Побег из Рая. Главы с 66 по 70

Александр Шатравка
                Глава-66.
                Больничные будни.

   Закончилась прогулка. От нечего делать валяюсь в постели. Стас играет в шашки с очень больным человеком. Стас долго-долго думает и делает ход. Сумасшедший не думая, гигикая, передвигает шашку. Они уже сыграли партий десять. Очень умный Стас проигрывает «всухую» со счётом 10:00. Надо отдать ему должное, что при таком скоплении зевак, наблюдавших за игрой,он спокойно относится к своему проигрышу.

    Два молодых и толстых парня затеяли борьбу. И вдруг- резкий крик, стон и один из них,  по имени Сенька, отпрыгнул, а другой, по имени Сашка с перекошенным от боли лицом из-за вывихнутого в руке сустава слез с кровати и пошел к двери.

   -Добаловались, боровы! Теперь готовьте свои зады под шило!-кричит им довольный Стас.

   Перепуганный не на шутку Сенька стал умалять приятеля, чтобы он его не выдал. Подошел санитар и вывел Сашку в коридор. Через несколько минут оттуда раздался душераздирающий крик, он прекратился на пару минут, а потом всё повторялось сначала. Примерно через час бедолага вернулся в палату с измученным от боли лицом, а рука по -прежнему свисала.

   -Что, вправили тебе руку?- спросили его любопытные больные.

   -Нет, дежурного врача вызывать пошли,- чуть не плача ответил Сашка.

   Дежурный врач пришёл. Те же санитары опять вправляли руку, только теперь в присутствии и медсестры и врача. Для обитателей палаты это было как весёлое развлекательное представление и чем сильней Сашка орал за дверями, тем сильнее ёжился Сенька, и в его адрес отпускались колкие насмешки.

   -Вставай! Пошли в процедурку,- вызвал перепуганного Сеньку санитар.

   -Вломил, значит, вломил... забормотал толстяк.

   -Готовь зад под серу!-  неслось вдогонку под всеобщий смех.

   Крики в коридоре усилились и стали более продолжительными. Перед ужином дверь в палату распахнулась и оба героя появились вместе. У одного рука, как была так и висела, он больше даже не стонал и молча поплелся к своей кровати, а другой, толстяк, был румяный, как после тяжёлой работы.

   -Сколько кубов вмазали?- спросили его.

   -Нисколько! Вызывали держать его, помогать руку ему вставлять,- радостно ответил Сенька.

   -Это ты, боров, ему сначала руку вывернул, а теперь костоправом заделался,- издевался Стас, прохаживаясь в проходе, явно играя на публику.

   -Что я, нарочно, что ли? Ох , если пронесёт, никогда больше не буду бороться,-оправдывался Сенька.

   После ужина мученика Сашку оставили в покое. Он сидел так на своей кровати до понедельника, тягая свою руку на оправки и еду. В понедельник утром его вызвали в процедурный кабинет, там за закрытыми дверями ему снова вправляли руку. Может, ему дали обезболивающее лекарство и поэтому на этот раз было тихо. В палату он вернулся перед самым обедом с обезумевшим от боли лицом.

   -Ну, что, вправили?- подлетел к нему приятель Сенька.

   -Н-е-т,- простонал Сашка,- из хирургического отделения хирурга пригласили. Крутил, крутил... Никак вставить не может. Сказал, что после обеда ещё будет стараться.... И надо тебе было бороться!

   -Прости,я же не знал, что так всё выйдет,- просил его приятель.

   -Не знал... А мне опять сейчас в процедурку идти.

   К вечеру Сашка, он теперь и на толстяка не походил, вернулся в палату и молча добрел до своей кровати. Рука у него по -прежнему свисала, и народ в камере больше не шутил. На следующий день его снова вызвали в процедурный кабинет, где собравшиеся врачи со всех отделений больницы каждый со своим методом пытались вправить руку. Врачи промучились долго и безуспешно, после чего решили вызвать костоправа из городской больницы. После обеда прибыла «Скорая помощь» с костоправом.

   Вечером, вернувшись со стройки я увидел довольного Сашку, до сих пор не верившего, что его рука вправлена. Его дружок Сенька сидел рядом, и они, смеясь, что-то обсуждали . Этот Сашка на пару со своим братом повесил своего отца. Стас мне рассказал, что отец у них был сотрудником КГБ. Брату суд дал восемь лет, а Сашку привезли в спецбольницу.

   Как в любом отделении больницы, так и в нашем восьмом, были свои знаменитости из самых тяжелобольных безумцев.Таким был признан Сашка-говноед, прописанный навсегда в надзорной палате. Он любил выпивать мочу из «уток» лежачих больных, веря, что это хорошее пиво. Беда заключалась в том, что у него был конкурент, такой же идиот, любитель мочи. С ним Сашка из-за этого часто дрался и ругался. Санитары их уже не били жестоко, потому, что они не реагировали на боль, и врачи их не кололи, давно и безнадежно махнув на них рукой. Самое большое представление начиналось, когда их, дерущихся, прибегал разнимать один санитар, которого Сашка-говноед не мог терпеть. Его ненависть к этому санитару началась с того злополучного дня, когда тот решил во что бы то ни стало выкупать сумасшедшего в бане. В бане не было горячей воды, а под холодный душ сумасшедший ни под каким предлогом лезть не желал. Санитар попался настырный и решил выкупать дурака. Он схватил Сашку и поволок его под душ, но дурак оказался не подарок. Он был худющий и до ужаса горластый. Он брыкался изо всех сил и орал, как будто его режут. Не знаю удалось ли выкупать санитару Сашку, но сам санитар выкупался во всей одежде очень хорошо. В какой-то момент дурак вырвался и выскочил нагишом из бани, крича на весь двор. В мокрой фуфайке следом за ним, матерясь, бежал разъярённый санитар. С тех пор только стоит завидеть Сашке этого санитара, он начинал верещать как резаный поросёнок, и рвать на себе в клочья кальсоны, в которые он уже успел наложить. Оставшись голым, он начинал есть своё говно и размазывать его по телу. Санитары брезговали трогать его.

   -Ты его мыл раньше, так и сейчас мой,- говорили они санитару, которого так ненавидел Сашка-говноед.

   Вот теперь начиналось настоящее представление. Визжащего и брыкающегося психа санитар, теперь уже и сам весь в говне, тащил в туалет мыть его и себя холодной водой.

   -Смотри, я тебе что -то покажу,- предложил мне Стас после ужина, пока ещё несколько больных сидели за столом и ели.

   Взяв маленькую табуретку, он подошел к больному по имени Глашка. Глашка был упитанным парнем лет тридцати. На огромной голове была большая лысина, какие бывают только от избытка ума, может, она, лысина, и появилась, когда он учился в Киевском институте, но потом он заболел и совершил преступление. Стас проказливо оглянулся по сторонам и наотмашь ударил Глашку табуреткой по блестящей лысине. Соприкосновение толстых досок табуретки с Глашкиной головой разнеслось эхом по коридору отделения.

   -Что там случилось?- выскочила медсестра из процедурного кабинета и, убедившись что всё нормально, зашла обратно.

   Я стоял в шоке от увиденного. Глашка даже глазом не моргнул, а лишь довольно и блаженно заулыбался. Стас отдал ему одну сигарету, выполняя договор, и теперь просил Глашку треснуть его по башке тапочком, увеличив ставку до целой пачки сигарет. Глашка категорически мотал головой.

   -Нет, тапочком не дам,- быстро и по-деловому торговался он.

   -Ну, Глашка, две пачки...

   -Нет!- не соглашался Глашка, мотая огромной головой. - Давай лавкой и за одну сигарету,-требовал он.

   -Хорошо, держи сигарету,- сказал Стас и побежал за маленькой скамейкой.

   -Брось ты, Стас,- вмешался я,- не видишь что ли, он дурак и ничего не понимает.

   -Не бойся за Глашку,- успокоил меня больной по фамилии Лысый,- я вместе с ним на медэкспертизе в Киеве был. Сам один раз видел, как Глашка стоял посреди комнаты и долго смотрел на лампочку, потом как фыркнет и как прыгнет, ударив головой массивную дверь! Мы все в камере дыхание затаили, а Глашка уставился на неё, промычал что-то   и   ка-а-а-к треснет по ней головой, что вынес её с дверной коробкой. Понял? Я сам это видел, так что там для него эта скамейка!

    Я  сел от греха  подальше и начал наблюдать. Из -за своего маленького роста Стас сейчас походил на шустрого таракана и,озираясь по сторонам, на полную размашку ударил скамейкой Глашкину лысину.

   -Улима! Это ты там вытворяешь?- снова вышла на шум медсестра, обращаясь к Стасу.

   -Что вы! Я ужинаю. Чуть что -Улима,- смеялся Стас, размахивая в недоумении руками.

   Врачи испытали на Сашке-говноеде, Глашке и ещё нескольких подобных больных все средства карающей медицины, имевшиеся в их арсенале, и вынуждены были отступить и терпеть все выходки дураков. «Нет, для них ещё лекарств не изобрели!» -часто говорили они, делая обход и выслушивая жалобы на этих больных.

   Находился в надзорной палате еще один сумасшедший,- полная противоположность активному Сашке- говноеду, тихий Коля. Санитары приучили его делать стойку, награждая за это сигаретой. Коля должен был стать в вычурную артистическую позу, подняв, как балерина одну руку над головой, а другой рукой изящно поддерживать свой необыкновенно огромный мужской орган, скорчив, при этом, дурацкую мину и делая это для любого желающего, кто только ни попросит.

   Однажды санитару, сидевшему в дверях надзорной палаты, понадобилось отлучиться по нужде. Он накинул свою белую куртку и колпак на Колю и приказал ему сидеть в дверях на табуретке. В это время прибыла очень важная комиссия, и Каткова, показывая всю больницу, привела высокопоставленных гостей к надзорной палате нашего отделения. Возмущенная, что санитар не встал перед начальством, она закричала:

   -Санитар! Я приказываю вам встать!

   Испуганный Коля вскочил и сделал свою стойку в лучшем её виде. Реакция комиссии была вполне понятной, только не знаю, в какой стойке потом стоял санитар перед Катковой.

  В этой же палате лежал старичок, бывший журналист, обладавший прекрасным чувством юмора. В городе, где он жил и работал, у него возник конфликт с городским прокурором, и он решил досадить ему, заказав гроб с доставкой на дом, предварительно оплатив все услуги. Прокурор был на работе, а его жена не успела придти в себя, как гроб стоял уже в квартире, а гробовщиков и след простыл. Вот за эту шутку сидел журналист уже третий год. Недавно его вызывали на очередную комиссию, где его врач решала с профессором Шестаковым вопрос о его выписке. Профессора, совсем дряхлого старика, врачи обычно под руки заводили в кабинет, садили на стул и ставили перед ним стакан сладкого чая, заранее зная с какой жадностью и неохотой он выписывал больных.

   -За что сидишь? А, за убийство! Ну жди... как покойник оживёт, так и выпишу,- обычно со старческой ухмылкой отвечал он.

   -Мы хотели бы вас просить,- начала завотделения, обращаясь к профессору,- он, всё -таки журналист, с высшим образованием, как и вы, мы ходатайствуем о его выписке.

-Ну, хорошо. Подавайте его сюда,- согласился профессор.

   В кабинет ввели журналиста, но вместо обычного: –«Здравствуйте!»-,к всеобщему изумлению и стыду врачей, он произнёс:

   -Здравствуй, старый педераст!

   Журналиста выписали в срочном порядке, правда, из общей палаты в... надзорную. Ему пришлось бы долго ещё «лечиться» здесь, если бы не умер старый профессор. На первой же комиссии, которую теперь возглавляла профессор Блохина его выписали.




                Глава – 67.
                Через Польшу в Катманду .

   Двадцатилетний парень Толик Яворский работал со мной на стройке и слыл большим сачком. Родом он был из Казахстана, города Джамбула. Подростком он несколько раз пытался перейти границу, но его ловили и отправляли в детский приёмник. Он был очень интересным собеседником и убеждённым хиппи, мечтавшим добраться до столицы Непала Катманду, куда съезжались со всего мира «дети цветов». Правда, Толик отрицательно относился к употреблению наркотиков, и неизвестно как бы его приняли там хиппи.

   Его маршрут в Катманду проходил через Польшу,Чехословакию, Венгрию и уже из Югославии -в свободный мир- Италию и оттуда-в Катманду.

   В 1973 без особых проблем добрался он до Братиславы, там было рукой подать до Вены, но граница оказалась очень хорошо охраняемой и пришлось ему переходить границу с Венгрией. В Венгрии пограничники его задержали при попытке перебраться в Югославию.

   -Зачем в соцстрану бежишь? Вот в США бежать надо,- шутили венгры и отправили «дитя цветов» через Чехословакию в Польшу.

   Толик хорошо знал польский язык и два месяца в тюрьме морочил польским властям голову, убеждая их что он поляк, пока те установили, что он- гражданин самой «свободной» страны в мире –СССР, и выдали его. Получив по решению суда 18 месяцев тюрьмы, он попал под условно-досрочное освобождение «на химию». Этапом его доставили в Каменецк- Подольск, где выдали авансом пятнадцать рублей и направили работать на цементный завод вместе с освободившимися пьянствующими зэками.

   -Мне нечего было делать с этой компанией, и работа на заводе недостойна настоящего хиппи,- рассказывал Толик.- Снежные вершины Непала ждали меня. Решил повторить весь маршрут сначала. На попутных машинах, ночуя в стогах сена, прячась от полиции, перейдя две границы я кое-как добрался до Братиславы. Вена была совсем рядом,-вспоминал Толик,- и я решил ,что буду переходить границу здесь. Убьют, так убьют.      

    Перейти границу ему не удалось.

   -Ты знаешь, меня побили, правда не сильно,чешские пограничники и знаешь за что? Я назвал Чехословакию шестнадцатой Советской Республикой.

   В чехословацкой,а за тем и в польской тюрьме он прикинулся глухонемым, что позволило ему затянуть возвращение в СССР на несколько месяцев. Потом он оказался во Львовской тюрьме на Украине, где кагэбисты возили его несколько раз на опознание места  перехода границы. «Дитя цветов» долго водил их за нос, не желая показывать им свою лазейку, тогда кагэбисты отправили его в спецбольницу, дав ему время хорошо подумать до суда.

   -Придется показать,- сказал мне Толик,- иначе, признают сумасшедшим и надолго снова сюда.

   Подошедший к нам Иван Бога сказал, что в его отделение привезли переходчика из Афганистана.

    -Что ты ещё о нем знаешь?

   -Больше ничего. Завтра у нас баня, вот и поговоришь с ним.

   На другой день девятое отделение вышло в баню. Иван Бога указал на парня с таджикской внешностью. Не теряя драгоценных минут, я подошёл и познакомился с Володей Колюжным, симпатичным и приветливым парнем. Он в Донецке с двумя товарищами на протяжении нескольких лет готовился к переходу границы, изучая язык фарси, обычаи и традиции таджиков, где они должны были переходить границу в Афганистан, а потом в Америку через Пакистан. Друзья даже приготовили таджикские национальные костюмы, в которые облачились, приехав в Таджикистан в 1975 году. До границы в районе реки Верхний Пяндж они добрались благополучно.

   У самой границы случилось то, чего никто не мог предвидеть. У Володи разболелся зуб да так сильно, что он решил вернуться и найти ближайшую больницу. Друзья пообещали ждать.Через двое суток Володя вернулся, но друзей на месте не было. На границе и в ближайших аулах в эти дни было всё спокойно, значит, они перешли границу, решил Володя, когда сам оказался в Афганистане. Вместо денег у него были хорошие часы и золотые кольца, ими он расплачивался с водителями машин, добираясь до Кабула. В Кабуле он долго ходил по улицам города, разыскивая посольство какой-нибудь западной страны. К великому его несчастью, он нашел солидную вывеску, но неправильно перевёл её и вошёл в здание, где было что-то вроде Министерства внутренних дел Афганистана, где его сразу арестовали. Афганистан, как и Финляндия имел договор с Советским Союзом о выдаче переходчиков границы. Восемь дней он провёл в кабульской тюрьме, откуда его вернули в СССР. После этой встречи я не видел Володю несколько недель. Ему не повезло, он попал в одно из самых плохих отделений больницы в   9-ое, прямо в лапы Бочковской.

   Когда я увидел его снова, это был совсем другой Володя. Он походил на медлительного робота, с устремленными куда-то вдаль неподвижными глазами, с трудом выговаривая каждое слово и едва узнал меня. В таком состоянии он пробыл долгих пятнадцать лет и после развала СССР, в 1991 году, его выписали из больницы тяжело больным человеком.



                Глава- 68.
                Комиссия.

   Шёл второй год нашего с братом пребывания в спецбольнице. В середине мая прошла комиссия у брата в 10-ом отделении.

   -На комиссии меня ни о чем не спрашивали, зашел и вышел,- сообщил мне Миша.

   Первая моя прошла тоже быстро, я дольше одевал больничный халат, чем общался с профессором.

   Подошла моя вторая профессорская комиссия на выписку. В этот день всех больных одели в новенькие зэковские костюмы и посадили на лавку возле кабинета врача. Очередь двигалась быстро: зашёл-вышел.

   -Садись,- указала мне на стул профессор Блохина.

   Каткова сидела на стуле рядом и смотрела на меня своим сычиным взглядом.

   -Как самочувствие?- спросила Блохина.- Работаешь?

   -Да, на стройке.

   -Что же это ты за границу пошёл и брата за собой потащил?

   -По болезни,- ответил я,- и ещё друг на границе служил,- повторял я неправдоподобную версию, в которую уже сам начинал верить.- Он обещал нас провести туда и обратно, не встреть мы Анатолия, не было бы ничего этого.

   -А если бы вам удалось перейти туда, чем бы вы там занимались?

   -Посмотрели бы разные города: Рим, Лондон, Париж и вернулись бы домой.

   -А знаешь ли ты, что это- измена Родине? За такое преступление людей расстреливают или пятнадцать лет дают!  Ты это знаешь?- сорвалась вдруг, как пес с цепи, Каткова.

   -Но у нас нет никакой измены. Вон, моряки, бывают за границей в разных городах, это же не измена.

   -Тогда почему ты не поехал на строительство БАМа (балакало-амурская магистраль)  или  на подъём целины в Казахстан?  Неужели у нас в стране нечего смотреть?- тоном прокурора военного трибунала допытывалась Каткова.

   -В Казахстане я был, но вот на БАМе не был. Ведь, Валентина Яковлевна, это сейчас о БАМе  передают и пишут. А в 1973 - 1974 я об этом ничего не слышал. Знал бы я об этой стройке раньше, я б сейчас там был, а не здесь,- врал я, пытаясь уменьшить гнев Катковой, которую, похоже, мой ответ успокоил и она замолчала.

   -У кого ещё будут вопросы?- спросила Блохина членов комиссии,- Вопросов нет. Можешь идти.

   На работу после комиссии не выводили, наверное, врачи остерегались психологического срыва у больных. Я лег на кровать в подавленном настроении. Рядом на койке лежал восьмой год находящийся в больнице больной Гуска и возмущался:

   - Врачиха на комиссии говорит: -Гуска! Как я могу тебя выписать? Представь себе, я вечером после работы иду домой,а ты на меня напал и пытаешься изнасиловать. Как я могу тебя выписать?!

   Его сосед Иван, тихий и молчаливый больной не обращал никакого внимания на жалобу Гуски. Он крепко прижимал подушку к матрасу, боясь выпустить солнце оттуда.

   В проходах между кроватями ходили взад и вперед больные в застиранных старых кальсонах. Дед-фронтовик ругал свою бабку, которую он поколотил по пьяни. Его привезли сюда совсем недавно, пару недель назад. Он ругал её, не переставая, за то, что она хотела как лучше для него и сделала это. После суда деда поместили в больницу общего типа. Бабка решила, что он как фронтовик заслуживает большего. Если уж речь идёт о больнице, то должна быть непременно специальная. Бабка начала писать жалобы, куда только можно, требуя специальных льгот. Она добилась, и деда перевели в специальную больницу.

   Вдруг дверь в палату отворилась и со свидания вернулся с сияющим от счастья  лицом молдаванин Коля. В руках он держал фотокарточку с младенцем, родившимся две недели назад.

   –Жена на свидание приезжала, она мальчика мне родила,- и тыкал всем карточку, показывая кроху.

   -Как она тебе его родить могла, если ты уже второй год здесь?- смеясь,спрашивали его больные.

-Это мне жена родила! Это мой ребёнок!- доказывал Коля.

   -А что с молдаванина взять?  От него чего -угодно ожидать можно,- прекратив на секунду ругаться с радио, сказал диверсант Король.

   Я лежал, наблюдал и думал о прошедшей комиссии, видя перед собой холодное лицо Катковой. Я чувствовал, как всё может измениться мгновенно, и я услышу своё имя среди вызванных в процедурный кабинет. Была причина попасть под шприц за помощь в подготовке к побегу Сергею Потылицыну. Сергея выпустили работать дворником вместо больного Федюшева, выписанного через «баню». Федюшев, политический, сидел с пятидесятых годов и слыл хорошим агрономом. Он даже умудрился сделать маленький огородик на четырех квадратных метрах между зданием прожарки и мусорным ящиком, но огород попался на глаза Катковой, и она приказала сравнять его с угольной пылью,а Федишева закрыть в отделении и начать заново лечить.

    Сергей был настроен на побег. План был прост и безумен. Он попросил меня принести на четвертый этаж стройки рулон стальной проволоки. Вечером, под прикрытием темноты, он должен был протянуть проволоку на крыше так, чтобы часть её проходила над городской улицей, где и должен был Сергей спуститься вниз. Это была совершенно не реальная затея для побега. Это было самоубийство. Я согласился помочь ему при условии, что больше он ни о чем просить меня не станет и этот разговор останется между нами. На другой день, как всегда, я прогуливался со Стасом Улима.

   -Скажи мне, зачем ты впутался в это дело?- глядя мне в глаза, вдруг спросил Стас.- О готовящемся побеге вся больница знает и менты тоже.  Если не веришь, так скоро сам узнаешь, откажись от этого, если не хочешь провести жизнь в надзорной палате под шприцом.

   -С чего ты это взял? О каком побеге ты речь ведёшь?- с большим трудом, пытаясь скрыть тревогу, спросил я.

   -Брось, ты оказывается ещё и не откровенный!- улыбаясь, с издёвкой сказал Стас.-Тогда ответь мне, зачем ты спрятал два рулона проволоки на четвертом этаже стройки?-Тебя об этом Марксист попросил? Так что подумай, пока не поздно. Останешься с ними,-ко мне не подходи, я не хочу идти с вами по делу.

   «Марксистом» в больнице звали молодого парня лет двадцати шести, Славика Яценко. Он с друзьями создал Независимую Коммунистическую партию Советского Союза, за что все были арестованы и получили срок или были направлены на лечение в психиатрические  больницы. Мне странно было видеть нормального, умного парня, который при этом был коммунистом. Славик дружил с Сергеем и тоже знал о его подготовке к побегу. После разговора со Стасом я нашел Сергея и пересказал ему эту новость. На следующий день Сергей не вышел на работу, закрыв его в отделении, врач назначила ему усиленный курс уколов нейролептиков, объяснив это тем, что он передавал какие-то записки на работе. В это время из Нальчика приехала на свидание к Сергею его мама и, встретившись с врачом Валентиной Загубишенко получила удручающий ответ:

   -Ваш сын очень болен и нуждается ещё в длительном лечении.

   В этот же день закрыли и «Марксиста» и начали его сильно лечить сульфазином.

Контролеры стали обыскивать больных. Особенно тщательно они обыскивали Стаса. Они проверяли его по несколько раз в день и так демонстративно, что это наводило на разные мысли. Менты, как разъярённые осы, шныряли по всем этажам стройки и по двору больницы,  проверяя все уголки этой помойной ямы. Они нашли несколько метров старой веревки, грязной от пыли и мусора, и понесли её в дежурную комнату. Я успокаивал себя, что они не нашли проволоку, которую я сразу снёс вниз и положил на место после разговора со Стасом.





                Глава -69.
                Мы  уезжаем.

   Прошло несколько дней, страх быть наказанным исчез, и Стас больше не задавал мне вопросов о Сергее.

   Мне и Стасу чертовски уже к этому времени надоела стройка. На прачку понадобились работники, и нам удалось попасть туда.Теперь мы вытаскивали из прачки застиранные в желтых пятнах от крови грязного цвета простыни, наволочки и развешивали их на натянутые верёвки под стенами корпуса, четыре этажа которого занимала больница для зэков, привезенных из лагерей. Из их окон иногда доносились душераздирающие крики, наверное, надзиратели приучали их к местному порядку. Работа оказалась довольно опасной. Из окон частенько высовывалась рука с башмаком и из него выливалась моча, распыляясь сверху на наши простыни, или летели плевки, поэтому приходилось всё время смотреть вверх и не зевать. Зато пока простыни сохли, мы могли спрятаться и воровать солнце- загорать, ничего не делая.

   Прошёл июль. В первых числах августа произошло странное событие. На этап вызвали переходчика границы Ощепкова, по кличке Никсон и Александра Полежаева, друга Л. Плюща, бывшего морского пехотинца, пытавшегося из Египта перейти границу в Израиль.  Их провели с вещами, одетых в свою одежду на территорию следственного изолятора. По больнице поползли разные предположения и догадки. Может А.Полежаева решили судить, ведь пытаясь бежать, он пристрелил несколько солдат, а может их просто переводили в другие спецбольницы, потому что очень много западные радиоголоса говорили о Днепропетровской СПБ и о конкретных политзаключенных. И когда уже улеглись все страсти 27 августа, на этап вызвали трех человек, находящихся здесь за антисоветскую пропаганду: Василя Рубана, за написанную им книгу, старого узника Николая Плохотнюка и писателя-журналиста Бориса Евдокимова.

   Происходящие события заронили в души переходчиков границ и других политзаключенных  надежду на скорый выезд из ненавистных застенков «Днепра». Все были рады выехать куда угодно, в любую дыру, но лишь бы отсюда. Некоторые даже начали готовиться к дороге, припасать махорку и заказывали сплести себе большие сетки- авоськи для вещей. Интуиция их не подвела. Через шесть дней, второго сентября на этап вызвали политзаключенных Виктора Рафальского, Вечеслава Ковчара и В.Кравчука. Прошло ещё шесть дней и на этап ушёл Иван Осадчук, просидевший в советских лагерях не один десяток лет. Последний раз его арестовали в Румынии, когда он ехал в поезде без билета. Вместе с ним уезжали марксист Славик Яценко, ковылявший после серы, и поэт Лупынос.

   Вот как пишет в своих воспоминаниях о Лупыносе академик Андрей Сахаров.

   «Через несколько дней после поездки к Туполеву мне сообщили, что в Киеве предстоит суд над украинским поэтом Лупыносом – ему угрожает психиатрическая тюрьма. Мы с Люсей поехали на аэродром; с помощью моей книжки Героя Соц. Труда удалось достать билеты, и вечером накануне назначенного дня суда мы были в Киеве. В гостинице нам дали койки на разных этажах, т. к. в наших паспортах еще не было отметки о браке (эта церемония еще предстояла), а нравственность в советских гостиницах охраняется весьма строго. Стоявший позади нас мужчина, вероятно сопровождавший нас гебист, пытался протестовать – такому заслуженному человеку можно сделать исключение. У него, конечно, была своя цель – облегчить наблюдение, но он не хотел при нас открыться. Утром, когда мы с Люсей встретились на нейтральной почве, в гостиницу пришли украинцы – И. Светличный, которого я уже знал раньше, Л. Плющ и еще кто-то, и мы пошли на суд. По дороге Светличный рассказал нам суть дела. Лупынос уже был ранее осужден по обвинению в националистической пропаганде. В лагере он тяжело заболел, какое-то время мог передвигаться только на кресле-каталке, потом с костылями. Весной этого, 1971 года читал стихи у памятника Тарасу Шевченко (вместе с другими поэтами). В его стихотворении была фраза об украинском национальном флаге, который стал половой тряпкой. Кто-то донес об этом "националистическом и антисоветском" выступлении, и он был арестован. К нашему удивлению, всех пришедших свободно пустили в зал суда. Но заседание не открывалось. Наконец, вышел секретарь и объявил, что судья заболел (кто-то из наших, однако, видел его утром), – заседание переносится. Это, конечно, был результат нашего приезда. Через две недели суд состоялся совершенно неожиданно – почти никто, даже отец Лупыноса, которого мы видели на первом заседании, об этом не знал. Лупынос был направлен в специальную психиатрическую больницу, а именно – в Днепропетровскую, одну из самых страшных в этом ряду. С 1972 по 1975 год именно там находился Леонид Плющ, и он многое рассказал об этом заведении. Лупынос находится там до сих пор (сведения 1979 года) – таково его наказание за одну стихотворную строчку».

   Прошли следующие шесть дней, но, к великому нашему огорчению на этап в этот раз никого не вызвали.

   -Пошли к врачу,-вызвал меня с работы санитар.

   Сердце моё ёкнуло. О чем может быть беседа, ведь до комиссии ещё далеко? Стас тоже насторожился.

   -Наверное, будут допытываться о том побеге и твоём участии в нем, не вздумай что -либо сказать врачу или выразить хоть малейшую догадку, что ты что-либо знал об этом,-шептал мне на ухо Стас, пока я не исчез в дверях коридора.

   Нелла Ивановна ждала меня в своём кабинете. У неё было хорошее настроение, и это сразу успокоило меня. На столе у неё лежало моё дело.

   -Саша, считаешь ли ты себя больным?- повторила она вопрос, на который мне пришлось отвечать много раз.

   -Да.

   –В чем же проявляется твоя болезнь?

   -Заболел я давно, в одиннадцать лет...

   Я стал снова пересказывать ей, как мы ,мальчишки, живя в Туркмении уходили на несколько дней в горы или в пустыню Кара-Кумы за цветами или как с приятелями на попутных машинах отправлялись к берегам Каспия. Всё это я подавал ей под тем соусом, что я болен манией к путешествиям с детства, и врач должна была понять, как глубоко я осознал ненормальность такого своего поведения, приведшего в последствии к совершению преступления. Это была с моей стороны самая настоящая критика болезни, чего так добиваются врачи от больных. Врач выслушала меня, и было видно,что мой ответ её устраивает.

   -У тебя хорошая длительная ремиссия (длительное хорошее психическое состояние).- Нелли Ивановна полистала страницы дела и дружелюбно,без хитрости в глазах, спросила:

   -Скажи, как ты относишься к Советской власти?

  Мне такой вопрос ещё никто и никогда в стенах больницы не задавал.

   -Очень хорошо. За эту власть боролись по маминой линии мои дедушка и бабушка. Они были первыми большевиками –ленинцами в своей губернии, а по линии отца первыми в колхоз вступили. Советская власть нам всё дала бесплатно:  образование, лечение в больницах, дешевое жильё, путёвки на курорты для рабочих и крестьян, у нас нет безработицы и инфляции. Всего этого нет у людей за границей, я это очень хорошо знаю, поэтому моя цель была попутешествовать и вернуться домой, а не умирать там с голоду на свалках.

   -Хорошо,- улыбнулась врач,- ты свободен.

   Я вышел на работу и не мог понять причину вызова к врачу, хотя интуиция подсказывала, что я скоро уеду из больницы. От Миши я узнал, что его никуда не вызывали и у него всё по-прежнему.

   -Может решили разъединить нас и разбросать по разным больницам?- эта мысль током пронзила меня.

   Потянулись дни, полные неопределённости. Одни политзаключенные приуныли, увидев, что прекратились таинственные этапы из больницы, другие нервничали, что их могут забрать на этап и тогда начнется новый срок лечения на новом месте вместо ожидаемой выписки в днепропетровской больнице.

   К таким относился переходчик границы в Румынию В.Колюшенко. Безысходность и отчаяние нахождения в спецбольнице толкнули его на самоубийство. Он помчался к часовому на вышку, но,перебравшись через проволочный забор, запутался в рулонах металлической паутины и кричал часовому, что б тот пристрелил его. Санитары и тюремные контролёры сняли его с проволоки, а врачи  « хорошо» подлечили. С тех пор прошло уже почти пять лет, и Колюшенко надеялся быть выписанным на ближайшей комиссии.

   Только Лёшка Пузырь и анархист Анатолий Анисимов ходили довольные, их выписала профессорская комиссия и со статьёй «Клевета на советскую действительность»   (до трех лет лишения свободы) они пробыли шесть лет, радуясь, что так «легко» отделались и теперь ждали, когда их развезут по больницам общего типа.

   С Лёшкой Пузырём мы долго на стройке бетон мешали, жалко мне было с ним расставаться.

   Лёшка, я и моряк Володя Корчак решили,что каждый на отдельном листке  бумаги  напишет о больнице, врачах, политзаключенных и эти записи  мы положим в стеклянную пробирку, замажем её смолой и забетонируем между этажами здания. Может, найдут её через десятки лет и смогут люди узнать о нравах и порядках этой больницы и страны.

   22 сентября. День сегодня с самого утра что-то предвещал. Утром в прачку за бельём пришёл Миша, он был очень взволнован и, даже слегка заикаясь, стал  рассказывать, что больной, работавший у сестры –хозяйки под большим секретом сообщил ему, что Мишины личные вещи принесли в отделение, а во время обеда подошел ко мне переходчик  Гена Чернаков, отвёл меня в сторону и прошептал мне, что мои вещи тоже лежат уже в отделении.

   Колонны больных начали выходить на прогулку. Воздушный пират ВасильСирый увидел меня и начал пересказывать все подробности о брате, о которых я уже знал.

    -Вывезут нас отсюда, вывезут, вот увидишь,- повторял Миша, проходя мимо.

   Шёл последний час работы. Давно снято бельё, и я хожу в одиночестве. От всех навалившихся на меня новостей нет никакого желания с кем –либо разговаривать. Из подъезда вышел контролёр и подошел к работникам прачки, сидевшим и болтавшим под стеной больницы. Они показали ему на меня пальцем, контролёр подошел и спросил мою фамилию.

   -Пошли, пошли скорей!- торопил он.

   От счастья я совсем потерял голову и теперь никак не мог сообразить -сон это или нет. Мне очень часто снились сны, что я уезжаю в другую больницу, где нет никакого режима и  можно чувствовать себя человеком, и я всегда боялся проснуться.

   Стас попросил прапорщика отвести его вместе со мной в отделение. Он говорил мне  что-то, напутствия, но я его не слышал и не понимал, о чем он говорит .В отделении Стас раздобыл большую сетку, наполнил её банками консервов, пачками с сахаром, пряниками и поучал:

    -Не раздавай никому в дороге! Чёрт знает, сколько тебе ехать придётся.

   Медсестра попросила зайти к врачу. Нелля Ивановна была одной из немногих врачей в этой больнице, относившихся к больным хорошо и не злоупотребляла назначением нейролептиков. За несколько месяцев, проведённых мной в восьмом отделении, она не прописала мне ни одной таблетки. Мне повезло и во втором отделении с врачами, спасибо им, что они сохранили мне здоровье, назначая минимальную дозу лекарств. Этого я никак не могу сказать о врачах, «лечивших» моего брата.

   В кабинете вместо Нелли Ивановны меня встретил завотделения. Его к нам перевели совсем недавно, и о нем больные отзывались очень плохо.Это был молодой врач,толстячок  с весёлым лицом. При обходе больных он любил шутить и выглядеть простаком. Больной, с которым пошутил врач, знал, что ему теперь не избежать интенсивного лечения. Я очень боялся его и старался не попадаться ему на глаза .

    -Саша, тебя переводят в другую больницу,- радостно сообщил он.- Здесь у тебя состояние здоровья было хорошее. Критику болезни ты даёшь и, если ты там, на новом месте, так же будешь себя   вести и твоя ремиссия будет такой же, тебя вскоре выпишут. Ну, всего тебе хорошего! Пиши нам письма, не забывай.

   Глядя со стороны, можно было принять этого добряка- врача за моего друга. Санитар открыл ключом дверь, и я вышел. Огромное, словно тяжёлое ярмо, свалилось с плеч. Это было такое счастье, осознавать, что я больше не принадлежу этому заведению.

   Контролёр привел меня в этапку, где меня разлучили с братом шестнадцать месяцев назад. Миша, одетый в свои вещи, уже был здесь .

   -Не верится, что на самом деле покидаем эту помойную яму,- глядя на меня, не веря в происходящее говорил Миша.- Не верится, что сдыхался от своего Рыбьего Глаза и больше не услышу этих гимнов по утрам.

   -С тобой Рыбий Глаз прощался?- спросил я.

   -Только что был у него, сказал мне, что я еду в Сербский на переэкспертизу...

   -А мне врач сказал, что меня в другую больницу переводят,- перебил я брата.

   -Да разве можно верить этому Рыбьему Глазу?  Он кругом врёт. Пусть везут куда угодно, лишь бы отсюда вырваться.

   Зэк из хозобслуги принес на этап паёк- булку черного хлеба и кулёк с соленой, как будто сгнившей, килькой.

    Этап шел на Киев.

         

                Глава -70.
                По дороге в Прибалтику.

Наступило необычное утро под стук колёс.В вагоне было тихо.Впервые я был с братом вместе и мы были одни в столыпинском купе. В Киеве вагон отцепили. Локомотив долго таскал его  и, пропустив через щетки моющих машин, поставил  отмытым под выгрузку.

В  Лукьяновской тюрьме г. Киева прибывших зэков и нас, двух сумасшедших, отправили на обыск.Два молодых тюремщика с комсомольскими значками на груди сидели на стуле и ждали нас.

-Раздевайтесь догола,-приказал один из них.

-Скорей ,пошевеливайтесь! А то мы вас сейчас быстро подгоним,-торопил второй комсомолец, начиная ощупывать наши вещи.-Давай четвертак, по-хорошему! Найдем мы, несдобровать вам,-предупредил он.

-С больницы мы и под лекарствами,а насчёт денег,так мы забыли как они выглядят,-ответил я ему .

После шмона нас посадили в маленький бокс и теперь мы слышали как комсомольцы заставляли раздеваться молодых девушек -заключенных.

-Кому сказано,раздевайтесь! Мы здесь с вами не мальчики в игры играть,-прикрикнул мент и пхнул в бок большим тюремным ключом самой упертой из них.

Женщины   перестали возмущаться и начали раздеваться для обыска.Такого мы еще не встречали! Сразу видно, - Украина,одна из самых про советских республик Советского Союза, менты и те с комсомольскими значками на груди.Рюкзаки, с которыми мы прошли не одну тюрьму, на Лукьяновке приказали нам сдать в камеру хранения при условии, что они должны быть пустыми.Куда теперь переложить вещи и продукты?Мы решили завязать на узел штанины наших полосатых пижам,которые нам привезла мама в больницу незадолго до нашего отъезда.В пижамные штаны мы затолкали свои вещи и затянули сверху резинку, у нас получилось что-то вроде полосатой «толстой попы» с коротенькими ножками. Мы взяли бережно эти «полосатые попы» в руки и пошли за надзирателем по лабиринтам тюрьмы.В большой и  просторной транзитной камере было много пустых шконок и мало  людей. На стене висело радио, вместо новостей и музыки звучал призыв   ко всем подследственным признаться в содеянных преступлениях или раскаяться в тех ,о которых власти ещё не знают.За чистосердечное признание тюремная пропаганда  обещала ,согласно закона, сократить меру наказания и приводила примеры снисходительности суда в подобных случаях. Целыми днями мы спали,играли в домино с сокамерниками и могли говорить с ними ,не скрывая свои мысли.Еда в тюрьме была несравненно во много раз лучше,чем в больнице.На обед каждый день подавали густой жирный суп с кусочками сала и такую-же жирную кашу.

Прошло несколько дней и вот мы снова сидим в боксике на этап,где к нам посадили молоденького парня.У него очень смешные неровно обрезанные ниже колен штаны.

-Что они от меня хотят?! С самого утра по боксам таскают и в камеру не ведут,-возмущался он.

-Слушай,а что у тебя со штанами? На чифир что- ли штанины спалил?-спросил я.

-Менты гадкие ещё утром на шмоне их порезали.Бахрома на моих клешах им не понравились,вот и приходится теперь так ходить.

-Сразу видно что Украина! Только здесь такое может быть,-сказал Миша,вспоминая как дома в Кривом Роге милиция с дружинниками делала облавы на танцплощадках,отрезая клеша на брюках прямо на месте.

Из глубины тюрьмы слышался крик, кого-то сильно били и волокли по тюремным коридорам.

-Прекратите!-услышали мы голос женщины и сильный стук в дверь.-Прекратите! Что вы, сволочи,  делаете! Здесь беременная женщина! Ей плохо! За дверями возникло замешательство.

-Закройте дверь! -командовала надзирательница,от чего крик стал приглушенным и постепенно исчез в глубине здания.

Мы сидели молча,пока не открылась наша дверь и вошли два надзирателя.У пожилого мента было добродушное лицо, чего нельзя было сказать о молодом и опять с комсомольским значком на груди.

-Что это вы, ребята, в Финляндию пошли?-поинтересовался пожилой.

-Просто так,-ответил я,желая скорее от них отвязаться.

-Просто так?-переспросил молодой.

-Изменники! Пристрелить бы вас нужно! Правильно,что вас финны выдали!-разошелся комсомолец.-Выходи!-приказал он Мише.

-Перестань,пусть будут вместе,-вступился пожилой.

Брата перевели в другой бокс.Я сидел пока не открылась кормушка и мне протянули на этап две булки хлеба.

-А зачем две булки? Куда это можно два дня в столыпине ехать?-спросил я зэка-раздатчика .

-Ты что,не знаешь куда катишь?-удивился он,показав мне листок бумаги ,-видишь, в Калининградскую область, в Черняховск.

От неожиданности я оторопел.В Черняховскую спецбольницу я не ожидал попасть.

В «воронке» кроме нас двоих было ещё две женщины. Столыпин стоял в ожидании на запасных путях, окруженный охраной и собаками.Вагон был пуст. Конвой повесил дополнительные замки на отсек женщин и на наш.В проходе вместо солдата на карауле прохаживалось сразу два прапорщика.Тощий,низенького роста горластый старшина–грузин гонял рядовых солдат,выполнявших покорно все его распоряжения.

-Фамыля! За што сыдышь?-направляя свет от фонаря в лицо в хорошо освященном вагоне спросил меня старшина.

-Какая тебе разница,- ответил я понимая, что он спрашивает из любопытства.

-Ты мнэ все- таки скажэшь статъю?-не отступал он.

-Что здесь происходит?-спросил прапорщик.-Смотри у меня! До утра будешь вагон скрябать,-пригрозил он мне.

Солдаты простукивали купе у женщин и повторяли:

-Спецконвой...Спецконвой..

Затем они явились к нам и тоже простучали стенки и полки вагона ,отыскивая дырки. Мы легли на лавки,бросив рюкзаки под голову.

-Убрать всё из -под головы,-приказал прапорщик.

Каждый час приходил грузин.Он светил фонарём в лицо и, убедившись что это всё ещё я и мой брат, шел проверять женщин. Глубокой ночью я проснулся от громкой ругани прапорщика.

-Кто тебе разрешил лечь?! Слазь живо!

-Но уже два часа ночи,-отвечал человек с прибалтийским акцентом.

-Слазь ! А то сейчас быстро слетишь и никаких разговоров,-и прапорщик прошёл мимо , не делая нам никаких замечаний.

-Ты зачем это курышь?!-теперь пристал к прибалту грузин.

-Это ты опять! Тебе что, не известен порядок?Сейчас мы тебя обучим,-подоспел на помощь к грузину прапорщик.

Прибалт уже не знал как выпутаться из этого положения и лишь бормотал что-то в свое оправдание.

-Ну, ладно,ложись,-сменив гнев на милость распорядился прапорщик и в вагоне стало тихо.

-Приготовиться с вещами на выгрузку,- прозвучала команда ранним   утром.

-Странно,куда это нас привезли?-подумал я-,хлеба дали на два дня,а выгружают через ночь.

В «воронке» мы оказались с прибалтом и молдавским турком.

-Ну и конвой попалься,какой-то пешенный. То-нелься!То не полошено! -жаловался прибалт.

Нас привезли в Гомельскую тюрьму.Она больше походила на агитационный центр.Во дворе висели большие красочные плакаты, намалёванные местными умельцами, призывающие заключенных к коммунистическому честному труду, чтобы выйти на свободу с чистой совестью.В маленькой этапке на двухъярусных нарах сидело много людей. Худой и длинный парень с далеко выдвинутой вперед челюстью сидел за столом и разводил в моче сажу от паленого каблука,чтобы сделать татуировку.Рядом ходил другой, с лицом полного идиота от рождения. Гремели кормушки.В камеру подали хлеб,сахар и по рукам пошли миски с жидкой кашей.

-Садись есть,хватит «косить»!-обратился длинный к идиоту. -Думаешь тебе на дурке лучше будет? Там тебе живо серой зад надерут.

Дурака посадили за стол,сунули ему под нос миску и вложили ложку в руку.Он съел всю кашу и сидел в глубоком раздумье,решая свои дурацкие проблемы как жить дальше. Сразу после завтрака всю камеру вывели на этап.

-Стройся по одному!-скомандовал конвой.-Марш в машину!

Машина была одна,а заключенных с полсотни,все не помещались.Я тянул Мишу в конец колонны. Прибалт стоял перед нами. Машина заполнилась быстро и изнутри доносились вопли,ругань и мат.Трое солдат, упершись в стенку фургона сапогами заталкивали зеков внутрь.

-Следующий, давай!-командует мокрый от пота солдат.Им оказался прибалт, эстонец с короткой фамилией Сиг.Несколько сапог уперлись ему в плечи,в спину и начали запрессовывать в камеру.Солдаты пыжились изо всех сил ,стараясь затолкнуть Сига,но у них ничего не получалось.Мы с Мишей понимали, что если Сига втиснут, то следующими будем мы.

-Не влезет!-махнул рукой старшина.-Придется ещё одну ходку делать.Ладно , вылазь!

Эстонец вылез, кряхтя ощупывая свои бока.

-Везёт тебе!-пошутили мы ,едва сдерживая смех.

-И прафта фесёт!-засмеялся он.

Из машины вышли ещё двое,тяжело дыша после пережитой утрамбовки. Столыпин находился в пяти минутах езды от тюрьмы. Солдаты потеряли больше времени и сил на загрузку заключенных из-за своей лени. Ведь можно было сразу сделать два рейса.Это была типичная ментальность людей в этой стране.

Конвой вагона оказался тот-же и бедный эстонец даже сразу поник.
-Опят оны!-всё, что он мог сказать.Старшина-грузин узнал нас, эстонца и, улыбнувшись как старым знакомым, пропустил в вагон без всяких распросов.

-Статыя,фамылья,срок?-повторял он,когда очередь дошла до идиота.

-Он дурак.Он ничего не понимает!-отвечали грузину за него сокамерники.

-Молчат!Я вас не спрашиваю!-орал на них грузин.

-Два года у него! Кража! Он дурак,он ничего не знает,-кричали грузину из других отсеков вагона.

-Молчат!Я сам знаю. Я его спрашиваю. Статыя, фамылья, срок?!

Из отсеков понеслись колкие насмешки в адрес грузина.Он этого не мог перенести и побежал через весь вагон докладывать прапорщику.Разъяренный прапорщик выскочил вместе с ним и быстрым шагом они проследовали к камере дурака.

-Больной он!-кричали зэки.-Два года у него за кражу!

Прапорщик сообразил,что имеет дело с больным человеком и быстро перестал злиться.

До Минска поезд шел шесть часов . В тюрьме нас посадили в маленькую двухместную камеру в полуподвале, пообещав утром выдать матрасы.

Утро началось с обычной тюремной суеты. Хлопали кормушки,гремели чайники, раздавали завтрак.

-Начальник,что вы нам дали!?-закричал я в кормушку, когда увидел,что нам дали алюминиевые ложки без ручек.

-Такие у нас все,-ответил надзиратель.

Есть кашу ложкой без ручки оказалось целым искусством.

В стенной нише за решеткой стояло радио,целыми днями оно только и говорило о бульбе-картошке.Сколько бульбы досрочно сдали в закрома государства разные районы,на сколько перевыполнили планы колхозы и как счастливы жители Белоруссии , собрав столько бульбы.По утрам теперь вместо Украинского гимна звучал гимн страны бульбы.К нашему удивлению нам приносили местную газету каждый день и мы могли читать  много о бульбе.Из газеты я скрутил трубку, пропихал её сквозь решётку, выкрутив громкость у динамика.Теперь в камере нам ничто не мешало и не хотелось покидать Минскую тюрьму.Каждый день надзиратели устраивали нам короткое развлечение, вылавливая в обед из бака с супом для заключенных кусочки мяса и громко ругали друг друга,если кому-то из них доставался больший кусочек.

Восемь дней прошли очень быстро.От Минска до Вильнюса рукой подать.В Вильнюскую тюрьму мы прибыли ночью, когда все уже спали.Надзиратель-литовец,крупный мордатый дядька даже не задал нам глупых вопросов о сроке, статье,фамилии, не стал нас обыскивать, а сразу повел в камеры.

-Не расходитесь,ждите меня здесь, я узнаю где место есть,-сказал он и ушёл. Эстонец был с нами и он хорошо знал эту тюрьму.

-«Крытники» здесь сидят на первом этаже,-сказал он нам.

-Вы трое-в 82-ю камеру,-приказал идти за ним надзиратель.

Небольшая ярко -освещенная камера напоминала судовой кубрик.Три узких двухъярусных шконки стояли под стенами. В камере было пусто.

-Смотри,  чифир- бак стоит,-показал Сиг закопченную кружку,-и заточки лежат и даже веревка для «коня».На стенах висели фотографии девиц, вырванные из журналов и этикетки от пачек чая.Этикеток была целая галерея из сортов чая, каких я даже никогда не видел.Утром мы проснулись от стука в стенку.

-82-я ,отзовись!- звали нас.

Сиг приставил кружку к стенке и начал переговариваться.

-Что-то откачать просят,только я понять не могу,-доложил он.

Я сразу понял,что надо откачать воду из унитаза.Так делали в Петрозаводской тюрьме, чтобы разговаривать с первым этажом.

-Воду в параше они просят откачать,-пояснил я.

-Ну их!Пусть сами качают,-махнул рукой эстонец и бросил кружку в тумбочку.

-82-я ,-звали нас со всех сторон.

-Чего надо? Мы на спецбольницу едем и никого не знаем,-кричу я в решетку окна лишь бы отвязаться он назойливых соседей.

-Мужики, прекращайте чифирить.Корпусной пришел смену принимать,-стуча по дверям камер предупреждает надзиратель.

-Поздравляю тебя с днем рождения,-вдруг сказал брат. Только теперь я вспомнил,что мне исполнилось сегодня 26 лет.

В это мгновение открылась кормушка и в ней появилось худое с колючим взглядом лицо зэка.

-Что вы молчите? Откачайте воду в параше,поговорить нужно.

-Пошли,пошли,-подгонял его надзиратель.

-Да сейчас,дай скажу,-не торопился закрывать кормушку зэк,-откачайте воду.

Мы обмотали веник тряпкой и стали выталкивать воду.Как только образовалась воздушная подушка,наш унитаз заговорил множеством голосов,тюремный телефон  заработал с полной нагрузкой.

-82-я ,вы нас слышите?-спрашивал унитаз.

-Слышим,слышим!-отвечаем мы и через пару минут эстонец нашел земляка, который отсидел шесть лет и освобождался на днях.

-Парни,я там у вас на шконках кое-какие тряпки видел.Не подогреете ?! А мы вам кое-что из жратвы подбросим...

-Не надо нам ничего взамен. Как вам передать?-спросили мы.

-Там у вас на батарее,где чифир варят...видите, в углу стенку закопченную,там шнур лежит,привяжите и опустите в решётку шмотки.

Мы последовали указаниям из унитаза и в три приема передали все вещи, посчитав, что они нам больше не пригодятся. В благодарность крытник положил динамик на свой унитаз и теперь в нашей камере играла музыка. Радио в Литве сильно отличалось от других советских республик.Целый день была западная музыка и никакой пропаганды. Иногда музыку прерывали шум сливов канализации или голоса сообщали,что товар по трубе доставлен по назначению,предварительно завернутый в целлофан.

Эстонец Сиг хорошо умел рисовать. Он взял мой учебник английского языка и на одной из страниц нарисовал  на фоне засохшего дерева красивый пейзаж,  подписав: «Моя Эстония.»

-Подожди, я тебе сейчас одну шутку нарисую,ты только не смотри,-попросил он.

Он долго что-то складывал из листа бумаги, подрисовывал затем позвал меня.

-Смотри, я нарисовал домик со ставнями,в окне видно красивую девушку.-Ты бы хотел познакомиться с такой,-спросил Сиг.

-Пожалуй,..

-Сколько бы ты ей дал лет ?

-Ну ,лет восемнадцать,-ответил я.

-Правильно!Ты угадал, забирай её себе .

Он перевернул картинку так,что красивое тело девушки стало мордой старой и костлявой коровы с ужасно глупыми глазами.

Под вечер в камеру к нам подбросили двоих ребят.Они сидели молча и крутили весь вечер головой.

-Не могу понять ,откуда играет музыка?-спросил один из них.

-Из параши,-ответили мы.

Парню ответ, похоже, очень не понравился, он думал, что мы над ним подсмеиваемся.

-Серьёзно, откуда играет эта музыка?-переспросил он.

-Иди к параше и послушай,-предложили мы.

Он подошел к унитазу,поглядывая на нас, всё ещё считая, что мы его разыгрываем .

-Смотри!-позвал он напарника,-по «толчку» музыку здесь гоняют,век такого не видал.

В Вильнюсской тюрьме было здорово,но через три дня мы были уже на последнем этапе в Черняховск. Этапка была набита битком в основном молодыми ребятами -литовцами. Несколько литовцев с одним цыганом тусовались по камере, стреляя по сторонам глазами, что и у кого можно отнять.Наше внимание привлек человек с явно выраженным психическим расстройством.Он сидел один ни с кем не вступая в разговор.Его большая  сетка с вещами привлекла  внимание литовцев и,подсев к нему,они начали его обкатывать.

-Наш пассажир, в Черняховск едет,-сказал я брату.

-Откуда ты это взял?-засомневался Миша.

-По лицу видно.И, похоже, у него мокруха и ,наверняка, жену замочил.

В это время парни расспрашивали этого человека и действительно,он шел на спец за убийство жены.

-Ну, убедился?-похвастался я .

Литовцы уже потрошили сетку больного и резали лезвием сало, раздавая его всем желающим,но мы отказались.

-Давай, снимай ботинки, махнемся,-предложил нагло Мише самый шустрый парень из этой группы.

-Пошел ты,-резко ответил ему брат.

Из-за такого ответа литовцы загудели как разворошенные осы.Я понял,что Мишу сейчас будут крепко бить,их много,человек десять,а нас -двое.

-Слушай ,ты,тосуйся  пока твои уши целы,-обратился я к заводиле, из-за которого вся эта каша началась.

Литовцы пришли в замешательство и начали о чем -то говорить по -литовски , обступив нас.

-Ну, ты ,извиняться думаешь?-спросили они брата.

Миша сидел молча совершенно не реагируя на их слова.

-Слушай ,Миша,ты хватай вот этого,-указал я на заводилу,- главное -крепко держи,а я откушу ему нос и уши.Всё равно мы на «дурку» едем, отвечать за это нам не придется. Пусть потом они нас поколотят,но это им будет наука.

Я говорил громко,давя на психику зачинщика.

-Понял!-поддержал меня Миша.

Живая стена расступилась и парни принялись снова переговариваться.Цыган подошел к нам и дружелюбно стал расспрашивать за что и куда мы едем.Я не испытывал к нему никакой злости и всё рассказал .Он пересказал разговор друзьям и они оставили нас в покое.

Поезд должен был отправляться в четыре утра. Многие сидя на лавках ,дремали.

-Мужики! Кто хочет тягу словить?-предложил туберкулезник,который шел этапом в лагерную больницу.

Несколько жадных глаз уставились на флакон с таблетками.

-Дай мне!

-Мне!

Он раздавал таблетки направо и налево. Мне показалось ,что его щедрость была коварным замыслом.

Проглотив целый флакон неизвестно какого дерьма,литовцы ожили.

-Труба дело! Ну и та-а-ска!-по -русски кричали они.

-Мужик,если есть ещё,подгони!-с деловым видом обратился цыган.

-Есть кое-что ещё,-ответил   «туберкулёзник» и с лукавой улыбкой протянул ещё один флакон.

Рядом сидел русский парень,он не брал эти таблетки, а только довольно улыбался и всё время что-то шептал на ухо «тубику» ,поглядывая на литовцев.

Утром началась загрузка в вагон.Мужчину за убийство посадили к нам, мы втроем занимали отсек,а туберкулёзника- одного в соседний .Вместо того,что б лечь спать,он начал без всякой на то причины кричать литовцам:

- Немцы вы все! Мало вас русские били!

Литовцы ему кричали в ответ:

-Русские свиньи.

Ругань длилась добрых два часа,пока всех литовцев не выгрузили в Каунасе ,после чего в вагоне стало тихо.

Светало.Поезд проносился мимо небольших посёлков с домами построенными из красного кирпича,покрытыми черепичными крышами,приближаясь к Черняховску.


  Продолжение: http://www.proza.ru/2012/07/15/58