и не узнали наше село. В ней такое чудо сидит, мир перевернуть готово, а мы с опытом эту силу, да в нужное русло направим, и всем хорошо будет. Ну, жи-вите счастливо. Заходи, если что.
- Зайду, - Павел Васильевич стоял, задумавшись, смотря в след, пылившему по улице председательскому га-зику.
Мария Ивановна, шедшая мимо Морозовых, домой окликнула Павла Васильевича.
- Здорово жених, невеста дома?
- Маш, зайди к нам, чего мимо проходишь?
 - А ты чего столбом на дороге стоишь, может прибо-лел, так я тебе сейчас мигом укольчик сделаю. Я вечером к вам загляну, с Веркой поговорю, а председатель не от вас случаем вышел?
- От нас. Да ты сейчас зайди, чего вечер ждать.
- Нет, если зайду, то надолго языками зацепимся, а у меня еще дома не прибрано. Вот Танюха приедет, мне по-легче будет.
- Когда ждешь ее?
- На днях, может сегодня, а может через неделю, их молодых, Павел, не поймешь, как перекати поле. Ваша вон приехала, а дома не видно, убежала куда?
- На работе она у нас, первый день сегодня.
- А я и не знала, чего ж ты Павел молчишь, все у тебя секрет, и Лидию приучил, ничего от нее не выпытаешь, а все ты. – Мария Ивановна ткнула указательным пальцем в грудь Павла Васильевича. – Отойди с тропы, на минутку за-гляну к вам. Лидия ты где? – Мария Ивановна поставив сумку на скамейку, указала Павлу Васильевичу – Следи за ней, а то неровен час, собака ваша утащит, а у меня там продукты куплены.
- Иди, послежу, - Павел Васильевич присев на скамью устало прикрыл глаза, собака, увидев, что хозяин один улеглась у его ног, положив морду на вытянутые лапы, поводя глазами за подбирающимися к ней курам. – Ну что же, устал, - нагнувшись потрепал за ушами пса Павел Васильевич. – Вот и я что-то притомился, день в самом разгаре, а меня будто выжали, сил не осталось.
- Ночь спать нужно, - услышала его Мария Ивановна, - а ты все в женихах и подружку мою измотал.
- Марусь, он дежурил сегодня, а пришел, ему и отдохнуть не дали, - заступилась за Павла Васильевича Лидия.
- ну тогда себя подруга вини, за мужиком уход нужен, а он у тебя уже месяц вареный ходит.
- Иди-ка ты, Марусь, домой, а то договоришься, все ты про скромное. Не по двадцать лет нам чтобы скакать, уже года сказываются.- Беззлобно провожала Лидия Марию Ивановну домой.
- Павел, иди, отдохни, а я до магазина дойду, сахар у нас кончился, прикуплю еще, тебе ничего не нужно?
- Какой тебе магазин, иди лучше под бок, - закрывая на щеколду дверь Мария Ивановна оставила за собой по-следнее слово.
- Не позову больше тебя, - засмеялся Павел Василь-евич, - ты, Мария Ивановна от рук отбиваешься, слов каких нахваталась, вроде как в клуб с молодежью на танцы бега-ешь.
- Ты к нам в больницу зайди, не то услышишь. Вот ты участковый, а не знаешь, что у тебя под носом твориться, совсем нюх потерял. Сегодня к нам привезли парня, избили до таких синяков, не узнать, а кто не известно. Ты об этом знаешь, аль только около Лидиной юбки трешься.
- Все я знаю, и кто избил мне известно, но это не зна-чит, что я должен сейчас всем об этом трубить. Ничего ми-мо меня не проходит, я даже, Марусь, знаю, на кого ты глаз положила. Вот ему про тебя возьму и расскажу.
- Нет, ты точно сам не свой, чего удумал. Куда это мне за вами угнаться, это ты Павел Васильевич женихайся, а я уже старая.

Глава тридцать первая

Мария Ивановна ворча, пошла домой, посматривая на свой дом, видневшийся за зеленой листвой огромного тополя. Проходя мимо соседки, мельком взглянула на ее окна.
- Что-то Проски второй день не видно, уж не приболе-ла? Одна живет, племянник к ней наведывается раз в месяц, за почтальоном. Чтобы выклянчить с нее денег себе на выпивку. Сейчас сумку дома брошу, и к ней. Надо, пожалуй, позвать Павла, все-таки власть, да и не малая. – Мария Ивановна вернулась, окликнула, - Павел, ты еще не лег, я опять к вам, но по делу, иди, с тобой дойдем до соседки, что-то не видно ее, одной страшновато.
- Чего ж ты молчишь? – Павел Васильевич, одел на голову фуражку, заторопился вслед за Марией Ивановной. - Лидия, я сейчас приду, мы Нужду проведаем.
- Ой, а ее тоже не видела давно. – Лидия, прислонив палку к воротам калитки, поспешила вслед за Марией Ива-новной и Павлом.
Дом Нужды был скрыт за разросшейся по всему саду, сиренью, ее некому было вырубать и она, почувствовав во-лю, на когда-то укошеной земле разрасталась, превратив когда-то цветущий сад, в одни непроходимые, непролазные колючие дебри. Стучала в дверь Мария Ивановна, Лидия старалась пролезть к окну, кусты цеплялись за ее одежду, царапая кожу, платок уже повис на ветке, свисая длинной лентой к земле.
- А ну-ка отойди Марусь. – Павел Васильевич с силой налег на затрещавшую под его плечом дверь.
- Подожди, не ломай, вроде как голос слышу – Лидия приложила ухо к окну, напряженно вслушиваясь в тишину дома.
- Ну что слышно? – Мария Ивановна торопила Лидию.
- Да вроде как стонет кто-то, может кошка.
- Лидия, постучи еще в окно, и послушай, может от-кликнется. – Павел Васильевич приказал жене. – У тебя дома лекарство, какое есть, а то вдруг чего сделать быстро ей нужно.
- Не беспокойся, у меня сердечные капли есть, - Ма-рия Ивановна отмахнулась от Павла Васильевича, зорко глядя за Лидией.
- Ломай, Павел, дверь, ей видно там совсем худо, уронила она чего-то, что бы нас привлечь. Марусь, давай и мы поможем, глядишь засов и слетит с петель.
Громкий треск ломавшейся двери, привлек прохо-дивших мимо сельчан, одни за одним подходили люди, пе-реговариваясь между собой, интересуясь происходящим.
Вошедшие, в дом Павел Васильевич и Мария Ива-новна выгнали Лидию.
- Нечего тебе здесь делать, мы привычные, а ты еще хлопнешься в обморок, чувствуешь запах какой здесь тя-желый, потом тебя позовем. Иди ни кого сюда не подпус-кай.
- Да не бойся ты, чего дрожишь, как осиновый лист, жива Прасковья, ты ж сама слышала, как она стонала.
Павел быстро захлопнул дверь перед самым носом Лидии. Лидия отбивалась, не пропуская близко к крыльцу людей.
- Что случилось? Что с Проской, приболела?
- Вот живет одна, никто и не заходит, некому и при-глядеть. – начали жалеть подходящие бабы.
- Ну чего собрались, идите по домам. – Павел Ва-сильевич вышел, обтирая лицо носовым платком. – забо-лела Прасковья, Мария Ивановна ей сейчас укол сделает и в больницу ее отвезем, все хорошо будет. Иди к Марусе, помоги ей ее собрать, помыть нужно, а то как ее в больницу вести. Иди, иди. Помоги. – Остановил взглядом от вопросов Лидию Павел Васильевич. – Да окна откройте, проветрите дом.
- Что случилось Павел Васильевич? – Подъехавший на мотоцикле бригадир поинтересовался у участкового.
- Ты вот Серега на колесах, давай езжай до больницы, пусть сюда скорую пришлют, да носилки не забудут, она сама не дойдет, лежачая. Я не врач, но видно у нее ноги отнялись, ей годов-то уже много. А Верка наша где? - Павел Васильевич не забыл спросить у бригадира.
- Где, где, на работе, гоняет там всех, вот мне нака-занье с ней, все не так, все не по ней.
- Ты не сердись, это поначалу со всеми бывает, она как хорошая хозяйка начала с уборки дома. Сработаешь ты с ней, Михалыч.
- Ладно, я в больницу за скорой.
Вышедшую встречать скорую помощь, приехавшую как никогда быстро, видно водитель никуда не отлучался, Марию Ивановну обступили бабы.
- Мария Ивановна, не томи, что с Проской?
- Да ничего серьезного. Поела видно чего-то, да не пошло в прок, вот ноги и отказали.
- А говорят, она грибы жарила.
- Чего не знаю, того не скажу, а может и грибы вино-ваты. Анализы покажут.
- Ее вы с Лидией собирали?
- ну а кто, не участковый же.
- Марусь?! Она, говорят, вся в дерьме лежала, зайти в дом нельзя было, какая вонь стояла, участковый-то даже свою Лидию прогнал, чтоб не нюхала, до чего ее бережет.
- Эх, люди, люди, а кто ж ее собирал, сами себе про-тиворечите. И с кем не бывает, от которых и сейчас вонь идет, а туда же, обсуждать.
Мария Ивановна подошла к приехавшей на скорой дежурной медсестре.
- Ты Люба присмотри за ней, я вечером наведаюсь. Мне дежурить через два дня, так я проверить приду.
- Приходи, Мария Ивановна, это твое право, сама знаешь, а мы все сделаем как нужно.

Глава тридцать вторая

Вытянутые окна покрашенного ядовито зеленой крас-кой вокзала, матово святились на блестящих отполирован-ных рельсах. Танька, прижав чуть курносый нос к стеклу, всматривалась в темноту вечера, нетерпеливо поглядывая на висящие старинные часы, медленно передвигающие стрелки на циферблате. Вокзальные кресла, сбитые по че-тыре вместе, были изрезаны ножами, исписаны признания-ми в любви, верности, а некоторые содержали в себе угро-жающую для кого-то информацию. Танькин поезд пришел строго по расписанию, почти час назад, но ее, как ни стран-но никто не встретил, а знакомых, чтобы с кем-то добраться до своего села, не было. Она написала неделю назад матери, когда приедет, и не могла мать не прислать за ней. И вот уже почти час Танька прилипла носом к окну ожидаючи почти чуда. Вокзал жил своей особенной жизнью, уходили и приходили поезда, входная дверь громко хлопала, чуть отскакивая каждый раз обратно от косяков. Иногда серой мумией появлялся в дверях дежурный милиционер, зорко осматривая зал, задерживая свой тяжелый взгляд на припозднившихся гражданах не торопящихся домой. Уже совсем отчаявшись, не зная что и думать, возможно, ее письмо где-то затерялось, не дошло и придется ей коротать ночь на непонятного цвета стульях, когда-то ярко желтых, а сейчас потемневших от времени и от частого елозанья в разных одеждах людей, принявших цвет грязно-коричневый. Танька перестала смотреть в окно, отвернулась и от двери, лишь изредка вскидывая глаза к часам, но стрелки двигались медленно, время ожидания утра, чтобы уехать домой с самым первым автобусом приближаться не желало. Повесив голову, она думала обо всем, что вот теперь у нее есть специальность, можно пойти в школу работать, можно в детский сад, дорога открыта везде с ее образованием. На миг задумалась о подружке, хоть и уезжали вместе, но учиться пришлось в разных местах, и встречались они только когда приезжали домой на каникулы. Верка пошла учиться в сельскохозяйственный техникум на агронома, а Танька в педагогическое училище. Мать про подружку не писала, а Верка должна была уехать раньше, куда ее распределили, Танька даже и не знала. Почти задремав, она вздрогнула от прикосновения чей-то руки.
- Ну, ты, соня, просыпайся, это твои вещи? – Вовка Зайцев, в расстегнутой куртке, в сдвинутой на самый заты-лок кепке, как она еще держалась на его черных, торчащих во все стороны кудрях голове, теребил за плечо Таньку.
- Откуда ты? – Танька обрадовалась, наконец-то бу-дет скоро дома. – Вов, а ты на чем приехал?
- Как на чем, на тракторе. Верка вчера еще меня уви-дела, велела заехать за тобой, как молоко сдам на молоко-завод. Да, сегодня вечерняя дойка задержалась, вот ви-дишь, я и припозднился, а так мы уже давно дома были бы. Это что ль твои чемоданы?
- Мои. А что Верка давно приехала?
- Тань, ты как с луны упала, она уже в колхозе рабо-тает, на третьей бригаде агрономом, шорох там наводит. Ее правда не к нам распределили, но она сбежала, а наш председатель ее отстоял в райкоме. Приедем домой, сама все узнаешь. А тебя куда направили? – Вовка шел, широко по-мужицки ступая по земле, Танькины чемоданы для него были пушинкой, он еще успевал придерживать Таньку, бо-язливо переступавшую через рельсы. – У меня трактор стоит на другой стороне вокзала, сюда нельзя близко подъезжать, я молоко сам сегодня сдал, молоковоза не взял, так что, подруга, сейчас вещички твои в тележку, по-ложим, привяжу их, чтобы по всему кузову не елозили и по-едем.
Забросив чемоданы в тележку, Вовка принял от Тань-ки и сумку, проворчал:
- Ты в руках ничего не оставляй, у меня не такси, мес-та в кабине мало, давай все сюда грузи.
Спрыгнув с колеса тракторной тележки, нагнувшись, обтер руки, выдернутой травой с обочины.
- Ну, чего встала, пошли, минут за тридцать-сорок до дома доедем, не раньше.
Вовка первым запрыгнул в кабину, протянув оттуда Таньке руку:
- Садись училка, ты теперь на нас и смотреть не бу-дешь, мы – трактористы, а ты все же белая кость.
- Слушай, ты случайно белены не объелся, чего меня грузишь, если не хотел за мной заезжать, то и не надо бы-ло, - ощетинилась Танька, - пошел ты!
- Ну, вот, узнаю теперь тебя, молчишь, а только потом выдашь, я все ждал, когда тебя узнаю такой, какой ты была до учебы, думал все, другая приехала.
Вовка хлопнул ладонями по рулю, хохоча, завел сво-его железного коня, тихонько трогая с места.
- Вы с Веркой – два сапога-пара.
- Ой, сам-то.
Танька отвернулась, уставившись в окно, слыша, как за спиной в тракторной тележке перекатывались молочные бидоны, стукаясь глухо о борта тележки, и с каким-то при-чмокиванием друг об друга. Фары выхватывали кусок доро-ги, рассеивались по сторонам на подступавших к самой до-роге соснах. Вечерний лес загадочно темнел, яркие звезды, казалось, застряли в самых верхушках, мерцали, помигивая Таньке.
- Вовка, - Танька нарушила их молчание, - ты еще же-ниться не надумал?
- Ага, так я тебе все сразу и скажу.
- Ой, ладно тебе, все равно узнаю, так для тебя луч-ше будет, если сам все расскажешь, а то ведь прибавят, буду потом над тобой смеяться.
- Это ты умеешь. – Вовка всматривался в дорогу, объезжая рытвины. – Осенью думаю свадьбу сыграть.
- Мать-то знает? А то, Вов, ты невесту в дом, а мате-ри она не нравится.
- Тань, ты мою еще мать не знаешь, для нее кого б в дом не привести, лишь нас усмирить. Мы одни с Санькой остались не женатые. Нинка, сестра, как уехала в город на ткацкую фабрику, так там и осталась, у нее уже двое паца-нов. Женька с Колькой тоже женатые, детьми обзавелись, остались мы двое. Так что я холост только до осени, на свадьбу позову.
- Вов, а кого ты осчастливить собой хочешь?
- Ну не тебя же.
- Так я вроде и не собираюсь еще, у меня и парня по-ка нет, а уж за тебя и подавно не пойду.
- Ой, смотри как заговорила, я тебе еще и не предла-гал.
- Ладно тебе, скажи честно, я ее знаю?
- Думаю знаешь, они из другого села переехали, мать у нее счетоводом работает, а отец – скотником, дом они купили у этой, забыл как ее зовут, да она, Тань, в монастырь ушла.
Танька вспомнила про кого мать боялась всякий раз говорить, та женщина была почти виновата, что случилось давно в ее семье. Сколько лет отца нет в живых, не живет в селе и та женщина, а молва про них нет-нет да и вспыхнет с новой силой, обрастая такими подробностями, что хочется закрыть уши руками и забиться самой в самый дальний угол от всего этого.
- Она, Тань, помоложе вас с Веркой будет лет на пять, школу только весной окончила.
- Вовка, ты с ума сошел, ей учиться нужно, а ты ее по рукам и ногам свяжешь. – Танька стукнула в бок парня. - Додумался, мать ее куда смотрит.
- Туда, куда и все, каждая мать радуется, если дочь замуж выходит. Да я у них почти с весны живу.
- Что? – Танька проглотила все слова. – Ну ты тоже.
- А что я должен свою Раису уступить кому-то, не до-ждутся.
- Вовка, а ты, оказывается, собственник? Охомутал малолетку, еще пузо ей не навертел?
- Так я тебе все и скажу.
Огни родного села мерцали вдалеке, небольшим светлым пятном растекались над ним в небе. Танька за-молчала, сердце трепетно билось, вот оно родное, никуда ей не хотелось так, как вот сюда, в свой родной придуман-ный ей самой рай, к матери, подружке, к старому тополю.
- Тань, я тебя домой повезу немного позже, мне еще фляги нужно сгрузить на ферму, а то их к утренней дойке приготовить нужно, ладно?
- Ты высади меня на углу улицы, а вещи потом заве-зешь. Зачем я с тобой буду ездить везде, за это время уже дома буду?
- Хорошо, мне еще лучше, о чемоданах не думай, за-везу.
Вовка остановился, высадив Таньку, снова затрещал, уезжая ближе к ферме. Подходя к родному дому, который стоял без света, она подумала – мать спит, сейчас будить придется, а ей наверное в смену идти утром, жалко будить ее, замоталась она одна, совсем помощи ни от кого нет. Брат остался жить на чужой стороне, ну а она больше из дома больше никуда не поедет, хватит с нее, отучилась, специальность есть, а работу найдет. Глаза привыкли к темноте, и Танька увидела, как, прижавшись, друг к другу, сидели на скамеечке под старым тополем две тени. Разго-вора не было слышно, подумалось, под тополем всегда у нас кто-то сидит, всех он принимает, все тайны людские знает. Вот рассказал бы обо всем, как здорово было бы, он много видел.
- Теть Марусь, трактор на углу вроде как остановил-ся?
- Нет, Вер, это он затормозил на повороте, будем ждать когда обратно, с фермы поедет, вот и увидим нашу Танюху, соскучилась по подружке-то? – Мария Ивановна обняла рукой Верку, прижав к себе. – Твои-то спать легли?
- Давно уже, дядя Паша с дежурства пришел, устал, опять куда-то ездил далеко, а мать прибралась и тоже лег-ла.
- Ты-то как сама к Павлу Васильевичу относишься, не обижает он тебя?
- Теть Марусь, ты сама подумай, как меня можно оби-деть.
- Что, правда, то правда. Он, Вер, мужик неплохой, наш участковый.
- Все, не будем больше, живут и пусть живут, мне-то что. Тихо, вроде как идет кто-то, - Верка прислушалась к тишине ночи.
- Показалось тебе, а может кошка пробежала.
- Я посмотрю, - Верка поднялась с темной скамьи.
- Сиди, егоза, если кто идет, так заметим его, нечего бегать.
- Мам, это я, - Танька показалась в темноте.
- Ой, ты моя доченька, а мы тебя ждем, все глаза в ночь проглядели, и не заметили. Видишь, и подружка твоя не спит, тебя ожидаючи, пошли все в дом, там и поговорим спокойно.
Верка обняла подружку, радостно тиская ее.
- Не, я домой побегу, завтра обо всем переговорим, не хочу своих лишний раз поднимать. До встречи, подруга, я так рада, что ты приехала, нам с тобой теперь и море по-колено. До свидания, теть Марусь. Вам и без меня есть о чем поговорить. Ой, чуть не забыла, Тань, тебя Вовка нор-мально довез, а вещи где?
- Хорошо все, вещи он завезет, я на углу сошла.
- Ну, тогда ладно, - Верка, запахнувшись кофтенкой, торопливо пошагала домой.
- Мам, а у нее что, кто-то из братьев приехал?
- Нет, доченька, у нее мать замуж вышла.
- Как? Тетя Лида?
- Ты чего удивилась так, тетя Лида и вышла. Идем в дом, не стой столбом, нечего шуметь. Верка тебе сама все расскажет, а я сплетничать не собираюсь, за мою жизнь итак их много было, порой не отличишь где правда, а где про тебя и сочинили, дай Бог, тебе это все миновать, не обжечься. Нашу семью не крылом сплетни задели, а чер-ной тучей накрыли. Так тошно было, доченька, не продох-нуть. А что, у Верки мать замуж вышла, это все чисто, без скандала и ругани было. Она, ее мать, Павла давно знала, еще в девках, так что нет здесь ничего особенного. Ты о себе рассказывай, куда направили тебя, к нам. Знать ус-лышаны мои молитвы, дома жить будешь, чего я одна без вас с Шуркой, только и радости мне, когда почтальонша в дом приходит. Найдешь себе судьбу, и я пригрета вами бу-ду.
- Мам, чего ты заладила, мы еще и тебя замуж опре-делим. И будем с Веркой петухами ходить, пусть все злят-ся, а мы только рады будем.
- Ох, ты, моя пустомеля, - Мария Ивановна обняла дочь, прижала к груди, не отпуская, - как я по тебе соскучи-лась, кто бы знал.
На улице, рядом с домом, остановился трактор.
- Пойду встречу, будет стучать, соседей поднимут, - Мария Ивановна заторопилась к двери.
Вовка, отвязав чемоданы, один за другим переносил их на крыльцо, вышедшая на крыльцо Мария Ивановна, увидела как он снимал дочкину сумку, прислонившись к пе-рилам, ждала парня.
- Володь, сколько должна я тебе за беспокойство? – Мария Ивановна щелкнула тугой кнопкой потертого мягкого кошелька.
- Ничего не нужно, мне не тяжело заехать было, все одно мимо ехал. Спрячь, Мария Ивановна, свой портмоне, пригодятся твои барыши в хозяйстве. Поехал я, меня дома теперь заждались, время-то вон сколько. Утро скоро, а еще и спать не ложился.
- Езжай, спасибо тебе сынок. Хороших детей Бог по-дарил твоей матери, не обижай ее.
- С чего это ты взяла, Мария Ивановна, что б мать мы свою обижали, скорее она нас всех строит, лишнего нам ничего не позволяет. – Вовка захлопнул с шумом за собой дверку кабины, затарахтел, прибавив скорость трактор.
- Таня, вещи до утра оставим, потом все разберешь, а сейчас покормлю тебя и спать.
Танька дремала, прислонившись спиной к стене род-ного дома.
- Не спи, доченька, поешь, а потом и ляжешь.
- Мам, не хочу я есть, спать пойду. Я пирожки себе покупала в привокзальном буфете на дорогу, все и съела, не суетись. – Уже засыпая, Танька вспомнила, - мам, тебе утром на работу?
- Спи, моя смена через день.
- Хорошо то, как дома.

Глава тридцать третья

Тихонько приоткрыв дверь в дом, Верка услышала ровное дыхание матери, сняв обувь, босиком, стараясь не зашуметь, прошла к себе в комнату.
- Вер, ты? – Павел Васильевич, подняв голову, оклик-нул падчерицу.
- Дядь Паш, спи. Я, кто же еще?
- Я не сплю, тебя жду, встретила подружку?
- Встретила.
- Все хорошо у нее?
- Дядь Паш, мы не разговаривали, я домой пошла почти сразу. Утром рано вставать, да и вас будить не хочу. Ты потише, дядь Паш, а то мамку разбудишь.
- С вами уснешь, - проворчала Лидия сонным голо-сом. – Баламуты, один не спит, весь бок оттолкал, теперь оба ночные посиделки решили устроить. Угомонитесь. Паш, ты вообще с дежурства приехал, устал – спи, а тебе на ра-боту бежать рано. Ложись, дочка, три часа да твои.
- Все, мам, я уже легла, - донесся из комнаты Веркин голос.
- Тебе-то чего не спится? – Лидия уже шепотом спро-сила Павла Васильевича.
- Сам не знаю, проснулся, а заснуть не могу. Вот мно-го чего я видел за свою жизнь, но вчера, думаю, был пре-дел.
- Паш, ты сам себе работу выбрал, грязь людскую убирать, это не за скотиной ходить. – Лидия протянула свои руки к Павлу Васильевичу, прижавшись к нему горячей грудью, обтянутой ночной сорочкой, - спать будешь или нет.
- Лид, Верка еще не уснула, - Павел Васильевич за-бросил ногу на горячее бедро жены.

Глава тридцать четвертая

Вовка Зайцев готовился к свадьбе, еще три дня назад он со своей невестой приехал из Москвы, куда ездили за продуктами. Осень радовала теплом, неубранные осенние яблоки разносили свой запах по окрестностям. Антоновка желтая налитым медовым боком просвечивала семечками на солнце, дразня пьянящим ароматом. Старшие братья сбивали длинные столы на открытом воздухе, натянутый над ними тент от дождя, слегка натягивался ветром, ле-гонько хлопал еще не притянутыми краями. Нюра, мать Вовки, хлопотала, отдавая команды своим взрослым детям. Один отец жениха ни во что не вмешивался, он с задумчивой улыбкой смотрел на всю суету, пожевывая прокуренными желтыми зубами очередную сигарету. Ему было хорошо, незаметно стащив от жены и детей целую бутылку водки, он прилаживался к ней всякий раз когда его хотели чем-то занять полезным. Сыновья махнули на него рукой.
- Чудит батя.
Одна жена нет, да нет торопясь мимо него, уколет своим взглядом.
- Вот все пройдет, я с тобой разберусь, пьянь беспросветная, всю душу мне отравил. Вот надейся на него, никакой помощи, один урон приносит, бессовестный, детей своих постыдился бы. Какой им пример подаешь. Как жить будешь, пень старый? Вот досталось мне горюшко.
Приехавшая по такому случаю дочь останавливала Нюрку.
- Мам, не трогай отца, что мы без него не управимся, ты сейчас его растормошишь, будет у нас под ногами ме-шаться да без дела командовать, а у нас здесь и так ко-мандиров через верх.
- И то правда, что это я к нему пристала, пусть себе сидит, - Нюрка согласилась с дочерью. – Пойду, посмотрю к соседям, готово у них там все, вдруг чего не хватит. Ой, будут потом на селе долго обсуждать. Женька, - окликнула она старшего сына, - ты в правлении был, во сколько ма-шина для новобрачных придет, не опоздает? А у Чурябки-ных был, договорился с Василием, чтобы и он на своем «Москвиче» подъехал?
- Да был я везде, приедут все вовремя, я еще догово-рился с Романовым Володькой, он тоже подъедет на своей. Думаю, хватит трех машин для молодых, тут езды то три метра, можно и пешечком пройти, так нет машины подавай.
- Ты что, сынок, хочешь, чтоб твой брат хуже других был? Машины нужны обязательно. Забыл, как перемывали косточки Гуськовым, когда у них Лешка женился. И машин то у них не было, и по селу не катались, ездили.
- мать, какое гуденье, наше село за час пешком все обойти можно, вот взяли моду друг перед другом пыль пускать, и так все знают, кто как живет. Смотрите, жених вышел.
На крыльце дома появился Вовка, он был одет в чер-ный новый костюм, который топорщился на нем, не приняв его осанки, белая рубашка оттеняла загорелое лицо, Вовка не знал куда деть свои руки, они мешали ему, привыкшему носить свитера да куртки, он запихивал их в карманы брюк, но поминая что так нельзя, он смущался и спрятывал их за своей спиной. Подбежавшая к нему с галстуком сестра, скомандовала.
- Нагни голову, я тебе галстук повяжу.
Вовка запротестовал первый раз.
- Его то зачем, Нин, давай без него, я могу даже во-ротник рубашки на костюм выправить, только не нужно этой удавки.
- Придумал, ты чего в клуб на танцы собрался что ли, нагинай голову, ничего с тобой не случиться один день.
Одна за другой подъехали легковые машины, чтобы ехать за невестой. Нюрка забегала, суетливо отдавая по-следние указанья сыну.
- Володь, а где у тебя дружки-то? Кольку Морозова вижу, а Сергей Потемкин где? Он, сынок, что не приехал? – Нюрка теребила, не отпуская сына. – Сынок, выкуп взял, а то невесту не продадут?
Вовка похлопал себя по карману.
- а не отдадут, так выкрадем, не впервой нам невест от подружек красть. А вон и Серега бежит, не мог он не приехать ко мне на свадьбу, мы ж мать друганы с детства
Молодой, с русыми, волнистыми волосами, голубые глаза выделялись на чисто выбритом лице, парень подбе-жал к Зайцевым.
- Успел, теть Нюр, здравствуй, - шустро успев пожать всем мужчинам руки, он с легким прищуром оценивающе оглядел пришедших на свадьбу девчонок. – Привет невес-там.
Верка, хлопотавшая за расстановкой посуды, одна из всех ответила.
- Привет, залетный, надолго приехал?
- А как приветите меня, так и останусь, может, и я себе не-весту здесь пригляжу?
Верка не поднимая головы, парировала ему.
- Городские тебе надоели, на сельских потянуло, смотри Серега, попадешь кому в сети из наших, не выпустят.
- А я, может, и рад буду в ваших сетях застрять.
- Езжай рыбак, не видишь, одного тебя ждут, а ты с нами лясы точишь.
Сергей на ходу сел в машину, рядом с водителем, высунув в открытое окно голову, крикнул.
- Ну держитесь, девки, сегодня наш день.
Но Верка покачав головой, крикнула ему.
- Это еще посмотрим кто кого, мечтатели.
Танька наблюдавшая эту сцену со стороны подошла к подружке чуть покраснев поинтересовалась.
- Вер, кто это?
- Ты чего, Тань, забыла, он каждое лето сюда приезжал к бабушке отдыхать, они с Вовкой дружки. Тетю Варю Потем-кину знаешь, она санитаркой раньше в больнице работала? Так это ее внук, от сына. Он в Мурманске живет, ну что вспомнила? Мы еще маленькими играли все вместе, ты что забыла. Правда он моложе нас будет, ты его еще в песок на речке закапывала, он тебя дразнил, ну а ты ему так вот по детски отомстила.
- Нет, Вер, не помню, забыла. – Танька задумчиво пожала плечами. – Надо тетю Нюру спросить, может помочь нужно чего.
- Тань, сядь на место все уже приготовлено, я тоже сейчас к тебе присоединюсь, молодые где-то через час только сюда приедут, до них тут уже половина гостей перепьется ожидаю-чи. Видела, как в чайники самогон наливают, вот духан!
В доме у невесты ждали приезда жениха с дружками под-ружки невесты взяв в оборону все окна и двери, чтобы не пропустить без выкупа жениха, раскрасневшие, наряженные во все самое лучшее, что у них есть, весело смеялись, сыпя прибаутками. Еще трезвый гармонист, настраивал свою гар-монь, лениво перебирая кнопки, наигрывал, притоптывая сам себе в такт начищенным ботинком. Невеста, усаженная в углу дома, под иконами, смущенно выглядывала из под белой кружевной фаты, теребя пальцами бахрому скатерти накры-той на праздничный стол.
- Едут, едут, - вездесущая ребятня, увидев первыми авто-мобили, криками оповестила не выходивших из дома подру-жек и родню.
- Девчонки, приготовились, дешево не отдаем, держимся все вместе.
Вышедший из машины жених шел к невестиному дому, держа в руке букет осенних астр, радужным солнцем выгля-дывавших из упакованного блестящего пакета. Дружки, вы-шедшие вслед за ним, поправляли красные ленты, чуть сползшие с плеч. Доставая из карманов конфеты, они угоща-ли ребятню, осторожно подбираясь ближе к дверям, чтобы успеть ослабить внимание и заскочить в дом к невесте. раз-давая налево и направо шутки и прибаутки они плечами от-тесняли, прижимали, давая своим рукам волю, щупали, мяли девок. Визг, крик стоял стеной в ушах, не было понятно, про-бились дружки в дом или нет. В узких сенях раздался исте-ричных хохот, это кого-то стали щекотать. Борьба шла нешу-точная, и кто победит было еще не известно. Люди придви-нулись ближе к дому, стараясь рассмотреть, кто кого тискает, кто выходит победителем, а кто до конца не уступает, требуя выкуп за невесту. Потрепанные, в расстегнутых костюмах, у кого оторваны и пуговицы на рубашке, были вытолкнуты на улицу дружки жениха. Вот отсюда и начинается сам торг. скорее словесный ибо деньги уже ничего не решали здесь. Посовещавшись с женихом, один из дружек предлагает выкуп, небольшой. Ему нельзя чернить родных невесты и ее саму. И от дипломатии дружек зависит многое. Нельзя ненароком переступить черту, за которой может стоять кровная обида. И тогда какая может быть свадьба, если в ход пойдут не только кулаки и выдернутые колья, но что бывает редко и ножи. Жених из своих карманов передает дружкам деньги, подружки, видя мелочь, в руках ребят кричат, перебивая друг друга.
- Нам слезы не нужны, себе оставьте.
И уже в ход идут мелкие купюры, и опять мало. Дружки показывают всем свои пустые карманы, объясняя, что больше нет, жених еще молодой, не заработал. И все равно их не пропускают в дом. И уже дойдя до конца торга, жених из потайного кармана достает крупную банкноту, высоко поднимает ее над головой, показывая всем, что вот какой, не жалко ему денег, только пропустите к невесте и расступятся перед ним, пропуская его в дом. Подружки начинают украшать приехавшие автомобили шарами и лентами, привязывая куклу в свадебном платье на первую машину. А в это время в доме родители невесты с иконой в руках благословляют на совместную жизнь молодых, которые стоят перед ними на коленях, не поднимая головы и держась за руки. Вот так они выйдут из невестиного дома, первой идет крестная мать, держа впереди себя икону и только за ней, связанные за руки лентой, жених с невестой. Обходят автомобили, кланяясь, на все четыре стороны садятся в них и отъезжают в ЗАГС. Оставшаяся родня садится за праздничный стол пировать в ожидании посланников от жениха, чтобы пригласить всех в его дом. Сколько было свадеб на селе, а интерес к ним не пропал и каждый раз было что-то новенькое, особенно запоминающееся и долго будут пересказывать. Прибавляя от себя небылицы. В сельском клубе была расстелена красная дорожка, по которой должны пройти жених с невестой, свидетели и гости. Магнитофон, стоящий на столе, играл свадебный вальс Мендельсона. Вовка ступая деревянными ногами не чувствовал от волнения руки невесты, которая начинала дрожать мелкой дрожью, от любопытных глаз осматриваю-щих, ощупывающих пытливо ее фигурку, ища в ней к чему можно придраться, возможно платье коротковато или бро-шенный взгляд слишком нагл, а может наоборот, платье в обтяжку, показывая небольшой живот, а взгляд короток. Как в тумане прошла регистрация, фотоаппараты остановили мгновение жизни на кусочке матовой пленки. С шумом рас-крыты бутылки с шампанским, пена струилась с бокалов на дорожку. Крепче сжались руки с непривычными на них коль-цами. С шумом, прибаутками усаживались в машины, чтоб прокатиться под сигнал клаксонов по родному селу, оповес-тив его, что очередной парень занят, показать, что нашел он себе суженную. Нюрка ожидала подъезда сына с молодой женой стоя в дверях, держа в руках огромный каравай хлеба, на вышитой еще ее бабкой льняном полотенце, муж держал в руках большое решето, доверху наполненное карамельками, перемешанными с хмельными шишками. Захлебнувшись, всхлипнули последний раз клаксоны, замерев рядом со встречающими жениха и невесту, гостями. Нюрка торжест-венно, гордясь сыном приподняла каравай. Вовка отщипнул хлеб, чуть подсолив, ждал когда молодая жена повторит за ним, чтобы съесть хлеб вместе. Мать передала каравай кому-то из родственников, взяв от Вовкиного отца решето, посы-пала молодых конфетами и хмелем, приговаривая:
- Это вам чтоб сладко было, горе бедой не казалось, что-бы детки рожались здоровыми и родителей почитали.
Усадив виновников во главе стола, приглашенные чинно рассаживались. Верка с Танькой плечо к плечу уселись ря-дом. Колька Морозов, брат Верки, уселся недалеко от жениха как положено свидетелю, рядом сияя белозубой улыбкой, в голубой, под цвет глаз, рубашке сел Сергей Потемкин. увидев Верку он обрадовался, есть с кем вспомнить детство, да и девчонка не плохая, можно вечером на танцы сходить. Хотя женским внимание он не был обделен, но какой парень, видя красивых девчонок, не распушает свой хвост.
- Серега, ты надолго к нам? – поинтересовалась у парня, Верка взяв вилкой салат.
- А как приласкаете, - подняв рюмку с налитым в нее само-гоном, провозгласил, - за молодых.
- Тебя что из города попросили, решил в нашем селе ос-таться? - не унималась девка.
Сергей налив себе и рядом сидящим в рюмки, не замечая Веркиных колючек.
- Горько, ой, как горько. - Звонкий женский голос повис над праздничным застольем. И уже на все голоса подхватили:
- Горько, горько.
Невеста, покраснев, подняла, еще совсем детское, лицо к жениху, вытяну розовые губы трубочкой, еле коснулась сухих губ суженого.
- Мало, - рявкнул, басом здоровый мужик, - жизнь горькой будет, подсластить нужно, - хлопнув одним глотком рюмку он с еще большей силой начал скандировать себе рукой, - Горько, горько.
Танька оторвав свой взгляд от стола, пока все считали сколько раз поцелует жених невесту, рассматривала Сергея, заметила, что руки у него чистые, не как у сельских ребят с грязью под ногтями, на шее была видна золотая цепочка, она проблескивала желтизной при каждом повороте головы пар-ня, кудрявые волосы чуть слиплись на лбу и от этого он был какой домашний, близкий. Широкая грудь бугрилась разви-тыми мышцами, они шевелились при каждом вздохе. Крупные ресницы тенью прикрывали глаза. Вздохнув, Танька по-смотрела на подружку, не заметила ли она ее любопытства, если увидит, будет потом над Танькой смеяться. Сергей вы-скочил из-за стола, размахивая руками он пустился в пляс, приседая, прихлопывая по груди, ногам. Кружась, он звал девчонок в круг, выталкивая их на середину, частил скорого-воркой частушки, бабы заведясь, да еще от выпитого играла кровь, наперебой старались попадать в такт, приплясывали перед ним. Серега крутился волчком, казалось что он не вы-дохнется, запляшет всех. Гармонист играл с испариной на лбу, расстегнутая рубашка, хлопала по спине. Гармонь в его руках пела, плакала, стонала, и уже видя, что гармонист ус-тал, а люди все сильнее требуют играть плясовую. Нюрка хлопала в ладони, стараясь перекричать шумевшую толпу гостей:
- За стол, за стол, сейчас горячее подавать будут, и род-ню, невестушки моей встречать нужно, а вы у нас  гармониста замучили, дайте немного его пальцам отдохнуть.
Кто-то из молодежи на выставленном в окно магнитофоне включил современную песню, Сергей подбежал к Верке:
- Не стой, подруга, что смотришь на всех – свадьба. Дру-ган женился. А ну, девчонки, все танцевать. Колян, заталки-вай их в круг, нечего жаться по сторонам, ох и вас когда-нибудь мы пропьем.
- Отстань, обойдусь я без твоей помощи, тоже мне ухажер. – Верка вырвалась, сверкнула на Сергея глазами.
- Колян, ну и сестра у тебя, одним взглядом обожжет.
- Тебя жечь не собираюсь. – Верка, взяв, Таньку под руку отошли от веселящихся, куражившихся друг перед другом мужиков.
- Смотри, а они драку надумали. - Танька присела на по-ставленную кем-то скамейку под яблоней.
- Вот дураки, это точно без наших не обошлось, навешают им сейчас, вот, Тань, всегда так, как свадьба или другая ка-кая гулянка, без драки не обойтись. Ну, чего на хватает, вы-пили, закусили – веселись. Так нет, надо морды еще друг другу бить. Слушай, пожжет за дядь Пашей сбегать, так он не пойдет. Придется нам с тобой меры принимать, Тань, ты то как, не страшно тебе? Давай Кольку и Сергея оттащим, а ос-тальные пусть себе квасят носы. Этих двоих если не остано-вить, они же здесь все побьют. – Верка приглядывалась, к ней половчей выдернуть брата, отвлечь его. – Тань, я Кольку тащить буду, а ты Сергея. Да не жалей кулаков своих лупи его что есть силы.
 - А вдруг он меня стукнет, - Танька озадачено вздернула белесыми бровями.
- Он такого себе не позволит, слишком порядочный, - Вер-ка заступившись за Кольку, повисла на нем клещом, вцепив-шись, и в тоже время Танька изловчившись, перехватила уже занесенную ударить кого руку Сергея.
- Колян, девчонки какие храбрые, может послушаемся.
Верка шипела на брата:
- Не успел приехать и за старое, не позорься. Чего мать подумает, постеснялся бы хоть дядю Пашу.
- Да ладно тебе, сеструха, нас Морозовых ни чем не возь-мешь. Все, все не буду больше. А где Серега? Что-то его не видно.
- Не уйдет он далеко, его Танька из толпы потащила.
 И тут с криком:
- Кто посмел моих друганов обидеть, - жених, снимая па-радный выходной костюм и забросив его от себя с засучен-ными рукавами белой рубашки успев через голову снять так заботливо завязанный галстук, вломился в самую гущу де-рущейся толпы. Невеста сняв пиджак с висящей яблони, прижала его к себе, обняв двумя руками, крупными со слеза-ми глазами смотрела как разъяренные, почуяв первую кровь дрались, потерянная она не знала, что ей делать, плакать, кричать или звать на помощь. Но бабы, повидавшие за свою жизнь столько драк, не растерялись, успев зачерпнуть из ко-лодца холодной воды, они со всего размаху, выплеснули ее на своих горячих мужиков, отрезвив их, заставив отплевы-ваться, утирать свои разбитые в кровь носы. И смешно было смотреть на них мокрых, в порванной одежде. Вовка подошел к жене, взяв у нее пиджак, набросил себе на плечи.
- Что испугалась, это еще так, чепуха, - огромный, в пол лица, синяк бордовым цветом расплывался у него под гла-зом.
- Больно, Вов, - Рая дотронулась тонким пальцем до Вов-киного лица.
- Нет, конечно, меня кто-то задел ненароком, от моих ку-лаков больше досталось.
Колька наконец-то вырвался из цепких Веркиных рук, умы-вался около колодца, щедро поливая ему на руки водой, чья- то молодая женка, пока муж отсутствовал, а может сморенный выпивкой лежал, отдыхая, она бескорыстно ухаживала за молодыми ребятами. Верка успокоилась, пусть себе хорохорится, раз у той муж лопух, нет, за женой как нитка за иголкой ходить, он напился, то вот ему урок. Нечего жен молодых одних оставлять.
- Коль, ты смотри поосторожней с чужой женой, муж уви-дит, пересчитает твои ребра.
- Ладно, сеструха, не учи, -  чуть обняв бабенку, он повел ее за стол, усаживая рядом с собой, наливая ей водочки, плеснув себе в рюмку самую малость. – Мне достаточно, а тебе нужно малость выпить, чего грустной-то быть.
Танька все не выпускала руки Сергея из своей, уже отойдя с ним в самый конец сада, за ним виднелся только убранный от картофеля огород, да в конце его огромная, еще молодо зеленеющая ветла. Зайцевы оставили дозревать до первых морозов кормовую свеклу, которая ровными рядами убегала к ветле.
- Тань, чего ты в меня так вцепилась, мы за себя постоять можем, - Сергей переступая с ноги на ногу не решаясь уйти от девушки. – Вы с Веркой ловко нас увели, - польстил он Таньке.
Танька растеряно молчала, разговор так и не начавшись угасал. В школе, куда она пришла работать после учебы, ей доверили первый класс. С ними она балагурила, смеялась, была находчивой и что самое приятное она нравилась даже себе самой. С Сергеем же она впервые заробела, хотя чего было самой от себя таиться, он ей понравился. И если она привыкла, что с детства во всех их начинаниях лидером была Верка, то здесь она решила не отступать, и во что бы то ни стало завладеть вниманием Сергея. Ну и что, что он был го-да на три моложе ее, это ее не остановит. Впервые за всю свою жизнь ей захотелось быть красивой, привлекательной. Сергей что-то почувствовал в поведении Таньки, он внима-тельно всматривался в девчоночье лицо, ему не хватало мужского опыта в поведении с такими девушками. Того, что у него было достаточно для уже повидавших. Знающих чего они хотят от него женщин. Природа не обделила его умом, но сейчас он растерялся, не зная как ему поступить, превратить все в шутку и со смехом выйти к праздничному столу или же продлить это трепетное что пробежало между ними дальше. Проведя по Танькиной щеке, он заметил:
- Горячая. Бежим к ветле.
Калитка сада была открыта ногой, со звонким стуком за-хлопнулась за их спиной, набивая земли в обувь они крепко держались за руки, за минуту запыхавшись добежали до вет-лы. Танька, держась рукой за Сергея, прыгая на одной ноге, вытряхивала землю из туфли. Смелея от близости Сергея.
- Ты в клуб вечером придешь? - Сергей прижался к ветле, все также не отпуская Таньку.
- А ты хочешь, чтобы я пришла, у тебя что здесь подружек нет? – Танька, кокетливо, чисто по детски, как малый ребенок спрашивала Сергея, боясь, что ответит он ей не так, как ей хотелось бы.
- Были девчонки у меня здесь когда к бабушке приезжал, но их сейчас здесь нет, кто учиться уехал, кто замуж вышел, а у кого другой парень появился. Так что мы с Коляном одни остались. Вовка женился едва из армии пришел, видишь на-шел себе. Ну а мы еще погуляем, какие наши годы. Ну как придешь вечером в клуб или тебе как учительнице запреща-ется ходить на танцы, ты так и замуж не выйдешь.
- С чего ты это так решил, когда у нас с Веркой время сво-бодное есть, то мы в кино ходим, и на танцы. А ты давно сю-да приезжал, я тебя прошлый год здесь не заметила?
- Нет, прошлый год я не был здесь, у меня каникулы были, так мы с однокурсниками к Черному морю ездили, дикарями, а сюда не приехал, деньги кончились, а у своих просить как-то не удобно. Я еще подрабатываю вечерами, и по выход-ным. У себя на станцию ходим, вагоны разгружаем, а что платят хорошо, а нам не трудно, бывает за вечер рублей сто, на брата, зарабатываем. Есть на что одеться и девочку уго-стить знакомую.
Танька в душе приревновала Сергея  сразу ко всем не знакомым девочкам, решив унизить их, она спросила:
- И они себе позволяют по ресторанам ходить, это же на-верное не прилично.
- Отстаешь от жизни, это здесь, на селе, не прилично, а в городе угостить девушку, пригласив ее в ресторан, это не только оказываешь ей внимание, но и уважение. Так что, Та-нюха, на будущее я тебя приглашаю в ресторан, а пока за неимением его, я тебя с подружкой твоей угощу хорошими конфетами. Ну, так что, придешь в клуб, я ждать буду.
- Вы до вечера все перепьетесь, да передеретесь.
- Ну, уж нет, если я приглашаю, то это для меня будет унизительно, что я так поступлю, мужчина должен держать слово. А хочешь, я за тобой домой зайду?
- Ты что, - опешила Танька, - не нужно. Мы сами придем, все равно на работу в понедельник, а завтра воскресенье. А ты на кого учишься? – Танька не отнимала своей руки от пар-ня, все также держалась за его ладонь.
- Хотел идти учиться в транспортный техникум, да мои против были, так что поступил в Политех, у нас есть военная кафедра, на сборы съезжу и в армию идти не нужно. Старший брат из армии вернулся весь больной. Служил на подводном флоте. Вот мать с отцом меня сейчас и берегут, чтобы не попал я в армию, а мне хочется. Но не буду им перечить, зачем расстраивать, да и послушаешь тех кто отслужил ничего хорошего там нет.
- а сколько тебе еще осталось учиться?
- Два года. Ты вот работаешь, ребятишек учишь, нравится тебе самой свое дело?
- Сейчас уже почти привыкла, а поначалу знаешь, как бы-ло. Зайдешь в класс, а ребятишки все разные, каждый по-своему интересен, это они потом, когда вырастают, делаются похожими на своих родителей, кто лучше. Кто хуже, а сейчас у них глазенки горят, они в школу пришли. Считай в рот смотрят, каждое слово твое ловят. Ручонками своими карандаши держат неумело в тетрадках такие каракули выводят, что думаешь, неужели это я им так все показала. Мне нравится и хорошо что сразу дали класс, я вообще боялась, что не доверят, опыта у меня нет, поставят старшей пионеркой и буду лет до тридцати пяти в пионерской комнате вместе с горном да барабанами сидеть.
- Счастливая ты, своего добилась. - Сергей высоко под-прыгнул, сорвав ветку ветлы. – Пойдем к остальным, а то тебя Верка хватится, не отговоришься от нее, все будет вы-прашивать.
- Зачем ты так, она не такая. Просто привыкла меня с дет-ства оберегать и сейчас уже взрослыми продолжает. Ты если помнишь, маленькую меня все обижали, а Верка она за меня в огонь и в воду. Мы с ней всегда рядом, куда я без нее, а она без меня. Она даже приходила ко мне в школу на первое сентября, чтобы самой убедиться, что у меня все хорошо. Только увидев своими глазами, что все нормально у меня, успокоилась. Такая она.
От дома Зайцевых широко разливесто  доносилась за-стольная песня, замирая высоко в кроне ветвей.
- Пойдем, слышь, как поют, сердце заходится.
Танька первой пошла к саду, уже осторожно ступая по пе-репаханному огороду. Сергей шел следом, чуть отступив от девушки, он по-мужски оценивал ладную фигурку, рушив для себя – не плоха. Его не смущало небольшая разница в воз-расте. Войдя в сад они не пошли отдельно друг от друга, вроде как и не были только что вместе, нет они шли рядом, ведя разговор ни о чем. Но уже заметная искра проскользну-ла меж них, заставив сердца биться чаще. Их приход не уди-вил никого, вроде, как и не отлучались они. Верки за столом не было, как и ее брата, жених сидел обняв свою молодую жену и с пьяной довольной улыбкой обводил всех гостей глазами, нет ли кого недовольных. Увидев Сергея, закричал:
- Серега, наливай всем по полной, хочу, чтоб мою свадьбу надолго запомнил. Мам, где гармонист, пусть плясовую играет, чего песни затянули. Веселись народ. Сам налил себе, подняв высоко рюмку кричал, - За мою молодую жену, за тещу и тестя. Смотрите, какой я счастливый.
- Перепил парень.
Мужики улыбались своему потаенному, неизвестному. Ку-раж драки у них прошел и теперь некоторые подперев голову ладонью, заунывно, с тоской вытягивали свою песню, свадь-ба угасала, люди тихонько расходились, желая молодым долгой жизни. Нюрка провожала каждого, приглашая их на завтра снова приходить. Отец Вовки, перевесившись в рас-крытое окно дома, держа пятилитровый чайник с самогоном, наливал особо жаждущим, не уходящих домой, которые воз-можно останутся у них с ночевой, расположившись для сна, где их сморит сон. Но некоторых уведут жены, взвалив по привычке тяжелые руки мужа себе на плечи, будет волочить его до дома. Верка отчаявшись найти Таньку, ушла домой. Ворча себе под нос:
- Ушла одна и меня не предупредила, вот доберусь, будет ей от меня, бросила одну. – Но потом, что-то смекнув, она задумалась. – Сереги тоже не было, а из кучи дерущихся его тащила Танька. Ну не дай Бог обманет Таньку, убью, он же кобель городской всех девок здесь сума свел и такое у себя проделывал в Мурманске. Ну, будет им обоим, только узнаю.

Глава тридцать пятая

Влетев домой Вера, не замечая сидевших за столом, пьющих вечерний чай, мать с Павлом Васильевичем, пробе-жала к себе, сбросив платье, переоделась во все домашнее, заторопилась к выходу.
- Мам, я к Таньке, - только ее и видели.
- Лид, я чего-то не пойму, они же вместе вроде ушли к Зайцевым, чего случилось то, опять к подружке понеслась, - поинтересовался Павел Васильевич.
- Паш, меня чего спрашиваешь, она ни слова не сказала, я и сама хотела про Кольку нужно узнать, а она унеслась. Вот чумная.
Верка пробегая около дома Нужды, увидела ту сидящей на скамье под тополем Старцевых.
- Здрасте, теть Прос, следишь, кто куда пошел и с чем?
- Ты, егоза, не торопись, подруги твоей дома нет, а Мария Ивановна корову доит, с дежурства пришла, убиралась во дворе, на посиделки не выходила.
- А с кем посиделки, с тобой что ли?
- А хоть бы и со мной, ты Веруха еще жизни не видела, только одной ногой в нее ступаешь, а гонора у тебя много, остынь, не торопи события.
- Теть Прос, ты чего такая, приснилось тебе чего плохое? Как ведунья говоришь, хорошо, посижу с тобой, когда еще ты такая добрая будешь.
Нужда не слушала Верку, думала о чем-то своем. С года-ми ее лицо сморщилось, глаза выцвели, но одно осталось в ней неизменное это ее природное любопытство. И как бы плохо не было ей, она всегда успеет подслушать, подсмот-реть, а после и додумать в силу своих мозгов.
- Ты со свадьбы пришла? Как там весело было? Гармо-нист кто был, случаем не Макаров?
- Он, теть Прос,- Верка кивнула соглашаясь.
- Правильно Нюрка его позвала, лучше не найти на селе гармониста, он даже если и пьяный, а дело свое знает. Ле-жать будет, а гармонь из рук не выпустит. Значит весело бы-ло, а с подружкой разминулись вы как, ты вон и переодеться успела, а ее еще нет. Может, приглянулся ей кто. Пора и вам женихов себе подыскать, а то все проскачите и останетесь в девках.
- Успеем, куда нам торопиться, надо и погулять.
- Это ты зря, так можно и молодость прогулять, ищи себе и подружке помоги найти пару. Чего она с работы придет да за тетрадки, нечего сопли чужим детям подтирать, своих заводить пора. Года-то бегут.
- Да с тобой не соскучишься, все-то ты нам разложила по полочкам, и будущее представила, ну ни как нам без тебя?
- Смейся, смейся, увидишь сама года через три, как я бы-ла права, а вон твоя подружка идет.
- Глазастая, ты теть Прос, я не увидела, а ты Таньку изда-лека приметила.
- Вдаль я, Верка, хорошо вижу, а вот когда близко, у меня все в глазах сливается туманом, мать то у тебя еще без оч-ков. Ну да, Лидия она годков на двадцать меня моложе будет, у нее вон муж молодой. Не обижает Павел Васильевич мать-то?
- Вот и сюда ты влезть успела, и чего тебе все знать нуж-но, живи ты спокойно, у самой жизни нет никакой, так ты, в чужую лезешь. Какое тебе дело до моей матери, я к ней сама с советами не лезу и другим не дам.
- Правильно, кто как ни дети за мать заступятся, у меня, их нет так и заступиться некому, все кому ни лень клюют меня, беззащитную.
- Да ты на себя не наговаривай, заклюешь тебя! Без зубов, а кусаешься.
Верка пошла на встречу Таньке, оставив Нужду в одино-честве размышлять дальше.
- Тань, ты где была? Я уже час как дома.
- На свадьбе, а зачем ты ушла, меня не дождавшись, я там как белая ворона одна сидела. И остаться неприлично, подумают, жду кого, и уйти неудобно, скажут - не понрави-лось. Мать у меня пришла, ты была у нас?
- Нет, не успела, вон ваша соседка тормознула, лекцию о жизни читала, да свой любопытный нос везде совала. Кто да с кем.
- Оставь ее, я уже привыкла, без нее скучно будет, а так она хоть какой рассказ сочинит.
- Пошли к нам, поболтаем.
- Ой, Тань, нет, я к своим пойду. Ты Кольку не видела? Его еще дома нет, мать беспокоится.
- Вер, он ушел чуть раньше, только вот с кем не знаю. Придет - не маленький.
- На танцы пойдем сегодня? – Танька оставила на самое последнее этот вопрос и ждала, чуть волнуясь в душе от ответа подруги.
- Да давай сходим, чего дома делать, завтра выходной за-ходи за мной, и пойдем. Тань, но не раньше десяти вечера, пусть со свадьбы пьяные разбредутся, а то будут приставать ко всем, надоедят.
Танька улыбнулась, как все хорошо сложилось, Верка про Сергея даже и не спросила, а врать ей не хотелось, как не хотелось говорить и правды. Пройдя торопливо домой, она увидела все также одиноко сидевшую Нужду.
- Шла бы домой, холодно, - посоветовала она бабке.
- Танюха, малость посижу, воздухом подышу, а то неровен час - случится со мной что, тогда уже не сяду на скамеечке, не увижу тебя.
- Не нагнетай обстановку, теть Прос, я тебе сейчас молока парного принесу, только переоденусь, хорошо?
- Вот какая разница между ними, а ведь росли вместе. Ели из одной чашки. Танька - добрая податливая, мухи не обидит, а Верка, – у той шило в одном месте покоя не дает. Все на бегу, везде успеет, ох, хлебнет с ней горя, кто женится на ней, - рассуждала Нужда сама с собой.
- Таня!? Ты пришла? – окликнула дочь Мария Ивановна, услышав, как стукнула входная дверь, – припозднилась ты с гулянки, что поздно разошлись?
- Мам, я на улице с Веркой стояла, да вон с тетей Просой, надо ей молочка отнести, что-то она совсем захирела.
- Отнеси, не жалко, посуду пусть потом занесет. Ну, как хорошо было на свадьбе? Готовились они за долго, на столах как было? Не скупились?
- Мам, было как у всех. Я что особенно рассматривала, что было?
- Ну ладно, не кипятись. Драки не было? Хотя какое гуля-нье без драк обходилось, тут два пальца в рот не клади - была.
- Небольшая. Разогнали всех, водой из колодца облили, как петухов, все сразу и перестали.
- Вот и хорошо хоть догадались. Ты есть будешь?
- Мам я со свадьбы, у меня живот полон, не согнуться, звенит как барабан.
- Ты далеко собираешься? – Мария Ивановна заглянула в комнату, где Танька, разложив на высокой кровати, с горой пуховых подушек, вынутых из стенного платяного шкафа, ку-пленного недавно, одежду. Выбирала, что одеть на танцы.
- В клуб пойдем, на танцы, ищу, что одеть мне, так чтобы было неброско, а в то же время красиво и удобно.
- Вот это платье одень, смотри какое оно, все льется, струиться, фигурку твою подчеркивает, и удобное оно, а сверху плащ накинь. Подожди Таня, я тебе сейчас что-то принесу, - Мария Ивановна, торопясь, вышла из комнаты, сняв со стены небольшую связку ключей. Отомкнула стоящий здесь недалеко от русской печи кованный небольшой сундук. Все рука не поднималась его выбросить, да и у места он был, никому не мешал, хранились в сундуке разные бумаги, документы, Танькин диплом об окончании училища тоже занял свое место здесь. Мария Ивановна полезла для чего-то в самый низ. Из-под сложенных новых отрезов, купленных для Танькиного приданого, она достала ридикюль, весь потертый с крупными блестящими застежками. Бережно достав белый платок в мелкий цветочек, развернула его, положила на ладонь серьги. Так и несла их на вытянутой руке, боясь сжать. Синий цвет камня, блеснув от электрического цвета, отражался на стенах неземным светом.
- Вот, - Мария Ивановна протянула дочери серьги, - это отец тебе оставил, хотел сам тебе подарить, когда замуж выходить будешь, да я решила сегодня их отдать, чует мате-ринское сердце, не простой у тебя сегодня день будет. Носи, доченька, отца вспоминай, любил тебя твой папка, как жалко, что не дожил, не увидел своих детей взрослыми, - Мария Ивановна забыв, что Иван причинил ей, за их совместную жизнь, добром вспоминала ушедшего в иной мир мужа.
Танька, впервые увидев серьги, замерла.
- Мам, откуда такая красота? Они видно не простые, - при-подняв сережки к свету, она смотрела на игру камня в золо-той оправе. – Мне их на улицу одеть страшно, пусть лучше дома лежат. Девчонок раздразню, еще сорвет кто.
- Не одену я их, спрячь обратно - уже решительно настоя-ла Таня. А молодец папка, смотри какую мне красоту оста-вил.
- Доченька, зачем они лежать будут, их носить нужно, ты только примерь на себя. Твои глаза и камень один в один - синие. Не буду я их прятать, на работу носи, чего ходишь скромно, у вас физрук молодой, глядишь, и понравитесь друг другу.
- Мам, ты что думаешь, если я серьги на себя нацеплю и все парни мои? Я по себе, по душе искать буду. А кем он бу-дет - для меня роли не играет.
- Долго искать будешь, сегодняшние парни девок поклади-стых, согласных на все любят, а таких как вы с Веркой, сто-роной обходят.
- Кому нужны - не обойдут! Приметят!
- Мам, это платье по твоему совету и одену. Все равно в школу в нем нельзя, слишком яркое.
- Это какое же яркое? Видела я, как шла ваша учительница по истории. Платье короткое, по самое некуда, грудь торчит, того и гляди из выреза выпрыгнет. Куда директор смотрит? Какой она ученикам пример подает? А мужик у нее видно совсем свихнулся - из дома такую выпустил. Платье это хорошее, скромное, носи его везде, не бракуй.
- Мам, мы договорились. Серьги прибери, а в школу как считаю для себя нужным одеваться,  так и буду ходить. Сама подумай, приду я в этом платье, так мои первоклашки не ме-ня слушать, а платье разглядывать будут. И придя домой, из школы, все родителям расскажут. Ну, зачем мне это все?
- Ой, и правда, не подумала я. Старая становлюсь. Я ж для тебя хорошее хочу, вот голова и не соображает что де-лать, вам молодым видней. А серьги если хочешь одеть - носи. Чего такую красоту в сундуке держать? - Мария Ивановна все также бережно завернула сережки в платок, положив их в ридикюль, закрыла сундук.
Посмотрев на будильник, стоящий в центре стола Танька заторопилась.
- Мам, я переоденусь и за Веркой зайду.
- Иди, иди, я дверь сенную замкну, так ты, доча, через двор иди.
- Мам, там без света голову сломаешь. Давай сделаем так, я тебя на замок закрою, а приду так и будить тебя не на-до, я открою дверь и зайду, а двор на засов замкни. Корова у нас блудная, пойдет к воротам, рогами поддаст и выйдет. наделает беды.

Вышедшая из дома Верка поджидала подружку, занимая время лузганьем тыквенных семечек. Раскрасневшаяся Тань-ка от ожидания чего-то таинственного в своей судьбе, спеши-ла к ней, чтобы подруга не обиделась, а то еще скажет: – жду, жду, а ты не идешь.
- Пошли, Вер.
И девчонки, как уже им и положено, степенно направились в клуб. Это пусть малолетки торопятся, а у них все же воз-раст, да и люди они на селе не последние. Ровесницы уже почти все  повыходили замуж, а кто и  уехал из родного села, чтобы приезжать изредка, да своих детей спихнуть на лето старикам.
Здание сельского клуба. Построенного недавно, было са-мым большим на селе, он как монстр разлаписто занял самое лучшее место в центре, подмяв под себя два больших сада, не оставив от них даже пня. Танька с Веркой бегали в этот сад в детстве, огромные яблони, стояли строго в ряд, крупные кусты смородины, созрев, провисали до самой земли, в центре сада стояла груша, она почему-то была одна. Ее плоды висели высоко, и приходилось становиться друг на друга, чтобы кто-то один забрался на нее и уже сидя на кривой ветке, срывая сбрасывать вниз, похожие на лампочки груши. И ловили их не руками, а в подол платьица, чтобы не разбились всмятку о землю. Красные яблоки шафрана румянились на солнце, а внизу на ветках, до которых лучи  не доставали, плоды были зеленые, мелкие, но очень сочные. Весной сад покрывался бело-розовой пеной от цветения. Аромат цветущих яблонь навечно остался в памяти. На селе почти у каждого сельчанина есть сад, у кого молодой, посаженный привезенными из питомника элитными саженцами, а у кого уже старый, многолетний. Но этот сад, посаженный кем-то, не обламывался, каждый считал для себя зазорным что-то изменить в нем. Говорят, что его разбили на пустыре беспризорные дети во вновь созданном молодым государством детском доме, где-то в двадцатых годах. За ним ухаживали, подрезали, окапывали, берегли. И когда в один день здесь собралось руководство не только села, но и района, людей не послушали, пригнав огромные бульдозеры, ломали, крушили по-человечески стонущих от прикосновения металла яблонь. Кусты смородины тонкими ручонками наматывались на тяжелые гусеницы, стараясь остановить плодовый вандализм, защитить собой, сомкнувшихся, держащихся, как в послед-нем бою яблонь. Стоящие сельчане молча смотрели, как уничтожался сад, пожилые люди не утирали слез, бежавших по морщинистым лицам, мужики, крепко сжав челюсти, мол-чали от бессилия, сельская ребятня, застыв, прижималась к родителям, и только рев техники и хруст ломаемых плодовых деревьев повисал в осеннем небе. Птицы, ли-шившись своего пристанища, стаями летали над головами, пролетая так низко, что казалось, заденут людей и технику своими крыльями. Не стало сада, но какая-то часть жизни осталась в воспоминаниях.
Сейчас клуб сиял огнями, громкая музыка слышна издале-ка. Гром барабанов разносился по вечернему селу, будя вздремнувших собак, которые лениво лаяли разбуженные шумом. Стайки нетерпеливых девчонок выбегали на освя-щенный пятачок перед зданием, оглядываясь, выискивая глазами себе кавалеров. Парни неторопливо  покуривали на высоком крыльце, иногда поворачивая головы на громко ще-бечущих девчонок. Ребятня, облепив металлические трубы, заменяющие забор, сидела, не решаясь переступить порог клуба, с нездоровым любопытством интересуясь всем, что происходило как в самом здании, так и около него.
- Ну что расселись как воробьи, не пускают вас на танцы? – Верка слегка дернула за вихор мальчугана, сидевшего близко к дорожке.
- Тань, твоих учеников нет здесь?
Танька, засунув глубоко руки в карман плаща, оглядела, опустивших, вниз головы, ребят.
- Нет, моих нет, видно спят уже, но думаю, годика через два и они здесь будут, не меняется мир.
- Чему ему меняться, как плясали под гармонь наши деды, так и мы все пляшем.
- Ну да, только в клубе играет наш самодеятельный ан-самбль, ребятишки себя артистами видят, стуча по клави-шам, да и мы платья с каждым разом все короче одеваем.
- Тань, это не к нам, это вон к ним, - Верка кивком головы указала на девчонок, которые в нетерпении вытягивали шеи, рассматривая вновь подошедших.
Танька, незаметно от Верки, осмотрелась, Сергея не бы-ло. В душу закралось сомнение - неужели обманул? С него станет, он такой красавец, а она так - серая мышка. Верка смело, как к себе домой, прошла к кассе, купив два билета, они  остановились со знакомыми, посмеиваясь, вспоминали сегодняшнюю свадьбу, разные случаи, с улыбкой подтруни-вали друг над другом. Сергей стоял в дверях клуба, две дев-чонки еще совсем молодые отвлекали его внимание, искусно стараясь одна перед другой красноречием. Он переводил взгляд от одной группы людей к другой, ища глазами ту, ради которой он сегодня сюда пришел. И услышав Веркин смех, который он не мог ни с чьим спутать, так как брат ее смеялся точно также, вроде как горох рассыпали, понял, Верка без подружки не придет. Пытаясь освободиться от назойливых подружек, которые, осмелев повисли у него  на руках, он повел их до входа в зал, где в переливах света, тенями колыхались танцующие.
- Я чуть попозже подойду к вам - веселитесь.
Развернулся, чтобы не оставить им шанса для дальней-шего разговора, и пошел туда, где Верка смеясь что-то рас-сказывала окружившим ее знакомым. Сергей пожимал руки парням, сыпал комплименты, на которые он был горазд, дев-чонкам. Притиснувшись в круг, встав рядом с Танькой, чуть наклонил голову, спросил:
- Ждала?
- Мы только что подошли – боясь посмотреть на Сергея, ответила Таня. В душе она ликовала, самый красивый парень стоял рядом, не замечал других, а был только с ней.
- Пошли, потанцуем, - пригласил Сергей всех в зал.
- Сегодня я вас опекаю, - объявил он, глядя на Татьяну.
Но Верка и здесь успела съязвить.
- Меня опекать не нужно, о себе заботься, разорвут тебя девки на части, и скорее, Серега, нам с Танькой опекать тебя придется.
- Согласен, - Сергей подхватил под руки подружек, на-правляясь в зал.
– Вы себе женихов так и не нашли? Все вдвоем ходите, пора и вам себе подыскать, какого завалящего.
- Вот завалящего нам и не нужно! А наши женихи еще не родились, - Верка говорила и за себя и за молчавшую под-ружку.
- Эх, придется мне вас сегодня веселить, раз никто вам не подходит.
- Много на себя берешь, ладно ты, Серега, не обижайся, сам знаешь какая я.
- Вер, если б я на все, что ты говоришь, обращал внима-ние, то сюда я долго бы не приезжал. Дождался бы, кто тебя укоротит, и приехал, а так, знаешь, без твоих колкостей скуч-но. Я когда дома в Мурманске вспоминаю о вас, знаешь, так на душе легко делается, вся моя хандра уходит куда-то.
- Ой, начал, вот Тань, послушать его, ну льстец. Нет моим ушам это противопоказано, оберегай сегодня Таньку, что-то она совсем приуныла, а я себе здесь найду занятие. Вон бра-тишку заметила младшего, вот сейчас ему буду по ушам ка-таться.
И Верка, оставив Таньку, заспешила к брату, который за-метив ее, пригибаясь за спинами танцующих, спешил к выхо-ду.
- Коль, а ну подожди, - Верка подпрыгнув, чтобы увидеть, где он, окликала брата.
- Вер, дома поговоришь, чего толкаешься, - кто-то из тан-цующих недовольно пенял девушке.
- Тебе какое дело, за тобой не смотрят и радуйтесь, на-шлись мне указчики, - Верка расталкивая танцующих, спеши-ла за братом.
Колька, видя, что сестра не отстает, припустился бежать. Ему уже не нужны были танцы, встречи с друзьями, он хотел одного, лечь в теплую постель и никого не видеть. Голова болела, кровь прильнула к вискам. Верка увидя, что Колька побежал домой, успокоилась, решив вернуться назад, в клуб. Среди танцующих, подружки не было, не виднелась и кудрявая голова Сергея.
- Вот, опекун, увел Таньку, пока я за братом гонялась. Ладно, пусть поболтают, все будет, что потом обсудить.
- Вера, ты домой? – поинтересовался молодой черноволосый парень, с чуть большиватым носом.
- Да, домой.
- Тогда идем вместе, я тебя провожу. Подружка твоя минут пять, как с Потемкиным прошла, наверное, тоже домой.
- Домой, куда же еще, я пока за братом гонялась, они и ушли. А ты что не хочешь остаться? Танцы не скоро кончат-ся, в самом разгаре.
- Вер, посмотри сама, моих ровесников здесь нет, а все больше молодежь. Стар я становлюсь, дома мне уже сидеть пора.
- Так женись, чего один ходишь?
- Вот и выходи за меня! Хочешь сватов пришлю?
Верка остановилась, снизу вверх осмотрела парня, оста-новившись на блестевших в темноте глазах.
- Выпил что ли, или с головой не дружишь?
- Понюхай, - наклонившись, он дыхнул в лицо девушки за-пахом табака.
– Не пью я. Ты то, тоже себе пару никак не найдешь. Оби-жать тебя не буду, соглашайся! Дом у меня есть, в доме тоже все обставлено, машину с тобой купим, плохо не будет, зави-довать все станут. У меня работа неплохая, ты тоже на своем месте, я тебя торопить не буду, подожду. Ты только с отве-том не тяни, девчонка ты прямая. Увиливать не станешь, твоих старших братьев я хорошо знаю, настоящие мужики, так что корни у тебя крепкие, надежные.
- Андрей, - Верка впервые за всю свою жизнь растерялась. Что ему сказать, отослать, затаит обиду?
- Не торопись, ты ж меня не знаешь, а вдруг возьму и со-глашусь, что делать будешь?
- Так соглашайся, рад буду!
Они замолчали, не зная о чем вести разговор. Любопыт-ный месяц выглянул из-за облака, подглядев за сельской улицей. От дома Старцевых донесся смех Сергея Потемкина, а месяц застрял в верхушке старого тополя, легкой тенью скользнул меж веток, опадая вниз серебристыми нитями.
- Пойдем к Таньке, - потянула за руку Андрея Верка.
- Не нужно, у нее своя жизнь, не мешай подружке. Вот ты всегда рядом с ней, так дай ей шанс. Да и тебе о себе заду-маться нужно. Что всю жизнь будешь с матерью жить, у тебя мать вон, сколько во вдовах ходила, а все же поборола себя, нашла себе пару. И плохого про них с Павлом Васильевичем никто не скажет. Вер, ты все же подумай, что я тебе сказал. Я завтра на рыбалку собираюсь, а вечером загляну, не прогонишь?
- Иди, рыбак, до завтра еще дожить нужно, - Верка от чего-то развеселившись, пошла домой, оставив парня одного, возле своего дома.
       В эту ночь Верка спала с детской улыбкой на губах.

Танька забыла, когда так хохотала, скулы сводило от сме-ха, она хваталась двумя руками за живот, облокотившись на забор. Сергей был в ударе, он один за другим рассказывал анекдоты, показывал себя в различных ситуациях до слез смешных и трогательных. Время, проведенное вместе, про-летело незаметно, и лишь небольшая светлая полоска на горизонте темного неба, показала обоим, что утро рядом.  Девушка заторопилась, хотя ой как не хотелось идти домой.
- Веселый ты, но мне уже домой пора.
- Не торопись, когда еще свидимся, я через день уезжаю, только и останется мне тебя вспоминать.
- Сереж, тебе некогда будет, учеба, встречи там разные.
- Я деньги, Тань, подработаю и зимой приеду, хочешь? Новый год вместе справлять будем. Что не веришь? Я слово свое держу. Ну-ка давай свою руку, ой да, она у тебя совсем холодная, замерзла? Вот я дурак, заморозил тебя. Тань, да-вай завтра встретимся. В клуб не ходи, я вот тут, на скамееч-ке тебя буду вечером ждать. Ну, как выйдешь?
Танька согласно кивнула головой, посиневшие от утренней прохлады губы не слушались. Согревая, Сергей прижал Таню к себе.
- Что ж, беги, но помни, я завтра здесь буду, а если не выйдешь, то под окном твоим мумией стоять буду. Пожале-ешь меня?!
- Хорошо, - Таньке пригретой на Серегиной груди, было тепло и надежно. Осмелев, она потрогала щеку парня, про-ведя по ней нежно ладонью, - колючий, оброс как.
Серега приподнял девушке голову. Заглянул в глаза, и сам не зная почему, чуть коснулся губами Танькиных губ. Так и стояли они, замерев, прижавшись, друг к другу.
Танька робко освободилась из рук парня.
- Пойду я, Сереж.
- До завтра, Танечка.
Сергей не уходил, стоял на дороге, он смотрел Тане вслед, пока она не скрылась в доме и только тогда, согрева-ясь, хлопая себя, побежал до дома своей бабушки.

Глава тридцать шестая

В старом домашнем халате и сбитых тапочках Верка хло-потала по дому, вспоминая вчерашний вечер. Из задумчиво-сти ее вывел голос Андрея, который, улыбаясь, поздоровал-ся.
- Андрей?! Ты? – растерявшись, спросила Вера.
- Ну а кто же, больше я никого не вижу, ты что забыла, я же сказал что приду. Вот я и пришел!
- Проходи, Андрюш, садись.
- Возьми вот, это я рыбки тебе принес. Улов сегодня удач-ный килограмм пять набросал, а твои где? – Андрей с инте-ресом осматривался, протянул Верке сетку с рыбой. – На целую жаровню здесь будет, это не магазинный хек, а речные карасики.
Лидия шумела в сенях, Павел Васильевич убирался во дворе, предоставив Верке приготовление ужином. Лидия увидев, Андрея, крикнула:
- Павел, у нас гость. Ты Андрюш, к Павлу Васильевичу? Он сейчас зайдет, малость подожди.
- А это что? – увидев у дочери сетку в руках, она заглянула в нее. – Ой, какая рыбка, речная.
- Ага, это я сегодня утречком, на мотоцикле к реке съездил и наловил. Вот принес, – Андрей теребил руками кепку. Не зная, как вести себя в чужой семье.
- Это что, взятка? Так не берет Павел Васильевич, а по личным делам ты пожалуй к нему на работу приходи, А рыбу, сынок, забери.
Павел Васильевич успел остановить жену, которая, рас-пыляясь, выговаривала:
- Это же надо было наглости набраться, натворил чего-то и к участковому с подарком идет.
- Подожди, Лид, чего кипятишься, нужно во всем разо-браться.
Верка окаменела, ей было очень неудобно. Вот перед ней сидит Андрей, почему-то бледный, раскрасневшаяся мать и невозмутимый Павел Васильевич. Во всей этой ситуации, только одна она не принимала участия. Хорошо, что еще брат гулять пошел.
- Павел Васильевич, - Андрей встал, – теть Лид, вы меня не правильно поняли, я вашу семью давно знаю. Вот. Теть Лид, мне это… - ваша дочь по душе, и если вы не против, то я это…- жениться хочу.
- Так ты свататься к нашей красавице пришел??? – опе-шила Лидия.
 Так что-то, Андрей, как-то не по-людски. Сватов нужно, а ты сам, да еще с рыбой. У вас, что уже все сладилось? Вы все решили тайком, отца с матерью обошли. – Лидия подо-шла к Верке. – Что ж доченька, ты с нами так? Обидела я те-бя чем, не так я хотела, чтоб у тебя было, а вы все без нас решили.
- Мам, не плачь, я его вообще второй раз вижу, вчера ве-чером из клуба проводил, а сегодня к нам пришел, с рыбой. Вы его спросите, дядь Паш, а может он больной, не знаете?
- Вовсе я не больной, здоровье у меня богатырское, - Андрей вскочил, табуретка с грохотом покатилась. – Ну не получается у меня ладно, как лучше хотел, целый день на речке думал, а меня дураком выставили:
- Павел Васильевич, я что, кривой, хромой? Все у меня есть, Верка будет, как сыр в масле кататься, обижать ее не буду, дом у меня есть, вся обстановка, мотоцикл…
- А ну тихо все! – осадил Павел Васильевич расшумев-шихся.
– Я как понимаю, ты Андрей, желаешь с нашей Веркой жизнь связать.  Андрей согласно кивнул, громко сглотнув от волнения. – А Веруха об этом ни сном, ни духом, так?
- Конечно, - тут уже вставила свое слово Верка.
- Так, а ну-ка девочки, быстренько на стол соберите, нече-го вам мужские разговоры слушать, да и рыбу в воду пустить не забудьте. Садись, жених, поговорим спокойно, нечего тебе парень баб бояться, это они поначалу гонор из себя гнут, – пригласил Павел Васильевич.
– Я тоже знаешь, как боялся, Лидии предложить совмест-ную жизнь, но ничего, осмелился. И знаешь, парень, не жа-лею, и дочка у нее такая же, погорячиться и остынет, но ты прав, Андрюха, лучше жены, чем Веруха, тебе не найти, это я тебе говорю, а мне видней.
- Это кто еще из нас гонор гнет? - Лидия, слушавшая Пав-ла Васильевича в пол уха, встряла в разговор. – Не слушай его, сынок, он сейчас наговорит тебе и на себя и через себя. А ты иди, переоденься, чего стоишь, поторопись, - приказала она дочери.
- А меня кто слушать будет? – Верка с застывшими слеза-ми в глазах обвела сидящих за столом. – Да что ж вы все, - она чертыхнулась, и гордо выпрямив спину, но, еле сдержи-ваясь, чтоб не всхлипнуть, закрылась у себя в комнате.
- Ты вот чего, иди к ней, поговорите, решите сами как вам быть, мы с матерью не против. Но ты тоже Андрей подумай, как ее уговорить. Это тебе ни при царе, отец с матерью на-шли жениха, и все - иди замуж. Ступай, ступай, а если что бросит в тебя, все одно не уходи, остынет. – Павел Василье-вич не смотрел на жену, которая под столом отдавила ему всю ногу. – Мы, пожалуй, похозяйничаем еще. Мне дрова в сарае сложить надо,  а Лидия тоже, - сделал он ударение, - мне поможет. Со стола не убирайте, Колька с улицы придет, накрывать не надо, все есть.
Андрей, тихонько ступая, стараясь не скрипнуть полови-цами, приоткрыл дверь к Вере, увидев ее стоящую, у окна, обнявшую себя за плечи, которые от беззвучного плача вздрагивали, в нем проснулась такая жалость, что хотелось взять ее на руки, прижать к груди, и качать, качать, как малое дитя. Она стояла в полной темноте, свет не включала, только на фоне окна выделялось бледное лицо девушки. Слыша Андрея, Вера не повернулась, только еще крепче сжала себя за плечи. Постояв у нее за спиной, он посмотрел в окно, но ничего не увидя там, решился. Андрей прижал ее к себе, опустив голову к ее нежным, тонким волосам, вдохнул деви-чий запах, хмелея, тихо прошептал
- У меня никого нет.  Думаю, что и ты ни с кем не встреча-лась, я за тобой давно смотрю, нравишься ты мне! Ты пойми, чего я буду, как телок ходить около, вот я сегодня и решился, да чуть все дело не провалил. Спасибо Павел Васильевич понял. Повезет мне с тестем. 
Верка молчала. Андрей боялся прикоснуться к хрупкому телу Веры. Она успокоилась, трепетно прижавшись к  высо-кому, черноволосому парню, небольшой, упругой грудью.
– Что молчишь, Вер? - давай решим, как нам быть, но од-но знай, я теперь не отступлюсь, сегодня прогонишь, завтра приду. Решение за тобой!
Лидия, с нескрываемым интересом стояла, приложив ухо к двери, вслушиваясь в тишину дома.
- Паш, что-то тихо все, не слышно.
Павел Васильевич оттащил жену от двери.
- Пошли, раз тихо, то все ладно и перестань подслуши-вать, ухо отвалится. Если б нас кто слушал, какого тебе было бы а?
- Додумался тоже, она мне дочь, вдруг обидит ее.
- Лид, к свадьбе готовится нужно. В конце концов, ты бу-дешь меня слушать или нет?!
- Все, все, иду.

- Мне на работу завтра, семенную пшеницу протравливать от клеща будем, - нарушила молчанье Верка.
- Мне тоже. Ну, так что решим мы с тобой, если мать твоя хочет, то я и сватов зашлю, чтоб все по душе будущей тещи было.
- Зачем? Не люблю я шума, и свадьбы громкой не хочу, перепьются все, да похабничают.
Андрей понял, что любимая согласилась, он еще крепче прижал ее к себе.
- Как скажешь, так и будет. Распишемся и со своими поси-дим, отметим. Хорошо?
- Ладно, если так то я согласна.
В Вере жили как бы двое, одна - соглашалась выйти за-муж, за человека, которого почти не знала, другая боролась сама с собой, что вот додумалась, еще погулять надо, моло-дая. И все же слово не воробей, вылетело не поймаешь, не-солидно, не по Морозовски, а они слово свое держать умеют. Стояли, обнявшись два человека, решившие соединить свои судьбы воедино.
- Может, останусь у вас, мы вроде как договорились.
- Еще чего. До своего дома дойдешь, не маленький.
- Я на мотоцикле приехал.
- Тем более, быстрее дома будешь.
Андрей не отпускал девушку, застыв, они так и стояли в комнате, лишь изредка переглядываясь. У них еще было ма-ло общего, не объединяла работа и дом, не нашли еще об-щих интересов, но мысли  текли в одном направлении, сбли-жая их души. Это потом, при совместной жизни, их сердца сблизятся и может быть родится взаимное чувство любви.
- Проводишь меня, - Андрей отпустил руки, перед твоими как-то неудобно вышло.
- Ты что думаешь, они спят, уверена, мать около двери сторожила, - засмеялась Верка. - Пошли, провожу, а то и правда нос свой большой разобьешь.
- Привыкай к нему, нос украшает мужчину, вот будут у нас дети, у них мой нос будет, ты их тоже дразнить станешь?
- Рано о детях, - засмущалась Верка.
- Ничего не рано, мне скоро тридцать будет, я тебя лет на семь старше.
- Ой, и зачем я согласилась, ты ж старик совсем.
- Я тебе покажу, старик! – Андрей уже смело обнял Верку. – Я завтра заеду к вам, все с родителями обсудим.
Мотоцикл Андрея, затрещав, завелся, выхлопнув струю серого дыма. Одной рукой держась за руль, а другой притя-нул к себе девушку, Андрей поцеловал Веру.
Лидия в одной тонкой ночной рубашке, ждала дочь.
- Ну, чего решили, готовится нам? А что, парень вроде не-плохой, неизбалованный, работящий. Дом себе построил, хозяйство один ведет. Чего, дочь, молчишь, сладилось у вас?
- Мам, ну чего ты не спишь?
- Как мне уснуть, вот будут у тебя дети, вспомнишь меня.
- Он завтра заедет, тогда все и обсудите. Я спать хочу, день сегодня хороший был, а вечер, мам – такой тяжелый. Но сразу говорю, свадьбы не будет.
- Это что ж оттолкнула ты его? Кто ж тебе нужен, сейчас принцев нет! Тебе сколько годков, твои вон ровесницы почти все замужем.
- Ну и что это за дом такой? – заворчал Павел Василье-вич, разбуженный голосами. – Лидия, отстань от дочки.
- Тебе хорошо, спишь и в ус не дуешь, а она его проводи-ла не солоно хлебавшись.
- Мне его что, ночевать оставить нужно было? Тоже мне, придумали. И перестаньте, согласилась я, только пышной свадьбы не хочу, как не уговаривайте, и Андрей со мной со-гласился.
Пришедший Колька ничего не понимал, почему мать с се-строй спорят о какой-то свадьбе, Павел Васильевич громко хохотал.
- Дурдом какой-то, - Колька сел за стол, отломив огромный кусок хлеба, налил себе холодного чаю, с шумом пил его, ожидая что, наконец, посвятят его, что произошло?
- Сынок, у тебя сестра замуж выходит - какое счастье, я думала, не доживу до этого. Коль, давай я тебе разогрею чего, нечего холодный чай пить.
- Мам, это кто на себя обиделся, Верку нашу берет?
- Неплохой парень, неплохой, Андрей Завьялов.
Колька поперхнулся, закашлявшись. Верка с силой стук-нула его по спине.
- Он же скряга! Будет считать за тобой каждую копейку.
- Скупость, не глупость, - заступилась Лидия за будущего зятя. – Как себя поставишь, так и будет – правда доченька?
- Мам, не слушай ты его, он сейчас наговорит - сам не рад будет.
- Да про него знаешь, что говорят, Кто с ним работает на заводе?
- Коль, не говори ничего, все уже решили.
- Ну, так я не согласен! Имею я в семье слово или нет?
- Имеешь, Колян, только баб нам не переспорить, - подал голос Павел Васильевич.
- Так что нам мужикам остается только терпеть? Ладно, дебаты переносим на завтра. Но если хотите, давайте ночью переговорим.
- Ну, уж нет, я спать пошла, а тебя слушать не буду, тоже мне указчик. Вчера от меня убегал, а сегодня приказывает, вот будешь жениться, я даже слова не скажу ни про тебя, ни про твою невесту.
- Нет у меня никого, - Колька уже не рад был, что ввязался в домашнюю перепалку.
- Одна бутылка у тебя есть, много пить братец стал, смот-ри, сопьешься.
- Я сейчас дома отдыхаю, имею права, а скоро мне вызов придет, уеду от вас, надоели все, только и делаете что учите. Это нельзя, то можно.
- Куда это ты собрался, не успев, домой приехать? – за-быв о  дочери, Лидия стала пытать сына.
- Мам, сегодня магнитные бури, что все взбаламутились? В торговый флот, матросом служить пойду, ну сами поймите, что меня здесь ждет? Сейчас скажите - иди в колхоз, машину дадут.
- Ну, зачем в колхоз, иди в район работать, а нет, так Па-вел в милицию устроит, с ним служить будешь, - Лидия, у которой давно пропал сон, старалась уговорить сына.
– Зачем и ты хочешь уехать? Старшие на стороне оста-лись и младший туда же.
- Никуда я еще не еду, вот с вами ругаюсь, мам отстань, а. Куда я денусь? Полгода в море, а полгода дома - надоем еще всем.
- Вот и хорошо, - согласилась Лидия, - Какие у меня ребя-тишки хорошие, все решения без матери принимают, вырос-ли, мать больше не нужна. – заплакала Лидия, как плачут ба-бы, потеряв близкого.
- Дядь Паш, ну хоть ты скажи ей, чего она все в трагедию превратила, я себя виноватым считаю, сестра смотрит как на зверя.
Колька не знал, что ему делать, он все не хотел об этом говорить, да больно все удачно складывалось с Веркиным замужеством, но не вышло ему решить по шумок свою про-блему. Павел Васильевич сопя, одевался, в одних брюках вышел к Лидии с детьми.
- Вы идите отдыхайте, мы с матерью одни посидим.
Дождавшись ухода, Веры с братом, он подсел к Лидии, горестно сложившей руки на коленях, помолчал, боясь лишним словом обидеть жену.
- Лида, не удержать нам Кольку. Крылья у него выросли, и слезами его твоими не остановить, озлобить можно, но не станет он жить, как ты хочешь, решил парень для себя креп-ко, и давай не будем ему палки в колеса вставлять. Придет вызов  -поедет, а нет - здесь работу найдет. Нам сейчас про Верку больше думать надо, вон событие какое на носу, а мы тут разревелись, расстроились.
Павел Васильевич как ребенка уговаривал жену, обняв за плечи. Уложив ее в кровать,  присел рядом, нагнувшись, все шептал ей бессвязные слова, пока Лидия не забылась тяже-лым сном, иногда вздрагивая во сне от плача. В доме стало тихо, один Павел Васильевич не спал, сидя около жены. Глу-боко вздохнув, подумал:
– Ну, денек выдался, проблем выше крыши, правду гово-рят малые детки- малые бедки, а большие…- сами себе их создают.

Глава тридцать седьмая

Мария Ивановна, убиравшаяся во дворе, услышала стук в дверь, подумала:
- Чего это Танька так рано из школы, у нее же сегодня педсовет и заспешила, стуча громко обувью по полу к вход-ной двери.
- Иди, иду. Не стучи, – открыв дверь, увидела с покрас-невшим от мороза щеками, почтальоншу. – Заходи, Васили-са, я во дворе убиралась. Думала, дочка так рано с работы прибежала. Иди в дом, погрейся. Пока всю почту разнесешь, совсем замерзнешь. Начало октября, а уже морозы, да ведь и день вон, на сколько убавился, тепла уж не жди.
- Мария Ивановна, тут вашей Тане письмо, - не снимая вя-заной варежки, работница почты протянула Марии Ивановне конверт.
- От кого это? – Мария Ивановна разглядывала конверт, обратного адреса не было.
– Да ты заходи, я сейчас тебе чайку горячего налью, по-греешься.
- Нет, побегу, у меня видишь сумка, какая нужно до темна еще две улицы обойти. Дома отогреюсь, залезу на печь и буду на ней до утра греться.
- Это ты зря девка, к печи не привыкай, будешь всегда мерзнуть.
- До свидания, Мария Ивановна.
Почтальонша сдвинув сумку на спину, пошла по улице от одного дома к другому. Неся новые известия в газетах и ра-достные события произошедшие у родственников в письмах ибо все плохое почти всегда бывает только в телеграммах. Мария Ивановна положила письмо на стол, прислонив его к сахарнице, чтобы пришедшая дочь увидела его, ожидающие прочтения.
- Ох, кто ей написал? – мучалась мыслями Мария Иванов-на.
А Танька суетилась со своими первоклашками. Ребятня раскрыв рот слушала ее, тянули свои  ручонки вверх, любо-пытствуя своими наивными детскими вопросами, порой таки-ми бесхитростными, что Танька терялась, как ей быть с ее непоседами. Сосредоточенные, с серьезными лицами они учились, узнавая все больше нового. Татьяна была так заня-та, что у нее не было совсем времени сходить в клуб. В сен-тябре ее подружка Вера  почти спонтанно вышла замуж за Андрея Завьялова, и теперь только изредка забегала к ним с Марией Ивановной, посидит, поболтает и торопиться домой к мужу. С легкой тоской Таня вспоминала Сергея, уехавшего в свой далекий Мурманск. Два вечера они провели вместе, а  запал он ей в душу  и торчит в ней занозой. Обещал напи-сать, но видно забыл про нее. Да Татьяна и сама все пони-мала. Где она сейчас, а где он. А встречаться она так не с кем и не стала, в школе их новый физрук нет да нет, намекал ей, что нехорошо одной-то. На школьных вечерах приглашал ее танцевать, нашептывая на ухо про разбитые им женские сердца. Иногда он задерживался в учительской, ожидая ее, чтобы поговорить по дороге из школы. В селе ему было не скучно, молодые разведенки всегда ждали, стараясь окру-тить его, привязать к себе. Но только не Татьяна, не видела она в нем того, что увидела в Сергее. Был физрук какой-то весь томный, любил себя и подносил себя женщинам так, что это он вершит судьбу каждой. Верка предложила встретить у них с Андреем дома свой день рождения, предупредив подружку, что она может пригласить кого угодно, а если нет, то Верка об этом позаботится сама. У Андрея есть товарищ, работают вместе, и кстати холост. Нет у него пары. Танька, как обычно, посмеялась, что пора прекратить подружке устраивать ее жизнь. И еще Верка посекретничала, строго взяв с Таньки слово, что не единой душе она не скажет, даже своей матери. Танька, хитро улыбаясь пообещала подружке, но потом, подумав, она смотрела на Верку, ее подружку с которой росли с молодых ногтей, решила:
- Вер, твой секрет, месяцев через пять все знать будут, так ведь? А мне, зачем его всем раскрывать, это вы с Андреем тайну делайте.
- Тань, молчи, - Верка посмотрела на входную дверь, - Ан-дрюха еще ничего не знает, я только своей матери, да тебе сказала.
- Вот везде ты хочешь сделать по своему, мужу то скажи сейчас.
- Ой, Тань, не надо. Скажу, конечно, но пусть помучается. Ну, ты как решила, придешь на день рождения?
- Придти то конечно приду, но сватать мене не надо. А сейчас мне пора, как-нибудь забегу к тебе, а лучше ты к нам, тебе по пути с работы. А Андрею - скажи.
Татьяна торопилась домой. Мороз крепчал, быстро тем-нело, в домах начался зажигаться свет, ложась квадратными пятнами на землю. Сапожки весело поскрипывали на нахо-женной тропе. Дома у нее горел свет, высоко поднимался белый дым из трубы, Мария Ивановна топила голландку, ожидая дочку. Вязанные узорами перчатки Танька положила на край теплой печи, нагнувшись, с легким скрипом расстег-нула молнию на сапожках, снимая их, увидела белый конверт письма, заботливо приложенный Марией Ивановной к сахар-нице. От чего-то сердце застучало, волнуясь. Танька всмат-ривалась - без обратного адреса конверт, если письмо от брата, то Мария Ивановна его не положила бы так. Значит это адресовано ей, дрожащие пальцы, торопясь надрывали плотную бумагу, захватили тетрадный листок в клетку, испи-санный мелким подчерком. И тут Танька поняла, письмо от Сергея, это же надо - написал. Ее душа ликовала, глазами быстро пробежала по строчкам, выхватывая самое основное. Он сообщал, что здоров, скучает, и нетерпением ждет Новый год, чтобы, как и обещал встретить его вместе. Танька прижала письмо к груди, ей хотелось прыгать как маленькой. Но вышедшая из комнаты Мария Ивановна остановила, так и не начавшуюся бурную радость дочери.
- От кого письмо? Я как не вертела, так ничего и не поня-ла. Вижу только штамп почтовый, из Мурманска.
- Мам, это мой знакомый, учились вместе, вот он и напи-сал мне, - Танька почему-то решила скрыть от матери, что это Потемкин ей написал.
- Ну, ну, раз так, то читай, мешать не буду. Ты где так за-держалась, в школе?
- Я к Верке заходила, посидела у них, поболтала.
- Ты, дочка, от Верки отлучайся, она теперь замужняя, у нее есть с кем секреты делить.
- Мам, ты чего все придумываешь, ты вон, с теть Лидой дружишь, что тебя Павел Васильевич из дома гонит?
- Ты чего, Тань, мы с Лидой все прошли, нам  Павел Ва-сильевич не помеха, он сам от наших разговоров сбегает, чтобы не слушать.
– Ну вот, а мне говоришь, чтобы я подружку бросила.
Мария Ивановна продолжала тихонько ворчать, двигая чу-гунки в печи, приготавливая к следующему дню корм для до-машней скотины. Танька, засунув письмо глубоко, под лежа-щие на столе книги, медленно переодевалась в домашнее, ликуя в душе, что до Нового года осталось всего два месяца. И как хорошо, что Сергей приедет, а то опять с Веркой справлять. Еще Андрей пригласит для меня своего друга, и будем сидеть за одним столом, не зная о чем вести разговор. Танька вздохнув присела, прислушавшись к бурчанию матери, улыбнулась. Снова медленно перечитывая письмо Сергея, она вчитывалась буквально в каждое слово, радуясь, что не безразлична ему.
- Тань, ужинать идем, - Мария Ивановна вывела из задум-чивости дочь.
– Что-то неладно у тебя, первоклашки твои бузят или оби-дел кто? – Мария Ивановна заботливо, с дрожью в голосе, тихо расспрашивала, видя как дочь, ее кровинушка, исходит неясной тоской. И глубоко вздохнув, Мария Ивановна отвер-нувшись от Таньки, чтобы погасить горящий газ, изрекла:
- Замуж тебе надо, чего дома сидишь, вон в клуб сходи, на танцы. А под окно к нам никто не придет тебя сватать, это тебе не раньше.
- Мам, - встрепенулась Танька,
- Тебе со мной плохо, из дома гонишь? С кем я в клуб пойду, моих ровесников нет, может с учениками? Нет уж, лучше я дома с тобой телевизор посмотрю.
- Со мной, да со мной, мне и внуков понянчить хочется, - Мария Ивановна расходясь, забегала по дому, хватая в руки то полотенце, то ковш из ведра.
- Тебе Шуркиных мало ребятишек, на лето привезут, бу-дешь от них с ума сходить одна, я возьму и в пионерский ла-герь на лето работать поеду.
Танька, уже всерьез обидевшись на мать, остановила ее, боясь, что сейчас может их небольшая перепалка зайти да-леко. И будут они, потом маяться, не разговаривая, косо по-глядывая друг на друга, смакуя каждый слова другого.
- Ой, не говори ни чего, доченька, они меня этим летом с ума свели, если не ты, беда была бы мне с ними. А твоих я в зубах носила б, все же дочерины ближе, чем сына, - Мария Ивановна уселась за стол, отломив кусочек хлеба положила в рот, медленно жуя, смотрела на дочерину кудрявую голову. – Ну нет, так нет, - пришла в голове к своему решению, - Нам с тобой неплохо, все у нас есть, а может и подвернется кто. Вон подружка твоя и не гуляла со своим, а живут и видно не плохо. На днях Лидия говорила, что машину хотят покупать, уже и на очередь Андрей встал.
- Мам, перестань, опять ты за свое. Я еще перед сном по-читаю, а то мне Кузин Вася такой вопрос задал, что я смеша-лась с ответом и где он про все узнает.
- Как где? Ты посмотри что по телевизору показывают, а они глаза и уши раскрывают и ртом все словят, - Мария Ива-новна начала рассказывать как в прошлую смену поступил парень с соседнего села. - Вот, доча, до чего его девки дове-ли, почти умом малец тронулся, руки изрезал себе.
- Мам, я слышала про него. И не девчонка виновата, а он сам, боится теперь ответственности, вот к вам и спрятался, косит под дурачка. Он пусть расскажет, как девчонке проходу не давал, да небылицы про нее сочинял. И не говори про него, насколько я знаю, ему только из больницы выйти дадут. А там и решат, как с ним быть.
- Ну, все то ты знаешь, нечем тебя не удивишь, иди, читай свои книжки, забивай молодые мозги чужими историями.
Утром, выходя из дома, Танька положила письмо Сергея к себе в сумку, чтобы в который раз перечитать его у себя в классе.
В ночь выпал первый легкий снежок, покрыв легким мяг-ким серебристым покрывалом затвердевшую от мороза зем-лю. Как девичьи ресницы снежок медленно оседал на ветвях деревьев, крышах домов, облетая вниз от налетевшего ко-лючего ветерка.
- На работу? – окликнула Таньку Нужда, стуча по перилам своего крыльца веником, смахивая насыпавшийся за ночь снег.
- На работу, - вздохнув в себя морозного утра, ответила Танька.
- Беги, беги, ученики уже давно прошли, а ты вон посля всех идешь и чему их ты научишь, сама еще дите.
- Мне ко второму уроку, так что я еще и рано иду, а ты все еще следишь за всеми, неисправима ты теть Прос.
А чего мне остается, вот сижу с котом у окна и смотрю кто куда, да с кем. Твоя подружка раненько прошла на бригаду, и чего ей около мужика своего не лежится? Хорошо живут-то они? Не бранятся?
Танька отмахнулась от соседки, подумав если сейчас на-чать с ней разговор, то не уйти и будет, потом Нужда приду-мывать, своей жизни нет, так за другими следить.
- Тебе теть Прос, только в газете работать, сочинять ты такая мастерица, зайди к Морозовым, может тебя Павел Ва-сильевич устроит куда, корреспондентом, у него связи есть везде.
Танька, торопясь, побежала к школе. Нужда смотрела ей вслед покачивая головой, морщинистое лицо было немного задумчиво, выцветшее от времени глаза немного слезились. Ее память вспомнила Танюху маленькой, державшуюся за брата, стоящими около матери, лежащей в свекольной ботве. Подняв голову на тополь, красочно покрытый снегом, она, прищурившись, всматривалась в его высокую крону.
- И все-то мы с тобой помним, вот только я говорю, а ты молчишь старый, лишь скрипишь, пугая ночами.
Стукнув веником, она захлопнула за собой дверь, едва не прищемив коту хвост, незаметно прошмыгнувшему вслед за хозяйкой.


Глава тридцать восьмая

Зима пришла с сильными морозами, деревья потрескива-ли, сжимаясь от стужи. Высоко поднимался дым из труб, за-стывая белой дорогой в декабрьском небе. Люди как тепло не одевались, холод пробирался везде, заставляя их при ходьбе торопиться, собаки, покрытые инеем, лежали калачиком в своих будках, уткнув свои носы в живот, и только глаза зорко следили за домом. При открывании дверей конюшен, на мороз вырывался клубком теплый, чуть влажный пар, застывая каплями на всем, что попадалось ему на пути. Трактора, стоящие на улице около бригады, заводились мучительно долго, сначала судорожно всхлипывали, и как бы подкопив силенок во всю мощь выдавливали такую трель, что нахохлившиеся воробьи на чердаке бригадного домика, вылетали шумной стайкой, спугнутые, торопясь, залетали обратно в спасительное тепло крыши. Верка в шубнячке и валенках обходила амбары с зерном, проверяя нет ли плесени. На полях были поставлены снегозадержатели, чтобы весной поднакопить больше влаги для посевов. Вечером  они с мужем сидели в жарко натопленном доме и по-семейному тихо смотрели телевизор или же читали, Андрей газету, а Верка очередной журнал. Они были женаты почти полгода, свадьбу громкую не собирали, расписались в Сельсовете, пришли домой и вече-ром в небольшом семейном кругу отметили это событие. Вот так и вошел в жизнь Веры Андрей, за один день, став жени-хом, за другой мужем. На селе это известие приняли с не-скрываемым любопытством, - чего это так загорелось, не иначе скрывают чего. Приглядывались к Верке, любопытными взглядами, ощупывали тонкую фигурку, ища изъян, но вроде нет, не беременна, какая была, такая и есть. И поговорив с месяц отстали, правда, иногда нет да нет и заводили речь о несыгранной свадьбе.
- Нельзя так, нужно было дать людям повеселиться.
Но Андрея этим было не расшевелить, а от Верки отлета-ли сами, замолкая, не продолжая дальнейшего разговора. Молодая хозяйка, новый пятисотенный дом, весело смот-ревший не только на улицу, но и окнами в сад и двор, боль-шое хозяйство мычало, хрюкало, кудахтало и блеяло в теп-лой конюшне радовало Андрея. Он был счастлив, не ошибся он в Верке, из нее вышла отличная жена и хозяйка, одна только мысль тенью набегала на него, заставляя мучительно задумываться – живут почти полгода, а нет никакого намека на беременность жены, может он уже так привык к ней, что не замечает ее немного располневшего тела. Однажды, зайдя к Морозовым, пока Вера была на работе, Андрей, сидя за сто-лом, опустив низко голову, решил поговорить с Лидией, слова у него застряли в горле, пока  Павел Васильевич отсутствовал, так ему легче было начать. Лидия, видя смущение зятя, перестала суетиться, чтобы приготовить на стол да угостить зятя.
- Что тебя, сынок, так мучает, может семейная жизнь у вас не ладится. Ты не торопись рубить, по началу все шишки да синяки набивают, пока друг другу притрутся, годы пройдут.
- Нет, меня все устраивает, Вера молодец, все успевает.
- Да уж не лентяйка она,- Лидия присела рядом с Андреем, чтобы не мельтешить у него перед глазами. – А в чем же то-гда у тебя заковыка-то, что не так у вас?
Андрей смотрел в морозное, покрытое густым инеем окно, душа сомневалась, вот сейчас возможно обидит словами Лидию, хорошую женщину, да своими подозрениями оттолкнет Верку. Он наконец-то оторвал свой взгляд от окна, медленно повернул лицо к теще.
- Стой, ничего не говори, ой чует мое сердце, что ты хо-чешь спросить у меня. Ох, какой же ты еще в этих делах не-смышленый, да Верка тоже хороша - нет бы, мужу первому открыться, а она мне одной сказала. Я ж, Андрюш, думала, что ты в курсе, а ты в темноте один бродишь, смущаешься. Ладно - расскажу, - заулыбалась Лидия
- Вот сейчас мы с тобой за это, и выпьем по рюмочке. Я за внуков, ну а ты за то, что отцом станешь, думаю в начале лета тебе в семье пополнения ждать. Ну, чего рот варежкой открыл, наливай по полной, раз такое дело. Только ты Верку не ругай, от работы по дому немного освободи, хотя она такая же, как и я крепкая, в борозде родит, не охнет. Моя кровь.
Андрей дрожащими руками, стуча горлышком по рюмкам, расплескивал белую жидкость по столу еле налил самогонку, но пить не стал, с безумным выражением лица так и сидел за столом, переваривал услышанное, но не знал он как вести себя сейчас, хотелось пуститься в пляс, или закрыть лицо руками плакать счастливыми слезами, а больше всего хотелось завести свой «Урал» и носиться по занесенным улицам, чтобы морозный ветер кипятком обжигал лицо, проникая в легкие колючими снежинками. Встав, он размашисто заходил время от времени, стуча себя руками, он привыкал к тому, что ему сказала Лидия. Остановился только когда услышал звонкий голос Верки рассказывающий  Павлу Васильевичу, о каком то случае, произошедшем у нее на работе. Хлопнувшая сенная дверь, заставила Андрея заметаться взглядом по избе, не находя себе места. Ему не хотелось, чтобы его довольное лицо видели Лидия и Павел Васильевич. Он хотел остаться с женой один на один, чтобы жадно слушать ее рассказ, и просить ее говорить об этом снова и снова, а он бы молчал, впитывая в себя радостное известие, наполняясь безумным счастьем от любви, к еще не родившемуся ребенку и жене. Вера, поняв, что тайна ее раскрыта, даже не стала снимать полушубка.
- Одевайся, - она за руку потянула Андрея за собой, - мам, мы домой пойдем.
Павел Васильевич останавливал Верку.
- Зачем вы уходите? Андрей, а ну прикажи жене, чтоб му-жа слушалась!
Вошедшая, Лидия, увидев уходивших от них дочь и зятя, всплеснула руками:
- Вера, Андрей! Ну, хоть пообедайте с нами, успеете до-мой еще.
- Некогда мам, у нас телочка дома не поена, будет мы-чать. - И подталкивая мужа в широкую спину, ответила.
- Завтра придем вечером, да Андрюш?
Андрей оглянулся, ища поддержку у тещи с тестем, но Ли-дия махнула рукой, зная, что останавливать Верку бесполез-но, все равно будет по ней. Крепко зацепившись за руку му-жа, Верка скользила по тропинке, посмеиваясь, время от времени. Андрей крепче прижал к себе руку жены, боясь, а вдруг упадет, не давая ей скользить на чуть подмороженных ледышком валенках. Разговор никто не начинал. Андрей из-за того, что ему еще нужно привыкнуть к его новому состоянию, а Верка из-за боязни, что муж обидится, что ему сразу не рассказала. Повесив свои полушубки, поставив на край теплой печи сушиться валенки, Верка обняла руками печь.
- Хорошо дома, Андрюш?
Подошедший Андрей, прижался к жене, также согреваясь теплом большой печи.
- Как назовем?
Верка повернулась лицом к мужу, тихонько засмеялась:
- Решим, время еще есть.

Глава тридцать девятая

Поезд постукивал колесами, приближаясь к конечной ос-тановке. Сергею не спалось, он лежал с открытыми глазами на верхней полке. За два дня дороги он успел о многом по-думать. Он твердо понимал, зачем опять едет в село. При-шлось для этой поездки усердно трудиться, чтобы зарабо-тать деньги. Нет, да нет - поднимал глаза вверх, где лежал его чемодан, с подарками, и не только бабушке, но и Татьяне. Сергей долго думал, что ей подарить, да так чтобы приняла, уж очень ему хотелось угодить ей. Но был и страх: кто знает, какая она сейчас? Он всего лишь два раза проводил ее до дома. Неприятная мысль червячком залезала в душу, приводя его от этого в злобу. А вдруг он приедет, подойдет к ней, а она рассмеется ему в лицо и уйдет с другим. Он же ответ на письмо не получил, долго почта идет, а может, и не стала писать. За последние месяцы он не переставал думать о ней, часто представлял ее и себя вместе, как в тот вечер, когда они, обнявшись, стояли у Таниного дома, боясь, отпустить друг друга, не желая, расходится. Задремав, Сергей вздрогнул от чужого прикосновения.
- Вставай, твоя станция через полчаса, куришь то что так много, переживаешь? – прервала его мысли проводница.
- Есть немного, пять месяцев ее не видел.
- Не тужи, у нас девки верные, коль полюбит, так на век, не то, что городские, попыталась успокоить проводница и покачиваясь пошла дальше по вагону, по хозяйски посматривая за ехавшими пассажирами.
Легко спрыгнув с полки, сняв чемодан, Сергей заторопил-ся. Достал из него свою лохматую шапку из енота, нетерпе-ливо посмотрел на наручные часы. Ему вспоминалось как, провожая его, не плача мать с сухими глазами наказывала.
- Ты, сынок, береги себя, вижу что тянет тебя к бабушке, видно нашел кого или приглянулась какая, ты не ошибись в выборе, от него  вся жизнь зависеть будет, и не сломайся душой, сердцем Сережа смотри.
Он только и смог без слов обнять мать, она  как никто по-няла его, даже запретив отцу вмешиваться со своими сове-тами, хотя отец был строг и всегда брал всю ответственность за их семью только на себя. А тут послушался жену, нервно покуривая одну сигарету за другой, пожал обнимая руку сыну, подтолкнул к вагону.
- Ну, удачи…
Он стоял на перроне вокзала, пока хвост поезда помиги-вал огнями не скрылся в поднятой за ним снежным крошеве. Все такой же зеленый вокзал встретил Сергея и выстрелом от тугой пружины хлопавшая дверь, пропускавшая в спаси-тельное тепло людей, и выпускающая с поднятыми воротни-ками и по самые глаза завязанными пуховыми платками на морозную твердь привокзальной площади. Сергей вертел головой ища знакомых, чтобы не ожидать рейсового автобу-са, а доехать чуть раньше с ними. Но из знакомых никого не было, и стояли три желтых, тупомордых автобуса, почти за-порошенные все гуще летящим снегом. Рыжая с черными концами меховая шапка Сергея была похожа на огромную всю в белой вате колпак деда мороза, он торопясь шел мимо школы к дому бабушки. Большие окна школы светились ог-нями, была слышна музыка, кто-то тоненьким голосом высоко читал детский стишок про елку. Сергей остановился, в освещенном окне он увидел Таньку, она  улыбалась, кому-то невидимому из-за покрытых краской нижних стекол окна. Он стоял не замечая, что рука державшая чемодан онемела. Танькино лицо, уже почти забытое им за эти месяцы, вновь заставило сердце гнать быстрей по венам кровь.
- Ты, парень, чего застыл, замерзнешь али ждешь кого. то-гда лучше зайди вон в школу, обогрейся. Смотри нос совсем побелел, - проходящий мимо мужик, в замасленном заско-рузлом полушубке, обдал Сергея запахом машинного масла, смешанного вместе с соляркой. Подумалось, - А может и правда заглянуть в школу, постучать в дверь класса и по гла-зам все узнать, не могут они ему сказать неправду. Танька, повернувшись к доске, начала писать крупными буквами, отойдя к учительскому столу, взглянула в окно, и, вздрогнув увидела стоящего, заметенного снегом парня, смотрящего за ней, сначала побледнела, но потом она рванулась к двери, но, увидев поднятую руку Сергея остановилась. Кто он ей, ну написал письмо, ну постояли около тополя и все. А Сергей еще раз махнул рукой, привлекая ее внимание, растопырил пальцы, показал, что в восемь придет и заторопился уже до-вольный от того, что ждет его она.
Еле дождавшись вечера, Мария Ивановна, уже как час ушла в больницу, Танька металась по дому, ожидая напря-женно стука в окно или скрипа снега под ним. Кровь стучала молоточком в висках, и негромкий стук в окно оглушительным громом раздался в доме, заставив заметаться, ища висящее на вешалке пальто. Выбежав, она непослушными руками отодвигала засов, впуская Сергея в сени дома.
- Ты чего на распашку, морозно, - он заботливо запахнул пальто на девушке, а Таньке было жарко, она совсем не ощущала мороза. Сергей приехал, он приехал к ней, она бы-ла сама не своя от счастья. Молчала, рассматривая его тако-го необычного от их парней, он и одет совсем по-другому: теплая дубленка с белым воротником. Кожаные перчатки, зимние ботинки на толстой подошве и такая необычная шап-ка, лохматая и видно очень теплая.
- Пойдем, погуляем, чего здесь стоять, - Сергей потянул к открытой двери девушку. – Мне много есть чего рассказать, слушать устанешь, - снова, как всегда Сергей начинал бала-гурить, стараясь рассмешить Таньку.
- Нет, она остановилась, - не пойду.
- Как не пойдешь, у тебя кто-то есть? – Сергей напугался, надо же обманулся глазами девчонки.
- Нет, нет. Ты не так понял, Сереж, пойдем к нам, - она помолчала, пугаясь своей смелости.
- Тань, неудобно как-то? Может в клуб или так по улице погуляем. Зачем к вам-то?
- Не пойду я никуда, что мне в клубе делать, чтобы все смотрели на тебя, а меня обсмеивали, не делай из меня по-смешище. Не пойду.
В Сергее заговорила обида:
- Так, что ж ты хочешь? Я приехал, к тебе приехал! И во-обще, я свое слово держу, а ты со мной так.
Он рванулся к двери, почти оттолкнув Татьяну от себя. Но Танька не растерялась, боясь упустить свое такое долго-жданное счастье, повисла у Сергея на руке:
- Сереж, я одна дома, мать два часа как ушла на смену, зачем на улице мерзнуть, можно и в тепле поговорить.
И Сергей понял, стукнув себя по лбу ладонью.
- Вот дурак! А я подумал, ты мне отказать решила. Тань, а удобно к вам-то, вдруг кто видел меня, потом будут небыли-цы сочинять, кому как не тебе - сельской девчонке знать про все это.
- Не бойся, кто тебя видел? Да и чего такого запретного мы будем делать, посидим, поговорим в тепле. А ходить по улице взад вперед так быстро закоченеем, заходи.
Зайдя в дом, Сергей незаметно оглядывается, как живет Танька, дом сиял чистотой, домотканые дорожки покрывали крашеный пол, не было видно из-за них и клочка свободного пространства, так плотно, точно ковром устлано было ими.
- Обувь снять? - Сергей расстегнул молнию на ботинках, прыгал на одной ноге, держась за стену, стаскивал ботинки.
- Ты сюда проходи, - Татьяна открыла дверь в комнату.
- Сейчас телевизор включу, или может музыку послушаем, у меня новые пластинки есть.
Она скрывала свое смущение, суетливо перебирая на столе лежащие скромной стопкой в ярких пакетах пластинки.
- Не надо, Тань, давай просто поговорим, – Сергей подо-шел к девушке. – Эх, ты, сколько у тебя тетрадок, все твоих учеников?
- Моих, смотри, как старательно они у меня учатся, почти все будут отличниками. – она гордясь своими первоклашка-ми, стала брать тетрадки, раскрывая, показывала каракули учеников.
Сергей тоже смотрел, разговор между ними начал зати-хать, так и не начавшись.
- Ты когда поедешь домой? – Танька нарушила молчанье.
- Что, уже прогоняешь?
- Да нет, что ты? Просто интересуюсь.
- Числа пятого января, после нового года. Так что время у меня еще есть погулять. А Колян Морозов не приехал?
- Нет, но Верка говорила, что он должен где-то ближе к Новому году приехать.
- Тань, а как подружка живет, эх и язва она?
- Зачем ты так, Вера она боевая, пальца в рот не клади.
- Ну да, откусит до локтя. Слушая, а твоя мать во сколько приходит?
- Да не бойся, она утром часов в девять будет.
Сергей прошелся по комнате, остановившись около эта-жерки, с плотно набитыми в нее книгами, взяв одну, стала листать страницы, не видя строчек.
- Много книг у тебя, все прочитала?
- Сереж, это все больше по работе, методика, да все из школьной программы.
Найдя на стене выключатель, Сергей погасил свет.
- Ты не против?
У Таньки замерло сердце, внезапно осиплым голосом, ис-ходящим от волнения дрожью она тихо прошептала:
- Нет, конечно.
- Еще, Тань, с улицы увидят меня, сочинят, Бог знает что, а так лучше.
Сергей сел на стул около стола, глаза привыкли к сумраку комнаты, Таня, застыв, стояла возле окна, боясь нарушить первой тишину, электрическим зарядом пробежавшую между ними. Чуть позже, уже почти привыкнув, друг к другу, они будут болтать без умолку, смеяться над каждым пророненным словом. А сейчас, тишина и присутствие другого накаляло их, приготавливая, для взрыва чувств.

Глава сороковая

День сменялся другим днем, один был снежным, мороз-ным, другой наоборот, искрился лучами солнца, с крыш до-мов свисали тонкие сосульки, прозрачные с радужными пе-реливами, настраивали на весеннее настроение, природа подшучивала, играла сама с собой перед наступлением Но-вого года. Давая немного отдохнуть торопящимся в своей заботе людям перед крещенскими морозами. Дня за три до праздников, Верка забежала к Старцевым. Стуча валенками по длинным половицам сеней, она весело окликнула Марию Ивановну, суетящеюся в заснеженном, мохнатом от лежащих на ветвях, саду спрессованным сугробом снегом.
- Теть Марусь, ты случаем не берлогу себе в саду задума-ла из снега слепить, смотри как ты в своем шубяке на медве-дя похожа.
- Ты, Вер, хоть на агронома выучилась, а не видишь следа заячьего, они ж все яблони попортят, вот я снег вокруг них и утаптываю.
Мария Ивановна пыхтя, выдергивала ноги, утопающие в рыхлом, не тронутом, девственно чистом снегу.
- Вот и напрасно на меня ты так, мы с Андреем еще осе-нью все свои яблони укутали толью, а ты дождалась, когда они след сделают и пляшешь вокруг сада по глубокому снегу да морозу, могла и спросить меня.
- Ну вот, надулась, это я сама, Вера, не доглядела. Таню-ха, ей не до сада, все со своими первоклашками в школе пропадает, ну а мне чем заняться, вот я и греюсь перед ок-нами соседки, глядишь и она, выйдет, присоединится. Мать-то дома? Аль ты к ним не заходила, к нам с работы забежала, ну коль так, идем в дом, нечего тебе на крыльце притаптывать валенками. Пойдем, пойдем, посидим с тобой да по бабски поговорим. Ну, чего ты краснеешь?
- Мария Ивановна, из меня какая баба, так огрызок, – Вер-ка рассмеялась, горохом раскатившийся смех застревал, поднявшись к самой крыши, отголоском возвращаясь вниз.
- Это, Вера, моя Танька может так сказать, она и с парня-ми то боится встречаться, но ты уже замужняя, так что мы с тобой почти ровня, только возраст подводить, а так мы еще рысаки.
- Вот остановить вас не кому, - Верка открыла дверь Ма-рии Ивановне. – Ты совсем мокрая от снега, скорее снимай все с себя, а то будет тебе вместо Нового года – простуда. Тань, ты где? – Верка окликала подружку, - Надо Марии Ива-новне сто грамм принять, пусть душу согреет.
Спеша к матери, Танька по привычке размахивала, руками.
- Давай, Вер, ей нальем самогону, и пусть на печь греться лезет. Вот не поверишь, она всегда так, если выйдет во двор или сад, то пока сосулькой не станет, не зайдет.
- Ой, девочки, налейте мне рюмашку, хотя лучше и прибо-леть, наши медсестры меня уже уговаривают за них смену отработать, а они в клуб, да гулять собираются. А у меня одна Танька, да и ту, видно, ты к себе уведешь.
Мария Ивановна сама нарезала себе сало, положив его на кусок ржаного хлеба, смачно закусывала, выдохнув из себя запах ядреной настоянной на смородине, самогонке.
- А что, теть Марусь, идея, давай и ты к нам. Чем нам пло-хо-то будет, все свои и встретим.
Верка загоревшись идеей начала уговаривать Марию Ивановну. Но та покачала головой.
- Нет уж, девчонки, я мешаться буду, я лучше Верк, к тво-им пойду, с Лидией да Павлом посидим, хотя едва ли у меня получится. Отпущу я свою сменщицу, молодая, пусть погуля-ет, пока гуляется. Ну, идите, шепчитесь. Я малость отдохну.
- Снимай с себя шубу то, у нас запаришься. – Танька за рукав стягивала с подружки теплый полушубок. – А валенки вон к печи прислони, пусть посохнут.
Верка что с ней бывало очень редко, послушно сняла  ва-ленки, положа их на табуретку, в вязанных шерстяных носках пошла за подружкой.
- Все зубришь, – она кивнула на раскрытую книгу и тет-радь.
- Нет, повторяю, чтобы все в памяти крепче отложилось. Все дома и дома, кроме своей работы и носа никуда не ка-жешь.
- Ну не скажи, что мы дикие какие, сама-то из школы до-мой, молчи уж. Училка. Тань, ну ты как решила к нам на Но-вый год, я узнать зашла.
- Ой, Вер, я даже не знаю, скорее в школе буду отмечать, не хочу от коллектива отрываться, все же работаю с ними, а как не в гулянке узнать все про себя, да про всех.
- Ты что придумала, Андрей друга пригласил, приедет, по-том в клуб сходили бы, к нашим. Давай, Тань, соглашайся. Будешь в школе за столом сидеть, они все чепарные.
- Нет, Вер, я уже и деньги в складчину отдала, неудобно.
- А там с часок посиди и к нам, мы ждать будем. Ну, сама подумай. Как я без тебя буду? Мне же скучно и плохо, а Тань, – Верка как смогла, уговаривала подружку.
Но та уже дала слово Сергею, что с ним они будут встре-чать Новый год, а передумывать и куда-то вести парня Танька не хотела, только с ним и никого больше, и подружке она ничего не скажет, это их с Сергеем тайна.
- Тань, я на днях Потемкина видела, опять приехал ба-бушку наведать, к тебе не подходил, все же когда-то прово-жал тебя?
- Нет, не подходил, а видеть видела из окна школы, он все куда-то ходит, видно к друзьям, а может к матери твоей при-ходил, узнать, когда братец твой явится.
- Ага, явится, едва ли. Он пока обучение проходит, а потом в море пойдет. Тут Василиса по нему сохнет, с армии пришел, к ней не подошел, уехал, тоже ей видно не сказал. И когда ему, беспутному с девчонкой дружить, он все с ребята-ми пивко любил пить.
- Да ладно тебе, Вер, на него наговаривать, на других по-смотри. Есть такие, совсем не просыхают, а ваш, Колька, пред ними ангел.
- Ты не знаешь, Тань – ангел! Убила бы этого ангела, хо-рошо хоть мать его не видит, все ей слез меньше. Ой, Тань, засиделась я у тебя, побегу. Андрей уже с работы должен приехать, да к своим хочу заглянуть на минутку. Если пере-думаешь в школе гулять, то смело к нам иди. Мы ждать бу-дем.
Проходя мимо печи, Верка не удержалась, чтобы не пощекотать далеко торчащие голые ноги Марии Ивановны, увидавшая это все Танька зашипела:
- Не буди, пусть спит.
Но Верка шепотом, еле сдерживая смех, ответила:
- Тань, такое удовольствие, пятки Марии Ивановны тро-гать, они розовые, на твои похожи.
- Ты у своего мужа трогай ноги, а не старуху выглаживай, – проворчала Мария Ивановна.
- Теть Марусь, ты прям, недотрога стала, никак стареешь, Тань, давай ее определим, к нам на бригаду пришел мужик работать, так он совсем не женился, вот ходит бобылем. Теть Марусь, давай сосватаю тебя?
- Иди домой, неугомонная, сватья мне нашлась. А ты чего ее слушаешь, - Мария Ивановна шутливо прикрикнула на дочь.
 У Таньки от смеха подрагивали плечи:
- Ты заходи, Вер, - и уже в дверях шепнула, - когда матери не будет дома, у них же уши всегда наготове, все слушают, а потом такое себе напридумывают.
- Тань, я своей секреты говорю. Она и спокойна, и ты так сделай, для тебя же лучше будет, и дверь не надо перед ней закрывать - мать она.
 - Ой, пошла теперь учить, сама решу как быть.
- Ну, как знаешь. – Верка помахала на прощанье рукой, выглянувшей в окно Марии Ивановне.

Глава сорок первая

Маленький Ванька, был запеленанный в клетчатое оде-яльце, откуда выглядывало только его маленькое пухленькое личико, с огромными голубыми глазами. Ребенок  молчал, не плакал. Его удивляла движущая убегающая полоса леса, и проплывающие над ним кудрявые белые облака, он следил за всем этим с не по-детски серьезным взглядом, кривя тол-стые губы в гримасе. Верка, сидевшая рядом с Танькой, за-ботливо поправляла одеяльце. Она ехала с подружкой в мо-настырь, чтобы от всех тайком окрестить Танькиного сына. Они тряслись в грузовой машине, сидя в кузове плечом к плечу. Ее Андрей уговорил знакомого из райцентра отвести подружек за несколько километров от своего села для со-вершения обряда. Танька прикрыла глаза, вспоминая свое грехопаденье. А возможно счастье, что вот сейчас она дер-жит плод своей любви с Сергеем, который даже не знает о том, что у него есть сын Иван. Прижавшись спиной к высоко-му борту машины, Верка показав Таньке на ее сына, спроси-ла:
- Спит?
Танька покачала головой.
- Не хочет вроде как все понимает. По сторонам глазами водит.
- Сергей ничего не прислал? – спросила Верка привстав, подставила лицо на набегавший ветер.
- Тань, ты ему сообщила в конце концов или нет, он что наблудил и в сторону, а ты теперь одна расти его.
- Не надо, вер, может он и не виноват, а я сама все под-строила так, что ему и деваться не куда было.
- Увижу убью его, но сначала заставлю его на тебе же-ниться, и сына признать.
- Вер, не расходись, ты своего малого с кем оставила? С Андреем?
- Нет, я его к матери отвела, Андрюша со смены приедет заберет. Мой то уже герой, все-таки уже год ему, это твоему, малому, без году неделя.
И припомнилось Верке, как зашла она к подружке по вес-не, а у них днем, чего ни когда не бывает, закрыто из сеней. Верка прислушалась, услышала стон Марии Ивановны, испу-галась, начала стучать, сотрясая дверь. И только останови-лась. Услышала голос Марии Ивановны плачущей.
- теть Марусь, тебе плохо? Я сейчас дядю Пашу позову, чтобы он дверь выломал, ты только там не шевелись и в больницу мать пошлю, я сейчас, теть Марусь, потерпи, ну потерпи.
Она уже почти сбежала с крыльца, но, услышав, как дверь открылась, остановилась. Смотря удивленно на бледную, растрепанную Марию Ивановну, медленно оседавшую вдоль стены на пол.
- Теть Марусь, ты не падай только, я сейчас.
Верка не растерялась. Подхватила женщину, не дав ей упасть. Она ладонью зачерпнула из стоящего у ведра воды, плеснула в лицо Марии Ивановны. Та, мутными глазами смотрела на Верку.
- Иди в дом, помоги подружке, а я тут мне уже легче не бу-дет.
Верка боясь увидеть страшное, вбежала в комнату. Ища глазами подружку. Еще не осознавая происходящего, она услышала детский писк, подумав про себя, - Эко я своего сына даже здесь слышу, но, наткнувшись на глаза подружки, лежащей на разобранной кровати, прижимающей к себе сморщенного белобрысого с прилипшими волосенками ко лбу, младенца, Верка остановилась.
- Тань, это у тебя откуда?
И уже вошедшая, воспрявшая Мария Ивановна рубанула в спину Верке.
- А это у нее от туда. Вера видишь как искусно она скры-вала от нас свою тайну, никому не сказала, даже тебе. Опо-зорила на старости лет, как я теперь в люди выйду, в глаза как буду смотреть. На нас каждый пальцем показывать будет, смеяться. Это же надо нагуляла. - Мария Ивановна взвыла, бросая обидные слова в лицо дочери. – Куда она теперь с ним, кому она будет нужна с довеском. Убила мать.
- А ну тихо! – Верка усадила Марию Ивановну на стул. – сиди тихо, теть Марусь, ты что не видишь, плохо Таньке. Бе-ри ребенка, а я около подружки буду. И чистое белье где, в шкафу?
- Там, - тихо прошелестел Танин голос, белая рука вы-скользнула из под одеяла, свесившись плетью на пол.
- Ты, Тань, чего раскисла, ты не первая, ты не последняя, так ведь теть Марусь. Вот мы тебя сейчас переоденем, слад-ким чаем напоим. Кого нам Бог послал, девку?
- Нет, сына, - Танька улыбнулась синими губами.
- Вот и ладно, будет с моим Павликом играть, как мы с то-бой, ты у нас молодец, сама со всем справилась, других взять – на стену лезут, а мы с тобой о-го-го. Нам есть в кого сильными быть, у нас, Тань, матери еще какие, всем бы таких. – Верка тараторила, не давая, Марии Ивановне начать снова плакать и бранить дочь. – А внучок, Мария Ивановна, вырастет, с отцом или без отца, все одно поднимется. Хотя вы то для чего? У меня вон мамка Павлика в зубах носит и мне бы его не отдавать. Вот и ты. Мария Ивановна, так бу-дешь, это сейчас плохо всем. Давай мальца сюда, - Верка забрала ребенка у Марии Ивановны, уложив на разорванную, на несколько частей простыню, – Иди чай поставь и воды со-грей, не сиди сложа руки, радоваться надо, внук у тебя, а ты слезы льешь.
Крепко запеленав, прижав к себе ребенка, она стала ука-чивать, изредка бросая взгляд на подружку, не зная с чего начать.
- Как назовешь сына?
Танька, открыв глаза, полные слез, еле слышно выговори-ла:
- Иваном.
- Молодец, в честь деда, лучше и не придумаешь, мы сво-его с Андреем тоже как дядь Пашу назвали, да ты знаешь. Ну, вроде уснул, рядом с тобой положу. А вечером с Андреем тебе качку привезем, нашему она мала, а твоему в самый раз будет, – пододвинув стул, Верка села около подруги. – А теперь давай, Тань, колись, матери можешь не говорить, твое право, а мне скажешь, не я буду, если не дознаюсь кто его отец. – Она кивнула на уснувшего младенца, – Это, конечно не физрук, его терпеть ты не можешь, пойдем дальше. С на-шей улицы ребята отпадают. Сашка Мусатов за тобой бегал, но ты его отбрила. Про это я знаю, он мне на бригаде жало-вался на тебя, просил, чтобы повлияла. Ну, кто еще. Ах да, с соседнего села - Витька Лисин сюда все ездил, но его ты вроде тоже отогнала или нет? Ну и загадку ты мне задала, подруга, а отчество, какое дашь?
- Иван Иванович, - Танька улыбнулась, плотнее прижав к себе сына.
- Ну, ты это брось, отцовское отчество он будет носить, - и пристально взглянув на ребенка произнесла, - а пожалуй он Сергеевич будет. Убью козла, это Потемкина  работа. А я думала, чего это он зачастил сюда приезжать, ну пройдоха, - И скрытно, - К нам домой все к Кольке, а сам в окно тебя вы-глядывает. Нет, ты как знаешь, а я его, Тань, достану.
- Не достанешь, он ничего не знает. Ты никому не говори, может не нужны мы ему будем.
- Конечно, как  спать – нужна, а как наблудил - не нужна.
Они обе замолчали, услышав шаги Марии Ивановны.
- Ладно, я никому не скажу. А ты обещай, что сообщишь ему, не то я сама напишу.
- Хорошо, ты не горячись, Вер, разберемся.
Верка взяв у Марии Ивановны кружку с чаем, поставила на освободившийся стул.
- Еще тебе сейчас витамины нужны. Ну это Андрей все достанет, у них в буфете на заводе фрукты часто завозят. Давай, Тань, пей чай, чтобы молоко было сына кормить, а я пойду, мне своего забрать нужно, да и скотину убрать до Андрея хочу.
Мария Ивановна вышла за Веркой.
- Не сказала, кто кобель?
- Нет, молчит, не выпытать, теть Марусь. Но ты сама не ругайся, поговори с ней. Может тебе и скажет. А мне сказать боится, я ж ему морду набью, и за хобот сюда приведу.
- А может кто из старых знакомых ваших?
- Нет, наших знакомых ты всех знаешь. Не плутай в тем-ноте, ищите выход. Я тоже буду искать. Ей сейчас не сладко. Мы вечером с Андреем к вам заедем, кроватки завезем. Теть Марусь, держись!
Это потом Верка нашла у брата адрес Сергея, тайком от подружки написала ему ласково, чтобы здесь он не появлял-ся, а появится – не поздоровится ему. Забрав сынишку от Лидии, Верка всю дорогу до дома думала про Таньку, не ду-мала она, что судьба так поступит с ее подружкой. Молчал и Павлик, видя, что мама задумчива, он теребил игрушечного слона, подаренного ему сегодня дедом. Лидия увидела рас-строенную дочь, начала было расспрашивать, не случилось ли чего у Старостиных, но Верка обрезала.
- Всему свое время, узнаешь мам, но не от меня. И не вздумай идти к ним, знаю я тебя. Я за порог, а ты к ним. Дядя Паша, не вели матери из дома ходить, им сейчас не до кого. Мам, давай я тебе завтра все расскажу, хорошо. Вот Пашку вам приведу, и пошепчемся.
Андрей приехал со смены чуть уставший, но довольный. Едва открыв калитку, он окликнул жену.
- Вер, вы где?
Верка вытирая мокрые руки полотенцем, выглянула в ок-но.
- Не шуми, Павлик уснул, разбудишь.
Андрей заглянул во двор, ухоженная, сытая скотина смач-но  сопела на разные голоса.
- Вот забота, все сама успела сделать, меня не стала до-жидаться, – подумал ласково о жене.
- Андрей, ты мотоцикл в гараж не ставь, как стемнеет, к Таньке съездишь, отвезешь ей кое что.
- Это зачем, на ночь глядя?
Андрей оставил мотоцикл около ворот.
- Иди в дом, расскажу.
В широком коридоре стояла детская кроватка, Павлику она была мала, и Андрей привез из города новую, сборную, покрытую блестящим лаком.
- Вера, ты куда ее хочешь убрать, может в будущем при-годиться.
- Я ее одолжу на время, а потом заберем, вот ты ее сего-дня и отвезешь, постучи в окно, Мария Ивановна возьмет, а ты домой приедешь и к нашим не заезжай.
- Вер, что случилось?
- Да Танька пацана дома родила, я только что от них, вот тебе первому говорю.
- Как родила, от кого? Она вроде не встречалась не с кем. Вер, ты шутишь?
- Пошутишь тут, отойти, Андрюш, не могу от всего. Да ладно родила, ей же теперь какого на людях появиться бу-дет, это же село. Заклюют.
- Не заклюют, поговорят недельку и все, перестань траге-дию из этого делать.
Все это Верка вспоминала долгой дорогой, сидя в кузове открытого грузовика. Прошло три месяца с того дня, а от Сергея Потемкина ничего не слышно. Танька молчит, не хочет говорить, это ее право. Но Верка не успокоится, она достанет его, приедет он.

Издалека донесся перезвон. Еще не было видно из-за ле-са монастыря, а малиновый звон колоколов взлетал ввысь опадая вниз легкой пеной облаков.
- Уже скоро приедем, как нас примут? – Танька взволнова-но посмотрела на подружку и на спящего сына.
- В храм всех принимают, мы нашего тоже здесь крестили, красота там, тихо, благодать. Сама все увидишь, платок по-том накинуть нужно на голову.
Машину оставили у ворот храма, где уже стояли несколько повозок запряженные лошадьми, да два мотоцикла с колясками.
- Ну, вот видишь, Тань, мы не одни.
Белый с голубым храм утопал в цветниках, на которых ко-пошились все в черном монахини. В отдалении были камен-ные пристройки.
- Вер, куда нам? – Танюха прижала все еще спящего сы-нишку к себе.
- Не суетись, сейчас все узнаешь, а пока вот в тень давай на скамеечку садись, а я все узнаю и приду, скажу.
- Ты только не долго.
Но Верка не слыша последних слов, поспешила вместе с другими мирскими людьми в открытые двери храма. Танька, нагнувшись к сыну, не заметила, как повязанный платок сполз на плечи, освободив кудрявые волосы. Солнечный луч, пробравшийся сквозь густую листву, начал играть Танькины-ми серьгами, одетыми ею по случаю. Идущая мимо женщина остановилась, пойманная синим отблеском сережек, заинте-ресовано взглянула на Таньку с сыном, не слышно ступая подошла. Дыханье сперло комом в груди, увидев серьги. Сердце забилось гулко, казалось, что малыш и его мать мог-ли оглохнуть, как часто колотилось оно в ней. Настя, узнала свои серьги из схрона, и надо же было ей вот так встретить их на незнакомой молодой женщине.
- Откуда прибыли сюда, издалека?
Вздрогнув, Танька подняла голову, перед ней стояла мо-нахиня, белое лицо ее было дружелюбно, без любопытства, крупный крест чуть шевелился на ее груди от дыхания, паль-цы медленно перебирали четки.
- Что молчишь, не немая случаем?
Танька покачала головой, заинтересованная глазами и словами монахини. Она как кролик за удавом следила за ней, спеша попасть в ее сети.
- Не немая. А молчишь.
- Нет, вот сын спит, мы его крестить приехали, подружка сейчас придет.
- Из далека приехали? – монахиня все хотела узнать.
- Издалека, утром выехали и только к обеду приехали.
Настя решила спросить про село
- Случаем не из Красного яра будешь, лицо мне твое кого напоминает. Откуда? Чьих будешь?
- Старостина я.
- Старостина! - Настя еле устояла на ногах, – можно при-сяду с тобой, ноги слабые не держат.
 Танька чуть подвинулась давая присесть Насте.
- Меня матушка Серафима зовут, а тебя, девонька как?
- Татьяна.
- А сына как нарекла?
- Иваном, как деда.
- Дед-то как не болеет? – Настя и не заметила, как спро-сила про Ивана.
- Он умер давно, мне всего ни чего было. Мы одни сейчас с мамкой живем, брат еще есть, так тот женился, в городе живет, а я в школе работаю, первый класс у меня был, теперь уже второй.
Но Настя не слышала Таньку, она не знала, что Ивана давно нет, сколько воды утекло, сколько лет прошло, надо же было случиться, что встретилась она с дочкой и внуком Ивана, и подумала уже легко про себя, - а серьги носит, отдал ей Иван, не обманул. Молча сидела около Таньки, смотрела на нее, как у Ивана глаза да такие же волосы. Боль надвинулась тоскою. Вздохнула.
- Вот значит, как все повернулось, ну а ты замужем?
И увидела Танькины глаза, вмиг наполнившиеся слезами.
- Ну не надо, не говори, все и так понятно, вон сын у тебя - расти его, -  вздохнула, сцепив руки до синевы.
– А мне и этого Бог не дал. Сиди здесь, я пойду, похлопо-чу, а то твоей подружки что-то нет, запропастилась где-то.

Пахло ладонном и еще чем то, мерцающие свечи пламе-нем поднимались вверх, чуть шевелясь от дыхания стоящих людей. Верка держала в пеленке мальца, они с шофером были крестными Танькиному Ваньке, а Иван молчал, не пла-кал, только кряхтел. И уже одев пацана, туго завернув в оде-яльце, они вместе с кумом вышли на высокое крыльцо церк-ви, неся окрещенного в православную веру крестника. Танька все так же сидела на скамейке с пожилой монахиней. Они мирно вели беседу, в руке Танька держала подаренные ей матушкой Серафимой два крестика, для себя и будущего му-жа.
- Ты, Таня, жди и не отчаивайся, найдет тебя твое счастье, а венчаться сюда, к нам приезжай, я ждать буду. - Она обня-ла Таньку, поцеловала в лоб. – Береги себя и сына.
И отвернувшись, чтобы скрыть непрошенные слезы, мед-ленно с прямой спиной пошла по дорожке, кланяясь встре-тившимся у нее на пути таким же монахиням.
- Тань, кто это? – Верка отдала Ваньку матери. – Чего ей от тебя нужно было?
- Да так, поговорили, она с наших краев будет, многих зна-ет, вот об этом и разговаривали.
- Ну, все теперь домой поедем. Грузись, девки, скоро дома будем, - водитель завел машину, - с ветерком поедем, не заснете.
- Не гони, все ж людей везешь. 
Верка расстелила взятое покрывало на настеленную со-лому в кузове.- Я, Тань, лежать буду и в небо на облака смотреть, ты не хочешь?
- Ваньку покормлю и тоже к тебе.
Они задремали, думая, каждая о своем. Только когда ма-шина стала подниматься в гору, Верка потянувшись всеми косточками, облегченно вздохнула.
- Приехали, Тань, минут через пять дома будем. Мария Ивановна стол накрыла нас ожидаючи?
- Должна. Отметить нужно, крестины все ж.
Машина запылив остановилась около дома Старостиных. Верка встав в кузове увидела поднявшегося с крыльца Сер-гея Потемкина и стоящий рядом с ним чемодан.
- Тань, смотри, твой явился!


 
ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На свадьбе Татьяны с Сергеем гуляли всем селом. Правдин Николай Николаевич – председатель колхоза,  выделил молодым большой, добротный дом, на берегу ре-ки. Таню, уже все больше называли по отчеству – Татьяной Ивановной, она так и возилась со своими первоклашками, а Сергей, окончив учебу, работал в селе по комсомольской линии, позже получил должность в Райисполкоме.
Марию Ивановну дети забрали к себе, где она, как и мечтала, нянчила внучков. Изредка приезжал из города Шурка со своими, окончив институт, он работал в местной многотиражке, где и познакомился с будущей женой.
Лидия с Павлом Васильевичем жили, душа в душу, молодые только смотрели, да завидовали такой, хоть и поздно пришедшей, но неугасимой любви.
Верка, раздобрела, родив седьмого мальца. С радо-стью, посвятив себя большой, шумной семье, заботилась о хозяйстве. Новый агроном нет, да нет, забегал к ней за со-ветом. Скупость Андрея, перевоплотившись в рациональ-ность, позволяла жить семье в достатке.
Бывшая звеньевая – Нюрка Зайцева, стала предсе-дателем колхоза, когда Правдин, разменяв седьмой деся-ток, вышел на пенсию.

Дождливым, осенним утром старый тополь вмиг сбросил листву, скорбя по Марьи Ивановне. Похоронили ее рядом с Иваном, где ее душа обрела вечный покой.
Много позже в селе появилась небольшая церквушка, построенная на средства из Настенного схрона. Настя, ны-не игуменья Серафима, живет в том же монастыре, успо-каивая заблудшие души, как некогда была сама.
Побывав в Красном Яре, вы и сами все узнаете от бабки Прасковьи (Нужды), живущей по сей день и соби-рающей сельские сплетни.