Про Хохла и друзей
Судя по рассказам тех, кого он с нежностью называл родителями, его надо было как неудавшегося ребёнка, сразу после рождения, скинуть со скалы в пролив Лаперуза, как это делали Спартанцы в древне Греции. Но это был не неудачный, а неудачливый ребёнок, что распознать сразу после рождения весьма сложно.
Невезение преследовало его, можно сказать, с самого детства, с самого рождения, даже до рождения, с самого зачатия. Злая баба, так называемая Непруха, следовала за ним по пятам почти всю жизнь. Когда слишком часто приходилось ей посещать парня, чтобы не уставать, просто села ему на плечи, свесив ножки радуясь, что её старания не проходят даром - воспитала человека как надо и себе на удовольствие и людям на веселье.
Давно это началось, в середине двадцатого века.
Будущая мать, узнав, что забеременела, впала в транс, который пробовала лечить дешёвым портвейном и, почти сразу после появления сына на свет божий, ушла в запой, из которого не могла, или не хотела выйти месяца три.
Однажды через этот Сахалинский городок, с покосившимися почерневшими от времени избами, с песнями и плясками прошел цыганский табор. Было так весело ярко и красиво, что молодая мама не удержавшись, пустилась в пляс с бродягами. Да так увлеклась, что только через два дня её, мертвецки пьяную, нашли спящей прямо на земле среди разноцветных цыганских кибиток и приволокли домой. Но, как известно, веселье заразительно, и, часа через два, после того как проспалась, мать, прихватив не выпитые раннее две бутылки вина, даже не взглянув на сына, снова исчезла в направлении ушедшего табора.
Кормить «сиротку», до прихода отца с рейса, стала соседка, у которой был свой выводок из двух детишек. Пышногрудая полная женщина с удивительно добрыми глазами и в жизни была необычайно доброй.
От чужой титьки парень не отказался, а её сын, родившийся в том же роддоме в тот же день, возражать не стал.
- Одним больше, одним меньше… - Таким образом, поставив брошенного ребёнка на довольствие.
Отец, вернувшись из рейса, а он был рыбаком, изрядно «заложив за воротник», сразу отправился на поиски жены.
Первая же попытка вернуть её домой закончилась дракой с цыганами, поножовщиной и скромными похоронами обоих родителей.
- Хорошее начало! – Глядя на сиротку, потирала ладони Непруха, в довольной улыбке искривив уродливое лицо. – Мой клиент!
Приехавшие на поминки дальние родственники, полюбовавшиеся голым торсом разложенного поперёк тахты сиротки, для приличия поумилялись, чуть-чуть погоревали и ушли за стол, сразу же забыв о нем, что вполне объяснимо огромной дальностью родства.
Утром начался делёж имущества. Троюродная Бабка с Дедом, пятиюродная Сестра Отца и Молчаливая Тётка Маша, быстро разделили нехитрое «наследство» между тремя семьями претендентов. Молчаливая Тетка Маша все их решения принимала как должное, не выражая никаких эмоций. Разделили всё, вот только тахта осталась ничейной. Уж больно хороша она была, почти новая. Спорить не стали, решили опохмелиться, а там уж как получиться.
Проснувшись, часов через пять, решили тахту продать и на вырученные деньги продолжить поминки. Покупатель нашелся сразу, это были соседи, временно взявшие на прокорм ребёнка.
Два крепких мужика закряхтев, подняли тахту и понесли её к выходу. Среди месяцами не убираемой пыли и паутины, сухарей, бумажек и всякой всячины, лежал голый младенец и, улыбаясь, смотрел на оторопевших взрослых.
И тут малыш сделал очень неосторожный шаг, дёрнув руками и ногами, на своем тарабарском, громко и возмущенно крикнул:
- Га!
Смотревшие на ребёнка взрослые вздрогнули.
- Аааааааааааа! Дай! Дай! Дай! Дай! Дай! - Поочередно заглядывая в глаза, продолжал он возмущаться, вроде как, спрашивая, что, мол, за ерунда, что это так долго меня не кормили и не поили, мне бы уже пора раз пять обкакаться и обмочиться, а тут ни маковой росинки во рту уже второй день.
Бабка, схватившись за сердце, рухнула замертво, через несколько секунд и Деда хватил удар, после которого и он отправился в царство небесное. Многоюродная Сестра Отца, не сказав ни слова, молча, надев пальтишко, ушла. Больше её никто не видел.
После похорон и поминок Молчаливая Тётка Маша сказала:
- Ну, за такое наследство можно и помучаться лет пятнадцать, так и быть, если всё барахло мне, то и этого в придачу возьму, раз бог своих не дал. Как звать-то его? – И не дождавшись ответа, крикнула в сторону открытой двери. - И тахту верните, не нужны мне эти деньги.
Прошло шесть лет. Полное безразличие к судьбе пацана было видно с первого взгляда. Тощий, в одежонке с чужого плеча, из которой он вырос ещё год назад, стриженный наголо и давно хорошо не мытый, он с утра до позднего вечера проводил время во дворе. Очевидно, помня первый опыт общения с взрослыми, сиротка был молчалив, практически немой, даже звуков, свойственных немым, он не издавал. Ляпнешь чего, так кто-нибудь опять помрёт. Поэтому и дети с ним не играли, скучный он был какой-то.
Не смотря на полное безразличие к мальчику, Молчаливая Тётка Маша, всё-таки, чувствовала перед ним некоторую ответственность и, чтобы уж совсем, ребёнка не бросала, иногда даже на свидания с собой его брала. Быть может, таким образом, она экономила страшно дорогой уголь и дефицитные дрова, но благодаря этому, парню удалось посмотреть почти все фильмы, которые привозили в местный клуб. Мало что он в них понимал, но было очень интересно смотреть на незнакомую жизнь красивых людей.
Вот на одном из таких свиданий произошел очень неприятный случай, оказавший удивительные изменения в дальнейшей жизни несчастного сироты.
Возле клуба, в который Тётка Маша пошла в кино с очередным кавалером, стоял этакий «шедевр» деревянного зодчества, символ российской антисанитарии, заведение под названием «Мэ» и «Жо», так сказать, «два в одном».
Пока парочка тискалась за колонной клуба, оставленный без внимания мальчик решил заглянуть в стоящее неподалёку неаккуратно побеленное строение из кривых досок. Неважно, что его туда повлекло, нужда или любопытство. Войдя, он в темноте не заметил, что пол был покрыт толстым слоем заледеневшей мочи. Ботиночки скользнули стертыми каблучками и, через секунду, парень, едва не задохнувшись от свойственного этому заведению аромата, провалился в криво вырубленную топором дырку в деревянном полу и стал медленно проваливаться в зловонную жижу.
Он по-прежнему молчал. Кому кричать-то?
Когда уровень жижи дошел до подбородка, ноги уперлись в твердое. А вокруг тишина, мёртвая тишина и некому заплакать, да и зачем люди плачут, он не знал. Только снежинки, загоняемые сквозняком внутрь через множественные щели в стенах и потолке, падая на лицо, приносили какое-то облегчение и напоминали о внешнем мире.
Наверху скрипнула дверь.
- Нет тут никого! – Послышался голос кавалера Молчаливой Тётки Маши.
Влетевший в неровно вырубленную топором дырку окурок попал узнику прямо в щёку.
- Ой!
- Ни хрена себе! Ты там живой? Эй! На помощь, тут ребенок тонет! Полундра!
Сбежавшийся на крик народ быстро опрокинул деревянный ящик туалета, чья-то сильная рука за воротник вырвала пацана и вонючего плена. Его тут же раздели догола, и, завернув в какую-то не менее вонючую тряпку, отнесли в клуб. Бабка Рая, местная гардеробщица, а по совместительству кассир и дворник, долго-долго мыла его в тазике, поливая тёплой водой из чайника и терла неизвестно откуда взявшейся мочалкой бормоча по-татарски что-то доброе и успокаивающее.
Тётка Маша, уже совсем не молчаливая, плакала и непрерывно что-то говорила, глядя в тёмное заиндевевшее окно. Что её больше расстроило неизвестно, или сорванное свидание, или перспектива опять тратиться на одежду. Только раньше она пацана называла «Эй!», а теперь называла «Вонючка!».
От стресса ли, а может и от чего другого, парень занемог. Температура выше сорока градусов не сбивалась ничем. Сны менялись бредовыми галлюцинациями, реальность перепуталась с видениями. Сколько так продолжалось, он не помнил. Казалось, что он, то летит, то качается на волнах или едет в гремящем железном ящике по страшно неровной дороге. Чьи-то нежные ласковые женские руки, в абсолютной тишине, гладят его по лицу, стирают пот со лба, говоря что-то такое нежное и ласковое, раннее не знакомое, от чего наворачивались слёзы, хотелось эти руки целовать и повторять и повторять непривычное слово мама. То, вдруг, слышался грубый мужской голос, иногда переходящий в шепот, после чего на лбу или щеке становилось влажно, и ноздри щекотал очень приятный запах одеколона «Шипр». Так часто пахло от ухажеров Молчаливой Тётки Маши, особенно от военных моряков.
И вот, однажды, открыв глаза, мальчик увидел перед собой ослепительно белый потолок и огромный, невероятных размеров шар люстры. Такого чистого потолка, да и люстру, он видел только в окнах соседских квартир. У Молчаливой Тётки Маши над сиротливо висящими под серым потолком лампочками были хитро скрученные газетные грибки. Газетами же был устлан и пол.
С трудом оторвав взгляд от шара, скосился вправо. За воздушной занавеской огромное окно с цветами на подоконнике. Рядом с окном, на фоне нежно-зеленых обоев шкаф со стеклянными дверками, за которыми ровными рядами, как солдатики в строю, стояли красивые книги. Он знал, что если уметь читать, то из этих ровных тяжелых и красивых книжек можно узнать много интересного. Особенно нравились картинки.
- Ой! Кажется, проснулся! – Прошептал чей-то как будто давно знакомый женский голос.
Повернувшись влево, он увидел красивую, с очень добрыми глазами женщину. Да! Она!
К нему потянулись те самые нежные руки из снов и видений, это был тот самый запах нежности и добра, тот самый голос! Сдавило горло, потекли слёзы. Стало трудно дышать.
- Ма? – С хрипом вырвалось непривычное слово.
- Серёженька! Наконец-то проснулся! Я так долго этого ждала.
Если бы она знала, как долго этого ждал он.
- Мама? – На всякий случай ещё раз спросил мальчик. Он как-то сразу понял, что именно его звать Серёжа.
В комнату вошел мужчина в военной форме. Широко улыбаясь, он наклонился и поцеловал парня в щёку.
- Ну, что сынок? Проснулся? Пора бы уже поправиться. Да? Сергей Сергеич!
Как от него пахло! Одеколоном «Шипр» и табаком. Казалось, что это был давно знакомый любимый и многие годы желанный, запах. Сергей протянул ослабленные руки и обнял мужчину за шею. Слёзы, такие солёные, непрерывным потоком текли по щекам, но стесняться было некого. Плакали все.
На самом деле это был его настоящий отец, в смысле биологический отец. Лет семь назад, будучи в командировке, он познакомился с Красивой Веселой Молодой Женщиной и, результатом мимолетных отношений, стало появление на свет Сергея.
Красивая Весёлая Молодая Женщина даже и не подумала сообщать о беременности настоящему отцу, хотя рассказала об этом всем соседям. Зачем ехать в какой-то отдаленный гарнизон, когда подвернулся морячек, такой же разгульный весёлый парень, после первой же ночи предложивший руку и сердце.
На Молчаливую Тётку Машу полуживой мальчонка, едва не захлебнувшийся дерьмом и подхвативший двустороннее воспаление лёгких, произвел такой ужас, что она в течение недели умудрилась найти настоящего отца. Убедила его, в том, что это его родной сын и в необходимости забрать ребёнка к себе, так как у парня нет будущего, впрочем, так же как и нет настоящего.
Не обошлось и без шантажа, могла, стерва, испортить карьеру, написав письмецо в политотдел. А там долго разговаривать не будут.
Настоящий Папа и Новая Мама оказались действительно настоящими. О такой жизни Сергей даже и не мечтал. Не мечтал потому, что даже и не представлял, что такое может быть. Он долго не мог привыкнуть к своему имени, к имени, а не к «Эй!» или «Иди сюда!». К постельному белью, от которого пахло как после дождя, к одежде, которую и носить-то было страшно, а вдруг такая красота испачкается.
Ели за чистым столом из чистых тарелок на белоснежной скатерти. Она, эта скатерть, почему-то каждое утро снова и снова становилась белоснежной, даже после неудачных Серёгиных тренировок держать столовые приборы правильно. Еда всегда была страшно вкусной, но, к огромному сожалению, этой вкуснятины было очень мало. Парень съедал всё, что было на столе. Первые дни даже по карманам пытался остатки распихивать.
Однажды новая мама засиделась с подругой у крылечка на скамеечке, а когда пришла домой увидела Сергея лежащим навзничь на полу. Лежал он, широко раскинув ноги и руки, странным мутным взглядом уставившись в потолок.
- Сережа! Не пугай меня. Сынок! Встань, пожалуйста!
В ответ, Сергей, странно хихикнув, поднял руку вверх и показал на что-то невидимое где-то у потолка.
Новая Мама подняла его на ноги, но Сергей, с той же ненормальной ухмылкой, упал на пол и снова захихикал.
Призванная на помощь Соседка была озабочена не меньше Новой Мамы.
Прибежавший со службы Настоящий Папа был в шоке.
Военврач, единственный на все сто ближайших километров тайги, был в море на боевом выходе. Пришлось вызвать санитара Андрейку. Санитаром он был назначен потому, что до призыва в армию отучился один курс в медучилище, из которого был исключен из-за хронической неуспеваемости.
- Может плохая наследственность? – Робко предположила Соседка. – От матери проявилось?
Остальные молчали, глядя на нелепые попытки Сергея подняться на ноги. Андрейка, стокилограммовый гигант с детским лицом, пытался вспомнить хоть одну подходящую фразу из медицинской терминологии, ну, хотя бы название какой-нибудь болезни на латыни. Тщетно.
Первой зарыдала Новая Мама, потихоньку ей стала «подпевать» Соседка, Настоящий Папа, отвернувшись к окну, . Даже Андрейка пару раз хлюпнул носом.
А Серёга стал заливаться смехом. Смеялся все веселее и веселее. Взгляд такой же мутный, лицо перекошенное, а смех…
Потом его вырвало, прямо на ковёр. Вырвало какой-то тёмно-коричневой массой.
Вдруг лицо Андрейки изменилось и он, показав пальцем на бумажный кулек в центре стола, спросил:
- А это чё?
- А. Ты угощайся Андрейка, не стесняйся. – Сквозь слезы, горестно вздохнув, тихо произнесла Новая Мама.
- В нашем «Сельпо» брали? С ликером? Шоколадные? – Неуместно весело спросил Андрейка.
- Да. Целых три килограмма купила.
Сотрясаясь от смеха, он развернул кулек, в котором не было ни одной конфеты.
- С ликером? – Продолжал смеяться он. – Алкаш малолетний!
- Вот уж точно плохая наследственность!
Потом было промывание желудка, потом опять слезы, теперь уже счастья и долгий сон.
Недовольной была только Непруха:
- А как всё здорово началось! Надо было его в больничку сдать, в психушку.
Несмотря на совершенно счастливую сытую и благополучную жизнь, Сергея всё детство преследовал страх опять оказаться в облезлой мрачной и постоянно холодной квартире Молчаливой Тётки Маши. Его никогда и ни за что не ругали, никогда не наказывали, но от этого липкого страха до совершеннолетия он отделаться такт и не смог.