Воздух застыл… такое впечатление, будто все люди двигаются очень медленно, как бы в густом желе! И живут – точно также! Вечный город, затормозивший когда-то на повороте! А, может, так и надо?! Вспомнить забытого уже Паустовского, который активно призывал к сохранению и оригинальности русских городов с их сложившейся внутренней культурой, особенностями мышления, приоритетами и парадоксальностью?
Кстати, о парадоксах - небольшой мясо-колбасный магазинчик окружён тщательно вспаханным палисадником, на котором любовно высажены… папортники! И ни одного куста, ни одного цветка! Причём невооружённым глазом видно, что папортники кто-то тщательно поливает! Ну, что может прийти в голову от такого любопытного зрелища?! Или – молодые побеги собираются рвать на салат, или завмаг - женщина, естественно, готовится к лету, к Купалиному дню - ждёт, когда зацветёт!
* * *
…интересен парк культуры и отдыха! Вероятно, раньше он был чьего-то имени, но имя само себя и окружающих разочаровало и дискредитировало в новые российские времена, потому и - просто, Парк культуры и отдыха. Карусели ещё старые, но, что удивительно, - действуют! Особенно вдохновляет «чёртово колесо»: едет медленно, с расстановкой, можно две банки пива выпить с воблой и ещё чекушечку с огурчиком солёненьким! Старые советские мусорные тумбы, вылитые когда-то из чугуна, и, удивительное дело, ещё вращающиеся на штырьках для высыпания содержимого, тут прикованы элементарной цепью с замком к торчащей из земли, вбитой туда арматуре с отверстием (это ж надо было просверлить дыру в арматуре?! И не лень было!), наподобие замка на велосипеде. Веселье чисто в местном стиле – тихое, спокойное…пьяных нет, хотя носы красные, детей мало, и людей – тоже… зато понаблюдал с особенным интересом, как здоровый мужик, прицепив к себе пояс с длинными резинками-прыгалками, сигал на них вверх-вниз с абсолютно каменным выражением лица! Ни улыбки, ни смеха! Как будто вкалывал!
* * *
Он стал раздражителен и недоверчив, долго мучился бессонницей и пил пионовый настой, бесцельно бродил по улицам и искал, искал, искал… что он искал, или кого - не только связно объяснить, но и растолковать никому не мог. Его беспочвенные размышления тяготили собеседников; заметно было, как часто он прикладывался к рюмке, и, в конце-концов, измучив себя до полностью растревоженного больными впечатлениями состояния, - выпрыгнул сдуру в окно! Окошко находилось на 2-м этаже, потому он всего лишь изрядно помял красиво высаженную рабатку, поцарапал ладони и лицо о розовые шипы, и отдавил лапу мирно спавшему в такой ясный и солнечный день коту! Затем поднялся в дом, замазал йодом ранки, лёг на диван и тихо умер! Никто так и не смог понять, что же его измучило…
* * *
Чудно наблюдать за местными животными… я часто выхожу покурить на крыльцо, точнее, - ступеньки, ведущие на первый этаж гостиничных номеров, - и как-то увидел удивительную картину: сиамская кошка-полукровка прохаживалась вдоль недавно подсохшей грунтовой дорожки рядом с форточками из подвальных помещений, вдруг из одной такой форточки именно выкатилась серая кошара! Пару раз муркнула, свалилась на спину и стала кататься, показывая «сиамке» весь кайф только что полученного удовольствия там, в подвале! «Сиамка» тоже муркнула в ответ, присела, посмотрела на такое дело, подождав, пока «серая» всласть накатается, и потом обе кошечки, помуркивая друг с другом, медленно попёрлись вокруг дома (подозреваю – опять туда же, - в подвал!).
* * *
По выходным уже 4-й раз рядышком появляется молодая ворона недалеко от крыльца. То она просто прохаживается недалеко от меня, курящего, то стибрила, раз, пустую пачку из-под Bondа, схватив её клювом и отлетев на несколько метров. В последний раз ворона перетащила ко мне поближе всякие разноцветные бумажки, кусочки веток, конфетные и шоколадные обёртки и, даже - клипсу цвета малахита… сдаётся мне, это – самочка воронья!
* * *
Много рыжих, особенно, - девчонок! Все голубоглазые и все молчат, напряжённо о чём-то размышляя…
«Баранов» много, но баранины нигде нет, - ни в одном магазине…
Очень много женщин за рулём своих авто! Так ни разу и не увидел, чтобы мужчина вечером или днём возвращался за руку с маленьким сыном или дочерью из садика! Или нет мужчин, или они чрезвычайно заняты в этот период, причём - я догадываюсь, - чем! Ни единой улыбки за весь месяц пребывания здесь… лица настолько напряжены, настолько исключена в мимике улыбчивость, что иной раз кажется, - народ несёт обременительную обязанность в виде вынужденности жить на земле, т.е. жизнь, как обязанность, а не право! А это - весьма древний русский город!
* * *
Её лицо приняло выражение испуганной доверчивости и настороженной жестокости…
очень хотелось любви и вкусной, жирной строганины, но больше всего ей хотелось пожаловаться, написать кляузу на замужнюю соседку сверху, залившую угол потолка на её кухне, куда-угодно – в ООН, в Совет безопасности, в Комиссию по правам человека! Чтобы ей, соседке, объяснили наконец, что гнусно так жить в семье, с мужем, пусть и дураком, и принимать по понедельникам любовника, к тому же женатого! И вдвойне мерзостно – залить в такой же вездесущий понедельник кухонный потолок! Делиться надо благостями, дарованными судьбой – суть, собственной раскрепощённостью и предприимчивостью, гражданка!..
Она ещё немного подумала о всех «казнях египетских», которым была бы подвергнута соседка, но на ум, кроме хлыстика, наручников, высоких шпилек и масочки, ничего путного не приходило, и, машинально отламывая и пережёвывая горький шоколад, вдруг вспомнила о неоплаченном за этот месяц кредите. Быстренько натянув видавшие виды джинсы и потёртый, слегка облезлый свитер, напялив стоптанные кроссовки и мельком глянув в зеркало, - «ах, ладно! И так сойдёт!» - выскочила в свет.
Вокруг разливалась весна… кое-где, правда, иссиня грязно-белыми пятнами огрызались отдельные кучки снега, досаждающие апрельской оттепели своей оглушительной неприглядностью. Зима медленно умирала: «в люди» и в переднюю её уже не пускали…
* * *
Он смотрел на свою благоверную, на мимику её не любимого и стареющего от негодования лица, прислушиваясь к резким словам, к неуклюжим эмоциональным фразам, выплёвываемым остервенело грубым голосом, и казалось ему, что она перепила виноградного уксуса вприкуску с лимоном, обмазанным японским хреном «васаби».
«О чём это она?! Ах, да… кругом все идиоты – и на работе, и дома… воду отключили на пол-дня… и вообще год високосный! Но что-то ведь когда-то было?! А было ли?..»
Уже давно ему не досаждали и не выводили из себя подобные выплески одурелой бабьей нетерпимости, но с каждой такой выходкой всё сильнее хотелось повеситься, глядя в перекошенное от выдуманных страданий и недополученных жизненных благ окислившееся лицо! Он ещё подумал о пяти повешенных: « А ведь среди них были вполне благополучные в семейном отношении дворяне! Тот же Рылеев, Муравьёв-Апостол… это же как надо было им досадить в семейной жизни, чтобы они попёрлись батюшку-царя свергать!» Мысленно представив себя висящим с высунутым наружу лиловым языком, он сильно расстроился и его передёрнуло. Обнаружив нежданно полную солидарность со своими высказанными в запале претензиями, супружница примолкла, несколько удивившись, морщинки расправились, достав из кошелька «пятихаточку», длинные худые пальцы положили её на журнальный столик, и с возгласом: «Возьми «чтонить»… и коту рыбы» , - она гордо и радостно удалилась на кухню.
Он сходил в магазин, подумывая в очередной раз о превратностях судьбы, купил дешёвую коробку «сухого», такую же водку и пару банок «тройки». Дома они вместе почти всё выпили, съев на обед запечённого фаршированного рисом леща, супруга тут же «откинула хвост», захрапев во весь голос, а он ещё долго размышлял о подскочивших нежданно вверх акцизах, о декабристах, о безвременно ушедшем Есенине (как ужасно он выглядел в гробу!), о своей уехавшей недавно отдыхать любовнице с мужем, о том, как он месяц назад занимался любовью целую неделю, практически не выходя наружу из съёмного жилья, попеременно играя то в «полицейского», то в «сантехника», то в «парикмахера интимных причёсок»… в его голове стало суетно, но благостно, и размеренно капавшая из-под крана на кухне «клепсидра» одурманивала его мозг ещё четверть часа, пока он не задремал, пьяный, но довольный…