В конце войны, длившейся около пяти лет, казаки возвращались домой…
Многие сложили головы в этой войне, многие покрылись рубцами от сабельных ударов, многие лишились пальцев на руках, отрубленных в сече, а кто и руки, державшей саблю…
И вот, наконец, с высокого правого берега увидели казаки Днепр…
Руки сами собой потянулись к шапкам, обнажая казацкие головы пред великой рекой – их Матерью и кормилицей. Долго стояли казаки над рекой, склонив головы в глубоком поклоне, вдыхая духмяные запахи степных трав, слушая заливающихся в небе жаворонков…
Лишь походный атаман Воята сидел в седле, гордо выпрямив стан, и ветер трепал его буйный, поседевший в битвах казацкий чуб.
- Ну, что, браты-казаки, налюбовались батьком-Днипром? – прервал он затянувшееся молчание. – Так делайте же то, что должны сделать!
Молчали казаки… Каждый думал одну и ту же думку… Ибо по древнему казацкому обычаю должны были они атамана в большой мешок увязать и в воды Днепра сбросить… Потому, считалось в казацком суспильстве, что атаман, прошедший обряд посвящения в волка, убивший руками волка и разделившим с ним последние мгновенья волчьей жизни, не сможет жить среди людей. Его право – право волка – даровать смерть. Но это право хорошо на войне, и губительно в мирной жизни…
- Слухай же, атаман, - наконец, промолвил самый старший из казаков – шестидесятилетний Панас Вечерко. - Мы тут долго рядили промеж собой, в тайне от тебя свой присуд творя. И решили не предавать тебя водам Днепра. А только должен ты всё ж уйти из Сечи, и шлях свой жизненный вдали от порогов днепровских вершить. Люб ты нам, батьку, и силою своею, в боях проявленной, и тем, что кажный казак тебе в походе братом был. И то, батьку, помним, что всегда первым в сечу шёл, ни пулям, ни стрелам не кланяясь, от казаков своих железо отводя… Ну, не могём мы тебя жизни решить! – с надрывом в голосе закончил Панас.
- Все с тем согласные? – спросил Воята осипшим голосом.
- Все, батьку! – крикнули разом казаки, бросив шапки к небу.
- Что ж, браты, - Воята склонил стан в глубоком поклоне. – Принимаю я ваше решение, коль оно всем суспильством принято казацким. И хоть жаль мне расставаться с вами, с Днипром нашим буйным, обязан я исполнить волю казацкой рады. Прощайте же, браты! Не поминайте лихом свово атамана Вояту!
- Прощай нас и ты, батьку-атаман! – крикнули казаки, и, сорвав коней в намёт, пошли к днепровскому броду…
Воята долго смотрел вослед казакам…Сердце его закаменело от горя, но казацкий присуд он ломать не мог. Повернув коня, Воята гикнул и поскакал в степь, взбивая ковыли лошадиными копытами…
***
В глухом лесу на небольшой поляне, благоухающей лесными цветами, средь трав высоких редкий путник нашел бы сруб, сложенный из ровных бревен, надежно укрытый от посторонних глаз вековыми соснами.
Пред сумерками вечерними из сруба вышел широкоплечий человек лет пятидесяти и с тревогой взглянул на небо, на котором уже появился ущербный краешек ночного светила. Человек знал, что нынче ночью случится полнолуние, и именно это терзало его. Но бороться со своими терзаниями он не мог…
Чтобы не видеть в небе полной луны, ушел он в хату и плотно заложил дверь дубовым засовом, чего обычно не делал никогда…
Чем ближе подступала к лесу полночь, тем хуже чувствовал себя человек. Лёгкий озноб, который мучил его с вечера, сменился жестокой лихорадкой. Голову разрывала дикая боль. Он страдал от сильнейшей жажды, выпивая ковш за ковшом ключевой воды. Испарина густо осыпала бисером пота его чело, он с трудом, с хрипами дышал.
Пред полночью человек увидел, как начали пухнуть и удлиняться его руки. Он поднялся с грубого ложа, на котором лежал в ознобе, и шагнул к отполированному зерцалу. Из призрачной глубины на него смотрело грубое, расплывшееся лицо, на котором быстро-быстро росли грубые серо-белые волосы…
Ногам стало тесно в лёгких сафьяновых сапогах, и человек сбросил их, размотав портянки. Он взглянул на пальцы ног и увидел, что они искривились и стали цепкими, покрывшись длинными, жесткими ногтями
…
Вместе с тошнотой и спазмами пришло помутнение рассудка, ему стало неуютно и тесно в хате и захотелось выбраться наружу, на воздух, и он с трудом сдержал это желание, забившись в тёмный угол.
Скоро в груди началось сильное жжение, язык отказывался повиноваться, издавая вместо речи какое-то грубое взрыкиванье. Не в силах больше сопротивляться, человек сбросил одежду и упал на четвереньки, по-волчьи замотав тяжёлой головой. Теперь это уже не был человек: тулово его быстро темнело, покрываясь жёсткой матовой шерстью, свирепо вздыбившейся на загривке.
Им всецело овладела жажда крови, жажда убийства, подавляя все остальные чувства…
Он прыгнул к двери и, встав на задние лапы, попытался сбить передними тяжёлый засов. Но что по силам человеку, неподвластно волку. Взвыв от отчаянья, он осмотрелся и, увидев окно, затянутое бычьим пузырём, коротко взрыкнул и, разбежавшись, прыгнул… Рама разлетелась от удара, и он мягко упал на землю…
Волк быстро взбежал на взгорок и увидел в небе полную, отливающую серебром луну. Волк высоко вскинул голову и завыл. И все живые существа, обитающие в лесу, заслышал этот леденящий душу вой, постарались глубже забиться в норы и берлоги, чтобы уберечься от безжалостного хищника, убивающего всех - зверя ли, человека ли, - любого, кто попадался ему на тропе.
***
Пан Булатенко – состоятельный землевладелец и хозяин мукомольни просто заблудился… Когда егерь расставил охотников по номерам, ему достался самый дальний угол – у старого, замшелого бурелома. Он слышал гон, слышал выстрелы и крики охотников, но потом всё стихло… Он долго ждал, но никто не шёл за ним, и пан Булатенко решил идти к месту сбора, сообразив, что охота была удачной, и, отягощённые добычей, сотоварищи забыли о нём. Охотнику пришлось довольно долго походить по лесу, но пришёл он к тому же бурелому, от которого начал свой путь. Он пошёл снова, куда глаза глядят. В конце концов, он зашел в чащу и понял, что заблудился…
На землю медленно спустилась ночь, высветив небо серебряным подносом луны. И лес в этом свете стал ещё более жутким и угрожающим.
В отчаяньи пан Булатенко присел на пень, положив на колени ружье, и вдруг услышал жуткое рычание, раздавшееся из сырого, заросшего папоротниками оврага. Пан Булатенко испуганно вскочил на ноги, пятясь и не спуская глаз с того места, от которого исходило рычание. И всё же огромный волк выскочил из оврага неожиданно и со страшным рыком бросился на охотника, пытаясь вцепиться ему в горло…
Пан Булатенко нажал на курок, забыв совершенно о том, что курки двустволки не взведены. Охотник успел выхватить охотничий нож. Зверь и человек сошлись в смертельной схватке…
Они упали на землю и в яростном поединке покатились по листьям, густым ковром устилавшим землю. В какой-то момент они оказались у поваленного дерева, и лапа зверя, свирепо смотревшего на охотника налитыми кровью глазами, выбила из его руки кинжал… В тот же момент волк ухватил человека за горло острыми зубами… Брызнула горячая кровь, и зверь довольно заурчал, припав к ране…
Насытившись, волк направился к срубу, и вдруг встал, как вкопанный… Тряхнув огромной головой, по самые глаза забрызганной кровью, он жутко и тоскливо завыл…
Убежав в чащу, волк зарычал так, что спавший неподалёку на малиновой поляне старый медведь, резко содрогнулся от ужаса и убежал прочь, убоявшись связываться с волком. Волк, рыча и подвывая, упал на землю и стал кататься по ней, в бешенстве лентами сдирая кору с деревьев острыми когтями. Вскочив и встав на задние лапы, он стал рвать клыками ветки, легко перекусывая их. Обессилев, наконец, волк упал на землю и заснул тревожным сном, постоянно вздрагивая и взрыкивая во сне…
Ночь исчерпала свои права и стала постепенно уходить за кромку леса, высветляя край неба на восходе. И вскоре тонкий луч солнца, с трудом пробившись сквозь густую листву, упал на поляну, на которой спал совершенно обнажённый человек. Вскоре луч добрался до его лица, брызнув ярким светом сквозь прикрытое веко. Человек вздрогнул и открыл глаза…
Вскочив на ноги, он бегом спустился к ручью, чтобы напиться воды, ибо мучила его нестерпимая жажда. Он взглянул в прозрачную воду ключа и… ужаснулся, увидев своё лицо, измаранное кровью до самых глаз. И сразу события минувшей ночи встали пред его глазами… Человек завыл, раскачиваясь телом… Глубокое раскаяние закралось в его душу, терзая её…
Он понял, что обречён теперь блуждать по лесам каждое полнолуние, убивая всё живое, пока кто-нибудь, более сильный, чем он, не убьёт его. Волк ещё окончательно не покинул его сущность, и глубоко втянув ноздрями воздух, человек почувствовал слабый запах медведя…
Воята не хотел брать на душу ещё и грех самоубийства, поэтому пошёл на запах медведя. Чем дальше он углублялся в чащу, тем явственнее он ощущал запах матёрого зверины.
Но огромный медведь тоже почуял сладкий запах человека и сам устремился ему навстречу, предвкушая пиршество…
Они встретились на поляне, чудесным образом украшенной белыми зонтиками сныдь-травы, над которыми с лёгким жужжанием летали пчёлы…