- Почему в этом доме теряются ножницы? Я не помню, чтобы потерялась хотя бы иголка или булавка, но ножницы!..
Муж отшвырнул в сторону стул и рванул на себя ящик комода.
- Вот, только вчера я купил в галантерее ножницы, положил сюда и где они?
Он выразительно поглядел на жену.
- Ты надо мной издеваешься что ли? Ни ногти подстричь, ни бумагу разрезать... Почему никуда не деваются ножницы, которые ты кладешь под коврик у входной двери? Они уже проржавели, и вот - не теряются! Сколько бы я не покупал ножниц, а беру их чуть ли ни с каждой получки, они исчезают, как, как, как черте знает что! Анна, ты меня слышишь?
Его жена Анна, худая женщина с невыразительным меланхоличным лицом сидела в кресле и вязала годовалому сыну шапочку. Обращение мужа «Анна!» вернуло её из каких-то грёз в реальность. И если бы муж начал свой монолог о ножницах с обращения к ней: "Анна! Почему в этом доме..." - и так далее, то, наверное она поняла бы, о чем шла речь, но жена услышала только обращение к себе: "Анна!" - и непонимающе уставилась на мужа.
После рождения сына её словно подменили, она ушла в себя, замкнулась и даже в постели была ко всему безучастно-покорная. Не раз в сердцах он говорил: "Тебя словно из гроба подняли, как в тех книжках о культе Вуду. Ты - зомби!"
Муж опять повторил ранее сказанное:
- Я говорю тебе, что нет ножниц, которые я купил вчера и положил вот в этот комод, - он выразительно похлопал по нему. - Вот сюда я их положил не позже чем вчера вечером, а сегодня их уже нет и это, заметь, не первый уже раз. Почему в доме исчезают ножницы и только ножницы, почему не ножи, вилки, тарелки, почему не теряются мои запонки, очки и даже канцелярские скрепки, которым сам Бог повелел теряться, так нет же! Теряются только ножницы!
Жена смотрела на мужа так, как будто он оторвал её от какого-то очень важного дела по сущему пустяку. От этого осуждающего взгляда, муж еще больше взбеленился, что называется, пошел в разнос.
- Я же не папуас, в конце-концов, чтобы ногти на руках и ногах зубами изгрызать? Если в доме теряются только ножницы, то к чему бы это?
Жена положила вязание себе на колени и вздохнула глубоко-глубоко, словно тяжеленный камень с души скатила и снова посмотрела на мужа укоризненно, будто осуждала за беспричинную вспышку гнева.
- Ну чего ты молчишь и вздыхаешь, как овца, перед тем, как её зарезать? Я тебя спрашиваю, куда из дома деваются ножницы, а ты вздыхаешь, словно перед концом света.
Наконец, Анна произнесла фразу, которая еще сильнее возмутила мужа:
- Если в доме теряются ножницы, то это непременно к чему-то.
- Вот и поговори с такой чукчей! - вскричал муж. - Легче вот с этой стеной поговорить, чем с тобой. Я ножниц не напокупаюсь, а она, вишь ты, спокойна, как афинская статуя.
- С чего ты взял, что я спокойна? - сказала жена и встала с кресла, но не затем чтобы помочь мужу найти ножницы, а просто ушла в детскую, где спал малыш. Муж пошел вслед за ней и хотел в детской продолжить вопросы, но жена, приложила палец к губам и сказала шепотом:
- Т-и-ш-ш-ш...
Поправила одеяльце на малыше и вышла в коридор, прикрыв за собой дверь. Потом, обернувшись к мужу, сказала каким-то будничным и оттого прозвучавшим жутковато в этой накаленной атмосфере, голосом:
- Это были последние ножницы, которые ты потерял.
Сказала и... ткнула сухеньким кулачком ему в грудь. Толкнула больно.
- Что ты этим хочешь сказать? - спросил её муж, но Анна не ответила и прошла на кухню, где занялась мытьем посуды, стараясь не греметь ею. Обескураженный таким поведением, муж постоял, постоял в дверях кухни, да и вышел в зал, где сел в то же кресло, где до этого сидела Анна.
«Она очень изменилась в последнее время, очень! - подумал он. - Стала говорить загадками. Но в чем суть этих загадок? Взять хотя бы эту: «Это были последние ножницы, которые Ты потерял». Чёрт! Как она больно ткнула меня в грудь!».
Он даже потер это место, толчок в грудь и на самом деле был очень болезненным.
«И вот ведь напасть! - раздражено думал муж. - В больницу не выгонишь! А ведь самое то психиатру показать или невропатологу».
Он поглядел в окно. Багровое зарево заката освещало крыши высотных зданий и между ними уже вспухала луна, лимонно-желтая и неправдоподобно большая. Ему стало зябко и это несмотря на духоту, которая царила в комнате даже с настежь открытыми окнами, июль - самый жаркий месяц.
Что-то тревожное, нехорошее подступало к нему и он чувствовал это всем своим телом и особенно затылком. Он обернулся и в этот момент в четверть оборота его головы к жене лезвие ножниц пробило подзатылочную кость, и вошло в мозг. Удар был настолько силен, что пятнадцать сантиметров легированной стали оказались в черепе несчастного мужа.
Анна, а это была Анна, тихонько хихикнула: «Если в доме теряются ножницы это непременно к чему-то». Она открыла дверь детской комнаты, вытащила из под кровати увесистый сверток и вернулась в зал, где в кресле, с ножницами в затылке, лежал мертвый муж. Она положила сверток на пол, развернула его - там были ножницы. Она выложила их крестом у ног мужа. Управившись с этим делом, Анна взяла другое кресло, поставила его напротив тела, уселась в него и уснула. Спала она крепко, без сновидений, пока её не разбудил плач малыша. Она сносила его на горшок, дала попить, а потом позвонила в милицию. Сказала всего три слова, способных потрясти Вселенную, но на самом деле никого не потрясшие: «Приезжайте я убила мужа».
* * *
Редактор отложил в сторону рукопись и с сожалением поглядел на молодого человека, который нервно мял в руках кепку. Затем выдвинул из письменного стола ящик, достал сигарету, размял её и крепко сжал губами. Зажигалки, как всегда, не оказалось на месте. Он неторопливо залез одной рукой в карман брюк, потом другой рукой, но зажигалки не было. Редактор полуобернулся в кресле и стал искать зажигалку в накинутом на спинку кресла пиджаке, но зажигалки не было и там.
«Чертова зажигалка! - подумал редактор. - Она теряется именно тогда, когда мне особо хочется покурить, вот как сейчас, - раздражение его перенеслось на посетителя: Ходят здесь... Гении. Толстые, черт бы их побрал!"
Редактор был старой, советской закваски, когда к творческому "самотеку" относились, хоть и с раздражением, но все-таки выслушивали авторов и даже снисходили до поучений.
Эта старомодная привычка вызывала усмешку у молодых да ранних коллег, перенявших обычай колониальных империй в отношении к "людям труда".
Рассказ, если это можно было назвать рассказом, редактору не понравился, но он никак не мог, вот так, сходу найти точных и убедительных слов для автора, а редактор любил выражать свои суждения в четких и ясных фразах, но - чертова зажигалка!
Он нажал на кнопку вызова секретарши и в дверях явилось очаровательное голубоглазое создание, собственно говоря, о нем можно было бы сказать коротко - явились глаза! Правда, автор не видел этих глаз, он видел только столешницу и на ней два машинописных листка своего рассказа, впрочем, от того, что автор ничего не видел, кроме своей рукописи, вовсе не означало, что и не было ничего кроме неё. Для редактора, например, явление глаз было куда реальнее, чем даже присутствие Автора, но это и понятно, поскольку н был влюблен в эти глаза.
- Иван Ильич, вы меня вызывали?
Иван Ильич Лютиков, он же редактор, шеф и просто Ванечка для своей еще не старой, но какой-то уже подвядшей жены, на мгновение забыл, зачем вызвал секретаршу и сейчас просто любовался ее глазами, ничего другого он просто не замечал, а все остальное так же соответствовало её глазам и требовало, чтобы и остальное заметили и бюст, и бедра, и длинные точеные ножки, и даже маленький непокорный локон возле аккуратно слепленного ушка.
Как было сказано, он любил её, но робость, дьявольская робость, столь нелепая в его возрасте по отношению к женщинам и особенно сковывающая его при появлении Зины, секретаршу звали Зиной, становилась пугающей. Иван Ильич злился на себя, называл "размазней", "бабой" и давал себе уже в сотый раз обещание, что как-нибудь, вот так, вызовет Зину к себе и все откровенно скажет. Нет, лучше даже не скажет, а даст понять, ведь это можно, "дать понять", не говоря глупых слов, которые только запутывают и усложняют все дело. И тут редактор вспомнил, зачем вызвал секретаршу:
- Зиночка, ты не видела моей зажигалки?"
- Иван Ильич! Да что же это такое? Я ведь только сегодня утром купила для вас зажигалку и положила её в правый ящик вашего стола. И вечно у вас проблема с зажигалками! Вы хорошо там посмотрели?
- Да вот, убедись сама.
Зина подошла к редакторскому столу, обошла автора и слегка наклонилась над сидящим редактором. На него пахнул аромат дорогих духов и он ощутил, или ему это показалось, что он ощутил, как легко и свободно пульсирует кровь в упругом и горячем теле. Зина перебрала канцелярские принадлежности в одном ящике стола, обошла редактора и открыла второй ящик стола, даже заглянула в пачку "Мальборо", но зажигалки нигде не было. И все это время, пока Зина крутилась возле него, словно неведомое энергетическое поле окружало Ивана Ильича и он страстно, необъяснимо страстно хотел, чтобы оно не только не исчезало, но и наоборот, полностью вовлекло в себя и поглотило насовсем.
Зажигалка исчезла и даже усердие Зины не могло изменить положение дел.
- Ну, вот что, Иван Ильич! Я вам оставлю свою зажигалку, но вы должны понять, если у вас теряются зажигалки, то это непременно к чему-то.
При этих словах редактор вздрогнул и то сладкое, обволакивающее оцепенение, которое охватило его от присутствия Зины, точнее, от тела Зины, вмиг отпустило и он увидел, что перед ним сидит автор и эта фраза, в точности повторяет фразу жены в рассказе автора, перед убийством мужа.
- Чертовщина какая-то! - подумал редактор, прикуривая от изящной зажигалки секретарши. - Это она на меня так подействовала, ведь известно, как впечатлительны и глупы влюбленные, особенно когда им далеко за сорок. Да ведь нужно что-то сказать этому молодому человеку.
- Ну-с, - он взял рукопись в руки, - вы называете это рассказом, но у каждого литературного жанра есть, так сказать, свои законы, то, что вы принесли, разумеется, к рассказу имеет такое же отношение, как степной орел имеет отношение к созвездию "Орла". Если говорить конкретно, так сказать, по теме, то в рассказе нет главного - фабулы, нет сюжета. Герои, с позволения сказать, рассказа, не люди, а абстрактные схемы, мотивы их действий не понятны, причинно-следственные связи не вскрыты. Спрашивается, зачем жена постоянно ворует ножницы и складывает их не где-нибудь, а под кроваткой своего ребенка? Она что, психически больная или сектантка какая-то? Должна быть определенность, четкость, ясность, а её нет. Вы, молодой человек, не с бухты-барахты убили одного и подвели под статью другого. Во имя чего? И уж совсем нелепой представляется мне вот это, "выкладывание" из ножниц креста у ног мертвого мужа? Что сие означает? Ритуал какой-то сатанинской церкови, или "художественное творчество" психически больного человека? Все спонтанно, не мотивировано и оттого нежизненно! Более того, психологически неверно! Преступник, какой бы сильной волей он не обладал, не может, не способен он на это – спокойно спать рядом с убитым! Он и часа не проведет с убиенным.
Редактор входил в форму и речь его приобретала динамизм и ту убедительную силу логики, которой он всегда гордился.
- Сюжеты нужно брать из жизни, а не высасывать их из пальца, и тогда вам не придется выдумывать никаких ножниц! Да и что за нелепость - убийство лезвием ножниц? Если говорить откровенно, то убить удобнее, логичнее, что ли, было бы кухонным ножом. Кстати говоря, подавляющее большинство семейных трагедий разыгрывается именно на кухне и при помощи обыкновенных кухонных принадлежностей.
Он потушил сигарету, размяв её в пепельнице и потянулся:
- Нет, так, молодой человек, не пойдет! Сходите в милицию, установите товарищеские отношения с криминальным отделом и там вам дадут подлинную историю, в которой и мотивация действий и логика соответствуют реальной жизни и реальной человеческой психологии. Вот так. О стиле говорить преждевременно, поскольку вы не справились с самой формой рассказа, так что наш журнал, серьезный журнал, в котором печатаются мастера рассказа, не может вам ничем помочь. Если Вы сумеете выстроить рассказ на основе конкретного факта, то, что ж, приходите, милости просим.
Когда автор ушел, мысли редактора вернулись к Зине и он твердо решил: "Сегодня или никогда!" Было одиннадцать часов дня, когда Иван Ильич вышел в приемную.
- Зина, ты, кажется, вчера говорила, что тебе нужно сходить на примерку к портнихе?
- Да, Иван Ильич! Какой вы внимательный!
Редактор смутился от комплимента, но продолжал:
- Зина, вы можете быть свободной до пяти... нет, до шести часов, а после шести вы мне будете нужны.
- Да зачем же, я вам нужна после работы, Иван Ильич?!
- Пусть это останется для вас загадкой, тайной, если хотите.
Волнуясь, как никогда, Иван Ильич сбивчиво произнес:
-Что, скажем, если я хочу Вам сделать маленький сюрприз?
- О, вы такой загадочный! Такой, такой... - Зина не могла сразу подобрать слова и бухнула первое попавшее на ум. - Влюбленный!
Этим она еще больше смутила и обескуражила редактора: «Поняла? Не догадалась? Или наоборот, догадалась?" - подумал он, но Зина тут же развеяла его сомнения:
- Вы хотите, чтобы та женщина, ну та... поревновала вас, увидев меня с вами? Ведь я догадалась, догадалась я, Иван Ильич? О, вы все, мужчины, немного шалунишки!
Зина говорила и быстро собирала в сумочку свои принадлежности. Ивану Ильичу было обидно, что она подумала о другой женщине, а не о себе. "Вот вам и хваленая женская проницательность, - подумал Иван Ильич. Зина, уже в дверях, почти на ходу, сказала:
- Для Вас, Иван Ильич, я надену свое новое платье, сегодняшнее платье.
Зина ушла, а Иван Ильич обдумывал предстоящее объяснение с ней и то, что Зина не воспринимала его, не видела в нём мужчины, задевала больнее всего. Когда в пятом часу он возвращался в редакцию в служебной машине, нагруженный различной снедью, а в кармане коробочка с золотым колье с маленьким, но подлинным бриллиантом, в его душе было такое смятение, которое он не испытывал, когда шел на первое своё свидание. После этого были и были женщины, но вот это, нынешнее состояние его было пугающе новым. В сущности, он боялся признаться себе, что причиной его волнения, этой неестественной возбужденности, был страх: "А вдруг она откажет? Да и не просто откажет, а высмеет грубо, безжалостно: "Ты чего, козел? Свежатинки захотел?" Или что-то в этом роде. Современная молодежь груба и бесцеремонна».
И уже в совсем удрученным состоянии накрывал гостевой стол в комнате отдыха, что была смежной с кабинетом. Вход туда прикрывал книжный шкаф, хитроумный механизм поворачивал его вокруг оси, открывая комнату. В советское время, когда создавалось это маленькое чудо техники, редакторы были такими же людьми, как и нынешние и ничто человеческое им не было чуждо, но это, человеческое, пытались скрыть от посторонних глаз, в том числе и при помощи вот таких потаенных комнат отдыха.
Иван Ильич еще раз внимательно оглядел накрытый стол и взгляд его задержался на большом букете роз. Очнувшись от удушающих объятий целлофана, освеженные холодной водой, они источали сильный и возбуждающий аромат, и Ивану Ильичу пришла в голову некогда прочитанная им статья о некрофилии, в которой некрофил говорил о том, что женский труп в первые часы после смерти источает очень тонкий, зовущий мужчину запах, перед которым устоять невозможно. Особенно, если женщина была молода и красива. От этой мысли Иван Ильич содрогнулся и даже вполголоса произнес:
- Мерзость!
Он вышел в кабинет и, нажав на рычаг под полом, выполненный в виде паркетной дощечки, вернул книжный шкаф на место. Он пошарил в карманах, ища зажигалку, которую купил накануне, но её не оказалось на месте. И опять отчего-то ему вспомнился автор и его никчемный рассказ о том, как жена крала ножницы, а потом убила мужа. Этот дурацкий рассказ, а также грызущее беспокойство, что Зина ему откажет и вечная проблема с зажигалками вконец расстроили редактора. В поисках зажигалки он вытащил из внутреннего кармана пиджака невесть как и зачем попавшийся шелковый шнурок. Иван Ильич глянул на него мельком и какая-то, случайно залетевшая мысль, словно тень, скользнула по сознанию, но не оставив там видимого следа, исчезла.
Он посмотрел на часы, до шести оставалось четверть часа. Иван Ильич вышел из кабинета в коридор редакции и, не отдавая отчета в том, что делает, подергал ручки всех десяти кабинетов редакции, они, как и полагалось в это время, были закрыты. Он прошел по коридору до лифта, но и там никого не было, глянул вниз по лестничной клетке, она была на протяжении всех девяти этажей пустынной. В это время учреждения, расположенные в здании, закрывали свои выходы на лестничные клетки решётчатыми дверями из различных металлоконструкций. Попасть в здание можно было только пройдя через вахту и набрав в лифте код этажа. Зачем, с какой целью он делал этот осмотр, Иван Ильич не знал, к тому же то, что он увидел, было ему известно давным-давно и ничего нового он из этого спонтанного обхода, не получил.
Когда редактор вернулся, пробило шесть часов и тут же Иван Ильич услышал дробный цокоток туфель в коридоре. Сердце его оборвалось и он отчего-то полез в карман и сжал там в кулаке шелковый шнурок. И опять та же самая мысль, скорее тень мысли скользнула в голове редактора и исчезла.
Зина влетела в редакторский кабинет, полная той неуемной энергией жизни, которая свойственна молодости. Она сияла, нет, она просвечивалась насквозь импульсами душевных и чувственных флюидов. Платье, её сегодняшнее платье, вечернее платье в переливчатой дымке тончайшего шелка, было тем платьем, которое шло к её глазам и при этом не оскорбляло, отнюдь нет, а наоборот подчеркивало великолепие тела. Редактор невольно сглотнул застрявший комок в горле.
- Как ты, великолепна, как ты прекрасна, - он не сказал, а выдохнул из себя эти слова и отчего-то в голове тут же крутнулись строчки из песни: "За те глаза, тебя б сожгли на площади, потому что это колдовство". Но на самом деле, проговаривалось иначе: «За те глаза я сжег тебя на площади»… И в это ему верилось,… Верилось и пугало редактора.
- Вам нравится? - смеясь, спросила Зина, поворачиваясь то так, то эдак перед редактором. - Как видите, я в полном вооружении, чтобы вступить в сражение за ваши интересы. Так куда мы идем? - спросила Зина и добавила:
- Где обитает это безжалостное создание, которое покорило Ваше сердце?
Она, кажется, не замечала состояние Ивана Ильича, увлеченная собой и предстоящим "сражением", в которых женщины с рождения понимают толк, и, более того, Иван Ильич ей был нужен, как нужным бывает для женщины зеркало, ну, может, чуть больше, ведь зеркало не может восхищаться.
Наконец, Иван Ильич собрался с духом и каким-то упавшим, севшим голосом произнес:
- Мы, собственно, никуда не идем.
Зина перестала выхаживать по кабинету, как на подиуме, демонстрируя не только добротность платья, но и собственного тела и, сникнув сразу, села в кресло, где совсем недавно, часов восемь тому назад, сидел автор.
- Как не пойдём? Что же вы, Иван Ильич, мне голову морочили?
- Понимаешь, Зина, мне нужно было переговорить с тобой об одном... одном важном деле...
Но его перебила Зина, не дав договорить:
- Неужели у вас не хватает рабочего времени, чтобы переговорить о самых важных делах? Неужели для этого нужно, как, как... - она задыхалась от возмущения, - как какому-то глупому школьнику разыгрывать неуместные в наших отношениях (она подчеркнула всей силой своей интонации это слово - "не уместные"!) вечерние свидания и где? В служебном кабинете?
Иван Ильич замер, судорожно сжимая в кулаке шнурок, и не понимал зачем, почему и даже с какой целью он приближается к Зине и, видимо, приближается не просто так, а с определенным намерением. Девушка злобно отвернулась от его и стала смотреть на книжный шкаф, подчеркивая, тем самым, всю глубину своего презрения к Ивану Ильичу. Когда шелковый шнурок захлестнул горло и конвульсии перестали сотрясать её тело, только тогда Иван Ильич понял, зачем и с какой целью он подходил к Зине и что за мысль дважды посещала его накануне. И отчего он так долго выбирал в галантерейном магазине этот шнурок, абсолютно не понимая, зачем он ему нужен, но отчего-то все-таки нужный ему.
Смерть нисколько не обезобразила её лицо, а небольшую струйку крови, смешанную с пеной, Иван Ильич осторожно снял с губ. Он еще не вполне понимал что произошло. Он пока еще думал (странно, что думал!) будто только заставил её прекратить эти жалящие, бьющие в самое сердце слова и теперь она мягкая, покорная, согласная только ждет того, чтобы Иван Ильич взял её на руки и отнес на широкую кушетку в комнату отдыха. Иван Ильич так и сделал, внес её в комнату, затопленную ароматом оживающих роз. Он положил её на кушетку, затем взял атласную подушечку и пристроил её голову так, как ему казалось, она должна была бы лежать в естественном состоянии. Впрочем, он и не думал о "естественности" поскольку в данный момент не считал её мертвой, а только не возражающей ему, Ивану Ильичу.
Он открыл шампанское и налил два бокала, потом вытащил из коробочки колье и аккуратно (чтобы не разбудить!) надел ей на шею. Бриллиант поймал свет люстры и крохотной искоркой ответил. Иван Ильич усмехнулся, подарок должен был понравиться Зине, он просто не мог ей не понравиться. Там, в магазине, он каким-то чудом, чутьем угадал, что этот бриллиант как раз подойдет к платью, "к сегодняшнему платью", как сказала Зина. За всю ночь Иван Ильич больше не притронулся к Зине, зачем? Она спит и согласна с ним, она уже его и навсегда, и ничья больше.
Редактор пил шампанское и чем больше пил, тем яснее и отчетливее понимал, что он натворил. Когда электронные, напольные часы пробили семь, Иван Ильич позвонил в милицию.
* * *
- И вы, молодой человек, полагаете, что я должен вкладывать свои деньги в издание вот этой, чепухи? Хочу вам заметить, что я деньги, в отличие от вас, не прошу, а зарабатываю.
Автор сидел, понурив голову, его последнюю надежду на издание рассказа местный меценат Тимофей Абрамович Пузановский окончательно похоронил. Если уж и он отказал, значит, действительно, его рассказ и не рассказ вовсе, а так невесть что.
- Ну посудите сами, я даю деньги на издание различных авторских книжек, не без задней мысли, конечно, не буду скрывать, мне нужна реклама и я её размещаю где-нибудь на обложке или внутри книжки, но реклама работает только тогда, когда её покупают, то есть книжку покупают. А кто возьмет вашу? Что за нелепая мысль пришла вам в голову, будто шеф, так сказать, ГОЛОВА фирмы станет убивать свою секретаршу от того, что захотел её трахнуть?
Тимофей Абрамович рассмеялся сытным и густым смехом:
- Да он только кивнет и она тут же начнет в плен сдаваться, ногами. Ни черта не знаете вы, молодежь, реальной жизни! А в ней все просто и прозаично, как в букваре.
Он принялся что-то искать в ящиках стола, но, встретившись взглядом с автором, продолжил:
- Да, у вас есть там очень занятный штришок, который бы мог оживить ваш рассказ, я имею в виду некрофилию... Черт! Вечно куда-то запропащиваются сигареты! Алексей! Где мои сигареты?
В кабинет вошел секретарь:
- Тимофей Абрамович, я вам вот только что приносил пачку, поищите где-нибудь у себя в карманах.
- Ты вот что, советы мне давать потом будешь, мне сигареты нужны.
Через минуту вернулся секретарь и положил на стол пачку сигарет "Кэмел". Тимофей Абрамович закурил:
- Так на чем мы остановились? На некрофилии, Вот я и говорю, что намечалось нечто интересное, такое, что захватило бы читателя, увлекло, а в итоге что же? Всю ночь просидел? Неумно! Ну, ладно, в первом варианте "ножницы" еще как-то сработали, не очень, но сработали, а во втором? Причем здесь зажигалка? Чепуха какая-то. У меня вот сигареты постоянно теряются, так что из того? От никотина, что ли, сдохну? Не сдохну! Я витамины жру, как лошадь! Нет, вот если бы ты описал половой акт с трупом, тогда да! Художественно и верно, по жизни, а так... Мелко, мелко и неактуально. Да и что же за окончания такие у тебя: "Позвонил в милицию". Глупо! Убийцы, как правило, стараются замести свои следы, а тут?.. Он должен был расчленить труп, вот ведь где вся соль! Читатель бы холодел от страха! Кровь, кровь, кровь! Нет, нет читатели даже в руки не возьмут такую книжку.
Автор с ужасом смотрел, как Тимофей Абрамович снова ищет сигареты и не может их найти. Он, не говоря ни слова, схватил со стола рукопись, выбежал из кабинета и всю дорогу до городской окраины, где в бревенчатом домике жил автор, эта рукопись обжигала его тело, даже сквозь ткань пиджака и рубашки. Не раздеваясь, он пробежал на кухню, где мать готовила обед, и открыл дверцу печной топки. Мать тревожно и недоуменно смотрела на сына. Он, чертыхаясь, путаясь в складках пиджака, куда засунул рукопись, вытащил её и запихал в печь. Пламя змейками охватило бумагу, но рукописи, как известно, не горят, даже в том случае, если от них остается только горстка пепла.
В это время, в пятом часу пополудни секретарь Алексей принес очередную, не вскрытую пачку сигарет Тимофею Абрамовичу Пузановскому и на шестом этаже прогремел взрыв.
Через трое суток состоялись похороны почетного гражданина города, мецената и самого богатого человека в области. Автор стоял на кладбище, в самом конце похоронной процессии и что-то шептал своими бледными, бескровными губами. Кажется, он повторял одну единственную фразу, не завершая её до конца: "Если в доме теряются ножницы...».
1999 год.