Эх, и леса у нас, в Заонежье! Добрые, обильные зверем леса. Я не знаю, как там дальше, в других местах, но от реки Вытегры, знаменитой Мариинским каналом, до нашей светловодной Андомы и дальше до самого “Сорочьего поля”, леса огромные, девственные. Да и не только леса, всё у нас крупной кистью нарисовано.
Деревня, в которой я родился и долго жил, выстроилась вдоль берега Андомы, у самой кромки леса, и тоже звалась Андомой. Осенью, когда колхозные поля покрывались позолотой созревающих хлебов, и где-нибудь у леса начинал сухо шуметь овёс, приходило чудесное время охоты. В деревне не найдёшь ни одного мужика, который, при случае, не смог бы похвастать своими победами над медведем. Вот дед Андрей.
– Сколько ты, дедушка, за свой век медведей положил? – полюбопытствовал я.
Дед взялся за бороду.
– Сколько?.. Да душ под сто будет.
– Ой-ли?
– Не веришь – не верь, твоя воля, а мне, вон, Савелий соврать не даст.
Дед Савелий, стоявший рядом, тряхнул древней головой.
– Было! Под сто будет. Ещё учесть надо, что все более на рогатину да на нож брали. Я сам до четырёх десятков свалил.
Я никогда не видел, как “брали” медведя на рогатину, но знал, как опасна такая охота и за эти былые подвиги очень уважал стариков.
Хорошо помню свою первую охоту на медведя. В ту осень мне исполнилось четырнадцать лет. Был я здоровым и рослым, живи да радуйся, но радость мне нарушила Светланка Звонова. С её лёгкого языка меня тогда прозвали “бесполезным человеком”, и это звание почти заменило моё имя.
Прозвали меня так нехорошо потому, что каждый из ребят сделал что-нибудь полезное для всех, а я – нет. Ванька, Мишка, Генька – убили по медведю, Серёжка Тетерин с медведем не связывался, но зато убил волка, Шурка Воронин сделал два детекторных приёмника и научил этому всех; другие тоже чем-нибудь отличились, только я да Пашка Дубов ничего не сделали для общества. На Пашку мне смотреть было нечего: он был слабее меня силой.
Стараясь быть “полезным”, я отлично работал летом в поле, но мне ребята говорили, что “это не то, это само собой разумеется, это каждый может”. И, правда, помогали колхозу все хорошо. Я был в отчаянии. Как выйду на улицу, так и начинается:
– Бесполезный, пойдём рыбу ловить!
– Бесполезный, пойдём купаться!
– Бес, к тебе “Орёл” не заходил?
Орёл – это Серёжка. Орёл! От такого прозвища не откажешься. Ваньку длинного прозвали “фитилём”, здоровенного Геньку – “кувалдой”, но хуже моего прозвища ни у кого не было.
И вот, когда отец собирался идти на медведя, я пристал к нему.
– Маловат ещё, – ответил отец.
– А Ванька, а Мишка, а Генька! Они что, больше? – настаивал и доказывал я, но отца это не трогало.
Пришлось найти дипломатический, тонкий ход.
– Так ведь я твой сын!
– Это мне известно, – улыбнулся отец.
– А то, что я “бесполезный”, известно?! – с дрожью в голосе спросил я.
Отец рассмеялся, но лицо его скоро сделалось серьёзным. Нахмурив брови, он сел на скамью, позвал меня к себе и задумчиво сказал:
– Да, прозвище нехорошее. Бесполезный!.. Ишь, выдумали… Тебе что, медведя надо?
– Ага, медведя! – обрадовался я.
– А заяц, или лисица, скажем, не удовлетворит?
– Что ты, папа! – испугался я. – За зайца совсем засмеют.
Отец расхаживал по комнате и бурчал:
– Бесполезный!.. Ишь, выдумали… Ну, пускай “рыжий”, или там “кривой”, а то – бесполезный!
– Ага, пап, бесполезный, – яростно роясь в сундуке, поддержал я настроение отца. – Мне без медведя нельзя.
И вот мы вышли из деревни втроём: я, отец и председатель колхоза Анохин. Самые лучшие охотники считали за честь пойти на промысел в компании Анохина.
В полукилометре от деревни, у самого леса, был посеян овёс. Там мы и намеревались сделать засаду. Почему я снова говорю про овёс? Да потому, что медведи его любят, пускай, может быть, и не так, как мёд… Иной раз придёшь на поле и видишь: от леса по всей полосе, как тяжёлым валком широкие дороги намяты. Это значит: недавно здесь угощался “мишка”. Бывало и так, что утром взглянешь на поле, а там, после очередного нашествия косолапых, такое творится, что об уборке овса думать уже не приходится – убрано и вмято в землю всё начисто. Поэтому-то в наших местах убить медведя, значило не только удовлетворить свою охотничью страсть и добыть зверя, но и, главное, сохранить посев овса.
Пришли мы к полосе и разошлись друг от друга метров на сто. Я оказался посредине между отцом и Анохиным и нашёл на редкость удачное место для засады: кривую, а вернее, прямую, но росшую на склоне холма под большим углом к земле, берёзу. Я залез на неё и устроился в “кресле” из сучьев довольно удобно.
Солнце зашло за лес. Ветер заметно спал. Ещё недавно быстро мчавшиеся по небу облака теперь замедлили бег, покраснели и, медленно разворачиваясь, стали опускаться ниже.
Укладываясь, прострекотала сорока, донёсся слабый шум, и всё стихло.
И вдруг на межу, в нескольких метрах от меня, выкатил медведь. Освещённый луной, он долго, по крайней мере, так мне казалось, водил носом вокруг. Потом спокойно вошёл в овёс. “Работал”он просто: сев на землю, загребал передними лапами овёс перед собой, в момент с чавканьем и посвистом обсасывал его и, не поднимаясь, двигался дальше, повторяя то же упражнение.
От сдерживаемого дыхания сердце моё билось так сильно, что я ощущал его удары локтём левой руки. В эти секунды я видел и слышал только медведя, который, не подозревая ничего дурного, медленно двигался в мою сторону.
Выстрел расколол тишину. Пуля опрокинула медведя на спину, но он тотчас же вскочил и заревел. Заревел так оглушительно и дико, что мне захотелось бросить ружьё, соскочить с берёзы и бежать домой без оглядки. Я всё же выстрелил в него второй раз. Медведь рявкнул, лязгнул зубами и, мотая головой, кинулся в лес.
Я слез с берёзы и увидел бегущих ко мне отца и Анохина. Втроём мы обыскали ближайшие кусты, но ничего не нашли, однако, обильно орошённая кровью трава говорила о том, что далеко уйти медведь не смог. Наутро мы нашли его тушу в стапятидесяти метрах от полосы и на волокуше доставили в деревню. Так я убил первого медведя и освободился от позорного прозвища.
(1961 год)