12. Хватит мужа.
Вторая встреча не шла за первой, а летела. Они оба настолько не насытились первым своим общением, что, только расставшись, сразу стали придумывать, как встретиться вновь. Он не дождался, когда Динка позовет первой, и сам предложил покататься. Она согласилась сразу, не раздумывая. «Надо определиться, - кумекал Максим, он ничего не понял при первой их встрече, но очень не хотел расставаться с крепко овладевшей им мыслью, - овладеть Динкой и, если все понравится, организовать любовную регулярную связь. Максим не видел в этом ничего не естественного. Он любил говорить, что, если убрать из жизни людей любовные внебрачные связи, то, и он при этом делал широкий, насколько хватало руки, жест в сторону книжного шкафа, надо будет убрать отсюда все книги, оставить только его любимого Маркса. Их виртуальщина становилась все объемнее, все ненасытнее, и хотя все в ней было не настоящее и нельзя её ни потрогать, ни услышать, они уже не могли заснуть, чтобы не сказать друг другу «спокойной ночи», а, проснувшись, - «доброе утро». Он не знал, как готовиться к встрече: искать хату или еще рано, и надо еще пообщаться скромно, как будто они не знают друг друга давным-давно и, положа руку на сердце, давно друг друга хотят.
Она имела свои проблемы. Почти расставшись с бойфрендом, она не могла тут же подлезть под другого мужика, ей было бы неудобно перед Павликом, да и перед собой тоже – прямо таки, едва ли не ****ью нарисовывается. Получалось бы так, что он себя блюдет (Динка не сомневалась в этом), а она только и перескакивает с одного … на другой… Жалко ей Павлика и себя жалко. Оставался бы бойфренд, все было бы в норме. В той норме, какую она выстрадала, выплакала и, едва не лишившись жизни, получила от мужа, да что там получила, - он сам предложил, только бы самому остаться, в ногах валялся, слезами заливал. Да, бой-френд был в законе, но что-то стало ему не так, свалил все на совесть, которая вдруг разыгралась, и ушел. Знает она ту совесть, - девку пошел искать, жениться ему надо, а на ней не захотел,- конечно, побоялся, да и перспектива ему, ты ж понимаешь, - нужна, а тут даже детьми укомплектовано, да так, что дальше уже, будто, и некуда (детей у динки было трое: мальчик и две девочки). «Ему своего наследника, конечно, надо, свой подлый род продлить. Как прыгать на мне, так можно, - думала она со злостью, - а жениться…». И тут она, как живого, представила это эскимо на палочке. Все вдруг внутри засвербело, заныло, так захотелось к нему, даже не отдаться, а только бы вылизать всего, выцеловать. «Может, еще объявится? А объявится, - так что? - бежать к нему всей нараспашку и - на меня, пользуйся. Да пошел он, цаца, тоже мне, елейная». Никого не надо. Муж есть и хватит, мало будет, сама добавлю, - не умру от проблемы пола. С полом порядок. Душе как быть? Для души тоже хотелось бы оргазма, да так, чтобы вывернуть всю наизнанку, оголить и пусть он делает с ней, что хочет. Она знала, чувствовала, - он подходит ее нутру. Захочет ли он? И как завлечь только к душе? Динка понимала и не хотела понимать всю неоднозначность этой, надуманной ею, монашеской проблемы.
13. Она плакала.
Такого не бывает, но он нашел место, где не было людей. Это была посадка, загаженная во всю свою многокилометровую длину бутылками из пластмассы, полиэтиленовыми кульками разных калибров и строительным мусором. Они не смогли найти даже 10 метров без мусора, поэтому, немного погуляв по природе и наколов ногу Динке (ей захотелось походить босиком), они уселись в машине сзади. Чтобы спрятаться от поцелуев, Динка повернулась спиной и легла ему на плечо, выставив ноги на улицу. Он целовал ее волосы – они были горькие от полыни – она с ней мыла голову, лицо достать не мог – она ловко его уводила, хотел целовать руки, но она совсем не поняла это намерение, руки никогда раньше не были объектом целования, ноги да – от пят и до лубка, а руки – нет, и потому такое его желание было непонятно и казалось чем-то не серьезным, типа - хоть что-нибудь. Нет, она не припоминает, чтобы кто-то руки хотел целовать, в кино как-то видела, но, то ж кино. Она прячет руки, ей неловко за свое упрямство, так довести человека, что даже руки готов целовать. Нет, не может того быть, - он прикалывается. Все, что оставалось Максиму, - это то, что он доставал правой рукой. Руки были длинные и доставал он много. Динка понимала всю нелепость своего поведения, но она не управляла собой, она, где могла, пряталась и, где могла, удерживала его губы и руки, но там, куда ему удавалось проникнуть, она не сопротивлялась, но и не хотела этого. Ей казалось, что в простом облаповании есть нечто не хорошее, не достойное к воплощению их чистых, хотя и виртуальных, чувств. Она больше не могла выдерживать натиск его правой руки, все это она любит и хочет, но не так…не так неполноценно, ей стало обидно, больно и даже противно - вот так безобразно извращать их близость. Почему-то вспомнился бой-френд, он также в их недавнюю встречу лез туда же; и она заплакала. Она встала и ушла на переднее сидение. Слезы тихо без судорожных всхлипов потекли солеными струйками из ее глаз.
Максим, увлеченный поиском путей к прелестям Динки, которая не сопротивлялась, но и позволяла очень мало, ничего не мог понять. Они были одни в этой посадке и ничто не мешало им отдаться страсти в полной мере, но она была против, хотя было видно, что хотела и хотела до дрожи в теле. Нельзя было не заметить этого: «Я ведь не знаю ее совсем, - думал Максим, - может быть ей так надо, не может сразу, всего второй раз видим друг друга». И он ласкал ее, сколько доставали руки и губы, стараясь хоть какое-то удовольствие ей доставить. Он был очень удивлен ее протестом, когда хотел целовать ладони, запястья, руки от пальцев и до подмышек, но она не противилась, когда он достал своей правой ее лобок и стал ласкать его. Что Динка заплакала, он понял не сразу. Она вдруг отвела его руку, потом встала и ушла вперед. Что плачет, увидел только, когда подошел следом и опустился перед ней на колени. Она плакала. Он никогда раньше не видел, чтобы плакали так тихо и необратимо, все в нем сжалось от боли за эту маленькую девочку, которая плакала, он был уверен, из-за него. Болью в сердце ощутил ее боль, происхождение которой он не понимал. Чем неприступнее она была, тем ближе становилась. Понять эту метаморфозу Максим не мог, да и не пытался. Ему хотелось бережно сжать ее в маленький комочек и спрятать за пазухой, но, ощутив комочек, хотелось другого, тогда комочек вырастал и распрямлялся, но ничего не происходило.