4. Олька, 9 лет
Лазалки выросли во Дворе внезапно. Еще вчера их не было, а сегодня они уже здесь. Ворона несла в клюве зернышко, уронила, а оно взяло и проросло лазалками. Высокими, аж до неба, металлическими лесенками с веревочным канатом и кольцами, лесенками, выгнутыми дугой навроде моста, и лесенками прямыми, в самые облака. Выберешься на самый верх, раскинешь руки, - дух захватывает. Еще шаг, еще... поддует в спину, взовьется парусом рубашонка, - взлетишь!
Взлетать страшно. Мокреют ладони, мокреют ступни. Гнешься к земле, цепляешься, ищешь опору. Но восторг требует выхода, и начинаешь визжать что-то невразумительно-одуряющее, да так, что от тебя хрипло откаркиваются вороны со всех окрестных деревьев.
- Чего орешь-от, малахольная?- сердится, грозит сухим сморщенным кулачком старая Агапьевна.- Делом бы занялась!
Принесло же древнюю клюшку. Так и будет стоять, ругаться. Что ж теперь, портить себе день? Ага, сейчас прям.
По лесенке, по лесенке, дугой выгнувшейся над каньоном воображаемой - глубокой-преглубокой!- пропасти, вверх, вверх, вытянуться во весь рост, зацепиться за толстую дубовую ветку, подтянуться, перевернуться, и ты наверху.
- От бисова дивчина!- несется вслед Агапьевнин крик.- Матери расскажу!
Матери она расскажет вечером. Что мать придумает, неизвестно, может быть, угол, может быть, не даст варенья... неважно. Это ведь будет только вечером, не сейчас.
Упираешься ногами в ветви покрепче. Здесь развилка, очень удобно сидеть. На уровне третьего этажа. Дерево старое, помнит времена, когда Олькина бабушка пешком под стол ходила. Уже тогда дуб считался рослым, серьезным пареньком в полэтажа размером, а бабушка была всего лишь гусеничкой в пеленках, совсем как младшая сестренка Лялька.
Ну, а теперь дуб стал каравеллой. Пиратским бригом, рассекающим зеленые волны низкорослых ив. Низкие облака предвещали стр-рашный ураган. Право руля, впереди рифы! Лево руля,- обходим цунами! По курсу - земля! По курсу - земля!
Олькин дед плавал моряком на флоте. Простите, не плавал! Моряки говорят, что э японский шоколад плавает, судно же - ходит. Так что дед ходил когда-то по океану. Или в океане? Неважно. Частенько, напившись самогону "собственного копчения", он стучал кулаком по столу и, выкатив глаза, рычал морские команды. Дед помнил или утверждал, что помнил, настоящие парусники, все вспоминал какого-то Крузрен... Крумзрен... Кру-зен-штер-на, в чью честь назвали корабль, на котором дед плавал, то есть, извините, ходил. Утомившись командовать, дед ронял голову на столешницу и сотрясал стены богатырским, "трактор-по-бетону", храпом.
Олька как-то набралась храбрости и спросила, нельзя ли ей тоже стать моряком. Старый моряк взревел "баба-на-корабле-к-беде" и долго не мог успокоиться, перебирая языком черные флотские слова. Тогда-то у Ольки и появился свой собственный "крузенштерн": старый дуб возле новеньких лазалок. Раз уж на настоящем нельзя, будем плавать, то есть, простите, ходить, на котором можно.
Ветер надувал зеленые паруса, раскачивал мачту, загонял парусник то в Африку, то в Австралию, то в Средиземное море, то в море Японское; однажды Олька побывала аж на Южном полюсе, после чего незамедлительно отправилась на полюс Северный. Словом, жизнь кипела, била ключом и приносила приключения среди пиратов Карибского моря.
Воронам не нравилось гнездиться на корабле. Вороны вообще-то домоседные птицы, ветер странствий им чужд, непонятен и неприятен. Особенно когда надо высиживать яйца, а после яиц - растить птенцов. Воронятам вредны, неполезны шум и пираты Карибских морей! Они тогда плохо кушают и мало спят, вследствие чего начинают дерзить старшим да каркать, что раз так, то уйдут из дома, "ищи-свищи-нас-потом".
Вороны каждый день совещались между собой, но придумать, как избыть напасть в лице Ольки не могли или не умели. Но спасаться как-то было надо, и однажды воронам пришло в их вороньи головы гениальное решение. Вороны снялись с парусов, переполошили всех своих соседок на других деревьях и все скопом, с хриплым карканьем заполонили небеса...
Олькин парусник швартовался у берегов Норвегии времен викингов. В вечерних сумерках проплывали за бортом скалы фиордов, шла на гранитный берег штормовая волна, вся в белой пене. А из-за скалы, мрачно и грозно, выдвинулся вдруг неприятельский корабль.
Корпус его отливал мертвенно-синим лунным светом, воронья стая служила парусами, а на капитанском мостике стоял скелетообразный гигант-капитан. Олька вытаращилась в немом ужасе. Она оценила проблему сразу: это сам Дэйви Джонс явился по ее душу на Нагльфаре, корабле из ногтей мертвых трупов.
- А-а-а-а! А-А-А!
Олька не помнит, как спускалась с дерева. Помнит только, что спуск оказался ну очень быстрым. И что потом было, тоже помнит плохо. Как летела домой на всех парусах, как спотыкалась на лестнице и не могла попасть ключом в замок, как, наконец, попала и очутилась на кухне, дрожащей от дедова храпа...
Корабль лишился капитана и вскоре обратно превратился в самое обычное дерево.
Вороны радовались.
А там и осень пришла.