"Я могу сыграть все: Гамлета, Макбета, Мастера, Дон Кихота и т. д. Гениальность исполнения гарантирую." ( Г.Бурков )
Как-то лет десять назад поутру я отправился за молоком. Дорога в магазин шла через дворик, мимо пары мусорных баков и именно там, прислоненной к их осклизлым бокам, я обнаружил дорогую сафьяновую, перевязанную шелковыми ленточками, папку. "Не может быть!" - дурак, строго сказал я сам себе и поплелся растерянно к магазину, а на обратном пути в том же дворике над этой же уже распахнутой папкой я увидел некоего обтерханного, в убогой жилконторовской робе, субъекта. Конечно же, он не стал демонстрировать мне свою находку, нервно захлопнув широкие крылья загадочной папки, заполненной - я успел увидеть - неведомыми миру живописными картинами и портретами, на мгновение встретившимися с моими пытливыми глазами. Конечно, я упустил свой шанс, но, догоняя выскальзывающую из пальцев удачу, проследил, куда же свалил этот слегка побитый молью времени господин. Как оказалось, удачливый хищник-гавноед, помеченный со спины символическим древнеславянским "РЖА", уволок свою находку в гнездо за стальную дверь с небрежно бегущей мелом строкой "Сантехник".
"Окей!" - сказал я бодро сам себе, - попытаемся взять люмпена водярой.
Через полчаса, отягощенный пакетом с тремя поллитровками, я уже стучался к нему в мастерскую.Все тот же невысокий, шустрый человек открыл мне дверь и я, в доступной форме объяснив цель своего визита, ступил в тесные пределы картинной галереи. Именно галереей или художественным салоном и стало это зачуханное, забитое ржавеющим хламом служебное помещение, вдоль стен которого и расставил полотна их новый владелец. Это были воплощенные в красках выразительные лица разнообразных незнаменитых, но определенно достаточно значимых людей, выполненных мастеровитой рукой художника, не приобретшего полезной для потомков привычки хоть как-то подписывать свои работы. Однако, всей своей экспрессией и самой техникой исполнения в первые же мгновения они задевали восприятие и я быстро осознал и почувствовал, что никогда и ни на кого их уже не брошу.
Сантехник, как оказалось, был уже заметно поддат, его душа, само собой, требовала продолжения банкета и мой молча выставленный литраж пришепся здесь явно ко двору. Мы быстро, практически не используя коммуникативного мата, договорились, я собрал полотна, бережно унося их многообещающую тяжесть под мышками, ибо папку вместе с частью работ эта сука успела, пока трубы горели, сбагрить чуть ли не по цене их составляющей макулатуры каким-то барыгам в районе все способной переварить Сенной.
Дома я, конечно же, немедленно просмотрел каждый отдельный лист, выставив их по всему перметру комнаты, пытаясь угадать, кто есть кто и стоило ли менять всю эту сомнительную публику из мира теней на полторы тысячи миллилитров самого ходового в стране материала. Однако, внимательно вглядываясь в открытые очи моих новых постояльцев, я задерживался каждый раз на совсем еще девичьем лице некой юной особы, наделенном распахнутыми в мир глазами в обрамлении аккуратной копны по-молодому пушистых и еще непокорных гребню волос.У меня родилось смутное ощущение, что я уже где-то видел это лицо и через определенное усилие, включив всю мощь еще не подводившей меня зрительной памяти, пришел к имени женщины, о существовании которой на постсоветском пространстве мог не знать только только полный, лишенный доступа к ящику и газете, дебил. И, чтобы подтвердить догадку, тотчас же, на волне зарождающейся интриги, позвонил в БДТ, где, как известно, работала примой Алиса Бруновна Фрейндлих, мегазвезда, живой классик и символ российского театра.
Мне ответил недоверчивый, видимо, уже привыкший к разнообразным идиотским фантазиям граждан голос, перенаправивший меня к директору труппы, сходу взявшей развитие нестандартной ситуации в свои руки. По итогу всех заочных переговоров мне позволили принести им портрет уже на следующий после разговора день. Я, движимый важностью исторического момента, запихнул ветхую картонку, украшенную огромноглазой девчонкой, под стекло завалявшейся еще с советских времен стандартной литографии подвернувшегося под руку роскошно пышнобородого Карла Маркса, использовав ее как скрытую от глаз плотную физическую опору и неполитическую основу. И теперь у меня классик уютно лежал под классиком, причем, более чем сексапильная Алиса разлива шестидесятых объективно попирала юной попой воображаемые причандалы матерого папы Карла (спокойной ночи, Алиса Бруновна!).
В назначенный день, за час до начала спектакля, от служебной проходной театра, сопровождаемый сумрачно-серьезной, как сфинкс, абсолютно не готовой к улыбкам усатой дамой, через хитросплетения лестниц и узких коридоров я устремился на встречу с женщиной, давно и заметно со всеми своими прекрасными потрохами принадлежащей отечественной театральной истории, потрындеть, воспользовавшись образовавшимся поводом, о том, о сем.
В конце концов, завершив все свои круги восхождения, мы приостановились на площадке перед дверью святая святых..
Директор труппы, а судя по всему, им и было так и не представившееся мне угрюмое чудовище, в последний раз испытующе взглянула на меня: часом, не из маньяков ли гость, чтоб, если что, повязать и отмудохать гада. Но сегодня я, все понимая, был чисто выбрит, аккуратно одет, глядел без привычного прибабаха скромно и весело, в руках уверенно держал упакованный прямоугольник обещанного портрета, а карманы мои ничего такого не оттопыривало. Еще раз убедившись во всем этом, мой проводник легонько стукнула мохнатым кулачком в дверь и мы зашли в гримерную, обнаружив перед собой изящную фигуру живого мифа, повернутую к празднично сияющим зеркалам, плотно впитавшим в себя носителей самых громких театральных имен, десятилетиями владевших умами и сердцами их современников.
-Что вы хотели? - дежурно спросила повернувшаяся ко мне хозяйка легендарной гримерной, изящная, маленькая и блистательная, всем своим антуражем легенды дающая понять. что весь мир по-прежнему делится на первых и всех остальных.
Однако, я уже распаковывал портрет, который стырил у вечности, бережно выставляя его напротив льющегося от бра золотого света, до последней минуты не исключая, что он ей нужен здесь, как баклану авокадо.
- Это Васильковская. - помолчав оценивающе минуту, произнесла Фрейндлих.Затем, слегка улыбнувшись, продолжила:
- Здесь мне лет восемнадцать...
Директор труппы, все еще мудро опасавшаяся проявлений каких-либо непредсказуемых подлянок, заметно расслабилась.
- Васильковская работала со мной над этим портретом всего пару встреч, - чуть помолчав и слегка изменившись посуровевшим лицом, негромко продолжила она.
- Больше я к этой ведьме на Лермонтовский уже не приходила.
И, уловив повисший в воздухе над нами немой вопрос, пояснила:
- После каждого сеанса я теряла все свои силы... .- Фрейндлих зябко поежилась.
- Да она просто кровь мою пила!
Я покачал головою, уже не понимая, так что же, черт возьми, для чего и зачем я ей сюда с помойки приволок?
- Вы хотите мне эту картину продать?- наконец, спросила, чуть дольше задержавшись взглядом в моих глазах на считанные мгновения пересекшая со мной свой заоблачный театрально-кинематографический полет прима, чье имя в своей провинциальной юности я встречал в потрепанных простыми смертными справочниках и энциклопедиях.
Как ни странно, я абсолютно не был готов к этому прямому и вполне естественному вопросу.
- Возьмите ее себе в бессрочное пользование, - этой экспромтной фразой, определяющей всю последующую сиротскую судьбу этого маленького загадочного шедевра, как последний лох препонтово ответил я, по рукам связанный никогда не забываемой мною истиной о том, что цена вещи это то, что ты заплатил, а стоимость - то, что получил взамен...
- Что ж, я передам ее в наш музей...- навсегда отворачивалась королева к одному из своих бездонных, насыщенных зыбкими театральными призраками зеркал от странного, наскоро вылепленного из уличной грязи ходока, в пять минут сумевшего исчерпать все запасы ее гостеприимства..
Мы больше никогда не виделись и даже не созванивались.Непризнанный миром литературный мастеровой, порочно мечтающий проснуться на шелковых простынях невыносимой славы, я даже "спасибо" с собой себе в поддержку не унес, опять оставшись при своих, один, один, как моль в рукаве. Пара моих наивных попыток спустя несколько месяцев после нашего разговора войти в одну и ту же реку отчетливо дали мне понять - мне самое место за пыльным плинтусом: Фрейндлих на гастролях, Фрейндлих занята, Фрейндлих всегда сильно загружена и даже перегружена, но таинственная картина с ее сияющими очами ныне действительно украшает скромную музейную экспозицию театра.
Алиса Фрейндлих, я тут недалеко восторженно махаю вам рукой!
"Когда у меня спрашивают, нравятся ли мне блондинки или брюнетки, худые или толстые, я всегда говорю: покажите, и я вам скажу!" (Армен Джигарханян, из интервью).