Венера Милосская: - Я сегодня купила перчатки, давали не больше пары в одни руки. Академик Павлов: - Лайковые пер-чатки?
В. Бахчанян, «Записные книжки»
Володьке Гусеву припаяли на суде отчислять алименты - третью часть зарплаты младенцу. Он на суде сказал: «Смешно, какие ненормальности. Этакая мелкая крошка, а ему третью часть. Да на что ему третья часть? Младенец не пьёт, не курит и в карты не играет, а ему выкладывай ежемесячно. Это захворать можно от таких ненормальностей».
М. Зощенко, «Папаша»
Поскольку ты тёпл – изблюю тебя из уст моих.
Иегова
;
ЗАУВЕЙ СИРИНА (3, заключительная часть триптиха "СИРИН")
29 элула, ночь – полдень
Щекотно, Лирик прижимается к моему лицу своей мордашкой и ресничками хлопает по моим ресницам, я подбрасываю его на руках к потолку, он визжит от радости и испуга, и хватает своими ручонками мои волосы, чтобы притянуть меня к себе и снова пощекотать своими ресничками мои глаза, я целую его, куда придётся, и передаю Юлле, чтобы она его одела, а сам вместе с Крамиком выношу на улицу сумки с вещами, штук шесть или семь, и коляску, и детское автомобильное кресло, и трёхколёсный велосипед – Лирик на нём пока катается только как пассажир, без применения собственных усилий, на улице уже ждёт мама Юллы, моя suocera , как сказали бы итальянцы, она открывает свою машину, куда мы складываем сумки и прочее, а пока мы это делаем, Юлла с Лириком на руках выходит из подъезда; - пока, Сирин, с днём рождения тебя наступающим, - а что, у папы день рождения, – вступает Крамик, - да, сынок, представь, – у папы тоже бывает иногда день рождения, - Краму весело от этой новости – а как мы будем отмечать, – спрашивает он, - он один будет, наверное, - Юлла немножко сердита на меня, поскольку я попросил её побыть у мамы в деревне, пока я буду праздновать свой юбилей, и приедет только на следующий день, а у меня действительно юбилей, и из-за того, что она сердита, слегка сердито отвечает, но Крамик не чувствует этой сердитости – почему папа один будет отмечать, а как же мы, – я говорю ему, что мы обязательно отпразднуем это событие, но чуточку позже, после того, как я отмечу со своими друзьями, мы прощаемся с Лириком и Юллой, и идём домой, Крам ложится спать, а я сажусь за книгу, которую никак не могу закончить.
_________
Это монеты разного достоинства. Они все сделаны из одного и того же сплава одними и теми же людьми на одном и том же заводе для одних и тех же целей. Они немного отличаются по размеру, оформлению и весу, но это лишь следствие того, что они имеют разное достоинство – так, монета в пять рублей никогда не опустится до того, чтобы пожать руку монете в один рубль, монета в два рубля лишь мотнёт головой рублёвой в знак приветствия, а та, в свою очередь, постесняется заговорить с ними обеими, но с монетой достоинством в пять рублей будет стесняться особо. Не так важно, сколько лет монете, и насколько она истёрта и грязна – всё равно монеты могут дружить только с другими монетами равного достоинства. Что же такое достоинство? Достоинство – это способность иметь внутреннюю ценность, соответствующую объявленному номиналу.
А это люди разного достоинства. Они имеют одни и те же органы, питаются одной и той же пищей, дышат одним и тем же воздухом, появились на свет одним и тем же способом и одинаково смертны. Они немного отличаются возрастом, национальностью, полом, но это не следствие их достоинства, а случайные характеристики их анкет. Их достоинство сформировано изнутри, самими этими персонажами, но оно так же со временем получило объявленную ценность, в соответствии с которым остальные могут судить об их достоинстве. Только сравнивать их достоинство мы не можем, не хватит средств языка, мы просто можем посмотреть на них и сказать – это люди разного достоинства. А председатель домоуправления, будь моя воля дать ему оценку, вообще недостойный человек, а уж как он нарядился на Новый год, и подавно.
ххх
Я, можно сказать, писатель, причём не просто писатель, а настоящий писатель – Писатель с большой буквы, правда, об этом никто не знает, точнее, знает – знает о том, что я что-то пишу, а порой даже очень сильно на некоторые мной написанные вещи обижается, но не знает о том, что я настоящий писатель – все считают, что моё писательство – это блажь и развлечение, баловство и способ повеселить других, своеобразное хобби, вид времяпрепровождения, следствие ничегонеделания, а ещё особенность моего характера; я к этому привык – и совершенно на это не обижаюсь, мне на самом деле вообще всё равно, что о моём творчестве думают люди – не для них я, в конце концов, пишу, и не им оценивать то, что я написал, я даже против того, чтобы люди читали мои книги – мне достаточно того, что они оказались написанными, что они обрели плоть и кровь, а значит, попали в вечность и вплелись в ткань мировой литературы, но вместе с тем, что многим, да почти всем, не нравится то, что я делаю, они не считают меня настоящим писателем, мои книги считают разновидностью хобби, а я не обращаю на это внимания, есть нечто очень важное и, я бы сказал, истинное, и это вот что – писательство для меня – способ выжить, это один из обменных процессов моего организма – по впитыванию впечатлений и образов, их осмыслению и перевариванию, а затем – по выводу переваренных остатков из себя, последнее и есть для меня писательство, если бы не оно, я давно бы умер от интеллектуального несварения или запора; это моя тайна, которая, будучи преданной огласке, не вызовет ничего, кроме смеха, и, озвучивая свою тайну сейчас, я именно этого и добиваюсь; вот почему я не могу не писать.
Последние дни, да какие последние! – уже почти три недели, писать очень сложно – нет, с сюжетом и художественным наполнением всё прекрасно, да и роман уже почти готов, проблема в другом – у меня сломался ноутбук, я отдал его в починку, но мне никак его не могут отремонтировать – а, может быть, и не хотят – чёрт их знает в этой мастерской, одним словом, я остался без средства производства, от чего сначала впал в депрессию – дня на два, но потом как-то внутренне собрался и заставил себя найти какой-нибудь изящный выход из ситуации, выход я нашёл, хотя изящным его вряд ли назовёшь, я попросил у Дыма телефон с клавиатурой, он недавно купил новый, навороченный, вообще без кнопок, а старый, по моему мнению, стал ему не нужен, но очень бы смог меня выручить на несколько дней, пока ремонтируется ноутбук, Дым не ска-зать, чтобы очень обрадовался, когда я ему изложил суть своей просьбы, но, узнав, что это нужно для того, чтобы закончить книгу, сразу же дал мне его, Дым – пожалуй, единственный человек, который прочитал все мои книги, и уж точно единственный, который не отозвался о них плохо, для того, чтобы удобнее было попадать в маленькие кнопочки, он дал мне и специальную палочку, так я и пишу последнее время – вроде, попривык, но очень устают глаза и правая рука, которая держит палочку, самое главное, что дело продвигается, и я имею все шансы на то, чтобы успеть дописать роман до своего юбилея – очень хочется презентовать его своим друзьям, глядишь, и они оценят мой труд, я же не сказал, что при всём моём безразличии к тому, как ко мне относятся, это было бы мне неприятно, а потом – Дыму же нравится.
Перед сном я пишу целую главу, проверяю Крамика – он спит, как в детстве – подвернув коленки к груди и подложив руки под голову, я целую его в пахнущие пылью волосы, поправляю одеяло и иду на кухню что-нибудь выпить, то есть не что-нибудь (просто так принято говорить в книжках), а вполне конкретного напитка - водки – со вчерашнего дня осталось граммов двести, она в минуты моего наивысшего волнения помогает настроить голову на нужный лад, так, чтобы начинающие разлетаться в разные стороны мысли (а это происходит со мной всегда, когда я что-нибудь пишу, или что-нибудь наблюдаю, или о чём-нибудь думаю) собрать в один пучок и направить его в кладовую памяти – до завтра, до послезавтра, до лучших времён, когда будет возможность их додумать, додумать не торопясь, по одной, а не все сразу – самое главное, не упустить ни одной, самой завалящейся, потому что часто бывает, что именно такая, самая незначительная с первого взгляда мысль и становится фундаментом чего-нибудь гран-диозного и колоссального, единственный минус водки в том, что после неё я не могу уже ничего написать, ни слова – я пробовал – все слова были чушью и бредом, поэтому я отказался от такого допинга, но вот в качестве консерватора мыслей водка вполне себе ничего – во всяком случае, за последний год ни одной мысли потеряно не было, главное, не злоупотреблять – это тоже проверено на себе, иногда переберёшь, и мысли запрячутся так далеко, что хрен их потом вынешь, казалось бы, плюнь – одной мыслью больше, одной меньше, но нет – они начинают недодуманные и непереваренные там шевелиться, свербить мозг, и порой доводят меня до такого исступления, что хочется взорвать свою голову, чтобы эти проклятые мысли разлетелись и размазались по стенам, и чтобы избавиться от этих мучений, приходится часами лазить по закоулкам памяти и выслеживать затерявшуюся мысль; я выпиваю все двести граммов и иду спать – завтра трудный день, завтра буду приглашать на юбилей, список гостей уже готов.
_______
Это Макавто, где мне часто недоливают кокаколу. А это человек, которого я часто встречаю в Макавто. Он явно не бедный, потому что ездит на машине, но очень экономный – у каждого из макавтовских окошек – заказа, оплаты и получения, он глушит машину. В первый раз, когда это увидел, я подумал, что его машина неисправна, и глохнет при малейшей попытке остановиться. Но уже во второй я догадался, что тут что-то не так. И, проходя мимо с детской коляской, заглянул к нему в автомобиль – и ничего особенного не заметил – обычный салон, стандартная ёлочка-вонючка на зеркале, собачка с паркинсоновой головой на торпеде, лики святых под рулём. Никакого излишества, но и никакой бедности. А когда не могут найти причину, всё списывают на привычки – даже курение, дескать, это не так плохо, просто привычка, и тут что удивительного - ну привык человек глушить автомобиль при малейшей остановке. В общем, я тоже списал, тем более, что он сегодня приехал на телеге, запряжённой лошадью.
А про курение – или алкоголь какой-нибудь верно я подметил – нет бы разобраться в причинах, а почему же человек курит, а почему пьёт безбожно, не просто же так, не с рождения ведь, так нет – привычка, говорят, вредная, и всё тут.
ххх
Я уверен, «Заувей Сирина» станет моим триумфом, перевернёт бытующие представления обо мне, как о плохом писателе, докажет всем, что я – Писатель настоящий, что я - Писатель интересный и местами проницательный и искренний, что я, наконец, имею право на славу и уважение, у «Заувея» нет никаких шансов не стать прорывом, никаких, только если я где-нибудь не налажаю – а это у меня случается сплошь и рядом – правда, на этот раз всё продумано до мелочей – и где состоится презентация моего романа, и какое меню будет на столе (в общих чертах), и где я куплю водку, и кто станет первыми слушателями, и как я это преподнесу – в качестве сюрприза, естественно, - никто не знает не только про то, что я планирую какую-то презентацию, но и про то, что я вообще что-то пишу – именно так и делаются сюрпризы – в абсолютной тайне, при полнейшей шифровке, с отвлекающими манёврами – в виде создания ложных целей и поводов сердиться на меня; для этого мне пришлось даже написать целую книгу – про своих друзей, полностью, конечно, выдуманную, но немного едкую и сатирическую, - замысел был в том, чтобы она своим тоном, языком и едкостью оттенила настоящую литературу – а именно «Заувей» (а также «Лучший город на свете» и «Странный нисан 5771»), чтобы мои друзья – читатели сначала расстроились от этой ложной цели (они-то не могли знать, что она ложная), а потом, не ожидая от меня ничего хорошего, услышали или прочитали «Заувей» (и другие настоящие книги) и просто очумели бы, но книга с сатирой вызвала такой резонанс, что мне стоило больших трудов сбить накал страстей и успокоить недовольных, да и то не до конца; в общем, подготовился я на уровне – как-никак год шёл к этому событию, ночей не спал, думал, как организовать всё поизящнее, а уж с секретностью у меня вообще полный порядок - сегодня 29 элуля, юбилей наступает 2 тишрея, то есть осталось 2 дня, а ещё никто (даже Юлла) не догадывается, где я и как планирую провести свой день рождения, никто ещё не приглашён, а уж о том, что я там намечаю презентацию своего романа, не ведает вообще ни одна душа, так что я уверен – сюрприз удастся, аминь.
Ночью я плохо сплю, как и все предыдущие ночи, как весь последний год – ещё бы, я готовил такое торжество, которое должно было породить нового Сирина – такого, какого до этого никто не знал – яркого, запоминающегося, остроумного, глубокого, оригинального – нельзя сказать, что я таким не был до этого, конечно, был, просто никто не имел возможности убедиться в том, что я такой, мои не всегда удачные попытки создать свой имидж, балансируя на грани возможного, привели к тому, что люди, которые меня окружали, порой переставали понимать, где я настоящий, а где кажущийся, где я живой, а где – мёртвый, где Сирин, а где Солон – по сути, это ведь и пишется одинаково – С-н – он и есть С-н, одним словом, в свой юбилей, а мне ни много, ни мало, тридцать три – возраст, в котором порядочные писатели обычно умирают, в свой юбилей я должен раскрыть свой истинный образ, свою сущность, показать, что я представляю собой в Реальности, это будет момент истины, и уже после него я смогу спокойно заду-маться о смерти и вплотную заняться вопросом вписывания своего имени в Вечность (а не только книг – об этом я уже говорил, они и так, приобретая плоть и кровь, остаются в Вечности), но это совсем другая история – я об этом по-настоящему ещё не думал, только возникнут мысли о смерти, я сразу же хлоп! – рюмочку-другую водки, и загоняю эти мысли в самую дальнюю кладовочку памяти – до лучших времён, которые уж точно наступят после юбилея – когда все торжества закончатся, и будет время отойти от них, отдохнуть, расслабиться, забыть и сделать паузу – вот тогда я и достану эти мысли, и подумаю, что с ними делать, а пока меня ждёт совсем другое, на сегодняшний день самое главное в моей жизни – праздник моего дня рождения с презентацией «Заувея Сирина».
Крамик тоже спит ночью плохо, посередине ночи даже прибежал ко мне с выпученными глазёнками, я, говорит, сон плохой видел, мне страшно, можно с тобой поспать; в тот момент, как он лёг и прижался ко мне, я вообще просыпаюсь и до утра заснуть не могу, всё размышляю о нём, о Неже, о Юлле, о Лирике – ну и о себе рядом с ними - что я им, что я для них, что я значу в их судьбе, какую сыграл в их жизни роль, и сыграл ли вообще, а если сыграл, то насколько разрушительную – вспоминал, как верил в свою миссию – миссию Творца, миссию Созидателя, шёл к ней, к этой миссии – творил и созидал свою Вселенную, и как не удержал её в руках, как в какой-то момент надломился, не удержал колонн этой Вселенной, и она рухнула, чуть не похоронив меня, и как потом я выжил и, не в силах начать созидание новой Вселенной, отказался даже от мысли о ней и стал Писателем, и всё, что могу, на что способен сейчас, это на описание того, как рушилась моя Вселенная, а я выживал под её руинами; и ещё мои мысли крутятся вокруг Юллы (каламбур получается – крутиться вокруг юлы), я размышляю о том, как так получилось, что мы стали одним целым (но стали ли?) при всём различии взглядов, что живём вместе, сознательно ограничивая свою свободу, хотя часто ругаемся, но и не менее часто счастливы (если счастье существует); я задаю себе эти вопросы и не нахожу ответа, отчасти потому, что не хочу его – поскольку во всём, что меня окружает, повинен лишь я один, и если я с чем-то категорически не согласен, в моей власти это изменить, а если, не меняю, значит, не так уж мне это не нравится; Юлла, словно подслушав мои мысли, присылает мне под утро сообщение о том, что, по её мнению, я слишком часто выпиваю (это как раз один из тех случаев, где мы расходимся во взглядах – она ничего не хочет слышать про ловлю мыслей с помощью алко-гольного капкана) и слишком много пишу, не уделяя должного внимания семье (а это другой пример непонимания Юллой моих потребностей – хотя бы той, о которой я писал – обменно-выделительной, как бы я ни старался ей их объяснить), и, если я буду выпивать в её отсутствие, она не приедет на следующий день после банкета, и мы не отпразднуем мой юбилей в семейном кругу, я отвечаю ей, что выпивать не планирую, и вообще ночью надо спать, а не писать сообщения, - что же ты не спишь, спрашивает в ответ она, - я не отвечаю, а про себя думаю – если бы ты знала, Юлла, как мне сложно сейчас, ты бы тоже не спала, и вдруг ловлю себя на мысли, что так она и не спит же.
В целом, Юлла – очень хороший человек, как и Гурд, и Звездинский, и Ивашка – Серая Сермяжка, и Лок-о-лок, и все другие мои друзья, да и вообще все люди, которые встречались мне в жизни – за исключением, быть может, каких-то совсем отъявленных негодяев - всех я страстно люблю, как своих братьев – за исключением, соответственно, Юллы, которая мне никакой не брат, и братских чувств у меня к ней никаких нет – странно было бы, если бы они были, особенно мне близок Гурд, но я и так посвятил ему целый роман, поэтому повторяться не стану – скажу лишь, что Гурд в списке приглашённых на мой день рождения первый, причём, не только на этот день рождения, но и на все предыдущие, мне, собственно, и приглашать его не нужно было раньше – мы и так работали бок о бок, а всё свободное время проводили вместе – какие уж тут приглашения, если мы уж и приглашали друг друга на дни рождения, то не на свои, а на чужие – потому что мы всем, кто нас пригласил, говорили, что нам сложно расставаться надолго, сейчас, правда, ситуация сильно поменялась – Гурд перешёл на другую работу – стал ресторатором, сначала командовал клубом Грин, а теперь ещё и рестораном Чёрт при Грине, мы почти не видимся – пару раз в месяц от силы, мы перестали ежедневно созваниваться и болтать ни о чём – даже не болтать, а просто слышать голос друг друга, приглашать друг друга на чужие праздники, выпивать (в этом, отчасти, виноват я – почти целый год не брал в рот ни капли, мне хотелось понять внутренний мир непьющего человека - вместо водки я перешёл на гранатовый сок, чтобы выпить силу Грингауза и победить его, но не сильно в этом преуспел, а пока не пил, Гурд отвык от моего общества), ходить на концерты – единственное, что нас связывает, это моя к нему любовь – оборвись эта ниточка, и всё на этом закончится, как это ни грустно это сознавать.
______
Это пингвинёнок. Он кричит. Так написано под картинкой. Точнее, под картинкой написано – пингвины кричат. Эту книжку я купил Лирику на книжной выставке – она развивает интеллект Лирика и расширяет его кругозор, демонстрируя детёнышей разных животных – собак, слонов, коров и так далее. А под картинками помещены пояснения, какие именно звуки произносят те или иные звери. Лирику понравился пингвинёнок. Я рассказываю ему про него – смотри, Лирик, какой маленький и беззащитный пингвинёнок – стоит, нахохлившись от холода, на льду и ждёт маму. Мама, наверно, сейчас охотится в море – ловит для своего малыша рыбу. А он ждёт её на берегу. Его мир полон опасностей – вон, сзади к нему подкрался страшный белый медведь с огромными когтями, приготовившись схватить одинокого пингвинёнка и съесть его. Что ему делать? Куда бежать? На коротеньких неуклюжих лапках да-леко не убежать от свирепого хищника. Но что-то делать надо, и пингвинёнок кричит - чтобы мама услышала и прибежала на помощь. Видишь, написано – пингвины кричат. Вот почему они кричат – чтобы собрать членов стаи, или хотя бы предупредить других об опасности. Нелегка жизнь пингвинят – завершаю я свой рассказ Лирику. Лирик молчит – ему жалко пингвинёнка.
В наш урок природоведения вмешивается Юлла. Ты чему ребёнка учишь? – начинает ругаться она. Что значит - чему? – удивляюсь я, - мы с Лириком разобрались, почему пингвины кричат, раньше я и сам не знал, что они кричат, думал, крякают, как утки. А теперь стало ясно – закричишь тут, когда тебя зверюга с такими когтями сожрать хочет. Юлла сердится не на шутку – я даже сам не сразу разбираюсь почему – где ты увидел белого медведя? Я показываю ей на страшные когти за спиной несчастного пингвинёнка – на фото их хорошо видно, на что Юлла начинает со мной спорить, утверждая, что это не медведь, а пингвин-мама. Ага, - тоже нервничаю я, - вот с такими жуткими когтями, да? Юлла спрашивает: а ты что, не знаешь, зачем пингвинам торпедовидные тела? И сама отвечает – чтобы со скал ледяных съезжать. А забираться на горки они как должны? Тут уже я не даю ей ответить самой – знаю я эти логические приёмчики, когда задаёшь только удобные вопросы, и сам на них отвечаешь, и проявляю познания в зоологии: обычно, как все – с другой стороны горки, где выбоинки, напоминающие ступеньки. Но Юлла остаётся при своём мнении и забирает у меня Лирика со словами, что в книжках для самых маленьких не станут печатать жуткие картинки.
Оставшись один, я ещё раз внимательно смотрю на изображение миниатюрного с полными ужаса глазами пингвинёнка и тоже остаюсь при своём мнении, а у меня в ушах потом долго звенит крик пингвинов.
ххх
А начал я писать «Заувей Сирина» почти год назад, сразу, как закончил «Странный нисан 5771», хорошее было время – я был в ударе, слова так и сыпались из меня, мысли рождались и, не разлетаясь, укладывались в кладовой памяти в штабеля, в них царил абсолютный порядок, я чувствовал себя почти героем, и именно тогда понял, что я Настоящий писатель – это знание не упало с небес, не родилось в результате умозаключений, оно словно всегда было, только дремало, и вдруг щёлкнул рычажок – выключатель, и оно стало видимым и осязаемым, я взялся за «Заувей», но больше думал, чем писал – я догадывался, что мне предстоит написать шедевр, который перевернёт представление обо мне, и не торопился, к тому же я очень сложно отходил от истории, связанной с Грингаузом, который чуть не втянул меня в Зазеркалье, и мне требовалось время, чтобы поставить мозги на место, - вот говорят - «сердце не на месте», когда волнуются за кого-то, конечно, это плохо, когда «сердце не на месте», а вот когда «мозги не на месте» - можно догадаться, насколько это хуже и страшнее.
Я всю осень, зиму и весну бродил вокруг строящихся рядом с моим домом домов и смотрел, как они растут, обре-тают глаза в виде окон, обрастают пенопластом (словно ис-подним), потом штукатуркой (поддёвкой в холода), а затем и рядятся в пёстрые одежды (декоративная отделка), как подчищается грязь и строительный мусор вокруг них, разбиваются и начинают зеленеть газоны, и асфальтом покрывается земля между ними, как магазины на первых этажах зданий вешают свои вывески, завозят товар и распахивают двери перед первыми посетителями, как рабочие в ярких зелёных жилетах прикрепляют к стенам домов аншлаги и устанавливают уличные фонари вдоль дорожек; ничего в то время я не любил так, как гулять с Лириком вокруг стройки и последующего благоустройства прилегающей территории – я, естественно, брал с собой книжку для чтения – какой-нибудь словарь трудностей русского языка или «Историю пениса», или, на крайний случай, хеллеровский «Кажется, что-то случилось» (эта книга, кстати, произвела на меня колоссальное впечатление – я никогда не думал, что настолько смешная книга может быть одновременно такой жуткой, причём, диапазон эмоций от её прочтения, как диапазон голоса у Сергея Пенкина - октавы 4, да с хвостиком, от абсолютного чистейшего беспредельного смеха до реального ада и безмерного страдания), но читал только первые десять минут, потом мой взгляд падал на лазающих по строительным лесам рабочим, на раскачивающийся башенный кран, поднимающий стопку кирпича, на каток, уминающий своей грудью асфальт, и не мог его оторвать, со временем стройкой научился любоваться и Лирик, у него даже от-крывался ротик и вытекала слюнка от лицезрения этой красоты, он тыкал пальчиком в сторону тарахтящей техники и говорил: «У! у!», моё сердце переполнялось любовью и умилением в эти минуты – мой сын разделял моё увлечение с первого своего года жизни.
Иногда Крамик тоже любил присоединиться к нам, и мы гуляли и восхищались урбанистическим пейзажем втроём – наверно, мы производили очень приятное впечатление на окружающих, да и на строителей тоже - молодой человек, одной рукой катящий коляску, а другой держащий за руку старшего сына - и они улыбались нам, некоторые строители даже махали рукой и что-то кричали, из-за шума техники не слышно было, чего, мы гуляли по два, иногда и по три часа кряду – Юлла часто звонила мне проведать, не потерялись ли мы где-то, я рассказывал Краму о том, как устроен этот мир, как работают его механизмы, как крутятся его шестерёнки и ролики, и почему важно это знать, Крамик интересовался – ты меня любишь, папа, я отвечал ему – конечно, мой мальчик, он спрашивал – а мы всегда будем вместе, я уверял его в этом, он кон-кретизировал вопрос – даже, когда я вырасту, на это я вынужден был говорить, что, когда он вырастет, ему самому захочется жить отдельно, и тогда он парировал – поэтому я не хочу взрослеть, хочу всегда быть с тобой, мне страшно быть взрослым – ведь мне придётся что-то решать – жениться на ком-то, что-то покупать, где-то работать, с кем-то о чём-то говорить серьёзном, а я ничего не умею, я уверял его, что он обязательно научится, а он мне говорил, что не хочет учиться, а хочет, чтобы мы просто всегда были вместе, и спрашивал – ты что, гонишь меня, тогда я не выдерживал, стискивал его в объятиях и мне хотелось плакать – никуда я тебя не гоню, хочешь - будем всегда вместе, он говорил – хочу, и сжимал мою руку, Лирик прислушивался к нашему диалогу и улыбался, я видел по его глазам, что он тоже счастлив и тоже меня любит – в эти минуты я осознавал наш союз, как настоящее мужское братство.
Во время наших прогулок я размышлял и о политике – происходящее в стране крайне волновало меня, я многим был возмущён, в частности, я не понимал, почему Россия, которой дано всё, что только Б-г может дать какой-либо стране, и которая не нуждается и, пока Земля существует и крутится вокруг Солнца (спорный, конечно, постулат, но так принято считать), не будет нуждаться ни в чём, ведёт себя на мировой арене, как откинувшийся на свободу урка, а по отношению к своим гражданам – как пахан на зоне, меня также совершенно не устраивал сложившийся порядок вещей – при котором мы, люди, живущие в этой стране, вынуждены конкурировать друг с другом и выживать, словно в ожившей концепции социального дарвинизма – и у меня всё чаще стали возникать мысли о собственной партии, политической партии, которая могла бы изменить сознание людей, дать им импульс к осознанию себя, как братьев, живущих бок о бок и не стремящихся ни конкурировать друг с другом, ни враждовать, я удивлялся тому, что никто до меня не сделал этого, хотя это так очевидно – ничего дру-гого человек не хочет, на самом деле, если вдуматься – не нужно помогать друг другу, не нужно объединяться в коммуны или отряды, нужно просто чувствовать в другом человеке брата, любить его и не бояться его, пусть каждый за себя, пусть каждый заботится лишь о себе, ну и о том, о ком хочет, самое главное – почувствовать себя братьями – и очень многое поменяется в этом мире.
Самым важным в любом начинании является название, как ни крути, именно название определяет содержание, разве не было бы другим содержание книг «Робинзон Крузо», «Анна Каренина», «Моби Дик», если бы их назвали по-другому; конечно, это были бы другие книги, и я тоже всегда это помню, и, подумав о своей партии, я первым делом озадачился её наименованием, я сформулировал её ценности, её задачи, её перспективы, обрисовал себе, какова её миссия, и пришёл к выводу, что наилучшим вариантом названия будет Союз Братской Любви (сокращённо, СоБраЛ), правда, после беседы со Звездинским (он всё-таки юрист), который подсказал мне, что согласно закону о Партиях, нужно, чтобы в названии присутствовало слово «партия», я переименовал её в Партию Братской Любви (ПаБраЛ), тут никакому чиновнику из Минюста не удалось бы придраться, если бы я пошёл её регистрировать, спустя некоторое время я решил создать и слоган партии, отражающий её цель и миссию, и у меня получилось «Человеческое Единение – Результат Труда Партии Братской Любви», сокращённо «ЧЕ-РТ ПаБраЛ» - с ним я и подошёл впервые к одному рабочему со стройки, так, мол, и так, - сказал я ему, - я Лидер пока ещё непризнанной партии, хочу вас сагитировать вступить в неё, но то ли он не понял, что я ему предлагаю, то ли я плохо объяснил, то ли у него было плохое настроение, но в ответ я услышал лишь неразборчивую брань – возможно, он даже был пьян, и в последующем я отказался от таких прямых форм агитации.
Я решил, что нужно начинать с тех, кто меня знает и чьё уважение я уже успел заслужить, таких я насчитал трое – во-первых, это был Солдат Чистоты – дворник, метущий наш двор (согласно пониманию ситуации, он олицетворял простой трудовой народ и знал подход к его представителям, да и оратор он был великолепный – если начинал говорить, не остановишь), во-вторых, Светлый – охранник из Секвойи (силовые структуры, правоохранительные органы, армия, спецслужбы), и, в-третьих, Звездинский – мой друг, брат и сосед по дому (представитель интеллигенции, учёного сообщества, и вдобавок – юрист, а для функционирования партии это ой, как важно); начал я с Солдата Чистоты, тем более, что столкнулся с ним в тот же вечер, что и родилась эта концепция – добрый день, – крикнул он мне в спину, когда я вышел из дома, - здоровья Вам, Сирин! – Солдат Чистоты всегда разделял приветствие на две части – в первой он желал Доброты или Удачи, во второй – Здоровья (если задуматься, это и вправду разные вещи), единственное, к чему я не привык и по сей день, он делал это крайне громко – обычно весь двор оборачивался, когда Солдат Чистоты приветствовал кого-то; добрый день, - ответил я, - как раз собирался задать Вам один вопрос, - внимательно слушаю, - вытянулся Солдат Чистоты, - говорит ли Вам что-либо аббревиатура ЧЕ-РТ ПаБраЛ? – решил я начать с квинтэссенции своего детища, - а то? - конечно, чёрт бы их всех побрал – соседей Ваших, сил нет уже за ними подбирать, как за детьми малыми хожу, вот сегодня одна дамочка мороженое ела, я вижу, что она далеко стоит от урны, подошёл к ней, говорю – гражданочка, вы доедайте Ваше мороженое побыстрее, а то у меня дел много, а она мне – так делайте Ваши дела, а я ей – так Вы же сейчас съедите мороженое и фантик на землю бросите, а мне потом собирать, так что я лучше подожду, пока Вы доедите, и его у Вас заберу, а она мне – не стану я бросать на землю, что, мне сложно до урны дойти, – а я ей – знаю я вас, конечно, сложно, вечно бросаете мусор на землю, а я потом хожу и подбираю за вами, так и стоял, пока она ела - так что понимаешь, Сирин, правильно ты говоришь – чёрт бы их побрал; я даже опешил – оказывается, моя аббревиатура имела второе дно, интересно – подумал я – а ведь это можно использовать, - пойдёшь со мной в партию Че-РТ ПаБраЛ? – спросил я Солдата Чистоты, - я в ней уже полжизни состою, - ответил он, так в мою партию вступил первый член.
________
Это Солдат Чистоты. Удивительный образец стойкости и надёжности. Он любит здороваться двойным приветствием – здравствуйте, добрый день, потому что разделяет пожелание здоровья и хорошего дня, что, в общем-то, правильно, но многие этого не понимают, полагая, что Солдат Чистоты просто заикается. Он не заикается, я могу это подтвердить, поскольку знаю его лучше всех – я провёл в разговорах с ним не один час – произносить речи на любые темы он горазд, как никто – можно заслушаться.
Солдат Чистоты – человек принципов, ни одно действие он не выполняет, не сверившись с внутренним голосом, и только, когда внутренний голос подтверждает, что то или иное предполагаемое действие соответствует некоему сформулированному идеалу, он его совершает.
Кроме того, Солдат Чистоты – теоретик санитарной уборки дворов, автор концепции незаплёванного метра, суть которой заключается в том, что человек в силу своего под-спудного стремления к глобализации и унификации не может не плюнуть или не бросить фантик или окурок на чистый участок тротуара, если на соседних есть плевки или окурки, поскольку его тянет сделать чистый участок таким, как остальные, чтобы он не выбивался своей чистотой, и в связи с невозможностью убрать мусор единомоментно, его во дворе всегда одинаковое количество.
Достоинства Солдата Чистоты простираются далеко за пределы его рабочих достижений – он вместе со мной стоял у истоков Партии Братской Любви и, пользуясь своим ораторским талантом, агитировал людей (в частности строителей нового корпуса Нью-Черничек) присоединиться к этому светлому начинанию – но люди оказались не готовы к подобному шагу – уровень их морали и духовного развития не достиг той отметки, с которой начинается нравственное раскрытие личности, они не просто отвергали меня и Солдата Чистоты, но и кидали в нас кусками строительной пены и банками из-под краски.
Ко всему прочему, Солдат Чистоты – великолепный педагог, он взял себе в помощники немого и параллельно с работой обучал его премудростям жизни – в какие столовые ходить, какой хлеб покупать, как правильно здороваться, с кем можно дружить, зачем всегда при себе иметь респиратор и авоську и т.д. – немой помощник только кивал головой учителю и мычал в знак признательности за полученные навыки.
ххх
Охранника Светлого к тому моменту, когда он мне по-надобился для партийного строительства, я не видел с полгода, но нашёл я его на привычном месте, у Секвойи – тот властным голосом требовал водителя инвалидной машинки поставить автомобиль параллельно полосам парковочной разметки, тот градусов на пять отклонился и вот теперь судорожно дёргался с места – то вперёд, то назад, чтобы выполнить требование Светлого, но того результат категорически не устраивал и он заставлял повторять попытку снова и снова, я поздоровался со Светлым, протянув ему руку, но он узнал меня не сразу – ты так изменился, – сказал он мне потом, - побрился налысо, да ещё и усы отпустил (а я действительно слегка поменял имидж тогда, я это делаю пару раз в год, чтобы не скучно было смотреть на себя в зеркало, а так – только привыкнешь к себе, бац – и на тебя смотрит новое лицо), - как поживаешь, Светлый? – спросил я его, когда мы отошли в сторону, оставив несчастного инвалида на попечение коллеги Светлого, - путём, старик, поживаю, повысили меня – помощником старшего охранника я стал, теперь слежу за парковкой хозяев Секвойи, - за что ты так с инвалидом? – пожурил его я, - Сирин, я в твои же дела не лезу, и ты не лезь, ты не понимаешь – это только размечено там якобы для инвалидов, а на самом деле это хозяйская парковка, тут сроду инвалидов не было, откуда он взялся, не пойму, я ему объясняю ситуацию, а он мне – дескать, есть такой закон, что должно быть место для инвалида, я ему – да знаю я, вот оно, а он – ну так пусти меня, я ему и денег давал, своих, разумеется, и угрожал, он на своём стоит, что мне оставалось делать – только заставить встать ровно, по-другому, говорю, запрещено, вот пока не встанет идеально, не выпущу из машины, ЧЁРТ бы его ПОБРАЛ, а у тебя как дела?
Я почувствовал, что приобрёл второго соратника, при-чём безо всяких усилий, и объяснил Светлому принципы и идеалы нашей ПаБраЛ (я несколько раз повторил слово «нашей», чтобы дать ему возможность насладиться ощущением собственности), на что он горячо отозвался – я тоже думаю, что мы все – братья, вот даже этот дедок – инвалид, ведь даже он – мой брат, я вижу в нём брата, не боюсь его, не желаю ему зла, а просто выполняю свою работу – как приказали, так и поступаю, всё, как ты говоришь, я – твой, Сирин; со Звездинским было чуть сложнее, он подробно выспрашивал меня, как я вижу будущее партии, каким представляю себе её избирателя и члена, много ли у неё сторонников (я обрисовал ему широ-чайшую электоральную базу и сообщил как минимум о двух вступивших в партию членах – это старые проверенные бойцы, добавил я), насколько, по моему мнению, ЧЕ-РТ ПаБраЛ – хороший слоган, в ответ на что я объяснил ему про второе дно этой аббревиатуры (он оценил), но и он постепенно оценил мою затею и стал её сторонником – только можно я пока не буду в неё входить, - попросил он, - никаких проблем, - согласился я, - будешь ассоциированным членом.
Звездинский, а его я тоже планирую позвать на свой юбилей и творческий вечер, посвящённый презентации «За-увея», он у меня в списке гостей под номером два – после Гурда, - как я уже говорил, - мой друг, брат и по совмести-тельству сосед, мы оба живём в доме, построенном Грингау-зом, оба ходим в клуб ГРИН, а теперь и в ресторан Чёрт, принадлежащих нашему общему другу – товарищу Ч, у нас много общего, но это adesso , а годом раньше я жил в маленькой квартирке, которую мне сдавал Звездинский (Звездинский уже переехал в новый дом), спал на диване, который мне дал Звездинский (себе он купил диван стоимостью в эту маленькую квартирку), ходил в магазин у дома, в котором Звездинский не купил бы даже корма коту – мы не часто пересекались – наши дорожки лежали на разных плоскостях, но вместе с тем мы мысленно были вместе, помнили друг о друге, любили друг друга (несмотря на то, что Звездинский всегда требовал плату за квартиру день в день, и ни днём позже), во всяком случае, я помнил и любил его, и потом, когда мы стали жить бок о бок, наше общение возобновилось (несмотря на то, что Звездинский всё чаще стал пропадать в обществе высокопоставленных чиновников, ходить на благотворительные балы, приёмы и фуршеты, одеваться стал ездить в Италию, а из по-требляемого алкоголя исключил водку), Звездинский - вообще, замечательный человек, я это знал всегда – и много лет назад, когда мы студентами ездили с ним в Москву, чтобы перевестись в МГУ, и тогда, когда спал на его диване, и когда звал в ПаБраЛ, и когда решил пригласить на свой бенефис.
Партийное строительство настолько засосало меня, что я совсем перестал писать «Заувей», всю весну и начало лета я готовил программу партии, говорил с людьми – с теми же строителями (правда, уже вместе с Солдатом Чистоты – дабы преодолеть барьер общения), но они, создавалось ощущение, вообще были недоговороспособными и неубеждаемыми – они кричали на нас с Солдатом Чистоты и швырялись кусками пенопласта, а один рабочий как-то попытался помочиться на нас, и если бы не ловкость моего напарника, вовремя заметившего это и оттолкнувшего меня в сторону, мы бы помимо устных оскорблений получили ещё и п и с ь м е н н ы е, всякий раз, когда мы начинали говорить о братской любви, нас прогоняли ругательствами и выкриками «сектанты», хотя мы в меньшей степени были сектантами, чем кто бы то ни было, мы ходили и на заправку Дайбогнефть и раздавали листовки там, но автовладельцы, едва взглянув, выбрасывали их на землю, после чего не терпящий грязи Солдат Чистоты собирал их и, ругая водителей, на чём свет стоит, нёс в мусорный контейнер, за всё это время мы приобрели только одного твёрдого сторонника – им стал помощник Солдата Чистоты, которого ему выделили в связи с тем, что дома-побратимы ввели в эксплуатацию и появилась дополнительная территория, которую нужно было убирать; помощник был немым, но слышал хорошо – когда мы его первый раз спросили, согласен ли он вступить в ПаБраЛ, он яростно закивал головой – и заулыбался, но он же стал троянским конём ПаБраЛа – Солдат Чистоты постепенно отошёл от партийных дел, потому что у него теперь практически круглосуточно был слушатель (безмолвный слушатель), которого он учил мести, собирать, выбрасывать, утрамбовывать, а заодно – здороваться, одеваться, правильно принимать пищу, и ещё – жизненной мудрости, этикету и добродетелям, я тоже немножко поугас – видимо не пришло ещё время для братской любви, - решил я, - да и «Заувей» застыл на нескольких первых страницах, хотя дата моего дня рождения неуклонно приближалась, и нужно было приниматься за текст.
________
Это слон – игрушка Лирика. Я купил его по просьбе Юллы. Если быть совсем точным, она попросила купить машинку, чтобы он мог катать её по полу. Любые маленькие детальки опасны для малышей, и мне предстояло найти неломающуюся машинку. Таковую с неотвинчивающимися колёсиками и не отваливающимися частями кузова я не нашёл, но зато мне на глаза попался слоник на колёсах, которого можно было катать по полу, сколько влезет, у которого ничего не отваливается, и которого, поэтому, я без раздумий приобрёл. Слоник Лирику понравился, в отличие от Юллы, особенно, хобот, который можно крутить и оттягивать, благо он сделан из цилиндриков, скреплённых резинкой. Лирик постоянно его катает по полу и радуется.
А ещё Лирик любит закидывать игрушки за спинку кровати, но Юлла ему это запрещает. Запрещает закидывать почти все игрушки и предметы взрослых – типа расчёсок и баночек с кремом, за исключением слона на колёсиках. Уж не знаю, чем ей не угодило такое милое и очаровательное животное с хоботом, который, помимо своей основной функции – достижения физиологического сходства с оригиналом, очень хорошо развивает мелкую моторику пальчиков, с которой у маленьких деток всегда проблемы, но его Лирик забрасывает за кровать чаще всего, а Юлла этого якобы не замечает. В общем, не сложилось у Юллы со слоном.
Я достаю слоника, перекидывая руку через спинку кровати и засовывая её в прямом смысле по шею в щель между спинкой и стеной, а Лирик настороженно наблюдает за этим акробатическим номером – ему с одной стороны, интересно, как это у папы получается, а с другой, страшно – вдруг папа весь провалится за кровать, и папы не станет. И Юлла тоже наблюдает, но с иной целью – понять, не надоест ли мне в какой-нибудь момент залезать за кровать за слоном. Но мне не надоедает – я хочу, чтобы Лирик развивался, а с мелкой моторикой его пальчиков всё было хорошо.
ххх
Под утро я всё-таки проваливаюсь в сон, и просыпаюсь, когда на часах уже одиннадцать, вскакиваю – и хватаюсь за телефон – нужно заказать ресторан и пригласить гостей, а кроме того, решить кучу организационных вопросов, - алло, - набираю я номер ресторана Чёрт, - меня зовут Сирин, я бы хотел узнать, свободен ли ресторан второго тишрея, - на том конце провода приятный женский голос воркует: совершенно свободен, что Вы планируете отмечать, я уточняю, действительно ли это важно для бронирования банкетного зала, на что голос, принадлежащий, по всей видимости, очень красивой девушке, отвечает, что, конечно, важно, потому что это может помочь ей подобрать соответствующее поводу меню – ведь для свадьбы нужно одно – шампанское, фрукты, сладости, - добавляет она, -а для семейного ужина другое – сигары, виски, индейка, или, там, утка, - я поражён профессионализмом и железной логикой этой красавицы (в том, что со мной говорит красавица, я уже не сомневаюсь) – я всегда ценил и преклонялся перед людьми с ясной логикой – перед теми, кто чётко и недвусмысленно знает, а главное – умеет сказать, что нужно в той или иной ситуации, и в двух-трёх предложениях формулирует эту мысль, в отличие от меня – только я начинаю думать о чём-то, как мои мысли взрываются, как сверхновая, и разле-таются в разные стороны, так, что потом их приходится собирать рассказанным выше способом, поэтому большую часть времени я стараюсь не думать – адекватной заменой этому является созерцание окружающего мира; приняв аргументацию Магдалины (так я называю красавицу про себя), я пытаюсь кратенько объяснить ей, каков замысел моего банкета – обрисовываю проблему – что друзья не имеют возможности разглядеть во мне истинную сущность, поскольку я часто переигрываю в попытках показать себя, в связи с чем у меня родилась идея написать книгу, услышав отрывки из которой, а потом и прочитав её, мои близкие поймут, наконец, что рядом с ними Настоящий писатель, и перестанут обижаться на какие-то колкости и язвительности, допущенные в предыдущих книгах (причём, допущенные сознательно ради достижения контраста тех книг и этой, которую я собираюсь презентовать), Магдалина перебивает меня словами, уверен ли я, что я не уклонился от темы, на что я говорю, что мой рассказ уже близок к развязке, и продолжаю – о том, насколько важен для меня вечер второго тишрея, в который я планирую открыться своим двенадцати друзьям, ведь мне исполняется ни много, ни мало – 33 года – главная дата в жизни любого мужчины, и о том, что она, Магдалина, может очень сильно помочь, если проникнется моей ситуацией и прочувствует её, как свою, на этом я за-канчиваю говорить, Магдалина некоторое время молчит, а потом произносит – мне кажется, Сирин, Вам подойдёт для этого ужина рыба, да-да, именно рыба, - повторяет она.
Почему рыба, - спрашиваю я, - ведь предполагается исключительно мужская компания, наверно, все предпочитают мясо, Магдалина отвечает – потому что в рыбе много фосфора, кальция, витамина Д для хорошего усвоения кальция, много меди и цинка, а каждый из этих микроэлементов активно участвует во многих ферментативных реакциях, много различных аминокислот, а это профилактика анемии, атеросклероза, иммунодефицита, невроза, депрессии, бессонницы, стремительного старения кожи и прочих проблем со здоровьем, полно дефицитного микроэлемента йода, причём, органического, а самое главное, рыба – это наиболее легкоусвояемый белок, так легко он усваивается из-за того, что в мышечной ткани морских жителей количество соединительной ткани меньше в пять раз, чем в мясе животных, а, как известно, именно соединительная ткань замедляет процесс переваривание белка, вот почему, Сирин, я думаю, что лучше всего Вам заказать рыбу, поверьте, я не стала бы Вам предлагать, если бы не была уверена в правильности этого выбора, - второй раз я отмечаю про себя исключительную ясность мысли Магдалины – она права от и до, и мы переходим к деталям – она предлагает салат с тунцом, и я соглашаюсь, бутерброды с икрой, жульен с кальмарами, и я принимаю это, на горячее она выбирает запечённого карпа – и у меня нет никаких возражений, из алкоголя мы останавливаемся на водке – и опять в точку, - а водку, - говорит Магдалина, - Вы можете привезти сами – я закрою глаза, что Вы не купили её у нас, и всё – из уважения к поводу Вашего торжества, я так никогда бы не смогла – решиться распах-нуть свою душу, пусть даже перед друзьями - наверно, Вы – очень несчастный человек, раз не можете без этого, я от всей души благодарю Магдалину за живое участие, напоследок уточняю время – 17 часов, дату – 2 тишрея, число гостей – я и двенадцать моих друзей, и обещаю до вечера завезти предоплату.
Одной проблемой меньше, и, воодушевленный лёгко-стью её решения, я, чтобы не спугнуть удачу, решаю звонить дальше – обычно я не очень люблю кому-нибудь звонить, и крайне не люблю, когда звонят мне – телефон – это, пожалуй, единственная вещь, которая может с холодной беспощадностью пронзить твоё прайвеси и достать прямо до тебя, до твоей интимной зоны, миновав зону общественной дистанции, зону социального контакта, зону личной близости – все другие способы коммуникации гораздо более щадящи – ведь, если стучат в дверь, то стучат в дверь, а не по твоему плечу, а, если с тобой поздоровается на улице знакомый, ты не обязан бросаться к нему на шею – достаточно махнуть рукой, а то и вообще можно сделать вид, что не заметил, телефон же, как рапира – разит первыми же звуками рингтона прямо в сердце, и никуда от него не деться, да и голос из трубки льётся прямо в ухо, словно собеседник, даже самый противный, находится от тебя в пяти сантиметрах; но, раз уж всё пошло так гладко, попробую – и я набираю самый трудный номер - номер моего старого друга Сотикина, мы учились вместе и очень дружили, были одно время неразлейвода, вместе шлялись по общагам и пивнухам, ухаживали за одной и той же девушкой (дочкой профессора Винопитова) – и вместе ночевали у неё безо всякого интима, она была очень интеллигентной и скромной девушкой, и не могла отказать ни одному из нас, хотя не любила ни одного, ни другого, вместе шатались по улицам, вместе обедали и ужинали у него (мама Сотикина работала в ресторане и дома никогда не переводились деликатесы), а потом – когда учёба закончилась и мы стали взрослее, встречались не реже раза в неделю, дружили семьями, наносили взаимные визиты и ходили семьями в кино, ещё спустя какое-то время – когда Сотикин перебрался в Москву и стал там судьёй, он часто приезжал в родной город, мы снимали баню, приглашали Гурда, Звездинского и Ивашку – Серую Сермяжку и пили там водку до глубокой ночи, порой приглашая для компании девочек по вызову – скорее, из хорохорства, чем для надобности, потому что никто с этими девочками не спал – они просто напивались с нами, а потом их увозил сутенёр (боюсь, уезжали они от нас профнепригодными), ещё позднее Сотикин стал приезжать реже и реже, но часто звонил и часто писал – в Одноклассники, на емейл, мы даже устраивали разные розыгрыши наших друзей и пикировались в буриме - всё это закончилось в тот день, когда Сотикин получил от меня в подарок книгу, в которой действовал герой, отчасти напоминающий Сотикина – я уже упоминал об этой неприятной истории – так вот, Сотикин болезненнее всего воспринял иронию в отношении себя, о чём я сильно переживал, и пытался объяснить ему, что не желал зла, и даже чуть не проболтался, что эта книга - всего лишь отвлекающий манёвр для будущего триумфа, но его как отрезало – он перестал со мной общаться, брать телефон, отвечать на письма, удалил меня из Одноклассников и передал через Гурда, чтобы я тоже забыл о его существовании, но для меня это было невозможным, потому что, если что-то и связывает нас с Сотикиным, пусть и односторонне, это моя любовь к нему, не будет её – не станет и Сотикина в моей жизни.
Я набираю номер Сотикина, он на удивление быстро берёт трубку и довольно приветливым, даже шутливым, голосом, отвечает - Сотикин у аппарата, – привет, привет, - радуясь, что лёд нашего непонимания начал таять, здороваюсь я (я ещё не догадываюсь, что, удалив меня отовсюду, откуда можно, он естественным образом удалил и мой номер, и поэтому не понимает, кто на самом деле ему звонит), в ответ на что слышу подозрительное - кто это, - я это, Сирин, твой друг, - кто??? – да друг твой, Сирин, неужели не узнаёшь, - у меня нет такого друга, - как приговор сообщает трубка и начинает пищать, я не просто задет, я растоптан, я ожидал чего угодно, но только не этого – Сотикин от меня отрёкся, с ума сойти, я рвусь позвонить ещё раз, спросить – почему, разобраться – а может, это недоразумение, может быть, Сотикин привык к моему псевдониму Солон, и надо ему объяснить, кто на самом деле звонил, но не делаю этого, а просто беру листочек со списком гостей, вычеркиваю двенадцатый номер с именем Сотикина - гордость дороже, и звоню третьему номеру в списке – Ивашке Серой Сермяжке – это второй по сложности человек после Сотикина в отношении той книги, где действует персонаж, чем-то смахивающий на Ивашку Серую Сермяжку, о написании которой я уже успел сто раз пожалеть, но он не берёт трубку, тогда надо сделать паузу в обзвоне потенциальных гостей, и я ложусь в кровать, закрываю глаза и тотчас вспоминаю о недописанном «Заувее».
________
Это ультраортодоксальный еврей, убегающий от изра-ильского полицейского. К 2030 году Израиль превратится в религиозное государство в такой степени, что это будет угрожать его существованию, - таковы результаты нового демографического исследования, проведённого профессором Ароном Софером из Университета Хайфы – к 2030 году более половины населения страны будут составлять религиозные ультраортодоксальные евреи, а среди молодёжи эта цифра приблизится к семидесяти процентам, и их доля продолжит расти, параллельно с чем будут расти бедность и иждивенческие настроения, а также неравенство, недовольство, ропот, ощущение удушья в среде налогоплательщиков, а светское меньшинство будет вынуждено мириться с религиозным образом жизни в государстве и положением полной зависимости религиоз-ной части общества от обеспечивающей, и не сможет ничего противопоставить решению религиозных лидеров страны вернуться к вопросу присоединения Иудеи и Самарии, что, безусловно, по мнению Софера, приведёт к ослаблению демократии и торжеству анархии, и, в свою очередь, даст шанс ещё более ультраэкстраортодоксальному меньшинству, не признающими возможность построения на земле государства Израиль, и ненавидящему эрзац-государство Израиль и всё, что с ним связано, пользуясь ослаблением международного положения Израиля в свете реваншистских намерений его религиозных деятелей, пришедших к власти, и агрессивного большинства жителей, реализовать свой замысел по уничтожению государства Израиль путём помощи израильским арабам и враждебным Израилю соседним арабским государствам, чтобы выполнить заявления, сделанные давным – давно, в первые годы возникновения государства - гнев Божий изуверски разрушит государство Израиль, созданное не по божественным манда-там, причём руками гоев, что станет закономерным проявле-нием божьего гнева, по мнению Софера, причём, даже в слу-чае победы стратегии ортодоксов - экспансионистов над своими ультраортодоксальными религиозными оппонентами, государство Израиль, если ничего не изменится, ждёт неминуемая гибель, потому что в случае развязывания даже региональных вооружённых конфликтов не на территориях Израиля ни один из союзников Израиля не придёт ему на помощь, и агрессия Израиля будет осуждена всем мировым сообществом, и государство Израиль ждёт раздел на сектора ответственности, как происходит с оккупированными мировым сообществом территории с реваншистскими политическими элитами.
Если это произойдёт, то о своих мечтах, связанных с тем, что рано или поздно, после получения от бизнеса в России суммы, эквивалентной одному миллиону долларов, я перееду жить в Израиль и буду писать там книги для местной нерелигиозной интеллигенции, можно забыть. И хотя убегающего от юного полицейского ультраортодокса очень жалко – слишком испуганный у него вид, приходится выбирать – как говорил охранник из секвойи – или они нас, или мы их, третьего не дано. Вот так всё непросто в международной политике, тем более, международной ближневосточной политике.
ххх
Из-за своей несобранности, из-за того, что я очень увлекающийся человек, что не могу заниматься чем-то на чуть-чуть, что мне необходим абсолютный охват темы или проблемы, я очень много времени в этом году потратил на ПаБраЛ, на работу над слоганом ЧЕ-РТ ПаБраЛ, на агитацию и пропаганду, а с другой стороны, слишком часто ходил с Лириком и Крамом любоваться стройкой – смотреть, как растут и одеваются в цветные фасады дома – побратимы, как, словно муравьи, суетятся рабочие на строительных лесах, которые так неблагодарно отнеслись к моему светлому начинанию и отринули саму идею братской любви, и работа над моим «Заувеем» стала буксовать, а точнее, вообще на какое-то время притормозилась, время от времени я вспоминал, что нужно браться за перо, а лучше – за ноутбук, за мой любимый ноутбук, мой многострадальный ноутбук, который сейчас томится в застенках компьютерной мастерской, и неизвестно, когда будет отремонтирован, поэтому я беру Дымовский коммуникатор, вынимаю стилос и принимаюсь за работу – за последнее время я очень навтыкался печатать на телефоне, в это время просыпается Крам и напоминает мне, что пора ехать к дедушке, - сейчас, малыш, только допишу главу, - отвечаю я ему, - а почему ты не сядешь за компьютер, на нём же удобнее, - спрашивает Крамик, - ах да, у меня же есть компьютер, на нём действительно было бы писать намного сподручнее, - посещает меня мысль, - хотя, с другой стороны, я привык писать, перемещаясь по квартире или по городу – попишу на диване, перейду на кухню, оттуда – во двор, на детскую площадку, потом – на велике в парк, найду местечко на лавочке - не таскать же с собой персональный компьютер, да и электрической розетки под рукой нет, но вслух отвечаю моему зайке - мне нравится писать на телефоне, здесь есть функция Т9, которой нет в компьютере, - а-а, – вроде бы удовлетворён Крамик, - я дописываю главу о хасиде и полицейском и решаюсь на повторную попытку со звонком Ивашке Серой Сермяжке, пока не растерял боевой настрой, который начинает у меня обычно пропадать ближе к полудню и сходит на нет к вечеру.
Я приветствую тебя, мой лепший друг, - произношу я, когда слышу знакомый голос в трубке, - смею принести тебе приятнейшее известие, а именно пригласить тебя на празднование моего светлого юбилея, а именно 33-летия, который планируется сопроводить рыбной трапезой послезавтра, 2 тишрея в семнадцать ноль-ноль в ресторане «Чёрт» и неким перформансом, от которого ты получишь несомненное удовольствие, - и добавляю – могу намекнуть, что речь идёт о некоей рукописи, - Сирин, ты опять что-то задумал нехорошее, – голос Ивашки становится резче и грубее, – мало уже перформансов было, из-за твоей писанины меня чуть жена из дома не выгнала, - что ты, что ты, - спешу объясниться я, - ничего такого, о чём ты бы мог подумать, всё гораздо лучше, точнее, всё совсем по-другому, такого меня ты ещё не видел, - ну не знаю, я в деревню собирался, скорее всего, не получится, а с достижением возраста Христа я тебя поздравляю, может быть, ты хоть после него изменишься немного, - Ивашка Серая Сермяжка и не подозревает, как я изменюсь после этого торжества – родная мама не узнает, а ведь я всего лишь скину покровы и покажу свою обнажённую душу, свой заувей, - может быть, всё- таки придёшь, - предпринимаю я ещё одну попытку, - извини, Сирин, боюсь, не выйдет, - на этом мы прощаемся, и меня посещает мысль – зря, похоже, я приоткрыл завесу тайны, надо было помалкивать про готовящийся сюрприз, он, вероятно, именно его и испугался, больше таких ошибок не повторю, - решаю я, - хватит с меня отказов, так недолго и одному в свой день рождения остаться, какие-то десять негритят получаются, - и осталось их десять, - говорю я себе, вычёркивая Ивашку из списка.
Вообще, Ивашка Серая Сермяжка потрясающий человек – с живым быстрым умом, тонким чувством юмора, с огромным и горячим сердцем, а главное – с потрясающей жаждой жизни и удивительной способностью дружить и всем нравиться – Ивашка не имел врагов и просто не был в состоянии их завести, любой его враг (даже если бы вдруг он появился) мгновенно превратился бы в его друга, ну пусть не друга – симпатизирующего ему, мы с Ивашкой дружим уже больше пятнадцати лет и знаем друг друга, как облупленных, мы были вместе и в силе, и в слабости, и тогда, когда на коне уверенности и силы был он, а я депрессовал и был слаб, и когда всё было наоборот – и это Ивашка искал во мне поддержки и участия, мы многое прошли рука об руку, а вернее – мы шли своими путями, но не теряя друг друга из вида, и бросались на помощь, когда кто-то спотыкался, или даже падал, у нас никогда не было ни ссор, ни противоречий, возможно, единственным поводом к непониманию стала моя книжка, где герой напоминает Ивашку – но я ещё раз готов повторить, что я не хотел причинить ему вреда, а, напротив, добивался совершенно обратного, но что случилось – то случилось, сейчас уже поздно об этом жалеть - надо двигаться вперёд, не теряя его из вида – вдруг ему потребуется моя помощь, и никого не окажется рядом, чтобы подставить плечо, так что знай, Ивашка, я близко, я люблю тебя, люблю, как брата, и ниточка, связывающая нас - и есть моя любовь, потому что, если её не будет, не будет и тебя в моей жизни, а «Заувей Сирина» я подарю тебе потом, когда напечатаю в типографии - и может быть, ты тогда поймёшь, как был неправ.
Я иду на кухню, завариваю чай, мы с Крамиком завтракаем, за мытьём посуды я ловлю себя на мысли, что юбилей приближается с каждой минутой – я представляю, как он мягко, но настойчиво, уверенно, на кошачьих лапах, бесшумно крадётся в мою сторону – и скоро, совсем скоро, бросится на меня и безжалостно перегрызёт глотку - что там, после него, будет, интересно - каким окажется время после 2 тишрея, каким буду я, какими будут мои гости – уже не двенадцать, и даже не одиннадцать, а всего лишь десять – уж в них я не сомневаюсь, они-то точно придут; я пытаюсь собрать мысли в кулак (без водки это крайне неохотно получается) и сосредоточиться на практических делах – что мы имеем в итоге: одна удача (с рестораном) против двух неудач (с Ивашкой и Сотикиным), счёт один – два не в мою пользу, но день только начался – и хоть задор уже не так силён, надо продолжать действовать, кроме того, – напоминаю я себе, - мне нужно сегодня, в крайнем случае, завтра, дописать книгу, и, хотя напечатать её в типографии я уже точно не успеваю, нужно хотя бы закончить рукопись, чтобы ни строчки, ни запятой не добавить после 2 тишрея – я давно решил, что это моя принципиальная позиция, «Заувей» не должен быть ни исправлен, не дополнен, не улучшен ни при каких обстоятельствах - это книга моего 33-летия, а не 34- или 35-летия; я велю Краму одеться и мы едем к дедушке, моему папе, которого я хочу попросить оставить у себя моего зайчика на пару дней – чтобы я мог спокойно решить организационные вопросы, мы выходим из дома, Крамик прижимает мою руку к своей щеке и спрашивает – я не надолго к деду, мы ведь в кино собирались, - сходим, малыш, обязательно сходим, дай только разобраться с собой, а дедушка твой – самый лучший дедушка в мире, Крамик улыбается, соглашаясь.
________
Это тренер по тэквондо. Я привёл к нему Крамика, чтобы он занимался тэквондо, о чём он меня давно просил. Тренера зовут Овидий Викторович. Овидий Викторович провёл перед началом тренировок организационное собрание, на которое пришли будущие спортсмены – в основном, мелюзга, типа Крамика, и их родители. Пришла и группа относительно взрослых детей – с чёрными, как смоль, блестящими от бриолина, волосами, одетыми в противоположно – белоснежные накрахмаленные рубашки, расстёгнутые на три пуговицы сверху, и такие же, как волосы, вороного крыла кожаные короткие куртки, угольно-чёрные джинсы и лакированные с длинными носами ониксово-чёрные туфли. Детьми они были довольно взрослыми – если судить по площади оволосения лица, шеи и открытой на три пуговицы рубашки груди, во всяком случае, моя щетина стыдливо сжалась при виде щетины этих мальчиков, пришедших в одну секцию с моим маленьким Крамиком.
Овидий Викторович рассказал о пользе тэквондо, о методах его тренировок, расписании занятий, подчеркнув, насколько полезным для здоровья является этот вид спорта. На вопрос одной мамаши, будут ли дети заниматься растяжкой, он ответил так: растяжкой мы будем заниматься в первую очередь. Вы даже себе не представляете, как важна растяжка для ребёнка. Без неё, без неё, - он немного замялся, придумывая показательный пример, - без неё ребёнок даже не сможет нанести грамотный удар ногой в голову, а без этого, как вы понимаете, никуда.
А на вопрос другой мамаши, будут ли дети наносить друг другу удары ногой в голову, Овидий Викторович ответил в том духе, что мы, то есть родители, можем не переживать – никто, пока не наберёт нужную физическую форму и не научится делать это грамотно, с максимальной отдачей, не будет наносить удары в голову – они сейчас даже ногу не задерут так высоко, как надо, им бесполезно пытаться, - добавил он. А вот когда они научатся бить, когда станут гибкими и разовьют в себе хорошую растяжку, тогда дети будут наносить друг другу удары ногой в голову.
;
29 элула, полдень - вечер
Открываю, - папин голос необыкновенно сух, что-то вызвало его недовольство, какой-то мой поступок, по всей видимости, возможно даже то, что я не позвал их с мамой на день рождения, как принято поступать в таких случаях, ну, когда юбилей, серьёзная дата, он пока никак не дал понять, что обида имеет место, но судя по его «открываю», она стопроцентно есть – уж мне ли не выучить моего папу за тридцать три года – он никогда не кричит, не высказывает какое-то недовольство прямо, и, сколько я помню его, так было всегда, ему достаточно сказать сухо «открываю», и всё становится понятным, и хочется объясниться, хочется рассказать, что я не приглашаю их с мамой не потому, что не хочу их видеть, или не потому, что, не приведи Г-дь, не люблю, а совершенно по другой причине, которая, с одной стороны, банальна и нелепа, но, с другой, не может быть преодолена моими внутренними усилиями – она заключается в том, что я слишком сильно их люблю – не братской любовью, не так, как люблю всех остальных (кроме детей и Юллы), а любовью вечной вины и не-человеческой нежности – вины, родившейся раньше меня, и нежности, поглощающей меня вместе с тем, кого я люблю, нежности – убийцы, и это очень давно моя беда – я не отношусь к ним, как относятся к людям, моё чувство к ним иного сорта – оно рождено в боли и болью движимо, а всё это вместе приводит к тому, что я не могу в их присутствии что-либо, кроме совсем нейтрального (привет, как дела, как здоровье, что нового, пока) сказать – не то, чтобы стесняюсь, а в прямом смысле не могу – язык прилипает к нёбу, горло сдавливает судорога, а слёзы сами по себе начинают катиться из глаз, особенно, если я пытаюсь говорить о чём-то личном – а что может быть более личным, нежели мой «Заувей», который я планирую представить своим друзьям-братьям, как откровение распахнутой настежь души - если бы родители оказались за столом в этот момент, ничем хорошим это бы не закончилось, конечно, я подарю книжку папе потом – главное, чтобы он не стал её потом со мной обсуждать, и это при том, что я ценю его мнение по поводу моего творчества больше всех остальных; проблема в том, что я не могу им объяснить всего этого, потому что это слишком интимно – лучше уж совсем ничего не говорить, хотя, возможно я заблуждаюсь насчёт папиного тона – он может просто устать на работе, мы поднимаемся в квартиру, - Крама привёз, - спрашивает ещё суше папа, и я понимаю, что предчувствие меня не обманывает.
Я спрашиваю папу, могу ли оставить Крамика на пару дней в связи со своим днём рождения, он отвечает, что ника-ких проблем, и предлагает пообедать, от чего я отказываюсь, аргументируя большим количеством хлопот перед праздником, на что папа мне совсем ничего не говорит, приглашая Крама за стол, я безответно прощаюсь и выхожу из квартиры – иначе комок грозит разорвать мне горло изнутри, сажусь в машину и еду в Чёрт к Магдалине оставить аванс, а по пути гадаю, позовут ли меня родители к себе в день моего тридцатитрёхлетия – что я себя помню, мы всякий раз собирались у них близким кругом, независимо от того, предполагалось ли торжество в ресторане, папа читал мне поздравительное стихотворение, мама тоже говорила какие-то слова, я с трудом сдерживался, чтобы не заплакать - так было каждый год, и этот тоже не должен стать исключением, но как знать – может быть, и эта традиция по какой-то причине ликвидирована, Магдалина на месте, мы знакомимся, она действительно хороша, у неё ярко-алое платье в пол, алые серьги в виде гроздьев рябины, такие же губы, и крупный золотой браслет в виде кусающей себя за хвост змеи с горящими изумрудами вместо глаз, и я почти угадал – её имя Мария, но, раз уж я назвал её Магдалиной, пусть она ей и останется, тем более, что я всё равно не смогу её называть по-другому, я спрашиваю, какая сумма была бы достаточным основанием для того, чтобы считать мою бронь подтверждённой, на что она, пожимая плечами, заверяет меня, что я могу не волноваться, поскольку скорее случится всемирный потоп, или кто-нибудь накормит пятитысячную толпу пятью хлебами и двумя рыбками или воскреснет из мёртвых, чем будет снята моя бронь или произойдёт какая-нибудь подвижка по времени, - 2 тишрея, пять вечера, будьте спокойны, уважаемый Сирин, - улыбается Магдалина, - Чёрт не подводит, никогда.
Повторный успех в переговорах с Чёртом я мысленно записываю в актив, и счёт в игре с самим собой становится два-два, Магдалина отдаёт мне какую-то бумагу – это договор на банкет, - говорит она с роскошной улыбкой, - посмотрите, распишитесь, и, если настаиваете, заплатите в кассу пять тысяч рублей, а я вынуждена бежать, - я плачу деньги, беру договор с собой – не люблю подписывать, не читая, и спешу домой, на свой переговорный пункт – нужно пригласить ещё десять человек, если на каждого по пять минут, да по пять на перерывы, чуть ли не два часа потребуется, дома устраиваюсь поудобнее в кровати, взгляд падает на Дымовский телефон – дежавю - вспоминаю, что нужно написать сегодня минимум две главы, и набираю номер Гурда - кому, как не Гурду звонить из лёгкого списка, тем более, что в списке приглашённых он у меня первый – он говорит «слушаю», я объясняю ему причину своего звонка и, ни на что не намекая (обжёгшись на Ивашке Серой Сермяжке), приглашаю его на il compleano , подчёркивая, что оно состоится в Чёрте - где работает сам Гурд, и тем самым давая понять, что событие достаточно рядовое и никакого сюрприза или подвоха ждать не нужно, Гурд даже не дос-лушивает, перебивая – если 2 тишрея, я не смогу, я на рестораторскую выставку в Москву еду, - я говорю – именно 2 тишрея я и хотел тебя позвать, неужели ничего нельзя поделать – у меня же всё-таки юбилей, - Сирин, - отвечает Гурд, - ты же знаешь, я готов с тобой хоть каждый день встречаться, но в Москву меня послал товарищ Ч, небезызвестный тебе, и я не могу ослушаться этого приказа, хоть убей; эта информация заставляет меня приуныть, я уточняю, окончательное ли это решение, Гурд подтверждает, что окончательное, я прощаюсь (счёт два-три) и начинаю размышлять, а не отменить ли вообще торжество, или хотя бы не перенести ли его на другой день – а то уже не то, что двенадцать, даже десять человек не набирается, но отличительной моей особенностью – я ещё не сообщал об этом – является упорство и принципиальность, и если я что-то решил, то доведу это до конца, чего бы это мне не стоило, поэтому я твёрдо говорю себе, что презентация состоится, даже если я там буду один – хотя бы Магдалина послушает, а Гурду говорю – жалко, fratello , рассчитывал я на тебя, но человек строит планы, а Г-дь смеётся над ними; делаю перерыв в переговорах, беру почитать договор.
Когда я задумывал «Заувей Сирина», знал с самого начала, что это не будет книжка, иллюстрирующая «Лучший город» и «Странный нисан», что это будет эпическое полотно, со своим сюжетом, своей интригой, своими героями, своими вторыми и третьими планами, своим финалом, но вместе с тем дающее ответы на многие вопросы, поставленные в первых двух книгах, но не раскрытые до конца, что это будет полноценная третья часть триптиха – венчающая его и содержащая ключи от первых двух, - именно поэтому я и возложил на ещё не написанную книгу такие надежды – не закончив её, я рисковал снизить уровень первых двух книг до одной плоскости, что не должно было произойти ни при каких обстоятельствах, именно «Заувей» должен был стать шпилем для первых двух книг, делая всё здание триптиха самым высоким в мире (это цель, а не утверждение), поначалу он довольно резво пошёл, но потом начались прогулки с Лириком, любование стройкой, партийное строительство, хождение в народ, последствия чего в виде недописанного труда я сейчас и расхлёбываю – но за последние три недели я поднажал и в целом успеваю, если не стану отвлекаться сегодня и завтра; договор содержит общие слова – они расплываются и не группируются в фразы – во всяком случае я не могу уловить их смысл, кто-то за что-то берётся, другой обязуется за это заплатить, права сторон, обязанности сторон, перечень блюд с ценами (уже готовый – когда же Магдалина успела всё вбить) - обе страницы листа заполнены мелкими-мелкими буквами, где же ставить подпись, ах, вот где, с трудом нахожу раздел - реквизиты и подписи сторон, в левой половине строчки стоит маленькая красная печать Чёрта с рогами в центре – фирменная эмблема ресторана, в правой - место для моего автографа, я ищу ручку, не нахожу – куда же она закатилась, чёрт бы её побрал, махнув рукой, складываю договор вчетверо и засовываю в нагрудный карман – потом подпишу договор с Чёртом.
________
Это дома – побратимы. Они стоят во дворе нашего дома и являются продолжением жилого комплекса Нью-чернички. Я наблюдаю их рост, начиная с фундамента, так сказать, с пелёнок, их взросление как раз пришлось на время нашего заселения в нашу новую квартиру и первые месяцы жизни в ней. Я часто сижу на детской площадке и любуюсь стройкой – мне нравится гул, её сопровождающий – мат строителей, балансирующих на лесах с вёдрами краски и штукатурки, предупредительное пиканье разворачивающегося башенного крана, грохот грузовиков, то и дело выгружающихся на строительной площадке. Сейчас дома - побратимы вполне взрослые - один ростом в четырнадцать этажей, другой – в десять, глядя на них, я вспоминаю своего младшего брата, который, сколько не живи, не сможет меня обогнать по годам, если не умирать до поры до времени – как был он меня младше на полдюжины лет при рождении, так и остаётся по сей день, как бы ему ни хотелось стать старше и мудрее меня; - вот и вы, - частенько говорю я домам – побратимам, - стоите рядом, как старший и младший брат, десятиэтажный никогда не перерастёт четырнадцатиэтажный, и всегда будет младшим.
Но у домов – побратимов есть проблема, своего рода дефект, врождённая травма – дома стоят на земле не парал-лельно друг другу – это отчётливо видно на фотографии. И это не просто обман зрения – это реальная оплошность застройщика, угрожающая жизни людей. Я не раз писал об этом явлении в домоуправление, но напрасно – на мои аргументированные и полные доказательств, собственноручно собранных и систематизированных, заявления председатель домоуправления отвечал в лучшем случае молчанием. Один раз даже меня прогнали со стройки рабочие, когда я пытался строительным капельным уровнем замерить угол отклонения фундамента одного из домов от нулевой отметки. Не знаю, какова роль пред-седателя домоуправления в этой постыдной травле меня, как гражданина, но факт остаётся фактом – случай имел место.
Возможно, писать нужно выше – президенту, скажем, и тогда реакция ответственных за человеческую безопасность будет не в пример молниеносней, однако я не являюсь сторонником крайних мер, и пока не использую все возможности на уровне города, не стану тревожить первых лиц. Сейчас я планирую обратиться на ивановское радио.
ххх
Автографы, к сожалению, мне приходилось давать не очень часто – я бы даже сказал, наверное, что совсем не при-ходилось, однако я слукавлю, если так заявлю – иногда доводилось, но это было, как бы сформулировать подипломатичнее, не совсем по просьбе читателей - так я называю людей, которым я свои книжки дарил, естественно, что ни одной книги я не продал, это было бы слишком попсово (да и невозможно, пожалуй), просто, если я вручал кому-либо книгу, я, как это принято у Настоящих писателей, а именно к разряду таковых я себя и отношу, писал на первой странице некие слова, причём, не какое-нибудь абстрактное пожелание счастья, а вполне себе индивидуализированное напутствие – ведь тех, кому я писал, я знал от и до – спасало меня то, что тиражи не были колоссальными – экземпляров по пятьдесят, и то, это слегка завышенная цифра, и каждому я мог сказать этими словами нечто эксклюзивное – не то, что Дмитрий Быков, который всем рисует только свой автограф, словно подписывает договор, - меня, конечно, никто никогда не просил этого делать, однако я аккуратным почерком (насколько это возможно) выводил слова приветствия или поддержки, не задумываясь, нужно ли это одаряемому, так что автографы я в общепринятом смысле раздавал – причём, когда не знал, с кем имею дело (бывало и такое), я писал просто – мол, если Вам понравилось это произведение, с нетерпением жду откликов на адрес Сирин-сан-собака-яндекс-точка-ру, и готов выслать Вам остальные мои книги за свой счёт – только прочитайте, - этот приём я применял, когда мы с Гурдом и Звездинским ездили на книжные выставки, где я подсовывал свои нетолстые томи-ки на стенды разных издательств - но пока ни одного письма на свой электронный адрес не получил, на выставках мы постоянно встречались с одним бородатым консультантом, который очень симпатизировал мне и всякий раз, когда мы сталкивались (два раза в год), соглашался принять аж по три-четыре экземпляра моей новой книги, чтобы потом передать это «нужным» людям – на них на всех красовались мои автографы и безадресные пожелания хорошего чтения, правда, последнее время, с тех пор, как я написал первые две части триптиха «Сирин», этот бородатый консультант стал избегать нашего общества, и при виде нас (а может, меня) прятался за стенды или делал вид, что не заметил нас, если уж мы сталкивались нос к носу.
Поэтому автографы я давал, и ещё как, но на договорах расписываться мне почти не доводилось – правда, однажды я покупал квартиру, в которой мы сейчас живём, вот там мне пришлось потрудиться – думаю, раз тридцать расписался на разных актах приёма-передачи и бесчисленных приложениях, можно ли считать это раздачей автографов – вопрос спорный, во всяком случае, делал я это по просьбе девушки, которая регистрировала наш договор, и вот теперь мне предлагается подписать ещё один контракт – с Чёртом; я перестаю предаваться воспоминаниям и беру телефон, как бы мне это ни было неприятно – и звоню Белому Нави, с которым дружу очень давно – меньше, конечно, чем с Гурдом или Звездинским, но для того, чтобы иметь возможность хорошо его узнать, вполне достаточно – он удивительный человек, философ, гностик, мудрец – его рассуждения о жизни стоят у меня в ушах, он так же, как и все мы, любит иной раз выпить, и, когда это происходит, выбирает какую-нибудь тему и начинает с помощью разных логических парадоксов и софизмов её раскрывать, то доводя её до абсурдистского тупика, то, когда окружающим становится очевидно, что выхода нет и он сам себя загнал в угол, находит крошечную лазейку, выбирается на просторы интеллекта и выстраивает очередной небоскрёб философских конструкций - понятий и определений, именно за эту энциклопедичность и мудрость мы прозвали его Нави, а за светлую голову (во всех смыслах) добавили второе имя – Белый, к тому же Белый Нави очень любит творчество Андрея Белого и сам предложил так его величать, наши с ним отношения трудно назвать близкими – скорее, это отношения Сократа и Платона без их субординации, но он всегда рад меня видеть и слышать, и даже читать, что очень важно для его характеристики, а я – я просто его люблю – как брата, пусть и как двоюродного, на ней, моей любви, наши отношения и держатся – не будь этой моей привязанности к Белому Нави, не было бы и нашей дружбы.
Он выслушивает моё предложение, не перебивая, и говорит, что с удовольствием придёт, но чуть позже пяти, поскольку приглашён в этот день на другой юбилей, он состоится с самого утра на природе, - так что можешь не волноваться, Сирин, я буду, - говорит он мне, я мысленно отмечаю про себя, что счёт в игре с самим собой сравнивается, но я уже не помню его, и заставляю себя перестать считать, несмотря на то, что очень люблю это делать и занимаюсь подсчётами всего на свете – от голубей у дома до машин с номерами, дающими в сумме 21, по дороге из точки А в точку В, а когда считать нечего, я просто перевожу секунды в недели, а недели в года – с одной стороны, это очень тренирует мозг, но с другой – является крайне назойливым занятием и после него очень сложно переключаться на бытовые вещи; я звоню также Велу, другому моему другу, и пригашаю его – кажется, с ним тоже порядок, правда, он, как и Белый Нави, задержится, поскольку у него женится сосед, и его попросили покатать на своей машине молодожёнов, - свадьба - это не страшно, - отмечаю я, - все регистрации браков заканчиваются не позднее четырёх, так что Вел вполне успевает заехать переодеться и подготовиться к моему торжеству, - а сколько тебе лет, - спрашивает Вел, - я сообщаю ему, что вообще-то тридцать три – вершина жизни, Вел говорит – круто, но ты ошибаешься, что это вершина, я вот тоже пятнадцать лет назад думал, что тридцать три – это вершина, а это ни фига не вершина, так – ступенька, просто тридцать третья ступенька, вот мне сейчас сорок восемь, так я даже сейчас не уверен, что пятьдесят будет вершиной, - я привожу ему в качестве примеров биографии различных поэтов и писателей, которые полагали так же, как и я, и своей жизнью доказали эту истину, Вел отказывается спорить – это всего лишь моё мнение, Сирин, относись к нему, как к мнению – я же не заставляю тебя думать так же, - напоследок я прошу Вела, который любит выпивать даже поболее Белого Нави, сильно не злоупотреблять на свадьбе, потому что будет некий сюрприз (перед Велом я не боюсь чуть раскрыть карты), и нужно сохранить до него ясность мысли, Велик обещает.
Обе мои книги, входящие в триптих «Сирин» (вообще книг у меня значительно больше, чем две – минимум четыре), я разослал по издательствам, но то ли у редакторов не дошли руки их прочитать, то ли я выбрал не те издательства – не по моему профилю, во всяком случае, по какой-то мне не ведомой причине, ответа я пока ни от кого не дождался – хотя в них есть всё, что должно быть в современном романе - нетривиальный герой (я), мобильный сюжет (моя жизнь), колоритные и разнообразные персонажи второго плана (моя семья, мои друзья и соседи), сверхидея (жизнь и её заувей), динамизм, незатянутость, диалоги, домашние животные, лирические отступления, интрига, мистицизм, религиозные аллюзии, цитирование мудрецов, фантастичность, глубина, лёгкость изложения, доступность языка, афористичность, юмор, меткость образов, и, главное, краткость – я так и написал в сопроводительных письмах в издательства, что мои книги полностью отвечают высоким требованиям, предъявляемым к современной российской прозе, уж их-то вполне могли бы прочитать, но нет – молчание, правда, есть одно соображение, почему «Лучший город» и «Странный нисан» не дошли пока до читателя – возможно, они настолько хороши, что издатели банально боятся дать им возможность увидеть свет – ведь многие люди поймут, прочитав их, какую ерунду им до последнего времени подсовывали, хотя, с другой стороны, кто им мешает заключить со мной договор и зарабатывать на мне деньги, в общем, ситуация мне до конца не понятна – но ясно одно – будет очень любопытно посмотреть, что они скажут, все эти маститые книжные критики и редакторы издательств, когда я пошлю им ключ к пониманию этих книг – мой «Заувей», который ответит на все, даже не поставленные, вопросы первых двух частей триптиха, и они только начнут читать первые его страницы.
Я звоню Северному Ветру, мы иногда его зовём на анг-лийский манер Нордом, - хэллоу, Норд, как жизнь-житушечка, животик-животинушка, водка-водчаночка, - и слышу в ответ – неплохо, Сирин-пташечка, Сирин-ефремушка, Сирин-исаакушка, - мы с Нордом настоящие друзья, и общаемся исключительно подобным образом, это повелось не помню даже с чего, но, сколько себя помню, мы всегда с Нордом уменьшали и ласкали нашу речь всякими –очками, -ушками и –ечками, особенно забавны такие обороты из уст Норда – он сам просто огромный, как гора – и всякие сюсюкалки слышать в его исполнении очень непривычно – у меня когнитивный диссонанс возникал поначалу, только со временем я привык, а у окружающих и сейчас возникает, кто случайно нас слышит, - Нордик-зайка, приходи ко мне на юбилей, - говорю я в трубку, - непременно приду, Сирин-котик, что подарить-то тебе, - спрашивает трубка, я ловлю себя на мысли, что это первый человек, кто спросил меня, что мне подарить, - именно подобная душевность и внимательность является отличительной чертой Норда – именно благодаря ей Норда не спутаешь ни с кем другим, он всегда найдёт доброе слово (словечко, в переводе на нордовский язык), всегда поинтересуется, как дела (делишки), здоровье (здоровьишко), дети (детишки), я говорю, что не знаю, что мне подарить, - самое главное, что я хочу – это чтобы ты, Нордик-душечка, пришёл, да ушки-на-макушке захватил, потому что я сюрприз готовлю, - Норд смеётся – что, опять книжечку написал? – даже здесь он оказывается прав, - ага, отвечаю я, - книжечку, но не простую, а к тридцатитрёхле-тию, вам буду читать, - ясненько, понятненько, - Норд проща-ется, я делаю пометку в списке – осталось пригласить шесть человек, я устраиваю перерыв и еду в Секвойю за водкой к празднику, которую мне учтиво позволила самостоятельно закупить Магдалина.
__________
Это козлиные ворота. Так в народе называют конструкцию, которую образуют столб с боковой подпоркой. Через них ходить ни в коем случае нельзя, потому что можно превратиться в козла – их нужно обойти, причём обязательно со стороны боковой подпорки. С самого детства родители внушают детям эту мысль, и дети, когда становятся взрослыми, передают эту мудрость своим детям.
На фотографии видно, насколько неукоснительно со-блюдается заповедь козлиных ворот – справа ногами приметобоязненных граждан вытоптана тропинка, а под козлиными воротами – нетронутый снег. Если Вам недостаточно видно, не беда – возможно, Вы ещё не достигли того уровня абстракции, при котором некоторые вещи в визуализации не нуждаются.
А я вот отчётливо вижу эту коричневую дугообразную тропу на фоне белого снега, огибающую козлиные ворота. Более того, прямо сейчас на нас двигается мамашка с ребёнком – ребёнок ещё слишком юн и любопытен, он вырывается, стремясь пройти под воротами, несмотря на то, что тысячу раз предупреждён, но запретный плод сладок, и именно поэтому ему так хочется узнать – а какого это – превращаться в козла, и вот он почти добежал до ворот и почти пересёк невидимую линию, но бдительная родительница хватает его за шкирку, перехватывает за руку и тащит на безопасную тропу, а мальчик вопит и упирается. Ничего, ничего – посмотрим, что ты будешь делать лет через двадцать, когда сам станешь отцом.
ххх
Начинается дождь, колючие брызги бьют в лицо, пока я бегу к машине, я подъезжаю к торговому центру, у входа Секвойи образовалась небольшая толпа застигнутых дождём врасплох, пытающаяся уместиться под небольшим козырьком и переждать непогоду, я подхожу и вижу в толпе какое-то волнение, кто-то вытесняет людей с крыльца Секвойи – люди возмущённо сопротивляются, но этот кто-то очень упорен и настырно толкает людей под дождь, я втискиваюсь между женщиной с ребёнком на руках и старушкой в белом платочке на голове – ну кто это может быть, кроме как Светлый, я подхожу к нему и шёпотом спрашиваю – ты зачем над людьми издеваешься, - тебе легко говорить, сейчас скоро уже пять, хозяин закончит работу и пойдёт к машине, а тут толпа, кому попадёт по башке - явно не тебе, Сирин, поэтому не надо выступать защитником угнетённых и обиженных, я сам их люблю, но долг превыше любви, - ты хоть помнишь идеалы нашей ПаБраЛ, наш лозунг - ЧЕ-РТ ПаБраЛ, вообще, про братскую любовь помнишь, - шепчу я ему в ухо, - помню, Сирин, помню – не так-то просто забыть то, чему отданы лучшие месяцы жизни, - тогда оставь людей в покое, - продолжаю шептать я, - не оставлю, Мисима говорил, что долг и любовь – это одно и то же; я понимаю, что Светлого надо чем-то отвлечь, и тут мне в голову приходит замечательная мысль, - Светлый, - обращаюсь я к нему уже в голос, - я имею честь пригласить тебя на свой юбилей, который состоится 2 тишрея в семнадцать нуль-нуль в ресторане Чёрт, жду немедленного ответа, - Светлый закашливается, явно не ожидая такого поворота событий, и перестаёт толкаться, толпа мигом сметает его в двери торгового центра, ты с-с-серьёзно, - заикаясь, спрашивает он, я пожимаю плечами и беззастенчиво вру (ненавижу это дело, но любовь выше принципов – не хочу, чтобы люди мокли) - специально, между прочим, пришёл, хотя мог и позвонить, ну что, Светлый, ты согласен, - Светлый ещё не отошёл от новости и, похоже, не верит своему счастью (потом он мне объяснил своё замешательство тем, что вспоминал график дежурств), - я работаю 2 тишрея, в Грине, это рядом с Чёртом, у чёрта на куличиках, ты ведь знаешь, кажется, Грин, (мне ли не знать Грин после той жуткой истории, связанной с этим местом) - поэтому приду на часик-другой – с напарником договорюсь, чтобы меня отпустил, - я хлопаю его по плечу – молодец, Светлый, жду тебя, - и иду в магазин за водкой.
Водки в магазине какой только нет – и Столичная, и Русская, и Шуйская, и Парламентская, встречаются и вовсе экзотические наименования – Еврейская, например, или Шутейная, но я иду мимо рядов с пёстрыми этикетками в самую глубину водочного отдела, где давно присмотрел водку с удивительным наименованием «Гефсиманская» - я ни разу её ещё не покупал, но всякий раз обращал внимание на рисунок, украшающий бутылку – фрагмент ствола дерева с толстым суком, на котором растут более тонкие ветки с дрожащими даже в безветрие листочками и мохнатыми, как гусеницы, серёжками, - что-то в этой картинке было чарующее, приковывающее взгляд – и абсолютно точно, я чувствовал это кожей, этот образ соответствовал поводу моего торжества, когда я принял решение о том, что отмечать юбилей буду и буду именно так, как задумал, мне сразу пришло в голову, что именно эту водку я поставлю на стол; я набираю в тележку двенадцать бутылок, по числу задуманных гостей, неважно, что трое отказались, не менять же из-за этого все планы, пробиваю их в кассе, девушка-кассир улыбается мне, словно догадываясь, что мне пред-стоит, - готовитесь, - вдруг заговаривает она, - да, закупаю водку к своему юбилею, - отвечаю я ей, - вам, наверно, два-дцать пять лет, я угадала? - ещё шире и кокетливей улыбается девушка – у неё чёрные-чёрные волосы и чуть раскосые глаза, на бейджике написано Аиша, я улыбаюсь ей в ответ – нет, Аиша, мне тридцать три года, а душой я вообще старик, но мне очень приятно, что Вы так обо мне говорите, если бы я не был женат, я непременно приударил бы за Вами, - Аиша почему-то тускнеет, улыбка сходит с её лица, в голосе начинает звучать железо – я просто так спросила; то ли она так тяжело переживает факт моей несвободы, то ли она рассчитывала на молодого, а вовсе не на находящегося на пике жизни человека, не знаю, я пытаюсь свести разговор к шутке, но не совсем получается – Аиша мрачнеет и ждёт оплаты, я лезу в карман за деньгами и вместе с ними захватываю договор с Чёртом - он падает на тарелочку для мелочи красной печатью кверху, она недоумённо смотрит на меня, это договор с Чёртом, - объяс-няю ей я, - правда, пока не подписанный, ручка куда-то задевалась, - и убираю его в карман джинсов, иду к выходу, но, вспомнив, что забыл купить сигареты, возвращаюсь – Аиша что-то рассказывает другой кассирше и крутит у виска пальцем – кого только не встречают они в течение рабочего дня – неудивительно, что и люди с отклонениями в психике попадаются.
Не успеваю я выйти из Секвойи, как звонит телефон – этого ещё не хватало – вот почему, в том числе, я ненавижу телефоны – они могут звонить совершенно незапланированно и бесконтрольно, я не могу ответить, потому что у меня в руках пакеты с водкой, а ещё накрапывает мерзкий дождь, и я не могу поставить хотя бы один пакет на землю, телефон звонит, не переставая, как будто звонящий хочет довести меня до точки кипения или свести с ума, люди, попадающиеся навстречу, подозрительно косятся на звук моего рингтона – кукареканье петуха – я когда-то установил его и никак не могу сменить на что-нибудь более приличное, петух поёт в десятый раз и умолкает как раз в тот момент, когда я ставлю сумки в багажник и достаю телефон из кармана – так всегда и бывает, чертыхаюсь, гляжу – кто звонил, Звездинский – ого, сам Звездинский соизволил позвонить – быстренько прикидываю, не должен ли сейчас чего ему, вроде бы нет – все долги отданы, что же толкнуло его на этот шаг – обычно он так не поступает, обычно он и сам берёт трубку телефона раз на пятый, во всяком случае, когда я звоню, я перезваниваю и слышу в ответ упрёки, что, мол, не хочу разговаривать, я объясняю, что нёс водку – были заняты руки, Звездинский говорит – не дюжину же бутылок, - я парирую, что именно дюжину и нёс, он насмешливо ухмыляется – мол, да, да, так я тебе и поверил, я заверяю его, что не вру, что действительно руки были заняты водкой, которую я закупил на банкет, посвящённый моему юбилею, Звездинский спрашивает – а где планируешь праздновать, - я рассказываю про Чёрт, про 2 тишрея, заодно приглашаю его, но он перебивает меня – а что, тебе Маша разрешила принести свою водку, я удивляюсь – почему бы и нет, Звездинский жалуется, что, когда он праздновал юбилей, та же Маша принудила его купить алкоголь в ресторане, я спрашиваю, почему он называет Магдалину Машей, на что получаю ответ – потому что её так зовут, - мне не очень приятна такая фамильярность, но я не спорю со Звездинским, а перевожу тему вновь на приглашение, он отвечает согласием, а напоследок объясняет, по какому поводу звонил – ты не мог бы, - говорит он мне, утихомирить своего Солдата Чистоты, он вбивает колышки на въезде во двор, никого, кричит, не пущу больше на машинах, бросайте их на дороге, а к дому только пешком, весь двор колёсами изгадили - ты ведь имеешь на него какое-то влияние, - я отвечаю, что не уверен в результате – Солдат Чистоты упорный товарищ, но я попробую – как раз еду домой.
Когда я задумывал «Заувей», я учитывал возможные ошибки, допущенные при написании более ранних книг - одной из них, вполне возможно, было то, что я концентрировался исключительно на одной теме, и раскрывал только её – всеми возможными способами и со всех сторон, не отвлекаясь ни на что другое – причём, скорее всего, в ущерб этому другому - опять же это только мои догадки, но редакторы в издательствах, куда я посылал свои рукописи, могли заворачивать их именно из-за того, что они не были диверсифицированы - тема, волнующая редактора, могла быть не раскрыта мной, а как угадать и найти то, что понравится неизвестному издателю, если я работал только с одной проблемой - вот это упущение я и попытался ликвидировать в «Заувее» - сознательно взял целую кучу тем – от монет до кнута гамсуна, от пингвина до медсестры, чтобы, даже если большая часть впечатления не произведёт, какая-нибудь одна история выстрелит непременно – да и для моих друзей, моих двенадцати верных и надёжных друзей, читать будет легче – можно прочитать главу, вторую, отвлечься – выпить, сходить в туалет, на улицу, снова взять книжку, я уж не говорю про то, что, когда я стану декламировать вслух отрывки из «Заувея» на банкете, ритмика книги позволит идеально заполнять промежутки между тостами, - поэтому с таким багажом разнообразных плюсов, «Заувей» просто не имеет шансов провалиться – возможно, когда-нибудь её даже включат в школьную программу.
__________
Это магазин Интим. Здесь продают разные приспособления для интимной жизни. Я не очень большой специалист в этом вопросе, и не владею темой – и лишь из общих соображений и накопленного в течение жизни опыта немного представляю, товары какого рода продаются в таких местах. В студенчестве мы забегали в такие магазины, но лишь ради баловства, ради того, чтобы подшутить друг над другом да над продавщицей.
Продавщицами в такие магазины устраиваются почему-то исключительно дамы за пятьдесят, и, как правило, с лицами строгих учительниц литературы, им только указок не хватает для полного сходства, и портретов пушкина-толстого-гоголя за спиной. Так было в моей юности. Так остаётся и по сей день.
Я никогда, почти никогда в своей жизни не пользовался презервативами. И не покупал их. И не знал, где они продаются. И сколько стоят. В общем, ничего. Но недавно я понял, что хочу их купить. Хочу, чтобы у меня в кармане, как у бывалого самца, валялась пачка презервативов. Просто так. Без цели. Чтобы были. А вдруг? Вдруг друг спросит, нет ли у меня случайно презерватива? Или вдруг они случайно выпадут из кармана вместе с доставаемыми ключами на глазах у компании знакомых? Да мало ли каких ситуаций не бывает на свете?
И я пошёл в магазин Интим за презервативами. Мягкий полумрак подвала принял меня как завсегдатая. Я решил не демонстрировать истинную свою цель прямо в лоб и прошёлся по витринам – каких только любопытных инструментов и перевязочного материала здесь не было, хватило бы на небольшую сельскую больницу со стационаром – я не знал названий этих приспособлений, но понимал, что они на все случаи жизни. Интимной жизни.
Всё время, что я передвигался по магазину, за мной ковыляла учительница литературы и приговаривала: вот, посмотрите, какие замечательные страпончики, а вот эти наручнички просто мягчайшие, большой выбор шариков – шариков действительно было как на складе подшипникового завода, обратите внимание на членчики - двойные, обоюдные, специальные, с моторчиком, с брызгалкой, плёточки, зажимчики, сбруи, а это трииксэль членчик, пожалуйста. Её интонация была примерно такой же, как в наших школах рассказывают про катерину – луч света в тёмном царстве. Я постепенно краснел, поражаясь изощрённости чьей-то фантазии, а когда добрался до кассы, где увидел презервативы, поблагодарил продавщицу за экскурсию. Что вы, что вы, - замахала руками она, - при-ходите ещё, вы и трети не успели посмотреть.
ххх
Въезжаю во двор, точнее, не могу въехать – посередине проезжей части вкопаны две трубы, а пыхтящий Солдат Чистоты в своём непременном респираторе на лбу со своим немым помощником – оба сырые с ног до головы (из-за дождя) старательно раскапывают третью дырку в земле, - эх, вот бы отбойный молоток, за час бы справились, ломиками сложновато, здравствуй, Сирин, хорошего дня, с утра ковыряемся, - как же я вас не заметил, когда полчаса назад выезжал, - удивляюсь я, - так Вы, Сирин (Солдат Чистоты всегда подчёркнуто вежлив), с другой стороны выезжали, я видел Вас, побежал даже поздороваться, а Вы умчались, только пыль подняли, – здесь его голос становится укоризненным, – не нужно во дворе машины ставить, для этого парковки есть, обочина дороги, наконец, а то ведь не успею я подмести один конец двора, как туда натаскивают на колёсах кучи грязи и песка, так ли? – он выжидающе смотрит на меня, – дети опять же тут бегают, мамашки с колясками гуляют - а вы на машинах гоняете, нехорошо это, не по-братски, - я сначала хочу что-то сказать, но осознаю, что это бесполезно, а к тому же грозит утратой доверия Солдата, и я машу рукой и паркуюсь на дороге - всё равно эти трубы кто-нибудь выкопает, так пусть этим кем-то буду не я; кто-то открывает мне дверь машины – о, Дым, привет, какими судьбами, - домой иду, с дежурства, - я вынимаю из багажника два пакета с водкой, Дым предлагает помощь, я не отказываюсь – по пути к лифту я рассказываю Дыму о предстоящем торжестве и приглашаю его, он не против – вот так, буднично, без пафоса, на ходу, о таких важных вещах, как юбилей, я могу говорить только с Дымом, - только мне нужно будет к десяти смотаться на дежурство, говорит он, со 2 на 3 тишрея я дежурю, - я прикидываю – всё в порядке, мы как раз до десяти вечера уложимся, потом, когда все будут пьяными, смысла читать «Заувей» не будет; затащив водку в квартиру, я понимаю, что её нужно было оставить в машине, поскольку её надо везти в Чёрт, и мы несём пакеты обратно.
Дым вообще человек потрясающий – добрый, отзывчивый, во многом принципиальный – когда я создавал свою Партию Братской Любви, я первым делом решил позвать в неё Дыма – лучшей кандидатуры для обладателя партбилета номер два просто не существовало, я купил бутылку водки, позвал Дыма в гараж (в его), мы выпили, я рассказал ему о своём детище, объяснил цели и идеологию, и предложил стать её членом – ты ведь словно создан для неё, – сказал тогда я ему, но Дым меня расстроил, объяснив, что, к сожалению, согласно клятве гиппократа, им, проктологам, запрещено вступать в партии, проктологи должны быть над политикой, - сказал Дым, - не приведи Г-дь, попадётся тебе задница политического оппонента и захочется не вырезать ему, что полагается, а напротив, засунуть какой-нибудь предмет, и что прикажешь делать, - добавил он, мы допили водку тогда практически в тишине после этих слов - так Дым не стал моим одно-партийцем, что не мешает нам дружить и весело проводить время вдвоём – помню, один раз Дым поспорил со мной на бутылку коньяка – хочешь я выпью десять здрайверов - предложил он – это такой молочно-клубничный коктейль, только ты их покупаешь, - я сначала решил, что Дыму просто захотелось коктейльчиком нахаляву полакомиться, но перемножил четыреста миллилитров (столько в одной бутылочке) на десять, и согласился – он, конечно, выпил – Дым такой человек, что он не может проиграть в споре, он скорее умрёт, чем проиграет - но, начиная с шестой бутылки коктейль шёл всё хуже и хуже, а потом Дыма рвало во все стороны из всех отверстий – из носа хлестало дальше, чем изо рта, и мне даже показалось, что текло из уха – он до сих пор ненавидит клубничный вкус, а ещё не может простить мне, что я зажал коньяк – мне показалось, что он не успел проглотить последнюю порцию, когда начал блевать, он объясняет по-другому – рвота началась одновременно с проникновением коктейля в гортань, я аргументирую - он же не достиг желудка, Дым отвечает, что гортань – часть пищеварительного тракта, и результат был достигнут – так мы и спорим по сей день, с Дымом здорово спорить, он никогда не даст в морду, а проводя параллель с шахматами, даже проигрывая, ни за что не смахнёт фигуры с доски – он доспаривает до конца – и сколько я его знаю, а знаю я Дыма лет двадцать пять, он всегда был таким – именно таким я его и полюбил, именно таким и люблю – и нуждаюсь в нём, чего не скажешь о Дыме – он хотя и любит мои книжки и является по сути их единственным, кроме папы и Белого Нави, читателем и ценителем, во мне не так и нуждается, поэтому наша любовь несколько односторонняя, и ниточки её в моих руках – отпусти их, и не будет Дыма в моей жизни, ведь правильно говорят, что Дыма без огня не бывает.
Когда я возвращаюсь домой повторно, со мной в лифте происходит очень странная история – ни с того, ни с сего я начинаю думать о Бирюзовой Леди, живущей в соседнем подъезде – она крайне вульгарно одевается и красится - преимущественно в бирюзовые тона, не сказать, чтобы уж сильно красива, но в ней присутствует какая-то недоговорённость, что-то от блудниц и падших ангелов, а именно это – некая почти невидимая печать распутства и безвкусия, трогает наши солдатские души, она является мне в виде образа – словно присутствует в лифте, не успеваю я об этом подумать, лифт останавливается на каком-то промежуточном этаже – кто-то его перехватил, распахиваются двери, и входит – да-да, она, Бирюзовая Леди собственной персоной – входит и чуть с насмешкой смотрит на меня – женщины всегда чувствуют тех, кто ими восхищается, я не знаю, куда деть глаза, смущённо прячу их в угол лифта, и молюсь, чтобы быстрее доехать до своего этажа – лифт же, как на зло, тащится с черепашьей скоростью, ей явно нужно вниз, но она вынуждена прокатиться со мной на верхний этаж, и пока я не покидаю лифт, чуть не врезавшись в ещё не раскрывшиеся двери, я не осознаю, что со мной произошло – а произошло со мной то, что я увидел человека сквозь стену (я понимаю это, вступая на стационарную поверхность), при мысли об этом у меня шевелятся волосы на голове, напоследок я кидаю взгляд в закрывающийся лифт – Бирюзовая Леди ждёт его и, получив, широко улыбается, чёрт, как же мы падки на иску-шения, я вхожу в квартиру – и только здесь начинаю чувствовать себя в безопасности.
Звоню Митрухе – он отвечает, как обычно, тоскливо вздыхая, - я не знаю почему, но, сколько я его знаю, а знаю я его всю его жизнь, всё-таки это мой младший брат, и прожили мы в одной комнате лет пятнадцать (даже онанизмом было не позаниматься), он всегда так вздыхал – как будто ему не двадцать – тридцать лет, а далеко за семьдесят, и у него старческая одышка и больное сердце, я объясняю ему ситуацию с днём рождения, он (опять же как обычно) начинает кряхтеть и кашлять – я не могу, я буду занят 2 тишрея, я стесняюсь - одним словом, придумывать разные глупые отговорки – это тоже традиционное для него поведение – не из-за того, что он не хочет идти, а потому что у него такой характер – характер ломаки, без этого ломания он ни на что не соглашается, я настаиваю, говорю, что это очень важный для меня день, проходит десять минут уговоров, и Митруха соглашается прийти – только, чур, без подарка, – говорит он, - у меня зарплата только на следующей неделе, я тебе потом подарю что-нибудь, - что ты, - отмахиваюсь я, - подарок – это не главное, а потом – ты же знаешь, я сам дарю в свой день рождения подарки, а на юбилей я вообще приготовил нечто необыкновенное – ты будешь приятно удивлён, когда я его презентую вам, - Митруха начинает выспрашивать подробности, он не любит недомолвок и сюрпризов – потому что всегда ждёт какого-нибудь подвоха, я, не раскрывая деталей, даю ему несколько намёков, он всё равно требует конкретики, но я держусь и лишь рамочно описываю формат торжества, Митруха нервничает, бросая – вот всегда ты так – сначала заинтригуешь, а потом мучайся – гадай, что да как, - и, когда он берёт меня за горло, угрожая не придти - знает, чем меня взять, я раскрываю ему детали и ещё раз убеждаюсь в том, как я был прав, давая себе обещание держать свой план в тайне.
__________
Это объявление в посёлке на Сунже, где живут родители Юллы. Какой-то домовитый предприимчивый мужик, по всей видимости, извлекает дополнительный доход из подручных материалов – продаёт излишки дров и прочих производных древесины. Я не думаю, что это какие-то колоссальные деньги, и даже не факт, что кто-то отзывается на его объявления – возможно, это лишь попытка победить нищету, или даже хуже – распродажа собственных запасов, а сам мужик еле сводит концы с концами, потому что нет у него других способов заработать на жизнь, а бабка наверняка уже и не встаёт – как пара-лизовало её тамошним летом от сих до сих, так и лежит – и плачет постоянно. Вот и мечется горемычный, используя любую оказию, чтобы домой молока с хлебом купить, да доктора из райцентра привезти к бабке на осмотр.
И вот типичный деревенский юмор – какой-то пере-смешник подписал рядом – тёс и . Мол, целое производство у меня – не хромая коза с лежачей бабкой, и топор в негнущихся руках – а целое производство – и лежит в сухих проветриваемых складах тёс штабелями, приходи, выбирай, загружай да оплачивай по безналу. В валюте.
ххх
Вообще, Митруха у меня замечательный, пожалуй, са-мый замечательный брат на свете – без того, чтобы ему не позвонить хотя бы разок, не проходит и дня, как бы я ни ненавидел это занятие – он тоже мне часто звонит, и мы болтаем о том, о сём – я спрашиваю его о работе, он меня о моих книгах, приятно бывает поболтать ни о чём – тем более, что разговор всегда можно прекратить на полуслове, а потом продолжить с того же места, я так люблю своего брата, что даже посвятил ему книгу, которую так и назвал – Митруха, он, когда читал, смеялся от души, даже до слёз, так он мне сказал, мы иногда даже встречаемся, чтобы обсудить его работу и мои книжки, выпиваем и обсуждаем, он чувствует во мне литературный дар и всякий раз говорит мне об этом, когда мы болтаем по телефону или лично, в подражание мне, в мой поэтический период (был и такой, но закончился, поскольку я разочаровался в поэзии – слишком довлеющим фактором мне показалась форма в этом виде искусства), он даже начал писать стихи – стихи, конечно, были так себе, детские, угловатые, никакие, одним словом, были стихи – я, конечно, ему не говорил об этом, но он чувствовал, что я так думаю, и со временем перестал писать, к моему счастью, - непросто долго притворяться, что тебе что-то нравится, а на самом деле ты считаешь это ерундой и нелепостью, а Митруха требовал от меня именно похвалы, которую он считал адекватной реакцией на своё творчество, сейчас я избавлен от этого, что делает мою общую признательность Митрухе ещё сильнее; и ещё Митруха, пожалуй, единственный человек из тех двенадцати (с охранником Светлым, правда, получилось тринадцать), кого я пригласил на тридцатитрёхлетие, с кем я проведу остаток дней независимо от того, хочу этого или нет, и ключи от отношений с которым не лежат исключительно в моём кармане (у него свой комплект) – но это обусловлено скорее нашим родством, хотя к чему лучше, кроме как к нашей любви, относится слово братская.
Разговор с Митрухой оставляет приятное послевкусие, до конца списка остаётся совсем немного имён – Лок-о-лок, товарищ Ч и Тедди Идолов, я быстренько их обзваниваю, не вдаюсь ни в какие подробности (благо научен горьким опытом), они дают своё согласие, я с облегчением отбрасываю телефон, отмечая про себя, что давно, наверно, со времён моего бизнес-периода, так долго не разговаривал по телефону, последний звонок товарищу Ч отнял последние силы – дело в том, что после Г-да он самый главный в нашем городе, а мне всегда сложно говорить с такими вознёсшимися на вершину власти людьми, на мой взгляд, когда это происходит, человек теряет человеческую сущность, замещая её сущностью вла-стьпредержащего, вот стань он опять старым добрым Ч, а не товарищем Ч, как сейчас, и мне было бы намного легче говорить с ним, но в целом товарищ Ч очень достойный человек – порой даже милый и сентиментальный (редко), мы знакомы очень давно, всегда были разными, а в чём-то даже антагонистами, и со временем эта пропасть только ширилась, у нас нет ни одного общего увлечения, он охотник и рыболов – я не знаю ничего отвратительнее охоты и скучнее рыбалки, он предпочитает листать журналы, а я – читать книжки, он обожает командовать, я просто не умею этого делать, у него сто друзей и тысячи знакомых, у меня друзей двенадцать, но читателями (те же знакомые) когда-нибудь будут миллионы, он – франт, мне нравятся яркие пластмассовые часы с миккимаусом и майки с весёлыми принтами, он не может без работы и без денег, я прекрасно обхожусь и без того, и без другого, одним словом, легче найти иголку в стогу сена, чем что-то между нами общее, он называет, кстати, меня коллегой, подчёркивая эту непреодолимую пропасть – с таким же успехом солдат мог бы назвать коллегой новорождённого, а проститутка – библиотекаршу, - но вот именно на этой несхожести и выросла наша любовь, невзаимная, конечно – это скорее я люблю его, следя за его успехами и взлётами – это интересно, особенно для человека, лишённого напрочь чувства зависти и ничего о ней не слыхавшего.
Сейчас у меня прозаический период, до этого был пе-риод поэтический, ещё раньше – трагический, был бизнес-период, период рисовальческий, религиозный, графический, дневниковый, период любви, всего одиннадцать периодов, последний, одиннадцатый – он же прозаический, подходит к концу, завершится, так сказать, послезавтра – в день моего юбилея, завершится моим «Заувеем» и моим триумфом в Чёрте, а какой период начнётся после, сказать сейчас сложно – я дал себе зарок не заглядывать так далеко, а сосредоточиться на 2 тишрея, потом отойти от него и спокойно поразмышлять, в какую сторону двигаться, но точно уже сейчас можно сказать, что это будет какой-то мистический период, может быть, даже так его и назовут мои биографы, тем более, что сейчас я даю эту подсказку, да и вообще, исследователям моего творчества можно бездельничать – всё, что нужно знать обо мне, я сам и сказал – изложил подробно в своих книгах, разве что только искать какие-нибудь третьи или четвёртые планы и закономерности, которые я подсознательно создал, а умом не ухватил – такое тоже бывает с настоящими писателями.
Темнеет, а это значит, что наступает новый день, 1 тишрея, то есть я плавно перетекаю в завтра, а сегодня становится днём вчерашним – я всегда очень люблю этот промежуток времени – я представляю, как Г-дь смотрит на Землю и перелистывает страницу перекидного календаря – точнее, не перелистывает – эта страница, огромная, как небо, планирует над нашей планетой вместе с наступающей ночью – она собственно и создаёт ночь, пряча от нас солнце – так и скользит страница вокруг Земли целые сутки, а когда наступает ночь следующего дня, она сгорает в вечернем зареве (недаром мы часто видим бордово-чёрные всполохи на горизонте перед тем, как солнце скроется из виду окончательно – это горит страница божественного перекидного календаря), и Г-дь листает дальше – и пока остаются листочки в календаре, ночь будет сменять день, завтра наступать после сегодня, а сегодня становиться вчерашним днём; я любуюсь закатом, стоя на крыше своего дома – пора уже немного выпить и собрать начинающие разлетаться мысли – это ведь только в небесном устройстве всё так упорядочено, а не в моей голове, которая так и норовит взорваться от рвущихся наружу впечатлений и мыслей, я спускаюсь вниз, выпиваю свои двести граммов, запивая гранатовым соком (старая привычка), ищу Кузю (это моя кошка), чтобы взять её с собой в спальню – но нигде не нахожу, я уже почти привык, что она постоянно исчезает из герметичной квартиры на девятом этаже, и ложусь в кровать, прихватив с собой телефон с рукописью «Заувея» - впереди есть несколько часов для спокойной работы, ругаю себя, что выпил водки – от этого явно будет нарушен слог, и завтра придётся всё переписывать или исправлять – хорошо, что то, что я наметил на сегодня, полностью выстроено у меня в голове, и мне нужно лишь перенести это на цифровой носитель.
Однажды Белый Нави сказал мне, что в этом мире ни-чего нельзя сравнивать, потому что ничто несравнимо, несоотносимо с другим, я уточнил - это то же самое, что сопоставлять корову и шариковую ручку, на что Нави мне сказал – вот видишь, ты опять сравниваешь – моё утверждение, что ничего нельзя сравнивать, с твоим представлением о том же, а это не нужно – не нужно не потому, что кто-то это запретил, а потому, что это неверно, потому, что это ничего не даёт – никакой новой информации, никакого знания, никакой пользы, потому что это словоблудие и софистика, я подумал тогда, что очень трудно обходиться без сравнения, ну, например (чёртов язык, а по-другому и не скажешь!), ребёнка и книги – ведь как тогда объяснить собеседнику степень твоей привязанности к написанной книге и ответственности за неё – она мне, как… как… как что… - тянет же сравнить с ребёнком, ведь и в первом, и во втором случае ты не хочешь, чтобы одну главу написал пупкин, а главного героя – тяпкин, как не хочешь, чтобы ручка малыша была от соседа, а глазками он был похож на друга семьи – на что Белый Нави, недаром его так зовут, объяснил мне, что мой пример – самый что ни на есть антипример (пример против самого себя), поскольку как раз своего ребёнка и собственноручно написанную книгу сравнивать и нельзя – ведь книга всегда останется книгой – байтами в компьютере или листочками бумаги, а ребёнок – это человек, это главное, что есть в жизни, тем более, если это мальчик; я согласился тогда с Нави – и лишний раз убедился, что он истинно мудр, как был мудр Солон, на которого я тоже долгое время равнялся – да и сейчас равняюсь.
___________
Это голуби (для того, чтобы составить о них представление, достаточно и одной особи). Они живут везде, включая и наш двор в Нью-Черничках. Они наглые, жирные, невоспитанные птицы. Они едят всё, что завалялось в карманах – если бы мы были индейцами и носили бы в своей одежде вяленое мясо бизона, я думаю, они жрали бы и бизона. Когда я гуляю с Лириком в коляске, сидя на лавочке, они облепляют и лавку, и коляску и начинают гулить – протяжно, противно, словно сглатывая каждый раз слюну, требуя еды. Мы с Лириком принци-пиально не кормим голубей, нам не нравятся их повадки и их жизненное кредо – попрошайничество.
На фоне таких частых встреч с голубями тем более представляется странным следующий факт – на улицах начисто пропали воробьи – эти милые серо-коричневые птахи с аккуратными клювиками и коротенькими крылышками, которые, я думаю, хотят есть не меньше жирных голубей, но наглым выпрашиванием у людей крошек хлеба не занимаются. Воробьи пропали, я слышал от нескольких высокопоставленных людей, не только в Нью-черничках. По ним раньше стреляли охотники для разминки, а сейчас стрелять стало не по кому.
И только голуби плодятся и размножаются с необыкновенной скоростью, и скоро – я уверен, что скоро – начнут есть людей. Не станете же вы спорить, что именно они повинны в исчезновении воробьёв.
;
1 тишрея (ночь – полдень)
Уже перед сном, отложив телефон с рукописью, я прокручиваю сегодняшний день и понимаю, как удачно он прошёл, и какой гигантский рывок я совершил в сторону своего торжества, я глубоко сомневаюсь, что кто-то способен на такую продуктивность – и всех пригласил, даже охранника из Секвойи (почти все, причём, согласились), и ресторан заказал (попутно познакомившись с потрясающей красоты Магдалиной), и меню обсудил (с ней же), и Крамика папе отвёз, и Юллу с Лириком к маме на Сунжу отправил, и «Заувей» почти закончил (осталось совсем чуть-чуть), и водку закупил («Гефсиманскую», между прочим – не какая-нибудь там столичка), даже с Аишей в магазине умудрился флиртануть (не уверен, правда, что она оценила, да и Г-дь с ней) – каждая минута моего сегодняшнего существования была наполнена и переполне-на смыслом и упорством, в таком графике и с таким остервенением я не работал со времён своего бизнес-периода, да и в таком приподнятом настроении не пребывал сто лет, а уж чтобы, звонить по телефону во второй половине дня и писать книгу после того, как выпил – такого и подавно никогда не было – похоже, жизнь меняется к лучшему, я выбрал верный путь, правильный путь, я ещё на шаг приблизился к двенадцатому периоду моей жизни, - с этой приятной, полной неги и волшебства, мыслью я засыпаю, как младенец, вспоминая в последний миг бодрствования наш разговор с Белым Нави о недопустимости каких бы то ни было сравнений – и вправду, я засыпаю, как Сирин, а не как младенец, младенцы не пишут «Заувеев», а Сирин не писает в кровать, даже если уснёт как младенец.
Утром, как обычно, я вспоминаю, что мне снилось но-чью, и кратенько записываю сон в телефон (был бы мой любимый ноутбук, я записал бы поподробнее – в телефон получается медленнее, поэтому я пишу, сокращая, и только самое основное) – привычка эта появилась очень давно – сны мне снятся, конечно, не каждый день, но довольно часто, и я время от времени перечитываю их, черпая в них силы писать, сегодня сон таков – я маленькая рыбка тиляпия, плыву себе в водах, какого-то моря, ну, например, тивериадского, никого не трогаю, ни с кем не разговариваю – нет никакого желания, кроме того, особо и не с кем, а к тому же попробуй поговори с закрытым-то ртом, у меня же нет рук, чтобы изъясняться на амслене, а рот только раскроешь – все детишки, что живут во рту, мигом разлетятся кругом – только их и видели, что поделаешь, таковы все дети – глаз да глаз за ними, в моём случае – рот да рот, в общем, плыву я, ищу какого-нибудь зазевавшегося трубочника, чтобы поесть да малышей накормить, но вокруг словно всех трубочников корова языком слизнула, ни души, и вдруг из-за подводной скалы выплывает стая каких-то чудовищ, по всей видимости, это панцирные щуки, они начинают кружить вокруг меня, всё теснее замыкая кольцо окружения, и я уже прощаюсь с жизнью, но решаюсь на последний вариант, который только можно придумать – я открываю рот, мои детишки разлетаются кто куда, щуки вроде бы даже бросаются за ними, но я начинаю говорить, я говорю им о братской любви, о прелестях мирного сосуществования рядом, меня в буквальном смысле прорывает – я начинаю сыпать цитатами из «Заувея Сирина», и они замедляют скорость, и вскоре останавли-ваются, открыв рты от удивления, мальки тоже застыли в недоумении, они слышат впервые, как их отец говорит, панцирные щуки кланяются мне, проплывающая мимо пара барракуд тоже, дети возвращаются в рот, я плыву дальше.
Я чувствую, что сон явно связан с предстоящими событиями, но пока не могу понять, каким образом, слишком необычно это ощущение опасности и последующего преклонения и раскаяния врага, вызванное исключительно словом – я всегда знал, что слово – это страшная сила, но не верил, что оно может остановить смерть, я откладываю телефон и иду завтракать – завтрак по обычаю скромен и скуп, как и полагается настоящему писателю – я отвариваю яйцо, режу сыр, поливаю его оливковым маслом, преломляю хлеб и обдумываю план на день, у меня он вызревает только к концу завтрака, - я буду до вечера писать и готовить речь, предваряющую моё завтрашнее выступление, прихожу к выводу, что речь не должна быть слишком длинной – пятнадцати – двадцати минут должно вполне хватить для того, что объяснить мотивы моего сюрприза и поздравить друзей со своим тридцатитрёхлетием, ведь, если затянешь, люди забудут, с чего ты начинал, а лишнего в ней быть не должно – только откровение; мысли мои прерывает кукареканье телефона – я сержусь на себя за то, что не выключил его вечером, чёрт бы побрал этот телефон, - это звонит Митруха, наверно, забыл, во сколько торжество, как это обычно бывает, - алло, Митрофан, - прерываю я нежелающего заткнуться петуха.
Когда я познакомился с Юллой, она мне сказала – я очень не хочу, чтобы ты выпивал, я не люблю пьяных, ты сможешь разрушить мою любовь к тебе, если станешь выпи-вать, а если ты её разрушишь, то погубишь мою веру в человека, а я очень не хочу разочаровываться, мне и так в жизни много раз было больно, неужели ты, Сирин, сможешь так поступить, - спросила в конце Юлла, на что я пообещал ей вообще отказаться от алкоголя – со временем, и выполнил обещание – не далее, как в прошлом году я стал трезвенником, в образе которого и прожил несколько месяцев – пренеприятнейшее состояние, скажу я вам - тревожность, плохой сон, раздражительность, головные боли, плохой стул, перепады настроения, безудержная подозрительность, отсутствие аппетита, нежелание писать, работать и вообще что-либо делать, непонятные страхи, а главное – отвратительный и вредный характер, что мне совсем несвойственно, - Юлла в конце моего воздержания, когда я уже собирался завязывать с трезвенничеством (это был мой безалкогольный период, предпоследний по счёту), сама попросила меня больше не драть себе и другим душу – начни, пожалуйста, что-нибудь выпивать, - сказала она, - только не пей много, пусть это будет любой напиток, главное – не много и не часто, и, поскольку я тоже люблю Юллу, и совершенно не хочу её разочаровывать, я начал выпивать, что и делаю по сей день, но в разумных пределах, и только тогда, когда мои мысли начинают разлетаться по Вселенной – алкоголем я их пленяю и раскладываю по кладовкам памяти - неплохой, могу засвидетельствовать, способ сохранения мыслей.
____________
Это мой третий глаз. У него три века. Как у змеи. Сейчас он открыт и видит насквозь время и пространство, а также слышит и чувствует запахи там, где никто не видит, не слышит и не осязает, там, где заканчивается материальное и начинается абстрактное, вот, к примеру, он может сообщить мне, чем пахнет честность, или как выглядит подлость, или как звучит горе, ответить на эти вопросы для меня не представляет никакой сложности, я просто живу этим, сначала окружающие подсмеивались над моим третьим глазом, но потом привыкли и перестали обращать внимание, тем более, я часто хожу в шапке, чтобы получать чуть поменьше информации из внешнего мира, а то порой так нахлынет, что начинает сильно болеть голова, а в шапке глаз отдыхает.
Если мой глаз залепляет снегом, то там начинаются неведомые мне процессы, результатом которых становится то, что я начинаю видеть и слышать окружающий мир словно через стократную лупу, таких луп, конечно, не бывает, это скорее уже бинокль или подзорная труба, но это не важно – с чем это сравнить и как назвать.
Когда он закрыт, он почти незаметен – так, вертикальная морщинка три на полтора миллиметра, у других и то на лбу шрамы от детских неосторожных игр виднее, и никто не говорит им, что у них третий глаз.
ххх
Ты один, - спрашивает меня Митруха, - в каком смысле, - спрашиваю я в ответ, - если в метафизическом, то все мы одиноки в этом мире, все мы приходим из ниоткуда и в одиночку, и все мы так же уходим из жизни – в никуда и по одиночке, лишь краткие минуты любви и счастья создают в нас иллюзию того, что мы кому-то нужны, но хотя это и ложь – на самом деле экзистенциально человек просто не может не быть одиноким – то ложь хорошая, приятная, иначе слабые духом люди отказались бы жить, знай они правду об одиночестве, так что я, Митруха, один – а почему ты спрашиваешь об этом, -Митруха объясняет, что имеет ввиду немного другое – один ли я дома, - на что я отвечаю – да, один, с Кузей, да и та куда-то запропастилась ещё вчера вечером, кстати, вспоминаю я про Кузю, надо бы её поискать, а потом закрыть электрические розетки затычками от детей, потому что эти её блуждания по потусторонним мирам уже порядком надоели – Кузя повадилась исчезать, причём один раз я видел, как она долго смотрела в дырочки розетки, а потом пропала, я сам заглядывал в них – оттуда тянет крошечный сквознячок, но ничего не приметил, похоже эти пространственно-временные дыры могут использовать только кошки; - всех детей я раздал по бабушкам, - за-вершаю я ответ на Митрухин вопрос, он долго мнётся вокруг да около, я сознательно его не тороплю, а то он может отка-заться от намерения рассказать то, по поводу чего он позво-нил, если его спугнуть, и вот по голосу я понимаю, что он решается – и я слышу: я не смогу придти на твой день рождения, - как это, - меня начинает колотить, - меня жена не отпускает, говорит, что я напьюсь, и опять вляпаюсь в какую-нибудь историю, так что извини, брат, но я придумал альтернативу – я приду к тебе сегодня домой после работы, я почему и спросил, один ли ты, - я понимаю, что уговаривать бессмысленно, и пытаюсь переварить информацию и примириться с неизбежным – у меня получается - договорились, - говорю я, - Митруха веселеет – понятное дело, он наверняка рассчитывал, что переговоры пройдут гораздо сложнее, и быстро прощается, пока я не передумал.
Вот тебе, la nonna , и юрьев день, - размышляю я, - вот тебе и двенадцать гостей, если такими темпами друзья начнут отказываться от приглашения, то их будет, дай Г-дь, половина от двенадцати, с другой стороны, я рад приходу Митрухи, потому что мы сможем обо всём поговорить, о моих книгах, о его работе, об экзистенциальном одиночестве, в конце концов, конечно, в идеале бы хотелось, чтобы он и вечером сегодня пришёл, и в Чёрт завтра, но мы строим планы, а Г-дь смеётся над ними, - вдруг я слышу звук разбивающейся тарелки – я бегу посмотреть, что случилось – и вижу, как говорят итальянцы, spettacolo terribile , сувенирная тарелочка из моей коллекции тарелок, которые висят на стене у Крамика, валяется на полу – а точнее валяется то, что от неё осталось – жалкие осколки, их даже склеить невозможно, настолько они мелкие, на одном из них видно первые буквы слова Ierusalim, города, из которого она приехала – это одна из моих любимых тарелок, а их у меня более трёхсот, и я знаю каждую в лицо, говорят, что посуда бьётся к счастью, а зеркало – наоборот, к беде, к чему же разбилась иерусалимская тарелка – рисунок и надпись на ней выполнены на зеркальной поверхности, то есть она и зеркало и тарелка одновременно, что же это за символ такой, как его ис-толковать, смотрю в сборнике примет и суеверий, но там ничего про зеркальные тарелки нет, от чего я прихожу в некоторое бешенство, потому что больше всего не люблю неясностей, это неясности любят меня и постоянно преследуют – да что там - вся моя жизнь это сплошная неясность, и её не истолкуешь никаким сборником суеверий и примет; странно другое – почему она упала, я оглядываюсь по сторонам и на столе у Крама вижу Кузю – она сидит и смотрит на меня испуганными глазами нашкодившего ребёнка, - ах, вот кто это, - мне становится её жалко и я не ругаю её – возможно, некая потусторонняя сила вышвырнула её из другого измерения в районе этой тарелочки на уровне полутора метров от пола – в чём её вина.
В чём моя вина – беда не приходит одна - потому что сразу после этого инцидента раздаётся кукареканье телефона и на дисплее высвечивается слово Чёрт - алло, это Мария, - голос Магдалины журчит, как горный ручеёк, - уважаемый Сирин, мне очень жаль… - я замираю, неужели ничего не состоится, неужели все мои планы пойдут к чёрту и весь этот безумный год, прожитый в колоссальном напряжении на пути к моему триумфу, тоже зря, у меня пересыхает в горле, я прикрываю глаза и жду оглашения приговора – нет ничего страшнее неизвестности, это уже не неясность какая-нибудь, это натуральная пытка… - но я вынуждена сообщить Вам, что Ваше торжество по некоторым внутренним причинам… - Магдалина, быстрее же, быстрее, к сути, к смыслу, если нет, так нет, разите уже в самое сердце, только не надо тянуть, не надо сантиментов, не надо предисловий, я пойму, я сильный, ну же, давай, - я мысленно тороплю её, чтобы услышать самые жестокие слова в своей жизни за последнее время… - не зависящим от меня, но, поверьте, очень серьёзным и неожиданным… - Г-ди, почему она медлит, почему распинает, вбивая гвозди, а не рубит голову, зачем эта неоправданное ничем издевательство, что я такого сделал, в чём моя вина… - не может… - я так и знал, всё кончено, finita la comedia , как говорят итальянцы… - состояться… - быстрее же, ставь точку, я всё понял, это конец, это конец… - в указанное время… - ?????... – и мы перенесли его на двадцать часов того же дня, 2 тишрея, других вариантов просто нет.
Я, ещё не совсем осознавая сказанное, перевожу дух, и прошу повторить – Магдалина повторяет, я прошу ещё раз повторить, с одной стороны понимая всю сложность ситуации, а с другой не веря до конца, что на этот раз обошлось, торжество будет, и ничего не отменяется, Магдалина спрашивает, почему я так взволнован, я говорю ей, что лучше не знать, как чувствует себя человек, которого сейчас приговорят к смерти, и спешу заверить, что я согласен – больше ничего не поменяется, - задаю я вопрос, - Сирин, больше ничего не поменяется, скорее случится великий потоп или кто-нибудь восстанет из мёртвых, - мне кажется, я уже где-то это слышал, только не понимаю где, - и не забудьте перезвонить Вашим гостям, а то они придут к закрытым дверям, - напоминает Магдалина, я всё ещё дрожу, но любопытство берёт верх, и я интересуюсь, чем же вызван перенос банкета, она просит соблюдать конфиденциальность и сообщает, что, оказывается, их босс, а это, не много не мало, товарищ Ч, решил устроить в Чёрте праздничный обед в честь первой пятёрки дочери, принесённой из школы, и меня пришлось немного подвинуть, всё встаёт на свои места, я боюсь надолго отвлекать Магдалину и прощаюсь с ней, хотя её голос мне уже не кажется таким уж волшебным, но я по прежнему готов слушать его, как слушают музыку – часами.
Белый Нави прав – ничего нельзя сравнивать, выслушивание смертного приговора – это трагедия, ибо за ним следует смерть, а монолог Магдалины, пусть и связанный с переносом торжества, или даже с отказом в его проведении, это всего лишь неприятность, пусть и не мелкая, потому что за ним необязательно смерть, пусть и в непривычном понимании этого слова, - успокаиваю я себя после – да и голос Магдалины вовсе не горный ручеёк и никакая не музыка, а просто набор звуков, исходящих изо рта человека, ручеёк и музыка будут неизменны всегда, а голос станет хриплым, если она начнёт курить, или сиплым, если будет пить холодное пиво, да и я, конечно, хорош – чуть инфаркт не получил из-за такого пустяка, эка невидаль – ну и отказала бы она мне, ничего катастрофич-ного – изменил бы место, ведь не место красит человека, в конце концов, всё – надо приниматься за дело – звонить друзьям, ведь как поступают в таких ситуациях настоящие мужчины – берут и исправляют поломку, а настоящим писателям никто не запрещает одновременно быть и настоящими мужчинами, поэтому, относя себя к обеим социальным группам, я беру телефон и ложусь в кровать со списком приглашённых, Кузя идёт следом за мной, устраивается в ногах и начинает мурлыкать, тарахтя как трактор.
___________
Это мои тарелки. У меня их много - триста, кажется, или уже даже чуть больше. Есть тарелки с Шолоховым и Маяковским, Кипром и Израилем, Америкой и Китаем, Северодвинском и Хатынью, эти тарелки висят у меня на стенах квартиры в, казалось бы, случайном и хаотичном порядке, но только я знаю, что порядок их расположения не случаен, они висят на основе ассоциативной связи – Китай, а именно Пекин, соседствует с Питером, потому что, во-первых, я мечтаю съездить в оба этих города, а, во-вторых, их названия начинаются на одну и ту же букву, или вот, например, Тунис повешен чуть ниже Бали поскольку, я слышал, отдых на Бали гораздо качественней, чем в Тунисе, или Ташкент идёт у меня левее Суздаля потому, что Суздалю – тысяча, а Ташкенту – две тысячи лет, Ташкент старее, а значит, должен располагаться левее, ведь у нас письменность левосторонняя; вот так организовано пространство моих стен, и не то, чтобы я какой-то фанатик, одержимый, нет, я просто люблю свои тарелки, переписываю их, каталогизирую, фотографирую, располагаю по разным системам в таблицах с их подробным описанием, годом выпуска, поводом, благодаря которому они появились на свет, случаем, из-за которого они оказались у меня, а также подробные их характеристики – размер, использованные цвета, маркировка, страна изготовления, фабрика, если есть такая возможность, вес, материал и форма с указанием градуса изгиба края тарелки по отношению к её основанию и некоторые другие важные подробности, которые я размещаю в графе таблицы под названием - особые характеристики; я свожу списки своих тарелок в графики – всегда интересно, сколько из них называются на букву Т, сколько размером тринадцать с половиной сантиметров, какие из тарелок покрыты золотой краской, а какие сделаны из металла или бересты.
ххх
Когда я написал первую часть триптиха «Сирин», я сразу начал его продвигать в различные издательства – я отправлял им рукопись электронной почтой, звонил их сотрудникам, объясняя, что немотивированные отказы нелепы, и они упускают редчайшую возможность купить на корню гения, ведь только первую книгу так сложно издать, и за ними приходится бегать, а потом, если это настоящий писатель, им самим придётся уговаривать его, – один раз даже угрожал, что если у меня всё получится и я стану знаменитым, я никогда не переступлю порога их офиса и не пожму руку ни одному их представителю, не говоря уж о директорском корпусе, но всё было тщетно – идиоты, а другого слова у меня нет, не понимали своего счастья, готового упасть в их руки – мне даже денег не нужно было, я готов был писать только за славу, и, когда я уже немножко отчаялся, мне пришла в голову мысль (в одну из водочных медитаций), что нужно не на словах объяснять суть на-писанного, а изложить всё в краткой саморецензии, и уже это сопроводительное письмо отправить впереди книги, и написал – что создал новый жанр - дорожную философскую повесть с элементами психоанализа, её стиль я определил как гиперпостреализм, где повествование ведётся от первого лица и только в настоящем времени, лирический герой говорит и размышляет только о том, что видит или видел в прошлом, его сознание настолько узкое и острое, словно лезвие ножа, что позволяет ему взрезать пласты пространства и видеть то, что не видят другие, объяснил я и применение в «Лучшем городе» длинных предложений-абзацев, которые я назвал интонационными взрывами, которые очень удачно подчеркивают глубочайшую трагичность лирического героя и оттеняют телеграфичность и монохромность его мировоззрения; я послал этот текст в восемнадцать издательств, и сразу же получил ответ (он, забегая вперёд, оказался единственным) – долго не от-крывал письмо, волнуясь, как при разговоре с Магдалиной, но наконец, решился – там было написано, что издательство в настоящий момент занимается исключительно учебной литературой и не нуждается в рукописи, на что я им тут же ответил, что «Лучший город на свете» - вполне себе учебная литература, что учит она любви к ближнему, и может также использоваться школьниками как вспомогательный историко-географический материал, но на второе письмо ответа не получил.
Я принимаюсь за повторный обзвон своих друзей - Белый Нави говорит, что восемь даже лучше, чем пять – уж к восьми-то он точно вернётся с пикника, так что можно не беспокоится – с ним всегда возникает некое чувство уверенности, покоя, незыблемости привычного порядка вещей – и уж если он что-то обещает, можно не сомневаться – он это выполнит и перевыполнит, так же спокойно на перенос реагирует и Лок-о-лок – мне всё равно, когда праздновать твой день рождения, хоть в двенадцать – отвечает он, - в двенадцать нельзя, - объясняю я ему, - в двенадцать уже темно, а это значит, что над землёй полетел новый лист календаря и наступил новый день, 3 тишрея, в нашем случае, а юбилеи положено отмечать день в день, хотя бы начинать отмечать, - Лок-о-лок соглашается, но подмечает, что он просто так, в качестве метафоры привёл двенадцать часов, Лок-о-лок вообще человек крайне любо-пытных взглядов – в некотором роде он анархист, хиппи, человек перекати-поле, мы его поэтому и прозвали Лок-о-лок, а настоящее его имя просто Лок, дело в том, что он умудряется одновременно находиться в нескольких местах – когда мы встречаемся с друзьями за трапезой или в театре, один рассказывает, как он вчера зажёг с Локом, другой спорит – да нет же, мы с Локом были в другом месте, третий говорит – позвольте, Лок намедни гостил у меня и мы весь вечер выпивали, но никто из них на самом деле не врёт – Лок был и с первым, и со вторым, и с третьим – и похоже, в одно и то же время, вот из-за этой его способности мы и стали произносить его имя, как Лок-о-лок.
Мы с ним знакомы очень давно – ещё со времён моего бизнес-периода, увидев его впервые, я подумал – какая забавная личность, он имел огненно-рыжие волосы-проволоки, торчащие в разные стороны, наглую ухмылку, живой цепкий взгляд и довольно смазливую внешность, вокруг него постоянно вились молоденькие девочки, заглядывающие ему в рот и выполняющие роль экскорта, похоже, что он тоже счёл меня забавной личностью, потому что мы быстро подружились и потом проводили много времени вместе, шло время – я менялся, менялись мои взгляды и увлечения, сменялись периоды моей жизни, наконец, изменялась моя внешность – старело лицо, седели волосы, выпадали зубы и заменялись на искусственные, на лбу прорезался третий глаз, которым я вижу сквозь стены, более грузной стала походка, хуже память, черствее душа, грубее юмор, скучнее анекдоты, а он, Лок-о-лок, все эти годы словно пил эликсир молодости, и потому не из-менился ни на йоту – как был, так и остался - быстрым, бешеным, фонтанирующим идеями, молодым, с тем же цепким взглядом, наглой ухмылкой и копной рыжих волос-проволок, таким же отвязным и бесприютным перекати-полем, с такой же, или даже больше, толпой милых девочек (других, естественно - дети тех, что были тогда, в молодости, уже давно перешли в восьмой класс) вокруг себя, всё так же заглядывающих ему в рот и слушающих каждое его слово, и никаких морщин, выпавших зубов и грузности в походке у него нет, и это всё при том, что с начала нашего знакомства прошло уже пятнадцать лет, а сам Лок-о-лок старше меня лет на десять, - он и сейчас носится по городу, словно метеор, и порой мне звонит, чтобы посоветоваться по бизнесу – я ему отвечаю, что бизнес-период далеко в прошлом, и ему нужен нормальный консультант, тогда он просит открыть третий глаз и увидеть место, где много денег, но мой третий глаз не видит деньги – он ориентируется на запахи, а деньги не пахнут – деньги воняют, одним словом, у нас много поводов поговорить, когда у меня есть желание брать телефон – ведь не возьми я его, ниточка нашей связи оборвётся, и не будет Сирина и Лок-о-лока, как братьев, а будет только старый Сирин, и будет задорный и неунывающий Лок-о-лок.
Легко с переносом банкета соглашается и Звездинский, который в любом случае опаздывает, куда бы он ни шёл, поэтому ему я говорю, что приходить нужно к семи, хотя если бы я даже не позвонил, он, скорее всего, так и так заявился бы в восемь, не против и Норд – я, - отвечает он, - люблю тебя, Сирин-пташечка, и мне хоть в восемь, хоть в двенадцать, всё одно, - я спрашиваю, не с Лок-о-локом ли он сейчас - он мне так же ответил, на что Норд утвердительно хмыкает, - он объяснил ли тебе, почему нельзя после заката начинать праздновать, - интересуюсь я, - нет, - смеётся он, - расскажи, зайка, - и я рассказываю ему про правильное исчисление времени, - Норд слушает, но я понимаю, что ему до этой проблемы, как до времени начала банкета, и перестаю - в общем, до завтра, Нордик, не опаздывай, - он смеётся, потому что это шутка – он, в отличие от Звездинского, всегда приходит даже раньше, чтобы ничего не пропустить, классная шутка, мой конёк – я умею и люблю шутить, особенно вот такими тонкими шутками, а Норд и другие мои друзья ценят этот мой талант и почти всегда хохочут над ними, правда, хорошая шутка, как и хорошее вино, попадается редко, но уж если появляется, то держись за живот, а то лопнешь от смеха, записываю шутку в телефон - пригодится, быть может.
___________
Это овощи. За ними меня отправила Юлла, чтобы сделать овощное рагу и салат. У неё есть привычка не произносить сразу весь список продуктов, требующихся для обеда, а добавлять к начальному набору по одному-два по мере того, как она вспоминает недостающее. А у меня есть привычка не запоминать сразу то, что Юла произносит, а ждать, пока она не перечислит, обосновывая по ходу необходимость того или иного элемента списка, все, и в разной последовательности, и в разном количестве, и лишь тогда, когда ей уже нечем дополнить список, Юлла его формирует, как окончательный документ. Вот тогда я и пытаюсь его запомнить. Это не всегда получается с первого раза, и из магазина по телефону я согласовываю, что подразумевалось под сладким, например.
В этот раз я отправился в магазин с заботливо выдуманной Юллой для меня формулой овощного ассорти. Незатейливая формула легко улеглась в памяти – ПаПа сделал ПУК и пошёл КаКать, изначально она выглядела как ПП ПУК КК, гласные буквы и соединительные слова добавились с целью художественной привлекательности. Зашифрованные продукты были такими: помидоры-перцы, порей-укроп-петрушка (здесь небольшая вынужденная натяжка насчёт К, но К подразумевается), капуста-кабачок. Юла была уверена, что с такой мощной, пусть и устной шпаргалкой, забыть ничего невозможно.
Я и не забыл. Только немного запутался в последнем К, и купил картошки. Но картошка тоже ценный продукт – полезный и нажористый. Юлла, во всяком случае, со мной согласилась. А мне пришлось сходить ещё раз в магазин и купить кабачок.
ххх
Когда я сел за написание «Сирина», я решил, что самое главное, какой должна быть эта книга – она не должна быть банальной, потому что банальность – враг литературы, моровая язва, проказа, и нужно сделать всё возможное, чтобы её избежать, но в процессе работы я удивительным образом пришёл к прямо противоположному выводу – а именно к тому, что одновременно с тем, что банальность – это зло, желание не быть банальным не менее, а даже более банально, чем изначальная естественная банальность, ведь что такое банальность – это желание быть не таким, как все, однако желает быть не таким, как все, желает не быть банальным гораздо больше людей, нежели смирившихся со своей банальностью, и получается странная ситуация – небанальность шире распространена, а значит, сама банальна – а это уже слишком – небанальная банальность это категория из Зазеркалья; выход я нашёл в следующем - по-скольку изначальная, присущая всем банальность – это зло такого же (не больше) порядка, что и зло и несправедливость нашей жизни, то небанально в этих условиях лишь одно – не стремиться не быть банальным и, вместе с тем, не оценивать банальность, как благо, а только как неизбежность – и всё сразу встало на свои места – писать стало легче, как дышать, и если вдруг вы наткнётесь здесь на банальность, знайте – это то же самое, что волосы в ушах или привычка грызть ногти – я это не одобряю, но и не стремлюсь выделиться, вдруг ради небанальности перестав грызть ногти и побрив триммером уши.
Пора прогуляться – звонки утомляют и высушивают мозг, микроволны, которые исходят из телефона, прижатого к уху, пронизывают голову насквозь, и мозг усыхает – я слышал это в популярной медицинской программе первого канала, поэтому я всегда стараюсь говорить, держа трубку на расстоянии от головы, а ещё лучше пользуюсь громкой связью, если есть возможность – но в моём сегодняшнем телефоне, который я купил в кредит за восемьсот рублей, не оказалось функции громкой связи – там вообще ничего не оказалось, кроме функций звонка и отправления сообщений, я беру список и оба телефона (с петухом для разговоров и Дыма – для записи «Заувея») и спускаюсь на лифте во двор – там происходит какое-то столпотворение – председатель нашего дома, мужчины, мамашки с колясками, бирюзовая леди – и все что-то кричат и размахивают руками – а перед ними, я наконец вижу, на кого обращён их гнев, Солдат Чистоты – оскверняемый, оскорбляемый, но непобеждённый – он молча смотрит им в лицо, не отводя взгляда, и, похоже, даже не слушает их, а толпа напирает, вот и слышны отдельные фразы – я слышу слово «трубы» и догадываюсь, что Солдат Чистоты всё-таки реализовал свой иезуитский замысел и вкопал столбики, я незаметно протискиваюсь вглубь двора, ближе к детской площадке, чтобы, не приведи Г-дь, не быть замеченным Солдатом Чистоты, и, не успеваю я устроиться поудобнее на лавочке, как слышу крик - Сирин, защити меня, защити наш двор от этих варваров, ты же брат мне, - я оглядываюсь, ища глазами источник крика, словно совершенно не заметил ни толпы, ни Солдата Чистоты, но, по всей видимости, моя хитрость не прокатывает (шучу я гораздо лучше, чем хитрю, но хитрю чаще), - Сирин, иди ко мне, не делай вид, что не знаешь меня, - я вынужден вернуться, разъярённые автовладельцы набрасываются на меня – он нам сказал, что ты одобрил эту затею, и что вы вместе в секте в какой-то, - вот тут я по-настоящему удивляюсь – потому что ничего я не одобрял, а сектой они видимо «ПаБраЛ» обзывают, но я не психую, а спокойно (все сразу примолкли) объясняю, что у меня завтра юбилей, тридцать три года (бирюзовая леди беззастенчиво буравит меня взглядом), и мне необходимо пригласить гостей, для чего я и вышел во двор, поскольку дома сидеть устал, и из-за отсутствия времени у меня нет ни малейшего желания вставать ни на ту, ни на другую сторону, вследствие чего в споре о столбиках на въезде я объявляю нейтралитет и готов принять позицию большинства, а Солдату Чистоты мы все должны быть признательны, ибо не в каждом дворе есть такой дворник, который работает почти круглые сутки, - послушайте, послушайте его, он мудрый, как Солон, - орёт Солдат Чистоты, - как Соломон, наверно, ты хотел сказать, - ухмыляется ему Бирюзовая Леди, одновременно завершая прокладку туннеля взглядом в моей голове, толпа молча расступается, и я иду на детскую площадку и усаживаюсь на лавку.
Как давно я на ней не сидел – это ведь именно та ска-мейка, под которой то появлялось, то исчезало зеркальце времени – сколько с ним связано воспоминаний, но сейчас не время им предаваться – я звоню Гурду и рассказываю о том, что банкет сдвигается на три часа, кстати, - добавляю, - по вине твоего босса, - Гурд удивлён – Сирин, - спрашивает он, - ты давно картошку ел, - я отвечаю, что точно не знаю, кажется, на прошлой неделе Юлла суп из картошки варила, - а шпинат, - снова задаёт он вопрос, - я пытаюсь вспомнить, ел ли я его вообще, но не получается, о чём я и сообщаю Гурду, - а вот зря не ел, - говорит он, - надо бы тебе покушать шпината или картошки – они для сохранения и улучшения памяти очень полезны, - а что с моей памятью, - возмущаюсь я, - ты знаешь, какие куски текста я удерживаю в голове, - куски ты можешь и удерживаешь, - голос Гурда немножко язвителен, - а вот то, что я к тебе завтра не приду, забыл, я же уезжаю из города, - о, чёрт, - я действительно как-то упустил этот факт из вида, - прости, Гурд, мне стыдно, я сворачиваю разговор, возможно, мне действительно пора есть шпинат – раньше я не замечал, что у меня слабеет память.
Дым, как всегда, приветлив и весел, как все проктологи – какое у тебя ко мне дело, Сирин, - я рассказываю о возникшей в «Чёрте» проблеме, в связи с которой наш банкет сдвинут на восемь вечера, - в восемь я уже, наверно, не смогу, – почему, – у меня дежурство в десять, я же тебе говорил (похоже, шпинат мне точно пора начинать есть), - может, хотя бы на часик, - на часик глупо, у вас всегда все опаздывают, часик только собираться будем, ни поговорить времени не будет, ни послушать, что ты там задумал, - Дым, ты меня растаиваешь, - ну а что ты предлагаешь, отменить дежурство, - неплохая мысль, - это не мысль, это абсурд, там же мои пациенты лежат, вдруг у кого-нибудь геморрой начнёт выпадать или кровотечение откроется – кто им поможет, Вася Пупкин, - а кто это, - это мифический персонаж, - мистический? - не мистический, а мифический, я имею ввиду, что мифический персонаж не сможет помочь моим больным, - не факт, в истории литературы встречается много мифических персонажей, которые очень даже помогали людям, взять того же Мефистофеля или Человека-Паука, - Сирин, это в литературе всё возможно, а не в жизни, к тому же Человек-Паук – герой не литературный, а киношный, - неправда, Питер Паркер - персонаж комиксов, авторы - Стэн Ли и Стив Дитко, первое появление - журнал Amazing Fantasy №15, элул 5722, кстати ровно 50 лет назад, забавное совпадение, правда, - Сирин, ты вообще мастер совпадений, но ты меня извини, я не могу к тебе придти, я давал как-никак клятву Гиппократа, - а там разве написано, что лучшего друга можно сливать, как жидкость из ночной вазы, насколько я помню, там есть такой пассаж: клянусь Аполлоном-врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми богами и бо-гинями, беря их в свидетели, считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями и братьями, делиться с ним своими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах…, - и где здесь про тебя, - ты поклялся помогать учителю так же, как и родителям и братьям, а кто я, по твоему мнению, если не брат, и сейчас как раз тот случай, когда у меня нужда в тебе, а ты хочешь меня променять на мужиков с больными задницами, - у нас есть и женщины в больнице, - Дым, разве я не убедил тебя, - ладно, я попробую что-нибудь придумать; Дым кладёт трубку, но я не ликую – повода для ликования нет, сколько бы раз я ни переубеждал Дыма, от этого его решение никогда не менялось, он соглашался, но поступал по-своему, так что его, скорее всего, придётся вычеркнуть.
В подготовке к своему юбилею я продумал tutto – даже такие мелочи, как постриг ногти и подпилил их пилочкой – ненавижу, когда заусеницы задевают за ткань – меня просто всего переворачивает, постриг ногти на ногах – продемонстрировать, понятно, не получится, но и лишним не будет, побрил триммером подмышки, пах, низ живота, лицо (кроме непосредственно бороды), ноздри и уши (не в стремлении к небанальности, а ради общей чистоты), прошёлся тщательно по зубам зубной нитью (открыл много любопытного), почистил туфли и наполировал их до состояния чёрного мрамора, купил и погладил новые носки, достал из шкафа свои любимые трусы-боксеры с рисунками героев «Ну-погоди» и тоже их погладил, рубашку и брюки мне приготовила Юлла и также их погладила (я умею гладить только сетырёхугольные вещи), ещё я нашёл свой старый шейный платок, который валялся со времён поэтического периода (я тогда хотел быть похожим на Андрея Вознесенского), и погладил его, все вещи ещё, когда Юла не уехала, были разложены на диване и покрыты про-стынью, чтобы на них не попали Кузина шерсть, одним сло-вом, за мой внешний вид можно было не волноваться, оставался только один штрих – модная стрижка, на неё я был записан на завтра, чтобы заодно сделали и укладку; да, как же я забыл – есть ещё одна новая деталь моего нового образа – очки, я специально для этого события купил потрясающие очки безо всяких диоптрий в чёрной круглой оправе с тонкими светлыми полосочками.
__________
Это Кузя – наша кошка. Она часто сидит перед электророзеткой и смотрит в дырочки для вилки или что-то там слушает. А ещё Кузя иногда пропадает – и порой надолго, на несколько часов. Один раз я случайно обнаружил пропажу Кузи – только что сидела у своей любимой розетки, вперившись в дырочки взглядом, стоило мне отойти в туалет – и её не стало. Я обошёл всю квартиру, посмотрел во всех углах, за всей нашей немногочисленной мебелью, даже под кухонный гарнитур слазил, Кузи не было. Я слышал о подобных мистификациях в литературе, у Булгакова или Кэррола, например, но мы-то с Кузей живём в двадцать первом веке, и верить во всякие сказки нам не к лицу. Однако я привык верить фактам, а факт в дан-ной ситуации был один – Кузи не было в квартире, а, поскольку её не могло быть нигде больше – ни в подъезде, ни на улице, ни в кладовке – в кладовке я вообще посмотрел в первую очередь, то сам собой напрашивался только один вывод – Кузя переходит через дырочки в розетке в параллельную реальность, существуют же во вселенной кротовьи норы, через которые любое тело может попасть в любую точку времени и пространства, причём, без гарантии возвращения.
Кузя возвращается. Правда, приходит оттуда растрёпанная, взъерошенная, с ошалевшими, но с искрой мудрости, как у магистра Йоды, глазами, словно говорящими – ты не представляешь, Сирин, каково это – побывать невесть знает где, увидеть то, чего не видел никто, и вернуться, почитай, что с того света, живой и идентичной твоей старой Кузе. Она жмётся к ногам, мурлычет, просится на руки и периодически вздрагивает – как будто слышит неразличимые для человеческого уха резкие звуки.
Я пробовал повторить Кузины путешествия, но пока не добился особых успехов – из дырочек в электророзетке тянет чуть заметный сквознячок, я ощущаю его ресницами, но, видимо, он настолько слаб, что меня затянуть не в силах.
ххх
Внезапно в глаз врезается оса, причём, каким-то непо-нятным образом она оказывается внутри очков – между стек-лом и глазом, она мечется там, словно попавший в силки олень, в попытках вырваться, я понимаю, что вряд ли она додумалась специально туда залететь, наверняка её забросил в очки случайный порыв ветра, но мне-то от этого не легче, я машинально бью по глазу, не осознавая, что в очках (ещё не привык – мало времени ношу) – и раздаётся хруст стекла, я кричу от боли, смахиваю с носа очки вместе с осой и ору снова – всё-таки оса успела сделать своё чёрное дело и цапнула меня в веко, глаз начинает ныть, щипать и моментально отекать, я поднимаю очки – мне даже страшно посмотреть на них, преодолевая страх, разглядываю повреждения – оправа цела, на одном стекле небольшая, сантиметра два, трещинка, но стекло так же целостно и крепко держится в оправе – худшего не произошло, слава Г-ду, трещинка почти незаметна, правда, когда я одеваю их на нос, она слегка мешает смотреть, ничего, привыкну – как будто волосик перед глазом маячит, я размышляю о том, что даже такая невинная вещь, как очки, может быть опасной для человека, не говоря уже об осе – а глаз отекает всё больше, поэтому не остаётся ничего другого, кроме как возвращаться домой.
Глаз заплыл и полиловел – не слишком радостная новость для человека, планирующего завтра отпраздновать свой юбилей, я достаю из книжного шкафа справочник первой медицинской помощи и здоровым глазом ищу, что помогает при укусе осы – сначала там идёт перечень противоаллергических препаратов, в названиях которых я совсем не разбираюсь, затем совет срочно обратиться к врачу, потом возможные последствия – тошнота там, головокружение, тахикардия, потеря сознания, удушье и даже анафилактический шок, и только в конце я добираюсь до народной медицины – в данной ситуации рекомендуется приложить к месту укуса сырой картофель или петрушку, интересно, а почему нельзя приложить, скажем, шпинат – для памяти он полезен, может, и для глаз тоже, а картошка какова – от всех болезней помогает, я чищу клубень и вырезаю из него кружок размером с пяток – аккурат по размеру глазной впадины, вставляю его туда и обматываю голову бинтом наискосок – любуюсь на себя в зеркало – вылитый капитан Нельсон, заглядываю ещё раз в справочник – посмотреть, нет ли там указаний, сколько нужно держать картошину в глазу, там ничего такого нет, думаю, что часа будет достаточно; к делу, Сирин, к делу.
Захожу в гостиную и вижу, что помимо заплывшего глаза и разбитых очков, дома меня поджидает ещё одна не-приятность – простынь, которой укрыта моя одежда, свезена в кучу, а на моих брюках спит, развалившись, Кузя – Г-дь милосердный, что же это такое, - но Г-дь, как обычно, молчит, я сталкиваю Кузю, беру брюки и оцениваю масштаб ущерба – они, как я и ожидаю, покрыты тонким слоем шерсти, я встряхиваю их, но ничего не меняется, я пытаюсь вспомнить, что делала в таких случаях Юла, и припоминаю какой-то ролик со сменными липучками, ищу его в коридоре, он лежит, но насадок к нему нет ни одной, по аналогии я использую вместо липучек скотч, но к нему сильно приклеивается ткань, и ниточки, из которых она состоит, начинают расслаиваться и пушиться, а Кузины волосы словно вросли в брюки и не желают прилипать, картошка – приходит в голову – неужели она и здесь может помочь, пробую потереть брюки тем куском, который остался от вырезания затычки для глаза, но, честно говоря, получается полная шляпа, из картофелины выделяется какая-то слизь и размазывается по ткани, наконец, я бросаю попытки спасти штаны и понимаю, что придётся покупать новые – вторых штанов в доме нет, только джинсы, тоже одни, но джинсы – это не торжественная одежда, так что, помимо всего, на мне ещё и посещение магазина, а это не просто кошмар, а кошмар кошмарный.
Устав от борьбы за выживание, я решаю вздремнуть, завожу будильник, чтобы он прозвенел через час, и ложусь в кровать, провинившаяся Кузя ложиться в ноги – перед тем, как провалиться в сон, я вижу её полные раскаяния глаза, она, между прочим, своими проказами не всегда только вред причиняла – однажды она разорвала в клочья три листа из моей рукописи, пришлось переписывать заново, это ужасная ситуация – переписывать что-то, ты сидел, работал над формулировками, подбирал слова, искал метафоры, потом чистил текст, исправлял, дополнял, увязывал абзацы, и вот, когда всё закончено, ты отпустил уже мысли, которые питали твой текст, отпустил безвозвратно, не осталось и тени этих мыслей, чтобы хотя бы по их очертаниям можно было восстановить их направление, вдруг кто-то берёт и уничтожает написанное – боль от утраты может сравниться разве что только… - не буду говорить, Белый Нави прав: сравнения лживы и бессмысленны, ру-копись – это бумага, а человек – это целая Вселенная, - так вот, написать даже близко к тому, что было уничтожено, невозможно, если ты не гений уровня Гоголя, а эти три листа, порванные Кузей, являлись фрагментом из середины книги – то есть действие обрывалось, например, на том, что Вася Пупкин (мифический персонаж) идёт к Оле Пупкиной (чистое совпадение, они не родственники), потом разрыв, а затем Оля Пупкина мертва, а Вася плачет – что произошло на уничтоженных страницах - Вася убил Олю, или Вася увидел Олю мёртвой, а если это он виноват, каков мотив, поэтому мне не оставалось ничего другого, как написать этот фрагмент заново, после я обнаружил, что он не увязывается с концовкой, и пришлось переписать финал, а затем стало очевидным, что первая половина истории совершенно неправдоподобна и противоречит второй, и я написал весь роман заново, в результате, без преувеличения, вышел шедевр, а всё благодаря чему, точнее, кому – Кузе, так что во всём плохом нужно искать и хорошее, как правило, оно там имеется.
Просыпаюсь от того, что Кузя содрала мне с глаза повязку и пытается зубами и языком выковырнуть у меня из глаза затычку из картофеля – язык у Кузи шершавый – шершавый, словно мелкая наждачная бумага, она очень старается, и у неё, наконец, получается, я сбрасываю её с себя, она хватает картошечный кругляш и убегает с ним, я подхожу к зеркалу – опухоль действительно спала, но веко из красно-лилового стало сизо-белёсым, как в фильмах ужасов кожа у мертвецов, помогает народная медицина, ничего не скажешь, - так, Сирин, за дело, - подгоняю я себя и звоню товарищу Ч – через восемь гудков он берёт трубку, – ну что, уважаемый товарищ Ч, сдвинул ты мой праздник, - перехожу я сразу к делу, - ну подвинул немножко, скажи спасибо, не отменил, - а что, мог, - ещё как мог, но сразу предупредил своих гостей – уважаемый человек празднует день рождения, поэтому расходимся в семь, а не ночью, как обычно, - мне, безусловно, приятна такая лесть – насчёт уважаемого человека, но я его поправляю – не день рож-дения, при всём уважении к твоим гостям, а юбилей, - разве это юбилей – тридцать три, тоже мне круглая дата, мы, государевы люди, отмечаем только тридцать, тридцать пять, сорок пять и до бесконечности, раз в пятилетку, сорок пропускаем - плохая примета, - позволь, товарищ Ч, у вас на три делятся только тридцать и шестьдесят, до девяноста мало, кто доживает, а на одиннадцать вообще лишь пятьдесят пять, про сто десять даже не говорю, - а ты говоришь, мой юбилей – не юбилей, - похоже, товарищ Ч обескуражен безупречной логикой, но такие, как он, не сдаются – ты, - говорит он, - мне голову не забивай всякой ерундой, что хотел, лучше скажи, - хотел предупредить, что торжество состоится в восемь там же, - он хохочет – ну, спасибо; я понимаю, что мой звонок явно бессмыслен с его точки зрения, но с моей это проявление пунктуальности и уважения к людям, которых я приглашаю.
________
Это благородный олень. На его убийство выдана лицензия. Нет, он не совершил ничего плохого – не напал на людей, не погрыз домашних кур и даже не вытоптал капусту в огороде, он не болен ничем смертельно опасным для него и не является носителем бациллы какого-нибудь страшного эпидемического заболевания, ему не грозит гибель от отсутствия пищи или перенаселения, он не представляет опасности для других видов животных и растений, вся его вина в том, что он благородный олень.
Именно на убийство благородного оленя в нашем городе Иваново выдали лицензию в количестве одной штуки. Я услышал об этом в ивановских новостях по радио - диктор объявила, что открылся сезон охоты, и в связи с этим определены квоты на двести шестьдесят лосей, трёх рысей и одного благородного оленя, я ещё подивился, откуда в наших краях благородный олень, как затесался он среди помоек и свалок, на которые натыкаешься, стоит только выехать из города, и сколько же благородных оленей должно быть в ивановских угодьях, чтобы одного разрешили застрелить?
Мне пришла в голову картинка – благородный олень – альфа-самец со своей семьёй благородных оленей, состоящей из пары самок, пятерых детишек – благородных оленят, нескольких кузенов, родителей, дедушек и бабушек, нашёл островок чистого леса где-то на границе нашей области, и временно там освоился, и вот теперь, по указу какого-то чиновника, он должен быть истреблён, или кто-то из членов его семьи, потому что на него уже выдана лицензия, лицензия на убийство благородного оленя. Если бы он только знал, что с ним произойдёт, он вышел бы на охотников и сказал бы им – бейте меня, не трогайте деток только, дайте моим деткам подрасти, и создать семьи, и уйти на другие земли, в другие леса, туда, где не выдают лицензии на убийство благородных оленей. И его убьют, и кто-то порадуется трофейным рогам, и высушит, и повесит их на стену в коридоре в качестве вешалки, а его сыновья – сыновья оленя, проникнутся его духом и в который раз убедятся, что с человеком строить отношения нельзя – он убивает всё, что выглядит, как жертва. И да пребудет моё сердце с сердцем убитого благородного оленя, и да встретит нас Всевышний вместе, и я скажу Всевышнему – он умер, как благородный олень.
Справка из википедии. Ареал обитания благородного оленя (сervus elaphus) – это западная европа, алжир, марокко, южная скандинавия, афганистан, монголия, тибет, юго-восточный китай, северная америка, австралия, новая зеландия, аргентина, чили, прибалтика, украина, белоруссия, в россии – отдельные экземпляры благородного оленя встречаются в лесах липецкой и воронежской области; по поводу ивановской области: по одним сведениям, он никогда не обитал на территории среднерусской возвышенности, по другим — его ареал включал данную территорию, но олень был здесь пол-ностью истреблён уже к середине XVIII столетия.
Конечно, есть крошечная вероятность, что я мог ослы-шаться, и услышать по радио ильмень вместо олень, дескать, выдана лицензия на благородного ильменя, но ильмень у нас тоже не водится, тем более, благородный.
ххх
Скоро время обеда – я чувствую это животом, в холо-дильнике – шаром покати, но в Секвойе есть макдоналдс, в котором можно разжиться каким-нибудь бигтести или биффроллом, там, правда, меня постоянно обманывают – во всяком случае, обманывали в прошлом году, когда я покупал в макавто кока-колу, но за это время, я думаю, мало, что изменилось - обманывают, наверняка, по-прежнему, однажды, когда у меня лопнуло терпение, я зарёкся посещать это заведение, не вообще, макдоналдс в целом, а именно наш, секвойский, и не был там довольно давно, но голод – не тётка, и всё-таки придётся идти, тем более, что как же я узнаю о том, обманывают там сейчас или нет, кроме как попробую сам; я надеваю испорченные Кузей и картофелиной брюки, треснутые occhiali - един-ственное, что на мне неповреждённое, не считая ботинок, - это красивая фиолетовая футболка с плюшевым мишкой с оторванным ухом, которую я приобрёл для дня рождения Юллы и уже продемонстрировал публике, после чего её статус, несмотря на красоту принта и элегантность фасона, был понижен до повседневной одежды – но я по-прежнему её очень люблю и с удовольствием ношу, у макдоналдса сталкиваюсь со Светлым, - какие люди, и без охраны, - он в своей привычной манере хлопает меня по плечу, словно я его старый боевой товарищ – с другой стороны, вполне возможно, что он воспринимает меня именно так – нас как-никак многое связывает, пусть и не боевого, и даже не служебного, но нам есть, что вспомнить, я протягиваю ему руку - как ни подойду к Секвойе, встречаю тебя, ты что, меня выслеживаешь, - Светлый хитро улыбается – не надо пытаться разобраться в том, в чём слаб, - я и не пытаюсь, так просто спросил, - но вот с интуицией у тебя полный порядок, - говорит Светлый и улыбается ещё хитрее, но теперь хмурюсь я – ты о чём, - какой же ты наивный, Сирин, ладно, скажу тебе – да, я действительно слежу за тобой и знаю о всех твоих перемещениях, - каким же образом, - у тебя к ремню приклеен автономный минипередатчик – ты же сам рассказывал, что у тебя лишь один ремень, и ты его всегда перестёгиваешь со штанов на штаны, вот я и закрепил его там, чтобы в любую секунду знать, где ты и всё ли у тебя хорошо, - Светлый, ты врёшь, - я никогда не вру, поверь старому солдату, - я крайне возмущён, но вместе с тем понимаю, что если он это и сделал, то вовсе не из любопытства, а чтобы меня охранять – ведь это и есть работа и цель охранника – охранять всё, что ему близко и дорого.
Съесть по три бигтести – такую цель поставили мы с Дымом перед собой однажды – естественно, кто быстрее (проигравший платил за двоих), купили эти огромные трёхэтажные бутерброды, уселись в парке и стали есть – условие было только одно – нельзя было запивать в процессе еды, насладиться ледяной кокаколой мог только победитель, запотевший стакан ледяного напитка стоял перед нами и дразнил стекающими по стенкам капельками конденсата, Дым сразу же вырвался вперёд – первый бигтести он умял за минуту, второй пошёл медленнее, а вот с третьим вышла заминка ещё на старте, я отстал с первых же укусов, и в глазах Дыма не представлял никакой опасности, поэтому для Дыма (как, впрочем, для него всегда) это было соревнование с самим собой – и он сделал небольшую паузу, чтобы отдохнули челюсти, я же выбрал стратегию постоянного, но медленного прожёвывания – что в результате, интересно? – в результате никто из нас не доел третьего бигтести, и кокакола не досталась никому, а это свидетельствует о том, что, какие бы стратегии нами не выбирались, всегда нужно помнить, что они все могут быть ошибочными, а цель – недостижимой, что часто успех зависит не от выбора стратегии, а от выбора реальной цели, именно этим правилом я руководствовался, когда задумал свой юбилей – с его торжественной частью, с презентацией нового романа, с рыбным меню (про рыбу я немножко преувеличиваю, скорее, это заслуга Магдалины), когда выбрал цель, достижимую при любой стратегии, при любом развитии событий.
Странно, но макдоналдс пуст – время обеда, а никого нет, – почему так, - я спрашиваю у Светлого, - никак не могу знать, - лаконично отвечает Светлый, мы берём по бутерброду и усаживаемся у окна, - раз уж я тебя встретил, говорю – у меня завтрашний банкет переносится на три часа, - я знаю, - что ты знаешь, - что банкет в восемь начнётся, - как ты можешь знать, я сам узнал об этом недавно, - Сирин, опять ты лезешь на чужую поляну, всё, что мне нужно знать, я знаю, - мне становится немного не по себе – либо он и в телефон мне запихнул какой-нибудь минижучок, либо передатчик из ремня посылает не только сигнал о моём местонахождении, но и записывает мой голос – я передёргиваюсь при мысли об этом и машинально бросаю взгляд на Светлого – его лицо – непроницаемая маска, но что-то в глазах – какой-то бесовский огонёк, сдаёт его с по-трохами, я хочу встать и уйти, или лучше выбросить Светлого из своей жизни – своей частной, касающейся только меня жизни, но отказываюсь от этого намерения, опасаясь за себя - мало ли что придёт в голову этому безумцу, и, взяв себя в руки, непринуждённо спрашиваю - знаешь - хорошо, мне меньше говорить нужно, так что – придёшь?
Светлый, которого я оставляю в макдоналдсе, сообщает перед моим уходом, что очень постарается, но, в любом случае, он будет рядом – и в прямом (дежурство в Грине), и в переносном смысле, универсам распродаж «Имя» - туда я держу путь за брюками, гигантскими буквами перед входом написано, что за каждые две купленные вещи магазин дарит третью в подарок, очень приятно всегда входить в такие места – третья вещь никогда не будет лишней, в отделе мужской одежды я выбираю подходящие брюки, когда ко мне подходит девушка-консультант с кукольным личиком, жгуче-рыжими волосами и огромными зелёными глазами – её возраст по ощущениям не дотягивает и до восемнадцати, - добрый день, Сирин, чем могу помочь, - я приятно удивлён, не каждый день достаётся кусочек славы, но я беру себя в руки и принимаю непринуждённую позу – что Вы читали, Странный Нисан или Лучший Город, - девушка, похоже, тоже удивлена и не понимает мой вопрос, я повторяю его – что она знает из моего творческого наследия, девушка просит не называть её девушкой, сообщает, что её зовут Лаура (вольный полёт фантазии перебрасывает её имя к Набокову, а оттуда – к Лолите, мысленно я так её и нарекаю), и говорит, что она обратилась ко мне по имени, потому что именно это слово написано на моём бэйджике, о котором я постоянно забываю (то есть сначала я забываю его дома и удивляюсь, почему меня не называют Сириным, а потом забываю, что он прицеплен, и удивляюсь тому, что мне не нужно представляться), после чего всё встаёт на свои места – мы улыбаемся друг другу, разобравшись в этом небольшом казусе, как старинные приятели – я сразу проникаюсь к ней – так случается, когда лёд между людьми внезапно тает, и люди видят в собеседнике родное сердце – и рассказываю о своей беде – с брюками, и даже показываю – специально их надел, на случай, если не поверят, - объясняю ей, - вот нужны другие, кажется, вот эти подходят, - я протягиваю ей выбранные штаны, - Сирин, Вы не любите себя, - я настораживаюсь, - почему же, я нормально к себе отношусь, - нет, я думаю, Вы можете любить только других – жену, детей, братьев своих, но никак не себя, - я представляю себе взгляд со стороны – неужели я действительно так выгляжу в глазах окружающих, а, может быть, я такой и есть – надо на досуге обдумать эту мысль, - простите, Лолита, скорее всего, это так и есть, но Вы-то откуда это знаете, - Лолита укоризненно мотает головой, - во-первых, Сирин, я всё-таки Лаура, а во-вторых, как может любить себя молодой человек, выбирающий себе брюки для пенсионеров – вот, здесь даже написано на стенде – рекомендовано господам в возрасте, и потом – неужели Вам нравится коричневый цвет, - я не ожидаю такого поворота событий, но достойно держу удар – знали бы Вы, Лолита, какой у меня возраст, гораздо больше, чем Вы, вероятно, предполагаете, я как раз ориентировался на эту подсказку, - позвольте я всё-таки предложу Вам что-то более достойное, и я не Лолита, а Лаура.
________
Это моя кредитная карточка Сбербанка, точнее, моя де-бетовая карточка Сбербанка. Я знаю толк в карточках, у меня их штук восемь, и большая часть – кредитные, а не дебетовые, правда, в настоящий момент они от дебетовых ничем не отличаются, потому что на них нет денег, но, во всяком случае, во внешнем виде и дебетовых, и кредитных карт я разбираюсь, на одной из моих изображена ракета, на другой - ночной Нью-Йорк, на третьей – символика будущих олимпийских игр, вообще, на пластиковых картах изображают обычно то, что символизирует прогресс, стремление вперёд и вверх, как, например, ракета С-300, которую я купил в Минске, и которую ношу, как талисман, на шее, не снимая, уже лет семь.
На этой карточке, как хорошо видно, изображён бабуш-кин кошелёчек – из коричневого кожзама с застёжкой в виде двух шариков на усиках, получается так, как будто я не модный пластик с собой ношу, а бабушкин кошелёчек. Я немного стесняюсь этой карточки, а зря – нигде, кроме как в том же Сбербанке с бабушками вокруг, чтобы заплатить за свет и воду, либо снять перечисленную на неё пенсию, я не появляюсь с моей кредиткой (она же дебетка).
ххх
Удивительной красоты брюки подбирает мне Лолита, я всё-таки смог настоять на цвете marrone – это цвет земли, куда попадает наш прах – с какой стати я стану его сторониться, - объясняю я ей, правда, оттенок брюк скорее тёмно-кофейный, чем коричневый, а по сравнению с песочно-болотным (моего первого выбора) смотрится и подавно выигрышнее, я спрашиваю её, как мне их погладить, Лолита советует не пытаться самому (видимо, после истории с народным пятновыводителем), а попросить какую-нибудь женщину, а лучше повесить их на вешалку и дать отвисеться, - что за повод у Вас, - спра-шивает она, и я объясняю ей, насколько серьёзен повод, и какую ответственность она взяла на себя, остановившись именно на этой модели, Лолита поздравляет меня и уточняет, не буду ли я брать ещё одну вещь, чтобы получить третью в подарок, я интересуюсь, что есть в наличии, она подводит меня к свитерам и мы совместно выбираем шерстяной кардиган на больших пуговицах под цвет брюк – Вашего любимого цвета, - ставит точку Лолита, у меня папа такой же купил, только фиолетовый, я смотрю на цену и вижу, что она не уступает по доставляемой мне радости его красоте, остаётся выбрать подарок – и я безо всякого сомнения останавливаюсь на фетровой шляпе с широкими полями с чёрной ленточкой вокруг тульи, безупречно вписывающейся в мой новый гардероб, я доволен – в каж-дом человеке есть что-то от шмоточника, я плачу сбербанковской карточкой, что вызывает, я чувствую, дополнительную порцию уважения (безналичный расчёт говорит о том, что моя рука на пульсе времени), и прощаюсь – спиной, уже в дверях, ощущаю, как Лолита буравит меня взглядом.
Писать книги, как и рисовать, как и сочинять музыку – занятие не для здоровых людей, не для здоровой психики, в противном случае получается гадость – и всё из-за того, что процесс творчества – это не процесс создания отдельного произведения, а любовный роман, переживаемый человеком с его творениями в течение всей его жизни, эти любовные романы могут быть короткими – как у Артюра Рембо, или длиннющими – на десятилетия, как у Набокова-Сирина, их может быть несколько – но, как и с влюблённостями, они тогда не будут глубокими и надрывно-болезненными - как правило, люди - однолюбы, и в творчестве так же – писатель пишет всю жизнь одну и ту же книгу, художник рисует одну и ту же картину, композитор сочиняет одну и ту же мелодию, режиссёр снимает одну и ту же сцену – настоящий творец тем и отличается от псевдотворцов, что он – шизоид по своей сути – как бы его ни мотало, к какому бы он течению ни примыкал, какие бы новые приёмы не осваивал, какой бы сюжет, отличный от предыдущего, не выбирал – он неизбежно, пусть и с разных сторон, колотит в одну точку, только в одну, годами и десятилетиями, то отдыхая, то переключаясь, то отрекаясь от неё, но неизбежно, неизбежно возвращаясь к ней, и в какой-то момент происходит чудо – из мёртвой скалы языка, красок, образов или звуков начинает бить невообразимой силы и красоты гейзер – с божественно-чистой водой – вот так создаются шедевры, так происходит и в жизни – когда человек вдруг понимает, что его любимая, с которой он много лет живёт и почти привык к ней – есть не просто женщина и мать, что она есть он сам, что ничего лучше, святее и выше нет на этой планете; и только если переживать процесс творчества – как любовный роман с ним, может что-нибудь получиться, хотя это вовсе не рецепт – я говорю об устройстве характера творца – о шизоидном нездоровом устройстве, кстати, я не назвал бы и Г-да совсем здоровым богом – его роман с человечеством всё про-должается, несмотря на то, что объект его любви не то, что несовершенен, но и далёк от того, чтобы быть удобным материалом, но он бьёт и бьёт в одну точку, особенно не размениваясь по мелочам – даже после потопа он не стал создавать человека заново – спас Ноя с семьёй, даже для подстраховки он не занимается разведением альтернативных человеческой цивилизаций – так и продолжает любить нас, как братьев, как самого себя.
Дома примеряю наряд – напоминаю себе Максима Горького на Капри, только усов ницшеанских не хватает и трости, заходя в подъезд, обратил внимание, что столбы, что врыл Солдат Чистоты, выкопаны – сломили, похоже, человека, ведь, как бы он ни был неправ, мы не судьи нашему ближнему – надо было убедить, что это всем мешает, не совсем уж он больной на голову, чтобы не внять аргументам, но расстраиваться за него тоже не следует – он возьмёт своё - когда его ломают, он возрождается с увеличенным запасом прочности – и если завтра мы увидим на въезде во двор противотанковые ежи, я не удивлюсь; шейный платок очень удачно контрастирует с купленным жакетом и придаёт мне какую-то загадочную многозначительность, как-то освежает общее впечатление обо мне, как о пожившем многоопытном человеке, добавляет яркое пятно в строгость и тяжеловесность (в позитивном смысле этого слова) костюма – я верчусь перед зеркалом так и эдак, боясь пропустить любой ракурс – наконец, убеждаюсь в том, что всё идеально и ни прибавить, ни убавить ничего нельзя, как и в «Заувей», когда он будет готов, я не добавлю и не исправлю ни единой строчки – с лёгкой душой я снимаю одежду, оставшись удовлетворённым, насколько это возможно, и раскладываю и развешиваю всё в комнате Крамика (особенно тщательно вешаю брюки, чтобы отвиселись), запирая затем дверь, чтобы Кузя, не приведи Г-дь, не испортила что-нибудь опять.
Велик, - не сразу дозваниваюсь я до Вела, - есть не-большая поправка насчёт завтрашнего дня, - надеюсь, ты не решил перенести всё на воскресенье, у меня – рыбалка, сразу говорю, и вообще, Сирин, я догадываюсь, за что вас, литераторов, не любят – вы сначала пригласите, человек обрадуется, настроится, а потом переносите на тот день, когда человек уже не может – и вот, вроде пригласили, сделали одолжение, а на самом деле, по усам текло, а в рот не попало, когда же вы меняться, литераторы-фигераторы, будете, - Велик, ку-ку, - пытаюсь остановить словесный поток, - я ещё ничего не сказал, - да что вы можете ещё сказать, - Вел не успокаивается, - как на футбол идти, так – Велик, купи билеты, а сами толком на день рождения, я уж не говорю про юбилей, на день рождения обычный пригласить не можете, я понимаю, почему люди ан-тилитераторами становятся – потому что вы всегда ставите людей в положение, когда если он согласится, то планы свои погубит, а откажется – некрасиво поступит, а вам ведь, литераторам, только этого и надо, - ку-ку, Велик, ку-ку, стоп, баста – дослушай, - ну давай, хорошо, послушаю, - банкет по случаю юбилея, а я всё-таки настаиваю, что это юбилей, а не рядовой день рождения, причём, не просто юбилей, а юбилей юбилеев, песнь песней соломонова, не отменяется и даже не переносится, а лишь чуток сдвигается, на три часа вперёд – ты как раз свадьбу сможешь хоть до тошноты укатать, - в трубке возникает тишина, - алло, Вел, ты на проводе, - спрашиваю я, в ответ слышится хмыканье, - так что не переживай, по усам течь будет, но в рот попадёт, обязательно попадёт, я купил дюжину бутылок Гефсиманской водки – хватит, чтобы роту солдат свалить, - Велик осознаёт, что перегнул палку в своём возмущении, но не подаёт вида, – а всё-таки, скажи, Сирин, почему вы, литераторы, так не любите нас, простых русских парней, и при любом случае стремитесь нас уколоть; на вопросы, не требующие ответа, я принципиально не отвечаю, потому ве-шаю трубку и принимаюсь за дописывание «Заувея».
________
Это массажное кресло. Оно стоит в торговом центре Секвойя на втором этаже. Я люблю сидеть в нём, купив предварительно в красном толстом аппарате стакан или два сладкой газировки. Мне нравится, как оно жужжит, колотит молоточками по спине и перекатывается колючими роликами по пояснице и плечам. Даже ноги оно массирует, начиная от лодыжек и выше. Минута стоит десять рублей. За три успеваешь выспаться и отдохнуть. За пять получаешь эффект повторного появления на свет.
Есть несколько но. Расчёты показывают, что пользо-ваться этим креслом вдоволь не очень выгодно. Гораздо оп-равданней будет покупка этого кресла для установки его дома – по тем ценам, которые здесь практикуют, буквально за месяц, при условии использования чудо-кресла не менее шести часов в день, кресло окупится и начнёт приносит прибыль. Прибыль – в смысле твоей, собственника кресла, экономии на получении эффективного и приятного массажа. Но это при условии, если пользоваться станешь ты один. В случае, когда на кресле будут сидеть твои друзья или члены твоей семьи, на своём развлечении станут экономить уже они, но опять же для тебя – вся экономия, то бишь прибыль, в условиях капитализма, будет оседать у тебя, как у главного кресловладельца.
Исходя из этого, я редко пользуюсь массажным крес-лом в торговом центре за деньги, хоть и люблю в нём поси-деть. А один раз я усадил в кресло своего брата Митруху – уж он дал прикурить окружающим всем свои видом – ему показалось, что кресло сковало его члены и пытается сломать ему позвоночник и прочие кости, во избежание чего Митруха стал делать то зверское, то страдальческое лицо, стонать, кряхтеть, вскрикивать и вырываться из его объятий. Одна бабушка даже попыталась ему помочь, но Митруха зыркнул на неё так, что бабушка забыла, за чем пришла в секвойю. Но вы не подумайте – Митруха просто не любит всё новое. Ещё пару раз посидит в кресле – и за уши не оттащишь.
;
1 тишрея, полдень - вечер
Творить – это жить дважды, когда-то сказал Альбер Камю, эта волшебная фраза настолько поразила меня тогда своей лаконичностью и красотой, что я до сих пор не могу отделаться от её магической притягательности, она мне напоминает некую алхимическую формулу, не больше и не меньше, некий универсальный, чётко сформулированный и подробный, понятный рецепт, в ней нет ни одного лишнего слова, всё прозрачно и ясно, никакой лирики, никакого позёрства, никакого заигрывания перед людьми, скажу больше – я стал писателем только под влиянием этого высказывания, ещё бы - когда я окончательно заблудился в своих духовных исканиях и мистических лабиринтах, на глаза мне попалось то, что я всё это время искал - гениальный в своей простоте ответ на все мои вопросы – и я стал творить, буквально претворяя его в жизнь, где Камю отрыл эту тайну, доступную, скорее всего, лишь каббалистам и великим творцам, я не знаю, самое главное, как он талантливо распорядился свалившимся на него богатством – он поступил так, как мог поступить только мудрейший человек – он произнёс эту фразу вслух, раскрыл тайну всем – в том числе, и непосвящённым, а прогремевшая на весь мир тайна – это растворённое в воздухе золото – каждый ежедневно с ним соприкасается, но преимущества никому перед другими не даёт, когда что-то хотят получше спрятать, выкладывают на самом виду - вот так и поступил Альбер Камю, поместив величайшую алхимическую формулу второй жизни в повседневную человеческую среду – где особо пытливые и не боящиеся задавать вопросы и воспринимать ответы на них буквально, как дети, представители человечества могут её найти, найти и воспользоваться, и получить возможность прожить ещё одну жизнь, помимо данной Г-дом, став самому творцом; скажу и ещё – возможно, и сам Г-дь жив лишь благодаря тому, что творит – утрать он эту способность, перестань быть Творцом – и его не станет, ибо у него лишь одна жизнь, и эта его жизнь связана именно с нами, у него нет другой жизни, ибо его никто не создавал и жизнь ему не дарил, он вообще, скорее всего, появился на свет в тот момент, когда начал творить небо и землю.
Я как-то пытался объяснить это Велику, но его мало интересовал Альбер Камю и ещё меньше - возможность прожить дополнительную жизнь – он человек прагматичный в этом смысле и в особые отношения литераторов и Г-да не верит, его больше интересует футбол и алкоголь, причём для него лучше, если оба хобби совпадают по времени – я далёк от футбола, и долгое время был далёк и от алкоголя – поэтому я вроде бы не должен представлять для Велика никакого интереса, а он, в свою очередь, для меня, но это не совсем так – нас связывает одна, порой затухающая, но никогда не прерывающаяся дискуссия о роли литераторов, а особенно пророков и литераторов-писателей, в развитии нашей цивилизации, о существовании завета, заключённого Г-дом с литераторами, а также об отсутствии мирового литераторского заговора против человечества и других вопросах бытия, когда мы встречаемся, Вел неуклонно начинает меня подзуживать, и хоть он отлично знает о моей позиции по всем, касающимся этой темы, вопросам, спрашивает в десятый и двадцатый раз, что я думаю, на-пример, о том, что означают слова Г-да, что он ожесточит сердце фараона, я ему терпеливо объясняю, что в книге Шмот,4:21 речь идёт о египетских казнях, и ожесточит – означает укрепит, вложит силы, чтобы фараон не сломался под игом казней раньше времени, а до самого конца сохранил свой настоящий облик, чтобы все знали, каково его истинное лицо, насколько он жесток, мстителен и бесчеловечен, Велик, как правило, обрывает меня именно на этом месте и говорит – а вот и неправда, я смотрел по каналу экстрасенс-тэвэ, что фараонов вообще не было, в Египте жили инопланетяне, а пирамиды – это бункеры для хранения энергии, и приступает к изложению очередной гипотезы, объясняющей всю картину бытия, я задаю ему каверзные вопросы, Велик путается, но к этому моменту мы уже прилично пьяны (а когда ещё разговаривать о таких вещах) и нам обоим уже решительно всё равно, почему изобретённый в Нижнем Тагиле вечный двигатель не приводит к революционному скачку всей цивилизации – у Велика, конечно же, нет никаких сомнений, что это всемирный заговор, а я даже готов с ним согласиться – и с ни с кем другим Велик не обсуждает вечные вопросы, лишь со мной, а не будь меня, он не стал бы искать другого такого собеседника, я уверен, он просто перестал бы их даже ставить и через некоторое время забыл бы о их существовании – а это значит, что наши отношения укреплены корнями во мне, и именно я и есть наша с Великом любовь.
Принимаюсь за речь, уж что-что, а речи я писать maestro , даже в школе, помню, отличился на выпускном вечере перед всей школой – это и была моя первая в жизни речь, меня никто не просил, но я очень захотел поймать драйв от публичного выступления, почувствовать энергетику толпы, слиться с ней в едином порыве, повести за собой, и в тот момент, когда она уже готова вскочить и идти, отпустить её, успокоить, усыпить – именно тогда я впервые задумался о своей политической партии, что позднее почти реализовалось в ПаБраЛ – партии братской любви, и именно тогда я впервые говорил перед людьми – это позднее пригодилось в проведении агитационных мероприятий на стройке и других площадках, я писал речь целую ночь, и, поскольку знал, что самое главное в речи это первые и последние слова, то особое внимание заострил именно на них, речь предварялась таким обращением - Дорогие учителя, завучи и технический персонал, уважаемый директор школы, дорогие мои однокашники и ученики других классов, дорогие родители, представители старшего поколения, дорогие братья и сёстры моих одноклассников и учеников других классов, дорогие гости нашего выпускного вечера, я, ученик 11 класса Сирин, взял слово… - единственным персонажем, к которому я не смог применить слово дорогой, была директор – я так и эдак примеривался, но словосочетание дорогой директор выглядело очень глупо, и я заменил его на уважаемый, что потом было подмечено мне в качестве ошибки (директором), и тогда я вынес первый урок оратора – речь может содержать глупые словосочетания, главное – чтобы она не задевала тех, к кому ты обращаешься, кстати, мне хлопали очень бурно – я закончил на высокой ноте, сказал, что я посвящаю, как и все мои одноклассники, свой успех и свою дальнейшую жизнь служению отчизне, - это было моим вторым ораторским уроком – если тебе нужен триумф, заканчивай речь словами о родине, потом было ещё много уроков – но первые я получил в школе; освежив в памяти светлые воспоминания, я вывожу на бумаге – дорогие мои друзья, дорогая Магдалина, дорогие свидетели происходящего, я собрал вас всех, чтобы сказать вам следующее - заканчивается мой прозаический период, доселе я говорил вам притчами, но наступает время, когда уже не буду говорить я вам притчами…
________
Это чёрт. По всей видимости, он играет в карты. По-смотрим на его облик – все классические элементы из чертовского образа в наличии - и рога, и хвост, и козлиные ноги с копытами, и мерзкая ухмылка лысой головы, иногда для усиления эффекта мерзости и порочности этого существа ему добавляют шерсть на теле, свиной пятачок, когти, крылья летучей мыши и т. п., изображают с горящими как угли глазами, но и без этих атрибутов он страшен и уродлив, как… как чёрт.
Но интересно другое – в традиции мидрашей чёрт имеет не копыта, а птичьи лапы, и это при том, что птица всегда символизирует чистоту и связь с небом. Почему же чёрт в трактатах еврейских мудрецов на птичьих ногах?
Рамхаль в книге Дерех Ашем (1:5) пишет, что всё соз-данное Всевышним делится на две основные группы - духовные создания и материальные создания. Духовные - те создания, которые мы не можем познать с помощью своих «материальных» чувств и которые не подчиняются материальным законам. Материальные, соответственно, — те, которые мы можем познать с помощью «материальных» чувств и которые подчиняются материальным законам.
Однако, утверждает Рамхаль, существует промежуточная группа, которая только частично постигается нашими материальными чувствами и только частично подчиняется материальным законам природы. Черти - представители именно этой группы.
Из этого следует, что у чертей только частичная связь с этим миром. «В трёх вещах черти похожи на ангелов и в трёх вещах - на людей» (Трактат Хагига (16а)). Земля олицетворяет этот мир, а ноги - связь с этим миром. В этом аспекте существует большое сходство между чертями и птицами - точно так же, как у птиц - только частичная связь с землёй (значительную часть своей жизни они проводят в воздухе), что выражается в относительной слабости их ног (трактат Хулин, 27 б). Так и у чертей: их связь с материальным ограничена. И это, может быть, то, что намеревались сообщить нам мудрецы, говоря, что у чертей птичьи ноги.
ххх
Речь получается очень сильной, хотя и не очень корот-кой – недаром я столько прокручивал её в своей голове, но сократить её нет никакой возможности – каждый тезис в ней словно ступенька единой лестницы, убери одну – рухнет вся лестница, я несколько раз декламирую её перед зеркалом, во время чтения у меня самого наворачиваются на глаза le lacrime – что же будет с окружающими, боюсь даже подумать, особенно хороша заключительная часть, где я естественно говорю об отчизне – о моей потерянной и до сих пор не найденной отчизне, о некоем лучшем городе на свете, который я ищу всю свою жизнь, и к которому всей душой стремлюсь, ибо моя душа прилепилась к его душе, и этот город, моя отчизна ждёт меня и зовёт трубным звуком тысячи шофаров, в середине речи я благодарю всех собравшихся за всё, что они для меня сделали, за то, что пришли поздравить меня с юбилеем, за то, что стали моими братьями и много лет поддерживали меня в моём духовном и творческом поиске, результатом которого стала книга, отрывки из которой я предлагаю почитать, я рассказываю, какое место эта книга занимает в триптихе «Сирин» и моей жизни, и зачем я вообще начал писать, почему не могу без этого и какие цели написанием преследую; я переписываю речь начисто и складываю листы в карман кардигана, в котором буду выступать, чтобы не приведи Г-дь не забыть, как это произошло на прошлом дне рождения – когда я так же хотел произнести речь, но оставил текст дома – и пришлось от своей идеи отказаться.
Вспоминаю, что не уведомил о переносе торжества Тэдди Идолова, набираю его номер, в трубке вместо гудков звучит цыганка Сэра, когда лирический герой второй раз вспоминает сладость губ своей возлюбленной, сравнивая их со вкусом вина, Идолов отвечает мне – приветики, приветики, - привет, Тэд, такое дело, по независящим от меня причинам начало банкета чуточку сдвигается, подъезжай к восьми, - постараюсь, у меня тут на Медвежьей горе проблемы кое-какие возникли, - что такое, какие у тебя, такого энергичного и оптимистичного человека могут быть проблемы, - удивляюсь я, - вот так бывает, - без тени иронии соглашается со своей характеристикой Идолов, - машина увязла рядом с домом в грязи, если сегодня трактор не найду, чтобы вытащить её, завтра, в выходной, и подавно нечего пытаться, а на автобусе, сам понимаешь, мне не к лицу ездить – вдруг кого-нибудь из знакомых встречу, так что всё решится сегодня до вечера, - надеюсь, твоей кипучей энергии и бесконечного оптимизма хватит, чтобы найти какой-то там трактор, - надеюсь, - тогда не забудь позвонить мне, - конечно, Сирин, позвоню, или сообщение пришлю, а ещё лучше вот как – если я тебе пришлю одно сообщение со смайликом, а потом два пустых, это будет означать да, всё окей, а если сначала одно со смайликом, а потом одно пустое, то это значит, что у меня не получается, и я, соответственно, не приеду, - у меня начинает голова идти кругом от сказанного - дорогой Тэдди, а нельзя как-нибудь попроще шифровать свой ответ, - нет, Сирин, нельзя, дело в том, что мы с сыном Рюриком начали изучать морзянку и я тренируюсь при каждом удобном случае, тире – две точки – это буква Д – в нашем случае ДА, а тире-точка – буква Н, НЕТ, дошло, - не очень, а зачем тебе морзянка, - мы с Рюриком решили яхту купить, а чтобы всё было, как у настоящих моряков, нужно знать азбуку Морзе – я уже и передатчики приобрёл, - забавно, лишний раз завидую твоему оптимизму и твоей неутомимости, - ну не о душе же думать в неполные сорок, - как знать, как знать, - я прошу Тэдди ещё раз повторить шифр и прощаюсь до вечера.
Тэдди Идолов – мой друг и брат, мы знаем друг друга миллион лет, вместе ходили в школу, вместе хулиганили на Медвежьей горе, там, где он сейчас создал своё родовое поместье, разбил французский сад, обнёс его высоким частоколом, на воротах разместил вырезанный из ольхи фамильный герб Идоловых-Румянцевых, а при входе поставил трёхметровые деревянные скульптуры представителей четырёх поколений рода Идоловых, вообще Тэдди на самом деле – никакой не Тэдди, а Светозар, Светозар Ратиборович Идолов, но в какой-то момент несколько человек из его друзей обнаружили его по-разительное сходство с мишкой Тэдди, и новое имя насмерть прилепилось к нему – многие сейчас и не подозревают, что его когда-то нарекли Светозаром, мы вместе ходили в бассейн, вместе жили в палатках, вместе путешествовали, он ценил меня за умение слушать, я его – за талант рассказывать истории, мы жили душа в душу, пока не произошёл разрыв, и долгие годы мы шли разными дорогами, и когда двигались по улице навстречу друг другу, один из нас обязательно переходил на другую сторону, но спустя некоторое время мы снова стали не-разлей-вода и мы, как и раньше, встречаемся, выпиваем и предаёмся нашему любимому занятию – Тэдди рассказывает о своей жизни, а я слушаю, наверно, я знаю о нём уже больше, чем он сам, причём, эксклюзивность его отношения ко мне в плане этих рассказов исключительная – никому другому он так подробно душу не изливает, и, если я не буду слушать, он не только не найдёт другого слушателя, он не станет и искать, и со временем привыкнет обходиться обдумыванием своих тайн наедине с собой, как все остальные люди, и то, что нас связывает больше всего – эти братские беседы, лопнет, и я останусь со своей безответной любовью к нему один.
Именно во время нашего с Идоловым первого медового месяца я влюбился, влюбился в девушку – её звали Вирсавия, я влюбился в ту секунду, когда увидел её, потеряв совершенно голову, я кинулся в пучину страстей, совершенно не догадываясь, что она не любит меня, мне ведь было каких-то шестнадцать лет – я списывал её невнимание ко мне на что угодно – на головную боль, на скромность, на плохое настроение, и мысленно рисовал безупречно лубочные картины нашей будущей жизни, у Вирсавии одна грудь была чуть больше другой (на это я тоже списывал припадки её меланхолии), и я хотел помочь ей – представлял, как я украду (займу, найду, заработаю) много денег, приду к ней, протяну их и скажу – поехали делать операцию – досконально я не знал подробности хирургического вмешательства и ещё тогда не решил – надо ли одну грудь уменьшить до размера второй, или напротив – ту, что меньше, заставить выглядеть крупнее, а она бросится мне на шею с криками любви, благодарности и запоздалого раскаяния – тогда я ещё не знал, что женщин нельзя покупать, что любовь нельзя покупать, потому что за деньги тебе всегда подсовывают самоварное золото, но я был юн, экспрессивен и мне было совершенно всё равно, каким способом я добуду Вирсавию – я хотел быть с ней и жил только этой мечтой; закончилось всё очень печально – спустя месяц после нашего знакомства она попросила взять для неё книгу в библиотеке и привезти ей домой, а я решил устроить сюрприз и поехал не в библиотеку, а к ней - с шампанским и цветами, дверь открыл мой друг Давид, и тогда я всё понял, почувствовав себя Урией, отправленным погибать на войну, хотя ничего я тогда не понял – в то время, когда сердце моё разлеталось на множество осколков и истекало кровью, мозг придумывал для Вирсавии оправдания; удивительным образом устроен человек – с годами наши чувства и эмоции слабеют, и если раньше мы были готовы, случись что с твоей женщиной, уйти из жизни, то сейчас – лишь уйти от неё, если раньше мы готовы были жертвовать жизнью ради любви и разбрасывались своими жизнями, только они никому не были нужны – наши жизни, то сейчас мы трясёмся над жизнью и готовы жертвовать лишь нашим комфортом и нашими деньгами, а это совсем не одно и то же, questo e diverse cose , как сказали бы итальянцы, проклятое благоразумие сделало нас трусами и приспособленцами – с этим грузом невозможно жить.
Мир страшно несправедлив – он несправедлив настолько, что иногда непонятно, почему он не уничтожает сам себя – ведь противоречия между отдельными частями этого мира колоссальны – одна несправедливость убивает другую, порождая третью, и уже непонятно – осталось ли что-то чистое, справедливое и героическое в этом мире, или он полностью и бесповоротно пронизан несправедливостью – всё в этом мире вопиёт о несправедливости – каждый камень, каждое дерево, каждый телеграфный столб, часто и люди кричат о неспра-ведливости, но мы их не слышим, как не слышим, тем более, камни и столбы, мы, обычные люди, настолько оглохли от елея и лести, что не слышим жутких воплей о несправедливости, и иногда, чтобы их услышали, люди кричат по-особому – так крикнула Анежа, когда поняла, что по-другому её не услышат – крикнула она так, что у меня и многих других, услышавших её, до сих пор стоит в ушах её жуткий крик, так, что волосы встают дыбом от безумной боли, вылетевшей вместе с этим криком, до сих пор не смолкает этот крик, и не смолкнет – пока существует человечество, Анежа сама стала этим криком, и это говорит о том, как ужасен мир, в котором для того, чтобы тебя услышали, нужно умереть.
__________
Это детская площадка. Как видно на фотографии, зер-кальца под лавкой нет. И это совершенно естественно – напротив, странно бы было, если бы оно там было. Оно же не может появляться на детской площадке по заказу. Маленькое кукольное зеркальце в розовой пластмассовой оправе было найдено мной однажды именно здесь, когда мы с Дымом сидели и разговаривали о жизни. Потом оно исчезло, всплыло на полигоне отходов, там порезало мне руку, было выброшено, вновь возникло на детской площадке спустя несколько дней, а окончательно исчезло как-то внезапно – в один из вечеров я пришёл на свою скамейку смотреть на звёзды, а зеркальца уже не было.
Возможно, в его планы не входило появляться на каких-то фотографиях, и оно приняло решение самоликвидироваться, а может быть, его подобрал дворник – Солдат Чистоты, который счёл его за мусор и выбросил. Разные могут быть версии произошедшего, но вид детской площадки и моей скамейки, на которой я совершил большинство своих открытий, от этого не меняется.
На одной из досочек, которыми обита лавка, я нацара-пал Сирин, на тот случай, если случится какая-нибудь катастрофа, и Нью-чернички будут разрушены, а под ними погребены и все дворовые сооружения – газоны, скамейки, гаражи и детские горки, то по этой надписи если не спасатели, то уж археологи точно смогут идентифицировать хотя бы одного жильца, наверно, даже, не самого худшего.
ххх
Чего во мне нет и никогда не было, так это тщеславия, я, безусловно, гордый и порой надменный человек, но именно тщеславием, тщетной славой, как я это понимаю, никогда не страдал, я даже не знаю, что это такое, ведь если ты что-то делаешь что-то лучше других или тебе досталось нечто лучшее, чем у других – это никак не повод для тщеславия, это скорее причина устыдиться того, что выделяет тебя из толпы, не всегда, но чаще всего, вот, например, у меня три глаза – я знаю это, я пользуюсь этим, но при этом вовсе не считаю других в связи с этим фактом хуже или ниже себя, я даже никому об этом не говорю – многие, почти все, думают, что это просто небольшой шрамик в центре лба, или морщинка, но никак не глаз, порой я и сам, глядя на себя в зеркало, думаю так же, или взять мою способность к творчеству – я уже говорил о том, что помимо ассенизаторской функции и стремления прожить ещё одну жизнь, я пишу с вполне конкретной целью – я хочу славы и всеобщего признания, хотя мне достаточно одного (мой папа) или двух (ещё Дым), ну трёх (Белый Нави) читателей для удовлетворения этой потребности, просто, если читателей будет больше, чем два или три, мне будет гораздо приятней – но и три тоже очень неплохо, есть писатели, у которых и двух читателей не имеется, поэтому тщеславие – увольте, это не моё, мне милее братские отношения, братская любовь, недаром я создал партию братской любви, или, в крайнем случае, отношения учителя и учеников, в которых я готов быть в разных ситуациях и тем, и другим, и тут опять же ни о каком тщеславии говорить не приходится, слава – славы я хочу, почтения – не откажусь, уважения – да, несомненно, любви – с удо-вольствием, но любить для людей очень сложно, любви не дождёшься, памяти – может быть, но это больше от меня зависит, следования за мной – я пока никуда не зову, копирования меня – никогда, это – фальшь и позёрство, лучше уж безвестность и безымянная могила.
Юлла, однако, так не считает – она думает, будто во мне есть некоторая толика тщеславия – дескать, литература – это всегда тщеславие, как и любое творчество, - вот если бы вы, - говорит она, - не ставили своих имён на обложке (подставке, обороте, в титрах), то я бы тогда поверила, что вы творите из любви к искусству, но вы ведь первым делом кричите, что это вы, вы, ВЫ сделали, а не кто-то другой, вы, писатели, устраиваете конкурсы имён, а не текстов, соревнование своих Я, а не главных героев книг, где же тут любовь к искусству, я вижу лишь одно тщеславие, - я с ней не согласен, о чём при каждом удобном случае говорю, - посмотри на меня, - спорю я с ней, - я не продал в своей жизни ни одной книжки, не заработал ни одной копейки, не провёл ни одной пресс-конференции, не дал ни одного автографа (не беря те, которые я надписал без просьбы одаряемого) – где моё тщеславие, - вот в этом и есть, - отвечает Юлла, - что ты всем пихаешь свои романы со своим автографом, в этот момент я спор обычно прекращаю, потому что Юлла начинает повышать голос, а это значит, что совсем скоро она станет небезопасной, Юлла не очень любит, когда я с ней спорю, тем более на абстрактные темы – как прагматик и агностик, она не признаёт сферу нематериального – область понятий и определений, в которой я, например, себя чувствую, как в родном доме, и ещё Юлла не любит, если я выпиваю слишком много – говорит в таких случаях, что моё тщеславие многократно возрастает и я начинаю страдать манией величия, я с ней не согласен – никакой мании величия у меня нет – ни у пьяного, ни у трезвого, а есть элементарная гордость за всё, что я пишу и знаю.
Юла как раз прерывает мои размышления о ней кукареканьем телефона – Лирик стукнулся головкой о ножку стула, в результате чего заработал шишку – Юлла всегда звонит мне по много раз на дню – рассказывает мне обо всех без исключения событиях – что приснилось, куда сходила, что показали по ТВ, о чём подумала, что прочитала в журнале, я сначала немножко нервничал из-за этой привычки, но потом смирился и даже стал воспринимать, как нечто неизменное, я искренне сочувствую Лирику, но ничем помочь на расстоянии не могу, о чём и говорю ей, но Юлла почему-то сердится на меня, называя бездушным типом, - может быть я действительно бездушный, - проносится в голове, но тогда где моя душа, не у Мефистофеля же, я в самом деле давно её не ощущаю – возможно, раздарил друзьям, быть может, её и не было никогда, а Лирика и правда жалко – почему он постоянно стукается своей маленькой головешкой, - сколько у тебя гостей будет, - переводит тему Юлла, - со мной девять, - отвечаю я, - ты не гость, - опять сердится Юлла, а я думаю – почему же не гость, каждый из нас гость на этом свете, каждый приходит сюда, словно в гости, а потом возвращается домой, хотя, возможно, Юлла права, и я должен был противопоставить себя гостям, как, например, учитель противопоставляет себя ученикам, ведь если спрашивают учителя, сколько у него в классе человек, он называет количество учеников, не включая в это число себя, но и она тоже хороша – могла бы не придираться, зная мою любовь к точности и буквальности, хотя её всё-таки можно понять – она продолжает на меня дуться из-за того, что я попросил их с Лириком покинуть наш город на время моего торжества, она senza dubio никогда в этом не признается, но я-то знаю, как она реагирует на то, что я иногда отсылаю её к маме или не беру на какие-нибудь мероприятия, - что ещё нового, - голос Юллы сух и неприветлив, - брюки себе купил, - спешу разрядить обстановку приятной новостью, - и кофту на пуговицах, и шляпу с полями с лентой на тулье, - ты кто, пенсионер или колхозник, кофты со шляпами покупать, - Лолита тоже намекнула, что наряд достаточно возрастной, - я совсем выбросил из головы, что Юлла не любит кроме того, как уезжать без меня в деревню, ещё две вещи – когда я самостоятельно покупаю себе одежду, и когда я разговариваю с чужими девушками, двумя фразами я совершил сразу две ошибки, - какая ещё Лолита, - в голосе появляется сталь, - продавщица из Имени, я просто брюки испачкал сырой картофелиной – хотел кузину шерсть собрать, - я пытаюсь сгладить негативный эффект, но разговор окончательно принимает дурной оборот, Юлла, как мне кажется, в очередной раз убеждается, что меня нельзя оставлять одного ни на день, и это ещё она не знает, что вечером придёт Митруха и мы будем пить водку.
Я, в отличие от Юллы, ругаться не люблю – и кричать не люблю, и грубых и матерных слов не употребляю, потому что моё глубочайшее убеждение заключается в том, что вежливостью можно ранить и оскорбить гораздо сильнее, чем прямой грубостью – я вовсе не пацифист и люблю подраться - словесно, конечно, люблю рассердить обидчика, вывести из себя, а потом врезать хорошенько – но никак не с помощью хамства и крика, в великую силу вежливости я поверил давно – с тех пор, как убедился в ней на личном опыте, сейчас я отлично представляю, как раздражает показательная учтивость и непременная улыбка человека, которого ты пытаешься стереть в порошок, но когда-то это стало для меня открытием, как и тайный смысл заповеди Христа о подставлении правой щеки после удара по левой – вовсе не для слабых дано это оружие, разящее без промаха и изощрённо-жестокое одновременно, ибо против него нет защиты и не придумана броня, лишь кон-ченный садист продолжит избивать безоружного человека, подставляющего вторую щёку после удара по первой, но таким место не в обществе, а в тюрьме, вежливость в ответ на хамство – из того же разряда, я иногда применяю её при ссоре с Юллой – но она запрещает мне сражаться с ней не по её правилам, и мне приходится использовать классические приёмы – крик и ругань.
__________
Это место под будущую мемориальную доску у нашего подъезда. Я думаю, в каждом доме есть человек, достойный того, чтобы в честь него повесили мемориальную доску – мол, так и так, жил и работал в этом доме такой-то человек, который тем или иным образом прославил страну. Ну, если не в каждом, то в каждом пятом точно есть.
Наш дом – Нью-Чернички – очень большой, и вероят-ность встретить в нём героя многократно увеличивается. Я конечно же не претендую на лавры героя в настоящий момент, но кто знает, что может случиться в дальнейшем, и как себя поведу я при попадании в ту или иную ситуацию, не исключено, что я напишу книгу, которая прославит моё имя в веках, и тут волей-неволей придётся государству как-то увековечивать его в камне по месту жительства. Узнает оно в книге регистрации граждан г. Иваново мой адрес, придёт в Нью-Чернички, спросит – где тут у вас Сирин проживал свои самые лучшие года, - ему покажут на подъезд, а там – вся стена, единственно пригодная для такой цели, в обрывках рекламных и частных объявлений, и что в этой ситуации государству делать – не разворачиваться же и уходить с пустыми руками, и тогда оно примет максимально удобное для себя решение – а давайте, скажет, повесим-ка мемориальную доску внутри подъезда – там и чисто, и не сопрут, и дождь не мочит. И в результате хорошее изначально дело полностью будет похерено в результате этой конформисткой позиции государства. Пото-му что в подъезд случайные прохожие не заходят, и мемориальную доску не увидят, а жителям этого дома и так известно, кто жил рядом с ними – во всяком случае, фотографии на лестничных пролётах им об этом будут напоминать.
В настоящее время место для мемориальной доски выглядит вот так, как видно на фотографии. Я не занимался им уже три дня. Но буквально через два часа оно будет сиять, и быть готовым к исполнению своей почётной миссии.
ххх
Звонок в дверь, на мониторе домофона улыбающийся до ушей Митруха, а это значит сейчас не меньше шести часов, день пролетел, словно его и не было, но я славно потрудился и вполне имею право на заслуженную выпивку, тем более не с каким-то мифическим дядей Васей, а с моим братом – самым родным, самым близким на свете человеком, моим антиподом и моим альтер эго в одно и то же время, он очень забавный, Митруха, мне с ним легко и приятно, особенно, когда мы говорим с ним о моих книгах, - хэллоу, брателло, - голос Митрухи возбуждённо-приветлив, совсем не такой, как если звонишь ему на работу, - привет, Митруха, - Митруха вваливается в коридор, от него слегка пахнет алкоголем, - что, вмазал уже немного, - подмигиваю я, - ну так всё равно же сегодня напьёмся, вот я и решил – чего тянуть, и с начальником бутылочку коньяка раздавил, заодно и на теологические темы с ним поговорили, он Библию почти наизусть знает, - что обсуждали, - фразу обсуждали, сказанную Иисусом в Гефсиманском саду - Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих, - это, кажется, из Матфея, - вспоминаю я, - 28 стих из 20 главы, - как ты всё помнишь, - удивляется Митруха, - память тренирую, ну и к чему пришли с Иисусом, - дай хоть отдышаться, что ты меня прямо на пороге допрашиваешь, - Митруха проходит в кухню, наливает из-под крана целый стакан воды, выпивает одним залпом и отвечает – что же получается, Иисус отвергает необходимость служения Г-ду, - не Г-ду, а Сыну Человеческому, - отвечаю я, - он раздаёт по частичкам свою святую и безгрешную душу тем, кто готов её принять, взамен забирая грехи и грязные души, в один момент он даже колеблется – и спрашивает Г-да: если возможно, да минует меня чаша сия, чаша эта – гнев Г-ден, который обрушится на Иисуса, как на носителя всех грехов и всей грязи, накопленной человечеством за всю историю, его можно понять – нет ничего страшнее гнева Г-да, даже Иисус его боится, но такова его миссия, как он её видит, поэтому и говорит он так, чтобы люди поняли, наконец, что не для того, чтобы быть царём, он явился в этот мир, а для того, чтобы ответить перед Г-дом, перед Отцом своим, за то, что натворили люди, - да, здорово, начальник тоже всё в таком духе объяснил, - Митрухе нравятся мои объяснения, а мне нравится, когда он вот так на меня смотрит, я даже немножко ревную Митруху к его начальнику, который тихой сапой пытается вырвать у меня посох гуру, что-то слишком часто Митруха стал на него ссылаться.
Что будем пить, - Митруха, как всегда, торопится, - хороший вопрос, а ты разве не принёс, - удивляюсь я, - я думал, ты хоть с бутылкой поздравляться придёшь, - я же говорю, у меня денег нет, - ну тогда иди в машину, у меня там как раз Гефсиманка лежит, аж двенадцать бутылок, на завтра, в них есть твоя доля – вот бери её и неси сюда, можешь даже парочку взять, - может быть, три сразу, - у Митрухи загораются глаза, но я сдерживаю его пыл – куда три, хватит двух, давай уже, иди, Митруха уходит и пропадает, я звоню на его мобильный – мобильный кокетливо отзывается из коридора, эх, Митруха, Митруха, когда-нибудь он потеряет свою голову, mentre он ходит, я накрываю на стол – в холодильнике почти ничего нет, я выгребаю имеющееся – банку печени трески, банку консер-вированной фасоли, засохший кусочек сыра, мочёную клюкву, два варёных яйца, остатки сала, ягоды из компота Лирика, его же детские творожки – они просрочены, и Юлла не взяла их с собой на Сунжу, пакет сушёной воблы, сливочное масло, сосиску, кетчуп, пучок лука – аккуратно всё режу, открываю, раскладываю по большим и маленьким тарелкам, из хлеба у меня только сухари с изюмом, я мажу их маслом, сверху помещаю сало и травинку лука, на ягодах из компота и мочёной клюкве делаю морс, заливая их кипятком, половинки яиц украшаю кетчупом и опять же луком – стол становится достаточно эклектичным и приобретает почти праздничный вид – за этим занятием проходит двадцать минут, можно было бы сходить в машину пять раз, но Митрухи всё нет, идти за ним не хочется, я решаю немного полежать с «Заувеем», Кузя укладывается, как обычно, в ногах, но на меня наваливается усталость и я засыпаю.
Мне снится сон, сон всё тот же, что и в прошлую ночь - я тиляпия, плыву себе в море, никого не трогаю, ни с кем не разговариваю – во рту всё те же мальки, мои детишки, мне хорошо и, если не считать тревоги за них и неудобств, связанных с невозможностью зевнуть, можно сказать, я счастлив – в этот момент из-за подводной скалы выплывает стая каких-то чудовищ, теперь я уже знаю, что это панцирные щуки, жуткие хищники, они, как и в первом сне, начинают кружить вокруг меня, всё ближе и ближе, и вот я уже прощаюсь с жизнью, потому что не уверен, что фокус с проповедью братской любви прокатит второй раз, тем более, я не знаю, те эти щуки или нет – по мордам совершенно в этом не разобраться, но всё-таки решаюсь поговорить, другого варианта всё равно нет, и открываю рот, мои детишки разлетаются кто куда, щуки вроде бы даже бросаются за ними, но я начинаю говорить, я говорю им о братской любви, о прелестях мирного сосуществования рядом (попробовали бы придумать моментально другую тему), меня в буквальном смысле прорывает – я начинаю сыпать цитатами из «Заувея Сирина», и о, чудо, способ срабатывает - они замедляют скорость, и вскоре останавливаются, открыв рты от удивления, мальки тоже застыли в недоумении, круто, я победил, но вдруг что-то начинает идти не по плану - панцирные щуки опять ускоряются, опять начинают кружить, и вот они уже открывают свои вонючие рты – изо ртов так и прёт зловоние (я понимаю, что это сложно почувствовать во сне, но тем не менее), мерзкие, в ошмётках пищи, острейшие зубы щёлкают в непосредственной близости от моей головы, мальки разлетаются, кто куда, я даже не знаю и не вижу, что с ними, я кричу, кричу насколько хватает сил, я просто ору, но это не я ору – это домофон, похоже, Митруха пришёл.
Это действительно Митруха – я смотрю на часы, в об-щей сложности его не было час, он держит в руках три бутылки, - чтобы второй раз не бегать, - поясняет он, - и куда ты пропал, - интересуюсь я, - не поверишь, со мной такое приключение произошло, - неужели лифт застрял, - нет, гораздо интереснее, я вышел из дома и двигался к машине, когда меня страшно напугал некий джентльмен с респиратором на лбу, он крикнул мне – добрый вечер, уважаемый, и здоровья Вам на долгие годы, - я улыбаюсь, что же будет дальше, - я тоже поздоровался, но он попросил подождать минутку и поведал одну историю – оказывается у вас во дворе против него организовали заговор, - неужели, - вот именно, заговор, какие-то жильцы собрались и решили сжить его со света, - прямо так и сказал, - да, а ты что, знаешь об этом, - мне интересно дослушать – нет, конечно, - ну так вот, они подготовили план сведения его с ума, с завтрашнего дня они будут вываливать мусор из вёдер прямо на газоны, чтобы он начал психовать из-за этого и потихоньку тронулся головой, я забыл сказать, он дворни-ком в вашем дворе работает, его зовут Солдат Чистоты, потому что он прирождённый борец с грязью – он её просто терпеть не может и убирается не только у вас, но и везде, где просто проходит мимо, из-за этого он почти не спит – ему везде мерещится грязь и он даже ночью встаёт и выходит на улицу - проверить, не бросил ли кто бумажку или шелуху от семечек, и вот такого, во всех отношениях благородного и кристально чистого человека ваши идиоты хотят свести с ума, - он-то откуда знает про заговор, - а у него ученик есть, немой, но с хорошим слухом, он подслушал, - а как учителю передал, - ну как, как, ты, брателло, хоть и умный, но иногда совершенно не догоняешь – знаками показал, как немые объясняют, не отвлекай, скоро развязка.
_________
Это приёмное отделение больницы, в которой прохо-дила обследование Юлла. У неё возникли неприятности со здоровьем, и она легла на недельку в больницу. В больнице недавно сделали ремонт и, чтобы посетители не пачкали грязной обувью больничные коридоры, на входе посадили самую злую медсестру в больнице, и она сразу стала втихаря приторговывать бахилами. Я посещал Юллу по три раза на дню, если ей не требовалось ничего срочного, неудивительно, что я нередко забывал в машине купленные заранее бахилы, а мелочи на покупку их у злюки – медсестры, как назло, не оказывалось.
В этих случаях я применял ряд фирменных приёмов Сирина. Первый - уверенной быстрой походкой войти в фильтрационный пункт и, глядя прямо в глаза медсестре, громко поздороваться и, не дожидаясь ответа, пройти мимо неё. Здесь принципиальным является скорость – достаточная, но без суетливости, и невозмутимая уверенность – внушающая почтение. Если всё правильно сделать, медсестра приходит в себя, когда я уже поднимаюсь по лестнице. Без бахил, конечно.
Есть и второй способ. Он тоже основан на нахраписто-сти и скорости, но отличается от первого тем, что применяется в тех случаях, когда блицкриг становится невозможным в силу внезапно появившегося препятствия в виде втесавшегося перед тобой другого посетителя, или зазвеневшего у медсестры телефона. В этом случае я, не останавливаясь и буравя своим взглядом её зрачки, произносил: тринадцатая палата, Юлла Сирин, диагноз – недифференцированная ОРВИ, необходимость в передаче продуктов питания; и проходил мимо. Здесь самым главным было отсутствие пауз в речи, чтобы ни на миг, ни на секундочку медсестринские глаза не оторвались от твоего рта – ни в бок, ни дай Б-г, вниз – на ботинки без бахил.
Были и другие приёмы, которые я использовал для попадания в стационар. А иногда я просто проскакивал, когда никого в фильтрпункте не было, но это пахло трусостью и слабостью, потому что пробегать незамеченным нельзя нетрусливо и красиво. Это меня один раз и погубило. Если бы я не пошёл по лёгкому пути, а применил нормальный мужской способ из имеющегося арсенала, несмотря на отсутствие на своём месте злюки – медсестры, хотя бы в части походки и посадки головы, то даже при её появлении я смог бы перестроиться и выкрутился бы. Но сложилось всё по-дурацки – я, вжав голову в плечи, крался к следующей двери, когда был остановлен грозным криком – почему без бахил?? От чего начал краснеть и заикаться.
ххх
Солдат Чистоты всё это мне рассказал, как брату, понимаешь, он не побоялся, что я окажусь одним из этих подонков, или побегу и донесу им на него, он доверился мне, излил душу, я просто влюбился в него, эх ты, живёшь здесь уже год, а не сподобился познакомиться с таким интересным и достойным человеком, в общем, он пригласил меня в свою служебную каморку – там он хранит лопаты, вёдра и всякую утварь для работы, но, правда это секрет, последнее время он там и ночует – прямо на полу, среди вёдер и лопат, чтобы не тратить время на дорогу и на уборку чужой территории, - я вскидываю глаза – надо же, при всех моих дружеских, почти братских, отношениях с Солдатом Чистоты он ни разу не приглашал меня туда и даже ни разу не намекнул, что она у него есть, Митруха продолжает – он угостил меня чаем, сказал, что я очень хороший человек, общительный и добрый, в отличие от большинства из вас, что он совершенно одинок и ему не с кем разговаривать, я пообещал, что буду его навещать – и тогда он показал мне свой тайник – там же в каморке – там знаешь, что лежит, - Митруха вопросительно смотрит на меня, и не дождавшись предположения, говорит – там устав партии братской любви – он её главарь, и деньги, которые он нашёл у вас во дворе – он не тратит их, считая достоянием народа, и готов их пожертвовать только на благотворительность – только пока не решил, на что, - а он не сказал, кто его соратники по партии (ну, Солдат Чистоты, ты даёшь), - имён раскрывать не стал, сообщил только, что это очень хорошие люди, короче – я вступил в его партию, теперь я тоже солдат братской любви, теперь я тоже, когда чертыхаюсь, знаю, что это значит – ЧЕРТ ПаБраЛ, может и тебе тоже задуматься, а, брателло, - рассказ Митрухи повергает меня в настоящий шок, но я запихиваю этот факт подальше в память, чтобы додумать на досуге, и говорю – прошу к столу.
Можно мне что-нибудь посущественнее, я страшно го-лоден, - Митруха осматривает накрытый стол, - макароны могу сварить, - отлично, а сырком потом посыпем, - Митруха очень любит сыр поверх макарон, - посыпем, - я ставлю кастрюлю с водой на плиту и подсаживаюсь к брату - что ещё там твой начальник рассказывает, - да много чего, мы с ним, как выпьем, сразу в теологию уходим, больше он, конечно, а иногда он такие интересные факты выдаёт, ну вот, например, ты знаешь, что произошло с рабойником Варравой, которого народ по предложению Понтия Пилата помиловал вместо Иисуса, - предположим, есть одна версия, - у начальника моего тоже есть, он считает, что Варрава покончил жизнь самоубийством, как и Иуда Искариот, и Понтий Пилат, и что эти три человека – это антитроица, это троица Диавола, который предстал в трёх лицах ради достижения своей главной цели – смерти Ии-суса, ведь не будь хотя бы одного из них, трагедии бы не произошло, а потом, когда убийство было совершено, эти человеческие оболочки стали ему (Диаволу) не нужны и он избавился от них своим дьявольски привычным способом – они совершили над собой суицид, но их поступки остались жить в веках, как самые чёрные и бесчеловечные в истории, недаром до сих пор мы с отвращением говорим о предателе (Искариоте), прокураторе (Пилате) и Баррабасе (Варраве) – троице Диавола, - не очень я уверен, что так всё просто – на месте Дьявола я бы не стал способствовать казни Иисуса, это не в его пользу и он не мог этого не понимать, Иисус предчувствовал свою смерть и знал тех, кто распнёт его, но не мешал им – просто лишь подобная смерть могла позволить Иисусу крикнуть во всё горло о том, что он хотел донести до людей – никакие проповеди и никакие книги не способны достичь того, чего можно добиться собственной смертью – смертью, которая жутким воплем ворвётся в сердце каждого человека и перевернёт сознание всего человечества, переломив само течение истории, мы до сих пор слышим этот крик Иисуса, вырвавшийся из его уст в момент, когда он испивал чашу гнева Г-днего за наши грехи, будучи распятым на кресте между двух убийц и насильников, и Диавол тоже это должен был предвидеть – и стремиться к чему угодно, но только не к смерти Христа, ибо каждый невинно убиенный праведник – это камень в фундамент веры, а уж распятый Божий сын – и подавно, per-cio не совсем прав твой начальник, хотя он действительно немножко владеет материалом.
Мы сидим на кухне, допиваем первую бутылку Гефсиманской, едим макароны с сыром, прочую снедь и болтаем – на душе хорошо, беседа так и льётся, - поздравляю, - говорит Митруха, - тебя с праздником, ты взял очередную высоту, точнее, завтра возьмёшь, завершил очередную одиннадцатилетку, - спасибо, братан (так залихватски я люблю его называть), только не всё так просто, как кажется, завтра не только одиннадцатилетка завершается, но и мой прозаический период жизни, тоже одиннадцатый, и начинается двенадцатый – но каков он будет, я не знаю и не могу знать, ты в курсе, что я могу видеть сквозь время, но, как я ни пытаюсь, мне не удаётся пронзить завтрашний день – передо мной встаёт грязная нештукатуренная стена, льёт жуткий дождь, словно небо прохудилось, у меня на плече какой-то груз, и тут чей-то голос говорит: привет, теперь я твой новый господин; я даже боюсь представить, что это такое – и сколько ни пробую, ничего другого не вижу, уже даже отказался от этих попыток, будь как будет, - Митруха вскидывает брови – будем надеяться, это не какая-нибудь нечисть, может, ты не своё будущее видишь, ведь у тебя тоже сбои бывали, - бывали, но только по-пьяни, ладно, - как от морока встряхиваюсь я, - давай лучше выпьем, что мы всё о серьёзном, будем веселиться.
Сколько бы я ни писал, каждый раз (без исключений) мой замысел ускользал от меня уже на второй странице – ни разу мне не удалось написать о том, о чём я задумал, то есть сюжет мог и не измениться, но главная мысль, месседж, просачивались сквозь написанные слова, не оставляя и намёка на его присутствие (которое не только подразумевалось в момент начала работы, но, собственно, ради него работа и затевалась), я не мог бросить книжку неоконченной и, конечно, дописывал её, зная, что первоначальной мысли в ней нет, она не захотела жить в этой книге, а потом начинал заново, чётко понимая, что ухватил её крепко за хвост и ни за что не отпущу на этот раз, но она опять бесследно ускользала на второй же странице, и я начинал писать новые и новые книги, в какой-то момент я совсем отчаялся пленить главную мысль, посчитав для себя это нерешаемой задачей, и решил, что больше не буду за ней гоняться, раз она не желает быть препарированной и изложенной в словах, и перестал о ней даже думать, странное дело - последняя борьба за главную мысль произошла при написании Странного Нисана (с очередным моим проигрышем), а уже в Заувее я отказался от неё, и вот сегодня, дописывая Заувей, я вдруг понял совершенно отчётливо, что она решила запрыгнуть в текст и вполне вальяжно в нём расположиться, а сами слова выстроились каким-то причудливым образом, как я их совершенно не ставил, тем самым изложив главную идею всего моего творчества в её первоначальной нетронутой временем редакции, мысль эта пришла мне походя, во время какого-то телефонного разговора, я даже не успел её запомнить, и вот сейчас, за столом с Митрухой, я вдруг явственно её осознаю – вижу, как цветное кино – наверно, на меня начал действовать алкоголь.
_________
Это Амалек, прародитель амалекитян. Он внук Эсава. Его отец – Элифаз, первенец Эсава, а мать – Тимна - одновременно дочь и наложница Элифаза, то есть мамзерет – плод кровосмесительного союза, Амалек же – мамзер, сын мамзерет.
Элифаз, отец Амалека, вырос в доме Исаака и был обрезан, согласно требованию Торы, на восьмой день после рождения, потому что, пока был жив Исаак, Эсав совершал обрезание своим сыновьям и вообще всем мальчикам, рождавшимся в его доме. Но Амалек родился уже после смерти Исаака и потому не был обрезан. Он рос в доме злодея Эсава и унаследовал у него ненависть к Иакову и его потомству, ненависть, которую сам Эсав должен был сдерживать.
В Мидраше сказано: "Эсав сказал Амалеку: "Я много раз пытался убить Иакова, но мне это не удалось. Постарайся отомстить за меня". Амалек спросил: "Но как могу я одолеть его?" Эсав ответил: "Я дам тебе совет, который ты должен всегда помнить. Если ты увидишь, что Израиль совершил ошибку и попал в трудное положение – напади на него в этот момент"".
И увидел Г-дь Амалека, и произнёс своё пророчество, и сказал: "Первый из народов Амалек, но конец его – гибель".
Но разве Амалек – первый из народов? Разве не появились задолго до него на земле семьдесят народов, потомков Сима, Хама и Иафета? В освящённом еврейской традицией переводе Торы на арамейский язык сказано иначе: "Первый из тех, кто сражается с Израилем – Амалек". И действительно – Амалек был первым, кто напал на Израиль после выхода из Египта. Он опередил всех.
Подлинную вражду мы питаем только к Амалеку. Тора, которая вся – прощение и милосердие, обязывает нас ненавидеть его. Мы ведём войну со всем народом Амалека и каждым амалекитянином в отдельности, со злобой и нечистотой, которые Амалек распространял среди народов, с той грязью, которой ему удалось запятнать нас, с преклонением перед злыми силами, с идолопоклонством.
С Амалеком мы ведём войну на уничтожение. Мы не стремимся победить или покорить его, нам не нужно ничего из того, чем он владеет, вообще – ничего, исходящего от него. Мы должны уничтожить Амалека, а заодно и всё его имущество – нам оно не нужно. И до тех пор, пока мы не сможем его уничтожить, наша ненависть останется непримиримой. Компромиссы тут невозможны – Амалек должен погибнуть. Уничтожить Амалека значит избавиться от ненависти самым радикальным образом – ведь когда он исчезнет из этого мира и из наших сердец, вместе с ним исчезнет и она. Чем сильнее будет гореть в наших сердцах ненависть в Амалеку, тем сильнее будет наша любовь к Всевышнему, тем теснее будет наша связь с Ним и Его Торой.
ххх
Митруха не устаёт восхищаться Солдатом Чистоты, похоже, у него появился новый кумир после начальника, - а ты уверен, спрашиваю его я, - что я ничего не знаю про партию братской любви, - конечно, уверен, - вспыхивает, словно задетый за живое, Митруха, - ты бы сразу меня оборвал на полуслове, уж я-то тебя знаю, ты, конечно, не до конца мне понятный человек, но в чём – в чём, а в этом я разбираюсь – когда ты что-то знаешь или что-то делаешь, я всегда об этом знаю, ты не можешь не поделиться, - например? - легко, вот ты сейчас пишешь третью книгу из цикла Сирин, верно, - допустим, - я могу рассказать, о чём она – это сборник пояснений и иллюстраций к первым двум частям, я правильно говорю, - в точку, - вот видишь, или ещё хочешь угадаю, почему ты завтра друзей без жён приглашаешь, - интересно, - у тебя нет денег на большое застолье и ты таким образом экономишь, - Митруха, ты провидец, - а то – я почти всё про тебя знаю, ты почти прочитанная книга для меня, и только нескольких вещей я, как не бьюсь, расшифровать не могу, - что же это за вещи, - я не могу понять, зачем ты отрастил такую длинную и тонкую бороду, - ещё, вываливай уж сразу, - не могу понять, почему ты ходишь по дому голым, - и, - и никак не понимаю, почему ты празднуешь тридцатитрёхлетие, если тебе тридцать пять лет, а тридцать три было два года назад, - Митруха не удивляет меня первыми двумя вещами, а вот третьей действительно ставит в тупик, кстати, а почему я так поступаю.
Раздаётся звонок – кукарекает телефон, это Крамик, он возмущённым голосом спрашивает меня, почему я не пригласил на день рождения дедушку с бабушкой – моих родителей, я отвечаю ему, что бабушка, как это она делает обычно, накроет завтра стол, и мы пообедаем всей семьёй (только без Юллы и Лирика, к сожалению), а вечером я наметил немного другой формат, где бабушке с дедушкой будет некомфортно, - ничего бабушка накрывать не будет, - выговаривает мне Крам, - ты обидел их, ты совершил дурной поступок, ты не пригласил своих родителей, почему ты так поступаешь с ними, ты что, их не любишь, они же самые близкие тебе люди, они всегда рады тебе, а ты им не рад, - голос Крамика сух и словно чужой, - я пытаюсь что-то ответить, заодно выяснив, почему бабушка не будет накрывать стол, если она так делала всегда – и никто никогда никого никуда не приглашал, это было естественней некуда – собраться в мой день рождения в их доме, Крам объясняет, что бабушка с дедушкой устали чувствовать мою в их сторону неблагодарность, я прихожу в смятение, а Крам, пользуясь свалившейся возможностью пожурить меня, расширяет список своих претензий – и ты не звонишь им совсем, - я никому не звоню, - и ты не поздравляешь их с днём учителя, - я не знаю, когда он случается, - и ты не можешь просто так заехать с ними поболтать, - но у меня почти нет времени, - и тебе не нравятся бабушкины стихи, - нравятся, но они иногда бывают несовершенны, - и ты никогда не поёшь с бабой в караоке, - сынок, я не люблю петь, может быть, хватит, - не затыкай мне рот, - возмущается поставленным голосом Крам, - ты совсем не пишешь про бабушку в своих книгах, - вот же, пишу, - папа, я очень тебя прошу, - дети не могут долго изображать гнев, - будь поласковее со своими родителями, они такие добрые, так тебя любят – не расстраивай их и пригласи пока не поздно на день рождения, - я не знаю, что и ответить – не могу, сынок, поверь моему чутью, ты ведь знаешь, какое оно у меня (я предсказываю Краму на пару-тройку дней вперёд его поступки и их последствия, и ему это прекрасно известно, он даже часто этим пользуется), им не понравится завтра, а потом, я их до сих пор немножко стесняюсь, - тогда пригласи их так, чтобы они сами не пошли – ты ведь умеешь так делать, - сынок, я не поступаю так с близкими, - а сам про себя думаю – неужели мой сын стал таким взрослым, что научился так хитрить – надо же – пригласить так, чтобы напротив, заставить отказаться! - наконец, Крамик заканчивает меня отчитывать и давать советы, и мы прощаемся друзьями.
По большому счёту, мне более трёх тысяч лет – именно так я воспринимаю свой возраст, поэтому совсем не важно, сколько их на самом деле, этих лет – гораздо важнее, сколько у тебя рук, ног, глаз, почек, ушей, полушарий мозга – у меня всего этого добра по два, кроме глаз – Г-дь одарил меня третьим глазом, который с виду и не глаз вовсе, а так, складочка кожи, но пользоваться им я научился мастерски, вижу даже запахи, вот сейчас, во время разговора с Крамиком, я чувствую майонез сквозь стену – Митруха, как ярый его поклонник, видимо мажет майонезом яйца, хотя я уже украсил их кетчупом и луком, проверяю свою догадку, заходя в кухню, и с удовлетворением убеждаюсь в собственной правоте, - что там Крам тебе говорил, - яйцо крошится на губах Митрухи и частично падает на пол (Юлла опять скажет, что я не умею аккуратно кушать, хотя это не так – чаще всего виноват именно Митруха, но я его не выдаю – я не предатель), - родители немного обижаются, что я их не пригласил, - у Митрухи это любимая тема – он слегка завидует моему первородству и, когда складывается ситуация, при которой я начинаю выглядеть в глазах родителей хуже, чем он, Митруха этому радуется, хотя конечно же своими руками он никаких козней не строит, - да, - говорит он, - я вот всегда их приглашаю, - это его такая своеобразная маленькая месть за моё первородство, - кстати, продолжает Митруха, - а ты продал бы своё первородство, как Эсав – Иакову, - не дождёшься, Митруха, я не люблю чечевичный суп, - ну тогда давай выпьем, - Митруха наполняет стопки, при этом сбивая рукой банку с печенью трески, печень падает на пол рядом с четвертинкой желтка с майонезом и кетчупом, Юлла точно скажет, что я неаккуратный человек, Кузя прибегает на шум и набрасывается на печень трески – это её любимое лакомство, я смотрю на неё и думаю – эх, если бы она ещё и яйца ела, не пришлось бы пол мыть.
Митруха предлагает сыграть в Хвох – он здорово нау-чился играть в баскетбол и хоккей, но для него у меня сегодня есть кое-что поинтереснее – Крамик взял у соседа игрушку для Хвох под названием Семейка Бубис – это настоящий блокбастер, сюжет таков – добропорядочная американская семья (правда без детей – их предстоит родить по ходу игры) выживает после нападения на Америку русских, её миссия – стать прародителями цивилизации, вокруг – разруха, ни души, но qualcosa что-то уцелело, даже целые магазины и районы, но людей нигде не видно – их предстоит искать, откапывать из руин и тому подобное, шикарная игра, одним словом, мы берём свои пульты, - только, чур, ты оденешь трусы, - ворчит Митруха, - я прикроюсь подушкой, не бойся, - отвечаю я, мы распределяем роли – разыгрываем на чингачгук, Митруха выигрывает и становится м-ром Боби Буби, мне выпадает роль м-с Биби Буби, что же, ничего не поделаешь, игра есть игра, я – яркая блондинка с забытыми в волосах бигудями, большой грудью и избыточным весом – надо сказать, совсем не спортивный у меня видок, а бегать и лазать по завалом мне придётся ого-го сколько, мой муж, Боби, негр под два метра ростом, лысый, накаченный мужик, представляю, что он со мной сделает, когда наступит пора заводить детей, и пусть это лишь игра, меня передёргивает при мысли об этом, титры заканчиваются, мы начинаем – первая вылазка у нас в продуктовый магазин, Боби несётся как метеор, я не поспеваю за ним, в магазине разрушен вход, надо лезть через окно – я принимаю решение остаться на улице, Митруха, то есть Боби, выкидывает мне коробку чипсов и коробку кукурузных палочек, я говорю Боби, то есть Митрухе – из этого суп не сваришь, он мне отвечает, что если мне что-то не нравится, я могу залезть сама и выбрать, что мне по душе, а куда я полезу с такой толстой задницей, ну и герой мне достался, наконец, Боби добирается до ветчины, и мы возвращаемся с охоты, дома варим суп, едим, пока на экране не появляется надпись – минус десять процентов жизни, оказывается, мы съели собачий корм, первый день закончен, мы с Боби, то есть с Митрухой, делаем перерыв в игре и идём выпить на кухню.
__________
Это мой велик. Не мой друг Велик, который Вел, а велик в смысле велосипед, il bicicletto, если по-итальянски. Я часто на нём катаюсь по городу – бросаю в рюкзак разные полезные вещи вроде пива или водки, закуску, ноутбук для работы, книжку, фотоаппарат, карандаши, бумагу для рисования и еду, куда глаза глядят. Часто они глядят на дом Митрухи – он, конечно, живёт не близко – но тем и интереснее и опаснее путь до него, а что ещё нужно нам – настоящим мужчинам, кроме интереса и опасности. Я приезжаю к нему, мы выходим во двор, распиваем какой-нибудь алкоголь из моего рюкзака, едим, что Б-г послал, болтаем и разбегаемся – его ждут дома, а я еду кататься дальше, потому что меня никто не ждёт – Юлла с Лириком в одной деревне, Крамик – в другой, я предоставлен сам себе и свободен и бесприютен, как ветер.
В тот раз, о котором идёт речь, я поехал после Митрухи на площадь Пушкина, купил себе ещё пива, выбрал замечательную уютную скамеечку, открыл ноутбук и начал работать. Потом, когда надоело, я порисовал, снова съездил за пивом, вернулся на свою лавочку, почитал. Люди часто не знают, чем себя занять, что меня всегда удивляет – как можно не знать, чем заняться, если даже одно из перечисленных мной дел может увлечь настолько, что не будет хватать времени – взять то же чтение, или страсть к фотографии, я уж молчу про занятие итальянским языком – это удивительно прекрасный и чувственный язык. Потом выпил чего-то ещё – в результате набрался достаточно крепко. Назад я ехал тихонько и старался не задевать стены зданий и не съезжать на проезжую часть. Но это не всегда получалось.
Когда до моего дома оставалось жалкие пятьсот метров, я словно собака, взял след и поднажал на педали. Правда улочка, ведущая к дому, была крайне скверно освещена, то есть вообще не освещена, и ехал я по этой узенькой грунтовой дорожке, ориентируясь, как летучая мышь, по расстоянию до окон ближайших домов – благо, что это был частный сектор, и дома были одноэтажными и располагались впритык друг к другу. И вот уже совсем близко, ещё один поворот, и я почти дома, как меня внезапно ослепляет яркий свет фар впереди и несётся на меня – и это ничто иное, как машина. Свернуть некуда, и я принимаю единственное решение – плавно, аккуратно, нежно начинаю заваливаться в кювет, но не рассчитываю сил и лечу – я через велик, рюкзак через меня, ноутбук обгоняет рюкзак, а фотик ноутбук.
Я поднимаюсь – цел и невредим, и пытаюсь собрать свои вещи. Фары не тухнут, но и не приближаются, похоже, машина ещё не тронулась с места. Обидно.
ххх
Оказывается, всё это время Митруха сидел на моих брюках, - ты что, слепой, не видишь, куда садишься, - отчитываю я его, - давай молчи, женщина, - Митруха не умеет быстро переключаться с игры на реальность, мы допиваем вторую бутылку, я чувствую, что у меня начинает слегка путаться речь, как и у Митрухи, мы возвращаемся в комнату Крамика и не успеваем лечь в кровать, чтобы делать маленького бэби (в том смысле, что Биби и Боби не успевают), как начинает таращиться телефон, я бегу на кухню, где его оставил – хэллоу (я тоже не очень быстро переключаюсь с игры на реальность, мы же американцы), это Юлла – ты что, пьян, - как назло она попадает в самый пик моего опьянения, - конечно, нет, - пытаюсь соврать я, - я просто очень устал, - когда ты так говоришь, ты точно пьян, эх, Сирин, Сирин, ты же мне обещал, что не будешь выпивать, тем более в одиночку, - я не в одиночку, - а с кем тогда, - да Митруха заехал поздравить, - а он что, до завтра дотерпеть не может, или это потому, что я уехала, - мне хочется объяснить, что в данной ситуации оба предложенных варианта справедливы и совпадают, но я решаю не перегружать наш разговор избыточным философствованием, и просто отвечаю – да, - что да? - Юлла никогда не останавливается на полпути, - да – из-за тебя, - эх, Сирин, Сирин, - повторяет Юлла, - а я ведь в тебя верила, а ты мало того, что обманываешь меня, так ещё и выпиваешь, пока меня нет, и т.д. и т.п. – я пытаюсь её перебить, но не тут-то было, это очень трудно, почти невоз-можно – я понимаю, что она это делает не из вредности, не из злобы, а потому, что любит меня и хочет, чтобы я соответствовал её представлениям об идеальном мужчине, это я понять могу, но принять – нет, потому что кто находится к идеалу ближе, чем я – человек, не совершивший в своей жизни ни одной подлости в отношении кого бы то ни было, не считая истории с Дымом, когда ещё в школе я толкнул его в лужу, подсознательно завидуя его куртке с надписью Харлей Дэвидсон на спине, но этот единичный случай никак не характеризует меня, как подлого человека, а вот Юлла в этом смысле – человек максималистичный – будь ты миллион раз прав, и ошибись единожды, не считаться тебе авторитетом, воздерживайся ты без алкоголя десять лет и выпей один раз на свадьбе у дочери, и ты – безвольный алкоголик, работай ты несколько суток подряд, а потом лишь намекни на усталость, ты – тряпка, и так во всём, сложная она женщина – Юлла, но тем и мила.
Она кладёт трубку после окончания просветительской лекции, в её голосе звучит обида, но выпитый мной алкоголь делает меня несколько нечувствительным к уколам совести, я возвращаюсь к Митрухе, и мы продолжаем игру, уже наступило утро следующего дня – Митруха начал играть, когда я ещё разговаривал , что там со мной сделал ночью Боби, я не знаю и не хочу знать, пусть это останется тайной, - наша миссия на сегодня найти противоядие от вчерашнего собачьего корма, Боби уходит на поиски аптеки, я, как хорошая хозяйка и верная жена, пытаюсь навести порядок в квартире, квартирой это назвать, конечно, сложно – это заброшенный промышленный хо-лодильник – его мы с Боби выменяли на мою левую руку - такое решение принял Митруха, когда мы создавали наши профили, можно было, конечно, и квартирку получить, но за неё нужно было отдать почку и две руки – Митруха сказал, что ему руки нужны обе, чтобы добывать пропитание, а я безрукая не смогу ничего делать, поживём пока и в холодильнике, а потом, глядишь, что-нибудь подыщем поинтереснее, я выбрасываю из дома разделанную протухшую полутушу коровы и прочие куски гнилого мяса, оставшиеся от предыдущих хозяев холодильника – только, насколько я понимаю, они в нём не жили, я мою полы и стены, и почти успеваю к приходу Боби – он приносит коробку с лекарствами, – когда-то давно, до войны, мы ходили в эту аптеку за презервативами, - говорит мне Боби мечтательно, а ещё он сообщает мне, что расплодилось очень много крыс и они на него несколько раз напали, поэтому ему необходимо ружьё, мы запрашиваем у Волшебного Монитора (это единственная ниточка помощи извне) что-нибудь огнестрельное и получаем ответ – это стоит одного найденного человека, пять килограммов золота или один глаз - золота и людей Боби пока не сыскал, мы соглашаемся на один глаз, естественно, мой, и я подхожу к специальной капсуле для его удаления.
Игра захватывает нас, мы делаем паузы лишь для того, чтобы сходить на кухню и опрокинуть рюмочку, внезапно я вспоминаю, что у меня не дописан Заувей, совсем чуть-чуть, я прошу Митруху поиграть пока сразу за двоих, а сам ложусь в кровать с телефоном и завершаю свой без всякого преувеличения шедевр за каких-то полчаса, и лишь когда ставлю точку, ко мне приходит осознание того факта, что я смог это сделать,
смог, несмотря ни на что, и моё детище, мой роман, а вместе с ним и весь триптих, созданы, что он вот здесь, в моих руках, в этом телефоне, а совсем скоро будет на бумаге, в книге, которую можно будет листать, читать, перечитывать, дарить друзьям, ставить на полку, брать с собой в поезд или самолёт, и даже в метро, обсуждать, отвезти на выставку и отдать моему бородатому промоутеру – от всех этих сладких мыслей идёт кругом голова, я зову Митруху отметить окончание моего многолетнего труда рюмкой Гефсиманки, он с радостью соглашается, мы открываем третью бутылку – не зря всё-таки он взял три, и мы поднимаем тост за большую литературу, - а как ты думаешь, - спрашивает он меня, ставя рюмку на стол, - Б-г есть?
________
Это свидетельство эколога, которое я получил, закон-чив экологическую школу. Не сказать, что я очень переусердствовал, когда учился в ней, однако, если кто-то думает, что может без специальной подготовки - на глаз или по запаху - отличить отходы третьего класса от отходов четвёртого класса, глубоко заблуждается. Я пошёл учиться, потому что некие силы выявили отсутствие в нашем штате ответственного за экологическую безопасность на предприятии и потребовали обучить одного из сотрудников, каковым назначили именно я, поскольку кто, как не Сирин, склонен к обучению в столь преклонном для обучения возрасте, кроме того, всё, что связано с безопасностью – любой, будь то экологическая или личная, я считал своим коньком, и это назначение радостно отозвалось во мне эхом.
На лекциях присутствовало шесть человек – четыре женщины: некрасивая пожилая, некрасивая средних лет, кудрявая худая и молодая рыбообразная, а также парень с наколками на коленях в виде мальтийских крестов и с дыркой вместо передних зубов – возможно, он принадлежал к какому-нибудь тайному братству экологов. Преподаватель рассказывал нам о том, чем отбросы отличаются от сбросов и выбросов, а последние от отходов, и почему так важно различать эти понятия.
Мне это было не очень понятно и один раз, в первый день учёбы, я даже попросил высказаться – я сказал о том, что, по моему разумению, выбросы, отбросы, сбросы представляют собой исключительно игру языка – какую приставку не подставь, получается разное слово, но суть остаётся прежней, это всё одно, это опилки человеческого рода, вроде меня, которые остаются при высекании из человеческого материала настоящего представителя человеческой расы – рыцаря без сомнений и упрёков, и как нас не называй – мы есть и остаёмся бросами, мусором, бастардами человеческого духа, и подлежим утилизации при окончательной победе цивилизации по выращиванию новых людей.
Преподаватель (и другие учащиеся) с интересом мои слова выслушал, но заметил, что здесь, где мы находимся, не школа Сократа или Спинозы, а школа экологов, и нам необходимо сосредоточиться на экологической безопасности, оставив безопасность метафизическую на другой, более подходящий случай.
Сирин, вы прирождённый специалист в сфере экологической безопасности, - сказала мне куратор, вручая диплом об окончании экологической школы зелёного цвета. Я подумал о том, что не только в сфере экологической, и уточнил, на всякий случай, нет ли у них дипломов красного цвета, потому что, объяснил я, все предыдущие мои дипломы были только красные – и в школе, и в университете, и в аспирантуре – нет, Сирин, дипломов другого цвета у нас нет, - услышал я в ответ.
ххх
Знаешь, Митруха, - пытаюсь ответить ему я, - Б-г конечно же есть, причём не один, и не два, богов много, их может быть столько, сколько есть людей на Земле, но их, безусловно, меньше – потому что не все верят в Б-га, Он присутствует только во Вселенной того человека, который верит в Него, то есть уверен в Его существовании и в том, что Он имеет именно те свойства и качества, которые этот человек в Него изначально вкладывает, а также то, что этот Бог в конкретной ситуации поступит именно таким образом, каким ждёт от Него человек, точно так же во Вселенной отдельно взятого человека, а их-то как раз столько, сколько людей (умер человек – умерла целая Вселенная), может присутствовать магия, разговоры с усопшими, колдовство, гороскопы (ведь гороскопы сбываются – но только у тех людей, которые предусмотрели их в своих вселенных, у тех же, кто не читает гороскопы и не интересуется ими, прогнозы неверны), вечная жизнь, перпетуум мобиле, душа, любовь, загробный мир, телепортация, иные измерения, абсолютная искренность, беспохмельная водка, самопожерт-вование, милосердие, ядерная война, инопланетяне, бесконечность Вселенной, наконец - что угодно, и всё это реально, осязаемо, живо, спроси меня – верю ли я в инопланетян – я отвечу, что нет, но я верю, что есть люди, которые знают, что они есть - означает ли это, что я опосредованно всё-таки верю в инопланетян - нет, не означает, поскольку мы с этими людьми живём в разных вселенных, и что верно для одной вселенной, не обязательно верно для другой, да, мы часто используем в наших вселенных похожие объекты, казалось бы даже, одни и те же, но это именно, что «казалось бы», потому что они совершенно разные – наполнены разными смыслами, по-разному выглядят, совершают в конкретной ситуации (помнишь определение веры) в отношении нас разные поступки с разными для нас последствиями – как же они могут быть одними и теми же – вот Идолов – кто он тебе – да по сути никто – а мне он брат, я люблю его, и хоть мы последнее время не разговаривали с ним, он не перестал быть мне братом - неужели для тебя и меня, в твоей вселенной и в моей это один и тот же человек, нет, Митруха, - наливаю я ещё по одной, - жизнь устроена гораздо своеобразней, чем ты думаешь, - да я ничего не ду-маю, я ещё ничего не сказал, - возмущается Митруха, - не перебивай, - мы выпиваем, - я знаю, что ты так думаешь, жизнь сложнее, а Б-г, ты спрашивал об этом, Б-г есть, Их много, только люди ленятся, и чтобы каждому не писать свою Тору или Коран, и самостоятельно не придумывать качества и свойства Б-га, который тебя потом создаст, чтобы в Него можно было верить, а значит – не сомневаться, что он именно такой, и не какой иначе, они присоединяются к чьим-то иным Б-гам – например, к Б-гу Моисея, или к Б-гу Иисуса, или к Б-гу Магомета, а потом, когда понимают, что это не совсем их Б-г (чужой Б-г не может соответствовать твоим представлениям на сто процентов), начинают сомневаться, нужен ли им такой Б-г, но, поскольку своего чаще всего они создать не в силах, так и живут с Б-гом в душе из другой Вселенной, вот так я тебе отвечу.
Раздаётся пи-пи – пришло сообщение, открываю - Тэдди прислал смайлик с круглым ртом – чёрт бы его побрал, когда рожица улыбается – понятно, это хорошая новость, грустит – дурная, а когда вместо рта – кружок, как это прикажете понимать, но я вспоминаю, что дело не в гримасе, а в последовательности сообщений, мы с Митрухой напряжённо ждём продолжения ответа, он знает про договоренность – она ему очень понравилась – такой нестандартный у вас Идолов, – говорит он мне, такой затейник, - я смеюсь – для меня со словом затейник только одна ассоциация – птица-затейник с длинным-предлинным клювом, живёт в болоте и по-другому называется кулик, - эсэмэска не приходит, мы идём играть дальше – у меня уже нет уха и половины зубов, а на здоровой руке двух пальцев – мой муженёк продолжает активно торговать моими органами, я возмущаюсь, однако Боби показывает сегодняш-нюю добычу – двух здоровых крыс, убитых им собственноручно из новенькой винтовки – ничего, - говорит он, - скоро я раздобуду золото или найду кого-нибудь выжившего, и мы починим тебя – всё новенькое пришьём и вставим, - зубы-то тебе мои на что, - шамкаю я, - але-о-оп, - щёлкает он пальцами, и в нашей хибаре загорается свет, - вот, полюбуйся, мелочь, а приятно, я запекаю в электроплите (выменянной, видимо, на ухо) крысу в соусе барбекю, мы вкусно ужинаем, но на Волшебном Мониторе сразу после ужина высвечиваются слова «жизнь - минус десять процентов», оказывается, подстреленная крыса – чумная, в этот момент приходит сообщение на мой телефон – пустой экран от Тэдди, ждём третью, потому что пока это «нет», а за окном темнеет, что свидетельствует о на-ступлении нового дня – дня моего рождения, 2 тишрея.
_________
Это окно. Казалось бы, обычное окно в стене. Но это не обычное окно, потому что окна не появляются через несколько лет после постройки дома путём пропиливания стены, а проектируются заранее и формируются в результате соответствующей укладки кирпича. Это окно появилось первым способом.
Произошло это так. Мы с Юллой переехали в жилой комплекс Нью-Чернички, заселённый жильцами уже более двух лет, в начале весны, когда этого окна и в помине не было. Мы поднимались по пандусу к подъезду и даже не думали, что на уровне наших колен когда-нибудь появится окно. Но не прошло и месяца, как однажды, выходя проветриться на улицу, я заметил дырку в стене – размером десять на десять сантиметров, которой не было ещё вчера. Сначала я свалил всё на хулиганов, поскольку стены снаружи утепляются оштукатуренным пенопластом, а дырка была вырезана именно в пенопласте. Но, разглядев дыру поближе, я был потрясён и шокирован – там, за дырой, находились люди – я увидел нескольких женщин в белых халатах, они сидели за компьютерными столами и внимательно смотрели в мониторы с графиками, их головы находились в районе моих ног, они не обращали на меня никакого внимания, хотя меня было трудно не заметить. Мысли мои стали роиться - что это – секретная лаборатория? штаб? военный объект? И ещё один факт меня поразил своим откровенным цинизмом – за дырой в пенопласте было врезано окно, обычное, а может, и необычное пластиковое окно, то есть лаборатория, ну или что там я увидел, не возникла внезапно, а существовала и раньше, только не было окна, а значит, дневного света, и мы каждый день ходили мимо этой стены, а нас оттуда беспрепятственно сканировали и следили за нашими перемещениями.
Через неделю обитатели секретной лаборатории, а другого объяснения происходящему там безобразию я не нашёл, из маленькой дырки сделали большую – в полразмера вставленного стеклопакета (фото 1), а затем, ещё через десять дней, увеличили проём до окончательного варианта (фото 2), исходя, видимо, из той логики, что мы, простые жители Нью-черничек, привыкли к дыре и смирились, и стесняться владельцам бункера отпала необходимость.
2 тишрея, ночь – полдень
Юлла – это школа жизни настоящего мужчины, вне всякого сомнения, но раньше я этого не понимал – я сердился, спорил, взывал её к жалости, к сочувствию, к милосердию, но она продолжала, словно поставила перед собой такую цель, ковать из меня викинга – и я постепенно, невзирая на сопротивление своего внутреннего Я, закалялся и креп, пока не стал тем, кем являюсь на сегодняшний момент – мужчиной без страха и упрёка, скалой, гранитной глыбой, воином Силы Духа, ныть, а уж тем более, стенать я разучился вовсе – подобных курсов повышения квалификации джентльменства и одновременно брутальности мало кто проходил, но я знаю, о чём говорю – лишь иногда где-то глубоко в душе шевельнётся жалость в отношении себя, порой захочется сказать себе – я устал, мне нехорошо или мне больно, но тут же всё моё существо Сверхчеловека обрушивается на это ощущение слабости и давит его, давит, как выползшего из-за плинтуса таракана, и я вновь чувствую себя несокрушимым викингом, не ведающим хворей и немощей, и вновь наливаюсь уверенностью и безразличием к собственной персоне – и не будь творчества, не будь моих книжек, я и был бы таковым всегда, но, purtroppo , а точнее, к счастью, у меня есть приобретённая благодаря алхимической формуле Камю вторая жизнь, где я такой, каким был всегда, во времена Анежи, во времена своей юности, удивительное дело, когда я хотел стать Сверхчеловеком, то это были лишь мои напрасные мечтания – стать им я был не в состоянии – не хватило бы сил, а когда я им стал, мне захотелось, пусть и в творчестве – моей второй, параллельной, жизни, вернуться к бесконечной рефлексии, к вечному сомнению в собственной правоте, к слабости и нерациональности.
Уже совсем поздно мы проходим с Митрухой первый уровень игры – у нас есть велосипед, Боби нашёл контуженную старуху, за которую нам ничего не дали, потому что она не может произвести потомство, но которую мы из жалости поселили в своём холодильнике, я, Биби, обменяла обе своих ноги на тридцать процентов жизни Боби после его неудачного отравления метиловым спиртом, и, самое главное, я беременна, поэтому, когда я рожу, мне вернут ноги и даже, если это будет девочка, глаз и руку, хотя я уже привыкла обходиться и половинками своих парных органов, сообщение от Идолова так и не приходит, ни пустое, ни какое, Митруха советует мне перезвонить Тэдди, но я лучше его знаю – он не ответит, договор дороже денег – скажет он, раз условились морзянкой, значит, никаких звонков, - похоже, он не смог вытащить машину, и завтра, то есть уже сегодня, мне его не ждать, ко всему про-чему внезапно садится телефон – я ищу зарядное устройство, но его нет, вспоминаю – что-то похожее Юлла положила в свою сумку, когда собиралась на Сунжу, хотя, возможно, это Кузя перетащила его в Зазеркалье.
Классно посидели, - Митруха с трудом выговаривает слова благодарности и ложится спать – завтра он должен быть с самого утра дома, чтобы помочь жене в уборке квартиры, и, хотя я не уверен, что Митруха будет хорошим помощником, причём, в этом не уверен и Митруха, он тем не менее укладывается в кровать раньше, чем мы допиваем третью бутылку Гефсиманской, я остаюсь один и начинаю медитировать – мысли, впечатления, воспоминания начинают вихреобразно выплывать у меня из головы, где предстают перед моим взором подобно вееру игральных карт – разговор с братом наисильнейшая моя сегодняшняя эмоция – как и игра в Семейку Бубис – не так ли и я шёл по жизни, как эта мадам Биби Буби, то теряя, то находя, но чаще теряя, существеннейшее наше с ней различие – это то, что она никогда не теряла близкого человека, самого, пожалуй, близкого – а я терял, я потерял этого человека даже два раза – первый, когда отпустил его, а второй – когда он отпустил этот мир, что из этого по последствиям страшнее, я не знаю – этот человек, как бы нам иногда ни было сложно, был частью моей Вселенной, огромной её частью – и если бы мы даже не смогли быть вместе, он всё равно бы этой частью и остался, хотя, с другой стороны, он и так остался ею – и где бы он сейчас ни был, он ни на секунду не покидает мою вселенную, Вселенную, которая без этого моего родного человека выглядела бы совсем другой.
Анежа, я не знаю, любила ли она меня, я, конечно, ду-маю, что любила, но я-то существовал для неё в ЕЁ мире, куда у меня нет доступа, сделала меня романтиком – человеком, который видит большое в малом, серьёзное - в несерьёзном, сложное – в простом, она рассказала мне, что у человека есть совесть, и поступки желательно сверять именно с ней, Анежа и была моей совестью, я говорил ей, что она – моя совесть на аутсорсинге, а она смеялась на это и отвечала, что совесть у каждого своя, не сразу, но тем не менее я научился чувствовать свою совесть, научился сверять с ней свои поступки, и, хотя до Анежи я хотел быть Сверхчеловеком, не знающим грани между добром и злом, между правдой и ложью, между силой и правотой, я постепенно начал меняться, очень медленно, но поступательно, я узнал, что сердце может болеть не только из-за любви, но и из-за страдания ближнего, из-за несправедливости, из-за обмана, в конце концов, я изменился настолько, что, перечитывая свои ранние дневники, поражался, насколько чуждым мне был персонаж Солон из моей юности (тогда я ещё носил псевдоним Солон), но, меняясь сам, я не заметил, что менялась и Анежа – приобретала жизненный опыт, мудрела и в какой-то момент чуточку переросла наш брак, но сама этого испугалась, как испугался и я – она сама подарила мне эту способность чувствовать сердцем легчайшую дисгармонию и реагировать на малейшую неискренность, и вот я пишу эту книгу, живой и толстокожий, а она – прокричав на все вселенные мира своим поступком – осталась лишь в моём сердце, и в сердцах тех, кто любил её.
Тяжёлые воспоминания заставляют выпить ещё и ещё, я пытаюсь остановить себя, потому что завтра, а точнее сегодня, но после ночи, мне все начнут звонить и поздравлять, а я буду невыспавшимся и болезненным, но безрезультатно – рука тянется к бутылке, бутылка – к рюмке, рюмка – ко рту, водка – к желудку, лишь, когда в бутылке ничего не остаётся, я тоже иду спать, а, поскольку на нашу с Юллой кровать я переложил вещи из комнаты Крамика, где спит Митруха, чтобы не помялись – брюки, кофту, платок, рубашку, мне приходится лечь к Митрухе, кровать узкая, меньше метра, брат ворчит, что я опять голый, но здесь он не совсем прав – я голый не опять, я голый всегда, и таким бы ходил и по улице, но наша страна очень консервативна в этом смысле (кстати, мне часто снится один сон – как я оказываюсь голым среди людей, это сон-кошмар, сон-беспокойство, сон-казус, но одновременно, пока я не осоз-наю, что обнажён, это сон-наслаждение, сон-драйв, сон-лёгкость), и пока я не могу себе это позволить, перед тем, как провалиться в сон, а он просто давит на мои глаза, я окидываю мыслью день и ощущаю удовлетворённость от того, как он прошёл – и мне даже менее страшным кажется видение, которое без устали выдаёт третий глаз – ночь, облупленную кирпичную стену, проливной дождь, непонятный груз на плече и голос – я твой новый господин…
Ночью мне опять снится сон про то, что я тиляпия-папа, плывущий сам по себе в водах Генисаретского моря, я несу во рту своих детишек – таким образом они прячутся от врагов и имеют возможность спать, не боясь быть раскиданными течением по всему Генисаретскому морю, это уже мой второй выводок, моя жена – тиляпия-мама погибла при родах, но у нас, тиляпий, всё продумано – у нас и отец может выкормить и вырастить семейство, сейчас я именно поиском еды и занят – мне нужно найти хотя бы пару трубочников – чтобы поесть самому и накормить моих чад, в этот момент из-за подводной скалы выплывает стая хорошо мне знакомых панцирных щук, самых древних и отъявленных убийц нашего рода, их крокодильи пасти с непомещающимися во рту зубами, немигающий взгляд, мощные мускулы корпуса производят жуткое впечатление, они, как и в первом, и во втором сне (мне уже кажется, что они снились мне всегда) начинают кружить вокруг меня, всё теснее и теснее, ближе и ближе, а их зубы скалиться и скрипеть, и, когда это происходит, я, не задумываясь, рефлекторно, начинаю говорить им о братской любви, о великих примерах благородства и самопожертвования, о жизни, как совокупности возможностей, и смерти, как конгломерате невозможностей – они нехотя замедляют скорость, и вскоре останавливаются и слушают, и переглядываются между собой, а потом, одна за другой, презрительно махнув своими чешуйчатыми хвостами с острейшими перистыми плавниками перед моей головой, уплывают восвояси, скрываясь за подводной скалой, и только самая маленькая панцирная щука стеснительно, чтобы не увидели сородичи, кланяется мне и мгновенно уплывает, я не то, чтобы свою речь не успеваю закончить, как только остаюсь в одиночестве, я, как мне кажется теперь, даже рта не раскрываю – слова, которые я намеревался сказать, проносятся исключительно в моей голове, мальки также исчезают, я остаюсь в полнейшей тишине и абсолютном одиночестве – я плачу, как плачут тиляпии, потерявшие своих детей.
_________
Это магазин всё по 36 рублей. Здесь любой товар стоит 36 рублей – будь это хоть бутылка кокаколы, хоть ободок для волос с яркой бабочкой сбоку, хоть бумажник с черепом на обложке, хоть костюм человека паука, состоящий из красно – синих шлема и плаща. Здесь продаются товары из самых разных областей – и продукты питания, и бытовая химия, и напитки – как-то раз я купил здесь целый ящик гранатового сока, который еле донёс до дома, и украшения для детей и взрослых, и разные принадлежности для квартиры – вазочки, пепельницы, хлебницы, полотенца, и серьёзный инструмент для серьёзных мужчин – есть даже набор из трёх отвёрток с разными наконечниками. Принцип работы этого магазина мне до конца не ясен – как они не становятся банкротом, я не представляю, ведь всё, что в обычном магазине стоит реальных денег, здесь продаётся за 36 рублей.
В первое своё посещение я медленно обошёл весь магазин – метр за метром, полка за полкой и даже сделал несколько пометок в свою записную книжку, не зная, что выбрать, а без покупки выходить было неудобно, я остановился на бейсболке с каким-то гербом и надписью «я крутой мужик», а что – я мужик, и я крутой, почему бы не подчеркнуть это в глазах окружающих, я даже оторвал этикетку и надел бейсболку на голову – она чуть-чуть жала, но если её сильно на голову не натягивать, сидела вполне сносно.
А название? Как звучит, а? В нём квинтэссенция целого бизнес-проекта – вся ценовая политика, весь прайс, весь перечень товаров, вся торговая философия магазина, а с точки зрения маркетинга вообще беспроигрышно, ибо мы слышим сначала ВСЁ, а только потом соизмеряем свои потребности с ограничителем в виде ценового барьера.
ххх
Ужасная халтура – плююсь я на себя, перечитывая вчера написанную оконцовку Заувея, просто бред какой-то получился, а не финал выдающегося романа – я с остервенением стираю всё, что было создано вчера под воздействием водки - зарекался же не писать, когда выпью – так нет, чёрт дёрнул понажимать кнопочки телефона – Чёрт, а несомненно это был именно Он, выкинул вчера и ещё одно коленце, направленное на то, чтобы я ни при каких обстоятельствах не завершил задуманное – побрил мне виски триммером почти до самой макушки, просто какое-то чудище получилось – я смотрю на себя в зеркало, - привет, брателло, - Митруха пугает меня, и так напуганного, заходя в ванную, - что, постричься решил, - если бы - не понимаю, кто это сделал, - растерянно развожу руками я, - Сирин, свет-человек, - продолжает Митруха, - ты думаешь, тебе идёт такая стрижка, - хватит, пожалуйста, тебе вообще домой уже пора пылесосить квартиру, - ничего, успею, а скажи мне, брателло, всю ночь не мог придумать ответ, а почему левиты и коэны свою принадлежность к колену Левия – ну, если не помнишь, это третий сын Иакова, а он же Израиль, не по матери передают, а по отцу, что за исключение из правил, - Митруха явно решает проверить моё самочувствие подобной головоломкой, но даже в таком состоянии я отвечаю ему через головную боль и тремор – умник, я скажу тебе, почему – в иудейской традиции принадлежность не только к колену Леви, но и к любому из колен Израиля передаётся по отцовской линии, ибо сказано в Торе "и наречётся он по линии отцов", это национальность передаётся по матери, и если отец решает оставить свой народ и избирает язычницу или иноплеменницу, то он совершает запрет Торы, и этот брак не имеет законной силы, она ему не жена, а дети, родившиеся в результате этого союза - её и только её дети, - хорошо, - Митруха, похоже, решает довести меня до нервного срыва, - а как же Крамик и Лирик, - в моей, брат, Вселенной немножко по-другому, у меня иные правила на этот счёт, отстань, лучше давай думать, что делать с причёской.
Митруха уезжает, поздравляя меня ещё раз с днём рождения и оставляя меня в расстроенных чувствах – я пытаюсь вспомнить, как так случилось, что я надумал сделать себе пьяными руками стрижку, да ещё и триммером, из зеркала на меня смотрит малосимпатичный мужчина трёхтысячелетнего возраста с кривобритыми висками, помятым, словно постиранное полотенце, лицом, с потухшим взором, с пробившейся за ночь щетиной, и только серьги в ушах приветственно поблёскивают, да амулеты на груди в количестве тринадцати предметов (каждый из них появился у меня во время одного из периодов жизни, плюс два вневременных талисмана, здесь представлены символы всех основных религий, есть зуб акулы и зуб мудрости, и даже ракета С-300 из Минска) выстроились, как на парад, стройной шеренгой, если бы не они, можно было бы подумать, что этот мужчина из самых низов общества - к слову сказать, вот какую грандиозную роль играют символы в нашей жизни; я перестаю любоваться на себя, если это так можно назвать, и начинаю приводить себя в порядок – моюсь, чищу зубы, бреюсь, делаю всё, чтобы устранить последствия вчерашнего застолья и выглядеть соответственно поводу, рассматриваю укушенное осой веко – похоже, не осталось никаких последствий, лишь небольшое покраснение, внезапно раздаётся звонок в дверь, я подхожу к домофону, смотрю на монитор камеры – на лестничной площадке стоит, я не верю своим глазам, она, Бирюзовая Леди.
Влюбляться в своих соседок я начал давно – не знаю, почему так происходит, может быть, это некое расстройство психики, хотя в этом я сомневаюсь – про себя я знаю всё, более прагматичного, здорового и нормального человека я не встречал в своей жизни, а может быть, просто особенность характера, но из раза в раз повторяющаяся ситуация, когда я избираю себе объект вожделения по соседству, где бы ни был – на отдыхе в другой стране, в своём доме, в съёмной квартире (самое главное в механизме срабатывания этого рефлекса - это некая продолжительность моего нахождения в этом месте – хотя бы неделя), и слежу за всеми передвижениями моей из-бранницы, за тем, что и как она ест (если это отельное увлечение), о чём и как говорит, куда и как ходит, что и как носит, чем и как занимается – меня интересует буквально всё – я могу часами заворожённо смотреть, как она просто сидит на лавочке, болтает ножкой и беседует с подругой, или прогуливается с ребёнком, или выходит из машины, или туда садится, или хохочет, услышав дурацкий анекдот, и всякий раз, я в этом почти уверен, это одна и та же женщина – возраст – тридцать (плюс – минус), волосы – длинные (иногда средней длины), чаще искусственно осветлённые, губы – полные, нахальные, почти всегда – любительница выпить и громко разговаривать, глаза – задорные, вожделеющие, но вместе с тем могут быть и скучающими и выдающими безразличие и одиночество, наряды – пёстрые и затейливо-безвкусные, в ста процентах случаев она носит короткие юбки и открытые туфли на шпильках и любит максимально открывать грудь, а на пляже нередко по-является без верхней части купальника, и ещё одно – она обязательно курит, умеет ввернуть крепкое словцо и на сто метров вокруг благоухает сладкими ароматами, - ну неужели это не само совершенство, не женский идеал, не сомневаюсь – многие женщины меня не поймут, да ещё покрутят пальцем у виска, но частично это зависть, а в большей мере – непонимание мужских предпочтений, мужчина со времён Ницше влюбляются именно в таких падших ангелов; и вот эта женщина, переходя из одной моей поездки в другую, из одного места моего проживания в следующий, в наших Нью-Черничках обернулась Бирюзовой Леди, которая явно меня раскусила (это никогда не входит в мои планы) и поэтому так бесцеремонно ведёт себя со мной – буравит меня взглядом, понимая, как мне это больно, обращается ко мне, зная, что для меня нет ничего страшнее, я жутко стесняюсь, когда Бирюзовые Леди заговаривают со мной, пусть и о пустяшной проблеме, а вот теперь она вообще заявилась ко мне домой – наверняка, с какой-нибудь подленькой целью, и пусть это распаляет моё воображение многократно – преследующая меня по жизни женщина никогда не отличалась особой церемонностью и, напротив, Стерва было её второе имя, как бы её ни звали окружающие, я боюсь открыть дверь и даже отозваться в переговорное устройство.
Да, я внимательно Вас слушаю, - подчёркнуто деловым тоном отвечаю я, не знаю, как она, но я слышу дребезжащий и скрипучий голос, словно это не я, - Сирин (приятно, чёрт возьми, обращение по имени, вот и слушай потом Юллу, которая против того, чтобы я бэйджик носил), Вы не видели кошечку у Вас на площадке перед лифтом, - так, начинается, выманивает меня из квартиры, повод придумала, - проносится в голове, - Вы кошечку завели, - спрашиваю я, чем выдаю себя с головой, ведь она не знает, что я про неё всё знаю – кошечки у неё никакой нет, она вообще кошек не любит, сама не раз рассказывала об этом подругам, и не то, что кошек, но и всех остальных до-машних животных – и хомячков, и морских свинок, и собачек, и даже рыбок тоже не любит, правда, у неё есть какой-то непонятный «зверёк» (так она его назвала), который ей подарил муж, с которым она остаётся, когда он уезжает в командировки, но вполне возможно, что это вообще не животное, - нет, это у подруги убежал, вот, ходим, ищем, - опять ловушка, я знаю всех её подруг, в нашем подъезде их две, у одной две таксы, у другой - никого, что-то не клеится, миссис Бирюзовая Леди, но вслух я естественно говорю не так – я не видел, у меня только кошка Кузя, но это другая кошка, - я чувствую, что разговорился и от былого стеснения не осталось и следа, мы ещё никогда столько предложений друг другу не дарили, и я решаюсь на настоящую аферу (сердце колотится, кровь шумит) - если Вы хотите, я могу помочь поискать кошечку Вашей подруги, - было бы здорово, - Бирюзовая Леди приближает лицо к камере и оно становится комично-искажённым – нос в пол-лица, ушей и волос почти не видно, она хищно улыбается, и тут рот выталкивает нос из картинки, я открываю первую дверь, но вспоминаю, что обнажён, как тициановская Даная, даже не как тициановская Европа – у неё хоть простыня какая-то была, и бегу одеваться - домашние треники и майка явно не подойдут, где же джинсы? – и тут меня осеняет – сейчас ты будешь сражена, голубка – и я надеваю свой вечерний наряд, а на случай, если пойдём искать кошку на улицу - и кардиган, так, голова – смотрю ещё раз в зеркало на безобразие с причёской – ничего не поделаешь, надеваю и шляпу, а то она решит ещё, что у меня не все дома (каламбур – мои, действительно, все разъехались), беру фонарик (мало ли), немножко Кузиного сухого корма (подманивать животное), кошачье лакомство – витаминки (для того же) и зонтик (опять же, мало ли – оказаться джентльменом всегда приятно), последний штрих – полчашки чая (не могу без этого) и я у лифта.
________
…Бездомный. Не может быть! Дьявола не существует!
Мастер (иронично). Сидите в сумасшедшем доме, и всё толкуете, будто его нет! Дьявол живёт среди людей, ему здесь удобно, он даже не собирается исчезать. Во время работы над моим романом дьявол всё время мелькал у меня перед глазами!
Бездомный. Над каким романом?
Мастер. Я написал роман... про Понтия Пилата.
Бездомный. Роман... про Понтия Пилата?!!! (поэт на время теряет дар речи, Мастер милостиво улыбается) Ваш герой - Понтий Пилат? Из Иерусалима? Вы сумасшедший!!!
Мастер (любезно). Совершенно верно! Понтий Пилат распял бога, испугавшись римского кесаря. Изучив эту исто-рию, я пришел к выводу, что она повторяется каждый день. От страха лишиться второстепенного, мы ежедневно теряем что-то гораздо более важное, понимаете? А от страха перед физическими страданиями отвечаем насилием на насилие. Потому что знаем: если не ответишь, то неизбежно будешь распят! Но тогда зачем бог позволил людям распять самого себя?
Бездомный (увлекшись). Зачем?
Мастер (с важностью подняв палец). Здесь какая-то тайна!
Бездомный (разочарованно). Понятно... Так вы писа-тель?
Мастер (с достоинством). Я - Мастер! (достаёт и одевает шапочку с золотой буквой "М") Красиво? Маргарита сшила эту шапочку своими руками!
Бездомный. Какая Маргарита?
Мастер. Забудем о ней (морщится, держась рукою за сердце).
Бездомный. Несправедливо! Я вам всё рассказал, теперь ваша очередь!
Мастер. Ну, хорошо, хорошо. Раньше, я работал переводчиком. Платили мало. Переводил с пяти языков, но денег всё равно не хватало. Пока однажды не выиграл сто тысяч рублей.
Бездомный. В карты?
Мастер (смущённо). Нет... Облигация! За работу в музее дали. Вообразите моё изумление, когда, сунув руку в корзину с грязным бельем, я увидел на своей облигации выигрышный номер!
Бездомный. Воображаю!
Мастер (встаёт, взволнованно ходит по комнате). Я снял сразу две комнаты... эх! (вспоминает, зажмурившись) ... в подвале старого домика на Садовой. Громадная спальня, четырнадцать метров! Печка! Раковина! Диван! Отдельный вход со двора!
Бездомный (завидуя). Красиво жить не запретишь.
Мастер. И повсюду - книги, книги, книги... Это был золотой век! Не думая больше ни о чём, я с головой погрузился в свой роман (цитирует). В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вошел прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат! ... Красиво?
Бездомный. А Маргарита?
Мастер. Ой! (смеётся) Чуть не забыл! С чего бы начать? Она шла по улице и несла в руках отвратительные цветы жёлтого цвета. Но эти цветы отчётливо выделялись на её чёрном, весеннем пальто. Меня поразила не столько её красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в женских глазах…»
ххх
Гурд меня как-то спросил – почему, - говорит , - и ты, и Ивашка Серая Сермяжка постоянно говорите, что вы одной ногой в могиле, особенно Ивашка этим грешит, что за страсть побыстрее откинуться, - понимаешь, мой дорогой Гурд, - дело в том, что Ивашка – музыкант, причём, не формально, а действительно, и пусть он не даёт концертов и автографов, у него нет поклонников и постоянной публики, пусть он не записывает альбомы и не выпускает пластинки – это всё пусть, главное, что в нём есть, это искра Г-да, он талантище, Гурд, он musicista stravero безо всяких оговорок, ему достаточно играть и петь для самого себя, да ещё для жены и для нас, его всё равно слышат небеса, он всё равно своими песнями плюёт в Вечность, как, собственно, и я, который тоже настоящий, тоже без оговорок, но не музыкант, а писатель, и я тоже оставляю след во вселенных людей, а до нас были другие настоящие – один только клуб 27 что значит - Джими Хендрикс, Джим Мор-рисон, Дженис Джоплин, Брайан Джонс, Курт Кобейн, Эми Уайнхаус и так далее, а кроме этого вся русская классика начиная с Пушкина, Рылеева, Писарева и Лермонтова через Грибоедова и Кольцова до Есенина, Маяковского и Башлачёва, но они умерли – умерли рано, незаслуженно, несправедливо (как и всё остальное в этом мире), но своей смертью они заставили людей услышать их, поверь, это очень достойные люди, и они не с нами, вот Ивашка и выражает этой фразой – я уже одной в могиле – солидарность с этими людьми, ведь ты помнишь, как Урия отказывался возлечь со своей женой, когда Давид вызвал его с войны, ибо после этого он на три дня стал бы нечист и не мог бы воевать, а он чувствовал, что нужен в бою, и спал на полу царского дворца, потому что его боевые друзья в этот момент тоже не валялись на перинах, Ивашка этой фразой сообщает, что он мысленно с усопшими музыкантами, как я – с усопшими писателями, заметь, что не двумя – а одной, ибо мы нужны здесь нашим близким и детям, вам, в конце концов, - занятно, - Гурд в небольшом недоумении – и всё? больше нет причин так говорить, - спрашивает он, - я не могу сдержаться и признаюсь – есть ещё одна, альтернативная причина – дело в том, что в нашем возрасте все порядочные музыканты и писатели уже сказали своё слово, спели свою песню и благополучно умерли, а мы с ним живы – наверно, это небольшая зависть, ведь мы так не можем.
У лифта никого нет, я даже сбегаю вниз на несколько этажей – пусто, на площадке даже аромата не осталось, ничего, что свидетельствовало бы о том, что несколько минут здесь была Бирюзовая Леди – что за наваждение, я трясу головой – неужели у меня уже началась белая горячка и галлюцинации, не должно бы, я недостаточно много выпил для этого, но факт остаётся фактом – никакого шлейфа парфюма, который я бы узнал с закрытыми глазами, кстати, о глазе – я настраиваюсь на сеанс видения, концентрирую энергию света в области лба - но ничего не вижу, кроме застывшей картинки - всё та же стена, всё тот же дождь, всё тот же груз на плече, всё тот же голос – теперь я твой новый господин, похоже не только в компьютерах бывают сбои, но и в головах, а в том, что это сбой, я не сомневаюсь – потому что не могу разобраться в том, что вижу; так была Бирюзовая Леди или нет у моей квартиры, разговаривала она со мной или нет, слышал я её голос, видел её расплывшийся нос, а затем рот на мониторе домофона – я размышляю над этими вопросами, и чем больше проходит времени с этого эпизода, тем больше я убеждаюсь, что это было миражом.
Собираюсь позвонить Идолову, чтобы разобраться во вчерашней морзянке – я уже забыл, о чём мы договорились, какой ответ он мне прислал, что он означает, и вообще, придёт он ко мне сегодня или нет, но телефон даже не включается – я вспоминаю, что он разрядился, а зарядное устройство случайно прихватила Юлла, ищу выход – выход должен быть всегда, самый простой вариант – дойти до Звездинского – он живёт в соседнем подъезде и позвонить от него - не переодеваясь, я иду к нему и сталкиваюсь на улице – buongiorno , Сирин, - приветствует он меня на шутливый лад, как бы подкалывая моё увлечение итальянским языком, которым я усердно занимаюсь, поставив себе задачу прочитать Божественную комедию Данте Алигьери в оригинале, - скорее, piu giusto buonmat-tina , - отвечаю я ему, - ты куда несёшься с выпученными глазами, - взгляд у него и вправду испуганный, - ты почему трубки не берёшь, - набрасывается он на меня, - у меня машина приехала в Москву, заказанная, мне позвонили только что и заставляют забрать её сегодня, потому что там отыскался какой-то умник, который тоже на неё претендует, короче, мне нужно ехать, так что с днём рождения – увы, никак, в другой раз, - не успеешь вернуться? - не успею, Сирин, точно не успею, празднуйте без меня, - какая хоть машина, - Cadillac ATS, - я поздравляю Звездинского, хоть за него можно порадоваться, - да нет, это я тебя поздравляю, я ведь знаю, что день рождения для тебя значит больше, чем Cadillac ATS для меня, - врёт, конечно, Звездинский, ну да ладно, всё равно приятно – я прошу у него телефон и звоню Тэдди Идолову – в трубке тишина, ни звука, ни гудка, ни рингтона – похоже он полностью перешёл на азбуку Морзе на своей Медвежьей горе, я проща-юсь со Звездинским и иду к машине, чтобы завезти в Чёрт водку.
Вот опять же – как можно сравнивать Кадиллак и день рождения, Звездинский тоже скажет, это же совершенно не-сравнимые вещи, притом из абсолютно разных областей жизни, Кадиллак – это машина, механизм из железа, пластика и резины, а день рождения – событие, повод выпить, сказать какие-то вещи, подвести итоги, – сравнивать ничего нельзя, тем более так отличающееся друг от друга, ведь как бы ни был хорош и важен день рождения, пусть и юбилей, и даже ТАКОЙ юбилей, но Кадиллак, я уверен, лучше, гораздо лучше – это дорогой, даже роскошный автомобиль, на нём удобно ездить, его видно на дороге, он придаёт повышенный статус его владельцу, его дорого, в конце концов, можно продать, если потребуются деньги, а день рождения длится именно что день, и ни часом больше – пришли, выпили, закусили, произнесли тосты, почитали новый роман, обсудили, покурили, ещё выпили, опьянели, рассчитались, в такси – и по домам, а утром – больная голова, мятая одежда, пятна на рубашке, прожжённый окурком воротник, и за окном новый день - обычный, рядовой, непраздничный, неужели можно сравнить Кадиллак и день рождения – да никогда; именно так, скорее всего, рассуждал Звездинский, когда поздравлял меня с днём рождения – такова его иезуитская логика, да что там Звездинский, я уверен, что большинство людей рассуждают так же, хотя, соглашаясь с верным утверждением Белого Нави о несравнимости вещей, и даже строя на нём логическую конструкцию, они приходят к прямо противоположному – что один предмет настолько лучше другого события, что по значимости их не поставить и ря-дом, по сути и совершая то, с чем борется Нави – со сравнением несравнимого.
_________
Это магазин Расчёска. Однажды мне потребовалось купить пемзу для пяток и я спросил Юллу, где она продаётся. Юлла удивилась - ты как будто только родился - в магазине Расчёска, где же ещё. Действительно, где же ещё.
По всей видимости, логика подбора ассортимента была такова - сначала появилось всё для головы, там шампуни всякие, расчёски, бигуди, потом - для подмышек, ну, там, дезодоранты, триммеры, после - для ногтей, я имею ввиду щипчики, пинцетики, ножинки, пилочки, а уж где ногти, тем более, на ногах - там и пятки – и появилась в продаже пемза; если они соберутся продолжить логику человеческого тела, то следующим товаром в магазине Расчёска должен стать крем для обуви, подумал я, когда входил внутрь магазина.
Я попросил у продавщицы с лицом Анны Курниковой дать мне пемзу, при этом несколько стесняясь, а вдруг Юлла не права, пемзы здесь нет, и Курникова меня сейчас засмеёт. Но ничего такого не произошло, она показала рукой на витрину – вот, смотрите, целая полка. Я полюбопытствовал, какая из пемз самая лучшая, на что Курникова молча протянула мне брусок за пятьсот рублей. Помню, как я внутренне усмехнулся – где-то в морях это лежит мегатоннами, а здесь за кусочек просят пятьсот рублей, но вслух уточнил: а на втором месте? Мне дали примерно такой же брусок, но за двести, меня такой расклад вполне удовлетворил, и я взял серебряную призёрку по версии Курниковой за двести рублей.
ххх
В Чёрт я захожу, как франт, в полном своём торжественном облачении, при входе снимаю шляпу и вешаю на крючок для шляп, но потом вспоминаю, что моя причёска оставляет желать лучшего, и, дабы не шокировать персонал и Магдалину в первую очередь, снова её одеваю и прохожу в зал – там суетятся официанты, накрывая на стол – по стенам развешены шарики, гирлянды, на фуршетных столах громоздятся фрукты и виноград, главный стол укрыт белоснежной скатертью и сервирован огромным количеством тускло поблёскивающих приборов и белых, как скатерть, квадратных тарелок разного размера, я на мгновение замираю от восхищения, из которого меня выводит голос администратора – мужчина, что желаете, - я хотел бы увидеть Марию Магдалину, - извините, её нет, она уехала за алкоголем, - зачем, - искренне поражаюсь я, - я же привёз его сам, мы же договаривались, что ей не придётся беспокоится, - официант тоже в недоумении – а Вы из компании Алкотрейд, - ну что Вы, молодой человек, - я Сирин, я хозяин сегодняшнего торжества, - окидываю взглядом ресторан и делаю комплимент – неплохо готовитесь, молодцы, я учту это при расчёте, - прошу меня извинить, - официант мотает головой, - но это не для Вас наряжают зал, у нас сегодня другой гость, - я бью себя по лбу так, что шляпа чуть не слетает, а в голове пролетает - как же я забыл про товарища Ч, сначала же банкет его дочки, а только потом – мой – теперь понятны и шарики, и блюда с фруктами и виноградом – до вечера они бы уже заветрились, будь они выложены про мою честь, - заберите тогда мой алкоголь из машины, наша вечеринка после этого утренника, - официант кивает и идёт за мной, - неплохая водка, - говорит он мне словно в утешение за некоторое разочаро-вание, видимо мелькнувшее в моём взгляде, - я попрошу товарища Ч не снимать шарики, - и подмигивает.
То ли трещинка на линзе очков стала больше, то ли глаз устал от постоянно маячащей паутинки, но видеть я стал несколько хуже, даже по сравнению с сегодняшним утром, поэтому я сдвигаю их на лоб, если кто увидит их на мне в таком положении, может решить – человек задумался, но никак не то, что я просто не хочу отказываться от этого важнейшего аксессуара, который придаёт моему лицу выражение меланхоличности и поэтичности, а на то, что они немного расколоты, я думаю, вообще никто внимание не обращает, - так, срочно нужно ехать к Пете сделать нормальную причёску, - размышляю я, ищу телефон, он всегда при мне – но что толку – ни одного признака жизни, - поеду a casaccio наудачу, вдруг у неё как раз окошечко образовалось – хотя обычно к Пете (сокращённо от Петтинатуры ) запись на неделю вперёд, - ничего, зайду, сниму шляпу, упаду в ноги в конце концов, объясню ситуацию, покажу голову – смилостивится, никуда не денется; вообще Петя – суперская тётя, она даже чем-то похожа на всех моих Бирюзовых Леди, только покрупнее и вкуса побольше, да помиловидней, да поумнее, да поинтеллигентнее, но вот как раз эти моменты и не делают Петю привлекательной в моих глазах – губят своей стерильностью и правильностью, и ещё я её немного стесняюсь и даже чуть-чуть боюсь – Петя до того, как стать парикмахером, работала порноактрисой в Москве, на-стоящей порноактрисой, которые в моём представлении всегда были чем-то недоступным и неземным – особенно дамы, играющие роли домин в чёрном латексе, но Петтинатура – является примером обратного, она нормальная обыкновенная женщина, в чём-то по-бабски несчастная, в чём-то по-свойски домашняя, хотя и с бесенятами во взоре, кстати, её настоящее имя, которое она без изменения использовала в своих ролях – Петто-да-натура , просто, когда она ушла из порнобизнеса, взяла себе новое, гражданское имя.
Какое счастье, что мне никто не звонит – я чувствую свободу и отсутствие пут на руках и ногах, плохо лишь одно – у меня сегодня юбилей, и наверняка кто-то пытается меня услышать, но тут уж я не могу ничего поделать – я не специально его отключил, это форсмажор, который, к слову, я не разрешаю допускать Крамику – для меня самое главное, чтобы Крам всегда был на связи – всегда: днём, ночью, на уроках, на прогулке, в поездке с классом, у бабушки, в бассейне, на танцах – всегда, и даже если он не может ответить, он должен написать сообщение или каким-то иным способом дать мне знать, что с ним всё хорошо – нет ничего важнее в моей жизни, чтобы в любую секунду убедиться, что Крам жив, здоров, никем не обижен, не находится в неприятной ситуации, не совершает опасный для жизни и здоровья поступок – да мало ли, зачем ещё мне нужно услышать сына, он почти уже привык к этому и не доставляет мне особенных хлопот при желании связаться с ним, а я сейчас показываю ему такой дурной пример - я стыжу себя и обещаю до вечера заехать к нему и пере-говорить, а заодно и перекинуться словами с папой и мамой, за которых сердце болит больше, чем за Крамика – так со мной всегда – малейшее недопонимание с родителями, и я несколько дней болею и с огромным трудом прихожу в себя, и даже, когда все недопонимания позади, на душе остаётся осадок, который никуда не девается, а только копится, копится – уже накопился целый ком застаревших обид, ссор, разных казусов, взаимной (чаще, конечно, моей) неправоты – вперемешку с обострённым чувством вины – это давно превратилось в гирю, не дающую мне взлететь.
От Крамика, помимо требования всегда быть на связи, я хочу ещё несколько вещей, например, не обманывать хотя бы меня – никогда, ни в чём, ни даже по крошечному поводу, ни в самых благих целях, и не подвергать свою жизнь опасности – ни ради кого, ни при каких обстоятельствах, ни даже на чуть-чуть, и ещё семь подобного плана заповедей – я разделил их на две скрижали, по пять в каждой – первая начинается словами – я не должен, вторая – я должен, но, по сути, это условность, потому что, скажем, заповедь не совершать поступки, о которых можно потом пожалеть, из первой скрижали вполне может быть перенесена во вторую – и сформулирована – я должен совершать по возможности только те поступки, о которых не буду потом жалеть – Крамик меня спросил, кстати, по поводу этой заповеди, в какой момент происходит нарушение заповеди – в момент совершения поступка или в момент его самоосуждения впоследствии, я ответил, что в голове должен быть механизм, позволяющий перед принятием решения за-бежать в будущее и увидеть последствия, часто они просто лежат на поверхности, хотя сам подумал о том, что у меня как раз этого механизма и нет; кроме перечисленных, в скрижали я поместил запрет на общение с сомнительными людьми, запрет на стремление быть подобным большинству и рекомендацию стремиться к самообразованию и видеть закономерности, а также несколько советов практического плана – без преувеличения вышли настоящие скрижали моего с Крамиком Завета, подобно иным Заветам других людей и богов; отложив ручку, которая начертала на бумаге заповеди для Крама, я подумал о том, что беда многих родителей в том, что они не формулируют универсальные требования, а придумывают часто противоречивые права и обязанности ребёнка, всякий раз меняя их под конкретную ситуацию и оправдывая себя и ребёнка в случае их нарушения, беда в том, что люди не осознают себя Творцами своих вселенных и Творцами своих детей, которые появляются словно случайно – в результате космического хаоса; мой вывод – если вы хотите начать создавать свою Вселенную, начните с заповедей для своего дитя.
_________
Это мой брат Митруха. Он очень добрый человек, гораздо добрее меня. То, что на фотографии он скалится, ни о чём не говорит, тем более, что на самом деле это не оскал, а улыбка – видите огоньки в глазах? Он улыбается глазами, а ртом просто гримасничает. Наверняка мы до этого с ним немножко выпили, разговаривая о моих книжках и его работе, он рассказал мне очередную историю про своего начальника, который любит порассуждать на теологические темы и тем самым опутать моего брата своими сетями.
Нет, Митруху я так просто не отдам, даже не надейся, начальник. Митруха – это мой брат, причём, младший, и я за него в ответе, а ты сегодня есть, а завтра на пенсии. Так что, не стоит тебе пытаться сместить меня с моего законного места Митрухиного учителя.
Точно, я вспомнил, когда была сделана эта фотография. Мы играем с Митрухой в семейку Бубис. Он - Боби Буби, я - Биби Буби, его жена. Я щёлкнул его в тот момент, когда мы узнали, что вместо ветчины наелись собачьего корма, и Волшебный Монитор списал нам десять процентов жизни. Это было в первый день нашей жизни в постапокалиптической Америке. На фото не видно – Митруха сжимает в руках пульт от Хвох. И хоть он немножко расстроен и даже изобразил оскал, глаза сами по себе продолжают смеяться, потому что нам хорошо вместе, потому что мы братья.
ххх
Я осознаю, что почти кричу, произнося последние слова – такое часто со мной случается, особенно, когда я еду один в машине – я начинаю выступать перед публикой, произношу речи на темы, которые меня в данный момент занимают, и под конец прихожу в настоящий раж, который, как правило, совпадает с моим приездом в место назначения – так и есть, я стою перед салоном красоты Parrucchieria , а на крыльце курит Петя – привет, Сирин, - машет она рукой, я паркуюсь, подхожу к ней, слегка потупив глаза – сказывается моё стеснение перед Петиным прошлым, несмотря на то, что этому прошлому много лет, причём она, Петтинатура, знает об этой моей слабости и всегда подшучивает над ней, - здравствуй, Петя, у меня про-блема – нужно срочно подровнять волосы, какой-то демон ночью меня обкорнал, у тебя совершенно случайно не найдётся для меня полчасика, - я поднимаю глаза на неё, она улыбается – тебе повезло, клиентка на покраску не приехала, пошли, - она ловким щелчком швыряет окурок прямиком в урну метрах в пяти от крыльца, и ведёт меня в кресло, я снимаю со лба очки, а с головы - шляпу, от чего Петтинатура начинает дико хохотать – и не может остановиться, я прошу перестать и уже приниматься за причёску, а то мало времени при множестве дел, Петти сегодня в пышной короткой юбке, белых с рисунком чулках, нарядной салатовой блузочке и с ярким макияжем, я краем глаза слежу за ней в зеркало, особенно когда она стоит к нему спиной или вполоборота, один или два раза мы стал-киваемся с ней взглядами, первый раз она никак не реагирует, во второй – когда я разглядываю её правое колено, она на пару сантиметров поднимает край юбки и притворно-страстно шепчет – хочешь меня, bambolina , - я жутко краснею и готов провалиться сквозь землю, - Петти хохочет – да не бойся ты, я же актриса, а не проститутка, - мне кажется этот тезис несколько спорным, но я тоже делаю вымученную улыбку и в дальнейшем стараюсь смотреть в другую сторону.
Я пытаюсь себе представить – как она работала порноактрисой, этому ведь не учат в ВУЗах, да и работа проституткой не добавляет в профессию порноактрисы никакого артистического мастерства, даже если бы она ею когда-нибудь и была – скорее всего, это талант, призвание, ведь женщины из порнофильмов просто живут в своих сюжетах, и, как бы это помягче сказать, многие их художественные приёмы особо не отрепетируешь, поскольку они связаны с чувственностью, а чувственность это нечто нерепетируемое, для мужчины так вообще – одно неловкое движение, и на несколько часов он выбывает из игры, а то и на целый день, женщина в этом смысле хоть и отличается от мужчины, но не очень, а вот высший пилотаж в моём понимании – это играть там, где нет, как такового, полного контакта – а Петя снималась именно в таких фильмах, это как раз та область порнографии, где женщины такие властные и жестокие, и одеты, словно инопланетяне – в чёрный латекс и неудобную обувь на высочайших каблуках, я стремлюсь представить себе Петти в фильме и не могу – она сейчас такая добрая, такая хохотушка - сплетница, одним словом, доступная и близкая, что совсем не похожа на тех властных и жестоких женщин, которых она играла, и, тем не менее, я всё равно её стесняюсь и краснею от её шуток; - можно подниматься, мистер панк, - Петя хихикает, разворачивая меня в профиль – я действительно напоминаю своим ирокезом какого-то неформала, - по-другому никак, слишком далеко тебе этот твой ночной демон триммером залез, - по-моему, нормально, - оцениваю себя я, - а у меня, кстати, сегодня юбилей, тридцать три года, - Петти хитро улыбается и шепчет, чтобы не услышал администратор, – могу Вам подарить самые незабываемые впечатления, - и поднимает левую бровь вопросительным уголком, я сбегаю по лестнице, вслед мне несётся довольный смех.
Во время стрижки со мной происходит ещё одно событие, но оно почему-то вытеснилось из головы последующими шутками Петти – я только сел в кресло, Петтинатура только отсмеялась по поводу моей ночной стрижки, как звонит телефон и администратор приносит Пете трубку – алло, - говорит она, - …, - да, конечно, давай, - …, - договорились, никаких вопросов - …, - даже не думай - …, - а я сейчас твоего Сирина стригу, между прочим, - тут я насторожился, я обычно не подслушиваю чужие разговоры, не считаю правильным, но здесь речь явно обо мне идёт – интересно, чей же это я, - Петти протягивает мне телефон – поговори с женой, это Юлла, - ах, вот оно что – странно, что сразу не пришло в голову, кому ещё звонить в Parrucchieria и интересоваться моей скромной особой, ведь это Юлла некогда и привела меня в этот салон красоты, - она спрашивает меня, что это я вдруг решил постричься, ничего не сказав ей предварительно, на что я не могу ответить правдиво, потому что она точно во мне разочаруется, узнав про ночные приключения с волосами, и я намекаю на сюрприз, который я решил подготовить для неё своей причёской, - может быть, хватит сюрпризов, - сердится Юлла, - мне хватило твоего последнего сюрприза, когда ты побрил себе голову триммером после гулянки с Гурдом и Звездинским (вот как, оказывается, это произошло, а я то думал, это Юлла меня в качестве нравоучения постригла), и потом, мало того, что вся ванная была покрыта твоими волосами, ты ещё выглядел, как скинхэд, несколько недель, - я объясняю, что в этот раз мой сюрприз не такой радикальный, но Юлла знай про своё – я знаю твоё представление о радикальности, с меня достаточно случая с бородой, которую ты отрастил в добавление к волосам, как у попа, а когда я тебе об этом сказала, ты, чтобы якобы перестать быть на монаха похожим, попросил Митруху по-стричь тебя волосы покороче, помнишь этот случай, он тоже нерадикально закончился? - я не люблю про это вспоминать – не получилось у Митрухи, согласен, пришлось побрить голову наголо, и стать похожим не на православного батюшку, а на афганского моджахеда, но это другое – это не было сюрпризом, - в общем, Сирин, обойдись, пожалуйста, без сюрпризов, - заканчивает Юлла, - я люблю тебя любого, но без сюрпризов – больше.
А как жить без сюрпризов – ведь сюрпризы это волшебство, это праздник, они украшают жизнь, улучшают её вкус, добавляя в неё изюминки неожиданности, перчик пикантности, цедру фантастичности, я вот очень люблю сюрпризы и всегда удивляюсь и не перестаю удивляться, что другие их не любят – словно сюрпризы несут какое-то разрушение или просто негатив, и даже, если сюрприз не удаётся – ценна сама попытка человека его подготовить, потому что есть малая толика людей, способных на небанальный сюрприз, и вообще – на сюрприз, пусть даже банальный, конечно, если вам подложили канцелярскую кнопку под попу, это никакой не сюрприз, если жена получила от мужа не три ожидаемых розы на день рож-дения, а пять, скажем, подсолнухов, это тоже не сюрприз, даже, если богатый ухажёр преподнёс своей пассии дорогой автомобиль, я тоже не назову этот поступок сюрпризом – а всё потому, что в нём отсутствует основной признак сюрприза, отличающий его от всех иных видов подарков – неожиданность, что предполагает в свою очередь абсолютную непредсказуемость дарителя – а какая же неожиданность в автомобиле, пусть и дорогом, - вот если бы этот нувориш высадил бы в честь любимой яблоневый сад на территории дома престарелых, назвав его её именем – это с натяжкой можно было называть сюрпризом, хотя я плохо отношусь к сюрпризам, связанным с материальными затратами – ибо в основе сюрприза должна присутствовать уникальность, никак не присущая вещам, которые можно купить за деньги, ведь можно купить такой же автомобиль, такие же цветы, такое же кольцо, но нельзя написать такую же картину, сочинить такое же стихотворение, приготовить такой же завтрак, но последние примеры – отвечают обоим признакам сюрприза, лишь в одном случае - если они не сотворены соответственно художником, поэтом или поваром, поскольку в противном случае теряют свойство непредсказуемости дарителя и неожиданности подарка, какая тут неожиданность – голый расчёт и экономия средств, и здесь важно сказать о третьем факторе, превращающем подарок в сюрприз – это искренность дарящего, искренность его отношения к одаряемому, ибо без этого любая вещь, поступок, слова превращаются в самолюбование и показуху, вот почему мои сюрпризы всегда таковыми и являются – всё, что я замышляю – в честь Юллы ли, в честь ли моих братьев, во имя ли человечества – с самых давних пор и до последнего времени – исключительно сюрпризы, они неожиданны и уникальны, а их автор – непредсказуем и искренен, взять хоть мой образ – с очками и без, с амулетами и серьгами, с хвостами и ирокезами, с чёрными волосами и светлыми, с бородой-эспаньолкой или бородой-лопатой, с неожиданным гардеробом и формой усов, с аксессуарами и средствами передвижения – всё это сюрприз, всё это, за небольшими исключениями, стремление подарить самого себя жене, братьям, человечеству – лишь для своих родителей я не устраиваю сюрпризы, потому что хочу выглядеть в их глазах предсказуемым и ожидаемым.
___________
Это жук–носорог. Мне часто снится, как я иду по лесу и ищу жука – носорога. Мне десять лет, я провожу лето у бабушки, вся её квартира уставлена баночками с гусеницами, сороконожками, бабочками, кузнечиками, жуками, божьими коровками, но я мечтаю найти жука–носорога, для чего каждый день хожу в наш Куваевский лес, и ищу этого жука. Вот и сейчас я смотрю на окружающие меня сосны, и если вижу что-то подозрительно – шевелящееся в коре ствола, но это чаще всего крупные рыжие муравьи, перегоняющие стадо тлей на соседний орешник, но я не разочаровываюсь, потому что знаю, что если что-либо очень хотеть, обязательно получишь.
Началась история за год до событий, ставших фабулой сна, когда я возвращался с мальчишками с речки, немного отстал, и на одной из сосен увидел живого жука–носорога, сантиметров десять в длину, с мощным рогом на краю головы, который полз по стволу вверх на высоте двух метров. У меня затряслись руки, закружилась голова, и я от восторга и восхищения потерял сознание, ау, ты где, - привёл меня в чувство один из мальчиков, вернувшийся за мной. Я открыл глаза, на дереве жука–носорога уже не было, из чего я сделал два взаимоисключающих вывода – первый - жук–носорог уполз, и второй - жука–носорога никогда не было, а во всём виновата моя воспалённая фантазия, но с этого момента я не мог уже ни о чём думать, кроме того, чтобы найти его и поселить у себя дома.
Всё, что говорят, и что я когда-либо слышал про дет-скую мечту - дуновение ветерка по сравнению со смерчем и тайфуном возникшего у меня страстного и беспредельного желания найти жука-носорога, я весь с того момента превра-тился в одно сплошное желание, насильник в минуты обострения своего безумия так не хочет свою жертву, как я захотел жука–носорога.
Я стал ходить в лес и искать его, чтобы хоть одним глазком взглянуть на его рог. И вот во сне я иду по лесу, как ходил вчера, и позавчера, и месяц назад, но его не встречаю, как не встретил вчера, и позавчера, как не встретил месяц и два назад, но я не отчаиваюсь, и, не ленясь, осматриваю одну сосну за другой. А в какой-то момент я понимаю, что я не десятилетний ребёнок с сачком и рюкзаком натуралиста, а седой старик, бредущий по бесконечной тропинке жёлто – бордового позднеосеннего леса, за моими плечами котомка с краюхой хлеба, а в руке трость, о которую я опираюсь при ходьбе, и я уже не помню, куда и зачем иду, я просто иду, как шёл вчера, и позавчера.
ххх
Мне открывает дверь Крамик – а ты почему приехал, - ошарашивает он прямо с порога, - сердце указало мне путь, - отвечаю я, - а где бабушка с дедом, - дед на работе, бабушка на рынок пошла, - так она всё-таки будет накрывать на стол, - начинаю ликовать я, - нет, не будет, с чего ты взял, - ликование проходит и сменяется жалостью к самому себе – а ты что делаешь, Крам, - я читаю «Земную жизнь Пресвятой Богородицы в пересказе для детей», которую ты мне с выставки привёз, - я вижу, что он всё ещё обижен на меня, поэтому и говорит по-прежнему сухо, и мне больно, что я не могу объяснить некоторые вещи, которые и сам до конца не понимаю, - интересная книга, - поддерживаю я разговор, и тут Крам, переключаясь на прочитанное, теплеет и словно забывает об обиде – очень, папа, интересная, у меня, кстати, к тебе вопрос по книге, - давай, попробую ответить, - скажи, а вот моя бабушка – она могла быть в другой жизни Богородицей, - а почему вдруг ты об этом подумал, - теряюсь я, - ну она такая же самоотверженная, так же любит своего мужа, как бабушка – деда, у неё так же болит сердце за своего сына, - нет, сынок, я думаю, всё-таки, нет, никаких других жизней не существует, есть только одна жизнь, та жизнь, которую мы проживаем сейчас, мы – одноразовые существа, но это не значит, что это плохо, это мы рождАемся единожды и живЁм единожды, зато не умираем никогда, - никогда, никогда? - никогда, - и мама тоже не умерла, - и мама тоже не умерла, - и Богородица не умерла, - и Богородица, - то есть бабушка не была в прошлой жизни Богородицей, - нет, сынок, не была, потому что не было никакой прошлой жизни, но я тебе скажу больше – твоя бабушка и моя мама – она лучше Богородицы, - правда, - вопросительно вскидывает глаза Крамик, - ну а ты как думаешь, попробуй закрыть глаза и представить, - да… скорее всего, да… да, точно – да, конечно - да, конечно, бабушка лучше, спасибо, папа, ты так всё понятно объ-ясняешь, - ну всё, пока, привет бабушке, - я прощаюсь и иду к двери, - пап, а пап, - окликает меня Крамик, я оборачиваюсь, - я больше на тебя не обижаюсь.
Чёрт возьми, у меня же сегодня день рождения – я осознаю это только что, меня словно накрывает волной этого известия – я захлёбываюсь, отталкиваюсь ото дна, пытаюсь добраться до воздуха, выныриваю, ловлю ртом солёные брызги с кислородом вперемешку, хочу отдышаться – и не могу, сердце вырывается из груди и бешено колотится, это просто цунами какое-то – наконец, я могу дышать и пробую понять, что же вызвало такую реакцию на воспоминание о событии, которое сложно назвать неожиданным - казалось бы, я ничего такого не сделал – ну, вышел от папы, помахал рукой Краму, открыл дверь машины, сел за руль, завёл двигатель и… и чуть не схлопотал инфаркт… так, ещё раз – помахал, открыл, сел… - что было перед тем, как я повернул ключ зажигания – вспоминай, Сирин, вспоминай… – открыл… сел… посмотрел на ключ, на щель для ключа, на лобовое стекло, вдаль… - что-то там мелькнуло, какое-то лицо… - и повернул ключ… чуточку назад… – посмотрел… - стекло, двор, женщина входит в подъезд, поворачивается на меня… исчезает в подъезде… и я завожу машину… - что за женщина, вроде незнакомая, я даже не увидел её толком – осветлённые волосы, что-то яркое в одежде, джинсовая юбка, голые выше колена ноги… больше ничего… тупик – похоже причина моего волнения в другом, так – сел за руль, взял ключ, посмотрел на него… - нет, нет, нет… - вторая волна воспоминаний нахлынула на меня, повторно накрыв с головой и чуть не дав задохнуться – в мгновение я вспоминаю и понимаю всё – и кто эта женщина, и почему я так сильно и полно ощутил состояние праздника, и как связана эта женщина и мой день рождения.
На самом деле, они не связаны никак – образ, мелькнувший передо мной (возможно, что я даже ошибся), это сильно повзрослевшая со времён моего детства, проведённого в этом доме, соседка – кажется, её зовут (скорее, звали – наверняка, она замужем и с другой фамилией) Саломея – я ныряю мыслью в своё прошлое, мне двенадцать, ей пятнадцать, мы дружим, ходим друг к другу в гости, играем в разные выдуманные игры – в индейцев (она – индеец, я – её верный конь), в пожар – она жертва, я спасатель, должен вынести её из огня, в признания – мы рассказываем друг другу про школьные увлечения (в основном, я), но абсолютным хитом было развлечение под названием Атлант – я вставал на четвереньки, Саломея садилась мне на спину и отрывала ноги от земли, моей задачей было выдержать вес достаточно сформировавшейся девушки и выстоять загаданное ею время, причём ей дозволялось качаться, переносить вес в разные стороны и смешить меня анекдотами, у нас была даже такая тетрадочка, куда мы записывали результаты состязаний – она чаще всего выигрывала, потому что хитрила, но я особенно не сопротивлялся, поскольку был влюблён в неё – впервые влюблён, и всё время, что мы проводили вместе, я стремился лишь к одному – быть рядом и видеть её, однако долго это продолжаться не могло, Саломее стало шестнадцать, а потом семнадцать, и я перестал её инте-ресовать, даже, как индейский конь, и она стала красить волосы, делать яркий макияж, одеваться в мини, курить, громко смеяться с подругами, обсуждая своих ухажёров, и лишь в те счастливые минуты, когда она приходила к себе домой или уходила из дома, я мог лицзреть её и любоваться ею, и уже много лет спустя после этого, вспоминая наши игры, а затем и её образ - провокационный, вызывающий, аляповатый (но образ её – моей Саломеи), меня накрывало волной чего-то волнующего, торжественного, алокалиптического – как мой юбилей, всю соль и всю сущность которого я ощутил, лишь увидев мою первую Бирюзовую Леди.
Дома я снимаю нарядную одежду, раскладываю на кровати и иду в ванную – хочу хорошенько отмокнуть перед рестораном, чтобы смыть всю накопившуюся грязь – и физическую, и нравственную – на этот случай у меня есть одна мантра – впервые я услышал её во сне, причём, не уверен, что сам её придумал, тот старичок, что нашептал мне эти слова, пояснил, что, если ты хочешь расслабиться, нужно медитировать о чём-нибудь наболевшем – о проблеме, о не отпускающей тебя мысли, о тревоге, представляя её движение, жизнь, её чувства и переживания – нужно стать ей, в конце концов, и именно, ощутив себя этой напастью, от её имени общаться с миром; в этот раз я быстро погружаюсь в нирвану (а до этого – в ванную) – я есть деньги, - перевоплощаюсь я, - я есть кровь Сирина и многих иных сластолюбцев и скупердяев, я питаю его органы живительным кислородом, я не даю ему погибнуть и ускоряюсь, когда он слишком много думает и слишком много хочет, он ценит меня, он не может без меня, но даже он порой спускает меня – вот как позавчера – на какой-то ресторан, или как вчера – на свой праздничный костюм со шляпой и водку – зачем ему это всё, неужели без этого не прожить, он дважды пролил меня за эти два дня – и собирается пролить и в третий – сегодня нужно будет закрыть счёт в Чёрте, почему Сирин – вроде бы такой умный человек, бросается мной, как чем-то ненужным – я то знаю, конечно, что всякий раз, когда он проливает меня, в его сердце вонзается иголка – это я его колю, чтобы знал меру и не переходил границу минимально допустимого количества крови в его сосудах, и лишь благодаря тому, что я теку в венах Сирина, он именно такой - жадный, скупой, чёрствый, прижимистый, экономный, бездушный, лживый – одним словом, такой прекрасный хозяин своих органов и, в том числе, мой хозяин – хозяин его верной крови; с трудом выползаю я из медитации, ровно дышу - полегчало.
____________
Это Северный Ветер, или Норд. Мой друг. Я не планировал вставлять его фотографию в текст книги, но он меня очень об этом попросил. Он сказал так: Сирин-душечка, Сирин-пташечка, пожалуйста, не сочти за труд, сделай мне приятное – размести мою фотку в своём букваре, тебе же ничего не стоит, а для меня это важно – мне это будет душу греть.
И я выполняю его просьбу, потому что мне для друга ничего не жалко. Эта фотография как раз со дня моего тридцатитрёхлетия, Норд только пришёл и смотрит на Магдалину, разговаривающую с официантом. Она сегодня здорово выглядит – такое откровенное платье, так удачно уложенные волосы, такая затейливая сетка чулок, я бы тоже залюбовался, если бы она настолько удачно встала ко мне спиной, да так близко, что можно глядеть, не отводя взгляда, и не бояться быть разоблачённым. Норду, прямо сказать, повезло.
А скоро он будет говорить тост за мой день рождения. Но это уже будет совсем другая фотография и другая история.
;
2 тишрея, полдень - вечер
Fra l'altro , залог семейного счастья в частности в том, чтобы не оставлять поручения супруга невыполненными – я уверяю, это один из самых серьёзных выводов, которые я только сделал в жизни – памятуя это, я вспоминаю о непоменянных лампочках в коридоре, о которых шла речь в предпоследнем с Юллой разговоре – мне не сложно их поменять, это вообще пара пустяков – нужно взять лампочки (иду в кладовку и беру), вынуть их из коробочек (вынимаю), принести с балкона стремянку (неудобно с лампочками, оставляю стремянку на полпути и отношу их на стол в кухне), залезть на стремянку (возвращаюсь за ней, раскидываю её ноги, лезу с лампочками наверх), выкрутить старые лампочки (рук не хватает, спускаюсь вниз, кладу новые лампочки на пол и поднимаюсь к потолку вновь), вкрутить новые (как же их теперь различишь – они же все одинаковые, на полу-то) и всё положить по местам (а до этого собрать лампочки в пакет, залезть на стремянку, отделить методом проб и ошибок перегоревшие лампочки от новых, упасть со стремянки и снова взлететь вверх, словно и не ушибся, снова перепроверить лампочки, оставить старые в пакете, спуститься и выкинуть пакет в ведро, вот это всё, ну а потом пожалеть неплохой пакет, вынуть его из ведра и убрать в шкаф) – не проходит и десяти минут, как я превращаю полу-тёмный коридор в буйство света, - теперь-то никто не сможет мне сказать, что я занимаюсь лишь собой и своим творчеством – домашнее хозяйство мне тоже по плечу, в приподнятом состоянии духа я замечаю ещё одну перегоревшую лампу на кухне – но проблема с ней иного свойства - там не нужно выполнять высотные работы, там до люстры с пола можно достать рукой, что я и делаю, но лампа здесь - энергосберегающая – дорогая, и в запас я такие лампы не покупаю, хотя и здесь у меня свой маленький секрет – у меня есть коробочка из-под похожей лампы с чеком внутри, на котором проставлена дата покупки (а гарантия на них – аж год), если лампа такого типа перегорает, я беру перегоревшую вместе с коробочкой и чеком и иду в магазин, где мне её бесплатно меняют, всякий раз ставя на чек новую дату, с которой начинает течь гарантия – так я могу бесплатно приобретать новые лампы, единственный минус в том, что становится всё сложнее и сложнее объяснять продавцу, почему лампа в одном и том же светильнике перегорает в пятый, шестой, девятый раз при том, что обычно они служат гораздо дольше, но, когда продавец этот вопрос задаёт, мне остаётся только развести руками – la vita e tanta , увы, я здесь ни при чём; в общем, бросить вкручивание лампочек в квартире я остановить не могу (дабы не разочаровать Юллу), несмотря на приближающееся торжество, и я бегу (благо, что он находится прямо в наших Нью-Черничках) в Магазин Света за лампой.
Если мне кто-нибудь скажет, что чудеса случаются, я не поверю, однако что, как не чудо, происходит со мной в магазине, сказать сложно – угрюмый продавец, которого я вижу впервые в жизни, заявляет в ответ на мою просьбу следующее – дескать, Вы, Сирин, не у нас покупали эту лампочку, обращайтесь туда, где приобрели, а мы такими лампочками и не торгуем вовсе, - я смотрю на него, как на неопознанный летающий объект, который пытается завязать со мной контакт третьей степени, а он продолжает, словно не обращая внимания на мой гневный взгляд – наша организация называется не ЭлектроМир, а Магазин Света, неужели Вы никогда не обращали внимания на вывеску, а здесь, в чеке чёрным по белому ясно написано – ЭлектроМир, так что извините, уважаемый, ничем Вам помочь не могу, - от возмущения я даже не в силах что-либо выдавить из себя – как… почему…, - я тычу ему в лицо чеком – вот, глядите, - на что глядеть? - он невозмутим, как инопланетянин, - вы раз, два, три, семь, девять раз обменяли эту лампу на протяжении последнего года в магазине Элек-троМир, а сейчас хотите её поменять в десятый раз у нас, в Магазине Света, - всё понятно, и не надо трясти передо мной чеком, - я начинаю сходить с ума, я уверен, что все девять раз я приходил именно сюда, и, конечно же, ни разу не разглядывал ни чек, ни печати на чеке о продлении гарантии, потому что мне это даже в голову не приходило – мне просто меняли лампу, цокали языком и спрашивали, почему она так часто перегорает, и всё! – я уходил не с пустыми руками, а сегодня какой-то инопланетный мозгоклюв пытается мне втереть, что я, оказывается, ходил не сюда – нет, я это терпеть не собираюсь – я требую позвать директора, - его нет, - администратора – на обеде, - кто же здесь старший, - разражаюсь ругательством я, - я старший, - невозмутимо отвечает НЛО, у меня не выдер-живают нервы, я разворачиваюсь и иду домой – если бы не день рождения, я показал бы им, каков в справедливом гневе Сирин.
Что им показать на своём вечере – размышляю я, слегка успокоившись и ввернув перегоревшую лампочку обратно в люстру, чтобы она не выглядела беззубой - как именно почитать Заувей – наилучшие куски, или напротив – какой попадётся, чтобы загадочнее было, или придумать игру – скажем, в вопросы и ответы (это как спиритуализм и верчение стола с вызовом духов – только вместо духа я отвечаю на вопросы слушателей с помощью Заувея), или вообще предложить почитать по очереди – в конце концов, я решаю, что никакого сценария разрабатывать специально не буду – как пойдёт, так и пойдёт, только речь произнесу перед началом трапезы, и всё – я горжусь тем, что всегда умею сделать выбор, а ведь сделать выбор совсем не так легко, как кажется – по сути, в мире есть три основные группы людей, которые можно выявить на основании простого теста – пригласить в магазин одежды, где про-даётся то, что они и так собирались покупать в ближайшее время, расширить ассортимент за счёт цветовой гаммы и снизить цены вдвое, так, чтобы было не обидно за деньги, которые люди планировали потратить и так и так, но только теперь купив на них две похожие, отличающиеся лишь по цвету вещи – таково условие эксперимента, так вот, представители первой группы посомневаются, посомневаются и уйдут ни с чем – вроде и то хорошо, и это, но как же сделать выбор, предпочтя одно другому, почти одинаковому (это у меня мама такая), представители второй купят – кто две пары туфлей – красные и синие, кто два пальто – серенькое в рубчик и коричневое, кто две рубашки – пусть и одного цвета, кто вообще скупит на корню весь ассортимент (есть у меня и такая кандидатша), а вот представителей третьей группы (к ним отношусь я) не проведёшь – удалось сэкономить половину - хорошо, по-этому они идут и берут то, что планировали, в одном экземпляре - конечно, если им предложить купить вдобавок что-нибудь иного плана – например, кофту к брюкам, за что последует подарок в виде шляпы, то тут и сам чёрт не устоит.
_______
Это скелет в шкафу. Каждый человек имеет свои скелеты в шкафу. Они могут быть старыми – с улиц Трусливости или Невыполненных Обещаний, даже разложившиеся – с площади Отчаяния или переулков Первой, Второй и Третьей Подлости, или даже достаточно хорошо сохранившимися – с проспекта Предательства или шоссе Убиенных Надежд, но лучше всего сохраняются, почти не истлевая, скелеты из Тупика Позора.
Этот скелет – из моего шкафа. Я не знаю его имени и названия улицы, где он был найден. Я не знаю, кому он при-надлежит, и что он олицетворяет. Мне неизвестно, кем он был до того, как он попал сюда, и стоит ли мне этого бояться или нужно относиться к нему спокойно, потому что у всех есть нечто подобное – если каждый заглянет в свой шкаф.. Да это и не важно - гораздо значимей другое – каким образом этот скелет оказался в шкафу с моими книгами.
Обнаружил я его так. Я вернулся с прогулки вокруг Нью-Черничек, размышляя о загадке кумранских свитков и о том, кем же были эти загадочные ессеи, из-под пера которых вышли головокружительные Гимны бедных, Книга стражей, Заветы двенадцати Патриархов, Астрономическая книга Еноха, Песни Вразумляющего и множество других. Дома никого не было – Юлла с Лириком была на Сунже, Крамик – у моей мамы, я прошёл за свой компьютер, чтобы продолжить написание Странного Нисана 5771, как мой взгляд упал на книжный шкаф – там за стеклом, в удобной позе прилёг скелет.
Ты кто, - спросил я его. Скелет, - ответил скелет. С тех пор он там и лежит, но чей он, какого его предназначение, зачем ему именно мой шкаф – я не знаю до сих пор.
ххх
В беготне по домашним делам время летит незаметно и стремительно, скоро пять, а там до восьми рукой подать, я оглядываю квартиру – всё ли в порядке и на месте, Юлла любит, чтобы каждая вещь имела свою полочку или свой уголок – сначала я боролся с этим предрассудком, но со временем она меня убедила, что вещам это нравится, что они балдеют от наличия у них своего домика и очень любят, когда их кладут на предназначенное лишь для них место – я конечно ни разу не видел, чтобы солонка сильно гнобила салфетницу за то, что та заняла её место – а я специально их стравливал, иногда меняя местами - ничего, спокойно солонка относилась, такая же ситуация и с носками, которые в квартире самые настоящие пу-тешественники – где только им не приходилось ночевать, никаких слёз и стенаний я не заметил, мне вообще кажется, что вещам indifferentemente их местонахождение, да и на свой внешний вид они особенного внимания не обращают – не знаю уж, на каком языке с ними разговаривает Юлла, но с ней я предпочитаю не спорить – это, кстати, второй закон счастливой семьи, полностью он звучит так – хотя бы один из членов семьи отказывается от споров по вопросам домашнего хозяйства, это вовсе не означает, что теологические и мировоззренческие вопросы должны относиться к вопросам домашнего хозяйства, cioe большим спорщикам нужно лишь сузить спектр тем для спора, или раздвинуть понятие теологического или мировоззренческого – например, пояснять образующийся бардак энтропией и теорией затухающей вселенной, или немытую посуду обосновать запретом Торы работать в шабат, но я отвлёкся – я осматриваю гостиную и оцениваю её состояние на отлично – трудно нарушить порядок, если ты почти ни к чему не прикасался, немного отстаёт кухня – но это постарался Митруха, хотя какая разница, кто – отвечать мне - пусть будет четвёрка с хвостиком, комната Крама – осколки иерусалимской тарелки давно собраны, оторванный кусок обоев (кстати, кто его оторвал и когда) не сразу бросается в глаза - твёрдая четыре, спальня – ох уж эта спальня, не очень всё прибрано в спальне, даже совсем-совсем не очень - три тебе, Сирин, - строжничаю я сам с собой – три за спальню, завтра – пересдача (дай Г-дь, успеть бы пересдать спальню, да и все остальные комнаты до приезда Юллы), и я перехожу к своему наряду.
Однажды с Гурдом и Ивашкой Серой Сермяжкой мы пили пиво в скверике у цирка с копчёной мойвой - копчёная мойва это просто прелесть для любителей пива, к коим я отношу нас троих – мы по очереди совали руку в бумажный кулёк, где лежала мойва, и доставали по одной рыбинке - Ивашка, держа в одной руке бутылку с пивом, ловко зубами отрывал мойве голову, за которую цеплялся весь скелет с кишками, перехватывал рыбку за хвост – и ел филе мойвы, как пломбир на палочке, запивая пивом, на всё про всё выходило десять секунд – от бумажного кулька до пивного глотка, у Гурда этот процесс занимал чуть больше времени, и позвоночник не всегда выдирался в один приём, но он тоже довольно резво уплетал мойву, а вот я истекал слюной, рыбьим жиром пачкал обе руки и бутылку с пивом, так что она выскальзывала из рук – одним словом, копчёной рыбки отведал я в тот раз немного, но после этого был второй, третий и прочие разы, я совершенствовался, и вот в очередной раз мы собрались на пиво, только купили не мойву, а рыбку покрупнее – салаку, я обрадовался – а как не обрадоваться - голова заметнее, кости крепче, вынимать позвоночник легче, мяса больше, кишки видны отчётливей - проще удалять, ешь – не хочу, одни преимущества, но мы только начали есть – и меня отвернуло от салаки – как ни была мойва хлопотнее, а всё же была рыбкой по размеру – на укус-два, а салаку ешь, ешь, что-нибудь да попадётся – пузырь какой-нибудь или ребро, или что-нибудь горькое - то, что в мойве и не заметишь, а в салаке – порой даже пугает и немножко отвращает (в этом смысле лучше всего анчоусы), это как разница между тем, чтобы съесть маленькую молочную пенку, или пенку во всю кружку, или как разница между куриным и страусиным яйцом – куриное – хоть всмятку, хоть в мешочек привычное и доброе, а попробуй страусиное – там и белок другой, и желток грубее, хотя казалось бы – и курица, и страус - птицы, это как разница между обычной, соразмерной тебе, женщиной и женщиной-великаншей – рот, который может тебя проглотить, язык – норовящий обвиться вокруг шеи, ладонь, охватывающая твою ногу, уши, больше напоминающие суповые тарелки – это существо ведь уже всё, что угодно, но только не женщина, и даже если пропасть между вами с ней чуть меньше описанного, у вас нет будущего с этим созданием, потому что вы несоразмерны, вот так и салака показалась мне тогда женщиной-великаншей по сравнению с мойвой.
Соразмерность – это мой конёк - то, что кому-то кажется перебором, для меня соблюдение золотого сечения, которое подсознательно и неопределённо присутствует во мне всегда – так я надеваю на руку крупные часы лазурно-голубого цвета с каким-то детским рисунком, чтобы стать ближе к своей аудитории, которая пусть и не моложе меня, но гораздо менее консервативно одета – мне не нужны искусственные барьеры между нами, я хочу быть рядом со своими слушателями, со своими почитателями, хочу быть соразмерен им, равен им, но не в деталях, а по совокупности образа, и именно поэтому я применяю этот приём – надеваю детские часы, сбрасывающие возраст моему костюму; потом, уже будучи одетым, я гляжусь в зеркало и прикидываю, насколько соразмерен мой лик сред-нестатистическому представителю сегодняшней публики, и нахожу необходимость в ещё одной, дополнительной корректировке внешнего вида – для этой цели сгодятся мои любимые голубые кеды с черепами на лодыжках – они как раз и блестяще гармонируют с часами, и создают обстановку непринуждённости и доверительности – ну вот и всё, идеальное попадание, лучше придумать просто нельзя, дело за малым, хоть я этого и не люблю – но вынужден – лью на себя туалетную воду, потом прыскаю лаком для волос на свой ирокез, ставлю его подобно гребню на шлеме средневекового рыцаря (он невысокий и тонкий как лезвие), поправляю шейный платок, серьги в ушах, укладываю бороду острым клинышком, почти сосулькой, надеваю очки (жалко, что они треснуты, но так во мне больше чеховщины какой-то) и шляпу (надеюсь, тулья не помнёт причёску) – и это последний штрих, потому что больше надеть нечего – шляпу, кстати, во время выступления нужно будет снять – это будет очередной сюрприз для моих братьев.
________
Это монашка, которую я принял за шахидку. Хотя воз-можно, что это и есть шахидка. Я до сих пор не знаю, кто она на самом деле. А встретил я эту женщину (хотя бы в том, что это женщина, я не сомневаюсь) на крыльце Секвойи, откуда она направилась в сторону ближайшего храма. Она сразу мне показалась подозрительной, и я сообщил о ней охране торгового центра – именно с неё и начались мои отношения со Светлым.
А вообще наши православные монашки очень похожи на арабских шахидок. Разницы почти нет. Я как-то в метро наблюдал за одной монашкой – она сидела спиной к окну и почти безотрывно смотрела в окно напротив. Люди особого интереса к ней не проявляли, но изредка косые взгляды бросали – уточняющие, кто это – выбивающийся из серой толпы силуэт. Её ряса и платок до пояса с прорезью для глаз (он, кажется, апостольник называется) чернели как вороново крыло и не имели на себе ни складочки, ни морщинки. Она почти не двигалась, лишь платок в том месте, где находится рот, мерно шевелился – создавалось ощущение, что она молится. Если бы в какой-то момент она дёрнула на себе какой-нибудь провод и подорвала бы себя с окружающими, я бы не удивился. Во Франции запретили ношение хиджаба – примерно того же апостольника, потому что человек с закрытым лицом почти обезличен, он скорее функция, чем человек, а тем более функция религиозная, идеологическая. Мы не знаем, что там – за этими чёрными одеждами, за этим чёрным платком, за этими чёрными немигающими глазами. Дай Б-г, чтобы там был Б-г.
ххх
Выходя из квартиры, обращаю внимание на завалившееся за тумбочку зарядное устройство для моего телефона – как же я его не заметил сразу – видимо Юлла машинально его сложила в сумку, но потом поняла свою ошибку и выложила перед выходом, я радуюсь, но сдержанно – по-мужски, что ко мне возвращается связь (как бы я ни относился к телефонам негативно, всё-таки порой они просто незаменимы – хотя бы для того, чтобы услышать поздравления с юбилеем в свой адрес), и подключаю телефон к розетке (через которую обычно телепортируется Кузя) – у меня появляется повод не выходить пока из дома и не приходить на свой день рождения первым, как это обычно со мной бывает – не обязательно на свой праздник, но и всюду, куда меня приглашают, я прихожу раньше других (даже раньше Северного Ветра), чтобы не пропустить что-нибудь важное, проблема в том, что я прихожу слишком заранее, а потом жду у закрытых дверей появления гостя номер два, однажды мы с Гурдом обедали в ресторане, в котором вечером должно было состояться чествование нашего друга – так вот, я уговорил его не уходить после обеда, раз мы уже на месте (правда, наше ожидание омрачилось тем, что мы напились ещё до появления гостей, как черти, но это к основной нашей теме отношения не имеет), я беру Дымовский коммуникатор и пытаюсь восстановить оконцовку Заувея, написанную после посиделок с Митрухой совершенно бездарно и потому безжалостно удалённую на утро, мысли-то в тот день были совершенно неплохие, лишь техника исполнения подкачала, но то ли я слишком нервничаю сегодня, то ли нет вдох-новения, но текст не идёт.
Всё говорит о том, что я не успею сегодня закончить Заувей, а это значит, не закончу никогда, потому что пообещал себе, что ни одно слово в книге не будет добавлено, исправлено или удалено – ибо Заувей, подобно Торе, это Завет, мой Завет со своим прошлым - прошлое, породившее через настоящее будущее – есть адресат моего Завета, оборотная сторона нашего контракта, и именно в прошлом я оставлю свою предшествующую жизнь одновременно с текстом триптиха Сирин, а сам пойду дальше, в будущее, в незнакомое и неочевидное будущее, только до этого я планировал завершить Заувей, а тем самым плотно закрыть дверь, но так не выходит – может быть, даже, это и хорошо – что я оставляю небольшую щёлку, а не забиваю дверь гвоздями, ведь не зря Лао-цзы подмечал, что истинная мудрость – в начатом, но не законченном деле, и что-то завершить до конца всё равно, что убить это что-то, пусть, в общем, Заувей живёт, пусть остаётся незаконченным – всё-таки это лучше, чем написанная по-пьяни финальная история; осознав это, я начинаю грустить, как грущу всегда, когда ставлю в романе точку – быть может, и тянул я с Заувеем столько, потому что пока не поставлена точка, ты в творческом поиске, в полёте над обыденностью и смертью, а как только появляется точка, в душе что-то обрушивается, как будто ты надолго уезжаешь от своей семьи, и ты стоишь на перроне вокзала, а поезд начинает катиться, и ты вскакиваешь и машешь, машешь, я знаю, почему возникает это ощущение – ты прерываешь свою вторую жизнь, жизнь, данную творчеством, и ты сам с собой прощаешься в этот момент, со своим вторым Я, стану ли я писать дальше, неизвестно, сегодня – последний день моего прозаического периода, что будет дальше – не ясно, лишь подсознание рисует какие-то непонятные образы, я выключаю коммуникатор и убираю его в наружный карман кофты.
На телефоне появляется вторая полосочка зарядки – можно ехать, только сейчас я понимаю, что в своих думах я не заметил, как сильно вспотел, пот так и течёт по телу, особенно из-под шляпы, поэтому я бегом закрываю дверь и мчусь на улицу – на улице дождь, и хотя пока он не разошёлся слишком сильно, это неприятная для меня новость – зонтик я с собой не взял, но именно в таких ситуациях можно оценить все преимущества шляпы – капли даже не попадают в лицо, правда это лишь мои размышления, потому что я ещё стою на крыльце под крышей – мои мысли порой забегают вперёд моих ног, и осматриваю двор – неизменный, как памятник Ленину на площади Ленина, Солдат Чистоты собирает мусор совком с длинным черенком и метлой и носит его в этом же совке в другой угол двора, где стоит ведро для мусора, я кричу - привет, команданте, - добрый день, здоровья тебе, Сирин, - откликается, как обычно, двойным приветствием он, - ты ведро мог бы и за собой носить, чтобы не ходить так далеко, - спешу поиронизировать я, - Сирин, - Солдат Чистоты начинает нервничать – я сколько раз тебя просил, не лезь в мои дела, ты пишешь книги, так пиши, я же не говорю тебе, например, что мне мог бы главу – другую посвятить, как мы ПаБраЛ создавали, помнишь ли – ЧЕРТ ПаБраЛ, так нет – молчу в тряпочку, вот и ты не знаешь – не говори, у меня, может, система своя, годами проверенная, - честно говоря, я сильно сомневаюсь, что здесь есть какая-то система, но позволяю Солдату Чистоты всё-таки озвучить её – и какая же система, - он только этого и ждёт – количество мусора во дворе неизменно в единицу времени, когда я убираюсь, буду ли я носить за собой ведро или нет - просто если я его стану передвигать к себе поближе, я уберу ваш двор в течение дня не один раз, а два раза, и каждый из этих разов я соберу мусора столько, сколько если бы работал по привычной схеме, всему виной моя теория незаплёванного метра, - признаться, я уже устал от Солдатчистотовского теоретизирования – вот уж не знал, что и у дворников работа поддаётся формализации, но последние слова меня интригуют – что за теория, - теория заключается в том, что человек в силу своего подспудного стремления к глобализации и унификации не может не плюнуть или не бросить фантик или окурок на чистый участок тротуара, если на соседних есть плевки или окурки и фантики, и вовсе не потому, что он некультурный – просто его тянет сделать чистый участок таким, как остальные, чтобы он не выбивался своей чистотой, поэтому мусора во дворе всегда одинаковое количество – я же не могу его убрать единомоментно, чтобы не возбуждать в людях описанную особенность их внутреннего устройства, вот и получается, что, когда я завершаю проход по двору, первая его половина уже загажена, - всё время, что мы говорим, он стоит под дождём, а я на крыльце, сначала я мысленно порывался было пригласить его под крышу, но тогда наш разговор грозил бы затянуться.
________
Это картина без названия пера Пикассо. Давным-давно, когда я был студентом, я шёл по проспекту Ленина мимо Художественного Салона. Тогда в нём продавали картины и всё, что требуется для занятия живописью – кисти, холсты, краски, подрамники. А рядом с Художественным Салоном располагались художники, которые не хотели продаваться внутри Салона, а жаждали непосредственного общения с приобретателями их творчества. У меня, естественно, денег на живопись никаких не было, да я особенно и не интересовался им. Ну, разве что, иногда полюбоваться ради разнообразия. Вот и в тот день я шёл в Университет, погружённый в свои мысли – у меня бурно развивалось сразу четыре романа с моими однокурсницами, и мне нужно было как-то упорядочить поток чувств, прущий из меня, подобно разливающейся реке.
- Я Пикассо, - услышал я чей-то голос у Художественного Салона.
- А я Сирин, - сказал я в ответ, - чем-то могу помочь?
- Можете. Купите картину. Очень хочется выпить. Пре-красная работа, посмотрите сами. Графика. Сегодня утром только нарисовал, - голос художника был скрипуч, но настойчив.
Я оглянулся на него – голос принадлежал худому ко-ричневому лицу с отсутствующими передними зубами и бе-ломориной в боковых:
- Я студент. У меня нет денег.
- Недорого отдам. Поскреби по сусекам. Десятку наберёшь? Будешь через двадцать лет смотреть и вспоминать, как сам Пикассо тебе рисунок продал.
Я вывернул карманы – в них обнаружилась только тысяча с мелочью – вот все мои деньги, протянул я ему руки.
- Точно больше нет? Ладно, забирай. Везунчик, - Пикассо сложил деньги в карман, скрутил мне лист трубочкой и стал быстренько собирать свои вещи.
Я пошёл, размышляя, кому из моих девушек вручить эту картину, но дойдя до Университета, решил – никому. Больше я Пикассо не видел, хотя частенько стал ходить к Художественному Салону. По слухам, он спился и умер.
И вот прошло двадцать лет. Я смотрю на эту обнимающуюся парочку, а она смотрит на меня. А те девушки, что были у меня тогда, уже никакие не девушки, а бабушки – их дети скоро сами пойдут в Университет. Но Пикассо не встретят.
ххх
Я пробегаю в машину, когда интенсивность дождя слегка снижается, завожу мотор и лихо выруливаю на дорогу – мой путь лежит в Чёрт, где уже совсем скоро я предстану перед своими братьями, - алло, Нордик – цыпанька, ты ещё не собираешься в ресторан, - как же, губки крашу, Сирин – солнышко, титечки в лифчик запихиваю, - а если без шуток, - как же можно без шуток, дорогой мой, в наше непростое время, - чем оно так уж непросто, время как время, - да нет, - голос Норда грустнеет, - время сейчас ой какое сложное, не то, что раньше, - брось, малыш, время всегда одно и то же, это мы меняемся внутри своих вселенных, раньше были молодыми – и нам хотелось одного, чего мы играючи добивались, сейчас мы хотим другого, и для обладания этим вынуждены иметь волю, а завтра мы и хотеть не сможем, только вспоминать время, когда мы всего добивались и всё могли, так ты собираешься, - спрашиваю я, - да что мне собираться, я таксишку вызвал, штаны натянул, подарок у Лок-о-лока – вот и все сборы, а ты что, уже на месте, - да нет, езжу пока по делам, - беззастенчиво вру я, чтобы не показаться смешным, поскольку мои ранние приходы стали уже притчей во языцах, - ну давай, Сирин – котик, скоро увидимся, готовь букварь свой (букварём Норд называет любую книгу, потому что, по его словам, букварь был его первой и, так сложилось, последней в жизни книгой), - на этих словах я подъезжаю к Чёрту и паркуюсь поближе к входу, чтобы не замочиться.
Однажды я задал своим друзьям одну загадку - представьте, - сказал я им, - что некий человек очень красиво поёт и любит выступать перед своими близкими, нет, он не стесняется петь перед посторонними, у него действительно шикарный профессионально поставленный голос, просто он принципиально отказывается петь для других, и тем более, за деньги - прослышав про такого самородка, очень богатый человек приглашает певца к себе во дворец – чтобы тот спел несколько песен, и предлагает за это выступление ни много ни мало один миллион долларов, представляете – за полчаса пения, а я забыл сказать, что певец беден и имеет большую семью, деньги бы ой как пригодились, на всю жизнь бы хватило и внукам бы осталось, но вот незадача – очень певец принципиальный - решил когда-то, что за деньги не выступает, и может, сейчас и рад бы, но принцип не даёт ему это сделать, вопрос – нужно обосновать четыре варианта ответа певца олигарху; и встал тогда Велик и ответил – начну я: коли я был бы на месте певца, я бы без раздумий согласился, и никто меня не смог бы потом попрекать за беспринципность, а кто бы и стал, умер бы для меня – я ведь не о себе думаю, сам бы я, может быть, и отказался петь, а о семье – о детишках малых, о жене многострадальной, о матери с отцом, – я встреваю – про отца и мать в загадке ничего не было, - а пусть вот будет, - спорит Вел, - в общем, я сказал бы – товарищ олигарх, давайте я спою, а если Вам понравится, я смогу ещё придти, и часто приходить и петь даже за полцены, да что там - за десятую часть; Гурд взял слово вторым и обосновал второй вариант – не продаёмся мы ни за какие деньги, пусть это будет хоть десять миллионов, получить-то я их получу, не переломлюсь, но это будут нехорошие деньги, недобрые – и в глаза я детям и жене как смогу смотреть, и родителям, и братьям и сёстрам, - да что вы все, как сговорились, подробности придумываете, - ворчу я, - ничего, пусть будут братья и сёстры, - Гурд гордо вскидывает голову – не смогу я, Сирин, смотреть им в глаза, коль нарушу своё слово, пусть и неразумное, и впопыхах сказанное, а что касается денег – проживём и без них, раньше жили, проживём и сейчас.
Белый Нави третьим взял слово и молвил – я, коли оказался бы в такой ситуации, сказал бы себе и всем остальным, чьим мнением я дорожу – у меня есть принцип – не петь для посторонних, тем более, за деньги, и я всегда стану поступать в соответствии с ним, однако один раз я его нарушу – именно что один раз, не два, не три, не десять – потому что, когда речь идёт о спасении и счастьи моей семьи, я не должен стремиться остаться чистым и праведным, я не имею права, но после того, как я спою и получу миллион, никто – ни дети, ни жена не будут иметь никакого права попросить меня это повторить – пусть даже эти деньги сгорят в первый же день в печке, я и так уже своим пением пачкаюсь по самую макушку, нарушая своё слово, поэтому один раз я всё-таки спою, казня себя за это, не уважая, но и не уважая и не благодаря ни олигарха, ни его жену, - я смеюсь – сказка уже обросла столькими дополнительными персонажами, - но Нави пропускает моё замечание мимо ушей, он мечтателен и серьёзен – никому я не буду благодарен за эти деньги и ни копейки себе не возьму – пусть жена и дети решают, как с ними быть, - неплохо, неплохо, - оцениваю я, - а кто решится ещё один вариант обосновать, - да вроде всё уже перебрали, и да, и нет, и нет с исключением, - Велик привык быть откровенным, - что ещё можно назвать, только хитрость какую-нибудь – типа, спел не постороннему, а своему, а деньги – подарок, а не плата за выступление, - нет, нет и нет, - я беру слово, перебивая Вела, - есть четвёртый вариант, без всяких хитростей – слушайте – и рассказываю им о том, что принципиальность и отсутствие таковой суть две стороны одной медали, суть два конца одной палки, суть чёрный и белый оттенки на чёрно-белой фотографии, и согласиться спеть за миллион это то же самое, что отказаться от миллиона и не спеть, в мире, где мы живём, знак перед действием – плюс или минус, не имеет никакого значения, быть – это есть не быть в небытии, а не-быть – быть в небытии, любить – скорее ненавидеть ненависть, а ненавидеть – её любить, потуги относительно принципиальности вообще пусты, ведь принципы создаются людьми, они не существуют изначально, и поэтому каждый из живущих сам придумывает свои принципы, и любой принцип не универсален, странно, что Белый Нави, так глубоко проникший в проблему сравнений, уподобился остальным, проводя параллель с мифическим певцом – ведь одних и тех же правил и слов просто не может существовать у разных людей, для кого-то не петь – это петь, а петь – это не петь, но и это упрощенчество, самое важное в этом, - я тогда замолчал и заставил замолчать всех вокруг, - это то, что ничего не изменится от того, споёшь ты и получишь деньги, либо не споёшь и останешься с носом, потому что вероятность того, что ты согласишься, а тебе не заплатят, или напротив, ты от-кажешься, а это оценят и принесут тебе гонорар на блюде, примерно одинакова, и мой вывод таков – хочешь славы через богатство – пой, хочешь богатства через славу (а богатство – как собачка, бежит за почтением) – не пой, споёшь завтра, когда принципы потеряют смысл - в том, что они его потеряют, я не сомневаюсь ни секунды, - я бы спел, но никто не пригласит, - завершил я тогда свой рассказ.
_________
Это Светлый. Он охраняет Секвойю, а ещё иногда – клуб Грин, тот, что рядом с рестораном Ч – в зависимости от того, куда его направит начальство. С начальством Светлого я не знаком – сам он говорит, что тоже никогда его не видел – все приказы он получает по рации, а за зарплатой ходит в банкомат. Даже форму он получил очень оригинально – уборщица Секвойи в тот момент, когда Светлый бродил по городу в поисках работы и зашёл в Секвойю отлить, сунула ему записку. В ней было две строчки – «в дальней кабинке туалета всё необходимое, приступай». Светлый бросился в туалет – открыл дальнюю кабинку – неизвестный не обманул – на унитазе лежала стопочкой форма, на ней кобура с рацией, которая уже хрипела, карточка сбербанка и паспорт. Светлый тут же переоблачился, выкинув линялую майку и затёртые до дыр брюки в ведро, нацепил рацию, сунул карточку в карман и открыл паспорт – на него смотрел он сам, это был без сомнения его паспорт, и только имя и фамилия, вписанные в документ, выдавали то, что это не совсем так.
Светлый Свет Светович, – перечитал он ещё раз, - ну что ж, неплохо, буду теперь Светлым, - согласился сам с собой, тем более деваться всё равно было некуда, Тёмный Тём Тёмович.
Так он получил работу, новую форму, новое имя, новое начальство, новое настоящее, а вместе с ним и новое прошлое. Теперь его прошлое стало боевым, офицерским, опасным, по-настоящему мужским и захватывающим, и он начал ему соответствовать. Постепенно он освоился на рабочем месте, стал гонять инвалидов, случайно заехавших на парковку для инвалидов, выталкивать под дождь людей, жмущихся на крыльце Секвойи, чтобы заранее расчистить проход босса, и прочими подвигами доказывать свою преданность профессии.
Его жизнь стала ещё краше, когда он познакомился со мной, С Сириным.
ххх
Я люблю мысленно разговаривать со своими братьями, так и предыдущий наш разговор существует лишь в моём воображении, хотя, если бы он произошёл в жизни, я уверен, что именно так бы говорили Гурд, Велик и Белый Нави, а я – тем более - не раз возникала ситуация, когда я прокручивал в голове какой-нибудь диалог, а потом озвучивал его тему публично, и речи, которые произносились в её развитие, были калькой вымышленных мной, вообще, я не уверен, что мир первичней творчества, а жизнь, которой живут люди, реальнее той, которая создаётся творчеством, поясню на примере – я написал в своей книжке, что Солдат Чистоты вкопал столбики на въезде в наш двор, за день до того, как он их фактически вкопал, так что здесь жизнь и реальность? и что жалкое искривлённое отражение реальности в фантазийном мире? – я, пишущий про Солдата Чистоты, который вкапывает столбы, или сам Солдат Чистоты во плоти, который каким-то образом получил сигнал из космоса о том, что он должен сделать, а скорее даже не получил, а невольно стал выполнять действия, уже выполненные до него в истинной реальности, подобно эху, отразившемуся от ущелья, и точно так же, подобно эху, исказив первоначальный замысел – вкопал он не там, где написал я – он огородил газон, чтобы там не парковались машины, и сделал это один, без помощи своего немого помощника, но тут уж ничего не поделаешь – информация искривляется при передаче, как изображение, отражённое от сотни последовательно поставленных зеркал, так что вопрос о том, что первично – жизнь или описание жизни, замысел жизни – не имеет чёткого ответа – secondo me , это не так важно, потому что пока разберёшься в этом, сама жизнь и пройдёт, а то и обе.
Дождь не перестаёт, в Чёрт я скорее вбегаю, чем вхожу, меня встречает Магдалина, она в ярко-алом платье с белым узеньким пояском, того же цвета роза воткнута в волосы, Магдалина приветствует меня, я оглядываюсь по сторонам и с удовлетворением отмечаю, что товарищ Ч не такой уж и плохой человек, как я мог бы его описать - шарики во всяком случае на стенах висят, просто его хорошие человечные качества спрятаны под маской демонстративного непереносимого страдания от тяжести властной ноши, я отвешиваю Магдалине ответный поклон, едва касаясь шляпы, она спрашивает, не желаю ли я раздеться, - покорно благодарю, но нет, - учтивость, смешанная с галантностью, так и сочится из меня – сударыня, не сочтите за труд подсказать мне, кто из гостей уже прибыл, - Вы, Сирин, первый, - ну что же, пожалуй, время выкурить сигару, - я достаю из пачки сигарету и закуриваю, - Вы договор подписали? - напоминает Магдалина, - никак нет, синьорита, не имел возможности, - Сирин, подпишите, будьте добры, с меня Гурд шкуру спустит, если я без договора банкет проведу, - я представляю себе, как добрейший Гурд, не обидевший в своей жизни и мухи, снимает кожу с Магдалины – образовавшийся когнитивный диссонанс вызывает искреннюю улыбку, - хорошо, мадмуазель, сейчас схожу, он в автомобиле, - и, приподняв на мгновение шляпу, я иду на улицу, где на входе сталкиваюсь со Светлым – какие люди, и без охраны, - осклабивается Светлый жёлтыми зубами, - а я зашёл проведать, начали вы или нет, - гостей, кроме тебя, пока никого, - может, выпьем по соточке, а то мне в Грин бежать надо, я же там работаю, - я размышляю над предложением – мне не хочется пока выпивать, но и обижать Светлого тоже не хочется – как всегда, побеждает человеколюбие, и мы возвращаемся к столу.
Вот, что я тебе скажу, Сирин, - лицо охранника мгновенно становится красным от первой же рюмки, - я, ты знаешь, прошёл длинный жизненный путь, был на Кавказе, бил моджахедов, меня контузило, потом работа в спецслужбах, наружке, потом охранный бизнес, перестрелки, бандюки, чего только не было, и вот я сейчас стою перед тобой и смотрю в твоё лицо – ты не нюхал пороха, не подыхал от жажды в окопе, не вступал в единоборство с братками, что ты видел в этой жизни – одни лишь страницы своих книг, учредительные документы партии братской любви, которую я вместе с тобой и создавал, пелёнки и подгузники твоих малышей, юбку жены и банкеты, банкеты, но я хочу сказать не это – ты всё-таки молодец, Сирин, ты сделал главное – ты дожил до своих тридцати пяти, дальше будет легче, в общем, желаю тебе ещё тридцать пять по тридцать пять лет, - тысяча двести шестьдесят, - мгновенно реагирую я, - не понял, - Светлый вскидывает брови, - тридцать пять на тридцать шесть будет тысяча двести шестьдесят, - вот за что вас, литераторов, не любят, так это за вашу прагматичность, я ему поэтические метафоры говорю, а он арифметикой занимается, - мне, кстати, если уж быть справедливым, тридцать три, как Иисусу из Назарета, - Светлый морщится от неудержимого смеха, наклоняется ко мне поближе и шепчет, дыша перегаром в лицо, - я всё знаю, я всё про тебя знаю, всё, всё, Сирин, ты даже сам про себя столько не знаешь.
Ещё по рюмке и стоп, баста, вuona per un po' , как говорят итальянцы, Светлый торопится к себе на пост, прихватив несколько ломтиков слабосолёной сёмги и кусок рыбного рулета – я предлагаю ему упаковать еду, но он просто оборачивает всё салфеткой и засовывает во внутренний карман, добрый он всё-таки человек, добрый и хороший – я никогда его не расстраиваю тем, что знаю, что ни на какой войне он не был, ни в каких спецслужбах не работал, а был сначала водителем, а потом, когда его за пьянку выгнали, охранником, им же и работает по сей день – это мне Гурд рассказал, он ведь его на работу в Грин принимал, но Светлому я никогда этого не расскажу и даже не подам вида, потому что друзей нельзя огорчать, их нужно ценить и радовать, иначе зачем мы вообще их заводим, мои мысли прерывает Магдалина вопросом – Вы принесли договор, - да-да, то есть, нет, я сейчас схожу, меня отвлекли, мисс, - и я повторно двигаюсь в машину за договором, часы показывают половину восьмого, скоро, совсем скоро на-ступит час моего триумфа, знаменующий переход в завтра, в будущее, я выглядываю на улицу – дождь усиливается, до машины несколько метров, но не рисковать же своим нарядом ради какой-то бумажки, и я решаю обождать, тем более от Идолова приходит пустое смс, и надо понять, что это - кусок того длинного, в три сообщения, послания, либо повтор второго сообщения, либо вообще какая-то новая игра, с этим вопросом я набираю Тэдди, но слышу только тишину - странный он, но всё-таки я его люблю, что бы он ни придумывал для того, чтобы этой моей любви не было, так приедет он или нет, чёрт возьми, последние слова я произношу уже вслух, и тут – о, чудо, дверь распахивается и входит товарищ Ч.
_________
Моё здоровье, как правило, непоколебимо. Иногда говорят – да что ему будет, он здоров, как бык. Да, я здоров именно, как бык. И лишь иногда бывают некоторые сбои.
Они не влияют на общее моё состояние, не портят моё настроение, не мешают мне жить – все эти сбои, они, напротив, куют мой характер и моё мировосприятие и своим наличием позволяют мне творить именно в том ключе, как я это делаю. Не будь их, мои книжки были бы совсем иными – не знаю, лучше или хуже, но что иными – это точно.
Юлла не перестаёт удивляться – почему у тебя всегда что-нибудь, да не в порядке, - этот вопрос и меня самого мучил раньше, пока я не догадался, что это на самом деле такое. Сбои, которые случаются в моём здоровье, это не сбои в привычном для докторов смысле, это один сбой, а точнее нерв, блуждающий нерв, живущий во мне и иногда выпирающий то в одном, то в другом месте, в зависимости от того, чем занят мой мозг в настоящий момент. Пишу, скажем, я о любви, и у меня разбухает маленький язычок в гортани, начинаю книгу о лучшем на свете городе – вывихиваю руку, стихи – ломаю плечо, о своих непутёвых другальках – и у меня вымывает кальций из костей ног, так что стоять невозможно, беру тему патриотизма – рушится зуб и распухает десна, тему справедливости – начинает загнаиваться ухо под серьгой, тему вечности – от аллергии не могу дышать и видеть, тему Евангелия – и на губе возникает герпес, пишу просто дневник – артрит скручивает суставы стопы.
Порой я воспринимаю это как испытание, порой – как наказание, но в одном уверен точно – если это связано с литературой, то литературу я не оставлю. И так мы и идём по жизни – я и мои маленькие хвори, как собачки плетутся они у меня в хвосте, и то одна, то другая прыгают на меня сзади, кусают и отпадают, когда устают челюсти. Прокусить-то меня они не в силах. Я же бык, здоровый крепкий молодой бык.
ххх
Что, кроме как жить с миром и любовью в душе и ловить от этого кайф, нужно человеку – пожалуй, только немного вина, чтобы снимать усталость, накопившуюся за день, мир и любовь в душе – абсолютная, непререкаемая, безотказная панацея, но почему же тогда мы не пользуемся ею при всей её полноте и универсальности – почему, поселяя внутри себя единичную зависть и случайную злобу, начинаем множить их имманентности и в результате приходим к хроническому дискомфорту бытия, почему не идём по простому пути, по лёгкому пути, зачем ищем пропасти греха и ненависти, падаем в них, обдирая кожу и ломая кости, а затем постами, молитвами, медитацией, раскаянием, страданием, самобичеванием, исповедями и душеспасительными беседами ползём вверх, к солнцу, к Г-ду, чтобы душистыми травами и ключевой горной водой залечить полученные раны, смыть с себя грязь своих поступков, зачем идти к душевному равновесию так криво, если достаточно просто не-действовать, просто стоять на месте, никому не мешая, и наблюдать за происходящим вокруг с позиции не-участника, не-деятеля, с любовью и миром в душе – ответом на этот вопрос могли бы быть теории изначальной греховности человека, или несовершенства человеческой личности, или парадоксальности человеческого естества (ещё бы - творец и объект творчества в одном теле), но всё это лишь жалкие попытки установить связь воли и представления, но не реальные порывы влезть в суть проблемы, а ответ, tuttavia , лежит на поверхности – мы порой не видим очевидное за поисками скрытого, есть два фактора, определяющие многое, если не всё – это везение и глупость, сколько всего в мире создано или произошло в результате воздействия этих двух факторов, никто себе даже не представляет, так и с миром и любовью в душе – чем больше везения и чем меньше глупости в человеке, тем скорее он осознаёт удобство и внутреннюю непротиворе-чивость жизни с миром и любовью в сердце, и наоборот, а вино – это просто вкусно, никакой метафизики здесь нет.
Товарищ Ч распахивает объятия – какой лапсердак, какая шляпа, ты просто франт, Сирин, - мне приятно, что Ч так высоко оценивает мой внешний вид – у него-то возможностей дорого и элегантно одеваться побольше, чем у меня, тем не менее он способен на признание и чужого мастерства в искусстве одеваться, - приветствую, товарищ Ч, рад, что ты пришёл первым, обычно бывает наоборот, - да нет, я пока ещё не пришёл, я как всегда – попозже, я просто пару шариков для дочки вернулся забрать, - его слова неприятно режут слух – вот так новость, официант же мне обещал оставить зал украшенным, - да там их всего-то четыре, - пытаюсь отговорить Ч я, - ну вот, два тебе оставлю, - Ч протискивается мимо меня по коридору, потом оборачивается – давай хоть выпьем за твой юбилей, у меня для тебя подарок есть, а то вдруг я совсем не смогу прие-хать, - я приглашаю Ч к столу, но он подзывает официанта и просит бокал коньяка, - не могу водку пить, - поясняет он свои действия, я наливаю себе Гефсиманки, и тут начинает бешено кукарекать петух в мобильнике, на экране высвечивается Норд, я отвечаю, что, мол, перезвоню, а то сейчас Ч будет говорить тост, и вешаю трубку, – с днём рождения, коллега (почему-то Ч в торжественные или официальные моменты всегда обращается ко мне именно так), я знаю, что у тебя всё есть, ты ни в чём не нуждаешься – потому что твоя голова, твои руки и твоё сердце не изменяют тебе и не устают творить, желаю тебе продолжать в том же духе и жить тысячу лет (это на двести шестьдесят лет меньше, чем пожелал Светлый, но тоже весомо – даже Адам прожил каких-то девятьсот лет), а в качестве подарка я преподношу тебе просто красивую вещь – не утилитарную, не необходимую, не нужную, а просто красивую – голую эстетику, - и Ч протягивает мне маленькую, вытесанную из мрамора, урну для хранения праха, на её крышке по краям выбиты какие-то ведические знаки, а посередине солнце, - что это, - не верю я свои глазам, - сам не знаю, шкатулка, красивая шкатулка, очень дорогая и очень искусно сделанная, у меня сразу взгляд на неё упал, когда я тебе подарок выбирал, - мы выпиваем, я беру в руки урну и несу на специальный стол для подарков – на красной скатерти белая мраморная урна выглядит, словно это зал ритуальных торжеств.
Я благодарю Ч, хоть и удивлён его презентом, но ещё больше я расстраиваюсь из-за того, что Ч не хочет оставаться, - может быть всё-таки на часок, - предпринимаю я очередную попытку, но у Ч такой характер, что его решение не переломишь – не могу, мне нужно на совещание, я позже постараюсь приехать, давай лучше выпьем ещё по одной, - и мы выпиваем – я водки, он коньяка, - шарики не забудь, - напоминаю я, - какое там – Ч ничего не забывает, я провожаю его до выхода и прощаюсь, скорее всего, надолго, точно не до вечера, дождь по-прежнему сильный, набираю Норда, но трубку берёт Лок-о-лок – это я тебе звонил, - в голосе слышится несильное, но опьянение, похоже, они решили размяться перед банкетом, - у меня телефон сдох, если ты на месте уже, мы сейчас же едем, а то нам делать уже нечего, - конечно, приезжайте, я на месте, Ч только что ушёл, - как ушёл, - удивляется Лок-о-лок, - так ушёл, подарил урну для праха, забрал два шарика и ушёл на совещание, - Сирин, ты не пьян случайно, - смеётся Лок-о-лок, - а то какой-то бред получается, - пусть лучше бред, чем предательство, - говорю я, - во всяком случае, он честен, - ладно, хватит болтать, мы уже мчимся, наливай пока, - я делаю отбой и шепчу себе – Г-дь, дай мне силы не сломиться, выдержать, вытерпеть, пережить этот день, которого, возможно, и не должно было быть, судя по тому, как он криво идёт, укрепи моё сердце, ожесточи его, как ожесточил Ты сердце фараона, пусть все, кто должен сегодня придти ко мне, придёт и послушает мой Заувей, и дабы подкрепить моё воззвание, я наливаю себе водки и выпиваю.
Официант включает магнитофон, звучит гребенщиковский День радости - нам выпала великая честь жить в перемену времён; мы въехали в тоннель, а вокруг стоит крест, а в топке паровоза ждёт дед Семён; он выползет и всех нас съест… - я сижу за накрытым столом, тарелки наполнены вкусными закусками, преимущественно рыбными, высотными доминантами служат бутылки с водкой, на приставном столике для подарков сиротливо белеет урна, над ней висят два шарика – голубой и розовый, почему-то именно они вызывают у меня ощущение того, что я безумно голоден, и я накладываю себе салата из тунца и ем, параллельно перечитывая заготовленную речь, - когда звезда-можжевельник ляжет перед нами в огне, когда в камнях будет сказано то, что было сказано мне; когда над чистой водой будет место звериной Луне, это день радости…, - голос Гребенщикова шёлковой лентой вкрадчиво вползает в моё естество, создавая внутри меня атмосферу, удивительно соответствующую моему настроению – словно на намазанный маслом кусок хлеба ложиться мороженое, да, сегодня День радости, и я должен радоваться, и мы все должны радоваться, я не имею права сникать – я шёл к этому Дню радости целый год, скоро придёт шумная толпа, и мы зажжём, как настоящие парни, и будем веселиться и петь День радости; меня трогает за плечо Светлый – может, бухнём, - а что ему ещё нужно, - и мы выпиваем, он забирает очередную порцию еды – на сей раз бутербродов с икрой, и убегает на рабочее место, а Гребенщиков тянет - когда то, что мы сделали, выйдет без печали из наших рук, когда семь разойдутся, потому что не от кого прятаться в круг; когда белый конь узнает своих подруг, это день радости; и теперь, когда нечего ждать, кроме волчьей зари; стеклянная стена, и пламя бесконечной зимы - это ж, Господи, зрячему видно, а для нас повтори: Бог есть Свет, и в нём нет никакой тьмы.
________
Это эму. Мы часто с Лириком, а до этого с Крамом ходим в зоопарк. Он не очень богат, там не встретишь жирафа или слона, но всяческая животная мелочь представлена в изобилии. Есть разные олени и лошади, даже Пржевальского, есть зебры и верблюды, медведи и рыси, есть два тигра, кабан, много волков и лисиц, а также голуби разных пород и оттенков. И очень много птиц – орлы, стервятники, страусы, совы, павлины, цапли.
Но одна птица меня поражает всегда больше других – это эму (на фото). Мало того, что эта головка, которая составляет, наверное, десятую долю процента от общей массы тела, имеет рот в две трети объёма, так ещё этот дебильный пустой взгляд красных немигающих глаз. Природа явно пошутила, создавая такого уродца. Эму постоянно ходит возле ограды с повёрнутой на посетителей зоопарка головой – причём она постоянно трясёт ей, словно больна Паркинсоном. Если ей протягиваешь булку, она сначала раскрывает пасть, а только потом тянется, словно боясь забыть это сделать позднее. Друг друга эти птицы не замечают – я вообще сильно сомневаюсь, что они что-нибудь воспринимают, а восприняв - осмысливают.
Голова у эму, помимо всего прочего, не является головой в общепринятом смысле этого слова, потому что голова, как правило, больше шеи, да и вообще, кисть толще предплечья, стопа выделяется на фоне голени, а у эму голова ровно такого же диаметра, что и шея – словно её продолжение, заканчивающееся клювом на конце – в принципе это и есть дырка в шее для всасывания еды, мозгу там совершенно негде поместиться, и эму отказалась от него, как от обременения. Но Лирику эму нравятся.
ххх
Однажды, когда мы с Юллой жили на съёмной квартире, я зашёл в рядом с нашим домом располагающийся продуктовый магазин, где был оборудован буфет, так называемая стоячка, - собственно в этот буфет я и зашёл, продукты мы в том магазине не покупали – боялись отравиться, но буфет есть буфет, там травиться нечем, разве что засохшими бутербродами с жиром, но бутербродами из буфета я брезговал, ассортимент стоячки был скуп, но из-за этого от него веяло благородной монастырской скромностью – вот почти полное его меню - водка, пиво, мороженое, фруктовая вода и, собственно, бутерброды с жи-ром, за единственным столиком после работы там собирались вполне достойные джентльмены и обсуждали текущую политическую ситуацию, биржевые новости и спортивные успехи наших футболистов, иногда пропустить соточку – другую водки и (или) кружечку пива джентльмены заходили и днём и даже утром, я по обычаю, сложившемуся на съёмной квартире, также имел честь беседовать с посетителями стоячки, однако я был достаточно редким гостем и меня не то, чтобы знали в лицо – лишь иногда узнавали, так вот в тот день, о котором я рассказываю, я зашёл в буфет и заказал сто пятьдесят с прицепом – до возвращения Юллы с работы оставался целый час и мне хотелось провести его в приятном обществе, рядом со мной пристроился некий господин в шляпе и полушубке из искусственного меха, который сделал точно такой же заказ, как и я, мы разговорились, я спросил его, как он относится к истреблению животных пушных пород, на что получил весьма эмоциональный и изощрённый, но вполне чёткий и аргументированный ответ – стрелять их, ****ь, самих надо, уёбков недоёбанных, - удовлетворившись ответом, я спросил, не по этой ли причине он носит шубу из искусственного меха, на что господин выразительно развёл руками и выдохнул на меня (так что у меня началась изжога) – а то, естесно, *****, - примерно в таких экстравагантных выражениях мы обсудили разрушение атомной станции в Японии, выборы на Украине, падение самолёта в Индонезии, клиническую смерть Мубарака и ещё ряд тем, вскоре, заговорившись, мы взяли ещё по сто пятьдесят с прицепом и перешли на ты, сразу же после этого Пётр (именно так звали джентльмена) сказал мне – Сирин, а ты не пророк случаем, - я уточнил, что именно он подразумевает под этим словом, и не ослышался ли я, - нет, не ослышался, - разуверил меня Пётр, - просто у тебя такие волосы, ёбт, длинные и лицо такое, бля, худое, и борода, ****ец, как у пророков, - нет, - ответил я, - не пророк я, и не посланец Всевышнего, я всего лишь мечтатель и поэт человеческих душ, - он похвалил мой язык, а потом мне позвонила Юлла и мы сердечно попрощались и больше я его не встречал, так вот я потом часто вспоминал эту историю – а действительно, не пророк ли я, может быть, Пётр был прав, ведь борода у меня действительно, ****ец, какая длинная.
А вот и гости – ура, ура, празднику быть – в ресторан входят Лок-о-лок и Северный Ветер, Норд вроде как стал ещё шире с нашей последней встречи – водяры, - кричит он в качестве приветствия, - водяры, - вторит ему Лок-о-лок, - водяры, - отвечаю им я и разливаю водку по рюмкам, - где все, - спрашивает Норд, выпив и отдышавшись, - сейчас придут, ещё пять минут до восьми, - успокаиваю я, - давайте лучше к столу, начнём потихоньку, мы располагаемся на диванах, начинаем есть, но наш покой прерывает официант, спешащий сообщить, что Магдалина просит принести ей договор, ах да – я же так его и не принёс, я прошу у братьев прощения и встаю из-за стола, - Сирин, куда Ты идёшь, - спрашивает меня Норд, я отвечаю загадочно - куда я иду, ты не можешь теперь за мною идти, а после пойдёшь за мною, - на что получаю столь же изящный ответ не читающего книжки, прошу заметить, Норда – Сирин, почему я не могу идти за тобою теперь, я душу мою положу за тебя, это все могут соблазниться, но не я, - и тогда я укладываю Норда на лопатки - истинно говорю тебе, что ты ныне, в эту ночь, прежде нежели дважды пропоёт петух, трижды отречёшься от меня, - от моих слов Северный Ветер грустнеет, он ненавидит мою привычку сыпать цитатами по поводу и без, и порой, по его словам, готов дать мне по голове, чтобы я замолчал, но всякий раз я продолжаю, чем привожу его в настоящее бешенство – потому что не всегда мои шутки бывают удачными, как, например, вот эта, последняя, и не успеваю я об этом подумать, как у меня в кармане начинает кричать петух – второй раз за последний час, подмечаю я – это звонит Свет-лый.
Вынеси мне, пожалуйста, рюмочку и закуску, - просит он, - через служебный вход, я не могу отойти, у меня народ на дискотеку пошёл, а я на рамке, - странная просьба, - думаю я про себя, уже идя по переходу в клуб Грин с тарелочкой селёдки и бокалом водки, - как это он себе представляет – что подумают люди, но единожды дав себе зарок нести в мир только свет, я не могу изменить себе даже в малом; попадая в холл клуба через дверь гардероба, я свистом обозначаю своё присутствие, сам при этом прячась за чей-то плащ, Светлый, опознав в колыхающемся плаще меня, машет рукой, дескать, выходи, я накрываю тарелку с селёдкой шляпой, а бокал с водкой прячу за пазуху, и небрежной походкой выхожу из гардероба на глазах у изумлённой гардеробщицы – уж не знаю что – то ли мой ирокез, то ли моё внезапное появление из ниоткуда не позволяют ей даже испугаться и вскрикнуть – краем глаза я вижу её полуоткрытый рот и перебирающие носовой платок руки, - селёдка под шляпой, - шёпотом сообщаю я Светлому местонахождение закуски, - спасибо, брат, - лыбится мне Светлый и присаживается за стойкой охраны, чтобы стать невидимым для идущих на дискотеку, я присаживаюсь тоже и протягиваю ему бокал, - клёвая причёска, - несмотря на неудобное место и время делает мне комплимент Светлый и отталкивает мою руку – только после тебя, давай, за день рождения, - я выпиваю глоток, он допивает, рукой берёт с тарелки селёдину и смачно от-кусывает - скелет рыбины так и трещит под гнётом его сильных жёлтых зубов, - забирай тарелку, - я оставляю её на полу, а сам поднимаюсь в полный рост – и тут, не веря глазам, я вижу её – виляя бёдрами, уже навеселе, в обнимку с мужем, прямо на меня идёт она, моя Бирюзовая Леди из Нью-Черничек.
_________
Это моя кореянка. Не в том смысле, что моя – а в том, что она мне приснилась однажды – именно такой, как на фото. Надо сказать, что кореянки мне снятся не каждый день, и даже не раз в год – если подумать, они мне вообще ни разу не снились. Но этот день настал.
Я – участник вьетнамской войны (во сне бывают такие милые несостыковочки), америкос, поджигающий напалмом деревни и насилующий вьетнамских (или корейских?) женщин. Мне неведом страх и сомнения, я тупой, как баран, я постоянно жую жвачку и плюю сквозь зубы. Приказ моего командира – это голос Б-га для меня. Я скорее предам свою жену, чем его - скажет: жуй дерьмо – буду жевать, так точно, босс! И вот мы уже в походе месяц – сколько сгоревших деревень за нами, сколько изнасилованных женщин и разжёванных жевачек, мы почти у цели, ещё два дня – и я лечу домой, к своим бэбикам, к своей жене и любовнице. Мы входим в селение вечером, абсолютная тишина, похоже, все спят, не лают даже собаки – видимо, их съели, мы достаём гранаты и бежим вдоль главной улицы, бросая их – кто направо, кто налево - на соломенные крыши домов. Взрывы, шум, гам…
Вдруг на меня летит женщина, кореянка (видимо, вьетнам-ского происхождения). Я поднимаю ствол, чтобы разнести её внутренности к чертям собачьим, но она падает на колени и смотрит на меня, смотрит, смотрит какой-то нечеловеческой мольбой. И я опускаю автомат.
Видимо, проходит несколько дней, потому что мы с ней уже в джунглях, спасаемся от америкосов, идущих за нами по пятам. Они не могут простить нам нашей любви, нашего неземного счастья. Я предал своего командира, предал Америку, семью, бэбиков, и всё ради кого – ради этой кореянки, которая так на меня посмотрела, как не смотрел до этого никто. Мы занимаемся любовью каждую свободную минуту, такого наслаждения я не ведал в своей жизни. Она шепчет мне на своём корейском (здесь я не уверен – может, и на вьетнамском) какие-то нежные слова, а я глажу её по голове и беспрестанно говорю ей, что люблю, люблю.
Нас всё-таки берут в плен, мы в палатке для арестованных. Завтра трибунал. Кореянка горячим языком слизывает слёзы с моей щеки. Я не хочу умирать. Я хочу жить, с ней или без неё – жить, я готов предать её, лишь бы меня пощадили. Я молюсь об этом вслух. Не знаю, как кореянка умудряется меня понять, но она достаёт из своей сумочки рулончик со стикерами и приклеивает один ценник со штрих-кодом мне на плечо – на нём цифры, я пытаюсь разглядеть – 99 центов. Вот как она меня оценила!
Я просыпаюсь в слезах. Ох, уж эти кореянки!
ххх
Кто из нас не совершал подлостей – каждому, наверняка, есть, что вспомнить – не всегда это было вызвано внутренней потребностью, чаще стечением обстоятельств и неким шаловливым настроением – не так у меня, как минимум три подлости в своей жизни я совершил совершенно сознательно и хладнокровно, ликуя своей гадкой душонкой над теми, кому я сделал подлость, все три случая связаны воедино и похожи, словно размноженные имманентности – первое своё грехопадение я совершил в детстве, лет в тринадцать – когда толкнул своего друга Дыма в лужу, я не мог его не толкнуть – уж очень красивую куртку ему купили намедни, зачем он в ней пошёл в школу, не надел бы её – и не было бы предложения перепрыгнуть лужу и толчка в спину перед самым прыжком, но нет – была и куртка, и предложение, и толчок, и лужа, грязная мерзкая лужа – куда добродушное еврейское кудрявое лицо Дыма бухнулось от моего толчка, до сих пор передо мной стоит этот огненный знак вопроса в его глазах, когда он ко мне обернулся, был и второй инцидент – мы с Гурдом и Звездинским решили съездить на Рубское озеро на первом курсе университета, дабы покупаться, поесть жареных сосисок и скрепить нашу только зародившуюся дружбу, скрепили – в кавычках, потому что была пристань, был галантный Гурд, который даже для выезда на природу надевал пиджак и брюки, был я, предложивший взглянуть Гурду на мифическую рыбку – и был толчок, от которого Гурд рухнул в озеро во всём своём наряде – и всё тот же знак вопроса в его глазах – почему, за что, Сирин? - будто не понимая, что быть счастливым некрасиво, другим за-видно, а потом был финальный аккорд, когда мы говорили с Г-дом о вере и милосердии, конечно, не с Г-дом самим, а с присланным им ангелом – говорили, сидя на краю пропасти – нужно ли человеку давать второй шанс, либо ошибка равняется смерти, я уверял, что нет, ожесточив своё сердце, ангел пытался меня переубедить, приводя примеры из поступков Г-да, и, когда его аргументация начала перевешивать мою, я спросил – а видишь ли ты, ангел, ту точку на другой стороне пропасти, которая на самом деле не точка, а стадо свиней, в которых вселились бесы, и, только он встал и приложил руку к бровям, чтобы не слепило солнце, я толкнул его, и он упал примерно в одно и то же время со свиньями, умудрившись в падении перевернуться и посмотреть мне в глаза с огромным огненным знаком вопроса во взгляде – за что, в этот раз я не знал за что, просто это был вызов Г-ду.
Бирюзовая Леди вопросительно смотрит на меня, слегка улыбаясь – больше насмешливо, чем приветливо – вот Вы, оказывается, кем работаете, а я и не знала, - муж неодобрительно толкает её в бок и, слышу, шепчет – кто это, - это сосед наш, - в голос, не стесняясь, отвечает она, - будете меня досматривать, - и игриво поднимает руки, - извините, я здесь охрана, - спасает ситуацию Светлый, а это мой друг, у него день рождения, он ко мне просто поздороваться пришёл, - ха-ха ха, - смех Бирюзовой Леди прокуренно-великолепен, я восхищаюсь её профессионализму в искусстве обольщения, на глазах у мужа парой фраз она может поставить на колени любого мужчину, а супруг даже не догадается, слава Г-ду, они удаляются, я смотрю на уплывающую попу, открытую платьем спину, пухленькие ножки в бессменных туфельках без пятки, и понимаю, что само провидение привело меня сюда, дабы позволить лишний раз посмотреть на неё, - что это за лахудра, - прерывает мои мысли Светлый, - сам ты лахудра, - дерзю ему я, - это светоч, - какой ещё светыч, - Светлый, ты не должен судить моих женщин с позиции своих эстетических ориентиров, я настаиваю на этом, это светоч страсти, это Бирюзовая Леди, чтоб ты знал, - да ладно, ладно, - Светлый не против сделать мне приятно, - ты уже пошёл, - спрашивает он, - да, уже иду, меня, наверное, заждались.
Мы Вас уже заждались, - говорит мне официант Чёрта, - Магдалина требует договор, а то, говорит, она станет Саломеей или Медузой Горгоной, если Вы не принесёте договор, - понимаешь, брат (я уже столько выпил, что не могу обращаться ни к кому по-другому), у меня сегодня юбилей, мне тридцать три года, я на пороге некоего события, которое переменит меня и одновременно переломит ход истории – моей истории, в моей вселенной, в твоей не переломит – ты в меня не веришь, а в моей переломит, но даже тебе я готов сказать - да не смутится сердце твоё, веруй в Г-да и в меня веруй, когда пойду и приготовлю тебе я место, приду опять и возьму тебя к себе, чтоб и ты был, где я, а вот куда я иду, ты уже знаешь, и путь мой знаешь – я иду за договором с Чёртом, коль ты этого просишь, - мои слова вызывают в лице официанта умиление и раскаяние – нет, не надо, я скажу Магдалине, что Вы меня отругали, что я Вам порчу праздник, и с Вами лучше сейчас не спорить, - Г-ди, как легко обмануть человека, не нужно ничего придумывать, всё уже придумано до нас, - я иду в свой зал и вижу картину – Норд вставил себе в ноздри салфетки и запрокинул голову, а Лок-о-лок дремлет на соседнем стуле, нет, этому не бывать.
Дорогие мои братья, мы собрались сегодня в этом зале, чтобы я мог во всеуслышанье сообщить вам о своей тайне – тайне своего появления на свет, духовного взросления, мужания, катарсиса и, наконец, прозрения и сегодняшнего дня – тайна эта абсолютна и никому не ведома – вы первые, кто её слышите, братья мои, я – улитка… - в зале повисает гробовая тишина, Лок-о-лок смотрит в мою сторону осоловевшими глазами, а Северный Ветер то вынимает, то вставляет в нос окровавленные салфетки, за стойкой бара притих бармен и зажжёная сигарета дымится в его руке в холостую, - … я – улитка, простая виноградная улитка из Бордо, то, что вы меня рассматриваете, как человека, а иногда даже, как пророка (я вспоминаю джентльмена из стоячки), совершенно ничего не значит, поскольку не имеет ко мне никакого отношения – я виноградная улитка, ползущая по листу и оставляющая за собой липкий след… - речь, подготовленная накануне, совсем иная, я говорю от души, говорю наперекор желанию остановиться, наперекор здравому смыслу и логике, будто мой голос стал не-зависим от меня и делает то, что ему вздумается, - … бойтесь, братья мои, землероек и кротов, они любят вас поедать, ведь и вы тоже – улитки, вы ещё этого не осознаёте, но когда это произойдёт, вы пожалеете, что не сделали этого раньше, я явился сегодня, чтобы вам открыть глаза на себя, но чувствую, что открываю их на вас самих, оглянитесь, пошевелите рожками, потрогайте свою раковину на спине, присоситесь ногой к стеклу окна, залезьте повыше и почувствуйте это счастье – быть улиткой, выше которого нет, а если вам вздумается не поверить мне, я скажу вот что - я есмь путь и истина и жизнь и улитка, и никто не приходит к Г-ду, как только через меня, если бы вы знали меня, то знали бы и Г-да, и отныне, после моих слов, вы знаете Его и видели Его… - меня уносят крылья моего красноречия, меня распирает изнутри, я взлетаю над обыденностью и реальностью и говорю, говорю, говорю.
_________
Это объявление о пропаже кота, которое кто-то повесил на дверь нашего подъезда в Нью-Черничках. Под фотографией видимо пёстрого кота на пёстром ковре (во всяком случае, исходя из чёрно-белой ксерокопии фотографии) есть текст следующего содержания – уважаемые граждане, пропал кот породы метис. Огромная просьба сообщить по телефону 00-000-000 о его местонахождении. Возможно вознаграждение.
Прочитав объявление и посмотрев на фото кота, я заду-мался – ведь даже если бы вознаграждение было не возмож-ным, а гарантированным, и составляло бы, ну например, 000 000 рублей или долларов, поход за этим котом и выявление его из прочей кошачьей братии по той тени, которая представлена в качестве его образца, напоминало бы скорее операцию по нахождению того, не знаю чего, там, не знаю где. Составителю объявления прежде, чем его вывешивать, надо было бы запастись несколькими нормальными фотографиями своего домашнего животного, а то в противном случае он будет искать его до морковкиного заговенья.
Не знаю, нашли в результате этого кота или нет, надеюсь, владельцу питомца хватило ума повесить не одно объявление, во всяком случае, то, что висело на нашем подъезде, я сорвал себе на память. А на месте кота я вообще бы не возвращался к такому хозяину, который вместо фотографии своего любимца вешает размытую ксерокопию, да ещё на фоне ковра – ладно бы я был белым, куда ни шло, хоть как-нибудь бы выделялся, – решил бы я на его месте.
ххх
А почему ты всех не дождался – спрашивает Лок-о-лок, когда мы курим на крыльце, ты так здорово задвинул про улиток, - а чёрт его знает, почему, уже не мог молчать, - сам не узнаю свой пьяный голос я, - может, позвонить всем, - Лок-о-лок заботливо предлагает поговорить с Белым Нави, а мне советует набрать номер Велика, - м-м-м, - мычит в трубку Вел, - ты кто, - я Сирин, разве ты не узнал меня, брат мой, - м-м-м, понятно, с днём рождения, - Вел еле произносит слова, такое ощущение, что он бредит, - покамест я занят, а что, уже все пришли, - я пытаюсь ему объяснить, что мы ждём его и было бы чёрной неблагодарностью игнорировать мой юбилей, но он разъединяется, - Нави недоступен, - подливает масла в огонь Лок-о-лок, - ну тогда пойдём и выпьем всем на зло, - мне кажется, что чаша моего терпения уже переполнена, - пойдём и выпьем, а я вам кое-что прочитаю, - и мы возвращаемся в ресторан, где Норд улёгся на диване и храпит во весь голос, мы расталкиваем его – просыпайся, дружище, будем веселиться, - но он лишь беспомощно хлопает глазами, похоже, не совсем понимая, что от него хотят – куда пойдём, - испуганно спрашивает он, - никуда, никуда, - успокаиваю я, - я сейчас вам кое-что прочитаю, - подожди, - что-то вспоминает он, - мы же тебе подарок не подарили, - ничего страшного, это не главное, спасибо уже за то, что пришли, - не-е-ет, подожди, - он пытается встать, Лок-о-лок поддерживает его – сейчас всё будет, Сирин, минуточку, - они идут в гардероб и несут оттуда большую коробку, обёрнутую золотой фольгой – вот, это тебе, наш сладкий, - мне жутко интересно, что же это может быть - ко-робка тяжёлая и еле помещается на столике для подарков, но открывать я её не спешу – хочу в полной мере насладиться сюрпризом – будучи большим специалистом по сюрпризам, я как умею их делать другим, так и умею ловить кайф от их получения, - но Лок-о-лок и Норд требуют вскрытия подарочной упаковки и рвут её, в этот момент к нам подходит Магдалина, так же заинтересовавшись, что же это такое, я прикрываю глаза, чтобы хоть чуть-чуть насладиться презентом – что же там, что же – наверно, это какая-то статуэтка, или собрание сочинений Солженицына, или нет - скорее это микроскоп или настольная лампа, которую я так хотел получить на день рождения, - открывай глаза, - кричит Лок-о-лок.
Каждый из нас с детства имеет какие-то условности, глу-пые привычки, приметы, которые порой доживают до старости – не наступать на трещины на асфальте, ходить только по белым или, напротив, только по чёрным плиткам, открывать дверь туалета левой рукой, выдавливать зубную пасту правой, смотреться в зеркало, если возвращаешься домой, только из него выйдя, заставить себя не думать о чём-то, когда это что-то не выгонишь из головы поганой метлой, - будто если ты выдавишь пасту левой рукой, или наступишь на трещину, случится нечто вне нашего понимания, нечто нежеланное, а даже если не случится, ты потом об этом будешь постоянно вспоминать и испытывать дискомфорт, маленькие дети, словно люди в древние времена, призывают силы природы и совершают изощрённые ритуалы, дабы избежать непредсказуемого и необъяснимого, и вера в эти мистические силы настолько укореняется в сущности человека, что двигает его поступками подчас всю жизнь, и меня не миновала чаша сия – я тоже люблю лишь мне ведомый порядок действий при определённых обстоятельствах – например, я не могу уснуть, если мои пятки не торчат из-под одеяла, потому что я начинаю задыхаться, но просыпаться я должен уже без пяток fuori , как говорят итальянцы, иначе чувствую себя не по себе, или же когда я подпиливаю ногти после их постригания, я морщу лицо, словно от боли, хотя мне вовсе не больно, просто мне кажется, что если я так делать не буду, то пилкой для ногтей поранюсь, точно такая же ситуация и с открыванием подарка, я долго не разво-рачиваю его, потом, когда уже в полной мере насладился его обладанием, я аккуратно снимаю обёрточную бумагу, складываю её стопочкой в стол, затем, не нарушая коробки, подготавливаю себя к чуду, развязывая или расстёгивая тесёмки и замочки, но не разоблачаю её, и вот, наконец, я закрываю глаза и резко их открываю и смотрю на подарок – одно это стоит столько же, сколько сам подарок.
Перед моим взором открывается – о, нет, - пятилитровая бутылка водки Амалек, я смотрю на неё, а она смотрит на меня, причём непонятно, кто из нас смотрит друг на друга пристальней – так вот ты какой, Амалек, - могу лишь произнести я, - мало тебя, оказывается, били и побеждали, мало проклинали, взрывали, терзали и топили, всё тебе нипочём, теперь ты уже в виде водки являешься, используя её в качестве троянского коня, не достаточно, видимо, тебе слов Моисея из его духовного завещания народу Израиля – и будет, когда даст тебе покой Б-г Всесильный твой от всех врагов твоих, что вокруг, в стране, которую Б-г Всесильный твой даёт тебе в удел, чтобы овладел ты ею, сотри память об Амалеке из Поднебесной, не забудь, - мало и того, что сам Г-дь просит Моисея записать историю о тебе в книгу, дабы можно было «стереть память об Амалеке из Поднебесной», - кто посмел тебя изобразить на живой воде, если ты – синоним всего мёртвого, всего отвратительного, всего гнилого, синоним патологической ненависти к нам, людям, ведь тебя даже на адских вратах не изобразишь, ибо ты несоизмеримо хуже и страшнее любого чёрта, - мои братья и Магдалина слушают мой монолог, раскрыв рты, я вижу это краем глаза, но у меня нет сил остановиться – ты беда человечества, Амалек, каждый уважающий себя человек с радостью уничтожит тебя, как бешеного пса, и у меня нет другого варианта – я выпью тебя, твою кровь и соки, питающие тебя, не пройдёт и трёх дней, я осушу тебя, а самого разобью, словно стекло, на мельчайшие осколки, бойся, Амалек, я принял вызов, - Норд отрывает мои руки от горла Амалека и усаживает за стол – ну ты нас напугал, - я уже начинаю отходить и отвечаю – а сам-то я как напугался, кто, кстати, предложил эту водку купить, - Ч посоветовал, - Лок-о-лок не умеет врать.
_________
Это жук. Не жук-носорог, о котором я мечтал, и не жук-пожарник. Это обыкновенный жук, названия которого я не знаю – возможно, это Coccinella septempunctata или Melolontha melolontha, во всяком случае, какой-то хрущ.
Я ехал на велике с огромной скоростью, если степень ог-ромности скорости определять по тому, насколько быстро пролетают деревья и люди вокруг меня, в тот раз они просто мелькали – я даже не успевал вглядеться в них, так велика была моя скорость. Я торопился к Митрухе, который с нетерпением ждал меня дома – я вёз ему котлеты, которые только что приготовил, мы планировали пообедать. В горку я чуть замедлялся, но с горы нёсся, как бешеный, как бы не взлететь – только и думал я.
Вдруг, на очередном спуске, когда я разогнался даже пуще прежнего, я получил сильнейший удар в лоб – что-то в меня врезалось, я завилял и чуть не улетел в овраг. Вернувшись на место инцидента, я обнаружил почти мёртвого жука – он еле шевелил лапами, а одно крыло повисло у него плетью, похоже, это он в меня врезался – понял я. Лоб болел, я посмотрел в зеркальце – мгновенно вскочила здоровая шишка. Но жука было жалко ещё больше, потому что исходя из сравнения наших скоростей не факт, что это он в меня врезался – скорее, я в него. Жук, наверно, спокойно и не спеша летел к своим деткам, а я, нарушив скоростной режим, произвёл столкновение с ним своим лбом. Виноват я – к сожалению, а может быть, к счастью, у нас нет службы, которая расследовала бы дорожно-транспортные происшествия, где один из участников – чело-век, а другой – жук, а то меня вполне бы могли приговорить к какому-нибудь штрафу, а то и тюремному заключению.
Я похоронил жука рядом с тропинкой, где всё произошло. Он, правда, ещё немного шевелился, но я то видел, что он обречён. Пусть земля будет тебе пухом – сказал я на прощанье, и поехал к Митрухе есть котлеты.
ххх
Внезапно я осознаю, что нас за столом четверо, и четвёр-тый человек – вовсе не Магдалина и не Светлый, я оборачиваюсь – а это Велик уплетает за обе щеки рыбное рагу, - приятного аппетита, Вел, - он машет головой и мычит, мол, спасибо, но ответить не могу – рот занят, - ну как, свадьбу с ветерком прокатил, - нрмно, - выпивал много? - чу-чу, - сейчас ты на машине приехал, - угу, - что-нибудь скажешь, - ща, пржу, - мы некоторое время ждём, пока Вел не бросит в топку своего недюжинного метаболизма достаточного количества калорий, наконец, он прокашливается, наливает всем водки (Гефсиманской, с Амалеком я сам потом буду разбираться) и начинает – дорогие друзья, я хочу пожелать вам всего самого тёплого и доброго…, - фуфайку, например, - шепчет Норд, - не перебивай, хочу, чтобы мы почаще собирались тесным кругом, говорили друг другу хорошие слова и плакали…, - например, на поминках, - Норд замолчи, и ещё я хочу, чтобы водка не кончалась, как не кончается наша дружба…, - давайте устроимся на ЛВЗ, - хохмит Норд, - мы благодарим Вела за его слова, ну как благодарим – я благодарю, Лок-о-лок же бьёт его по плечу - Велодранец, ты же напился уже, а Норд тискает его, шутливо зажав голову в своей подмышке – он такой, наш Велоголик, а он и вправду всегда был таким – безбашенным, шумным, пьяным, не всегда разумным и рациональным, не всегда дальновидным и самодостаточным, конечно, но не от каждого можно ожидать всего набора добродетелей, кому-то и одна безбашенность – уже хорошо.
Я в который раз набираю телефон Белого Нави, но совершенно безрезультатно – он недоступен, наудачу звоню Тэдди Идолову, но у того по-прежнему загадочная тишина в эфире, похоже, что ждать больше никого не приходится, разве что Светлого, и можно начинать презентацию – заметьте, я не забываю об истинной цели своего торжества, но перед этим мне необходимо кое-что выяснить, - скажите, - обращаюсь я с вопросом ко всем, поднимая рюмку, - я – хороший человек, достойный уважения и любви? - но только честно, - первым отвечает Велик – нет, Сирин, ты не очень хороший человек, ты любишь манипулировать людьми, а потом высмеивать их в своих книгах, - я, конечно, рассчитывал на правду, когда спрашивал, но не ожидал, что она будет настолько горькой, - Вел продолжает – люди искренне к тебе тянутся, а ты этим пользуешься и пашешь на них, пока они тянутся, а чуть они ослабевают, или теряют квалификацию, или положение в обществе, ты отворачиваешься от них и плюёшь им в спину, хотя даже не так – ты как раз не способен плюнуть – ты плавно, незаметно, тихой сапой, как ты умеешь, оттираешь их от своего тела, ускользаешь от них, избегаешь, а потом вообще стираешь из своего сердца, словно ты их никогда и не знал, - а ещё, - слово берёт Лок-о-лок, - ты не отвечаешь на телефонные звонки, обманываешь, что тебя нет дома, и вообще – ведёшь себя по отношению к нам крайне свысока, смеёшься над нашими воззрениями, над нашими поступками, нашими судьбами, наконец, тебя лишь одно забавляет – смотреть на нас и потешаться над нами, будто мы – куклы в твоём театре «Буратино», играющие спектакль «Девочка с голубыми волосами, или Тридцать три под-затыльника», умри один из нас, и ты придёшь на похороны только для того, чтобы показать, как ты любил покойного, - я готов разреветься, как маленькая девочка – то, что проникает мне в уши, я не мог представить в самом страшном сне, - но открывает рот и добрейший Нордик – Сирин, мы с тобой ещё пока дружим, потому что ты интересный (всего лишь?) и не дурак (и только!!!), но любить тебя не любим – мы боимся тебя, боимся тебе открыться и погореть на этом, ведь сколько раз ты подводил людей – вспомни сам, мы доверяли тебе свои секреты, рассказывали о самых интимных сторонах своей жизни, и жизни наших близких, а ты – что ты делал с нашими тайна-ми? – ты доставал их на свет божий, перевирал и глумился над ними, демонстрируя, что ничего на свете не может быть смешней и увлекательней, и дальше ты поступал с нашими литературными двойниками по своему усмотрению – играл в нас в своих книжках - женил, разводил, отправлял на войну, ронял, злил, забывал – ты что, Сирин, решил, что ты – сам Г-дь? - я хочу только одного – бежать, но это ещё не конец кошмара, сзади ко мне подходит Магдалина, видимо, услышав наш разговор, и добавляет от себя – Сирин, Вы нехороший человек, Вы опять меня обманули - до сих пор не отдали мне договор, в котором перечислено то, что вы съедите и выпьете сегодня, и я так чувствую, не отдадите никогда – и всё будет, как в прошлый Ваш день рождения – Вы спросите меня, где договор, нет договора – нет денег, и не оплатите счёт, правильно Ч требовал с меня договор с Вами, так нет, я, дура, поверила Вам, поверила в очередной раз, и опять обманулась, - нет, это уже невыносимо, я выбегаю через служебный вход в клуб Грин, попадаю в гардероб, иду мимо знакомой гардеробщицы прямо к рамке металлоискателя, чтобы упасть на плечо, пожалуй, единственного моего друга - охранника Светлого.
Почему всё пошло не так, почему, когда я лелеял свою мечту изменить мнение, ложное и несправедливое мнение окружающих на свою сущность, так долго шёл к этому, сделав, вероятно, всё для этого мыслимое и невозможное, продумав каждую деталь, каждое слово, каждый нюанс и акцент в каждом слове, я не смог предвидеть обычную человеческую неблагодарность, хотя нет – не так, я не должен говорить о неблагодарности людей, ведь ничем они мне не обязаны, и им не за что меня благодарить, а всё, что они мне сказали, не есть их истинное отношение ко мне – это всё те же отголоски того мифического образа, который образовался вокруг меня, и это я виноват в том, что не смог их опровергнуть, не смог сломить стереотипы и направить ситуацию в правильное русло, но до этого – до, собственно, процесса переубеждения я ещё пока и не добрался – я не прочитал ни строчки из своего Заувея, а значит, мне и себя не в чем винить – ведь нового они ничего не сказали, лишь в очередной раз озвучили очевидные факты – пусть и несуществующие в реальности, единственную, более – менее реальную вещь сказала Магдалина, у меня действительно был конфликт с администратором Чёрта, но, насколько мне не изменяет память, это была вовсе не Магдалина, и никого я тогда не обманул – напротив, я стал жертвой обмана – мне приписали какие-то кальяны на буйволином молоке, коньяки ХО, сигары по тысяче рублей за штуку и водки – столько, сколько я и мои гости просто не были способны выпить, вот я и возмутился от несправедливости, но сейчас это никому не докажешь – я опять прихожу к тому, что нужно действовать по утверждённому плану – не зря я корпел над ним год, и не поддаваться унынию, надо идти к братьям, да и Светлого на посту нет.
Гремит музыка, мужчины и женщины дёргаются в экстатических плясках – я решаюсь одним глазком посмотреть на дискотеку – вдруг смогу ещё раз увидеть свою зазнобу в бирюзовом, и не успеваю я сформулировать причину своего поступка, как эта мысль материализуется в виде неё самой - Бирюзовая Леди пробегает мимо меня по лестнице вниз, похоже, ей плохо, потому что её лицо бледно, а рукой она зажимает рот, я кидаюсь за ней – вдруг необходима скорая помощь, но куда там – она скрывается за дверью женского туалета, которая хлопает перед моим носом, пока я её жду (никогда бы так не поступил, будучи трезвым), ко мне подходит напарник Светлого и говорит, что Светлый просил, если я появлюсь, постоять вместо него, чтобы тот успел на ваше горячее, - но это уже переходит всякие границы, я забываю о Бирюзовой Леди (надеюсь, с ней ничего страшного) и возвращаюсь через гардероб в Чёрт – и о, Г-ди, я вижу spettacolo terribile – на моём месте сидит Светлый и ест из моей тарелки, вокруг него расселись, словно на тайной вечери, мои друзья и Магдалина – по два с каждой стороны – мне даже кажется, что Магдалина склонила Светлому на плечо голову, и Светлый что-то заливает им, а они благодарно внимают каждому его слову – я слышу фразы – партия братской любви, стройка, после которых они дружно смеются, слышу – искупление, воскресение – их смех ещё громче, наконец, проскальзывает – Заувей, - и я не выдерживаю - ах ты, подлец несчастный, как ты смеешь потешаться над вершиной моей мысли, как вы смеете, - обращаюсь я к ос-тальным, – гоготать над моей рукописью? - Г-дь, – мой трёх-глазый взгляд направлен в Небеса, - как Ты допускаешь это глумление!!! - … и тут происходит какая-то метаморфоза - картинка перед глазами плывёт, тайная вечеря как карточный домик рассыпается, Норд бросается ко мне и прижимает к себе, Светлый подскакивает со стула и подвигает его мне, Велик наливает мне полный бокал, а Лок-о-лок поднимает свою рюмку и тянется чокнуться со мной – лишь Магдалина, словно пава, уплывает к себе за стойку, не произнеся ни слова.
__________
Это мёд. Обыкновенный мёд, с которым пьют чай и едят блины. Продукт, произведённый насекомыми – кажется, пчёлами. Он изначально жидкий, но очень быстро засахариватся и превращается в белёсую сладкую глыбу. Я не очень люблю мёд, но если кто-то угощает, не отказываюсь – как впрочем, и от всего остального.
Недавно на своём подъезде в Нью-Черничках я обнаружил объявление – внимание, с 5 по 10 месяца Сивана в экспоцентре Экспо-профи состоится I Межрегиональная научно-практическая конференция-выставка-ярмарка «Медовый пир». Мне стало любопытно – поскольку наш город не относится к числу наиболее медоносных, и выбор места для конференции был откровенно странным, и вчитался дальше.
Программа мероприятия предусматривала следующие акции:
- широкий выбор мёда, цветочной пыльцы, маточного молочка, прополиса, перги, воска и вощины
- народная дегустация «Знатный мёд»
- фестиваль «Мир красоты и здоровья»
- мастер-классы по приготовлению лечебных масок из мёда, средств для профилактики венерических заболеваний, геморроя и молочницы
- лекция ЗВР Потёмкина АА – «Мёд, как панацея. Выпадение волос, импотенция, целлюлит, плоскостопие»
- мастер-классы по декоративно-прикладному искусству (фигурки из мёда, медовые пироги, медовуха, медовый хмель)
- розыгрыш медовой лотереи
- концерт группы «Медовый спас», викторины на знание пчеловодства, игры, развлекательные мероприятия.
Я был поражён - какой размах, какой масштаб! Единст-венное, что организаторы забыли вставить в программу, это мастер-класс по оживлению умершего с помощью мёда – а что, вышел бы какой-нибудь Потёмкин, подошёл бы к трупу – пусть будет, пёсика, обмазал бы его мёдом и воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон! – и вышел бы умерший пёсик, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лице его обвязано было бы платком. Но нет – этого в объявлении не было.
ххх
Нельзя же так много пить, – увещевает меня протрезвевший вдруг Норд, - ты нас с ума сведёшь, - добавляет Лок-о-лок, который протягивает мне дурно пахнущую рюмку – на, нюхни ещё, - из рюмки шибает нашатырной волной, я оглядываюсь - Светлый держится за спинку моего стула, Норд машет на меня полотенцем, Вел подливает мне в бокал воды, Магдалина кричит из-за стойки – пришёл в себя? скорая не нужна уже? - мозг включается – скорая, скорая, нужна скорая, но кому? – простреливает - Бирюзовой Леди плохо, ей нужна скорая, я объясняю моим друзьям, что нужно вызвать скорую в клуб Грин, там плохо одной женщине (я, естественно, не призна-юсь, что знаю её), но меня, словно ребёнка в бреду, даже не слушают – только поддакивают и перемигиваются, так проходит ещё десять минут (напротив меня висят часы), сердце перестаёт выпрыгивать из груди, я пью воду с лимоном и ощущаю, как прихожу в себя – я могу встать, что и делаю, ходить – пробую, говорить – и я спрашиваю, что произошло, и почему все смотрят на меня с жалостью, - не вы ли, - повышаю я голос, - только что хаяли меня и смеялись надо мной, - удивление их искренне, они наперебой объясняют мне, что я собирался что-то сказать, выпил и бухнулся в обморок, и они бросились меня откачивать, - что-то встаёт на место при всей своей абсурдности, но на всякий случай я спрашиваю Магдалину, как давно она работает здесь, на что она пожимает плечами – где-то год, а что, - её ответ ничего не проясняет, а лишь запутывает меня, - а ты, Нордик, правда считаешь меня интересным, но не искренним и злым, - что ты, Сирин, искренности у тебя хоть отбавляй, замучил ты нас ею уже, а вот насчёт интересности – не знаю, зануда ты и скукота немыслимая, как правило, - и здесь пусто, ладно, пусть будет, как есть – я оставляю попытки разобраться до конца, подобно китайским мудрецам, и предлагаю начать ужин.
Кстати, - Вел встаёт с рюмкой в руке, - совсем позабыл, - ты уже говорил, дай другим сказать, - перебивает его Лок-о-лок, - кстати, - повторяет он, обведя присутствующих осоловевшим взглядом, - я не подарил подарок, не перебивайте, но… но подарок у меня есть, - слова с трудом вылетают из веловского рта, они скорее выползают и падают с губ, - я сегодня катал свадьбу, - мы знаем, давай к сути, - Норд нетерпелив, как обычно, - я катал свадьбу и у меня не было времени, чтобы купить подарок, но… - но он у тебя есть, - я подсказываю, - но он у меня есть, совершенно верно, я успел забежать в магазин у ЗАГСа и приобрёл вот этот памятный сувенир, - я прикрываю глаза, чтобы не испортить сюрприз, но он уже суёт его мне в руки – держи и владей, - Г-ди, да это плюшевый Шрек из мультика про Шрека, зелёный огр, великан-людоед с огромным ртом и ушами-трубочками, который живёт в одиночестве на болоте в окрестностях города-государства Дюлок, - ты просто молодец, я думал, ты вообще не успеешь, а ты вспомнил, и даже купил, - я жму руку Вела и мои глаза наполняются слезами – у меня уже три подарка – и я заботливо ставлю Шрека к водке Амалек и урне для праха - в этой компании он выглядит совершенно естественно, соразмерно им, как сказал бы я, - подожди, - Велик хватает Шрека со столика, - я ещё не всё сказал, вот, смотри, что он умеет, - он нажимает Шреку на живот, и тот электронным звенящим голосом произносит – я твой новый господин… я буду жить в этом лесу, - прикольно, - соглашаюсь я, - и ещё раз жму руку Велу, несколько раз пробуя жать ему на живот – я твой новый господин… я буду жить в этом лесу… я твой новый господин, - отвечает мне Шрек.
Г-ди, что же это было со мной недавно, какая – такая сила увлекла меня в водоворот путаных мыслей и образов, в зазеркалье сознания, что я даже виртуально поговорил с друзьями начистоту, но, если всё произошедшее родилось лишь в моей голове и там же умерло, это одно – хотя тоже вызывает миллион вопросов, а если это было явью – и мои друзья просто разыграли меня, чтобы я не так сильно на них обижался на правду, что тогда – ведь то, что я слышал сначала, то, что видел потом, просто катастрофа, просто слом всех моих стройных идей и прямых дорог, и если это правда, я не могу быть не только пророком – куда мне, себя не могущему увидеть, а и даже обычным, пусть и настоящим, писателем, который хотя бы умеет конструировать судьбы своих героев и переплетать их в соответствии со своим замыслом, замыслом творца, творца своей вселенной, своего мира, своего окружения, своих идеалов, принципов, правил, святынь, то есть я в этой ситуации (если она – правда) – никто, и даже не так – НИКТО, лишь опавший листок, несущийся в водоворотике ручейка из одной лужи в другую, зонтик одуванчика, переносимый одним дуновением ветерка, да и даже дыханием уличного пса, остаётся лишь надеяться на порядочность моих братьев, которые говорят, что в действительности я потерял сознание сразу после того, как только хотел задать им вопрос об отношении к себе.
Амалек смотрит на меня, где бы я ни находился, я специально перехожу из одного конца зала в другой, его взгляд всегда направлен строго в мою сторону – в конце концов меня начинает это раздражать, я даже не могу попрощаться нормально с Нордом, который решает уйти вследствие перенасыщения организма алкоголем и невозможности продолжать выпивать, он мне что-то говорит – вроде бы я его даже слышу – Сиринушка, зайка, давай аккуратнее, не последний ведь у тебя день рождения, всего не выпьешь, - а я смотрю, как на меня таращиться Амалек, и не могу погрузиться в сказанное полностью, поэтому на автомате благодарю, на автомате целую, жму руку, провожаю – провожает, скорее, моё тело, а моя сущность, моё Я, мои глаза направлены на Амалека – ненавижу, ненавижу, ненавижу, и не выдержав этой нервотрёпки, я сразу после последней рюмки с Северным Ветром отворачиваю Амалека к стене – вот теперь атмосфера сразу становится гораздо дружелюбнее и теплее - как будто огненный вихрь промчался мимо, не оставив за собой и следа - мы продолжаем праздновать день рождения, выпивать, курить, рассказывать анекдоты, я напираю на исторические, но они почему-то никому не нравятся – даже моя любимая притча о блудном сыне, который пропил и прогулял свою часть имения, а когда вспомнил об отце и решил упасть ему в ноги и сказать: отче, я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим, тот пал ему на шею и целовал его, и сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги, и приведите откормленного телёнка, и заколите, станем есть и веселиться, ибо этот сын мой был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся, а старший, добропорядочный и трудолюбивый, увидев это, возмутился, сказав отцу - вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козлёнка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими, - я знаю, чем закончится, - жадно перебивает меня Вел, - ты уже рассказывал нам – отец ответит – как не радоваться, брат твой сей был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся, - и падает лицом на стол, похоже, он готов.
_________
Это собачка Лирика – одна из его любимых игрушек. Я его иногда спрашиваю – Лируша, покажи, где у собачки глазки, и он показывает, где у собачки носик – и он тыкает в носик, где у собачки ушки – безошибочно определяет, где у собачки бородка – бородка на месте.
Собачка действительно очень милая – добрая морда, длинная бородка, загляденье. Лирик даже носит эту собачку за бороду – она как раз удобно укладывается в его ладошку. Мы любим играть с ним в такую игру – я прячу собачку среди прочих игрушек, среди них много других собак, и говорю - Лируша, дай мне, пожалуйста, собачку с бородой. Он бежит к груде игрушек, роется там, разбрасывая их направо – налево, и, найдя требуемое, с победным кличем несётся ко мне. Вав-вав - вручает мне он собачку с бородой. Теперь твоя очередь, и Лирик прячет бородатого пёсика у себя за спиной. Где же собачка с бородой, куда же она подевалась – брожу я по комнате. Лирик не выдерживает – вав-вав – протягивает мне её, поражаясь моей тупости – я же отлично видел, куда он её спрятал.
Правда, Юлла почему-то считает, что у собаки во рту кость, а не борода, но я сильно в этом сомневаюсь – что же она прилипла к подбородку тогда. Это борода. Борода, уверен.
;
3 тишрея, ночь - утро
Ты как домой планируешь добираться – спрашивает меня Лок-о-лок, - меня Вел обещал отвезти, он же единственный среди нас, кто за рулём пьяным умеет ездить, - надо сказать, что Вел не просто умеет ездить пьяным за рулём, он по-другому никогда и не ездит, и, удивительное дело, его ни разу не останавливала милиция, и, соответственно, в этом смысле он словно заговорённый – и потому чувствует свою полнейшую безнаказанность, - да он смотри – уже никакой, - но ведь он обещал – не станет же он обманывать своего друга, - всё ещё верю я в благородство Велика, - ну как знаешь, - Лок-о-лок встаёт из-за стола, - у меня просто такси приехало, мог бы тебя подбросить, - а что, ты уже собираешься, - удивлён я, - да как-то у вас тут грустно, я в Дудки поеду – потанцую хоть, ты же знаешь, я люблю жизнь, движение, драйв, а не топтание на месте и тупое опьянение, с девочкой какой-нибудь познакомлюсь, чтобы ночью было чем заняться, - ну поезжай, спасибо, что посетил меня, - тебе спасибо, зови ещё, удачи тебе, Сирин, - он выпивает со мной на посошок и уходит, а проходя мимо Амалека, щёлкает по бутылке ногтем и оборачивается - бу-дешь его уничтожать, приглашай нас – поможем, - я вздыхаю про себя - эх, Лок, знал бы ты, кто это, не напрашивался бы на грех.
По-моему, уже давно третье тишрея, но я не был на улице, а в Чёрте нет окон, чтобы посмотреть – стемнело ли, скорее всего, стемнело – осенние дни такие короткие, я сижу за столом, рядом посапывает Вел, Светлый, видимо, вернулся на своё рабочее место, зал абсолютно пуст, даже официанта не видно, свет слегка притушен, я чувствую лёгкое головокружение, похоже, праздник завершён, стол завален едой и напитками, большей частью нетронутыми, пора подводить итоги – итоги неутешительны – Заувей не презентован, мифы не развенчаны, ничего сверхъестественного, несмотря на наступившее завтра, не произошло – всё, как всегда, как год, два, пять назад, десять – сколько я праздную свой день рождения, жизнь идёт своим чередом, грустно, может быть, Юлла пока не спит – я звоню ей, она отвечает сразу, но заспанным голосом – что-то случилось, - да нет, просто захотелось твой голос услы-шать, - услышал, - спрашивает она, - услышал, - отвечаю, - спокойной ночи, у меня всё хорошо, - вы уже всё закончили, - изумляется она, - да, всё закончилось, ВСЁ, ну ладно, спокойной ночи, ты приедешь завтра, - не знаю, я пока на тебя обижена, - не стоит, я же не со зла, я просто всегда хочу всем сделать, как можно лучше, а получается не всегда, спокойной ночи, - спокойной ночи, Сирин.
Внезапно, никак не могу привыкнуть, в кармане орёт петух – это Ч, - ещё раз поздравляю, приехать не смогу, огромная просьба – разберись с Машей по счёту, она очень беспокоится, что ты с ней поступишь, как в прошлом году, - хорошо… стоп, - я не сразу соображаю, о какой Маше идёт речь, потом догадываюсь, что это Магдалина, и с новой безумной силой на меня обрушивается шквал воспоминаний о сегодняшнем вечере, всё новыми и новыми, одна сильней другой, волнами накрывает меня с головой и топит, топит – тащит на дно, мир вокруг превращается в огромную воронку, стены начинают вращаться со всё большей скоростью, пока не превращаются в смазанное пятно, гремит торжественная музыка, бьют барабаны и шаманские бубны, поют флейты, подвывают дудки, звенят колокольцы, надрываются скрипки и виолончели, и тут начинает реветь шофар, гигантский из самой преисподни шофар, и звук его заглушает и затмевает всё остальное – и скрипки, и барабаны, всё вокруг превращается в один этот рёв, смешанный с темнотой – жизнь пролетает у меня перед глазами, я вижу маленького Сирина с папой за руку в осеннем лесу, он идёт, пиная жёлтые листья, навстречу беременной Митрухой маме, я вижу десятилетнего Сирина с дедом – Сириным–старшим, он сидит на колючем диване в ожидании завтрака, который готовит бабушка, а дед показывает ему билеты в цирк, куда они направятся сразу после завтрака – приехал Олег Попов, а вот четырнадцатилетний Сирин читает Шопенгауэра под одеялом с фонариком – это его первый философский опыт, мама требует ложиться пораньше, чтобы не опаздывать в школу – потому и под одеялом, вот семнадцатилетний Сирин получает первый жизненный урок – со слезами на глазах уходит от Вирсавии, которая бросила его, безумно в неё влюблённого, предпочтя более богатого и опытного, двадцатидвухлетний Сирин получает красный диплом и ликует от ощущения того, что жизнь только начинается, двадцатипятилетний Сирин чуть не попадает за мошенничество против государства в тюрьму и переживает первые страшные дни и недели в своей жизни в ожидании приговора, двадцативосьмилетний Сирин публично под-водит первые итоги своей жизни, но Анежа отказывается идти к нему на день рождения, потому что обижена на него за то, что в вихре своей жизни он не замечает, как причиняет окружающим боль, тридцатиоднолетний Сирин… - здесь мир перестаёт кружится, музыка стихает, напротив, наступает гробовая тишина, только тикают часы – тик – тик, тик – тик.
Я тебя не повезу, Сирин, ты не обижайся, мне не хватало, чтобы меня прав лишили, - с порога отвергает мою просьбу Велик, - ну как знаешь, а сам-то на машине поедешь домой, - а на чём же мне ещё ехать, - удивляется он, - я нахожу в его словах некое противоречие, но не настаиваю, предлагаю выпить чая, Вел не против, но сначала он бы хотел выпить водки, и лишь потом – чая, я наливаю нам и прошу его что-нибудь сказать в качестве тоста, - знаешь, Сирин, у меня ещё жива бабушка, ей почти сто лет, и она, как бы это сказать, счастлива – совершенно, безо всяких условий счастлива – она радуется, что просыпается утром, ей нравится ходить, нравится есть, она в восторге ложится спать – что бы она ни делала – ей всё благодать, а знаешь – почему, потому что она прожила жизнь так, что любое человеческое несчастье для неё было равносильно совершённому хорошему делу, мужик запил - значит, у него жизнь внутри болит, а раз болит - он добрый человек, баба гуляет - значит, и её жизнь болит в груди, и гуляет она от щедрости своего горя, если кому палец отрезало на пилораме - это почиталось вровень с тем, как если б покалеченный весь год соблюдал посты, а у кого вырезали почку - это всё одно, что сироту приютить, - а ты, Сирин, несчастный человек, потому что не умеешь жалеть, ты вроде бы и хочешь пожалеть, но тебе гордость не позволяет, вот и маешься бесприютно и выдумываешь разные поводы, чтобы добро сделать – не надо делать добро, и не надо не делать зла, всё равно не получится, надо просто – пожалеть, вот пойди и скажи своему Светлому, что он мудак – тем и пожалеешь, чем культивировать и поощ-рять его выдумки про себя – думаешь, я с Гурдом на эту тему не говорил, над ним же все смеются, хоть и жалеют, кроме тебя, твоё добро жестоко, оно выборочно и красочно, оно не помогает людям, а лишь причиняет боль, в общем, давай выпьем за мою бабушку, царство ей небесное, - как царство, она же жива, - не жива уже, в прошлом году умерла.
_________
Это Стена Плача. Но речь не о ней. Речь о заувее. Просто изобразить заувей невозможно, а картинка на этом месте должна быть. Поэтому я буду говорить о заувее в то время, как вы будете смотреть на Стену Плача.
Представим, что перед вами изображение заувея, и я начинаю традиционными словами: это заувей.
Заувей – слово не часто используемое, во-первых, потому что мы оторвались от природы, от сельского хозяйства, от деревни, и термины, связанные с погодными условиями и природными явлениями нас интересуют мало – кто сейчас знает, что кондовый лес – это лес с высококачественной древесиной, а зеркало - светлое пятно вокруг хвоста у оленей, по которому телята ориентируются в зарослях, следуя за взрослыми, а во-вторых, Даль и за ним современные словари предлагают произносить это слово, как заувея, в женском роде.
Нет, нет и нет. Заувей – это мужской термин, и означает он следующее. Заувей – это невидимая часть нашего Я, не только Подсознания, но и Сознания, и Мышления, и Речи, и Поведения, и вообще Жизни – невидимое, скрытое, затенённое пространство нашего Я, где действуют иные законы бытия, течёт по иному время, закономерности выстраиваются по иным правилам, а привычные нам вещи и понятия меняют свои свойства. Причём иногда туда добирается взгляд Искателя, порой даже и мы имеем возможность рассмотреть в самом себе нечто новое и необычное – и мы чаще всего пугаемся этого, или страшно удивляемся, или не верим своим глазам – нет, это не мы, это не наше – врём мы тогда сами себе, а на самом деле это мы, это наше Я, только его заувей, его невидимая затенённая полоска пространства.
Именно в заувее живут наши скелеты, а как раз их мы бо-имся больше всего, и не хотим ни вспоминать про их существование, ни знать, что они всегда с нами. И пусть плохо родится что-то новое в заувее, пусть отсутствует солнце и не дарит радость всему находящемуся там, пусть это почти безжизненное пространство, именно там скрываются все наши вершины святости и пропасти греха, именно там прячутся ангелы милосердия и демоны ненависти, позора, предательства, именно там зарыты пружины нашего Я, и, скорее всего, именно туда нисходит благодать, если Г-дь вдруг считает возможным послать её к нам.
ххх
Ты, знаешь, Велик, есть правда в твоих словах, но не вся правда, послушай и ты мою правду, - мы наливаем ещё по рюмочке, выпиваем, я продолжаю, - вот я писатель, плохой или хороший, настоящий или ненастоящий, я теперь уже и не знаю, я пишу книги – тоже какие не знаю – интересные или скучные, добрые или жестокие, хорошие или бездарные, это на самом деле не важно, вообще не важно – в моей, безусловно, ситуации, в моей вселенной – потому что эти книги – суть я, я по кусочку плоти, по лоскутку кожи, по кровинке перетекаю в написанные книги, перетекаю постепенно – по мере их написания, такова цель моего творчества – стать текстом, из Сирина превратиться в книгу Сирин, но эта мысль родилась у меня только сегодня – до этого я наивно полагал, что своими романами я приобретаю для себя вторую жизнь, некогда отыскав алхимическую формулу Камю и жадно бросившись её претворять в реальности, именно это я и хотел сегодня осуществить – завершить подготовку к этому прыжку и отпустить своё второе Я на волю, а вас сделать свидетелями этого чуда, но не вышло – ты сам это видел, а ещё сегодня я понял вот какую вещь – творчество не только не создаёт вторую жизнь, как я до этого думал, оно забирает и первую – и тот, кто решается на этот безжалостный (в отношении себя) эксперимент, рискует очень многим – почти всем, своей жизнью, во-первых, поэтому слава Г-ду, что мистерии не было, давай за это и выпьем, кстати, есть ещё один алхимик, который подтверждает мои слова – Умберто Эко – он сказал: автору следовало бы умереть, закончив книгу, чтобы не становиться на пути текста.
Интересный мужик Эко, а он это серьёзно, - поражается Вел, - не просто серьёзно, ты видишь, что это прямое указание, - беда с вами, писателями, - Велику жалко меня, я вижу это по его доброй физиономии, которая расплылась в пьяной грустной улыбке, - беда с вами, - повторяет он, - столько конструкций вы над собой и под собой возвели – ангелы, боги, черти, преисподни – чего только нет в ваших мирах, а толку – ноль, ни одни вам не помогают, ни другие не страшат, неужели нельзя просто ходить по этой земле и радоваться жизни, как моя бабушка, дай Г-дь ей здоровья, - она ведь уже умерла, - кто тебе сказал, а, нет, это другая бабушка, по маме, - неужели нужно строить эти вавилонские башни и копать сатанинские колодцы для того, чтобы быть просто счастливым, а ведь именно в этом цель нашей жизни, не находишь, - Вел, цели у каждого свои, и на самом деле, это безумное счастье, что мы не всегда их достигаем – вот как я сегодня, что бы со мной сейчас было, достигни я своей цели, - вот про то-то я и говорю, - перебивает меня Велик, - зачем вы придумываете себе цели, с которых можно упасть и свернуть шею, зачем вам эти призраки, которых вы мечтаете поразить – я, думаешь, не видел, как ты постоянно на водку с Амалеком на картинке оглядывался, это же миф, дым, воздух, это ничто, пустое в своей пустоте и ничтожное в своей ничтожности, стоит ли тратить жизнь на фантомы и сверхидеи, не лучше ли перестать писать книги и начать работать, - он наливает ещё по рюмке и протя-гивает мне одну, я отвечаю ему – я не совсем был прав в предыдущем абзаце, вторую жизнь всё-таки можно заполучить, причём параллельно с первой, хочешь докажу, - валяй, - на ответ тебе я сейчас потрачу не более пяти строчек текста Comic Sans MS, 11 кегель, процитировав Умберта Эко, и ты скажешь мне, из какой жизни мой ответ - из первой, реальной, или из второй, книжной - итак: Эко сказал однажды - если у меня герои начинают беседовать по пути из трапезной на церковный двор, я слежу за ними по плану и, когда вижу, что они уже пришли, обрываю разговор, - так и я вижу, что четвёртая строка заканчивается, и нам тоже уже пора закругляться и пить чай.
Однажды, в спортивном клубе, в душе, я был свидетелем одного разговора, который состоялся в соседней кабинке - перед этим в неё зашёл отец с сыном лет тринадцати - четырнадцати, папа жилистый и подтянутый, мальчик – толстый, дряблый и белокожий, они, судя по разговору, собираются пойти плавать в бассейн, папа бойко намыливает своё тело, разбрызгивая кругом мыльную пену, мальчик жмётся к стенке кабинки, чтобы на него не попала вода, папа – ты бы хоть помылся, сынок, вон смотри, с тебя грязь так хлопьями и слезает, мы всё-таки в бассейн идём, неудобно будет перед людьми, - мальчик – да ладно тебе, тем более, это не грязь, это экзема шелушится, - это конец истории про мальчика и папу; а ведь мальчик прав – что толку смывать хлопья экземы или псориаза, если это никак не поможет ему стать чище и безопасней для окружающих, я специально отметил, что он белокожий и целлюлитный – к таким мы, как правило, заранее относимся негативно, но в его фразе зерно истины – привычные нам ритуалы при виде грязи или чего-то, очень похожего на грязь, тех же струпьев, например – помыть, почистить, поскоблить – уже не работают, рефлексы здесь неуместны, связка грязь – мытьё – чистота уже неверна, так бывает в творчестве – если тебя тянет туда, где ты причинишь страдание своими словами (телом, заразой), то нет смысла украшать их (мыть, чистить, украшать) лексическими завитушками (водой, мылом), поскольку они есть Ты сам, как бы ты этого ни скрывал.
А эту историю ты к чему рассказал, - спрашивает меня Вел, - а что, хорошая история, - фу, мерзость какая, я больше не буду в бассейн ходить, никогда, а отец-то тоже хорош – как он мог пустить своего заразного ребёнка в воду, ведь кто-нибудь обязательно подцепит от него эту гадость, - ну знаешь ли, болезни не выбирают, Константин Великий, тот самый, который столицу Византии основал, тоже проказой болел, - не сравнивай, тот Великий, а этот бессовестный, ну надо же, просто из головы не идёт, моя бабушка… - которая умерла или которая ещё жива? - да нет, другая бабушка, которая меня воспитывала, она бы его высекла розгами, да и отца впридачу за эту мерзопакость, которую они учинили, это ж надо – с проказой… - с экземой, - какая разница, с экземой в общественный бассейн лезть, - я призываю Велика отвлечься от глупого разговора и выпить чаю, мы просим принести чайник, но нас никто не слышит, я встаю – ох, как нелегко ходить, ноги словно ватные, - и подхожу к барной стойке – никого, заглядываю в коридор – пусто, в служебную дверь – шаром покати, - Магдалина, - кричу я, но в ответ мне лишь молчание, тогда я сам беру чайник и споласкиваю от старой заварки – затем снимаю с полки коньяк – выбираю повкуснее – Martell ХО Supreme вполне подойдёт, чтобы немножко налить в чайник для аромата и… именно в этой позе, с коньяком в одной руке и чайником в другой меня застаёт внезапно появившаяся Магдалина, она укоризненно смотрит на меня – Сирин, Вы неисправимы, зачем Вы воруете коньяк, - объяснения излишни и унизительны, я холодно протягиваю ей оба предмета и гордо, насколько мне позволяют пьяные ноги, иду к столу и говорю Велу – не будет чая, нас тут в чём-то подозревают, поехали домой.
_________
Это Шрек. Его мне подарил Велик на мой юбилей. Он умеет говорить – я твой новый господин, и рычать. У Велика было очень мало времени на выбор подарка для меня – он катал свадьбу, и поэтому он купил то, что ему сразу бросилось в глаза. Если бы не свадьба, признался мне Вел, он бы обязательно присмотрел что-нибудь более интересное. Но мне и так понравилось – мне никто за последние двадцать лет ни разу не дарил мягких игрушек – Велик первый.
Дома Лирик хочет отобрать у меня Шрека, но я ему не даю – это мой – жадничаю я и ставлю его на полку. А вместо этого мы с Лириком и Крамиком садимся на диван и включаем фильм про Шрека. И я ещё раз окунаюсь в историю, где Шрек живёт в одиноком домике на болоте, ведёт размеренную жизнь одиночки, чем, вроде бы, весьма доволен (что-то мне это напоминает). Он ценит уют и спокойствие, хотя некоторые элементы его жилища уютными может назвать только огр, чего стоят свечи из ушной серы или коктейли с глазами (как я его понимаю!). Существо добродушное по природе, он, чтобы его не беспокоили местные, расставляет перед жилищем уст-рашающие таблички, но иногда ему всё же приходится отбивать атаки селян, которые относятся к нему как к обычному великану-людоеду (один в один Нью-Чернички).
Но всё же его покой нарушают сказочные герои, изгнанные лордом Фаркуадом (Грингаузом) из королевства Дюлок, и Шрек решается им помочь (всё именно так и начиналось). Вместе со Шреком к лорду Фаркуаду идёт привязавшийся к огру говорящий Осёл (Солдат Чистоты). По приходе Шрека в Дюлоке начинается турнир, победителем которого оказывается Шрек. Как победителю, Фаркуад даёт ему задание - спасти принцессу Фиону (Бирюзовую Леди) из башни Драконихи, а в награду обещает отдать Шреку его болото в вечное пользование.
Шрек отправляется в путь и, наконец, попадает к принцессе. Наспех поговорив с ней, он хватает принцессу на плечо и тащит прочь из замка. Фиона выражает недовольство, что её спас огр. Шрек силой заставляет её идти к Фаркуаду. На вторую ночь он слышит, что Фиона говорит о чудовище, принимает это на свой счёт и уходит. Осёл, убедив Шрека, что Фиона говорит не о нём, отправляется вместе с ним в Дюлок верхом на драконихе, которая, оказывается, влюбилась в Осла. Прилетев, Шрек еле-еле останавливает свадьбу. Фиона узнает, что огр её любит, и раскрывает свой главный секрет Шреку и Фар-куаду: она каждую ночь превращается в самку огра.
Рыцари Фаркуада пытаются разлучить их друг от друга, но тут прилетает оседлавший Дракониху Осёл. В завязавшейся потасовке Дракониха съедает Фаркуада. Шрек целует Фиону, и она остаётся в облике огра навсегда - как раз под стать Шреку.
В конце мультфильма показывают свадьбу Фионы и Шрека, Лирик засыпает, а Крамик застенчиво отворачивается, когда Шрек и Фиона целуются.
ххх
Почему Юла стала Юллой, я сказать не могу, стала же Сара Саррой, почему бы и Юле не стать Юллой, в один момент это Сара, просто Сара, и вдруг Г-дь говорит Аврааму: Сару, жену твою, не называй Сарою, но да будет имя ей Сарра;
Я благословлю её и дам тебе от неё сына; благословлю её, и произойдут от неё народы, и цари народов произойдут от неё, - и всё – это уже Сарра, Сара стала Саррой в одну секунду, поэтому не станем ворошить этот вопрос, тем более, я, скорее всего, не смогу на него ответить – слишком он непонятный и таинственный даже для меня, и вроде бы никакой разницы почти, но это ошибочное мнение – истина, как и Сатана, в мелочах, и в одной маленькой буковке Л гораздо больше скрыто, чем кажется, вот, к примеру, раньше, когда Юла была Юлой, она не обладала теми качествами, которые есть у Юллы, она не была такой же зрелой, мудрой, сильной, как когда стала Юллой, её суждения и выводы не были столь безупречно ясны и аргументированы, как сейчас, её бытие не было таким же полноводным, каким живёт Юлла, ну а что было причиной, а что следствием - буковка Л в имени, или внутренние изменения Юлы, сказать почти невозможно, точно так же, как Сара не поняла, почему Г-дь одарил её дополнительной буквой Р, и она стала Саррой, да, собственно, и Аврам стал после того дня Авраамом, тоже получив в середину своего имени букву А, но с ним ситуация иная – он-то наверняка знал, за что Г-дь нарёк его Авраамом, да и мы догадываемся – Он пообещал ему сде-лать его отцом множества народов, а отцу множества народов не солидно именоваться просто Аврамом, но Сара и Юла – нет, первая не знала, вторая – не знает, я понятно тебе объясняю, - Вел хмурится – ни фига не понятно, ты говоришь только, что не знаешь, а если бы знал, не сказал, почему Юла стала Юллой, - понимаешь, порой человек не должен опираться на привычные стереотипы, а должен видеть закономерности там, где их вроде бы и нет, - мы курим на крыльце Чёрта.
Крыльцо узкое, ветер захлёстывает ручьи дождя прямо на нас, но мы не идём внутрь, потому что не позволяет гордость – нам, во всяком случае, мне (Велику всё равно, он ушёл за компанию) кажется, что Магдалина не должна была так со мной разговаривать – даже если я и воровал в своей жизни, я никогда не делал этого ради собственной наживы, мои кражи - начиная с детской, когда я спёр пирожные в кафетерии и накормил ими своих друзей, заканчивая кражами шариковых ручек, которые потом у меня переворовывали, и колечка для Юллы в Финляндии за один евро – это вообще было сделано ради спортивного интереса и в духе незабвенного Остапа, все они носили исключительно невинный характер, при том, что я никогда не брал последнее, даже, если представить на секунду, что я собирался украсть этот коньяк, ничего бы с Чёртом не случилось, двести граммов коньяка вполне можно списать, как пролитые, тем более его выпил бы не абы кто, а вполне уважаемый человек, к числу которых я себя заслуженно причисляю, так нет – Магдалина не только не позволила мне это сделать (к тому же я не собирался его воровать), но и публично оскорбила меня в присутствии Велика, обвинив в воровстве, и хоть ему было совершенно индифферентно, что происходит вокруг, она не должна была на это рассчитывать – а вдруг он просто прикидывался пьяным – это не такая уж большая редкость в наше время.
Я в последний раз спрашиваю Вела, повезёт он меня домой или нет, на что получаю столь же последний ответ, выражающийся в мотании головой, Велик вообще словно впал в анабиоз, после того, как он спросил меня, почему Юла стала Юллой, он не произнёс ни слова, он стоит, прислонившись к стене, то отталкиваясь от неё, то прижимаясь – получается такое качание, как при медитации, внезапно он встряхивается, жмёт мне руку и бежит к машине – видимо, увидев просвет в дожде, а может быть, просто собрав последние силы и очнувшись - я мысленно прощаюсь с ним – он хоть и пришёл последним, продержался дольше всех, что ж, день рождения на этом за-кончен, пора и мне собираться домой, где меня никто не ждёт, кроме Кузи, я докуриваю сигарету и бросаю её в урну – мажу, что делать, как жить дальше, почему всё так – подобные мысли начинают всплывать в моей голове, подобно утопленникам, я раскладываю их по полкам своей памяти, туго пристёгивая наручниками к стене и запирая двери на ключ, чтобы додумать в другой раз – всё-таки водка – удивительный катализатор мыслительного процесса, жаль только, что она ещё и пьянит, что-то давит в брюках, я лезу в карман – это коммуникатор с Заувеем повернулся ребром, я смотрю на него – маленькая коробочка с великим текстом, которым чуть-чуть не стал я, нет, Заувей, я не стану тобой, я встану на твоём пути, встану своим телом, своей жизнью, самим фактом того, что я жив, и ты будешь лишь частью меня, пусть важной, пусть даже главной, но частью, я захожу внутрь Чёрта.
Открывая тяжёлую дверь под напором ветра, я больно ударяюсь о косяк и вдобавок разбиваю очки, стекло окончательно раскалывается по старой трещине, я гляжу на себя в зеркало при входе – дождь уронил мой ирокез набок и теперь я больше похож на запорожского казака, чем на литератора, укушенное осой веко предательски нессиметрично другому, здоровому, хотя уже лишь слегка отличается от него по цвету, на рубашке расплылось какое-то пятно, возможно от соуса, но какая теперь уже разница, от чего это пятно, кстати, почему-то никто не обратил внимания на мою новую причёску, то ли все были настолько пьяны, то ли уже привыкли к сюрпризам, я чувст-вую безмерную усталость, которая разливается по моему телу и утяжеляет члены – мне безумно хочется домой, в свою любимую кровать, но я должен ещё собрать закуски и напитки, чтобы завтра отвезти их домой – так я всегда поступаю, мне не хочется, чтобы пропадала еда, пусть уж лучше она стухнет дома – это как-то естественней, чем быть выброшенной в неиспорченном виде, и расплатиться с Магдалиной, чтобы она опять что-нибудь нехорошего не подумала, я прохожу в зал – за столом сидит Светлый и ест, перед ним рюмка и бутылка, - давай на посошок что-ли, - приглашает он меня, - у меня нет сил сопротивляться – и я сажусь и пью с ним, слушая трепотню про каких-то тёлочек, про какое-то знакомство, про какую-то предотвращённую драку – обычную трепотню Светлого, пока не понимаю, что пора, не просто спектакль, но и выход на бис затянулся.
________
Это овраг. Можно решить, что он находится в дремучем лесу, но это не так. Однажды я катался на велике вокруг Секвойи – там много стареньких улочек с деревянными домами – я люблю любоваться ими и фотографировать, только собаки уж очень мешают – чуть зазевался, и можешь лишиться ноги. Поэтому я стараюсь передвигаться медленно, чтобы собаки думали, что мне совершенно здесь неинтересно, и я просто не торопясь перемещаюсь из точки А в точку Б.
В тот день я проехался своим привычным маршрутом, как вдруг обратил внимание, что сквозь дома виднеется большое здание архива, которое, я знаю, располагается на второй, после нашей Лежневской, главной артерии города. Я понял, что забрался довольно далеко от своих Нью-Черничек, но, поскольку уже оказался здесь, решил махнуть до архива напрямую, благо это расстояние было не больше километра. Я съехал на незнакомую улочку и поехал, ориентируясь на архив. Хорошо, что я имею привычку периодически поглядывать под колёса, даже если очень сильно задумываюсь - иначе я рисковал сломать себе шею, потому что внезапно перед собой я увидел овраг, в который едва не скатился.
Такой вот у нас центр города между двух основных городских магистралей. В архив я так тогда и не доехал.
ххх
Однажды я поругался с Юллой, а я не умею долго сердится – это моя беда – злость не умеет во мне держаться, она тает не только с каждым днём, но и с каждым часом, в большинстве наших ссор мне достаточно просто переспать, нет, не с Юллой, хотя это, наверное, ускорило бы процесс примирения, а просто переспать, пережить ночь, и на утро я не помню ни причин, ни подробностей нашей ругани, и даже если спросят, не смогу реконструировать её ход, в этом смысле я идеальный муж – мне можно всё, что угодно сделать, как угодно обидеть, как угодно сильно пнуть, я выкину это из головы и никогда к этому не вернусь уже спустя несколько дней, или даже часов, такой уж я человек, и поэтому я, естественно, не помню, что тогда произошло, но то, что поругались, это точно, потому что на следующий день я всё ещё кипел от негодования, а это о чём-то говорит - значит, крепко она меня зацепила, но, конечно же, злость моя шла на убыль и безостановочно улетучивалась, я уже начал с ней перебрасываться фразами и реагировать на просьбы, так вот - на следующий день я гулял с Лириком во дворе, а Юлла пошла заниматься спортом в клуб, который также находится в нашем доме, в Нью-Черничках, мы сна-чала бродили с ним сзади дома и кормили голубей, которых в Нью-Черничках развелось несметное количество, а потом, когда подходило время Юллы выйти из клуба, перешли непосредственно во двор и стали гулять прямо напротив входа в клуб, чтобы взору обидчицы предстала идиллическая картина единения двух сердец – отцовского и сыновьего, и чтобы она прочувствовала своим сердцем всю неправоту своего поведения – для усиления эффекта я избрал два детских снаряда – качели и тошниловку, и попеременно катался с Лириком на руках то на одном, то на другом – правда здесь обнаружилось, что мои детские страхи перед этими развлечениями никуда не делись – от качели у меня захватывало в паху, а в животе начинали летать бабочки, к тому же наша качель была именно, что детской, и чтобы не задевать землю ногами, мне приходи-лось их поджимать, от чего они очень быстро уставали и болели, когда боль и усталость становились нестерпимыми, я переходил на тошниловку – там можно было сидеть более-менее нормально, но от неё у меня жутко кружилась голова и меня мутило, собственно, она всегда оправдывала своё народное наименование, и в детстве меня постоянно рвало после неё, так я переходил со снаряда на снаряд, делал страдальческое лицо, обнимал Лирика и мы печально катались, но Юлла всё не шла и не шла, словно специально, прошло двадцать, сорок минут после окончания тренировки, а она никак не показывалась, я не сдавался, понимая, что стоит мне слезть, она выйдет и все мои мучения пойдут насмарку, поэтому я без передыха перебегал с качелей на тошниловку и обратно и готовился к встрече с глазами Юллы; всё закончилось не очень хорошо – меня вырвало, а в этот момент вышла Юлла и молча забрала у меня Лирика, списав моё состояние на вчерашние посиделки с Митрухой, впрочем вполне возможно, что частично она была права.
Периферийным зрением я чувствую, что на горизонте на-рисовалась Магдалина, я примеряю на себя маску незаслуженно обиженного человека, делая одновременно вид, что мне бесконечно грустно и я страдаю от непонимания и чьих-то наветов, одной рукой я тереблю шляпу, в другой сжимаю разбитые очки, у меня даже мелькает мысль одеть их для пущей жалости, но я вовремя останавливаюсь – это явно было бы перебором, я наблюдаю, как Магдалина идёт в нашу сторону, и усилием мышц создаю морщины на лбу, которые должны подчеркнуть моё страдание, - Сирин, - обращается она ко мне, я отрешённо, словно в полусне вскидываю на неё глаза, - нам пора закрываться, я принесла счёт, - по её голосу я понимаю, что мой номер удался, она говорит осторожно–учтиво, - но я усиливаю эффект – конечно, конечно, я всё сейчас оплачу, и ещё, прошу Вас, включите в счёт тот коньяк, который мы планировали добавить в чай, будьте так любезны, Магдалина молча отходит, и я чётко осознаю – она поражена, я победил, мои поступки, конечно, говорят за меня громче, чем слова, но и слова порой бывают громче и сильнее поступков, особенно сопряжённые с таким мастерством мимики и жестов, обида моя полностью улетучивается, несмотря на то, что с момента инцидента с чайником не прошло и часа, как я говорил, я очень быстро забываю оскорбления и тычки в свой адрес, в общем, Магдалина прощена.
Она приносит новый счёт в то время, когда я разговариваю с таксистом – я объясняю, куда нужно подъехать, и куда мы поедем, и уточняю, сколько это будет стоить, уже третья по счёту служба заламывает какие-то несусветные цены, хотя дорога займёт не больше пяти минут, in fin dei conti , я решаю бросить это занятие, до ближайшей стоянки такси сто метров, пройду пешком, я складываю еду и водку в коробки, предусмотрительно приготовленные заранее, и прошу официанта убрать их в холодильник до завтра, обещая забрать прямо с утра, убираю счёт в карман, Светлый уходит, не прощаясь, через служебный вход к себе, я осматриваю стол – вроде бы ничего не забыто, лишь недопитая бутылка водки маячит перед глазами, граммов сто в ней, с одной стороны, никого уже нет, с кем можно выпить, с другой, мне никогда это не мешало, и я выливаю водку в стакан и выпиваю одним залпом – сам за себя, за свой юбилей, за свою мечту, за своё творчество, за свою жизнь (prima i denti, do po parenti , как говорят итальянцы, что поделаешь), за своих детей, за свою Юллу, за свою Анежу (мир её праху), за своего Митруху, за своих родителей, за свою остальную родню, за свою Кузю, за своих братьев, за своих друзей, за друзей своих друзей, за своих читателей, за свою родину, за свою вторую родину, за свою планету, за своё солнце, за свои заповеди, за свою вселенную, за все вселенные на свете, за Г-да, - тост получается длинным, но ёмким и становится жирной точкой в сегодняшнем торжестве, в ряду сегодняшних тостов.
________
Это Грингауз, человек, который построил Нью-Чернички. Он очень богатый, очень влиятельный, очень известный человек, он не стесняется писать на своей визитке Заслуженный каменщик России, а его семейство – жена, многочисленные дети, братья и племянники – занимают ключевые посты во всех фирмах и фирмочках, имеющих то или иное отношение к основному бизнесу Грингауза.
Внешне это довольно приятный и располагающий к себе человек, порой даже позволяющий судить о себе, как о незлобивом и чутком, отзывчивом дедушке. Но первое впечатление часто обманчиво, и это как раз тот самый случай. Грингауз жесток и расчётлив, он не прощает никому и ничего. Приведу только один пример, хотя их сотни – и этот не самый показательный.
Построив Нью-Чернички, Грингауз провёл в наш район водопровод, который власти города обязались у него выкупить, потому что вода пришла не только в Нью-Чернички, но и в соседние, не грингаузовские дома. Но этого не произошло - администрация нашла какую-то юридическую зацепку, чтобы не заплатить. И Грингауз, вместо того, чтобы философски, как подобает мудрецу и аксакалу, перенести этот укол судьбы, и зафиксировать небольшой убыток, объявил нам, жильцам, что компенсировать стоимость водопровода должны в сложив-шейся ситуации мы – дескать, мы потребители этой воды, а не он. К тому же он продемонстрировал нам положение договора, который мы с ним подписывали, которое якобы позволяет ему в случае неоплаты водопровода городом возложить её бремя на нас. Вдумайтесь – он заранее подложил себе соломки на случай провала переговоров с городскими властями! Общую сумму разделили на всех – на меня пришлось около двухсот тысяч рублей – колоссальная сумма, с которой я, естественно, не согласился.
Полгода Грингауз засыпал меня предупреждениями и требованиями, полгода его секретарь звонила мне и уговаривала заплатить – дескать, почти все жильцы уже внесли деньги, и те же полгода я без устали объяснял секретарше и Грингаузу, что двести тысяч – это не фунт изюма, что на эти деньги можно купить одну тысячу книг в Озоне, или двести мобильных телефонов, или двадцать ноутбуков, или погасить половину моих кредитов, или два раза всей семьёй съездить на отдых – да мало ли что можно сделать на эти деньги, и я вовсе не собираюсь их выбрасывать на ветер (на воду, в данном случае), а ещё – что не обеднеют они в конце концов без моих денег.
Через полгода Грингауз сбавил напор, а потом и вообще отстал – видимо, Заслуженный Каменщик России понял (а может, обсудил этот вопрос в своих ложах), что на силу есть правда и справедливость, на косу всегда найдётся камень, на грех – наказание, а на Грингауза – Сирин.
ххх
Дождь, непрекращающийся унылый дождь, словно хляби небесные решили вылить на нашу грешную землю весь запас имеющейся в облаках воды, не видно ни зги, в нашем лучшем на свете городе почему-то не зажигают ночью фонари, наверно, экономят, я иду с пятилитровой бутылкой Амалека на плече, в одном кармане кофты урна для праха, в другом Шрек, с меня ручьём стекает вода, но мне всё равно – сладчайшее чувства безразличия растеклось по моим членам, и я чувствую, как струи воды смывают с меня весь негатив сегодняшнего дня, а заодно и накопившуюся за год усталость, и ещё ответственность – именно из-за ответственности я не спал ночами, а теперь повод для нервотрёпки позади, это как в спорте - переживаешь только до соревнований – выиграешь – проиграешь, а как они прошли, уже не важно – выиграл или проиграл, теперь это не имеет значения, потому что они остались в прошлом, а прошлое не может вызывать волнения – сослагательного на-клонения у времени нет, свершилось – значит, свершилось, можно лишь оценивать результат, а не сам факт свершившегося, а это немного другое, так и у меня – всё закончилось, юбилей позади, передо мной только дождь, звёздное (наверно – я не вижу за облаками и туманом) небо, бутылка Амалека на плече и… ой, стена – кажется, я упёрся в стену, в облупленную кирпичную стену, одновременно я случайно нажимаю на карман и слышу голос Шрека – я твой новый господин… - и ещё: я твой новый господин… - Г-ди, где-то я уже это видел.
Чёрт побери, ни одного такси, вообще улицы словно вы-мерли – я не вижу ни одного прохожего, ни одной машины, город просто молчит – так ведь не бывает, finalmente , какие-то звуки должны доноситься, ведь где-то работают рестораны, кто-то убирает улицы, кого-то грабят и насилуют, но ничего, ровным счётом ничего – абсолютная тишина, лишь шуршание капель и журчание ручьёв, я даже в какой-то момент думаю, что оглох, так сумасшедше оглушительна эта тишина, но нет – я же слышал Шрека, проверяю ещё раз – и Шрек не подводит – я твой новый господин… я твой новый господин… - не оглох, я поворачиваю назад, видимо, придётся ехать на машине, как бы ни не хотелось, в этот момент небо пронзает молния – чуть ли не до земли и сразу же за ней на меня рушатся раскаты грома – похоже, что гроза прямо надо мной, я в центре грозы, кофта от воды становится тяжёлой – такое ощущение, что тяжелее Амалека, веса которого я уже почти не чувствую, до машины совсем немного, ещё несколько шагов и – ослепляет вторая молния и оглушает второй раскат грома, неожиданно возникает ассоциация с Толстым, совершающим побег из собственного дома, побег, закончившийся смертью – тогда тоже лил сильный дождь, но с Толстым хотя бы был Маковицкий, со мной же никого, если не считать Амалека и Шрека, мне становится жалко себя до такой степени, что я начинаю плакать, и слёзы смешиваются с дождём – по губам текут солёные струи, вместо того, чтобы в свой юбилей с триумфом и подарками вернуться на праздничной карете в дом, забитый встречающими меня чадами и домочадцами с поздравлениями, я бреду в одиночестве, ночью, под ливнем, с водкой – чтобы самому приехать в пустую квартиру, и некому меня пожалеть, некому сказать доброе слово – Крамик и тот на меня ругается, а папа, папа даже мне не позвонил…
Тряпка, - сказала бы Юлла, если бы была рядом, - так себя настоящие мужчины не ведут, ты чего разнылся, соберись, всё в порядке – ты сделал то, что хотел, а окружающие – из тех, кто хотел – тебя поздравили, ты лучше сконцентрируйся на том, как ты сейчас рулить будешь, а то получится, как с бабушкой Велика, - не понял, - спросил бы я, - а что там с бабушкой Велика, - уже ничего, умерла уже бабушка Велика, - за рулём потому что пьяная поехала и разбилась? - да что ты, за каким ещё рулём, у неё и машины-то никогда не было, она вообще старалась только на поезде ездить да на трамвае, уважала рельсы, царствие ей небесное (про царствие я, конечно, загнул – Юлла бы так не добавила, в её вселенной нет богов и нет небес, как понимаю их я), - так а что же со мной может тогда случиться такого, что случилось с бабушкой Велика, причём я даже не понимаю, с какой, - ты сам всех учишь искать взаимосвязи, вот и подумай, чем ныть, что тебя может объединять с мёртвой бабушкой, - Г-ди, Юлла, я всё понял – ты замечательно выстраиваешь логические цепочки, я тоже могу оказаться не очень живым, если не буду ехать аккуратно и сосредоточенно, - Сирин, ты гений, вот таким быстро соображающим, уверенным в себе, не хныкающим (о, как мне себя жалко!) я тебя люблю, если бы ты ещё трезвым был, цены бы тебе не было, а теперь полезай в машину, нечего мокнуть, и потихоньку трогайся, - я так и поступаю, чувствуя, что жизнь-тренинг с Юллой не проходит даром, на соседнем сиденье какая-то бумага, а, это договор с Чёртом, прямо на него я ставлю Амалека, с него текут тяжёлые маслянистые капли дождя.
Нам выпала великая честь жить в перемену времён; мы въехали в тоннель, а вокруг стоит крест, а в топке паровоза ждёт дед Семён, он выползет и всех нас съест; так отпустите поезда, дайте машинисту стакан; отпустите поезда - они ни к чему в эти дни, только тёмная вода, на много сотен лет - тёмная вода, и теперь я люблю тебя, потому что мы остались одни… – поёт самозабвенно Гребенщиков День радости у меня в машине, приятные, ласкающие слух и такие родные звуки льются из динамиков, ехать бы так и ехать, куда глаза глядят, в горизонт, пусть льёт дождь, пусть болит голова, пусть не видно ни зги, кроме того, что освещают фары – всё это non importante , как говорят итальянцы, собственно, как и всё остальное в жизни, важен лишь сам процесс – сама жизнь, так же, как и творчество ценнее его результатов, секс (речь не о детях) приятнее своего логического завершения, а ожидание чуда или сюрприза вызывает больше эмоций, нежели само чудо или сам сюрприз, разгадка секрета смысла жизни именно в этом, мы не можем не хотеть, не желать чего-то – это наша первоочередная эмоция, это наша движущая сила, если бы её не было, мир погрузился бы в апатию и уныние и люди вымерли бы, но это хотение самоценно и важно само по себе, поскольку при достижении любого, даже маленького результата, оно ослабевает, и только спустя время нарастает вновь, но лишь зрящие в корень люди понимают, что если исключить результат из спектра достижимого, смириться с тем, что мечты не должны сбываться, в сексе не обязательно брызгать спермой, а творить, затем сжигая эти рукописи, вовсе не безумие, мы станем счастливыми и ничего не ждущими от жизни, а сама жизнь станет лёгким, приятным и безопасным приключением, вроде поездки на поезде Rovos Rail по маршруту Pride of Africa из Кейптауна в Дар-эс-Салам.
________
Это Бирюзовая Леди. Не факт, что моя, та, что живёт в Нью-Черничках. Скорее даже нет. Да это и не так важно – все Бирюзовые Леди похожи друг на друга, как две капли воды. Они примерно одинаково одеваются, имеют приблизительно равный вес, рост, объём груди и обхват бёдер, носят одни и те же туфли без пятки на высоком каблуке, курят одни и те же длинные сигареты, разговаривают похожими фразами, да и смеются и сплетничают с подружками точно так же, как их двойники.
Вопрос, который меня мучает больше всего, есть ли у подружки моей Бирюзовой Леди, живущей в моём подъезде, кошка, или приход ко мне Бирюзовой Леди был некоей моей фантазией, либо по-другому – она действительно приходила, но её слова, что она ищет котёнка подруги, были лишь выдумкой, поводом, чтобы меня вытащить из моей берлоги. Я долго пытался выяснить это, бесцельно кружа у своего подъезда (для конспирации я по нескольку раз выносил мусорные пакеты на помойку, курил на крыльце, иногда брал книжку или журнал и, усевшись на лавочке у дома, словно старичок на пенсии, читал, в моём арсенале были и совсем изощрённые хитрости – я ремонтировал не требующий ремонта велик, болтал с чужими детьми, выслушивал монологи Солдата Чистоты, даже занимался бегом вокруг дома), но всё было бесполезно – соседка всегда выходила на работу или на прогулку с ребёнком без кошки.
Практически окончательно удостоверившись в том, что верными могут быть только последние два варианта – визит Бирюзовой Леди без цели поимки животного, либо моя разыгравшаяся фантазия, я почти успокоился – и даже отбросил версию с визитом, как в один день случилось чудо – я возвращался домой и увидел сидящую на лавочку Бирюзовую Леди и мою соседку, её подругу. На руках соседки сидела кошка, нежно мурлыча хозяйке, а Бирюзовая Леди гладила её - когда я проходил мимо, она дерзко подмигнула мне и улыбнулась, словно говоря – Сирин, всё только начинается.
ххх
Когда то, что мы сделали, выйдет без печали из наших рук,
когда семь разойдутся, потому что не от кого прятаться в круг, когда белый конь узнает своих подруг, это день радости, и теперь, когда нечего ждать, кроме волчьей зари; стеклянная стена, и пламя бесконечной зимы - это ж, Г-ди, зрячему видно, а для нас повтори: Б-г есть Свет, и в нём нет никакой тьмы, - песня заканчивается, когда я подъезжаю к своим Нью-Черничкам, во дворе такая же тишина, как у Чёрта, ни души, я выхожу из машины, прихватив договор, укладываю бутылку Амалека на плечо и иду – нет, не домой, а на детскую площадку, где мы то с Дымом, то с Митрухой всё прошлое лето просидели и проговорили, я забираюсь под навес, где относительно не капает, и выставляю на столик подарки – Амалека, урну и Шрека – со Шреком одновременно прихватываются листочки с заготовленной к столу речью и счёт из Чёрта – ах, да, я же его не оплатил, какая досада, но ничего, не обеднеет Чёрт от одного неоплаченного счёта, тем более пять тысяч я запла-тил в самом начале, не разорится, как не разорился бы и из-за того коньяка, который я хотел добавить в чай, даже если бы мы со Светлым выпили всю бутылку и не отдали бы за него денег, всё у Чёрта будет хорошо, как и у товарища Ч, и у Марии Магдалины, наживутся на ком-нибудь другом, кто готов оплачивать безумные счета из их бара, а я - я, пожалуй, воздержусь – мне и так есть, на что потратить сбережения – скоро Лирику велосипед надо будет покупать, а Крамику - лыжи, так что, извините, господа хорошие, всё, конечно, было вкусным, не спорю, но дураков поищите в другом месте – меня от этого вашего грабежа увольте, - с этими словами я рву счёт на мелкие кусочки, а вместе с ним и договор с Чёртом – изыди, Сатана, а затем и так и не пригодившуюся речь - и, не зная, куда выбросить эту образовавшуюся стопочку обрывков, складываю их в урну для праха, в этот момент мне приходит в голову прекрасная идея, и я поджигаю бумагу.
Кучка пепла – вот и всё, что осталось от моих финансовых обязательств, а также от воспоминаний о минувшем дне - вместе с бумажками ушли волнения, ушли сомнения – надо было это делать или не надо, ушли тревоги – всё вернулось на круги своя, ночь стала ночью, день – днём, а вечность – вечностью, товарищ Ч очень мудро поступил, подарив мне эту мраморную урну – в ней я только что кремировал свою гордыню, и жизнь продолжается, чуть не говорю себе я – нет, до этого я пока дойти не могу, никогда, никогда я не скажу этой самой страшной и пошлой фразы на свете – фразы «жизнь продолжается», она совсем не продолжается, когда мы теряем своих близких, она становится иной, скорее – начинается заново, она не может продолжаться, потому что человек, который был в вашей вселенной, умер, а вместе с ним умерло и всё остальное, вся вселенная, и Вы вместе с ним, и лишь отвратительные, дошедшие в своей деградации до полнейшего цинизма и разложения, личности способны произнести фразу «жизнь продолжается» - да, возможно, для них она продолжается, несмотря ни на что – ни на смерть, ни на страдание, но это совершенно не значит, что она продолжается у тех людей, у которых умерший также присутствовал в жизни, и вообще – этот сливочный липкий оптимизм настолько противен, что хочется тошнить, а ведь и меня после этой книги кто-то может пожалеть, хотя я в этом не нуждаюсь, и сказать – жизнь продолжается, оставь ты свои воспоминания в прошлом – ведь прошлое воспоминаниями и питается, но я отвечу – не могу, рад бы, да не в силах, слишком глубоко в меня они пустили свои корни, не отпускают, держат, хотя кому я вру – я сам состою из воспоминаний, я их плоть и кровь, и как я не верю в будущее, так я жив прошлым, в которое превращается ежесекундно моё настоящее.
Бывают ночи, когда хочется, чтобы они не кончались - сегодня одна из таких ночей – к утру я допишу эту книгу и мой полёт завершится, и я опять окунусь в скучный быт простого земного человека, у меня не будет третьего глаза, не будет тринадцати амулетов на груди, не будет ирокеза, я перестану быть таким успешным и сильным, а снова стану неуверенным в себе хлюпиком, Юлла опять станет Юлой, в городе зажгут фонари, Магдалина перестанет обвинять меня в систематическом обмане, Кузя – пропадать, начальник Митрухи прекратит обсуждать с ним теологические вопросы, а Велик рассказывать про своих бабушек, и это будет тот мир, в который я не люблю возвращаться, та жизнь, первая жизнь, которая всё-таки существует (Камю прав), которую я люблю и ценю лишь постольку, поскольку она позволяет мне совершать затяжные полёты в космос и писать книжки, которые, в свою очередь, служат топливом для этих полётов, и есть только один аргумент в пользу того, чтобы ночь кончилась – я хочу увидеть утро, утро третьего тишрея, чтобы летящий над землёй лист отрывного Б-жественного календаря догорел в солнечных лучах, и солнце озарило наш город, лучший город на свете, в котором живу я, Сирин.
_________
Это моя рука. Рука, благодаря которой я написал свой знаменитый роман Заувей Сирина. Рука, которая настучала сначала на ноутбуке и компьютере, а потом на коммуникаторе Дыма почти восемьдесят тысяч слов (Заувей), а до этого – сто двадцать тысяч в виде Лучшего города на свете и Странного Нисана 5771, а ещё ранее пятьсот тысяч слов, ставших текстами Космических Хроник, Патериков кота Убрияко, Митрухи, Ecce Homo, De Profundis, Silentes Umbrae в шести частях и двух поэтических сборников, ну и двести тысяч слов в юношеский период жизни. Рука, которая не переставала набивать буковки и значки, даже когда голова была занята совершенно другим.
Но нет, это не рука графомана, творящего от безысходности и безнадёжности, вовсе нет. Каждая буковка, каждое из этого почти миллиона слов выстраданы самой жизнью, выношены и выпестованы…
… неокончено…