Позднее раскаяние

               
               
       Весна в этом году радовала. Она пришла в Заполярье  необычайно рано, и уже к концу апреля солнце растопило весь снег. Талая вода, вливаясь в мощный поток с верховий, ещё выше подняла уровень в реке, расширяя забереги и, наконец,  оторвала посеревший лёд от берега.

       Олег Петрович Раков, проживший не один десяток лет в городе, любил смотреть на ледоход и, когда представала возможность, всегда приходил к реке. Вот и сейчас он сидел на берегу и наблюдал, как она освобождалась от ледяного покрова.

       День только начинался, но людей на берегу было много: всем хотелось увидеть ледоход и  окончательно проводить в последний путь матушку-зиму. В этот раз всё сошлось идеально: выходной, непривычно тёплый  день для этого времени года и лебединая песня зимы – ледоход. Это зрелище притягивало  на берег людей независимо от возраста.  Взрослые близко к реке не спускались  -  с высоты лучше видно, а  детей  тянуло к самой воде.

       Недалеко от Олега Петровича остановилась молодая семейная пара с ребёнком детсадовского возраста. Сначала родители, показывая на лёд, объясняли ему суть происходящего, потом, видимо, решили познавательную часть воспитания считать  законченной, и  предоставили его самому себе. Малыш оказался непоседливым и норовил спуститься поближе к льдинам, но к чести родителей, даже занятые разговором со знакомыми, они из поля зрения его всё же не выпускали.

      - Олежек, не ходи туда, вернись!  Олежек, сейчас ты у меня получишь! – ежеминутно метался по берегу то тревожный, то грозный материнский голос.
    
      - Это  наказанье, а не ребёнок, - жаловалась молодая мамаша знакомым, в то время как её муж в очередной раз на руках относил своё чадо подальше от воды.

      - Надо же, тёзка! -  проникся симпатией к ребёнку Олег Петрович. Сам он себя в этом возрасте не помнил. Какие-то обрывки воспоминаний выуживал из памяти, но ледохода там точно не было.

        Село, где он родился и вырос, тоже стояло на берегу реки. Поэтому он с детства любил воду, как, впрочем,  все дети. А  послевоенным  мальчишкам река заменяла всё: телевизор, компьютер, дискотеки.  Однажды, ещё не умея плавать, он  чуть  не утонул, но ребята постарше спасли. Может,  никто бы и не узнал об этом происшествии, но на берегу в  это время полоскала бельё женщина…

       Олег Петрович помнит, как под вечер они с матерью возвращались  домой из магазина и уже поднялись на крыльцо, когда проходившая мимо женщина  застрекотала  на всю улицу:

       -Степановна, а твой Олежек  чуть не утонул сегодня!

       И это иезуитское «Олежек», и этот крик, наверно, навсегда поселили в материнской душе  страх потерять сына и постоянную тревогу в глазах, когда он на целый день убегал из дома. Отец узнал о случившемся на другой день, но не стал наказывать его, амнистировав по причине дня рождения.

       Лёд тем временем стал редеть. По местному телевиденью и  радио всегда говорят «голова ледохода», значит, это уже потащился хвост. Без заторов лёд, если его сравнивать с удавом, мимо города проползал быстро.

      - Долго ли, всего 38 попугаев, -  пошутил по этому поводу Олег Петрович, вспомнив  популярный мультфильм.

        Он уже не удивлялся этому  обстоятельству, так как знал, что лед здесь со временем превращался в слоёный пирог: там чисто, там подвижки, тут опять чисто, а здесь только ещё забереги. И проходил чаще ночью, будто украдкой.

        А на реке детства лёд шёл не меньше трёх суток. Село на высоком берегу по течению вытянулось, и дома нижнего ряда, если отсчёт вести от реки,  окнами прямо в воду гляделись: любуйся – не хочу. Но люди всё равно шли на берег. Он всех их знал по именам и прозвищам и  сейчас, как наяву, видел знакомые лица односельчан, которых и в живых-то давно уже не было. И не только старшее поколение, ровесники уходили по реке времени отдельными льдинами за «головой ледохода». Поэтому и был он теперь редким гостем в родных местах: детство не вернуть, разве что  могилам поклониться.

      - Олежек, сейчас пойдёшь домой! Ты слышишь, что я сказала?
    Олег Петрович вздрогнул от громкого фальцета женщины  и неодобрительно проворчал:

      - Да отшлёпай ты его, раз ни уха, ни рыла не понимает!  Намаешься потом с ним, девонька.

       Его симпатия к маленькому существу сменилась раздражением. Вспомнилась знакомая женщина, воспитательница детского сада, между прочим, которая как-то призналась в разговоре:

     - Не люблю детей, которые вредничают.

       Этот вредничал. А таких он тоже  не любил. Сам  рос послушным.  Нет, шалил, наверно, как все нормальные дети, ведь за что-то же получал от матери по попе. Но, если предупреждали, что нельзя, – понимал.

       От долгого сидения на бревне занемели ноги, а  поясницу заломило. И ещё Олег Петрович продрог. От реки веяло холодом, и даже солнце не могло согреть старика.  Со стороны он выглядел моложе своих лет, но ведь себя не обманешь: тело реагировало на все изменения погоды. Он встал, энергично подвигался, чтобы согреться, размял затекшие ноги  и спустился к самой воде. Небольшая льдина, как щеночек, ткнулась в берег у самых  ног, постояла, пока течение разворачивало ее, и поплыла дальше. Она некстати оживила в памяти другой эпизод из  детства, и невесёлые мысли поплыли вслед за ней, как он тогда  на такой же льдине.

       Было это, кажется, в классе пятом,  потому что Олегу Петровичу не верилось, что он мог быть таким безбашенным в седьмом. Они с соседским мальчишкой собрались
проконопатить и просмолить отцовскую лодку. До неё было метров пятьсот по берегу, но они почему-то не захотели идти поверху, а спустились к реке. Может, заприметили одинокую льдину у берега и решили прокатиться  на виду у праздных зевак. Ну и поплыли. Кто известил  об этом мать, он не знал, но какими словами, примерно представлял: «унесло на льдине», «утонет», ещё и усиливая трагический смысл происходящего уменьшительно-ласкательным «твой Олежек».

       И по сей день не может понять Олег Петрович, почему их тогда не потащило на середину реки: она в этом месте огибала остров и течение било как раз туда, где застряла злополучная льдина, и дальше устремлялось на середину. И по какой такой причине она не раскололась, так как  под их весом почти ушла под воду. В общем, кривая вывезла, и они при помощи доски благополучно причалили ее к берегу. Только успели приняться за работу, прибежала мать, но, увидев, что они даже не мокрые, молча, повернулась и, наклонив голову, с опущенными плечами поплелась в гору. Придя домой, он застал ее лежащей на кровати. Мать часто мучили головные  боли и, жалея ее, маленький Олег всегда мысленно просил:

     - Пусть у мамы голова не  болит, пусть лучше у меня болит.

       Что такое нервы, он тогда еще не знал, но то, что у матери снова разболелась голова, и что причиной этому был сам, догадался. Он бы и попросил у неё прощения, но не знал, за что? Не было у него чувства вины  за собой. И это импровизированное плаванье не считал выходкой: это был образ жизни всех детей. Любого поколения. Эти юные «тарзаны», а, выражаясь современным языком,  экстремалы, были лишены чувства самосохранения и часто своими выходками  с детской жестокостью причиняли боль своим близким. И это была только видимая часть айсберга: не обо всех шалостях узнавали родители. Когда не было взрослых свидетелей, пацаны умели держать язык за зубами.

       Помнил Олег Петрович и о том, как они на другой день с тем же мальчиком в этой лодке поплыли на другой берег, и кое-как залатанная  ветхая посудина уже на середине реки дала течь. И кормить бы им рыб, да, видно, крепко за них кто-то молился.  Бывали и другие  ситуации, о которых становилось известно матери, но после смерти отца она его не наказывала: наверно, держала за мужика в доме. Только вот молчаливый  укор в ее глазах переносился тяжелее, чем любое наказание. Догадаться бы ему тогда подойти к ней, обнять и виновато сказать:

      - Прости меня за всё, мама.

        Но не было принято у них в семье выставлять чувства напоказ. И так уж получилось, что прощение Олег Петрович попросит у её гроба, когда, на первом году службы в армии, его телеграммой вызовут на похороны. Потом он часто задавался вопросом: а знала ли мать, когда провожала его в армию, что больше никогда не увидит сына?  Он запомнил, как, провожая, она прижалась к нему за околицей, а какие слова при этом говорила,  память не сохранила. Ему поздно принесли повестку, и он успел завернуть домой только на один вечер, прощальный вечер. Простились навсегда.

         После похорон и поминок родные сразу же разъехались: всем надо было на работу. Оставшись с бабкой по материнской линии в пустом доме, он дал волю чувствам. Вернее слёзы сами полились от до конца осознанного горя, и даже бабушкины утешения не могли остановить их.  Заболела  голова, и пришло на ум детское желание взять недуг  матери на себя.

       - Вот, мама, я и взял твою боль, - да поздно, - глядя сквозь слёзы на фотографию матери,  всхлипывал  Олег Петрович.

         Голова тогда прошла, а душевная боль осталась. И чем старше он становился, тем сильнее она беспокоила. Чтобы найти успокоение, он заходил иногда в церковь. Там ставил свечку за упокой и мысленно повторял слова, которые стыдился сказать в детстве:

       - Прости меня за всё, мама.

         Детский рёв опять прервал воспоминания.
 
       - Всё же выпросил, - посочувствовал тёзке Олег Петрович. - Да не ори, как резаный, тебе же не больно!  Когда мать тебя не побьёт, не поругает даже, а сама тихонько заплачет, вот  тогда тебе будет больно. Всю жизнь будет больно.

                Март  2012г.