«У меня всегда было двоякое отношение к своему отцу», - говорит мне Лена.
«С одной стороны он был очень добрый человек, может быть даже слишком. Принципиальности в нем ни на грош, обижался он редко. Бабушка, мамина мама, то есть его теща часто материла его подолгу вслух, а он только улыбался. Тогда за дело принимался мамин брат. Он работал в милиции, и воспитывать алкоголиков входило в его обязанности. Он находил такие слова, как никто больше, он так внушительно водил перед носом кулаками, стучал по столу, грозил пальцем, что мне становилось страшно. На отца это тоже производило впечатление, он переставал улыбаться, что- то слабо возражал, но пить не бросал.
В молодости он был высоким и стройным красавцем-блондином с голубыми глазами. Хорошо умел играть на гитаре и главное на гармошке. Ну, что скажите еще нужно для веселой компании переселенцев из деревни? На столе обычно водка или самогонка, вареная картошка, селедка, посыпанная сырым луком и политая постным маслом, овощи с огорода. Все свое. Сколько я видела таких гулянок - не знаю, со счета сбилась.
- Гармонист, гармонист
- Лаковы сапожки!
- Ни тебя ли гармонист
- Обосрали кошки?
Орали частушки пьяные тетки, обращаясь к отцу. С его стороны – никакой реакции, он продолжал с невозмутимым видом растягивать меха.
- У-у-ух, они уже что есть силы молотят каблуками по деревянному полу, обдирая дефицитную краску. Мужики плясали редко. В основном подсвистывали сидя на диване.
Веселуха заканчивалась поздно. Тогда мать забирала своего артиста домой, потому что его сильно качало, и он все время норовил сесть в сугроб. Я хватала его с другой стороны за руку и просила: «Папа, пошли домой!»
«А, Ленок, я тебя люблю, ты моя любимая дочурка, пошли». Вообще-то это громко сказано. Мать, будучи от природы сильной и по-деревенски выносливой практически тащила его на себе всю дорогу. Дома в прихожей стряхивала с плеча, раздевалась сама и волоком перемещала уже пьяное спящее тело мужа на диван. А иногда его никто не перемещал, так он и лежал под порогом.
Меня отец по-своему любил, только вот чувства свои выражал своеобразно.
Например, если он собирался «сообразить на троих» с мужиками, он брал меня с собой. Зимой такие выпивки проходили в подъезде. На удивленные вопросы мужиков отец всегда отвечал: «А чё? Пусть, мне нравиться!» При этом всегда смеялся, вернее даже как- то хихикал, пожимал плечами и, как мне казалось, даже подпрыгивал. Он был горд тем, что на него обратили внимание, у него что-то спросили, его поступку удивились. Даже тогда, будучи маленькой девочкой, я это понимала. Он хотел выделиться любой ценой.
В тот день на нашем стадионе был хоккейный матч. «Хотей» называла его бабушка, не очень понимая, что это такое. Отец сказал мне одеваться. Мы направились к пятиэтажке, стоящей напротив ледовой коробки. Я уже заранее знала, что так будет. Все площадки в подъезде были заняты выпивающими компаниями. Мы поднялись на третий этаж, все были в сборе.
- Иван, ты зачем ребенка взял с собой? — задал ожидаемый вопрос дяденька с оттопыренными ушами. Отец ответил своей любимой фразой, похохатывая и подпрыгивая.
- Зря ты, зря. Это не для детей, у меня своих двое, дома с женой сидят. Зачем взял? Да еще девочку — басил из угла толстяк.
- Колбаски хочешь? — спросил другой, пожилой дяденька. Я протянула руку и взяла аккуратно отрезанный пластик докторской, дальше был кусок хлеба и соленый огурец. И это я уже знала, на всех отцовых пьянках было так, они пили, а я закусывала.
Крыши у хоккейной коробки не было, а были только бетонные ряды с металлическими стойками, от которых веяло холодом. Я замерзла практически сразу же, и начала проситься домой. Но тут на лед вышли команды, стадион загудел.
- Давай, врежь им, козлам! Будут знать сибиряков!
- Куда ты прешь, мудак?! Штрафной! Судью на мыло, бл…!
- Папа, я замерзла, пошли домой!
- Давай! Давай! Гол!!! Санька, наливай, отметим! Ну, за первый гол!
- Чё, замерзла. Возьми мои перчатки. Кричи вместе с нами, согреешься!
- Шайбу! Шайбу! Шайбу! Дава-а-й!
- Перерыв. Иди, побегай. На тебе мой шарф.
Вбрасывание.
- Мазила! Куда бьешь?! Хрястни его о борт хорошенько, ё…… мать!
- Папа, я замерзла, пошли домой!
- Не плачь, скоро пойдем. Щас, все кончится. Не умеют играть, ни хрена!
- Гол! Ты вратарь или х… собачий? Между ног пропустил! Наливай!
Тогда время для меня стало длиною в мою короткую жизнь, мне казалось, что это никогда не кончится. Я совершенно не чувствовала ног от холода, губы свело и я не могла говорить. Я могла только плакать и дергать отца за рукав, он пьяно отмахивался и показывал мне пальцем на поле. Но я смотрела не туда. Сквозь призму слез пьяные лица мужиков- болельщиков казались мне похожими на морды животных. Смотрела на них, а видела свиные и козлиные рыла.
Когда и с каким счетом закончилась игра, я не знаю, не помню даже, как мне удалось довести до дома пьяного отца.
На другое утро встать с постели я не смогла. «Нельзя так остывать девочке, у нее температура 39,9. Следите за ребенком, берегите. Не разрешайте ей долго гулять. Теплое питье, полоскание, выкупите таблетки. Сейчас рецепт выпишу».
Это говорила наша участковая врач, перед которой я всегда немного робела. Она невысокая, полненькая брюнетка с хорошенькими ямочками на запястьях. С родителями общалась строго, иногда резко, в этот раз она вообще была возмущена.
В мое следующее пробуждение застаю скандал дома. Мама, дядя и бабушка ругают отца все вместе из-за меня, он сидит, опустив голову.
Я опять засыпаю. Если сказать, что видела страшный сон, значит, ничего не сказать. Скорее всего, это был бред. Мы снова на стадионе и идет игра. Хоккеист вырывается к воротам, выходит один на один с вратарем. И вдруг он поднимает клюшку, размахивается и, как огромной секирой, срубает голову вратарю. Голова катится по льду, перепрыгивает через борт и начинает продвигаться ко мне. Она легко преодолевает металлические перила, при этом таращит глаза и громко хохочет. Потом склоняется надо мной. Я кричу, открываю глаза и вижу трезвое лицо отца. Он пощупал мне лоб: «Ленок, ты выздоравливай. Мы с тобой…» Я облизнула горячие губы: «Уйди, я тебя не люблю…»
Паула.