…В том же «Кюбель» его везли через город. На улицах, вдоль развалин, было множество танков и самоходных орудий, грузовых тягачей и бронетранспортеров. Солдаты в котлообразных шлемах, в шинелях и камуфляжных накидках, толпились везде. Когда они проезжали мимо противотанкового рва, Сергей кашлянул. «Мне нужно выйти, - произнес он. – Герр офицер, я не могу терпеть. Сжальтесь…» На этот раз его сопровождал один эсэсовец. Он был облачен в камуфляжную куртку. На животе у него была кобура. Нахмурившись, он велел водителю остановиться. Вынув из кобуры «парабеллум», вышел сперва сам. Затем выпустил Сергея. Тот показал ему глазами на стальные браслеты. Мол, не могу расстегнуть себе ширинку, господин хороший. Одно мгновение германец (пожилой мужчина) смотрел ему прямо в глаза. Затем, отстегнул от оцинкованной пряжки-крючка кожаный чехол, он извлек нужный ключ. Снял наручники. Сергей благодарственно кивнул. Спустил брюки. Сел на корточки совсем близко к насыпи. Эсэсовец с минуту стоял с пистолетом на вытянутой руке. Затем тонкий вороной ствол дрогнул. Опустился. Сергей, вспомнив всех святых, оттолкнулся ногами. Сделал плавный рывок назад. Ощутил обвальную, заволакивающую пустоту, в которую стал проваливаться вниз головой. Зашуршала глина и осыпаемые камни. Наверху щелкнул выстрел. Сергей летел вниз, кувыркаясь через спину. Своего тела он не чувствовал. Затем ударился плашмя (лицом вниз) о мокрую землю. В глазах вспыхнул яркий белый свет. Губы наполнились соленым. Он встал и что есть силы побежал. Откуда только силы взялись…
* * *
…Вырвался с осколками шпал и рельс оглушающий смерч. Идущее на всех парах массивное округлое тело паровоза, наткнувшись на выгнутые штопором рельсы, сорвало с путей. На ходу, плавно переворачиваясь, работая интенсивно красными маховиками колёс, он, испуская всё ту же чёрную струю из расширенной воронки, сошёл с путей. Пойдя с наклоном по насыпи, высек фонтан искр. Грохоча, врезался в кювет, от чего тендер и близкий к нему пульмановский вагон, согнуло гармошкой. Засыпало искристо-чёрным фонтаном антрацита и угольной пыли. Со звоном разлетелись сцепы, вылетели с колёсных буферов подшипники. Весь состав накренился, а десять из двадцати вагонов-теплушек, легли на бок. Устояли лишь задние платформы, гружённые маленькими короткостволыми панцерами, тупорылыми, зачехлёнными грузовиками да пушками на стальных, фигурных колёсах.
Сразу же, повинуясь команде Варенцова «пли!», ожили кусты у ближайших к крушению деревьев. Они изрыгнули струи огня. Затарахтел надсадно, делая паузы («тра-та-та») пулемёт «Максим» образца 1910 года. Захлопали часто трёхлинейки Мосина образца 1981/13 года с неуклюже поднимающимися во время перезарядки затворами. Защёлкали трофейные германские карабины «Маузер» К 89, у которых затвор был хромированный и плавно входил в ложе, чешские ZB 24, венгерские образца 1913 года. Застрекотал германский пистолет-пулемёт MP 38/40. Одним словом, началось. Пошло-поехало… А из распахнутых или выбитых при ударе дверей теплушек, высаженные стёкла вагонов лезли и лезли чужие зеленовато-синие человечки. Они катались по земле, ложились и отстреливались. Некоторые бежали в противоположную сторону от насыпи, но там их перехватывала группа Ершова. Пули взметали фонтанчики грязи или каменное крошево, ударяясь в насыпь, что была кое-как облита, согласно германским инструкциям по борьбе с «руссиш партизанен», негашеной известью. Чужие тела часто падали и корчились там в предсмертных муках.
Через пол часа всё было кончено. Выскочившие из зарослей сосняка люди, одетые кто в красноармейскую шинель, кто в деревенский армяк или ватник, кто в городское демисезонное пальто с кепкой, опоясанные патронными сумками и гранатами, с вещмешками, рассыпались стремглав по насыпи средь опрокинутых вагонов и стынущих на ветру трупов. Кое-где стонали и кричали раненые, но их безжалостно добивали. Собрав оружие и патроны, партизаны всё также стремительно, перепрыгивая через кочки и лужи, бежали обратно – в лес. Там было спасение. Там было, где укрыться от карателей и патрульной фрицевской бронеплатформы, обложенной мешками с песком, где стояла на турели длинноствольная зенитка да тупоносый приземистый танк со снятыми гусеницами. К тому же проехавший чуть ранее состава патруль на мотодрезине уже достиг Катынского полустанка. Оттуда тамошний фолькскомендант вполне мог «звякнуть» в здешний гарнизон, а то и в Смоленск. Чего не хватало, конечно.
Варенцов, что был по совместительству начальником штаба партизанского отряда «Смерть фашистским гадам!» и особого отдела, кутая шею шарфом и пряча руки в полы драпового пальто, закричал на замешкавшихся. Трое бойцов, как видно, не совладав с собой, принялись шарить по карманам убитых фрицев. Сапоги партизаны стянули со всех – трупы с босыми, восковыми ногами и размотанными обмотками лежали повсюду. Навьюченные рыжими ранцами, поясными ремнями с суконными сумками на кожаной застёжке, где хранились бутерброды, флягами с колпачками-стаканчиками, карабинами на кожаных ремнях и прочим снаряжением, они бежали к лесу, что качал на ветру поредевшими кронами. Варенцов, подлетев к одному из замешкавшихся, достал наган. Ни слова ни говоря, пнул того носком кирзача в зад. Тот (лопоухий и большеротый парень с рябинками) лишь охнул. Матерясь всё больше для форсу, подобрав за ложе винтовку, он бросил часы с фосфоресцирующей стрелкой. Бешено скатился с насыпи. Вскоре его спина, затянутая в чёрный пиджак, с подпрыгивающим до затылка рюкзаком, уже мелькала на пути к лесу. Второй, глядя на чищенный до бела шомпол и зрачок ствола, потёр заскорузлой пятернёй угол небритого рта. Прошепелявив что-то, затрусил бочком в известном направлении. Этот был уникум. В длинной поношенной шинели с не споротыми петлицами, в чёрном танкистском шлеме. Плевал далеко вперёд и, морща нос, любил прихвастнуть, как де «…мы с майором Поприщенко выходили из-под самого города Бреста, где нас тьма-тьмущая фрицев в окружение заперло». Рассказы новоявленного «ероя» распирало фантастической чушью. В дивизии, где он служил, не было ни снарядов, ни патронов. У половины бойцов – даже винтовок не было. Немецкие танки, которые их смяли и рассеяли по лесам, были все сплошь огромные и мощные, с большущими пушками. Все немцы – сплошь вооружены автоматами. На ходу, расстреливая целые обоймы, они выкашивали взводы, а то и роты. Командир и комиссар, видя такое, не мешкая застрелились. Остальные, повинуясь приказам среднего и младшего начсостава, «рассредоточились по окрестным лесам, чтобы слиться со складками местности». Варенцов уже тогда подумал: провокатор или германский шпион. Ясное дело! А то хуже, если диверсант. Велел за ним приглядывать. Но ничего – обошлось. С отряда этот горе-боец если и отлучался, то только по малой или большой надобности. Хотел было его парторг расстрелом застращать – за паникёрские слухи и тому подобное. Довёл до сведения секретаря ВЛКСМ – Ершова. Но решили применить другой метод. Ночью, разбудив, сомлевшего со сна, отвели в лес. Там, вручив лопату, сказали – «рой себе могилку, падла!» Тот, понятное дело, стал на четвереньки (то есть окарач) и стал творить позорную «молитву»: половину того, что рассказал – выдумано. Их взвод послали разгружать товарняк на станции «Брест товарная». Там, в 3 часа 40 минут их накрыло бомбами. Было смерть как страшно, то-сё, пятое-десятое… Во общем, очухавшись после взрывов и обмочив штаны, они пустились в бега. Со всеми вытекающими последствиями – приставали к группам отступавших с боями частей, чтобы поживиться продуктами. Со временем бросали их, принимаясь раскурочивать огороды и поля. После того, как под Белостоком нарвались в одной хате на мотоциклистов, всех его товарищей поубивало. Так и решился притулиться уже окончательно.
Помнит собака палку, с озабоченной радостью подумал Варенцов. Он вместе с Ершовым прошёлся ещё раз вдоль насыпи. Осмотрел трупы офицеров с серебристыми витыми погонами. В их папках с орлами или планшетах могли оказаться документы. Но всё было прибрано – давеча читал инструктаж перед строем. Переспрашивал: «Всё ли ясно, товарищи бойцы?» - как проводить осмотр места боя. Что искать и что забирать. Там же предупредил, на этот раз предельно жёстко: насчёт мародёрства. Что подобные выходки будут караться строго – в соответствии с законами военного времени. Все притихли (грешок водился за отдельными персоналиями, что грабили часто, втягивая в разовые проступки «молодняк»), а «ерой из Бреста» лишь нагло оскалился. Сказал на ухо лопоухому и рябому что-то обидное. Той ночью «ероя» приговорили к закапыванию.
- Сыночек, что ж это деется? – из-под опрокинутого тендера, на грудах отсвёркивающих глыбин антрацита, выполз старый машинист. Он яростно скрёб лицо и шею, покрытые угольной пылью. – Как же это? Живых людей…
- Да так, папаша, - Варенцова передёрнуло. Ослеплённый углём старик с перекрещёнными молоточками на тужурке, был одинаково жалок и противен ему. Жалости почти не вызывал. – Идёт война народная. Слыхал про такую? А ты – под колесо попал. Фрицам пошёл служить.
Он сунул в потёртую кобуру наган. Решительно зашагал по насыпи. Старик, испуская жалобные вопли, шаря рукой с растопыренными пальцами вперёд себя, как слепой или лунатичный, сполз с насыпи. Встал на четвереньки. Принялся, зачёрпывая воду с грязью, обмазывать ею лицо. Оно было иссиня-чёрным, как будто неживым. Рядом лежал мёртвый немец, которому затылок расплющило о рельс. Из лопнувшего черепа с красно-белой слюдой вытекшего мозга, натекло много крови. Старик поневоле стал зачёрпывать и её. Ни дать, ни взять, подумал Варенцов. Оба попали под паровоз Истории. Не прошли контроль. А мы прошли. И идём верным путём Ленина-Сталина. Хоть и война для нас началась безрадостно, но не стоит отчаиваться. Поражения лишь учат, закаляют. Естественный отбор, еди его мать, конечно. Кто прошёл, а кто не прошёл.
К нему от группы прикрытия в кустарнике, что заливала в открытый кожух «максима» воду, приблизился сморщенный старичок с кнутом, в длинном брезентовом пальто. Шапка с кожаным верхом и заячьими «ушами» была сдвинута на лоб. Глаза один из которых был вставной, из стекла, смотрели, казалось, одинаково, с должным почтением. Это был один из тех селян, что гитлеровский комендант велел расставить для «страховки» вдоль насыпи – по каждому километру. Своих солдат да и полицаев у него не хватало. Зато приказ был прост как рельс: за пущенный под откос эшелон – р а с с т р е л.
- Ну что, Матвей Филлипович, - обратился к нему Варенцов, - выполнил задание на славу. Теперь можешь тикать с нами. Хорошо, что немец тебя на этот километр выбрал. Детки на фронт ушли. Старуха померла. Скотину ты нам отдал. Или нет? Напомни?
- Коровку-то да, - начал старик, вытирая подслепые глазки. – Коровку-то, бурёночку – Машку мою! Манюньку то есть… А свинок-то пришлось в первый день, когда энти гады до нас заявились, на мясо заколоть. Чем и жил всё это время. Да ваших связных из лесу прикармливал ищо. Вот…
Партизаны, что укладывали на спину пулемётный ствол да станок, оживились. Дед давно был у них в чести за шутки и прибаутки.
- Ну, отец, ты даёшь! Коровка у тебя и впрямь нашенская. Конспиративная! Сколько имён ей надавал. И Машка, и Манюнька.
- В суровое время живём, ребяты. Поинтересуется кто, а я скажу: которая? Ту, что до войны была, или ту, что коммунисты уходя забрали? То-то! Умные какие…
- А ну, как кто видел, что ты её тихонечко по утру в лес завёл? Тогда что?
- То, что и кажу: вышли из зарослей коммуняки треклятые. Обросшие да с оружием. Давай, говорят, дед, коровёнку-то – не то поминай, как звали! Вот то!
- А башковитый у нас Филипыч! Ему надо того – разведку отряда препоручить. Или х…, фюрера ихнего, отравить погаными мухоморами! Товарищу Сталину об этом написать – он Матвеича выделит да продвинет!
- А что – всем отрядом и напишем! С подписями.
Слушая этот срам, Матвеич только плевался и ругался. Следы от плевков, жёлтые от самосада, тут же по привычке притоптывал в пушистый, ноздреватый мох. В этих местах он был зеленовато-серый, под цвет иных фрицевских мундиров. Так он, видимо, хотел отвести душу. Ведь должна была запылать его родная хата за связь с «руссиш бандит».
...Крыжов сидел в партизанской землянке и медленными глотками пил чай, заваренный на можжевеловом лапнике. Это было необыкновенно вкусно и питательно, хоть и непривычно саднило во рту. Правда настоящий чай, запасённый на партизанской базе в здешнем тайнике ещё до начала войны, экономили. Пили лишь по большим праздникам. Он был как деликатес «первой категории», в которую входили спирт, сало, мука. Первые два деликатеса находили себе разностороннее применение. Скажем, спирт использовался как в медицинских целях, для чистки деталей радиостанции, так и для «сугреву». Им можно было обтирать обморозившихся. Сало помимо продовольственных запросов отвечало и другим: им смазывались затворы и прочие железные части оружия, включая гранаты, патроны, взрыватели для мин. В отличие от них мука употреблялась лишь в качестве продукта питания. Но и этого было вполне достаточно. Её приходилось содержать в постоянной сухости, насколько это было возможно в промозглом осеннем лесу. Раз в неделю муку просушивали на огне, дабы в ней не завелась разновидность флоры и фауны, что не употребима в пищу с хлебобулочными изделиями.
Павел Алексеевич сутки как сошёл с большака в лес. Он шёл зорко, прослеживая возможность слежки. Но с города за ним никто не увязался. Похоже, ему наконец-то поверили. В частности этот немец из SD, что - хитрый, гад! – представился Максимом Эдуардовичем. Анализируя происшедшее за истекшие сутки, Крыжов пришёл к выводу: облава на рынке была заранее продумана. Автор этого сценария или оперативной комбинации не иначе, как сам штандартенфюрер. Это говорит о том, что у немцев либо в отряде, ибо в подполье кто-то есть. Говоря профессиональным языком, в наших рядах засел «крот». То бишь офицер глубокого прикрытия с той стороны, либо просто их агент-сотрудник. Он, тщательно конспирируя свои действия, сливает информацию о визитах и связных. Трогать нас пока в прямом смысле бояться – это может нас насторожить. Тогда мы попросту свернём нашу агентурную сеть, и плакали их «кубики» и «листики». Таким образом, они отслеживают нашу АС. Устанавливают персоналии агентов, их явки и, самое главное, методы закладки, сами тайники и методы о п о в е щ е н и я. Сигналы тревоги в виде горшков с цветами на окнах, задёрнутых или открытых занавесок. И тому подобное, без чего ни один мало-мальски толково залегендированный «ящик» не может функционировать. Долго и плодотворно.
Допив чай из большой эмалированой кружки, он совершил вдох и выдох. Отпустив дыхание, почувствовал, как по уставшим членам разливается живительная волна. Затёкшие сосуды головного мозга возобновляли свою деятельность, оживляя весь смертельно уставший организм. Усталость лишь кратковременная смерть.
У входа в землянку, чьи земляные ступеньки были устланы дёрном и еловыми ветками, притаился часовой. По инструкции, после пароля, Крыжова приводили в партизанский лагерь незамеченным. Он не имел права выходить наружу и «светиться» пред другими. Это были тоже обязательные правила конспирации. А бойцов, что видели его, тут же брал на специальный учёт начальник особого отдела. Их тщательно проверяли на предмет болтливости и возможной утечки информации, поставляли на этот счёт липовые данные. Если они «уходили на сторону», то есть становились известны посторонним или доверенным лицам особиста, с трепачами могли поступить сурово. В соответствии с законами военного времени их могли расстрелять.
Крыжов вспомнил, как вытянулись лица у командира отряда, комиссара и прежнего начальника ОО «Смерть фашистским гадам!». Произошло это после того, как те слышали от него рассказ о своей вербовке V-mann в SD. Хоть ситуация и была безвыходной, мнения круто разделились. Так, командир отряда Варенцов был не на шутку встревожен «художественной самодеятельностью». «…Ты что, сбрендил? – едва не задыхаясь от волнения, начал он. – Не понимаешь, что жить теперь будешь как в капкане? А то, что этот гитлеровец с тебя семь шкур драть будет, пока ты ему всё подполье не сдашь? А «Радугу» зачем ему засветил? Не мог промолчать?..» «Да, не мог! Они и так близко к ней подступились. Если за мной гулял «хвост», врать было бесполезно и даже опасно. Лишний повод усомниться для них в моей искренности. А так я для них – дурень дурнем, но хитрый. Приспособляющийся к новым условиям. Идеальный материал для агентурно-вербовочной деятельности. А для нас – идеальный канал поступления информации об их мероприятиях».
Шустов, начальник штаба и комиссар, был настроен более оптимистически. Небольшого роста, коренастый, с закрученными усами, он напоминал Чапаева из одноимённого фильма. Сходство усугублялось тем, что Шустов носил папаху-кубанку, перекрещённую золотом по малиновому верху. Ну и что, как «жить в капкане»? Если партия потребует, ни то сделаем! В конце концов, операция глубокого прикрытия или внедрения и предназначена для такого лицедейства. Если «Максим Эдуардович» поверил Крыжову-«Быстрому», значит это надо использовать по полному. Со временем, когда обретём устойчивую связь с Центром (отсырели батареи, село зарядное устройство), там могут дать добро на вербовку этого гитлеровца. А пока осторожненько толкать ему продуманную дезу. О тех отрядах, что в отличие от нашего и других, что подчиняются штабу партизанского движения, 4-му управлению НКВД или Разведупру РККА, вместо борьбы за святое дело занимаются чёрт знает чем. Включая грабежи мирного населения, мародёрство и… нападения на другие партизанские отряды. Понацеплял на себя всяк кумачовые ленточки да красны звёздочки. Сщас, герои выискались! Из-за таких с позволения сказать героев с буквы «Ё» о партизанах ходит дурная слава. А гитлеровцам оно на руку. Мол, мы вас пришли спасать от большевистских комиссаров, которые вас натравливают на освободителей! Поэтому, не лишним будет выдавать эти отряды настоящих бандитов за партизанские, подчинённые Центру. И наоборот. Пусть гитлеровцы погоняются за мнимыми врагами.
Партизанская база была оборудована неплохо. Шестнадцать землянок в три наката, с деревянными трехъярусными нарами, вентиляционными отверстиями, печками-буржуйками со скрытым дымоходом – так, что дым стелился по земле. В двух были надёжно укрыты запасы: мешки с мукой и крупами, ящики с консервами, колотый сахар, зашитый в брезент. Тут же складировались медикаменты, тёплые вещи, маскировочные халаты (летне-осенние и зимние), обувь и прочее снаряжение. В отдельной землянке был небольшой склад оружия и боеприпасов. Чего там только не было! Французские карабины «Гра», английские винтовки «Ли-Энфиелд», чешские ручные пулемёты «Брно»… Оружие и боеприпасы приходилось собирать, что называется, «с бору по сосёнке». Известное дело: до 40-го года мысль не шла в голову, что придётся воевать с врагом на своей земле! Большинство советских граждан было загипнотизировано мощью Красной армии: шеренги лёгких, средних и тяжёлых многобашенных танков, ряды пристёгнутых к тягачам пушек, колонны красноармейцев в глубоких с гребешками шлемах, с выставленными вперёд штыками обычных и самозарядных винтовок! Плывущие над куполами Василия Блаженного армады тяжёлых бомбардировщиков и тупоносых краснозвездных истребителей. И восхищённые глаза иностранцев! Ещё бы…
Крыжов сосредоточенно колол кусок сахара на более мелкие, используя германский штык-нож, когда в землянку спустился Варенцов. Вместе с ним отправился на встречу со связным-резидентом комиссар отряда Шустов. Но по приказу командира он остался за порогом.
- Кушаешь? Ну кушай. Набирайся сил, друг ты наш ситный, - успокоено махнул рукой Варенцов. Он спустился на земляной пол, крытый лапником. С минуту постоял, как бы прислушиваясь к неслышному голосу. Затем вновь оживлённо заговорил: - Ты мне вот что скажи: этот, как его… Максим Эдуардович , он тебе не показался странным?
- То есть? – удивился Крыжов. – В каком смысле?
Он уже расколол сахар на маленькие дольки. Бросил их в эмалированную кружку. Принялся размешивать в чае.
- Как в каком! Ты же сам рассказывал: придрался к мелочи, что ты проживаешь не в городе. В отличие от другого немца из криппо не обязывал тебя зарегистрироваться на бирже. Так? Напротив: стал тебя сразу же вербовать в секретные сотрудники, - усмехнулся командир отряда. – Странно… Ставлю себя на его место: стал бы я так действовать? Зачем мне расстилаться перед незнакомым человеком? А может он дурку валяет? А не дурак вовсе? А?..
- Б!.. – употребив его же приём, ответил Крыжов. Варенцов был для него начальник по форме, а не по сути. В органах госбезопасности он не служил, но работал в аппарате ВЛКСМ. – Извините за дерзость товарищ начальник. Но… Я также ставил себя на место этого Максима Эдуардовича. Чужая страна, чужой народ. Не просто чужой – враждебный ему и фашистской идее! Так? (Варенцов неуверенно тряхнул залысым лбом. Его глаза с тенями усталости заметно поблёкли.) Так вот: на без рыбе, как говорится… У них, несомненно, всюду расставлена агентура с довоенных времён. (Лицо командира заметно оживилось.) Можете быть уверенны: с десяток «законсервированных» агентов по области найдутся! Но они представляют ценность, пока скрыты. Надо, чтобы они помогли обрасти свежей агентурной сетью. Так как здесь это дело буксует по понятным причинам, и SD, и Abwehr, и GFP цепляются к таким типам, как я. К дуракам! Тем паче, что по легенде я пользовался доверием покойного парторга типографии.
- Ну и что? –начал играть в дурака сам командир.
- Что ну и что? – парировал ему Крыжов.
Он прицелился было к чаю. Хотел предложить почаёвничать Варенцову.
- Да нет, как-то странно получается… - продолжал тянуть резину Варенцов. Он потёр узкий лоб. – Взять да и вербануть такого человека… Человечишку, я бы так сказал! Он что дурак, этот Максим Эдуардович?
- Если и дурак, то таковым он мне не показался, - Крыжов начал понимать, что попал под контроль. Его фильтровали на случай провала или просто по факту дежурной проверки. – Дурак не стал бы со мной возиться. Он бы просто припугнул. Или выложил на стол все карты. Мол хочу того-то и того-то. Выполни такое-то задание – получишь банку варенья и корзину печенья! Видимо, этот немец строит на мне расчёт, маскируясь под дурака. Иными словами, он заинтересован и дальше развить эту легенду.
- Зачем? – проникающе спросил «инквизитор».
- Да затем, что если «я – не я», то попытаюсь это использовать против него, - состроил улыбку Крыжов. Чай меж тем остывал.
- Вот оно что… Ну ладно! Кушай, поправляйся, - Варенцов, приветливо махнув рукой, вышел вон.
И вам того же, хотел было сказать Крыжов. Но неприятный ком засел у него в горле. Варенцову был не по душе либо он сам, либо его выход в сложившейся ситуации. Иными словами, начальство что-то напрягало. И это «что-то» скорее всего – согласие Крыжова, заверенное письменно, в сотрудничестве с органами СД. Мол, зачем ему это? Не продался ли в самом деле? А теперь выгораживает своё малодушие. Идея, ясное дело, высосана из пальца. Но коли высосал её начальник, то можете быть спокойны – крови она попортит достаточно. Кстати, подумал Павел Алексеевич, с чего это мне поправляться? Странно… Вроде следов от побоев нету. Били аккуратно. Бок слегка саднит. На лице – ни единого синяка. Как Бог хранил. Как-то не к месту пришлось это «поправляйся».