Несчастна страна, которая нуждается в героях.
Бертольт Брехт
Февральским вечером мы, два работника районной администрации, приехали к ветерану труда, старейшему педагогу, образованнейшему человеку (за глаза его все называли не иначе как человеком-энциклопедией). Приехали для вручения юбилейной медали «65-летие Победы в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 г.г.».
Прошли по ограде, заваленной снегом; боясь, не треснуло бы стекло, постучали в верандную раму, но никто не отозвался. «Ушёл, наверное, куда-нибудь», – предположил я. «Вряд ли: ну куда он пойдёт в такой мороз и в таком возрасте?» – поразмыслив, ответил мой товарищ. Постучали посильнее. Наконец скрипнула избяная дверь, послышались шаркающие шаги, и знакомый с моего давнего детства голос, уже надтреснутый, чуть глуховатый, но не утративший прежней выразительной, выработанной за тысячи проведённых уроков отчётливости, проговорил: «Слышу я, слышу... иду». Ветеран вышел на крыльцо в домашних тапочках и наспех наброшенной на ссутуленные плечи куртке.
– Здравствуйте, Платон Григорьевич! – поздоровались мы.
– Здравствуйте, – ответил ветеран и пригласил: – Заходите в дом. (Мы вошли в просторную квартиру, показавшуюся пустой по причине спартанской скудости обстановки, скудости, ныне считающейся даже предосудительной.) Вот сюда, на кухню, – показал ветеран. – Я давно один живу (ветеран вдовец), так что гостям всегда рад.
Мы прошли на кухню, типично холостяцкую, – надо сказать, если кухня не обласкана животворным женским вниманием, она всегда выглядит если не казённой, так покинутой, – где на полу довольно шумно резвились три разномастные кошки (четвёртая, тёмно-пепельная, дремавшая на печи, покосилась на нас, как мне показалось, с явным неудовольствием). Мой много выше меня по рангу товарищ вручил ветерану медаль не в красной бархатной коробочке, как принято было прежде, а в современной прозрачной пластиковой упаковке, – в такую удобную тару сейчас приноровились впихивать всё подряд, от батареек до колбасной нарезки, – и произнёс приличествующие случаю торжественные слова.
Ветеран принял медаль, учтиво поблагодарил и положил её на край стола.
– Спасибо: зашли, не забыли ещё меня, старика... Да что вы стоите? берите стулья, присаживайтесь; поговорим.
Мы расположились вокруг стола. Ветеран молча смотрел на нас; его голова мелко и часто вздрагивала; также мелко и часто вздрагивали нависшие надо лбом седые буро-желтоватые пряди волос, когда-то, я хорошо это помню, разлетавшиеся от высокого лба вверх и в стороны густой каштановой копной, разделяющейся на отдельные вихрящиеся волны. Морщинки тонкими лучиками разбежались по породистому, приметно осунувшемуся, но не растерявшему прежней живости лицу; его глаза... пожалуй, одни лишь его глаза и выдавали возраст: в былые времена отличавшиеся тем особенным выражением, какое можно заметить в глазах людей, наделённых и умом и незаурядностью, сейчас они, выцветшие, слезящиеся, смотрели и на нас и как бы сквозь нас, – утомлённо, тихо, прозрачно.
– Вы, Платон Григорьевич, насколько я знаю, всегда учителем работали? – непринуждённо повёл разговор мой товарищ.
– Всегда, – подтвердил ветеран. – Сразу после интерната поступил в педагогический институт. Работал сначала в соседней области, а потом здесь.
– А, так вы в интернате жили...
– Да, при руднике. Как только учебный год заканчивался, нас сразу «запрягали» работать. Объясняли: вам, пацанам, летом всё равно делать нечего, так хоть грузы возите – всё-таки от вас какая-то да польза будет. Забайкальское лето короткое, как северное, поэтому озабоченность взрослых мы, интернатские пацаны, хорошо понимали. Грузы возили на лошадях, недалеко, за десять километров, а обратно катили порожняком. Такие поездки не считались за работу ни взрослыми, ни нами. Мне в ту пору уже одиннадцатый годок пошёл; я себя почти парнем считал. А вскоре и война началась. Ну, это дело прошлое, да и не мне, сами понимаете, о войне рассказывать... Учился, много учился, работал, как и все вокруг меня учились и работали, – вот, пожалуй, и всё...
Ветеран улыбнулся виноватой улыбкой: извините, мол, не оправдал надежд.
– Рассказывайте, Платон Григорьевич, как вы один живёте.
– Ничего, живу; с кошками не скучно.
– Навещает вас кто-нибудь?
– Конечно: внучка гостила, вчера уехала; сегодня вы приехали.
– Не собираетесь к детям в город переезжать?
– Зовут; но я весной подумаю, ехать или нет, посмотрю, как здоровье позволит.
– Дров у вас, Платон Григорьевич, мало осталось... Хватит ли?
– Осенью вся ограда была ими завалена. Думал, что хватит: вон их сколько! – а с декабря зарядили морозы под пятьдесят градусов, так дрова быстро убывать начали... Сосед, спасибо ему, приходит, дрова колет и в веранду поленницей складывает, а мне только и остаётся, что в дом их занести... Так и зимую потихоньку. Ну да через неделю уже март – весна...
Кошка вскочила ветерану на колени. Заметила на столе медаль, любопытствуя, обнюхала её, взглянула на нас зелёными глазищами, как бы спрашивая: что это? зачем принесли?
– Наводнения бы не было... – озабоченно заметил мой товарищ. – А вы, Платон Григорьевич, как думаете – будет?
– Весна всё покажет, а я сейчас ничего сказать не могу, – раздумчиво ответил ветеран, потрёпывая кошку по выгнутой спине. – По моим наблюдениям, если весной днём тепло, а ночью холодно, то бояться нечего. Когда тепло и ночью и днём – вот тогда жди беды... Впрочем, сейчас климат меняется, старые приметы уже под сомнением. Никто не знает, похолодания нам ждать или потепления, но спорят на эту тему много. Я думаю, что всему причиной солнечная активность... Ведь Солнце – это центральное тело Солнечной системы, раскаленный плазменный шар, звезда-карлик. Источник солнечной энергии – ядерные превращения водорода в гелий. На солнце наблюдаются вспышки, протуберанцы, происходит постоянный выброс вещества короны в межпланетное пространство, так называемый солнечный ветер. А ведь биосфера нашей планеты существует только за счёт Солнца. Если плазменные процессы на Солнце замедлятся... но и техногенный фактор исключать нельзя... одним словом...
Ветеран замолчал, потёр лоб, пожаловался:
– Что такое... все слова куда-то вдруг разбежались...
Он помрачнел. Заметив это, мы принялись прощаться; да и на улице уже начало темнеть, – пора и честь знать. Пожелали ветерану здоровья, долголетия, – всего, что обычно желают в таких случаях – и вышли на улицу.
Уже в машине я оглянулся, посмотрел на дом ветерана. Платон Григорьевич не уходил, стоял в воротах, смотрел нам вслед. Мы помахали ему; он кивнул головой.
– Да... такой человек был! Сейчас трудно поверить, что во всей округе учителей, равных ему, не было, – сказал я, когда машина тронулась с места. – Хотел спросить его, помнит ли он, как драл меня за уши, да постеснялся.
Мой товарищ покосился на меня, но ничего не сказал. Когда мы отъехали уже довольно далеко от дома ветерана, я спросил скорее самого себя:
– Интересно, какие мы будем в возрасте Платона Григорьевича, если, конечно, доживём?
– Лучше об этом не думать... – после долгого молчания хмуро отозвался мой обычно невозмутимый товарищ.
Оставшуюся дорогу мы ехали молча.
2010