Поскольку мы не знаем, что такое смерть, бояться её нелогично.
Сократ
Выслушав нашу настойчивую просьбу не отмалчиваться, а высказать и своё, быть может, интересное мнение, невысокий, неприметный ни худощавым лицом, ни одеждой, ни манерами человек, непонятно как оказавшийся в нашей постоянной уже несколько лет компании, во время общего оживлённого разговора безучастно смотревший в потрескивающий искрами в звёздное небо костёр, вздохнув, начал говорить:
– Слушаю ваши рассуждения – и смешно мне... Вы пришли, уж извините за прямоту, к несообразному априорному выводу, принимаемому вашим раззадоренным молодостью и коньяком воображением за аксиому, что для человека смерть – это больно, это ужасно, это до дрожи в коленках страшно. Да ничего подобного! Приведу пример из своей жизни.
Однажды выдался у меня – по моей же, кстати, вине – на редкость пренеприятнейший, удивительный своей постоянной каждодневной мерзостью период, обычно всеми людьми, у кого он время от времени обязательно случается, называемый чёрной полосой. Непрестанная полуторагодовая трёпка нервов не прошла для меня даром: заболел желудок. Сначала лёгкими, этакими, знаете ли, кавалерийскими наскоками, после – штурмами (причём каждый последующий был продолжительнее предыдущего), ну а уже потом – непрестанными приступами. Такое со мной и прежде бывало, поэтому я не придал боли никакого значения: ерунда, мол, – как всегда, желудок гастритом помучает, да и отвяжется; скоро я перестал обращать на него всякое внимание. Человек, знаете ли, способен привыкнуть ко всему, даже и к тому, к чему, как он предполагает, привыкнуть просто невозможно. Те из нас, кто попадут в рай, скоро перестанут замечать все его очарования. Те же, кто окажется в аду, притерпятся и к нему, и – тоже довольно скоро – решат: ну и что же – ад? жить-то всё равно надо!
Боль в желудке началась весной; окончательно меня скрутило сентябрьским вечером. Для тех, у кого желудок никогда не болел, поясняю: приступ язвы (она у меня и оказалась) – это словно бы в ваши кишки вбили раскалённый гвоздь и поворачивают его там то туда, то сюда, как шампур.
«Ну, – думаю, – это уже не шутки, надо звонить в „скорую“». Встал с дивана, добрёл до телефона (дома я, по странной случайности, оказался один), позвонил; меня уверили, мол, скоро приедем, ждите. Я отпер входную дверь и снова улёгся на диване в позе эмбриона. Лежу; боль с каждой минутой усиливается; «скорая» не едет. Полчаса так лежу, час лежу – нет «скорой»; чувствую, как боль расползается от живота по всему телу, – кажется, уже не гвоздь кишки прожигает, а толстенный лом и я уже не понимаю, что у меня болит и где: всё тело превратилось в один сплошной сгусток боли.
«Нет, – думаю, совершенно уже измученный, – не дождаться мне врача, надо до телефона добираться, напомнить о себе». Приподнялся, а встать с дивана не могу, – тело, понимаете ли, стало словно бы не моим. Так и эдак пытаюсь – бесполезно: могу только приподняться. Лежу, а минуты бегут и боль уже такая непереносимая, что в голове от неё мутится и хочется кричать – и вот тут вдруг... Наверное, вы не поверите моему рассказу, но я всё-таки продолжу... Вдруг боль начала отступать и вскоре – пяти минут, наверное, не прошло – прекратилась совсем. Я испытал такое непередаваемое никакими словами блаженство, в сравнении с которым все зараз удовлетворённые земные чувства (такие, как голод, жажда, власть, страсть, ну и все подобные мелкие прочие) покажутся не стоящими никакого внимания пустяками. Одним словом, чувствую, как буквально каждая истерзанная клеточка моего сознания и тела купается в нирване – вот когда я понял истинное значение этого слова! «Что за чудеса!» – думаю, и, конечно же, не подозреваю, что настоящие чудеса только ещё начинаются.
Чувствую, вернее, вижу: тело моё вдруг начинает совершать странные, неконтролируемые мною движения. Я не оговорился. Вам это покажется странным, но мои поджатые к животу ноги сами собою вдруг распрямились. Помню, как я удивился: «Это ещё что такое!» – и попытался снова согнуть их. Вместо этого моё тело, лежащее на левом боку, само, без моего желания, перевернулось на спину. Я попытался снова повернуться на левый бок – никакой реакции, ни одна мышца не отозвалась. Лежу, изумляюсь, и вдруг понимаю очевидную истину: моё тело не подчиняется командам по той простой причине, что заблокировало поступление уже ненужных ему команд из уже ненужного ему мозга, и, как биокомпьютер, выполняет главную сейчас для него программу, заложенную непонятно кем и куда изначально, быть может, ещё до моего рождения, – программу ликвидации. Проще говоря, я осознаю, что умираю и жить мне осталось всего ничего, – может, минуту, может, две или три, никак не больше. Предвижу ваш вопрос и говорю вам предельно честно: страха не было (я сам своему состоянию немало поразился) – было абсолютное, какое-то потустороннее спокойствие.
«Сейчас, – думаю отстранённо, словно не о себе, а о каком-то другом человеке, – согласно христианскому похоронному обряду, мои руки сами сложатся на груди».
Ничего подобного – руки вытянулись вдоль тела.
«Во мне перемешана польская, татарская и чёрт её знает какая ещё кровь, – решил я, – потому и процесс подготовки к смерти идёт не по обычному для всех обряду, а по упрощённому, уготованному для полукровок – метисов и мулатов».
Лежу после этого во всех смыслах странного, но показавшегося мне не лишённого некоторой доли изящества в логике умозаключения этаким «столбиком» и гадаю, что будет дальше.
«Прежде чем умереть, я, наверное, увижу, как в кино, всю свою жизнь, – подумал я, весь в нетерпеливом ожидании. – Во всяком случае, именно так рассказывают те, кто возвратился с того света. А потом полечу по тоннелю».
И только подумал, как сразу же почувствовал: тело начинает терять вес. Скоро – через какую-то минуту – вижу себя лежащим на диване (отнюдь не со стороны, как все рассказывают), причём вижу как бы не своё тело, а чужое – ощущение, я вам скажу, такое, что моё тело, словно отделённое от головы, лежит само по себе, а голова полёживает на подушке сама по себе. Причём голова не просто понимает всё происходящее, а, как ни в чём не бывало, продолжает без признаков волнения и вообще всяких чувств (так, знаете ли, и хочется сказать – человеческих) мыслить.
«Тело уже умерло, потому я его и не чувствую, – рассуждаю я, а может быть, то, что от меня осталось, то есть одна лишь моя голова. – Так и должно быть, ведь мозг, как уверяют те, кто испытал это, отмирает в последнюю очередь».
И после этой мысли я начинаю медленно, плавно, приблизительно на сантиметр в секунду, подниматься над диваном.
«Значит, состояние невесомости – это первые мгновения смерти моей уже бывшей физической оболочки, – думает мой изолированный от тела мозг или, наверное, я сам, лежащий, словно чурка с глазами, подтверждая собою меткость народного выражения. – Ага, перестал чувствовать голову... вот уже вообще ничего не чувствую... значит, смерть близка... Ну да бог с ней, со смертью – она, как и рождение, всего лишь короткий эпизод бесконечной жизни. Сейчас я не улечу на небо – нас там было бы слишком много! – а появлюсь на свет неведомо на каком континенте и в какой стране, – голый, с кожей неизвестно какого цвета, орущий от страха, не помнящий причуды всех своих перевоплощений, опыты всех своих прошлых жизней и начинающий новую, бог знает какую по счёту, жизнь, с абсолютного нуля...»
И тут мои мысли прерывает материализовавшаяся у изголовья высокая смутная фигура во всём белом.
«Смерть за мной пришла, больше некому: ангела за мной не отправят, потому как не заслужил», – подумал я и посмотрел на эту фигуру без всякого любопытства; а может, это моя сущность решила на неё взглянуть – сам до сей поры не пойму.
Женщина в белом смотрит на меня, что-то говорит, но ни одного звука не доносится, только вижу, как её накрашенные губы двигаются, а глаза расширены совершеннейшим детским испугом. Берёт мою руку – прикосновения не почувствовал, – наверное, ищет пульс, который вряд ли уже был. Ну, да мне всё равно, смерть это или же врач «скорой помощи», – эта реальность меня уже отпустила, а новую я вот-вот, через какой-то миг, встречу. Вижу, как она вонзает шприц мне в руку, сразу же, без промедления, всаживает второй – и снова вернулась оглушающая боль...
Так и не узнал я, правда ли всё то, что рассказывают о смерти. Даже не в полушаге от неё был, а всего-то на расстоянии движения мысли, – а вот так и не увидел. С того света, можно сказать, вернулся, а какой он из себя, сказать не могу.
Короче говоря, умирать не так страшно, как вам кажется. И сами не заметите, как улетите тихо, как звезда – вон она падает, – но только не вниз, а вверх.
Рассказчик замолчал и принялся с прежней безучастностью смотреть в уже догоревший костёр, а мы доверчиво уставились в небо, но новой падающей звезды так и не увидели.
Из-за тучки вывалилась жирная, как масленичный блин, подгорелая с одного боку луна, засветилась лениво, мутно. Потянуло лёгким ветерком, и угли костра сразу обрадовано полыхнули, слаженно взметнулись искрами – смычками живых огненных кузнечиков...
Когда мы обернулись к незнакомцу, его уже не было.
2010