-Ва, везиндела! Сколько можно лежать, а? Ну что ты за человек такой?! Я кручусь, как юла, спины не разгибаю, стираю, готовлю, убираю – все одна, а ему хоть бы что. Ведь день-деньской валяешься, скоро корни пустишь в этот диван!
-У меня сегодня выходной. Могу я полежать в свой выходной? Думаешь, легко целую неделю за станком стоять?
-А у меня не выходной, да? Я всю неделю на вечеринках провела, да?
-Давай вместе полежим.
-Нет, что он говорит, а?! - Банати оперлась одной рукой о швабру, другой подбоченилась. Глаза злые, как у кошки, даже, кажется, спину по-кошачьи выгнула. – Ни стыда у тебя, ни совести. Все нипочем. Ты бы хоть мусор вынес!
-Мусор выносить – это не мужское дело.
-Ладно. Хорошо. А кран, который вторую неделю течет, починить – мужское? А раковину на кухне посмотреть, которая вот-вот упадет, мужское? А стекло...
-Ну хорошо, хорошо... Где оно, ведро это?
-Где ему быть? Там же, где и всегда... Ты пойми, мне не трудно его вынести, но, ведь сам знаешь, надо мимо общежития идти. Там парни всегда толкутся, то одно скажут, то другое... Только, ради бога, постарайся прямиком дойти до баков и прямиком вернуться. Не вмешивайся ни во что! Я уже седеть начала из-за твоих приключений.
Хусейн накинул старый, еще с армии, бушлат, взял синее пластмассовое ведро, сунул в рот сигарету и вышел из квартиры.
В подъезде грязь, стены, выкрашенные жутко-зеленой краской (и где они только находят такую краску?) испещрены надписями. Раньше, обычно, писали: «такой-то дурак», или там «Такой-то плюс сякая-то = любовь». Иногда еще писали матерные слова. Все это было, в общем-то, понятно – такие надписи, видимо, облегчали душу писавших. Теперь пишут все больше названия ансамблей или имена рок-звезд. А матерные слова по-английски пишут –образованнее, значит, стали. Поймать бы того мерзавца, который стены поганит и самого разрисовать так, чтобы неповадно было... Хотя, может, больше виноваты не те, кто царапает стены, а те, кто их в этот в этот кошмарный цвет красит. На него без содрогания смотреть невозможно. Видимо, этот цвет имеет способность будить в человеке низменные инстинкты. Хусейн и сам, поднимаясь или спускаясь по лестнице, с трудом сдерживается, чтобы не плюнуть в стену.
-Хорошенькое дело. – Сказал он сам себе по старой, появившейся еще в детстве привычке, - Здоровый, как дуб, мужчина, идет, понимаешь, с мусорным ведром. А куда денешься? Время-то какое – девушку или там женщину молодую одну на улицу отпускать страшно: обидят или бесстыжим словом или таким же взглядом. Не понимают, что чем больше их, обидчиков, становится, тем меньше остается тех, кто защитит от обиды их же собственных сестер, жен или подруг...
Он обогнул дом. Темнота ощутимо густела. В углах двора гнездились плотные тени. Под ногами шуршала мокрая листва. Хусейн пожалел, что вышел в тапках.
-Голова трещит, -Сказал он. – И правильно делает. Еще бы: выкурить за день почти две пачки... Ну вот, ведерко пусто. Слава богу. Теперь, дня два о нем можно не думать.
Он поставил ведро у ног и зажег сигарету, которую все еще держал во рту:
-Все равно уже болит. Теперь хоть кури, хоть не кури... –Успокоил он себя, и, помахивая ведром, пошел обратно. Правый тапок совсем промок. Уже и носок был мокрый.
Из беседки, слабо подсвеченной освещенными окнами домов, раздался громкий смех, особый такой, высокий, с подвизгиванием, - приблатненный. Те кто так смеется, любят вплетать в язык жаргонные словечки. Наверное, потому, что школа учит одному, а жизнь – другому. Вот и появляется, назло языку учебников, язык улицы.
В беседке, усевшись на спинку скамейки и поставив ноги на сиденье, балагурили несколько подростков. Незнакомые. Может, из общежития.
Хусейн остановился.
-Эй, парень, - позвал он того, кто вроде бы был постарше.
-Я?
-Ну да, ты. Подойди-ка на минутку.
Парень лениво спрыгнул со скамейки, вразвалочку подошел.
-Чего?
-Слушай, - сказал Хусейн по- чеченски, - Ты, похоже, юноша из приличной семьи, воспитан, наверное, хорошо... Зачем скамейку пачкаешь, а? Сядь, как следует, и товарищам своим скажи, они, наверное, тоже хорошие ребята.
-Пошел ты...
-Ах ты... ах ты сопляк! Ты как со старшими разговарваешь, а?
- Русик, ну-ка, покажи ему, что такое «маваши», - сказали в беседке.
-Сейчас я вам сам покажу и мамашу, и папашу! – Хусейн одной рукой (в другой было ведро) схватил мальчишку за шиворот.
Но тот нахально, и, несмотря на ватный рукав бушлата, довольно больно саданул Хусейна по руке локтем, да еще, заорав: «Й-а-а!» - брыкнул ногой, стараясь попасть в пах. В пах он не попал, а попал в ногу, вымазав Хусейну штанину.
Хуссейн однако, воротник не выпустил, изловчился, и трахнул паршивца, все еще продолжающего брыкаться, по голове. Ведро треснуло, ручка отлетела. Паршивец взвыл и схватился за голову. Хусейн крутнул его спиной к себе и пинком швырнул в беседку. Мальчишки ошарашено подхватили его и усадили на скамейку.
-Хорошую моду завели – на старших ногами махать! – сказал Хусейн, подобрав ведро и с сожалением его разглядывая. Вот ведь выпускают черт-те что: длинная, иззубренная трещина проходила через весь бок ведра и кончалась в середке донышка. Хотя, с другой стороны, будь оно попрочнее – совсем пришиб бы парнишку....
-Подождите, я еще с родителями вашими поговорю, оболтусы!
-Мы вас трогали? – детским голосом сказал один из оболтусов. – Сидели, никому не мешали...
-Еще не хватало, чтобы вы кого-то трогали! А сидеть надо по-человечески, а не как попугаи на жердочке.
Хусейн повернулся и пошел выбрасывать ведро в бак.
-Теперь эта женщина возликует, - сказал он сам себе. –Вон, какой повод нашелся, чтобы волю языку дать... Все напомнит: и Ростов, и крокодильчика, и остальное, что сумеет вспомнить. -Ну почему, - скажет, - ни с кем не случается, а с тобой случается? Из дома выпустить нельзя! А потому, -скажет, - что у тебя все не как у людей. Везиндела, - скажет, - у всех мужья, как мужья, а у меня... – и заплачет. Н-да... Хоть не возвращайся. Надо будет завтра купить ей ведро. Может, прямо сейчас сходить и купить?... Ну-ка, что у нас тут есть... пятнадцать... еще пятнадцать... десять... Сорок копеек всего. Кот наплакал. Сигарет, разве что, сходить, взять.
Он поднял стоявшее у ног ведро и бросил его в бак. Бак был переполнен. Ведро скатилось обратно.Хусейн подобрал его и аккуратно устроил кверху дном на горке мусора.
Выйдя из двора через высокую, в форме арки, подворотню, Хуссейн зашел в магазин и вышел с пачкой сигарет в руке. Остановился у входа, сдирая с пачки целлофан. Ноготь скользил по целлофану, обертка не снималась. В мутно-синеватых шарах света вокруг фонарей, мельтешили мельчайшие капли дождя. Точнее, капли чего-то среднего между дождем и туманом.
-Слышишь, друг, - помятый мужик, под глазами мешки, руки трясутся. –Тут, значит, такое дело... На бутылку не хватает... Пятнадцать копеек. Выручи.
-Больше работай, меньше пей. – Сказал Хусейн, подавляя всколыхнувшуюся злость. –Тогда будет хватать.
Помятый сразу отстал. Подошел к франтоватому парню – дубленка, норковая шапка, хотя еще и не холодно-то. Тот небрежно полез в карман, высыпал в дрожащую ладонь помятого горсть мелочи. Помятый, спотыкаясь, бросился в магазин.
Прохожие, прохожие, машины... Никому нет никакого дела друг до друга. ..
Морось... Дождевые пылинки в голубоватых и желтых шарах света вокруг фонарей.
Он свернул в арку и столкнулся с двумя идущими под руку девицами. Волосы торчком, в ушах – пластмассовые треугольники вроде ученических, только поменьше, веки выкрашены сразу в несколько цветов, на щеках – малиновые полосы румян, юбчонки коротенькие, не поймешь, есть ли они на них вообще, или девочки эти ходят в одних куртках и колготках... И два парня тут же. Увиваются.
-Отстаньте! – сказал одна из накрашенных. – Отстаньте, сколько можно говорить? Что вы пристали?..
-Разве мы пристаем? – дурашливо сказали парни. –Мы не пристаем, мы познакомиться хотим. Такие красивые девочки, и такие сердитые.... А мы не кусаемся, мы наоборот.... Правда, Суля?
-Ну. Мы, наоборот, и шампанское возьмем, и музычку организуем, и видео включим.
Девушки, все так же держась друг за дружку, шагнули вперед. Парни, улыбаясь, заслонили им дорогу.
-Ну-ну, рыженькие вы наши, куда же вы заторопились-то, подождите, давайте поговорим.
-Слушайте, - сказал Хусейн, наблюдавший, попыхивая сигареткой, за этой компанией. – Вы, на вид, такие приличные ребята, сразу видно, хорошо воспитанные, из приличных семей... Зачем пристаете к девушкам? Пусть идут своей дорогой! Посудите сами, деды, или прадеды ваши, вели бы себя так?
-Да мы не пристаем вовсе... Мы так... Извини, ваша.
Подействовало. «Ваша» назвали. Дядей, стало быть... Отошли в сторонку, стоят, с отсуствующим видом. Не совсем еще совесть потеряли, не то, что те, в беседке...
Накрашенные стоят, вцепившись друг в дружку.
-Ну, - сказал Хусейн. –Идите, давайте. И вообще, если не хотите, чтобы к вам приставали на улице, надо выглядеть поскромнее. Это что за юбки? Тут хочешь, не хочешь, пристанешь. Давайте, быстренько, домой, умойтесь, переоденьтесь, и гуляйте на здоровье, никто к вам не пристанет.
-Мы боимся... Они вон стоят, не уходят. Они ждут, пока вы уйдете. Они уже целый час за нами ходят...
Он посмотрел на свои перепачканные брюки, вымокшие тапки...
-Ну, ладно. Давайте, я вас провожу. Куда вам нужно?
-На остановку! – хором сказали девушки. –Мы уже три остановки прошли, они нам не давали сесть в автобус.
-Конечно, не дадут! Ходите, понимаешь, в одних колготках... Пошли. Вам на семерку?
-Нет, на двойку.
-Так нам тогда лучше троллейбусом остановку проехать, а там пересядете. Хотя, пока его дождешься... Пойдем пешком.
Он оглянулся. Парни шли следом, держась поодаль. Ну, кобели... Отчего это народ стал такой бессовестный? А ведь болезнь-то эта, бессовестность, она здешняя. Городская. В селах, во всяком случае, в маленьких селах, такого нет, там люди стесняются друг друга. Потому, что в селе сразу разносится – такой-то, дескать, вел себя некрасиво. В городе слишком много людей. Никто никого не знает. Прохожие, прохожие....Никому нет дла друг до друга. Встретились и разошлись, как дождевые пылинки в мутных шарах света вокруг фонарей... Остановка. А те двое так и идут следом.
-Ну, вот мы и пришли.
- Ой, вы не уходите, пожалуйста, пока мы не уедем.
-Хорошо, не уйду. Куда теперь денешься-то.
Подошел автобус. Девушки, опасливо огляядываясь, юркнули в дверь.
Ну и там, в этом автобусе, начнется такая же история. Вырядятся, понимаешь, как шлюхи, потом обижаются, что их воспринимают, как шлюх.
Он постоял в раздумье, поджимая пальцы промокших ног, потом перешел дорогу и остановился на троллейбусной остановке.
В троллейбусе Хусейн вспомнил, что у него нет ни копейки. Ехать, правда, всего остановку, но у передней двери уже началось нервозное движение, подстегиваемое властным голосом контролера: «Ваш билетик!»
Он представил себе позор всенародного объяснения с контролером и ужаснулся, стал протискиваться к двери. Хорошо, народу битком, пока контролер доберется до задней площадки... Что же он едет-то так медленно... Не успею. Успел! Слава богу, пронесло. Ах, черт! Тапок!!! Уехал, подлец. Ну, все... Эта, которая дома, запилит...
Хусейн, поджимая необутую ногу, вошел в арку, прошел через двор, открыл дверь подъезда.
В подъезде, лицом к стене, стоял высокий мужчина. По стене журчала струйка.
Хусейн остановился и стал ждать, пока мужчина закончит.
«Когда он повернется, - подумал Хусейн, - и окажется, что это чеченец, скажу по-чеченски: как же так, мол, в этом подъезде живут люди, есть такие же мусульмане, как и ты, есть старики, которые Коран читают и намаз делают, а ты... Если окажется, что не чеченец, скажу по-русски: как же тебе не стыдно, ведь мы же люди, а не собаки какие-нибудь, разве же так можно...»
Мужчина со вздохом огромного облегчения застегнул брюки и повернулся. Ну и мордоворот, однако...
Хусейн укоризненно посмотрел на мордоворота и раскрыл рот: « Как же...»
Мордоворот взял Хусейна за отвороты бушлата, приподнял и, перенеся на шаг в сторону, опустил. Поставил, и молча вышел из подъезда.
Хусейн бросился было за ним, но угодил разутой ногой в лужу. «Эй!» - крикнул он вдогонку. Мордоворот, не обернувшись, исчез в арке.
С минуту Хусейн стоял перед дверью, соображая, как лучше объяснить Банати про ведро, тапок и вымазанные грязью штаны. Пуговицы на бушлате - черт с ними, там и так половины не хватало...
Он глубоко, как перед прыжком в воду, вздохнул и нажал кнопку звонка.
-Ва, везиндела! – всплеснула руками жена, лицо у нее сразу стало страдальческим. – На кого ты похож?! Где ты был до сих пор? А ну, дыхни.
-Да трезвый я... Пошел, понимаешь, выбрасывать мусор...
-Я знаю, что ты пошел выбрасывать мусор! А... ведро где?!
-Так я же и говорю... Ведро поломалось, я его выбросил.
-Устаз! – Ну все, запричитала. – Ну что это за наказание такое! У всех мужья, как мужь... А тапок где?!
-Тапок, понимаешь, в троллейбусе остался.
- Ты на троллейбусе ездил мусор выбрасывать, да? Я же тебя просила – прямиком до баков, прямиком обратно. Ну где, спрашивается, ты шлялся три часа?
- Два с половиной... –Хусейн посмотрел на часы. – Вот черт, стекло разбил... Где это я мог?
-Мог! Ты все, что угодно мог! Пойти за хлебом, как в прошлый раз и уехать в Ростов! Пойти через дорогу в универмаг, чтобы купить себе сапоги и вернуться с крокодилом!
-С крокодильчиком... Он совсем маленький был... Это декоративные такие крокодильчики...
-С крокодилом!!! Ну, скажи, зачем ты купил крокодила? За пятьдесят рублей!
-Бана, ты пойми, мне его жалко стало... Лежит, понимаешь, в аквариуме, в этом вонючем зоомагазине, такой несчастный... Я думал, он умирает.
-Ну конечно! Крокодила тебе жалко, а на меня наплевать! Ну почему, почему ни с кем ничего не случается, а с тобой случается?! Из дома выпустить нельзя! А потому, что у тебя все, не как у людей. Везиндела, у всех мужья, как мужья, а у меня... – Она заплакала.
Хусейн вздохнул, пошел в ванную, помыл ноги, потом переоделся и лег на диван.
-Хусик, милый. – Банати быстро, как всегда отошла, голос у нее был ласковый. – Не обижайся, я все понимаю.... Всякое случается... Просто я всегда сильно переживаю за тебя, поэтому нервничаю... ты знаешь, я собралась приготовить манты... Ты же любишь манты?
-Ну, люблю.
-Так вот, я совсем забыла, что у нас нет яиц. Сходи, родной, в магазин, пока он еще открыт. Я бы сама сходила, но мне нужно еще с фаршем закончить...
Хусейн встал:
-Давай, в чем нести.
-Вот пакет, только, прошу тебя, прямиком до магазина и прямиком обратно. Хорошо?
-Хорошо. –Сказал Хусейн и надел плащ.
1988 г.
Из книги "Впереди был новый день", 1991
-