В нашу смену вместо Валеры Кутырева перешел наладчиком Володя Ямполец, одного роста со мной, на два года моложе, но уже с большой лысиной, малоразговорчив, держал дистанцию. Вернее, он приглядывался ко мне. Когда увидел, что я не злой и не противный по характеру, начал со мной общаться, снизошёл.
Он приехал на ВАЗ из Нижнего Новгорода. Отец был Первым секретарем горкома, поэтому семья ни в чем не нуждалась, паровое мясо приносили на дом. Когда же он умер, все лебезящие забыли к ним дорогу, чем вызвали негодование Володи, затаил смертельную обиду на них, все люди для него стали подлыми.
Мать работает терапевтом. Младший брат спивается, и мать не может с ним справиться, что является горем для всей семьи.
После окончания училища Володю направили мастером в шахту, где он был самым молодым мастером. Познакомился с красивой женщиной старше себя на восемь лет, и отбил у мужа.
Много позже я начал подозревать, что это она сама отбилась: старый муж надоел, а под боком молоденький воздыхатель, совсем невинный, никем не пробованный. Приехали в Тольятти вместе с ее сыном от первого брака, родилась дочка.
Сейчас его жена работает в соседней бригаде на клапанах, я изредка её вижу. Полная женщина, лицо не без приятности, но с обильными морщинами, можно посочувствовать Володе: никогда в жизни ему так и не придется обнять молоденькую. Не потому ли и зол на всех?
Жена поёт в заводском хоре. Однажды выступили в клубе на нашей вставке, в красных платьях псевдорусского покроя. Все пожилые. Жалкое зрелище. Им бы с внуками тетешкаться, а они разъезжают по городам и селам с выступлениями, тешат свое честолюбие. Я утолил своё любопытство и, не дослушав всю программу, вышел из зала, мне всё было ясно: бабушки утоляли своё честолюбие, а заводское начальство ставило галочку в планах выполненных мероприятий по общей культуре.
Пока я буду работать в бригаде, её возраст приблизится к пенсионному.
Однажды, когда сидела, загружая клапаны, на её голову упадет плохо закреплённая железная стойка. Долго будет болеть.
Мастер захочет от нее избавиться, но не сможет. Рядом муж — ему недолго посетить начальника цеха, и тот усовестит жестокого.
Мы часто обсуждаем новости, газетные статьи. На многое у нас похожие взгляды. Но он критично относится к людям, особенно к операторам нашей бригады, которые, по его мнению, недостаточно хорошо работают, отвлекают его драгоценное внимание. Однажды сказал:
— Все операторы сволочи.
Я, конечно, понял, он не имеет в виду, в том числе и меня. Но он и не подумал, сделать оговорку. Эта фраза многое сказала о нем. Он был, чистейшей воды, мизантропом, который даже не хотел делать вид, что к некоторым людям относится с уважением. Он отличный наладчик, считал, что его недооценивают, могли бы больше платить, награждать, хвалить.
Чтобы не иметь конкурентов, когда налаживал станок, старался встать так, чтобы я ничего не видел и не понял что-либо из его действий. Хотя ко мне относился нормально, лучше, чем к остальным операторам. Из всей бригады, он разговаривал только со мной, по душам и по общим проблемам.
На мой вопрос о качестве автомобилей ГАЗ Нижнего Новгорода, сказал:
— Мы, на своих станках, ловим микроны, а они миллиметры. Вот, и суди, какое там может быть качество?
Подозреваю, что он из-за своего характера заработал язву желудка, часто жаловался на боли, мол, никто не может помочь. Я советовал, не столь близко принимать к сердцу все неурядицы, но он уже начинал злиться на меня, не понимающего простых вещей, что вот, из-за таких как я, терпеливых, и творятся все эти безобразия, нужно возмущаться.
Но, возмущался он, лишь со мной, со всеми остальными, молчал в тряпочку, и я его понимал, плетью обуха не перешибёшь, сам не люблю горлопанов.
Много раз он костерил советскую власть за то, что она постоянно, из года в год, повышает рабочим зарплату, поэтому в магазинах мало товаров. Я понимал, спорить с ним бесполезно, как и доказывать свою точку зрения, он был уверен в своей правоте.
Несовершенство советской власти видели все, постоянно в курилке её обсуждали, критиковали, но, понимали, плетью обуха не перешибёшь, так будет надолго, если не до конца века, который был очень далеко, едва ли не за синими горами.
О приближении даты построенного коммунизма никто не вспоминал, что возьмёшь с придурка Хрущёва, кто тянул его за язык? Да и о самом коммунизме уже никто не заикался. В партию никто не стремился: дураков нет, чтобы партвзносы платить.
Как-то он схлестнулся с Мустафаевым, чуть ли не до драки, грудь в грудь. Мне пришлось их разнять. Мустафаев безобидный парень, недавно приняли в бригаду, просто, ему показалось, что Володя к нему несправедлив. Может, оно так и было. Потому что он был единственным «черным» в бригаде, и должен беспрекословно выполнять указания бригадира, а не пререкаться.
Он проработал в бригаде года три и незаметно ушел, ни с кем не попрощавшись. И уж, думаю, не совсем хорошие впечатления остались обо всех нас.
Несколько раз Володя, до ругани, нападал на бригадира контролеров Мишу, который выставлял бригаде «синяки» — шариковой ручкой черкал синий треугольник в листке качества бригады. Если много синяков, то бригада не получала премию за месяц.
Меняя фрезу, он надевал новые матерчатые перчатки, которые выбрасывались после завершения пятиминутной работы, потому что легко пропитывались маслом. За смену менял не менее трех пар перчаток.
Изредка, раз в месяц, выдавал одну пару и мне, с которой я не знал, что делать, потому что они быстро пропитывались маслом, и второй раз надевать на руки, неприятно. Голыми руками работать сподручней, привычней.
Несомненно, Володя, как бригадир, получал перчатки на всех членов бригады, но предпочитал пользоваться перчатками один. Впрочем, никто не роптал, потому что привыкли обходиться без перчаток, а токари, если и надевали, то толстые, красные, прорезиненные, когда чистили станок от стружки. Но в них терялась чувствительность.
Так, токарь Анатолий Ховрин, в конце смены залез рукой в перчатке в работающий шнек, который вычищал стружку из станка, и не почувствовал, как кромка шнека захватила большой палец перчатки. В руке стало тепло и мокро. Он вынул руку из крутящегося шнека, и увидел перчатку с отрезанным пальцем. Сам виноват – явное нарушение техники безопасности.
Всюду масло, и, как охлаждающая жидкость, льющаяся на фрезы, и как смазывающее шестеренки, очень быстро пропитывало спецовку, ботинки. Стопы начинали гореть, стельки влажные. Под руку попался журнал «Огонек» с плотными, глянцевыми страницами. Оторвал по странице, вложил к стелькам.
Блаженное состояние сухости и комфорта. Ходить возле станков приятно, весь день на ногах, то и дело корректирую размеры, которые «плавают».
Но через час ходьбы страницы истрепались в лохмотья. Вкладываю следующие страницы, а там и смена кончается. Журнала надолго не хватает. Стал вырезать из плотного картона. Масло разъедает подошву ботинок, и они не выдерживают срока службы. Не сразу узнал, что их можно списывать досрочно.
Мастер дает разрешение на списание, и на складе выдают новые ботинки. Когда узнал об этом, то списывал каждые три месяца. Грязную спецовку стирают централизованно. Я получил второй комплект спецовки, и теперь каждую неделю сдавал в стирку.
Но уже на второй день спецовка промасливалась от летящих брызг сильной струи масла, которая смывала стружку. Мешок со спецовкой носим на склад по очереди. Многим это не нравится, манкируют, отделываются заявлением, мол, забыл, не мог.
Я вывешиваю график. Но и тогда возникают заминки, кто-то работает в третью смену, а кто-то снова «забывает». Для меня это неприемлемо, ходить в грязной спецовке, и почти полгода ношу мешок один. Все воспринимают это как должное. Полгода это делал Мустафаев, но он уже уволился.
Носить мешок с одеждой раз в неделю не трудно, но напрягает сознание, что из тебя сделали шестёрку, внаглую игнорируя справедливое распределение обязанностей. На некоторое время решил всё оставить на волю судьбы, посмотрим, понравится ли им ходить в грязной одежде? Свою спецовку приноровился носить домой, хотя Вика и бурчала, что ванна после такой стирки остаётся грязной, нужно отмывать.
Действительно, у некоторых не выдерживали нервы, начали сами относить бригадную спецовку. Тогда уж, и я в общую кучу клал свою спецовку, понимая, что ни у кого не повернётся язык сказать, что я не ношу и не имею права сдавать вместе со всеми. Лишь через год я изредка подменял, когда уж, действительно, некому было нести одежду в прачечную.
В выходные дни приходил к Леониду Скворцову. Они брали меня на вылазки за город, к водохранилищу, научили играть в бадминтон. Даже ездили по грибы на автобусе. У них дочка лет 13-ти. Необщительная, некрасивая, не в маму Таню. И я почти не общался с ней, чтобы ни у кого не возникало лишних мыслей. А они и возникли, но это будет потом, и не по отношению к дочке, а к её маме.
Встречался с ними гораздо чаще, чем с Алексеем и Галей, у которых грудной ребенок, и я понимал, что им не до меня. Но, когда встречались, замечал, что они ревнуют меня к Леониду, с которым я чувствовал себя свободнее, в том числе и из-за Гали, которая держалась суховато сдержанно, то ли потому, что не могла привыкнуть, то ли потому, что я ей нравился. Затаенная ревность к бывшей однокласснице, которая отхватила ровесника.
Да и с Алексеем не налаживался душевный контакт. Хотя внешне разговаривали дружелюбно, но я чувствовал, что нас многое разделяет. Мне чужды его интересы, и наоборот. Как-то я спросил его:
— Что тебе дала партия?
Он высокопарно ответил:
— Надо говорить, не что она мне дала, а что я ей дал!
Хороший ответ. Все были бы такими. Он работал инженером в ПДБ, то есть отвечал за поставку всех комплектующих в цеха моторов. Работа очень нервная, и он сам с немного холерическим темпераментом, не переходящим в озлоблённость. Ко мне нейтрально дружественен, то есть в друзья не набивался. Соответственно и я к нему так же относился.
Он намного старше Гали, с которой познакомился в поезде, предложил ей выйти за него замуж, и она согласилась, потому что не была симпатичной, но и не страшненькой. Заурядное бабье лицо, в отличие от красивой Тани, жены Леонида, который страшно её ревновал, будучи старше и невзрачней лицом, да и расплываться в стороны уже начал, как все чиновники.
Я старался не давать повода, больше разговаривал с Леонидом, но этого оказалось недостаточно, как потом оказалось. У него свои понятия о супружеской верности. По себе судил и других. Наставлял меня, что интимные связи лучше иметь с медицинскими работниками, или работающими в сфере общепита, тогда меньше вероятности заразиться.
Я промолчал. Изменять Вике я не собирался. С ностальгическим упоением рассказывал, как он, однажды, ехал в переполненном автобусе, настолько, что его колено упиралось в промежность сидящей напротив девчонки, и он ощущал её лобковые волосы и телесное тепло. Девочка, мол, краснела, но отодвинуться назад не могла.
Я молчал, не желая ссориться. Может быть, близость к девочке и была, но не настолько интимной, чтобы ощущать что-либо, кроме костлявых колен, достаточно представить, помечтать. Чтобы такое получилось, нужно намеренно согнуть и просунуть своё колено, при этом стопа поднимается от пола и подошва пачкает стоящего соседа, чего мало кто стерпит и не заметит.
Человеку приятно фантазировать на тему: я и девочка в автобусе. При этом никакой мысли о том, что его дочка находится в таком же возрасте, о котором он так восторженно повествует.
Почти каждое воскресенье в течение месяца приходил к ним, обедал, выпивали подкрашенной растворимым кофе самогонки, я — намного меньше, чем хозяин. Внимал рассказам о суетном, будничном, никаких интересных историй из своей жизни, близких.
С изумлением смотрел, как он десять минут разминал руками мелко нарезанную капусту для салата, мол, так вкуснее. В каждом монастыре свои правила. Под рюмку самогона любой салат будет вкусным.
Удивило трепетное отношение к телевизору: они старались держать изображение на телеэкране тёмным, мол, так экран меньше садится, дольше прослужит. Поэтому смотреть передачи неприятно, да и не за этим пришёл, а за общением, которого не хватало в незнакомом городе.
Вика прислала в посылке два десятка пачек грузинских сигарет с фильтром, и почти все отдал Леониду, чтобы хоть как-то отблагодарить за трудоустройство и обеды с выпивкой.
Через три месяца после меня в бригаду приняли Володю Лыскова и Александра Сарычева, который несколько лет работал педагогом, и даже был директором школы. И вот, работает простым оператором.
Оба почти одной комплекции — высокие, и грузноватые в теле, за сто килограммов, и было понятно, что на этом не остановятся,лицом приятны. И, хотя я работаю недавно, мне уже дали ученика — Володю Винокурова, моих лет, с нездоровой худобой, и несколько странного, не общительного.
Со мной разговаривает открыто и охотно, когда я его осторожно расспрашивал, чтобы войти в контакт. Все-таки, вместе работаем, нужно хоть что-то знать друг о дружке. Можно было догадываться, что у него высшее образование, но он не затрагивал эту тему, и я понимал, что не от хорошей жизни идут в простые рабочие.
На перерыве он садился вдали от всех ребят, и они стали говорить о его странностях, и даже о психической болезни. Я ничего такого не замечал, мало ли у нас у всех странностей?
Он рассказал, что однажды купил бутылку водки. Продавщица не завернула в бумагу, как положено, а просто, выставила на прилавок. Пришлось взять бутылку и нести в руке. И ему показалось, что все прохожие смотрят на него и на бутылку. Стало до того не по себе, что он положил бутылку в ближайшую урну, и налегке пошел в общежитие, кипя негодованием на продавщицу и людей, так беспардонно рассматривающих его и бутылку.
Я воздержался от комментариев, промолчал, понимая, что человек со здоровой психикой не будет так реагировать на банальную покупку.
Позже ребята со смехом рассказывали в курилке о его стычках в столовой общежития. Ему не нравились приготовленные блюда и он, чуть ли, не кидал их в работников столовой.
Заводское общежитие мне нравилось. Никакого сравнения с ленинградским, и с челябинским. Комната на двоих, паркетные полы, на окнах кремовые шторы, радиодинамик, начинающий вещать в шесть утра, то есть можешь успеть, собраться на работу, если проспал, встать пораньше.
Великолепная кухня на четверых, мойка из нержавейки, электроплита с четырьмя конфорками, навесные шкафы от стены до стены, маленький встроенный холодильник, в который никто ничего не клал — питались в столовой. Сидячая ванна, душ, хоть каждый час мойся. Уборщица каждое утро моет полы, протирает пыль. Постельное бельё меняется три раза в месяц! И всё это за шесть рублей!
В корпусе большого общежития на три тысячи человек — библиотека. Но, первое время, я пользовался маленькой библиотекой на своем этаж. Примелькался молодой замужней худощавой библиотекарше, и она стала выделять меня, приветливо разговаривала, и была не прочь поговорить и на посторонние темы, но всякий раз нам мешали другие посетители, которые тоже требовали внимания.
Есть две парикмахерских, свой кинозал, сберкасса. Два буфета, работающие попеременно. Перед работой можно зайти в буфет и перекусить без особой толкотни. Всё, что нужно рабочему.
Лишь магазинов нет. Они через дорогу, и большие — в торговом центре, и маленькие — в палатках, где мы всё и покупали, чтобы не ходить лишнюю сотню метров до торгового центра, и обратно.
Все разговаривают на русском языке, что поначалу несколько странно, и приятно до душевной расслабленности. Комфортно. Никто не обругает и не скажет: Езжай в свою Россию. Я дома!
Отношение на работе доброжелательное почти ото всех, лишь мастер почему-то косится. Ребята рассказывают, что он принял на работу токарем своего родственника Мишу Исаева по четвертому разряду, что для многих обидно, так как их принимали по третьему, а некоторых, как Виталика, работающего на шестерёнке привода уже два года, по второму.
Курилка расположена возле мойки масляных деталей. Мойщик снимает с конвейера грязные детали, и после мойки вновь, ставит их на конвейер, который подплывает к каждому станочнику — нужно лишь не пропустить этот момент, иначе уплывут на второй круг, а план обязательно нужно сделать. Иногда, самые нетерпеливые, сами подтаскивают кассеты с грязными деталями, и после мойки сами же, и утаскивают — так надёжней, и мойщик не пропустит, не отговорится, что не заметил плывущие по конвейеру детали.
В курилке делятся новостями, рассказывают о себе. Мы узнали, что Миша Исаев приехал из Средней Азии, Узбекистана. Работал токарем. Однажды надо было переместить станок на другое место, и Миша вызвался подвести тросы под фундамент станка — для этого надо было подлезть под станок, и в это время кто-то дал команду, опускать станок. И Мишу сильно покалечило. Долго болел.
Мы, пораженные, молчали, невольно представляя себя на его месте — врагу не пожелаешь. Миша отличался беззлобностью, ровным характером, поэтому некоторые ребята не опасались над ним подшучивать, тем более он имел страсть к выпивке, и не знал меры. Его жена работала в нашей бригаде. Сын ходил в школу.
Я уже получил первую зарплату — 175 рублей. Не так уж и плохо. Конечно, хотелось бы как на Чорохи, за двести, но там я физически вкалывал, а здесь лишь тяжёлые кассеты с заготовками снимаю и ставлю на конвейер уже готовые шестерёнки, да в конце смены нужно освободить десять ящиков от насыпавшейся стружки.
Валерий Федорович Голубев, наш мастер, сказал, что на заводе работает моя землячка из Батуми, дал с нею поговорить по телефону. Мы договорились встретиться напротив моего общежития, после работы в шесть часов.
И я не узнал в ней ту девушку, с которой когда-то танцевал два тура вальса в клубе БНЗ, и поразился её тугому телу, трудно разворачивать вокруг себя.
Алла Владыко меня узнала, но не сразу призналась. Потом говорила, что после первой встречи на танцах несколько раз видела меня в городе, я ходил в светлой куртке. Бывают же на свете совпадения!
Она с тех пор сильно изменилась, растолстела. Работает инженером на заводе.
От скуки я несколько раз приходил к ней в маленькую комнатку малосемейки, где она жила с матерью, и разговаривали на разные темы. В основном, она учила меня жизни в Тольятти, о себе умалчивала. Дверь держала открытой, чтобы у соседей не сложилось впечатление, что привела к себе хахаля. Раза два наливала две стопки по сорок граммов водки, не больше, я даже не хмелел, но ощущение лёгкой эйфории возникало. После двух часов общения я уходил в общежитие.
Некоторое время мы жили только вдвоем, я и Петя, вторая комната стояла пустой. Худенький паренек, работавший контролером, где зарплата намного ниже, чем у операторов, и я удивился, что парень работает на женской работе. Он лет на десять моложе меня, поэтому дружеских отношений не возникло, но и неприязненных тоже. По душам не общались, лишь на нейтральные темы.
Через месяц к нам подселили демобилизованного моряка с Дальнего Востока – Володя, мужественный, красивый парень. Не особо церемонясь со мной, сказал, что они с Петей друзья, и, хотели бы жить вдвоем в одной комнате. Я не стал спорить, переселился в соседнюю комнату, через стенку, куда скоро подселили неприметного сельского парня. Работали в разных сменах, поэтому встречались только по выходным дням, особо не надоедая друг другу.
Володя хорошо устроился, через день не выходил на работу. По договоренности его работу выполнял другой рабочий, потом они менялись, второй прогуливал. Я даже позавидовал: умеют же, люди устраиваться, и итальянская дисциплина не послужила помехой для русской сплочённости к халяве.
Утром приходила уборщица, мыла полы, один раз в десять дней меняли простыни. Больше доставалось воспитательнице, симпатичной молодой женщине, которой трудно отказать в убедительной просьбе, и она записала меня ответственным по этажу. Нужно ходить вместе с двумя парнями по комнатам, смотреть за порядком, заставлять, размораживать холодильники, в которых образовывалась огромная шуба.
Многие представления не имели, впрочем, как и я, как нужно ухаживать за холодильником. Им не пользовались, нечего класть холостякам, и никогда не отключали, чтобы шуба растаяла. Да и не знали, как это делать. Да и я, впрочем, тоже, никто не показывал, а шнура к розетке не видно, чтобы отключить, всё встроено. Я лишь однажды в него заглянул, ради любопытства. Увидел пустую внутренность в снежной шубе, и тут же закрыл, чтобы не вспоминать и не пытаться что-либо в него положить, нечего.
Воспитательница особо не злоупотребляла моим вниманием, лишь один раз привлекла к рейду по комнатам общежития на нашем этаже, и, к своему удивлению, увидел в двух комнатах девушек в домашних халатах, они, явно, были жёнами постояльцев. Почти всем сделали замечание насчёт снежных шуб, и разошлись по своим комнатам.
Однажды воспитательница сказала, что в к\т общежития идет концерт цыган, и она может провести меня бесплатно, как активиста. Я пошел.
Концерт уже начался, и длился час с небольшим, почти без перерыва между песнями и танцами. Отличные голоса, отчего я пришел в восторг. Не ожидал такого уровня, им, впору, выступать в столичных театрах. Танцуют хорошо. Зал битком набит. Я слушал стоя.
Позже воспитательница сказала, что они выступали под фонограмму. Удивился, как это сам не понял? Совершенно незаметно. Стал понятен необычайный профессионализм и непрерывность между номерами. Обычно на концертах подобного типа всегда возникают какие-нибудь заминки, а здесь всё на одном дыхании.
Последовал совету Аллы: записаться в очередь на установку в квартиру телефона, мол, к тому времени и квартиру получу. Поехал в Старый город, разыскал улицу Мира, почти безлюдную Главпочту. В крайнем окошке мне выдали толстую книгу, куда занес свою фамилию под каким-то тысячным номером, возможно, и двенадцатитысячным. Даже заявления писать не пришлось. Да и то, их хранить нужно, а здесь только одна строчка на большом листе амбарной книги. Сколько человек отсеется за ненадобностью?!
И я не очень-то верил, что из этой затеи выйдет что-то путное. За столько лет много чего может произойти, и книгу могут потерять, и правила игры изменятся, скажут: Надо было указать адрес квартиры. А я его сам пока не знаю.
И всё же, эта запись пригодилась. Очередь, наконец-то, подошла, и мне за 300 рублей поставил телефон с блокиратором на параллельной линии. Я приобщился к цивилизации.
В какой-то приезд в Старый город, когда собирал справки на получение малосемейки, искал БТИ, в автобусе почувствовал, что в мою туфлю упирается соседняя. Я чуть отодвинул. Туфля снова придвинулась. Я опять отодвинул, и ситуация повторилась. Ещё раз, и ещё.
Повернул голову и увидел симпатичную девушку, которая явно давала понять, что я могу с ней познакомиться, она не против. Но я уже подъехал к своей остановке, да и поезд мой давно уже ушел. Ненужные связи – опасные связи. Потом не отвяжешься.
Но этот эпизод послужил затравкой для рассказа «Девушка в зелёном», который я написал за два дня, а потом и напечатал в заводской многотиражке.
Продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/26/1111