Два дня до путины

Снежный лев устало опустил свою голову, требуя запротоколировать слова Иова, он возвещает о начале нового времени. За ним реет знамя новых поколений и все смиренные восхваляют его деяния – скорее из страха и раболепия – во взглядах нет покаяния. Милосердие исчезло давно, любую трагедию вседержители превращают в говно. Такие как я, курят у стен обители, пьют вино – плевать на колеса шамбалы, куда проще проникать в свои сны, черпать мудрость, граничащую с безумием, умываться росой, выть в полнолуние, уходить, заметая следы, лисой в лес. Во мраке или в белесом тумане спорить с рекой о таинствах ритуалов – этого достаточно. Есть те, кому всегда мало. Они загадочно считают годы по ладони, гадают по звездам, боятся воды, не зная, что не утонут. Очередным вестником беды является лев, он знает, что невозможно убежать от судьбы, читая жизни людей как книги, он прикасается устами к воде дождевой, морщится, фыркает, смотрит, как на сырой мостовой луч солнца играет, спичками прогорают интриги.  Тронулся лед, появилась радуга, рядом с ребенком мать умирает от спазмов, а через две комнаты за украшенной дверью, старый деятель мироед остывает с улыбкой оргазма. Лев парит над землей, ничего не зная о солнце, обретаясь в самом себе, он садится ко мне на плечо, укоризненно глядит на бокал, и я чувствую – ему горячо. Финал. Опаленный он падает вниз, я размыкаю уста – в небе, затянутом тучами появится лик Христа. У него странный вид – он боится жить. Никому до него нет дела, переосмыслив свои поступки, он думает – надоело, обращается облаком, уходит за горизонт. Я просыпаюсь – сон. Шумит прибой, трещит крыша от дождя и ветра, на улице плюс три, снова нет света. Я облекаюсь в грязный плащ, сажусь в машину, смотрю на серое небо – два дня до путины.