Я чувствовала легкую дрожь в пальцах. Так бывало всегда, когда мой хозяин, хулиганистый мальчишка Шурка клал меня на руку соседки по парте, Светки-первоклашки. Он, как бы случайно, накрывал моей ладонью, а я дрожала. Дрожала от стыда. От стыда и зависти.
Если бы вы видели эту рученьку. М-м-м... Кожа на ней беленькая и нежная, как сгущенное молоко. Гладенькая и мякенькая, как мочка оттопыренного Шуркиного уха, которую, я постоянно теребила, когда этот балбес отвечал у доски. Розовые ноготки на её пальчиках, ровно пострижены и отполированы до блеска перламутровой ракушки. На впадине между костяшками мизинца и безымянного - родинка, круглая и блестящая, как крохотная капелька горячего шоколада. И пахнет эта ручка мылом. Лавандовым. Я запомнила этот аромат со дня Шуркиного первого причастия, и мне его никогда не забыть, никогда.
И вы бы, конечно, поняли мои стыд и зависть, если бы видели меня...
Господи! Ну почему ты сделал так, чтобы я принадлежала этому безжалостному ребенку, сорвиголове, хулигану и неряхе, а не белокурой, лучезарной девочке, которая так любит и бережёт свои руки? Никогда не сует их в рваные карманы, не срывает ими пекущую крапиву, не бьет тяжелым молотком мимо гвоздя, не насаживает опарышей на рыболовный крючок, не месит грязь, не крошит лед. Никогда не обгрызает ногти на их пальчиках, не обжигает пистонами, не ковыряет в носу, не лупит щелбаны, не скручивает в фигу, не... не... не...
И, если уж такая судьба моя, быть навечно привязанной к Шурке, то прошу тебя, Господи, сделай так, чтобы он, хотя бы два раза в день, мыл меня мылом! И пусть оно будет даже не Лавандовым.
А вы подумали от чего я дрожала?