Думал я, всю душу вытрясут из меня Вендюры.
Сейчас отошёл – глянул в зеркало: ну, чисто леший! Усы, борода, усы (говорил?), из-под нестриженой чёлки хитрые прищуренные глаза... Ух, заморочу, заведу! 37 лет миновало, как один денёчек. А было нам тогда 15 и 16. Мне и Димке.
Мы выпрыгнули из машины, два парубка в штормовках, покрытых пылью дальних странствий. Нас окружили, не сказать, чтобы очень приветливым лаем местные псы, за спинами и хвостами которых маячили фигуры суровых и местами бородатых лесоводов. Здесь, в посёлке Вендюры, размещался полевой отряд Института леса Карельского филиала Академии наук СССР. Отряд занимался восстановлением лесных массивов. А мы должны были влиться в ряды двумя лаборантами. На месяц.
Вообще-то, место нам было вовсе не в отряде. А в тёмном и холодном цеху ремонтно-механического завода, где после девятого класса изучавшие автодело школяры должны были пройти практику. Но друг Димка уговорил меня наплевать на ремонт механизмов и махнуть с ним в Вендюры. Димкин отец занимал видный пост в карельской науке, и благодаря этому нас каким-то образом освободили от повинности на заводе, заменив каторгу ссылкой в леса. Разумеется, это было лучше во всех отношениях: помимо пользы от общения с природой, работа в полевом отряде обещала принести ощутимый материальный доход: труд лаборанта оплачивался, и неплохо...
Вендюры – карельский посёлок на берегу одноимённого озера. Вендюрское озеро через систему протоков соединяется с другими озёрами, поэтому мужественный Чингачгук мог бы здесь бороздить и рассекать на своей пироге до бесконечности, имея только запас грибов. Водные угодья окружены лесами, а разнообразие рельефов и растительности позволяет путешествовать из одной природной зоны в другую, из тайги в лесотундру и обратно, а потом, вскарабкавшись по отвесному склону, с высокой красной скалы огласить округу воинственным кличем. Откликнуться тут было особенно некому. Местные жители давно поразъехались, а десяток деревянных изб сдавали в аренду разным учёным экспедициям, вроде нашей.
Дорога от Петрозаводска сюда прямоезжая, но в те времена только наполовину заасфальтированная. А дальше начинался грунтовый путь, с таким изобилием крутых поворотов, такими перепадами высот, что я на этих подъёмах и спусках оставил большую часть радости по случаю избавления от заводского цеха. Почти всю вторую половину дороги пришлось отстоять в позе прощающейся славянки: сам на коленях, руки вцепились в задний борт, томный взор, бледный вид, все признаки классической морской болезни. Отсюда – налёт пыли, отсюда же, по-видимому, первобытный ужас деревенских четвероногих, когда, вместо привычных лесоводческих бород, пред ними вдруг явились двое чужих.
До "Чужих", впрочем, было ещё далеко. На дворе – год 1975-й. Июнь. "Разрядка". Совместный полёт в космос нашего "Союза" и американского "Аполлона". Потом о подвиге долгое время напоминали сигареты.
В отряде нас приняли радушно. Общее руководство научными работами лежало на плечах учёного-лесовода старого закала, Николая Ивановича Шубина. Милейший и добрейший человек, очень похожий на тех учёных, каких изображали в советских фильмах. Командиром отряда был товарищ Соколов. Мужик квадратный и немногословный, он обладал глубоко запрятанным, но верным чувством юмора, которое временами давало о себе знать, прорываясь сквозь толщу породы раскатами устрашающе гулкого хохота.
Товарищ Соколов по-отечески выдернул нас, лаборантов, из самой гущи псиного конгломерата, по-матерински заботливо почистил, а затем проводил к месту жительства. Предстояло жительствовать в хорошем доме на берегу озера. Комнат в доме было много. Нам отвели маленькую, узкую, как пенал. Здесь была дровяная плита. Единственное окно не пропускало дневной свет: столько культурных слоёв отложило на стекле вялотекущее время к моменту нашего появления.
Соколов сказал нам:
- Вот, сделаете уборочку, и будете жить. Тут до вас жил Крутов. Он, кажется, даже варенье оставил.
С этими словами начальник отдёрнул свисавшую до самого пола занавеску (за ней обнаружился ряд полок с, как показалось на первый взгляд, грязными формами различной консистенции) и уверенно извлёк из хаоса банку тёмного цвета.
- Варенье, - сказал Соколов.
Он осторожно поставил банку на стол и ушёл.
- Да-а, - сказал один из нас.
И мы оглядели чёрный, целинный пол и окно, покрытое полчищами мёртвых комаров. Впрочем, живых комаров тут оказалось тоже немало, что и выяснилось очень скоро. Спать пришлось под марлевыми пологами, вокруг которых, не смущаясь временем суток, стоял несмолкаемый комариный стон. Ночи в Карелии в июне белые. Вот и не спится кровососущим.
Трудно было поверить, что до нас здесь жил некий Крутов, оставивший в наследство банку варенья.
Из любопытства мы извлекли это варенье на свет. Содержимое банки успело превратиться в биологически активную культуру, плотно заселённую червями. Любопытство наше возросло до размеров невыносимых. Крутов и связанный с ним фольклор, который я не вижу смысла здесь приводить, на протяжении нескольких дней скрашивали наше с Димкой существование в комариной комнате, похожей на пенал. Когда приехал, на время и по делу, сам инженер Крутов и оказался тихим, интеллигентным человеком, просто невозможно было поверить, что это он ходил по целинному полу и разводил в варенье червей.
Будучи оформлены в отряд товарища Соколова лаборантами, мы и в глаза не видели ни одной лаборатории. Наша деятельность требовала знакомства с такими инструментами научного труда, как лопата и топор. Копали яму в гараже. Рубили вдоль дороги лес. Зачем это было нужно, не могу понять. Заслышав шум приближающейся автомашины, все дружно прятали топоры под нарубленное, садились и закуривали. Курили все, кроме Димки и меня. Едва машина скрывалась из виду, снова извлекались топоры.
Неподалёку от деревни была целая плантация, где выращивали саженцы ели. А может, сосны. Память уже подводит, что в некоторых случаях нельзя не признать полезным явлением. После эти саженцы мы вывозили на лодке на другой берег озера, где при помощи штыковой лопаты высаживали в грунт на самом натуральном болоте. Таковы были наши трудовые подвиги на благо отечественной науки.
Занимались мы с Димкой и так называемой рубкой ухода: прочёсывая окрестные леса, валили все сухие, чахлые и нежизнеспособные деревца, тем самым расчищая место для других, здоровых и перспективных. Перед выходом в лес приходилось очень плотно закутать все уязвимые участки тела и головы, а лицо намазать средством под названием "ДЭТА". Руки в рукавицах, ноги в сапогах. Все эти защитные меры были направлены не против комаров. Мошка: вот настоящая чума и погибель карельской тайги. Мошка повисала перед глазами на расстоянии буквально одного сантиметра, образуя своего рода прозрачную чадру. Эта непрочная, живая и мобильная оболочка следовала за нами, окружая со всех сторон наподобие биологического скафандра. "ДЭТА" знала своё дело, и вскоре мы уже не замечали мошку, работали спокойно, как черти в рое. К обеду действие репеллента начинало слабеть, но и мы уже покидали пределы леса, и шли умываться. Средство "ДЭТА" даже в ослабленном виде смывалось с трудом, большим количеством тёплой воды с мылом. После него надолго оставалось ощущение сухости кожи.
Мы трудились неполный рабочий день. Мне было пятнадцать, и я честно махал топором до обеда. Димка, которому уже стукнуло шестнадцать, должен был вкалывать ещё два часа. Он, однако, этим довеском манкировал: отобедав, уходил куда-нибудь подальше на озеро, загорать и купаться. Начальнику Соколову стоило больших трудов разыскать уклониста и заставить его работать.
В отряде все по очереди несли кухонную повинность – готовили и мыли посуду. Не так просто, скажу я вам, приготовить завтрак, обед и ужин на 20 человек. И это в отсутствие удобств цивилизации. Правда, нам, молодым поварам, помогали все, а больше всех товарищ Соколов.
Помню, первым кухарил Димка. Пообещав удивить скромных и неприхотливых полевиков европейским сервисом, он ещё накануне вечером составил меню на весь день, а затем ножом прибил его к двери кухни. Меню было красочно исполнено фломастером. Венчало его факсимиле начальника отряда Соколова.
- Подпись мою подделал, - шутил Соколов, читая Димкино произведение, - посадить надо за это!
На утро в меню значилась каша с поэтичным названием "Вечерняя". На поверку она таковой и оказалась: вчерашней, не съеденной вечером. Соколов не оценил юмора и кашу ел с мрачным видом.
Вкусно, невкусно – ругать в отряде было не принято. Впрочем, поварами мы все были примерно одинаковыми. Как и всегда, выручал чай из самовара. Крепко заваренный хороший чай снимал и горечь вечерней каши, и пересол щей или ухи из озерной рыбы. Чай на Севере – первое дело. Не так еда, как чай!
К счастью, в отряде не было телевизора. У нас имелся радиоприёмник с короткими волнами. В пятницу вечером мы слушали Юрия Осмоловского на "Голосе Америки". Юрий баловал советских слушателей довольно скудной диетой из двух десятков песен "The Beatles", "Slade", "Deep Purple" и "Led Zeppelin", скрашивая однообразие шуточками. Кроме того, слушали программу Билла Мэкгуайра, всё на том же вражеском "голосе". Там музыка была чуть более разнообразная, но зато шуточки не выдерживали никакой критики.
Димка привёз с собой гитару и бобинный магнитофон "Дельфин", который мог работать от сети и от батарей. Фаворитами лета 1975 года были альбом группы "Sweet" "Fanny Adams", те же "Slade" и, разумеется, всегда горячо любимые в Союзе "The Beatles", альбом "Abbey Road": название, которое в кругах тогдашних меломанов полагалось переводить как "Монастырская дорога"... Должно быть, странновато звучало над Вендюрским озером вот это: "Here come old flat-top...".
Был ещё журнал "Иностранная литература" с отличным переводом романа "The Sound and The Fury" ("Шум и ярость") Уильяма Фолкнера. Нобелевский лауреат открыл мне глаза на существование другой литературы, весьма отличной от прочитанного раньше, и другой степени смелости в обращении с фактурой жизни. Вообще, привычка "вчитывать" в текст, будь то собственно текст, или же любая другая символическая фактура, организованная по принципу текста, как-то: город, местность, сообщество людей – присуща некоторым из нас, но проявляется не без участия таких вот уильямов фолкнеров.
Я много где побывал на свете, хотя меньше, чем мог бы. Перестал бывать, когда понял окончательно, что повсюду ищу состояния, а не тех примет его, вещественных или действительных, которые создают это состояние. Есть несколько таких мест, где я находил то, что искал. Одно из них находится близ деревни Вендюры.
После работы, пообедав и прихватив с собой гитару, я отправлялся, один, в сторону однообразных пологих холмов, поросших вереском, которые сменяют друг друга, выходя в конце пути к одному из тех небольших и не очень глубоких, светлых озёр, которые оставил ледник, двигаясь сперва на юг, а потом обратно на север. По следам ледника я выходил к озеру, садился где-нибудь на пригорок и наигрывал нечто, а порой и напевал. Места здесь совершенно безлюдные. Мои единственные и терпеливые слушатели были собаки. Они сопровождали меня от самой деревни и обратно в деревню. Впрочем, привязанность хвостатых объяснялась очень просто: в карманах у певца всегда имелись сушки. Вкусные петрозаводские дырочки в тесте давали сельским псам силу сносить и тяготы пути к озеру, и не меньшее бремя моего исполнительского мастерства.
Скрашиваемое романтическим образом, существование в отряде было довольно-таки безбедным. Работой нас, по правде сказать, не обременяли. А мы сами, на ту пору ещё свободные от дурных привычек алкогольного и сексуального характера, не мешали себе отдыхать.
Рубая топором сухие чурки в научных целях, однажды мой друг умудрился порубать ("обстругал", по выражению Соколова) палец на руке. Кисть руки вмиг стала пунцовой. Я сломя голову кинулся за начальством. Шубин усадил Димку в свои "Жигули" и резко рванул с места. Машина исчезла на дороге в клубах пыли. Только промелькнула выставленная в окно рука с забинтованным и победно поднятым пальцем: всё путём!
Соколов топор у меня отобрал:
- Один себе палец обстругал, другой ещё чего-нибудь...
Шубин отвёз Димку в посёлок Нелгомозеро, это километров 14 от нас. Там был леспромхоз, цивилизация, здравпункт.
Уже после мы как-то направились туда пешком. За маслом. А больше, конечно, из молодого задора. 28 км – не расстояние для двух бывалых лаборантов!
День был воскресный. День выборов в местные Советы. Отношение лесоводов к выборам мне уже было известно: если приезжала автолавка, то все честно отдавали свои голоса за кандидатов блока коммунистов и беспартийных, если автолавки не было – принципиально прятались в лесу.
В посёлке лесозаготовителей, куда мы пришли часа через три, царили тишина и безлюдье. Загадка разрешилась в магазине:
- С утра пиво было, - объяснила нам продавщица. - До вечера спать будут. Потом водку пить и драться.
Мы не стали ждать вечера и быстренько смотали удочки.
Масло принесли как раз к ужину.
Димка ездил в конце каждой недели домой. Он обладал крепким вестибулярным аппаратом, и сельский "серпантин" на него не действовал: не укачивало. Я только однажды набрался мужества навестить своих и пополнить запасы вкусных сушек. В Петрозаводске попросил водителя остановить возле танка. Это было значительно раньше, чем нужно. Но я специально сошёл здесь, чтобы пройти мимо дома одноклассницы, в которую тогда был влюблён. Мужественный, в штормовке, неся на плече гитару, братом солнцу и ветру прошагал я под окнами. Сомневаюсь, чтобы меня кто-то увидел...
Любовь пришлась на конец девятого, начало десятого класса. Cкромная, милая, обманчиво простая. Жила почти по соседству. По осени я получил от ворот поворот, и чувство перешло в свою высшую и последнюю стадию: страдание...
Когда через несколько лет повстречались вновь, всё с той же милой непосредственностью одноклассница призналась, что была "такая дура!". Я с трудом удержался, чтобы не отплатить ей признанием аналогичного свойства, и тем окончательно разрушить всю романтику...
В общем-то, как и многие школьные влюблённости, эта была наполовину придуманной и шансов на воплощение не имела никаких. Что и хорошо. Осталась светлая, немного грустная картинка. Сколько их приходит на память, когда начинаешь вспоминать прожитые годы! Хорошо, когда они есть, эти картинки.
Как говорится, Вендюры закончились, как и всё хорошее.
Димка уехал первым. А я решил на прощание прокатиться на лодке по озеру. Лодки у нас стояли прямо на берегу, с вёслами, выбирай любую. Никаких замков. Внезапно налетел ветер, поднялись волны. Как меня не опрокинуло, этого не понимаю и до сих пор. С трудом я пригнал тяжёлую посудину поближе к берегу, где густой камыш погасил волны. Так, вдоль берега, продираясь через камыш, и вышел к родному причалу.
Провожали всем отрядом. Жали руку, звали приезжать ещё.
- Ну, спасибо, - отдавив пальцы, сказал Соколов, - так нас ещё никто не кормил!
Мы сели в машину и уехали. Больше я никогда не бывал в Вендюрах.
На следующий день я пришёл в школу и нашёл нашего преподавателя автодела. Нужно было поставить отметку о прохождении практики. Бывший шофёр, преподаватель пожал мне руку, заставив вспомнить товарища Соколова.
- Что будешь с получкой делать? - спросил он. - Костюм купишь?
В те годы покупка костюма считалась актом верификации взрослости.
- Матери отдал, - ответил я.
Он кивнул и расписался там, где следовало.
Конечно, как и большинство шоферов-профессионалов, он знал моего отца, почти сорок лет крутившего "баранку" в автоколонне 1656, позже – автопредприятие номер один. Отец работал на грузовиках, начал ещё в пятидесятые, на "ГАЗоне", а закончил в девяностые на КрАЗах и КамАЗах, одно колесо которых было выше меня.
Даже если встать на цыпочки.
2012